автордың кітабын онлайн тегін оқу  Лавка древностей, Том 2

Чарльз Диккенс

Чарльз Диккенс

Лавка древностей Том 2

Glagoslav E-Publications

“Лавка древностей Том 2”

Чарльз Диккенс

© 2014, Glagoslav Publications, United Kingdom

Glagoslav Publications Ltd

88-90 Hatton Garden

EC1N 8PN London

United Kingdom

www.glagoslav.com

ISBN: 978-1-78437-462-4 (Epub)

ISBN: 978-1-78437-463-1 (Mobi)

Эта книга охраняется авторским правом. Никакая часть данной публикации не может быть воспроизведена, сохранена в поисковой системе или передана в любой форме или любыми способами без предварительного письменного согласия издателя, а также не может быть распространена любым другим образом в любой другой форме переплета или с обложкой, отличной от той, в которой была издана, без наложения аналогичного условия, включая данное условие, на последующего покупателя.

Содержание

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

XXVIII.

XXIX.

XXX.

XXXI.

XXXII.

XXXII.

XXXIII.

XXXIV.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ.

I.

Теперь мы вернемся к нашему старому знакомому, Киту, но не потому только, что имеем возможность прервать на время нить рассказа: самый рассказ настоятельно того требует и мы с величайшим удовольствием снова займемся судьбой забытого нами приятеля.

Пока описываемые нами в последних 15-ти главах происшествия чередовались одни с другими, Кит успел настолько свыкнуться и сжиться с семьей м-ра Гарланда, что считал всех её членов -- даже служанку Барбару и лошадку -- своими друзьями, а дом его -- своим домом.

Остановимся на минуту. Слово произнести недолго, но если оно дасть неверное понятие о том, что мы хотели им выразить, оно сослужить нам плохую службу. Да не подумает читатель на основании вышеприведенного известия о Ките, что, попав в роскошь, он стал забывать о родительском доме или с пренебрежением относился к своему прежнему житью. Напротив, он постоянно и с любовью думал о своих родных. Ни один отец, восторгающийся смышленностью и необыкновенным дарованием своего первенца, не мог бы порассказать о нем таких чудес, какия, бывало, Кит рассказывал о своем любимце Яше, беседуя вечерком с Барбарой. Ни одна женщина, какая бы она ни была хорошая, не могла, по его словам, сравниться с его матерью. Слушая его, каждый мог воочию убедиться в том, что бедность не помеха людскому счастью.

Любовь к семье и домашнему очагу гораздо ценнее в бедной среде, нежели в богатой. Привязанность богатого человека к своему дому есть чисто земная привязанность: он любить свои великолепные палаты, свои поместья, полученные им по наследству, как часть самого себя, как атрибуты своей родовитости, своего гордого могущества.

Любовь же бедняка -- его единственное имущество -- к своему убогому жилищу, из которого завтра же его могут выгнать, коренится глубже, на более чистой почве. Она исходит от Бога. Его домашние пенаты не сотворены из золота, серебра и драгоценных камней -- они живые Божьи существа. И если голые стены и кирпичный пол неприглядной хижины освящены и согреты такой божественной любовью, такой семейной привязанностью, эта хижина становится храмом.

Если бы те, от кого зависят судьбы людей, почаще останавливались на этом вопросе, если бы они знали, как трудно зародиться любви к семье, к домашнему очагу, -- этому источнику всех семейных добродетелей, -- в сердцах людей, живущих огромными скученными массами, среди которых, большею частью, отсутствует даже понятие о благопристойности; если бы они, эти могущественные люди, хоть изредка, сворачивали с больших улиц, застроенных великолепными дворцами, в те захолустные переулки, где ютится беднота, и старались, по мере сил и возможности, улучшить условия домашней жизни бедняков, тогда, я уверен, многия из этих убогих хижин с большим правом могли бы указывать на небо, чем те высокия колокольни, которые, горделиво возвышаясь среди притонов порока, преступления и всяких болезней, с презрением и насмешкой смотрять на них с высоты своего величия. Эта истина -- не новая. Ее давно уже выкрикивают глухими голосами несчастные, томящиеся в больницах, тюрьмах и рабочих домах. И это не только вопль трудящихся масс, не только вопрос о народном здравии и благосостоянии, который можно освистать в парламенте, а ни больше, ни меньше, как вопрос национальный. Кто любит свой дом, тот любить и свое отечество, и в годину бедствий скорее можно положиться на человека, владеющего хоть пядью земли на своей родине, чем на того, которому негде преклонить голову.

Кит не мог интересоваться этими отвлеченными вопросами: это было не по его части. Он знал только, что мать его живет в убогом домишке, что настоящее его помещение несравненно лучше прежнего, и тем не менее он с любовью вспоминал о своей жизни в родительском доме и всячески заботился о своих родных: часто писал матери и посылал ей деньжонок, в которых у него теперь не было недостатка, благогаря щедрости молодого хозяина, очень к нему благоволившего. Когда его посылали с поручениями в город и ему случалось быть недалеко от дома, он непременно, хоть на минуту, забегал к своим, и надо было видеть, с каким восторгом дети бросались к нему на шею, как все во дворе приветствовали его и с каким любопытством слушали его рассказы о диковинках, которыми кишел коттэдж м-ра Гарланда.

Все в доме любили Кита, начиная с старого барина до Барбары включительно. Но никто не выказывал ему такого расположения, как капризная лошадка. Она стала как шелковая; за то, кроме Кита, никто не мог к ней подойти, словно она решила, во что бы то ни стало, удержать его около себя и заставить своих хозяев дорожит таким конюхом. Впрочем, случалось, что она и при нем выкидывала разные штуки и не раз пугала своими шалостями старушку-барыню; но так как Кит постоянно уверял м-с Гарланд, что это она только так, играет, ластится к своим хозяевам, старушка наконец вполне уверовала в его слова, и если бы теперь пони вздумал даже опрокинуть кабриолет, старушка утешалась бы мыслью, что у него ничего дурного не было на уме.

Кит в короткое время сделался полезным членом в доме. Из него вышел не только хороший конюх, но и порядочный садовникь. Кроме того, в свободное время он прислуживал в комнатах и ходил за молодым барином, который без него не мог обойтись и с каждым днем оказывал ему всё более и более доверия. И нотариус тоже дружелюбно относился к Киту. Сам м-р Чекстер порой удостаивал его своим взглядом или кивком головы и даже обращался к нему с шуточками, хотя всё тем же покровительственным тоном.

Как-то раз Кит привез молодого барина в контору нотариуса, что случалось нередко, и уже готов был отъехать в наемную конюшню -- покормить лошадку, как этот самый Чекстер вышел из конторы и во всё горло крикнул на пони:

-- О-о-о!

Он долго тянул на одной ноте, хотел ее испугать и тем заставить непокорное животное смириться перед его законным властелином-человеком.

-- Стой ты, сноби, обратился он к Киту.-- Тебя зовут в контору.

-- Уж не забыл ли чего м-р Абель? удивился Кит, слезая с козел.

-- Не спрашивай, сноби; пойдешь и узнаешь.-- И он опять крикнул на лошадку:-- О-о-о! Еслиб она была моя, я-б ее вымуштровал.

-- Будьте с ней поделикатнее, если не хотите нажить беды, вступился Кит за свою любимицу. -- И не дергайте ее за уши. Она этого не любит.

-- Идите, молодой человек, туда, куда вас зовут, да возвращайтесь поскорее, а это не ваше дело, отрезал Чекстер, гордо и с презрением посмотрев на него.

"Молодой человек" повиновался, а Чекстер заложил руки в карман и стал насвистывать: дескать, он вовсе не приставлен смотреть за лошадью, а просто вышел поглазеть, что делается на улице.

Прежде чем войти, Кит тщательно обтер ноги, -- в нем еще не изгладилось то чувство благоговения которое охватило его при виде кип деловых бумаг и металлических ящиков, аккуратно расставленных на полках, когда он в первый раз входил в контору, -- и постучал в дверь. Ему отворил сам нотариус.

-- А! Это ты, Христофор! войди сюда, сказал м-р Визерден.

-- Это тот самый мальчик, о котором вы мне говорили? спросил нотариуса какой-то пожилой, но еще очень свежий, плотный господин.

-- Тот самый, отвечал нотариус.-- М-р Гарланд, мой клиент, совершенно случайно встретил его у моего подъезда. Парень, кажется, славный. Будьте уверены, что он скажет вам всю правду. Поэвольте, сударь, познакомить вас с м-ром Абелем Гарланд, молодым хозяином этого мальчика, -- он мой ученик и большой приятель. Мой большой приятель, повторил нотариус и, вынув из кармана шелковый платок, помахал им себе в лицо.

-- Очень, очень рад, сказал незнакомец.

-- Очень приятно познакомиться, кротко отозвался на это приветстние молодой человек.-- Вы, кажется, сударь, желали поговорить с Христофором?

-- Да, если позволите.

-- Сделайте одолжение.

-- Зачем же вы уходите? сказал незнакомец, заметив, что м-р Абель и нотариус собираются выйти из комнаты.-- Дело, по которому я явился сюда, не тайна, то есть я хочу сказать, что я вовсе не намерен делать из него тайны для присутствующих. Мне только надо расспросить этого мальчика об одном содержателе лавки древностей, у которого он служил и в котором я принимаю горячее участие. Господа, я долго жил заграницей, отвык от обычаев моей родины, поэтому простите, Бога ради, если я покажусь вам слишком бесцеремонным.

-- Помилуйте, сударь, ни о каком извинении тут не может быть и речи, протестовали в один голос и нотариус, и м-р Абель.

-- Когда я наводил справки об этом старике у его бывших соседей, мне сказали, что этот мальчик служил у него, и указали дом его матери, а она направила меня сюда. Вот почему я и явился сегодня в вашу контору.

-- Какова бы ни была причина вашего посещения, я очень рад, что она доставила мне удовольствие и честь познакомиться с вами, сказал нотариус.

-- Милостивый государь, вы говорите как светский человек, а я вас ставлю выше этого; поэтому, прошу вас, не унижайте себя и не обращайтесь ко мне с такими пустыми любезностями.

-- Гм! Однако, вы уж очень откровенны, заметил нотариус.

-- Да, я имею обыкновение говорить правду и поступать по правде, возразил незнакомец, -- к чему, как видно, здесь не привыкли. Если мои чистосердечные слова показались вам оскорбительными, я надеюсь, сударь, загладить неприятное впечатление моими чистосердечными поступками.

И точно, нотариуса несколько покоробило от черезчур развязного обращения незнакомца. A Кит слушал его, разинув рот от удивления: "если он с нотариусом не считает нужным церемониться, каким же языком он заговорит со мной, подумал он!" Опасения его, однако, не оправдались. Незнакомец обратился к нему весьма мягко, хотя в его словах и жестах проглядывала некоторая раздражительность и суетливост.

-- Ты, может быть, думаешь, дружище, что я навожу все эти справки о старике с какой нибудь личной целью? В таком случае ты очень ошибаешься, могу тебя уверить, говорил он, -- Я разыскиваю его, потому что желаю помочь ему и его внучке. Дело в том, государи мои, -- и он повернулсяк нотариусу и его ученику, -- что я ехал в Лондон в полной уверенности что мне, наконец, удастся осуществить мою заветную мечту. Мне и во сне не снилось, что на моем пути могут встретиться препятствия. Но я на первых же порах наткнулся на какую-то непостижимую тайну, и чем больше я стараюсь ее разгадать, тем больше она запутывается и затемняется. Открыто действовать я не могу из боязни, чтобы те, которых я ищу, не ускользнули от меня навсегда. Когда бы вы знали, господа, какой камень отвалился бы от моей груди, если бы мои поиски увенчались успехом, вы, наверно, не отказали бы мне в вашем содействии.

Эти простые, искренния слова нашли отголосок в сердце добрейшего нотариуса. Он отвечал ему в том же духе: незнакомец, мол, не ошибся, обратившись к нему: он готов сделать всё, что от него зависит, чтобы ему помочь.

Незнакомец подробно расспрашивал Кита о его старом хозяине и его внучке, о их уединенной, замкнутой жизни. Кит рассказал ему решительно обо всем без утайки: как старик каждую ночь уходил куда-то, оставляя девочку одну в доме; как он внезапно заболел; как Квильп завладел его домом и всем имуществом, после чего старик скрылся вместе с внучкой. Кит прибавил, что дом, принадлежавший старику, отдается в наем в настоящее время и что к двери прибито объявление: "желающие, мол, нанять его" могут обращаться к адвокату Самсону Брассу в Бевис-Марксе. Не может ли барин узнать чего нибудь о старике у этого самого адвоката?

-- Уж у него-то я спрашивать не стану, сказал незнакомец, качая головой.-- Я его знаю, я живу у него в доме.

-- Как! Вы живете у адвоката Брасса? изумился нотариус, хорошо знавший по делам эту почтенную личность.

-- Как только я прочел объявление, о котором говорит этот мальчик, я тотчас же отправился к нему и нанял у него квартиру. Мне было решительно всё равно, где ни жить, а там я надеялся получить такия сведения, каких я не мог бы добыть в другом месте.-- Да, я живу у Брасса, к стыду моему, не правда ли?

-- Нет, отчего же, это дело вкуса, и нотариус пожал плечадии.-- Правда, он пользуется несколько сомнительной репутацией...

-- Сомнительной? переспросил незнакомец.-- Мне даже приятно слышать, что есть хоть какое нибудь сомнение на его счет. A я думал, что его репутация давным-давно вполне установилась. Не позволите ли мне, сударь, сказать вам два слова наедине?

Они отправились в кабинет и через четверть часа вернулись в контору. Во время этой непродолжительной беседы между ними установились самые дружеския отношения.

-- Я не буду тебя задерживать, дружище, сказал незнакомец, кладя талер в руку Кита. -- Мы еще не раз увидимся с тобой; а пока, слышишь? ни слова никому о том, что я здесь говорил, кроме твоих господ, разумеется.

-- Мама рада была бы узнать, нерешительно начал Кит.

-- Что узнать?

-- Хоть что нибудь о мисс Нелли... что с ней не случилось никакого несчастия...

-- В самом деле? Так ты и ей можешь рассказать, если только ты уверен, что она не проболтается. Если же кто из посторонних будет спрашивать, -- ни гу-гу, понимаешь?

-- Будьте покойны, сударь; никто ничего не узнает. A затем, счастливо оставаться. Покорнейше благодарим за подарок.

По какой-то случайности, в то время, как незнакомец, разговаривая с Китом, вышел на улицу, Дик Сунвеллер оказался тут же, неподалеку, и увидел их. И вот что вышло из этой неожиданной встречи.

Чекстер, как человек, обладающий тонким умом и развитым вкусом, принадлежал к той самой ложе "Славных Аполлонистов", в которой Дик считался пожизненным гроссмейстером. Пожизненным же гроссмейстерам статутом вменялось в обязанность, при встрече с кем либо из членов братства, обращаться к нему с речью для поддержания в нем бодрости духа. Увидев одного из членов братства, упорно глядевшего на пони, Дик перешел через улицу. Он попал в эти места по какому-то поручению своего патрона; благославив брата и поговорив о погоде, он случайно вскинул глазами и... к удивлению своему, увидел жильца Брасса, очень серьезно разговаривавшего с Китом.

-- Вот-те на! Кто это такой? спросил Дик.

-- A кто его знает? Я его вижу в первый раз; пришел к хозяину, в контору.

-- Ну, а фамилию его вы знаете?

Тот отвечал слогом, приличествующим "славному аполлонисту", что он "благословен навеки", если знает его фамилию.

-- Одно только могу сказать, прибавил Чекстер, проводя пальцами по волосам:-- из-за него я цельных 20 минут стою здесь на тротуаре. Я его ненавижу всей душой и, кажется, всю жизнь готов был бы подставлят ему ножку, если бы у меня было на это вревии.

Пока они беседовали, жилец Брасса -- он, повидимому, не узнал Дика Сунвеллера -- опять вошел в контору, а Кит вернулся к лошадке. Дик и к нему обратился с расспросами, и также безуспешно.

-- Хороший барин, а больше я ничего о нем не знаю, отвечал Кит.

Чекстера взорвал этот ответ и он не утерпел, чтобы не сказать -- так, между прочим, будто ни на кого лично не намекая, -- что не мешало бы скрутить шею и свернуть нос всем вообще снобам. Однако, собрат его по ложе не поддержал его мнения -- он, очевидно, был занят: соображал что-то. Минуту спустя, Дик спросил Кита, в какую сторону он едет. Оказалось, что их путь лежал в одном направлении, и Дик изъявил желание отправиться вместе с Китом, в его экипаже. Тот с удовольствием отклонил бы от себя эту честь, но Дик уже сидел рядом с ним, и ему оставалось только одно -- попробовать насильно избавиться от него. С этою целью он так дернул и погнал лошадку, что Чекстер не успел проститься как следует с гроссмейстером и, вдобавок, пони отдавил ему мозоли. Понукаемая Диком -- тот в продолжение всего пути не переставал и свистеть, и гикать, и кричать, -- застоявшаяся лошадка помчалась во весь опор, еще чаще, чем обыкновенно, наезжая то на фонарный столб, то на повозку. Не раз она выказывала желание забраться на тротуар и почесать бока о кирпичные стены. Следовательно, разговаривать не было никакой возможности. Но вот она влетела во двор, где Кит ее всегда кормил, и помчалась прямо в конюшню -- кабриолет так и застрял в дверях; когда его оттуда вытащили и привели всё в порядок, Дик пригласил Кита распить с ним бутылку пива после таких трудов. Тот сначала отговаривался, но потом согласился и они отправились в пивную.

-- Выпьем за здоровье нашего приятеля, как бишь его? молвил Дик, поднимая стакан со свежим пенистым пивом, -- да тот, что еще с тобой разговаривал сегодня. Я его знаю, он хороший человек... только большой оригинал... ведь, как нарочно, забыл его имя.

Кит выпил.

-- Он живет в моем доме, т. е., собстаенно говоря, этот дом принадлежит фирме, в которой я состою главным компанионом. У него трудно что нибудь выведать, но мы всё-таки его любим. Мы его любим, повторил Дик.

-- Мне, сударь, пора уходить, сказал Кит, вставая.

-- Ну, чего ты спешишь, Христофор? выпьем-ка лучше за здоровье твоей матери, уговаривал его Дик.

-- Очень вам благодарен, сударь.

-- Твоя мать чудо какая женщина, Христофор! "Кто первый спешил меня поднять, когда я падал, и целовал меня в больное место, когда я плакал?"

-- Конечно, моя мать...

-- Она была прелестная женщина... Я знаю, этот господин очень щедрый. Мы заставим его раскошелиться для твоей матери. Он с ней знаком, Христофор?

Кит отрицательно покачал головой, лукаво взглянув на своего собеседника, поблагодарил его за угощение и улепетнул прежде, чем тот успел вымолвить слово.

-- Гм! Странное дело! Всё, что имеет соприкосновение с домом Брасса, окружено какой-то таинственностью. Попробую-ка и я быть осторожнее. До сих пор всякий мог выведат у меня всё, что хотел. Теперь баста. Никому ни гугу о своих делах. Странно, очень странно, рассуждал про себя Дик.

Углубившись в свои размышления, -- скорчив при этом необычайно умную физиономию, -- он просилел еще некоторое время за бутылкой пива, потом подозвал к себе мальчишку-полового, всё время наблюдавшего за ним у двери, и, вылив остаток пива, в виде жертвоприношения, на песок, велел ему снести пустую бутылку и стаканы в контору и кланяться от него хозяину. Вместо того, чтобы дать мальчику на водку, он дал ему совет: вести скромную жизнь и воздерживаться от всяких возбудительных напитков. Свой совет, -- как он сам очень умно заметил, -- он считал гораздо ценнее какого нибудь полпенса. A затем пожизненный гроссмейстер "Славных Аполлонистов" заложил руки в карманы и удалился из пивной, всё еще раздумывая о чем-то.

II.

Не смотря на то, что Киту пришлось до вечера прождать м-ра Абеля в городе, он не зашел к матери. Он не хотел предвосхитить те радости, не хотел, так сказать, дробить те удовольствия, которые предстояли всей семье на следующий день. A день приближался знаменательный. Наступал срок его трехмесячной службе у нового хозяина: завтра он получит четвертное жалованье, т. е. четвертую част шести фунтов стерлингов, назначенных ему в год -- шутка ли, сколько денег, целых 30 шиллингов!-- и завтра же хозяин отпускает его на весь вечер домой. Боже мой! сколько удовольствия им предстоит в этот вечер: они побывают в театре и зайдут в ресторан, чтобы показать Яше, как едят устриц.

И ведь надо же, чтобы выбрался такой счастливый денек! Всё благоприятствовало празднику. Хозяин и хозяйка заранее предупредили Кита, что не станут высчитывать из его жалованья те деньги, которые он получил на обмундировку, а вручат ему всё сполна; а тут еще, как нарочно, Бог послал этого милого барина, который подарил ему 5 шилл.-- такое счастье другому и во сне не приснится! В довершение же всего, и Барбара завтра получит свое четвертное жалованье и отпуск на весь вечер, и они вместе с её матерью отправятся к его матери, и таким образом между обеими семьями завяжется знакомство.

Кит спозаранку поднялся с постели, чтобы посмотреть на небо, нет ли тучек; Барбара тоже не утерпела бы ранехонько выглянуть в окошечко, если бы ей не пришлось чут не всю ночь напролет провозиться с разглаживанием и прилаживанием разных кусочков, оборочек и обшивочек, из которых должно было выйти великолепное платье для предстоявшего праздника. Как бы то ни было, оба они встали раньше, чем обыкновенно, ничего не ели за завтраком и обедом и вообще были очень возбуждены. Явилась мать Барбары, объявляя, что погода восхитительная, что не мешало ей запастись огромным зонтиком -- без него и праэдник не в праздник для таких особ, и наконец настала торжественная минута, послышался звонок сверху, господа зовут получать жалованье.

И как всё это вышло хорошо! С каким добродушием старичок-барин обратился к Киту:

"Христофор, вот твое жалованье: ты вполне его заслужил", а старушка-барыня -- к Барбаре: "А вот и твое, Барбара; я очень довольна тобой!"

После этого Кит расписался в получении на своем листке, а Барбара -- на своем, и рука у неё при этом порядком дрожала. Потом старушка угостила мать Барбары вином. Ta, подняв стакан, сказала:

-- За ваше здоровье, сударыня, и за ваше, сударь таких добрых господ дай Бог всякому; и за твое здоровье, милая дочка, и за ваше, г-н Христофор.

И долго-долго тянула она вино, как будто в руках у неё был не стакан, а большой кубок. И такая она была нарядная, в перчатках, -- точно барыня. Вдоволь они посмеялись потом, вспоминая обо всем во время путешествия на имперꙗле, и не раз от души пожалели тех, для кого этот день не был праздником, как для них.

A мать Кита! Глядя на нее, каждый сказал бы, что это барыня, жившая весь век в довольстве. Всё у неё было в порядке, всё блестело, чайный прибор мог бы служить украшением любой посудной лавки, а как мило дети были причесаны и одеты! Можно было подумать, что костюмы на них с иголочки, тогда как в сущности платьица были совсем старенькия. Вот они уселись за стол. Не прошло и пяти минут со времени знакомства между обеими дамами, как уже хозяйка любезно объявила своей гостье, что она ее представляла себе именно такой, как она на самом деле. Гостья отплатила ей таким же точно комплиментом, и заодно уже поздравила ее с таким славным сыном, как Кит, а хозяйка, в свою очередь, поздравила гостью с такою славной дочерью, как Барбара; и пошло, и пошло. Барбара же была в восторге от детей, и надо было видеть, как маленький Яша жеманился, чувствуя, что им любуются, и как скоро между ними завязалась дружба.

-- И ведь обе-то мы вдовы! Нам словно суждено было сделаться друзьями, молвила мать Барбары, приходя в умиление.

-- И говорить нечего, что было суждено, вторила хозяйка.-- Как жаль, что мы раньше не познакомились с вами!

-- A мне еще вдвое приятнее, что всё это устроилось через наших детей; вы как находите?

Мать Кита, разумеется, согласилась с гостъей, и разговор незаметно принял еще более интимный характер: безутешные вдовы стали вспоминать о виновниках как их прежнего семейного счастья, так и их теперешней горькой доли, -- о своих умерших мужьях -- и эта тема оказалась неистощимой, сравнивали дорогих покойников, их жизнь, обстоятельства, сопровождавшия смерть обоих, их похороны и т. д., и находили во всем необыкновенное, удивительное сходство. Начать с того, что оба были красивые, видные из себя мужчины, затем один был старше другого ровнехонько на 4 года и 10 месяцев и, наконец, один умер в среду, а другой в четверг, и т. д. Однако, эти грустные воспоминания грозили омрачить праздник. Поэтому Кит поспешил переменить разговор, и общее веселье скоро восстановилось. Он рассказывал им о своем прежнем хозяине, восторгался красотою Нелли, о которой уже тысячу раз говорил Барбаре, но его восхваления не произвели ожидаемого эфекта. Даже мать его, взглянув, будто украдкой, на Барбару, заявила, что, точно, Нелли очень хорошенькая дввочка, но она еще ребенок и что есть много таких же прелестных девушек, как она. На это Барбара кротко заметила, что она вполне с ней согласна и уверена, что Кит слишком увлекается и преувеличивает красоту Нелли. Кит недоумевал, откуда явилось такое недоверие к его словам. тут мать Барбары вставила свое слово; дити, мол, в 14, 15 лет страсть как меняются; из прелестных детей выходят совсем некрасивые взрослые люди, чему она привела бездну самых веских доказательств. Да вот и у них был один знакомый, прекрасный молодой человек с большими способностями и хорошей карьерой впереди. Он ухаживал за Барбарой, а та о нем и слышать не хотела, и хотя всё устроилось к лучшему, но, право, даже жалко вспомнить об этой неудаче. Кит, по простоте душевной, тоже согласился, что жаль, и, к удивлению своему, заметил, что после его слов Барбара смолкла -- словно воды в рот набрала -- а мать его с упреком посмотрела на него: дескать, он не должен был этого говорить.

Однако, пора было подумать и о театре. Сами знаете, сколько времени требуется на сборы. Дамы надели шляпы и шали, наложили в один платок апельсинов, в другой -- яблок -- с ними ведь не легко справиться: то-и-дело из одного узелка выскочит апельсин, из другого яблоко; наконец всё сладилось, всё было готово и компания двинулась в путь.

Впереди шел Кит; с одной стороны он вел за руку маленького Яшу, другую руку предложил Барбаре. Обе маменьки шли сзади -- мать Кита с малюткой на руках -- и восхищались этой семейной картиной, приводя в смущение молодую девушку.

-- Полно, мама, полно, останавливала она мать, рдея как маков цвет.

Кит успокаивал ее: "не стоит, мол, на это обращать внимания", а бедная Барбара и не подозревала, на сколько слова его были чистосердечны, и как он был далек от мысли ухаживать за своей дамой.

Вот они подошли к театру. Двери еще заперты. Народу видимо-невидимо. Маленького Яшу чуть не задавили, малютку затолкали на руках у матери. У Барбариной матери оттерли зонтик из рук; хорошо, что нашелся добрый человек, -- подал его через головы соседей. Одному Кит порядком съездил по голове мешком с апельсинами за то, что он без всякой, по его мнению, надобности толкнул его родительницу в бок, и поднялась перебранка. Наконец добыли билеты в кассе, вошли в театр и уселись на своих местах. A места вышли на диво лучше и выбрать нельзя было бы. Вся компания в восторге; посмеялись над недавними злоключениями, которые теперь представлялись им лишь забавными, и забыли о них.

A что за чудный цирк, этот цирк Эстлии Раскрашенный, раззолоченный, весь в зеркалах! В воздухе разлит лошадиный запах, заранее возвещающий публике о предстоящих удовольствиях. Арена посыпана свежими опилками. Великолепный занавес спущен, -- он скрывает до времени чудеса театральной залы от любопытных глаз. Публика постепенно входить в зал и занимает места, а музыканты лениво настраивают инструменты и небрежно оглядывают входящих: дескать, для нас тут нет ничего интересного, заранее знаем всё, что будет. Как вдруг всё осветилось вокруг них, когда поднялся целый ряд сверкающих лампочек! Вот раздался звонокь. Оркестр с барабанами и бубнами заиграл марш, и нашей компанией овладел какой-то лихорадочный трепет. Барбара не знала, что делать, смеяться или плакать от восторга, а мать её объявила, что во всем театре нет лучших мест, чем в галерее; и она, мол, удивляется, почему за них берут дешевле, чем за ложи в бельэтаже.

Началось представление. На арене закружились лошади, которых маленький Яша сейчас же признал за живых. Что же касается гарцовавших дам и кавалеров, не было никакой возможности убедить его, что это настоящие, так как он ничего подобного в жизни не видал. Послышался выстрел. Барбара вздрогнула. Она вся превратилась в слух и зрение и с живейшим участием следила за пьесой: плакала, когда героиня в отчаянии металась по сцене, дрожала от страха, когда появлялся тиран, и от души смеялась, когда горничная героини пела дуэть и танцовала с каким-то господином. И маленький пони при виде убийцы, взвившийся на дыбы и не желавший опуститься на передния ноги до тех пор, пока не арестовали преступника, и клоун, потешавший зрителей фамильярным обращением с каким-то военным в мундире и высоких сапогах, и наездница, благополучно перепрыгнувшая через 29 обручей и очутившаяся, как ни в чем не бывало, на спине своей лошади, -- всё это было восхитительно, великолепно. Маленький Яша так усердно бил в ладоши, что руки у него заболели. Кит кричал "бис" после каждого номера, даже после трехактной драмы, а мать Барбары так неистово стучала зонтиком, что он весь истрепался за этот вечер.

И однако, не смотря на это ослепительное зрелище, Барбара не могла забыть о том, что Кит говорил за чаем. Когда они возвращались из театра домой, она вдруг спросила его, как-то неестественно захихикав, уж не находит ли он, что мисс Нелли такая же хорошенькая, как та дама, что прыгала через обручи.

Кит отвечал, что она в тысячу раз лучше её.

-- Ну, что же ты говоришь, Христофор! да такой красавицы не сыщешь на всем свете! воскликнула Барбара.

-- Вот вздор, красавица! Положим, она недурна собой, да ведь как же она разодета и набелена. По-моему и ты, Барбара, несравненно красивее её.

-- Что ты, что ты, Христофор! застыдилас Барбара.

-- Уверяю тебя, и ты, и твоя мама лучше её.

Бедная Барбара!

Как ни бесподобно было представление в цирке, но этим еще не заканчивался праздник: главное удовольствие было впереди -- Кит непременно хотел угостить их устрицами. Они вошли в ресторан, и, представьте себе, Кит даже не взглянул на господина, стоявшего за конторкой, и так, знаете, важно провел всю компанию в отдельную комнату; да, в отдельную комнатку с красными занавесками, где уже и стол был накрыт, и на столе стоял судок; словом, всё было готово для угощения устрицами. Он приказал какому-то свирепому на вид джентльмену с длинными баками, который, повидимому, исправлял должность полового и очень почтительно величал Кита "сэром", подать 3 дюжины самых крупных устриц; "да смотри, чтоб были свежия!" прибавил Кит. Да, он так-таки и сказал: "смотри, чтоб были свежия!" На что джентльмен отвечал: "будьте покойны, сэр!" и бросился со всех ног исполнять приказание Кита. Не прошло и минуты, как он возвратился с подносом и подал горячия булочки, самое, что ни на есть, свежее масло и самых, что ни на есть, огромных устриц. "Бутылку пива!" опять скомандовал Кит, и тот не только не удивился такому бесцеремонному обращению, но даже переспросил: "бутылку пива? сию минуту, сэр", и опять побежал, принес пиво и поставил его на стол на подставке, в роде тех, что собаки, сопровождающия слепцов, носят во рту для того, чтобы добрые люди клали в них деньги. Когда этот джентльмен удалился, обе маменьки воскликнули в один голос, что они никогда еще не видели такого красивого и стройного молодого человека. Теперь вся компания серьезно принялась за устриц. Глупенькая Барбара объявила, что она больше двух не в состоянии съесть; насилу-то насилу уговорили ее съесть четырех устриц. Зато маменьки кушали с таким аппетитом и так весело смеялись, что Кит радовался, глядя на них, и тоже смеялся и ел за компанию с ними. Забавнее всех, конечно, был маленький Яша: он уплетал одну устрицу за другой, посыпая их перцем и поливая уксусом, как взрослый, словно это было его призвание, а из пустых раковин сооружал гроты на столе. И малютка тоже вел себя весь вечер примерно: он и не думал о сне; сидя на коленях у матери, он, не моргая, таращил глазенки на газовые рожки и то силился просунуть в ротик огромный апельсин, то надавливал щечку устричной раковиной. То есть, нельзя было без умиления смотреть на этого ребенка! Ужин удался на славу, и когда, под конец, Кит потребовал вина и провозгласил тост за здоровье м-ра и м-с Гарланд, все сердца дрогнули от сочувствия и трудно было бы найти более счастливых людей, чем эта маленькая веселящаяся компания.

Однако, всяким удовольствиям бывает конец, благодаря чему мы можем возобновлять их и наслаждаться ими без конца.

Становилось поздно. Наши кутилы решили, что пора возвращаться домой. Сначала завели Барбару с матерью к какой-то их приятельнице, у которой они должны были переночевать. Долго еще они разговаривали у ворот, обещая друг другу опять устроить точно такое же празднество через три месяца. Затем, наказав Барбаре встать пораньше, чтобы вместе идти на дачу, Кит поцеловал своего маленького братишку, взвалил Яшу себе на спину, взял мать под-руку, и они весело поплелись домой.

III.

Кит поднялся с восходом солнца, чтобы во-время добраться до того места, где они с Барбарой сговорились сойтись. Ему было не посебе, на душе какая-то тяжесть, что-то в роде раскаяния, овладевающего обыкновенно человеком на другой день после особенно весело проведенного праздника, когда его снова охватывает трезвая, трудовая жизнь. Да и то надо сказать, при дневном свете всякия иллюзии исчезают, и вчерашния удовольствия принимают в наших глазах совсем иную окраску. Боясь разбудить семью, заспавшуюся после необычайно проведенного вечера, Кит осторожно подошел к камину, положил на него все свои деньги, написал тут же мелком, что это "для его матери от любящего сына", и с облегченным карманом, хотя всё еще с тяжелым сердцем, потихоньку вышел из дома.

Ох, уж эти праздники! Отчего после них всегда остается какое-то чувство неудовлетворенности, сожаления, как бы угрызение совести? На следующий день мы ходим как в чаду, словно после ночной попойки, когда у человека голова трещит и чувствуется слабость во всех членах, и под гнетом этого недомогания у него являются самые лучшия намерения, -- известно, что благими намерениями ад вымощен -- и он дает себе обещания, которые, к сожалению, не доживают и до вечера. То ли дело, еслиб мы могли отодвинуть назойливо преследующия нас воспоминания недельки на две, на три, когда мы уже совершенно свободны от праздничного чада, более хладнокровно относимся к простым удовольствиям и, следовательно, в состоянии сделать им более верную и беспристрастную оценку.

Нет ничего удивительного, что у Барбары в это утро болела голова, а мать её была в дурном расположении духа, критиковала представления в цирке, говорила, что клоун гораздо старше, чем им показался накануне. Кита это нисколько не удивило. Он сам уже испытывал некоторое разочарование: он сообразил, что то же самое представление, которое привело их в такой восторг, шло накануне этого вечера и будет повторяться и завтра, и послезавтра, и в продолжение многих недель и даже месяцев; только они не будут на них присутствовать. Вот и вся разница между вчерашним и сегодняшним днем: все мы или отправляемся на представление, или возвращаемся с него.

Но ведь и солнце при своем восходе светит слабо и лишь постепенно набирается силы и бодрости. И наши приятели мало-по-малу развеселились, воспоминания их стали прныимать более приятный, сочувственный оттенок. Они много смеялись во время пути и, когда подходили к коттэджу, были в отличном расположении духа. Мать Барбары уверяла, что она нисколько не устала и чувствует себя как нельзя лучше. И Барбара, и Кит говорили то же самое, хотя Барбара всё время была как-то неестественно покойна и молчалива! Бедная Барбара!

Они пришли домой вовремя, так что Кит успел почистить лошадку -- она у него блестела, как стеклышко -- раньше, чем м-р Гарланд сошел к завтраку. И старичок, и жена его, и м-р Абель очень хвалили Кита за его аккуратность. В обычный час, минута в минуту, секунда в секунду, м-р Абель -- он был олицетворение аккуратности -- вышел из дома, чтобы попасть на поезд, шедший в Лондон, а отец его отправился с Китом в сад.

Кит очень любил работать в саду. В хорошую погоду старушка-барыня садилась с своим вязаньем неподалеку на скамеечке, старик копал, или обрезывал огромными ножницами ветви, или помогал в чем нибудь Киту, а лошадка весело смотрела на них из-за своей загородки. Нынче им предстояло подрезать и подвесить виноградные лозы. Кит взобрался на маленькую лесенку и усердно принялся за дело. Старичок подавал ему, по мере надобности, гвозди и кусочки холста и с интересом следил за работой. Старушка и пони, по обыкновению, дополняли эту чисто семейную картину.

-- Так ты приобрел вчера нового приятеля, Христофор? проговорил старичок.

-- Извините, сударь, я не расслышал, о чем вы меня спрашиваете, сказал Кит, глядя вниз.

-- Я говорю, у тебя нашелся новый друг и покровитель, там, в конторе, как мне сказывал Абел.

-- Точно так, сударь. Он очень ласково со мной обошелся.

-- Мне очень приятно это слышать, промолвил старичок улыбаясь.-- Современем он еще больше будет к тебе благоволить.

-- В самом деле, сударь? Какой он, право, добрый. Только мне этого совсем не нужно.

И Кит крепко застучал по неподатливому гвоздю.

-- Он, кажется, очень желает взять тебя в услужение. Однако, будь осторожнее, Кит. Как бы ты не свалился с лестницы и не ушибся!

-- Меня взять в услужение! -- Кит бросил работу и, стоя на лестнице, сразу повернулся всем телом, как настоящий акробат.-- Должно быть он пошутил.

-- Нет, он вовсе не шутя говорил Абелю.

-- Это ни на что не похоже! Я никак этого не ожидал от него! пробормотал Кит, жалостливо взглянув на обоих стариков.

-- Слушай, что я тебе скажу, Христофор! Это очень важный для тебя вопрос, и ты должен хорошенько поразмыслить о нем. Я не думаю, чтоб этот господин мог относиться к тебе с большим доверием и расположением, чем я, но во всяком случае он может тебе предложить гораздо больше денег.

-- Ну, а дальше что, сударь?

-- Погоди, погоди, я еще не кончил. Твой старый хоэяин, как мне передавали, был очень доволен тобой. Если ты будешь служить у этого барина и если ему удастся отыскать старика и его внучку, -- а он употребит все усилия, чтобы достигнуть своей цели, -- ты получишь большое вознаграждение. Уж я не говорю о счастье, которое тебе предстоить свидеться с теми, к кому ты, как кажется, и до сих пор так искренно и бескорыстно привязан. Ты должен серьезно подумать, Христофор, прежде чем принять то или другое решение.

Кита кольнуло в сердце: а что если его заветная мечта, наконец, осуществится? но он тотчас же опомнился и с неудовольствием проворчал:

-- Пускай тот барин на меня не рассчитывает, я ему не слуга. И с чего он взял, что меня можно сманит с места? Я еще с ума не сошел, продолжал он, постучав несколько времени молотком.

-- Если ты ему откажешь, Христофор, вот тогда, пожалуй, он примет тебя за сумасшедшего, серьезно заметил м-р Гарланд

-- Ну, и пускай его думает, что хочеть. Какое мне дело до того, что он там думает? грубовато возразил Кит.-- Если бы я решился променять на кого бы то ни было таких хороших, добрых господ, которые взяли с улицы голодного нищего и приютили у себя -- вы даже не знаете, сударь, в каком ужасном положении мы тогда были -- я был бы настоящим дураком, да еще, вдобавок, неблагодарным. Другое дело, когда мисс Нелли возвратится. Тогда, с вашего позволения, мадам, обратился оньк старушке, -- по окончании всех работ дома, я буду иной раз ходить к ней и услуживать ей, если только мои услуги ей понадобятся. Но ведь она вернется богачкой, -- я это не раз слышал от её дедушки -- зачем тогда я ей понадоблюсь! Нет, нет, заключил Кит, печально покачав головой, -- я уже больше ей не нужен, да и дай Бог, чтобы это было так, хотя мне ужасно хотелось бы ее увидеть!

Кит изо всей мочи ударил молотком и, вбив гвоздь гораздо глубже, чем следовало, опять повернулся на лестнице.

-- Вот хоть бы наша лошадка, мадам, слышите, как она заржала -- она знает, что мы о ней говорим -- разве она подпустит к себе кого нибудь, кроме меня? A кто будет, сударь, так ухаживать за садом, кто будет мадам, ходить за м-ром Абелем? Он еще на-днях говорил: "надеюсь", говорит, "Христофор, что мы долго проживем вместе" и теперь вдруг расстаться с ним. Да мать с горя заболела бы, и даже маленький Яша проплакал бы все глаза, если бы это случилось.

Неизвестно, сколько еще времени Кит распространялся бы на эту тему, стоя на лесенке и обращаясь по очереди, -- большею частью невпопад, -- то к старику то к старушке, если бы не прибежала Барбара с письмом, которое, по её словам, какой-то господин привез из конторы. Она подала барину письмо и с удивлением взглянула на ораторсгвовавшего Кита.

-- Вот как! Попроси-ка этого господина сюда, сказал старичок.

-- Мы не будем продолжать этого разговора, обратился он к Киту, -- будь уверен, Христофор, что и нам так же тяжело расставаться с тобой, как и тебе с нами.

Старушка поспешила с своей стороны прибавить несколько ласковых, сердечных слов.

-- Вместе с тем предупреждаю тебя, Христофор, молвил м-р Гарланд, глядя на письмо, которое у него было в руках, -- что если ты будешь нужен этому господину, я могу тебя отпускать на час, другой, даже на день, на два, и ты не должен отказываться. А! Вот и молодой человек! Как вы поживаете, сударь? обратился он к Чекстеру.

Тот ухарски подлетел. Шляпа у него была на бекрень, длинные волосы развевались по ветру.

-- Надеюсь, сударь, что и вы находитесь в вожделенном здравии? И вы также, мадам, приветствовал Чекстер хозяев.-- Какая у вас прелестная дача, настоящая бонбоньерка!

-- Вы, вероятно, намеревались увезти с собой Кита? спросил м-р Гарландь.

-- Я для этого именно и взял кэб. Он ожидает нас у ворот. Может быть вам интересно будет взглянуть на серого коня. Чудо что за конь!

М-р Гарланд отклонил это предложение на том основании, что он ничего не понимает в лошадях и не сумеет оценить красоты серого коня, и пригласил Чекстера слегка позавтракать с ними, на что гость изъявил свое полное согласие. Подали холодное мясо, эль и вино, и все сели за стол.

Желая обворожить хозяев и вместе с тем наглядно доказать им, что городские жители в умственном отношении несравненно выше дачников, м-р Чекстер начал передавать им городския сплетни -- он был большой на это мастер, по уверению его же приятелей. По его словам, ссора между маркизом Мизлером и лордом Бобби возникла не из-за пирога с голубями, как уверяли газеты, а из-за бутылки шампанского. Точно также неверен слух, распространенный теми же газетами, будто лорд Бобби сказал, обратясь к Мизлеру: "Мизлер, один из нас лжет, и это, конечно, не я". Ему, Чекстеру, доподлинно известно, что он сказал: "Мизлер, вы знаете, где меня можно найти, я всегда к вашим услугам". A это дает совсем иную окраску всему делу. Затем он сообщил им достоверную цифру той суммы, которую герцогь Тигсберри дает ежегодно на содержание примадонне итальянской оперы, Виолетте Штетта, и выплачивает ее не по полугодиям, как утверждали почему-то, а каждые три месяца, не включая сюда расходов на покупку золотых вещей, духов, головной пудры для пяти лакеев и двух ежедневных смен замшевых перчаток для пажа. Он старался уверить гостеприимных хозяев, что они могут быть совершенно покойны на этот счет, так как он получает сведения из первых рук; и несколькими закулисными и придворными анекдотами он блистательно закончил беседу, которую вел единолично без всякой посторонней помощи в продолжение целого часа.

-- Должно быть моя лошадь уже отдохнула, и мне пора убираться восвояси, сказал он, не без грации подымаясь с места.

Ни старичок, ни жена его не стали его удерживать -- они отлично понимали, что такому господину не следует терять драгоценного времени в их скромном обществе. Он простился с ними и уехал. Кит сел на козлы рядом с кучером, а Чекстер развалился в экипаже и всё время ехал высунув ноги в передния окна.

Явившись в контору нотариуса, Кит узнал от м-ра Абеля, что господин, желавший его видеть, вышел куда-то по делу и что ему придется подождать. Кит успел пообедать, напиться чаю, перечитал разные известия в двух газетках, лежавших на столе, и даже неоднократно засыпал над ними, а тот всё не возвращался. Наконец дверь с шумом растворилась; незнакомец поспешно направился в кабинет нотариуса, где они несколько времени разговаривали съглазу наглаз, потом позвали м-ра Абеля на совет и затем уже велели и Киту войти.

-- Христофор, я отыскал твоего старого хозяина и его внучку, сказал ему незнакомец.

-- Не может быть? У Кита глаза засверкали от радости.-- Гдеж они теперь? Здоровы ли? Может быть они... недалеко отсюда?

-- К сожалению, очень далеко. Незнакомец печально покачал головой. -- Сегодня же ночью я еду за ними, хочу и тебя взять с собой.

-- Меня? воскликнул Кит, не помня себя от восторга и удивления.

-- Как далеко отсюда город, который мне назвал тот франть, что показывает дрессированных собак? спросил незнакомец, задумчиво глядя на нотариуса.

-- Отсюда будет миль 60 или 70.

-- Гм! Если мы всю ночь пропутешествуем на почтовых, то завтра утром будем на месте. Теперь вот в чем дело: они меня не знают и, пожалуй, напуганная девочка вообразит, что я хочу схватить её дедушку. Поэтому лучше всего будет, если я возьму с собой этого молодца: когда они увидят его со мной, они сразу поймуть, что я приехал к ним с добрыми намерениями.

-- Мне тоже кажется, что вам не мешало бы взять с собой Христофора, сказал нотариус.

A Кит, прислушиваясь к их разговору, становился всё мрачнее и мрачнее.

-- Извините, барин! обратился он к незнакомцу, -- если вы для этого хотите взять меня с собой, то я боюсь, что от меня будет больше вреда, чем пользы. Мисс Нелли знает меня, и я не сомневаюсь в том, что она мне поверит; но старый хозяин, почему-то -- никто не знает, что за причина -- не взлюбил меня после болезни. Мисс Нелли сказала, чтобы я не показывался ему на глаза, что он не может меня видеть. Так, пожалуй, я испорчу всё дело, хоть видит Бог, с какой радостью я полетел бы к ним.

-- Вот еще новое препятствие! гневно вскричал незнакомец.-- Уж такая, видно, моя судьба; ничто в жизни мне не удается. Неужели же не найдется ни души, чтобы помочь мне в этом деле?

-- Христофор, не можешь ли ты указать кого нибудь? спросил нотариус.

-- Нет, сударь, я никого не знаю, отвечал Кит.-- Вот разве моя мать...

-- A они знают ее? спросил незнакомец.

-- Конечно, знают. Моя мать часто ходила к ним. Они были с ней так же ласковы, как и со мной: поэтому-то мама и надеялась, что они согласятся пожить с нами, пока найдут для себя помещение.

-- Где же, чорт возьми, эта женщина? Отчего её здесь нет? Зачем она прячется именно в ту минуту, когда она тут нужна до-зарезу! кричал незнакомец, хватаясь за шляпу.

И он бросился вон из комнаты, намереваясь схватить мать Кита, насильно усадить ее в почтовую карету и увезти. Но нотариусу удалось с помощью м-ра Абеля удержать его от этого своеобразного похищения. Они уговорили его сначала расспросить Кита, как он думаеть, может ли и захочет ли мать его предпринять эту поездку.

Кит выразил некоторое сомнение на этот счет. Незнакомец чуть не взбесился, так что м-ру Абелю и нотариусу пришлось вторично успокаивать его. Поразмыслив хорошенько, Кит, в конце концов, дал слово, что уговорит мать и обещал ровно через два часа привести ее в контору.

Это было довольно рискованное обещание со стороны Кита: мать его могла не согласиться на поездку, но взять назад свое слово он никоим образом не мог и поэтому ему ничего не оставалось делать, как поспешить домой и постараться как нибудь уладить дело.

IV.

Кит чут не бегом пустился по улице. Он, не стесняясь, расталкивал локтями толпу, стрелой мчался через самые бойкие, людные перекрестки, бросался в переулочки, в узенькие проходы, чтобы выгадать время и, наконец, -- отчасти по привычке, отчасти чтобы перевести дух -- совсем запыхавшись, остановился перед знакомым нам старым домом, где, полгода назад, помещалась лавка древностей.

В этот пасмурный осенний вечер дом выглядывал еще мрачнее, чем обыкновенно. Стекла были повыбиты, рамы скрипели на заржавленных петлях и опустелое здание как-то странно выделялось посреди освещенной и суетливой улицы и уж вовсе не гармонировало с теми радужными мечтами, которые Кит лелеял в душе под впечатлением всего, что он только что слышал в конторе нотариуса. Ему хотелось, чтобы дом был освещен, чтобы в каминах ярко горел огонь, чтобы по комнатам ходили люди, весело разговаривая между собою, словом, чтобы действительность хоть сколько нибудь соответствовала тем светлым картинам, которые уже носились в его воображении. Он, конечно, не мог на это рассчитывать: он знал, что дом не изменится по-щучьему веленью и, тем не менее, заброшенный вид этого когда-то населенного жилья словно окатил его холодной водой. К счастию для Кита, он не был ни достаточно развить, ни достаточно вдумчив, чтобы видеть в этом дурное предзнаменование. Ему просто тяжело было глядеть на это запустение, да еще в такую светлую минуту, и он поспешил удалиться, сожалея, что зашел в эту улицу, и еще более ускорил шаг, стараясь нагнать потерянное время.

-- A как её нет дома, что я тогда скажу этому барину? волновался Кит, подходя к убогой квартире матери.-- Да так и есть, и света не видно в окне, и дверь заперта. Если только она в этой, прости Господи, молельне, я бы кажется... я бы желал, чтобы эта молельня была подальше отсюда, закончил Кит, вовремя удержавшись, и постучался в дверь.

Ответа не было, но на стук какая-то соседка высунулась в окно и спросила:

-- Кто там?! Кого вам нужно?

-- Это я, отозвался Кит.-- Скажите, пожалуйста, мама пошла в молельню? в Little Bethel?

Кит с трудом мог выговорить ненавистное ему название часовни. Соседка утвердительно кивнула головой.

-- Будьте так добры, расскажите, как мне туда попасть: мне необходимо видеть мать. Есть дело, очень спешное. Я должен во чтобы то ни стало вызвать ее оттуда, даже если бы она стояла за кафедрой и говорила проповедь.

Однако, добыть необходимые сведения было не так-то легко: никто из соседей не принадлежал к секте, собиравшейся на молитву в вышеупомянутой часовне, и если кто и знал ее, то только по имени. Наконец, отыскалась какая-то кумушка, которой случайно довелось там быть вместе с миссис Неббльз: она как то зашла к ней чайку попить, после чего они и отправились в часовню. Она-то и указала дорогу Киту.

Часовня Little Bethel могла бы быть поближе к центру города и в более удобной местности, но тогда почтенный председатель братства не имел бы возможности прибегать в своей речи к любимым сравнениям, называть молельню раем, куда ведет трудный, извилистый путь в отличие от приходской церкви, стоявшей на большой улице. Как бы то ни было, но Кит, хотя и с трудом, добрался до неё и, остановившись на минуту, чтобы несколько оправиться от быстрой ходьбы и от волнения, вошел в часовню.

Название "Маленькая Bethel" весьма подходило к молельне. Действительно, это была очень маленькая часовенка. Внутри стояло несколько маленьких скамеек, и маленькая кафедра, с которой какой-то маленький человечек -- сапожник по ремеслу, проповедник по призванию -- говорил крикливым голосом, должно быть вовсе не маленькую речь, судя потому, что большая часть членов маленькой паствы спала крепким сном.

Спала и мать Кита. Утомленная предыдущим вечером, убаюканная скучной речью проповедника, она никак не могла противостоять одолевавшей ее дремоте и, наконец, заснула, хотя повременам из её уст вылетал легкий стон, как бы свидетельствовавший о её полном сочувствии раздававшимся с кафедры благочестивым наставлениям. Спал и малютка на руках у матери; а маленький Яша, находивший, по молодости лет, что устрицы несравненно интереснее той умственной пищи, которую здесь предлагали в таком изобилии, попеременно то засыпал, то широко раскрывал глаза, смотря потому, что над ним брало верх: дремота или страх, что проповедаик укажет на него с кафедры.

-- Ну вот я и здесь, а какой из этого толк? всё равно, если бы я был в 20 милях отсюда, рассуждал про себя Кит, пробираясь к незанятой скамье, против той, где сидела его мать.-- Подойти к ней нельзя, а так она, пожалуй, просидит до самого конца, а время идет. Хоть бы он замолчал на минуту, или хоть бы они запели, что ли!

К сожалению, нельзя было рассчитывать ни на то, ни на другое. Проповедник объявил своим слушателям, что он не кончить проповеди, пока не убедит своей паствы. Если бы ему удалось хоть на половину исполнить свое намерение, то и на это потребовалось бы не менее двух часов.

Не зная, что делать, Кит стал с беспокойством оглядывать часовню и вдруг... он увидел, как бы вы думали, кого? самого Квильпа. Тот смиренно сидел на маленькой скамейке против кафедры.

Уж не примерещилось ли ему? он усиленно тер глаза, но видение не исчезало: Квильп сидел на том же месте, сложив руки на коленях. Шляпа его лежала на подставке. На его грязном лице блуждала обычная усмешка, глаза были устремлены к потолку. Он ни разу не взглянул ни на Кита, ни на его мать, как будто и не подозревал их присутствия; но Кит чувствовал, что всё его внимание обращено исключительно на них.

Как не велико было его изумление при виде карлика в таком неподходящем для него месте -- его начинало мучить предчувствие, что это не к добру -- ему некогда было предаваться размышлениям: ночь приближалась и надо было непременно вызвать мать из часовни. Улучив минуту, когда Яша снова раскрыл глаза, он чихнул, рассчитывая этим привлечь его внимание, и сделал ему знак, чтоб он разбудил мат.

Как на зло, в эту самую минуту оратор, с жаром развивавший какой-то тезис своей проповеди, перегнулся всем корпусом через кафедру и, неистово жестикулируя правой рукой, впился глазами в маленького Яшу -- так по крайней мере казалось ребенку -- словно угрожая напасть на него, не в переносном, а в буквальном смысле слова -- если он пошевельнет хоть одним мускулом. Бедный мальчик сидел ни жив, ни мертв: он не в состоянии был двинуться с места, хотя и заметил, что Кит делает ему знаки. Он и заревел бы, да боялся пастора и, как очарованный, глядел на него во все глаза.

-- Нечего делать, надо идти напролом, решил Кит. Он тихонько подошел к матери и, схватил малютку "за шивороть", как сказал бы Дик, если бы был свидетелем этой сцены.

-- Тс! мама, или за мной, мне надо тебе что-то сказать, шепнул он ей.

-- Где я? спрашивала м-с Неббльз, пробуждаясь от сна.

-- Всё в этой же благословенной молельне, угрюмо проворчал сын.

-- И правда, что благословенная! если бы ты знал, Кит, какая назидательная проповедь!

-- Знаю, знаю; выйдем отсюда поскорее, да говори потише, а то все на нас смотрят. Возьми Яшу за руку и идем.

-- Стой, сатана, стой! вдруг прогремело с кафедры.

-- Пастор приказывает тебе остановиться, шепнула мать.

-- Стой, сатана, стой! раздалось еще громче.-- Не искушай женщины, внемлющей тебе, и слушай гласа того, кто взывает к тебе! Смотрите, он уносит агнца из стада! неистово закричал проповедник, указывая на младенца, которого нес Кит.-- Он уносит драгоценного агнца. Он тут бродит, как волк в нощной тиши, и соблазняет нежных агнцев!

Кит был самого миролюбивого характера, но и его это воззвание вывело из себя. К тому же, он волновался, боясь, что опоздает и не исполнит в точности данного обещания. Он повернулся всем телом к пастору и громко сказал:

-- Неправда, никакого агнца я не уношу. Это мой брат.

-- Это мой брат! кричал пастор.

-- И не думает быть! с негодованием возразил Кит.-- С чего это вы взяли и с какой стати вы мне даете такия названия? Что я вам сделал? Будьте уверены, что если бы не крайняя необходимость, я бы не увел их отсюда; а кабы вы не вмешались, мы бы ушли потихоньку, без всякого скавдала. Можете ругать сатану сколько вашей душе угодно, меня только оставьте в покое.

С этими словами он вышел из часовни. За ним последовала и мать с Яшей. Очутившись на свежем воздухе, он отрезвился от волнения и у него осталось лишь смутное воспоминание о молельщиках, проснувшихся от криков проповедника и удивленно озиравшихся вокруг, и о Квильпе, не сводившем глаз с потолка, словно он и взаправду не слышал и не видел того, что происходило перед его глазами.

-- Ах, Кит, что ты наделал! теперь хоть и глаз не кажи в эту часовню, жаловалась мать, поднося платок к глазам.

-- Тем лучше, я буду очень рад. Скажи на милость, что дурного в том, что мы немного повеселились в прошлую ночь, и почему ты нашла необходимым идти на другой день в молельню каяться перед этим чудаком? Мне, право, стыдно за тебя, мама!

-- Что ты, сынок, ты сам не знаеш, что говоришь. Грех, тяжкий грех!

-- Отлично знаю, что говорю. Никогда я не говорю, что грешно веселиться и быть в хорошем расположении духа, и что грех носит воротнички, как проповедуют эти чудаки, которые считают себя праведниками потому, что обходятся без них. Ну, хорошо, я не буду больше об этом говорить, если ты только перестанешь плакать. Мы вот как сделаем: ты возьмешь на руки маленького -- он будет полегче -- а я понесу Яшу, нам надо торопиться, -- я дорогой скажу тебе новость, которой ты никак не ожидаешь. Вот так-то лучше! Теперь ты совсем другой человек. Никто не скажет, что ты только что была в часовне, и я надеюсь, что ты уж больше никогда туда не заглянешь. На, бери ребенка, а ты, Яша, полезай ко мне на спину, держи меня крепко за шею и слушай, что я тебе скажу, Яша: если когда нибудь какой нибудь пастор, в роде этого, назовет тебя или твоего братишку агнцем, скажи: и слава Богу! Пусть, мол, почаще говорит такую правду и прибавь еще, что если бы он сам был больше похож на агнца, чем на мятную подливку {В Англии часто приготовляют баранину под мятным соусом.}, не был бы таким едким и кислым, -- для всех было бы гораздо лучше. Так ты ему и скажи, Яша.

Своей полушутливой, полусерьезной болтовней Кит развеселил и мать, и детей, и самого себя, и он достиг этого очень просто: сказал себе, что надо быть веселым, и только. Дорогой он рассказал матери о своем разговоре с незнакомцем в конторе нотариуса, вследствие которого и должен был, волей-неволей, прервать торжественную проповедь в молельне.

М-с Неббльз порядком струсила, когда узнала, чего от неё ожидают. У неё голова кругом пошла: с одной стороны -- неслыханная честь проездиться в почтовой карете; с другой -- на кого-ж оставить детей? Кроме того, белье, как нарочно, в стирке; в её гардеробе кое-чего не хватает. Но всё это, по уверению Кита, пустяки в сравнении с тем счастием, которое ей предстояло -- увидеть мисс Нелли и привезти ее с таким почетом домой.

-- Спеши, мама, нам осталось всего десять минут, говорил Кит, входя в комнату.-- Вот тебе картонка, сложи в нее всё, что нужно, и отправляемся скорей.

Не стану подробно описывать, как Кит, впопыхах, набросал в картонку таких вещей, которые ни в каком случае не могли понадобиться его матери, и забыл уложить те, которые ей были необходимы в дороге; как пошли за соседкой и насилу-то насилу уговорили ее присмотреть за детьми в отсутствие матери; как дети расплакались, услыхав, что мама уезжает, и как они весело смеялись, когда им пообещали купить каких-то неслыханных и несуществующих игрушек; как мать, прощаясь с ними, долго-долго их целовала, так что Кит чуть было не рассердился, но это ему никак не удавалось, и т. д. Скажу только, что они просрочили всего несколько минут: когда они подходили к конторе нотариуса, у подъезда уже стояла почтовая карета.

--Четверней! прошу покорно! воскликнул Кит, пораженный таким великолепием. Да ты понимаешь ли, мама... ведь ты поедешь в этой карете! Вот моя мать, сударь, она к вашим услугам, обратился он к незнакомцу.

-- Отлично, отлично, сказал незнакомец.-- Вы, пожалуйста, сударыня, не беспокойтесь. Я уже обо всем позаботился и вам будет очень удобно ехать. A где же сундук с новыми платьями и вещами для них?

-- Он здесь, сказал нотариус.-- Христофор, поставь его в карету.

-- Пожалуйте его сюда. Вот он уже и на месте, говорил Кит.

-- Теперь садитесь!

Незнакомец подал руку м-с Неббльз и самым деликатным манером подсадил ее в экипаж, а затем и сам сел рядом с ней.

Взвились ступеньки, захлопнулись дверцы и карета покатила. Мать Кита высунулась из окна и, махая мокрым платком, выкрикивала сыну разные наставления относительно детей, но их, разумеется, кроме неё, никто не слышал.

Кит стоял посреди улицы и со слезами на глазах следил за удалявшимся экипажем. Слезы эти были вызваны не прощанием с матерью, а мыслию о возвращении тех, кого она должна была привезти. "Они ушли отсюда пешком, некому было даже и проводить их, а вернутся четверней, под покровительством этого богатого господина, который называет себя их другом", мысленно рассуждал он. "Настанет конец их невзгодам и уж наверно она забудет о том, что учила меня писать..."

Долго еще думал о чем-то Кит, глядя на сверкающия линии фонарей, так долго, что нотариус и м-р Абель -- они тоже возвратились в комнаты, когда уже совершенно умолк стук удалявшагося экипажа, -- недоумевали, что бы такое могло задержать его на улице.

V.

Оставим Кита с его мечтами и возвратимся к Нелли, чтобы продолжать прерванный рассказ о её жизни и приключениях.

Однажды вечером, следуя, по обыкновению, издали за двумя сестрами, во время их прогулки по берегу реки, Нелли запоздала в лесу. Эти прогулки были единственным удовольствием бедной девочки: они хоть на-время отвлекали ее от гнетущей заботы. Близость к двум сестрам, которым она так горячо сочувствовала, печальная судьба которых напоминала ей её собственное горькое одиночество, доставляла ей неизъяснимую радость, хотя эта радость была из тех, что начинаются и заканчиваются слезами.

Вечер был восхитительный, тишина в воздухе невозмутимая. И небо, и земля, и тихо плещущая вода, и мягкий звук едва слышного вдали колокольчика, всё согласовалось с душевным настроением горемычного ребенка, возбуждая в её уме не картины детской жизни с её забавами и игрушками, а лишь успокоительные мысли, умаляющия сердечную боль. Уже стемнело; сумерки сменились темной ночью; сестры давно уже ушли, а девочка всё сидела, не двигаясь с места, чувствуя себя в этой тишине, в этом общении с природой далеко не столь одинокой, как если бы она была в освещенном людном месте.

Она подняла глаза к небу и стала любоваться звездами: они так кротко смотрели с своей высоты на мир Божий. Вот она заметила одну звездочку, которой прежде не видела, затем, вглядываясь пристальнее, нашла другую, третью и, наконец, перед её глазами открылся целый мир светил, утопающих в небесной глубине, бесконечных по количеству, вечных по своему неизменному бытию. Она наклонила голову вперед и заглянула в речку: на зеркальной поверхности воды отражались те же самые звезды и в том же величественном порядке, в котором их видел голубь во время потопа, когда они всматривались сквозь вздувшияся волны в горные вершины, потопленные на дне морском вмесие со всем, что было живого на земле.

Молча, едва переводя дух, сидела девочка в созерцании этих чудес природы и думала, думала без конца. Она чувствовала, как в сердце её мало-по-малу прокрадывается не то, что надежда, а какое-то примирение с судьбой, и она стала равнодушнее, покойнее смотреть на будущее. В последнее время старик начал отдаляться от внучки и это ее мучило больше всего. Каждый вечер, а иногда и днем, он уходил из дому, и хотя Нелли знала, куда и зачем он идет, -- он уж слишком налегал на её скудный кошелек, с каждым днем принимал всё более и более растерянный вид, но сам-то он избегал не только расспросов с её стороны, но даже и ее самое.

Занятая своими грустными мыслями, девочка и не заметила, как шло время. Но вот на какой-то дальней колокольне пробило 9 часов: она встрепенулась, вскочила с своего места и пошла по направлению к городу.

Дойдя до мостика, переброшенного через ручей, она вдруг увидила невдалеке перед собой какой-то красноватый огов. Вглядевшись хорошенько, она догадалась, что это цыгане, расположившиеся на ночлет у самой дороги, развели костер, вокруг которого одни сидели, друне лежали. Так как у неё не было с собой денет, она не боялась встретиться с ними и скорехонько пошла вперед.

Когда она приблизилась к ним, ее словно любопытство подстрекнуло посмотреть на людей, сидевших у костра. Одна из фигур, отчетливо обрисовывшаяся на ярко пылавшем огне, заставила ее остановиться, но она постаралась уверить себя, что это не может быть он, что ей так только показалось, и пошла дальше.

В эту самую минуту у костра возобновился прерванный на-время разговор. Слов-то она не слыхала, но. голос одного из говоривших был ей до того знаком, что она снова остановилась, как вкопаная.

Она обернулась и опять взглянула по ваправлению к костру: сидевшая у огня фигура, которая ее так поразила, поднялась во весь рост и оперлась обеими руками на палку. И поза эта была ей очень знакома: это был никто иной, как её дедушка.

Она уже готова была его окликнуть, но удержалась. Ей очень хотелось знать, кто его товарищи, и для чего они тут собрались. Чуя что-то недоброе, она решилась подслушать их разговор, и чтобы не быть ими замеченной, подкралась вдоль изгороди и, спрятавшись под деревьями в нескольких шагах от костра, видела и слышала всё, что там творилось.

Начать с того, что, к её удивлению, здесь не было ни женщин, ни детей -- во время своих странствований с дедушкой она неоднократно имела случай познакомиться с многочисленными цыганскими таборами -- да и цыган-то всего был один, здоровенный, рослый детина. Прислонившись к дереву и скрестив руки на груди, он тосмотрел на огонь, то бросал из-под своих черных ресниц любопытные взгляды на трех человек, разговаривавших у костра, стараясь скрыть от них, что с любопытством прислушивается к их речам. A разговаривавшие были: её дедушка, да те два партнера, с которыми он играл в карты в ту достопамятную ночь; словом сказать, известный нам Исаак Лист и его суровый товарищ. В маленькой, низенькой цыганской палатке, повидимому, не было ни души.

-- Ну, что-ж вы не идете? спросил суровый партнер -- он лежал развалившись на траве -- заглядывая старику в лицо.-- Вы сейчас так спешилии Идите, если хотите, никто вас не удерживает.

-- Не мучь его, он не желал тебя обидеть, вступился Исаак Лист.

Сидя на корточках, как лягушка, он страшно косился, поворачивая голову к собеседникам.

-- Вы меня обираете, я через вас стал нищим и вы же потешаетесь надо мнойи Вы меня с ума сведете! жаловался старик, обращаясь то к одному, то к другому.

Контраст между слабым, беззащитным стариком и разбойниками-шулерами, к которым он попал в руки, был так поразителен, что у девочки сердце защемило от жалости. Но она решилась выследить всё до конца, не пропустить ни одного слова, ни одного взгляда.

-- Что вы хотите этим сказать, чорт возьми? произнес здоровяк, приподнимаясь на локоть и обращаясь к старику.-- Вы через нас стали нищим! Да вы нас сделали бы нищими, если бы могли. Вот так-то всегда с этими жалкими, ничтожными игроками, которые только хныкать умеют. Когда вы проигрываете, вы считаете себя мучениками; а когда выигрываете, так не считаете мучениками тех, кто вам проигрывает; и что это значит "вы меня обираете"? Будь я проклят, если я вам позволю говорит мне такия вещи!

Туть он опять растянулся на земле и раза два лягнул ногой, чтобы показать, как он взбешен. В сущности всё это была комедия, которую они с какой-то целью разыгрывали сообща: этот взял на себя роль грубияна, а товарищ его -- примирителя. Они открыто переглядывались друг с другом и с цыганом, и только старик, по слабости своей, ничего не видел и не слышал. Цыган выражал свое полное одобрение этой милой забаве, поминутно скаля белые зубы.

-- Да вы сами только что говорили о грабеже! Что-ж вы на меня нападаете? сказал старик упавшим голосом.

-- Так не своих же грабить! Надобно, сударь, честь знать между... между порядочными людьми.

Он чуть было не выдал себя неуместным словцом.

-- Да ну же, перестань ему надоедать, Джауль! опять вступился Исаак Лист. -- Он и так раскаивается, разве не видишь, что у него нечаянно сорвалось с языка? Говори же, Джауль, говори. Ты что-то еще хотел сказать, упрашивал он товарища.

-- Я, просто-напросто, считаю себя дураком, якобы горячился тот.-- Теряю время на советы, зная заранее, что на них не обратят внимания и меня же еще выругают. Да уж мне, видно, так на роду написано. Уроки мне впрок нейдут. Вот что значит иметь горячее сердце!

-- Да я-ж тебе говорю, он сам жалеет, что сказал; он сам не прочь, чтобы ты докончил то, что начал говорить.

-- В самом деле? он хочет, чтоб я продолжал?

-- Да, да, хочу, -- простонал старик, опускаясь на землю и раскачиваясь взад и вперед.-- Говорите, говорите; всё равно я должен уступить. Я не в силах бороться.

-- Ну же-с, так я продолжаю с того места, где остановился, когда вы вдруг вскочили и хотели уйти. Если вы уверены, что фортуна повернулась к вам лицом, -- как оно и есть на самом деле, -- а у вас нет денет, чтобы продолжать игру, что тоже верно: ваш кошелек почти всегда пуст -- воспользуйтесь тем, что сама судьба кладет вам в руки. Возьмите взаймы эти деньги, а когда будете в состоянии, отдадите обратно.

-- Разумеется, если у этой барыни, что показывает восковые фигуры, есть деньги, и она их прячет в жестяной ящик, когда ложится спать, а дверь свою не запирает, боясь пожара, мне кажется, нет ничего легче, как позаимствовать оттуда, поддакивал Исаак, -- Я бы сказал, что само Провидение посылает ее вам, если бы не был воспитан в религиозных правилах.

-- Так видишь ли, Исаак, продолжал атлет, пододвигаясь ближе к старику и делая знак цыгану, чтоб он не вмешивался в разговор.-- Там ведь пропасть народу перебывает за день: одни приходят, другие уходят, и не углядишь, как кто-нибудь из посетителей спрячется или под кроватью хозяйки, или в её шкафу. Поди потом, разбирай: подозрение может пасть на кого угодно. A я с своей стороны обещаю дать ему отыграться до последней копейки, как бы велика ни была сумма.

-- A в состоянии ли ты будешь это сделать? Разве у тебя касса полна? настаивал Исаак.

-- Еще бы не полна, отвечал товарищ с напускным презрением.-- Эй, ты! вынь-ка там ящик из соломы, крикнул он цыгану.

Цыган подполз на четвереньках под палатку и, пошарив там немного, возвратился с кассой. Тот открыл ее ключиком, который всегда носил с собой.

-- A это что? Видишь? говорил он, забирая деньги в пригоршню и затем высыпая их сквозь пальцы, словно цедил воду, обратно в кассу: Тебе знаком этот звон? всё золото! На, неси назад, а тебе, Исаак, советую вперед не очень-то распространяться насчет чужих касс, пока не завел своей собственной.

Исаак смиренно протестовал против взводимого на него обвинения: он-де и не думал сомневаться в состоятельности такого господина, как Джауль, котоый всем известен своей честностью в делах. Ему же просто-напросто хотелось полюбоваться на деньги. Может быть, для других это зрелище не представляет ничего интересного, ну а для него, да еще при его обстоятельствах, нет большего наслаждения, как смотреть на золото. Разумеется, было бы еще лучше, еслиб эти деньги целиком перешли в его карман. Приятели вели разговор, как читатель видит, исключительно друг с другом, а между тем они всё время заглядывали в лицо старику. Тот сидел по-прежнему над костром, устремив глаза на огонь и о чем-то раздумывая. Однако, судя по некоторым невольным движениям головы и легким судорогам, время от времени пробегавшим по его лицу, он внимательно следил за их речами.

-- Вот вам мой простой дружеский совет, говорил Джауль, небрежно разваливаясь на земле.-- Да и в самом деле, с какой радости стал бы я помогать человеку, давать ему средства меня обыграть, если бы я не смотрел на него, как на своего друга. Положим, глупо с моей стороны заботиться о кармане ближнего, Ну, да тут ничего не поделать, уж такой у меня характер. Стало быть, Исаак, не за что было и ругать меня.

-- Ругать! с чего ты взял, что тебя ругают, Джауль? Я и сам не прочь быть таким щедрым и великодушным, как ты, если бы только у меня были на то средства. Так ты говоришь, Джауль, что он может выплатить эти деньги, когда их выиграет; а если он будет в проигрыше?

-- Об этом не может быть и речи: этого никогда не будет: я это знаю по опыту. Ну, а если бы это, паче чаяния, и случилось, лучше, я полагаю, проигрывать чужия деньги, чем свои.

-- A какое удовольствие выиграть ставку! воскликнул Исаак, приходя в мнимый восторг от одной мысли о выигрыше, -- знаете, сгребешь всю эту золотую кучку в свою сторону и потом бух! прямо в карман. Да если при этом знаешь, что не свернул с полдороги назад, а довел дело до конца, это я вам скажу... Однако, вы уж, кажется, сударь, раздумали? обратился он к старику.

-- Нет, не раздумал.

Старик встал, сделал поспешно два три шага, как бы намереваясь уйти, и также поспешно вернулся назад.

-- Я их добуду, добуду все, сколько там их есть, говорил он торопливо.

-- Вот так молодец! закричал Исаак, вскочив на ноги и трепля старика по плечу.-- Теперь я чувствую к вам уважение: у вас, не смотря на ваши лета, молодая, горячая кровь. Ха, ха, ха! Джауль, чего доброго, пожалееть, что посоветовал вам... Теперь мы можем над ним посмеяться. Ха, ха, ха!

-- Помните-ж, что он обещал дать мне отыграться, и поставть на ставку всю свою кассу до последнего гроша, молвил старик, указывая на Джауля своей морщинистой иссохшей рукой.

-- Будьте покойны, я тут свидетелем и не допущу никакой несправедливости, уверял Исаак.

-- Уж коли я дал слово, так сдержу его, словно нехотя, заметил Джауль. -- A когда же мы начнем игру? По-моему, чем скорее, тем лучше. Нельзя ли нынче ночью?

-- Прежде надо деньги добыть. Завтра... молвил старик.

-- Отчего же не нынче? настаивал Джауль.

-- Теперь уж поздно и я взволнован, а с этим делом надо поосторожнее. -- Нет, завтра, отговаривался тот.

-- Завтра, так завтра, согласился Джауль.-- A теперь выпьем за успех нашего достойнейшего товарища! Эй, давай сюда водку!

Цыган вытащил откуда-то три жестяные стаканчика и налил их до самых краев. Прежде чем поднести стакан к губам, старичок отвернулся в сторону и что-то пробормотал. Нелли слышала, как он произнесе её имя вместе с горячей мольбой о чем-то.

-- Господи, помилуй нас и защити! молилась девочка.-- Что мне сделать, чтобы спасти его?

Разговор длился еще несколько минут. Говорили потихоньку о том, как получше взяться за дело и какия принять меры, чтобы отклонить от себя подозрение, а затем старик пожал руку своим искусителям и ушел.

Они следили глазами за медленно удалявшейся сгьрбленной фигурой старика, и когда он поворачивался назад -- что он делал поминутно -- они махали ему рукой и старались ободрить его сочувственными восклицаниями. Когда же он окончательно скрылся из их глаз, они обернулись друг к другу и громко расхохотались.

-- Наконец-то мы своего добились, говорил Джауль, грея руки перед огнем.-- Никак я не ожидал, что с ним придется так долго возиться. Шутка ли, почти три недели прошло с того дня, как мы навели его на эту мысль. A как ты думаешь, много денег он принесет?

-- Много ли, мало ли, а половину мне, сказал Исаак. Тот кивнул головой.

-- Поскорей бы справиться с этим делом и разойтись с стариком, а то как бы не пронюхали про нас. Надо держать ухо востро!

И Лист, и цыган согласились с этим доводом. Посмеявшись еще немного над доверчивостью старика, они покончили с этим вопросом, находя его достаточно исчерпанным, и стали говорить на своем воровском языке, совершенно непонятном для Нелли. Улучив минуту, когда они с жаром о чем-то судили-рядили, чтобы выбраться незаметно из своей. засады потихоньку, шаг за шагом, то ползком, под прикрытием изгороди, то перелезая через нее, то спускаясь в высохший ров, Нелли наконец вышла на большую дорогу в таком месте, откуда они не могли её увидеть и, что было мочи, побежала домой. В изорванном платье, с исцарапанными до крови ногами, с истерзанной душой вошла она в свою комнату и бросилась на постель.

Первое, что пришло ей в голову, было -- бежать, бежать без оглядки, тащить его сейчас же насильно из этого города.

"Лучше умереть на большой дороге, чем подвергать его таким искушениям", думала она.

Тут она вспомнила, что он отложил исполнение своего замысла до следующей ночи, значит, нечего спешит, лучше обдумать хорошенько и тогда уже решить, что делать. A что, если он уже приступил к осуществлению своего плана и сейчас, сию минуту, крик о помощи раздастся в ночной тишине. Бог знает, что он способен сделать, если его поймают на месте преступления и если ему придется бороться только с женщиной. Нет, такой пытки невозможно вынести! Она подкралась к комнате хоэяйки, осторожно отворила дверь и заглянула в нее. Слава Богу, его там нет: хозяйка спит крепким сном.

Возвратившись в комнату, она приготовила себе постель; но увы, не только спать, она и лежать-то покойно не могла: так ее волновали эти страшные мысли. Наконец она не выдержала и, полуодетая, с распущенными волосами, бросилась в комнату дедушки и, схватив его за руку, разбудила.

-- Что такое? что случилось? спрашивал он, вскакивая с постели и глядя на её мертвенно-бледное лицо.

-- Мне приснился страшный, безобразный сон. Я его уже видела и прежде. Мне снились старики с седыми волосами, такие, как вы. Они ночью пробирались в чужую комнату, чтобы красть чужия деньги. Вставайте, вставайте, дедушка!

Откуда взялась у неё энергия?

Старик трясся всем телом. Он сложил руки, как на молитву.

-- Не меня, не меня, а Бога молите, чтобы Он спас нас от подобного преступления! Этот сон слишком подходит к действительности. Я не могу здесь оставаться, я не могу спать. Я не могу оставлять вас одного в доме, где снятся такие сны. Вставайте же, нам надо бежать отсюда.

Он всё глядел на нее, как на привидение -- она и действительно была похожа на какого-то неземного духа, хотя выражение ужаса в её глазах было чисто земное -- и всё больше, и больше дрожал.

-- Нам нельзя терять ни минуты. Вставайте, и сейчас же идем отсюда.

-- Как, сегодня, ночью? бормотал старик.

-- Да, да, сегодня. Завтра ночью уже будет поздно. Завтра может присниться тот же сон. Мы должны бежать. В этом наше единственное сгꙗсение.

Старик поднялся с постели. От страха у него выступили на лбу холодные капли пота. Он преклонился перед девочкой, как перед посланным с неба ангелом, за которым готов всюду следовать. Когда он оделся и приготовился к дороге, она взяла его за руку и повела. Проходя мимо комнаты хозяйки, которую он собирался ограбить, она вздрогнула и заглянула ему в лицо. Боже, как бледно было это лицо и с каким взглядом встретился её взгляд!

Она привела его в свою комнату и, не выпуская его руки, словно боялась оставить его на свободе, собрала в узелок свои небольшия пожитки, взяла корзиночку, надела старичку на плечи котомку, дала ему в руки палку, которую успела захватить в его комнате, и вывела его из дома.

Поспешными, боязливыми шагами шли они по узким, кривым улицам предместъя и, выйдя за город, поднялись, ни разу не оглянувшись, на пригорок, где возвышался старинный, почерневший от времени замок.

Пока они подходили к развалинам, поросшим мхом, ползучими растениями и высокой травой, взошла луна во всем своем блеске. Тут только Нелли обернулась назад, и когда она увидела спящий в глубине долины город, прихотливо извивающуюся позади него речку и в отдалении цепь холмов, рука её, не выпускавшая руки деда, опустилась; она бросилась к нему на шею и зарыдала.

VI.

Она скоро оправилась и, стараясь поддерживать себя мыслью, что спасение её дедушки от грозившего ему бесчестия зависить только от твердости её характера, и что никто в мире не поможет ей ни словом, ни делом, повела его дальше и уж больше не оборачивалась назад.

В то время, как пристыженный, побежденный старик готов был преклоняться перед ребенком, как перед каким-то высшим существом, в сердце девочки зарождалось новое чувство, возвышавшее ее, возбуждавшее в ней энергию и доверие к овоим силам. Теперь вся тягость жизни, вся ответственность за них обоих ложилась на нее одну, за обоих должна она с этих пор и думать, и действовать.

"Я спасла его от срама: пусть же мысль об этом поддерживает меня в самые тяжелые минуты жизни", думала она.

Будь это в другое время, ее нестерпимо мучила бы мысль о том, что они, как неблагодарные изменники, убежали от женщины, оказавшей им такое сердечное участие, и что она больше не увидит двух сестер. Теперь же, когда им приходилось снова начинать бродяжническую жизнь с её лишениями и непредвиденными заботами, ей некогда было думать о прошлом: отчаянное положение, в котором они находились, возбуждало её энергию и укрепляло её дух.

Это нежное, бледное личико, казавшееся еще бледнее при лунном свет -- оно дышало прелестью молодости, хотя и носило на себе следы преждевременных забот -- эти неестественно-блестящие глаза, умненькая головка, энергично-сжатые губки, эта стройная, хрупкая фигурка с такой мужественной осанкой. говорили сами за себя. Но кому?.. Разве ветерку, который, прошуршав мимо и заглянув девочке в лицо, полетит к изголовью какой нибудь сладко-дремлющей маменьки и навеет на нее грустный сон, нашептывая ей рассказы о судьбе бесприютного ребенка, которому и расцвесть-то не придется как следует и отдохнуть приведется лишь в последнем, непробудном сне.

Ночь быстро летела. Вот уже луна стала спускаться к горизонту; побледнели, потускнели звезды; приближалось утро, такое же холодное, как эти меркнувшия светила. Из-за дальнего холма величественно выглянуло солнце, разгоняя пред собою окутывавший землю туман, который бежал от него как привидение, с тем, чтобы к ночи снова собраться над землей. Когда солнце поднялось высоко и воздух нагрелся его живительными лучами, наши странники спустились к речке и легли отдохнуть у самой воды.

Старик уже спал, а Нелли всё еще крепко держала его за руку и не сводила с него глаз. Но усталость победила и ее: она опустила дедушкину руку, опять схватилась за нее, но, выпустив ее вторично, заснула рядом с ним.

Ее разбудил какой-то неясный говор -- не то, в самом деле, кто-то говорил около них, не то она видела это во сне. Открыв в просоньи глаза, она сразу встрепенулась. Перед ними стоял какой-то человек, чрезвычайно неуклюжий и грубый с виду, а его два товарища смотрели на них с длинной лодки, нагруженной до верху, причалившей к самому берегу. Лодка была без паруса и без весел: ее тащили по берегу две лошади, отдыхавшия теперь на дорожке; бичева, к которой они были припряжены, свободно болталась в воде.

-- Эй, вы! что вы тут делаете? грубо окликнул их бурлак.

-- Мы, сударь, целехонькую ночь проходили пешком, а утром легли здесь отдохнуть, отвечала Нелли.

-- Странная выбралась парочка для ночных путешествий, заметил бурлак;-- один слишком для этого стар, другая черезчур молода. Куда же вы отправляетесь?

Нелли смутилась и указала пальцем наудачу, на запад, и тем вызвала новый вопрос: не в тот ли, мол, город?

-- Да, туда, отвечала Нелли, желая отделаться от них.

-- A откуда вы идете?

На этот вопрос ответить было легче, и Нелли, не затрудняясь, назвала деревеньку, где жил приютивший их школьный учитель, надеясь, что они его не знают и что разговор их на этом прекратится,

-- A я думал, что вас избили и ограбили по дороге. Впрочем, до свидания.

Нелли пожелала ему доброго пути и вздохнула свободнее, когда он сел на одну из лошадей и поехал дальше по берегу, а за ним потянулась и лодка. Однако, она недалеко отплыла и остановилась: бурлаки начали делать Нелли знаки, чтобы она подошла.

-- Вы меня, кажется, звали? спросила она, подбегая.

-- Мы едем туда же, куда и вы идете. Если хотите, мы вас подвезем, сказал один из сидевших в лодке.

Девочка с минуту колебалась, но, вспомнив о подозрительных личностях, вовлекавших её дедушку в преступление, и сообразив, что если они будут продолжать путешествие пешком, те, не желая отказаться от лакомой добычи, пожалуй, нагонят их и вырвут дедушку из-под её влияния, тогда как если они поедуть в лодке, их и следа не найдут, -- она согласилась на предложение бурлаков. Те снова причалили к берегу, и не успела Нелли опомниться, как уже сидела с дедушкой в лодке, и они поплыли вниз по течению.

Солнце весело сверкало на поверхности воды. Местами берега были окаймлены труппами тенистых деревьев, местами же перед глазами наших путников открывались обширные равнины с быстрыми потоками, лесистыми холмами, возделанными полями и фермами, утопающими в зелени. Иногда из-за деревьев выглядывали соломенные кровли, шпили деревенских колоколен; не раз вдали виднелся город с высокими церквами, фабриками и заводами, возвышавшимися среди копоти и дыма над бесчисленными человеческими жилищами. Они долго могли им любоваться, так как лодка медленно подвигалась вперед. Река протекала по низменной, открытой местности. Кроме тех отдаленных городов, о которых мы только что упоминали, да нескольких крестьян, работавших в поле, да двух-трех случайных зевак на мосту, под которым им приходилось ползти, они не встречали ровно ничего, что могло бы хоть сколько нибудь оживить их однообразное плавание.

Было уже далеко за полдень, когда они причалили к какой-то пристани. Один из бурлаков предупредил Нелли, к её крайнему огорчению, что они не раньше, как на следующий день, будут на месте. Если, мол, у неё нет с собой провизии, пусть она запасется ею на пристани. У неё оставалось очень мало денег, да и те надо было беречь, так как они ехали в совершенно незнакомое место, где им не к кому будет обратиться за помощью. Она купила маленький хлебец и кусочек сыру, опять села в лодку и через полчаса -- эти полчаса бурлаки провели в трактире -- они двинулись дальше.

Недовольствуясь попойкой на суше, бурлаки взяли с собой водки и пива и так перепились, что вскоре же начали ссориться друг с другом. Поэтому Нелли отказывалась идти в грязную, вонючую каюту, куда они настойчиво приглашали ее с дедушкой, и сидела всё время на палубе рядом с стариком. Сердце у неё тревожно билось, когда она прислушивалась к пьяным крикам, раздававшимся из каюты. Она уже сожалела, что они не остались на берегу, хотя в таком случае им пришлось бы всю ночь пропутешествовать пешком. Да и грубый же народ эти бурлаки! Как они шумели, кричали, бранились между собой! Впрочем, надо отдать им справедливость: не смотря на всю свою грубость, они довольно вежливо обращались со своими пассажирами. Так, например, когда у одного из них завязался спор с рулевым о том, кто первый дал мысль предложить Нелли пиво, и спор сейчас же перешел в драку, никто из них не вздумал вымещать свою злобу на девочке -- они только с большим ожесточением тузили друг друга, куда попало, и ругались напропалую. К счастию для ребенка, они употребляли совершенно незнакомые ей выражения. Ссора кончилась тем, что один из драчунов спустил своего соперника головой вниз по лестнице и преспокойно сам пошел управлять рулем, а пострадавший рулевой, здоровенный детина, привыкший к таким потасовкам, даже не пошевельнулся, и как лежал головой вниз, а ногами вверх, так и заснул; минуты две спустя. в каюте раздался богатырский храп. Опять наступила ночь. Становилось холодно. Нелли была легко одета, но она забывала о себе и о своих страданиях. Она напрягала все свои умственные способности, чтобы придумать какой нибудь исход, найти какия нибудь средства для их существования. И теперь, как и в предыдущую ночь, ее поддерживала и ободряла мысль о том, что дедушка тут, около неё, и что ему не удалось совершить преступление, задуманное в порыве безумия. Эта было для неё большим утешением.

В её воображении толпились картины и сцены из её, хотя и короткой, но полной приключений жизни! То ей вспоминались пустые, ничего не значащия происшествия, совсем было ускользнувшия из памяти; то ей представлялись лица, когда-то случайно виденные и тоже совершенно забытые, слышались слова, на которые она в свое время не обращала никакого внимания; как-то перепутывались и смешивались эпизоды, происходившие год тому назад, с теми, что случились накануне; вдали, в темноте, отчетливо вырисовывались какия-то будто знакомые места, которые оказывались совсем не теми, совершенно ей чуждыми, когда они к ним приближались; в голове странная путаница, так что повременам она не понимала, где они, куда едут и какие люди их окружают. Иной раз она вдруг вздрагивала и поворачивала голову, собираясь отвечать на какие-то вопросы и замечания, звучавшия у неё в ушах. Словом сказать, ее осаждали галлюцинации, знакомые каждому человеку, истомленному бессонными ночами и безостановочным скитанием.

Подняв случайно глаза, она увидела, что перед ней стоит один из бурлаков, у которого опьянение только что перешло из меланхолического периода в буйный. Он вынул изо рта короткую трубку, покрытую для прочности веревочной плетенкой, и стал просить ее спеть песенку.

-- У вас славный голос, хорошенькие глазки и отличная память, говорил он;-- первое и второе налицо, в чем каждый может убедиться, а про память я знаю, это мое собственное мнение, а я никогда не ошибаюсь. Спойте-же сию минуту.

-- Право, сударь, я не знаю никакой песни, отговаривалась Нелли.

-- Вы знаете 47 песен, целых 47, настаивал пьяный тоном, недопускавшим возражения.-- Спойте самую лучшую, и сию минуту. Я хочу слушать.

Боясь своим отказом раздражит пьяного человека, бедная Нелли спела ему песенку, выученную ею в детстве. Эта песенка так понравилась бурлаку, что, по окончании её, он, тем же решительным тоном, требовал, чтобы она спела другую и пришел в такой восторг, что стал подтягивать, не попадая ни в тон, ни в такт, но за то очень громко и с замечательной энергией. Этот вокальный концерт разбудил и его товарища. Нетвердыми шагами прошел он по палубе и, подойдя к сопернику, протянул ему руку, уверяя клятвою, что для него нет большего наслаждения в жизни, как пение. И после третьей просьбы, высказанной еще более повелительным тоном, Нелли должна была согласиться петь. В этот раз ей подтягивали не только два бурлака, находившиеся на палубе, но и тот, что ехал верхом: он не имел возможности принимать непосредственное участие в забавах товарищей и поэтому только орал, когда те орали, оглашая воздух своим громовым голосом. Таким-то образом, не переставая петь одну песню за другой и часто повторяя одни и ти же песни, измученная, изнемогавшая от усталости девочка достигла того, что грубые, пьяные бурлаки всю ночь провели мирно и в добром расположении духа, и не один из прибрежных обывателей, разбуженный в эту ночь пьяным хором, гремевшим на реке, прятал голову под одеяло, дрожа от страха.

С наступлением утра пошел дождь, и так как девочка не могла выносить душной каюты, бурлаки, в благодарность за её пение, прикрыли ее парусиной и брезентом, который хотя немного предохранял и ее, и старика от непогоды. Дождь всё усиливался и наконец полил как из ведра. Тучи обложили всё небо и нельзя было рассчитывать, чтобы оно прояснилось во весь день.

A они, между тем, заметно приближались к месту своего назначения. Вода в реке уже становилась гуще и грязнее; часто навстречу им шли такия же нагруженные баржи, как и их, а дорожки, усыпанные каменноугольным пеплом, и лачуги, из красного, бросающагося в глаза кирпича, говорили о близости большого мануфактурного города. Вот уж они огибают его предместъе с узкими, кривыми улицами и неправильно разбросанными домами; с многочисленными фабриками, внутри которых пыхтят машины, потрясая здание чуть не до самого фундамента, стучате молоты, выбивая железо. Высокия трубы безостановочно изрыгают черную копоть, которая так и висит густой тучей над человеческим жильем, затемняя собою дневной свет и наполняя воздух удушливым газом. По мере того, как они подходят к гавани, улицы становятся всё люднее и люднее, шум, крик увеличивается и, наконец, всё сливается в один неясный гул, в котором ровно ничего нельзя разобрать.

Лодка подъезжает к пристани и бурлаки тотчас же принимаются за работу. Напрасно прождав несколько минут, -- она хотела поблагодарить лодочников за их гостеприимство и спросить их, в какую сторону им надо идти, -- Нелли с дедушкой вышла на пристань и, пройдя каким-то грязным переулком, очутилась на людной, шумной улице. Вот они стоять под проливным дождем, совершенно одинокие среди этого адского шума и суеты, словно пришельцы с того света, лет 1000 назад похороненные и каким-то чудом попавшие в совершенно чуждую им среду, и не знають, что предпринять, куда направить свои шаги.