Оглавление

Давным-давно…

Нет, даже не так.

Задолго-задолго до «давным-давно», до Киева и Мурома, до самой Руси, в те далёкие времена, когда не родились ещё герои дошедших до нас былин (и, разумеется, всё вокруг было вкуснее, дешевле и качественнее), на крутом берегу реки Полноводи раскинулся стольный град Славгород. Тянулся он к солнцу пиками сторожевых башен да ещё не потемневшими идолами, подмигивал прохожему резными ставнями крепких изб. Пыхтел красными трубами, дышал мехами кузнечными, пах щами да кашею, смеялся голосами детскими, веселил скоморохами, зазывал коробейниками. Рос, процветал Славгород под мудрым правлением князя Мирослава, справедливого по отцу, доброго по матери, неполных тридцати лет от роду. Истинно любил он народ свой, и тот платил ему тем же. Ну и, конечно же, податями.

Жило княжество в мире с соседями. Но ежели задумывал кто из них лихое да решал войну затеять, то выходили биться супротив него три славгородских богатыря: Белояр, Могута да Огнеслав. Брал первый копьё в семь аршин, второй — булаву размером с валун, а третий — колчан стрел пудовых. Силушкой богатырской да непомерной доблестию своей зело быстро сия троица супостата успокаивала. И скрипела после береста под писалами летописцев княжеских, каждый подвиг обращая в былину, чтоб знали потомки и гордились корнями своими да предками.

Зорко бдели витязи границы: Белояр был Стражем Севера, Могута — Стражем Запада, Огнеслав защищал восток. И все трое бдели юг.

Особенно юг…

…А теперь вообразите себя соколом, что охотится на мелкую зверушку в дубравах Славгородского княжества. И вздумалось вам полететь в тёплые края, на Море-Окиян, дабы ежедневно омывать свои чресла или найти себя посредством тайных практик, ибо перегораете вы на охоте и вообще не вывозите. Знать, в житии своём что-то менять надобно. Такой вот вы типичный стольный сокол. Вы вздымаетесь в небо и летите строго на юг, по течению Полноводи, грезя безоблачным будущим, пролетаете одну версту, вторую, третью… Через пятьдесят вёрст река становится шире, вбирая в себя ручьи и речушки, стекающие с Медных гор, что высятся на востоке. Преодолеваете ещё пятьдесят вёрст — и замечаете, что всё меньше и меньше под вами деревень да хуторов, заканчиваются поля да рощи. Начинается бор, и не видно ему ни конца ни края, не отливает он изумрудом в лучах солнечных — тёмный он, непролазный, пугающий… Знать, достигли вы Дремучего леса. Ещё сотня вёрст — и нет-нет да тускло сверкнёт в водах реки крепкий русалочий хвост, разгоняя косяк плотвы. И вот долетаете вы до русла старицы, ставшего заливом Полноводи, именуемым Сомовьей заводью, камышами поросшею да жабами крикливыми обжитою. А по пологому берегу разбросаны хибары большие да малые, словно нёс великан огромное ведро их, споткнулся о сохлую иву и рассыпал дома, да так и оставил и пошёл дальше, а в дома те заселились жители. Град сей именовался Лихоборы, и жили здесь людской сброд да нечисть поганая, что изгнана была отцом Мирослава и богатырями за триста одну версту от Славгорода. Посему, ежели у вас как у сокола мочи далее лететь нету, мой вам совет: дотяните хотя бы до Великой степи, упадите без сил в ковыль, но не приземляйтесь в Лихоборах. Иначе сгинете тут в один миг, и не останется от вас ни коготка, ни пёрышка…

Так что летите, летите прочь! А мы останемся в этом граде проклятых. И заодно перейдём со славгородского наречия на лихоборское. В нём нету «дабы» и «ежели», зато есть такие словеса, за которые в приличном княжестве кованым ухватом по щам получить можно.

Первое правило Лихобор: ничего не планируй. Живи одним днём, который с большой вероятностью может оказаться для тебя последним. Нож, стрела, коготь, клык, ядовитый плевок, стул, проклятие, молния из глаза, просроченный слизень — вот далеко не полный список вариантов твоей безвременной кончины. В общем, естественная смерть в Лихоборах есть вещь абсолютно неестественная.

Отсюда вытекает второе правило: никогда не копи. Украдут или ограбят так или иначе. Нашёл в пыли золотарь — сразу выкинь. А лучше вообще не поднимай. Целее будешь. А уж если ты такой весь из себя сорвиголова и в карман его засунул — тогда пропей. Не тяни с этим делом. Беги прямиком в корчму «Дохлый филин», брось монету корчмарю-стратиму и крикни нечеловеческим голосом: «Гуляю на все!» Поймает стратим плату своим мощным клювом, проверит, не подделка ли какая, и, если его всё устроит, нальёт тебе кружку чёрного мёду. А потом и вторую, если на ногах устоишь после первой. И дальше ухарствуй как в последний раз, тем более что он вполне может оказаться таковым. Хвали стратима, поноси князей, угости сильного, отметель слабого. А когда превратишься в мычащее сало, размазанное по полу, выползай на улицу, найди лужу потеплее и спи, пуская крупные пузыри. Тогда, может, и выживешь.

Ведь беззаконие тут и есть закон. А беспорядок и есть порядок. Зато не было в Лихоборах никакой межвидовой и классовой нетерпимости. Кто сильнее — тот и жив. Такая вот, понимаешь, лихократия.

И главное правило: всегда плати Яге. Очень желательно вовремя.

Яга — Великая Кухарка, владычица Лихобор, Палач и Кормилица. Бывшая наложница Вия, полководца взбунтовавшейся нечисти. Когда Белояр снёс Вию буйну голову в Битве в Туманной лощине, остаткам разбитой армии нужен был новый предводитель. Но претенденты-мужи один за другим стали вдруг пропадать. А на следующий день после исчезновения очередной важной нежити Яга милосердно кормила солдат очень вкусным супом. «Борщ» — так она его назвала, обильно посыпая тёмно-алое варево зелёными листьями борщевика. Те, кто не верил во всякие совпадения, подозревали, что главным его ингредиентом всё же был отварной кандидат в полководцы. И, если говорили об этом открыто, тоже частенько пропадали.

В общем, суп и страх покорили сердца воинов, и Яга любезно согласилась возглавить всю изгнанную из Славгорода погань. Она запросила у княжества перемирия, обещала не приближаться к его границам на триста вёрст и на триста первой основала Лихоборы. С каждым лихоборцем Яга заключила договор. Если хочешь стать их жителем, воровать, пить, жрать соседей или другим каким общественно-полезным делом заниматься, то приходи к Кухарке на поклон. Даст тебе чародейка испить отвара расковника, после протянет какую-нибудь вещь — любую, на её выбор, хоть безделушку — и обяжет молвить вслух три раза: «Я весь твой, телом и духом». И всё, становилась вещь договором, а ты — лихоборцем со всеми правами и льготами. Но если дань вовремя не заплатишь или вообще, не дай боги, против Яги попрёшь, она разорвёт договор в одностороннем порядке: выудит из сундука безделушку и сожжёт, разобьёт или поломает. А значит, и ты сгоришь, разобьёшься или поломаешься. Потому как в безделушку жизнь свою заключил ты при помощи расковника и односложной фразы. Говорят, мол, параграф про это нацарапан мелкими буковками на донышке кувшина с отваром. Но кто ж их когда читает?

***

Свежий майский полдень тёплыми лучами солнца рвался в корчму сквозь щели и острую кромку разбитых окон. В «Дохлом филине» в это время было привычно тихо и почти пусто, лишь усталый стратим за стойкой прятал выручку в недра своих перьев да молодой Кощей в центре залы нервно покусывал локон длинных чернявых волос. У Кощея была большая проблема. Она лежала на полу, широко раскинув здоровенные ручищи, одной из которых сжимала рукоять пудового меча. Её свалявшаяся рыжая борода плавно переходила в пивное пузо, выглядывающее из-под рваной землистой рубахи, местами заправленной в такого же цвета штаны. Проблема утробно похрапывала.

— Горынь. Горыня, друг! — вкрадчиво заверещал Кощей, легонько пнув витязя носком сапога.

Здоровяк пинок проигнорировал.

— Вставай, скотина! — прикрикнул Кощей и пнул Горыню что есть силы.

— Это как в труп кита соломинкой тыкать, — саркастически проворковал стратим.

— А ты тыкал, можно подумать, — огрызнулся Кощей.

— Я образно.

— Когда он вырубился?

— Где-то за полночь.

— И ты его до сих пор не разбудил?!

— Кощей, у нас бессмертный ты, а не я!

Аргумент стратима был весом, и Кощей замолчал. Ещё немного пожевал локон и наконец принял непростое решение.

— Дай будилку, — скомандовал он, требовательно пощёлкав худыми пальцами.

Стратим по-птичьи наклонил голову, недовольно моргнул вторым веком.

— Зачем это унизительное щёлканье?

— Прости, — немного стушевался Кощей.

— Будто я нечто жалкое и второсортное.

— Извини, я нервничаю, мы на работу опаздываем… Подай будилочку, будь так добр!

Стратим выудил из-под стойки увесистое полено.

— Не успеешь.

— Успею, — сказал Кощей и оглянулся в сторону двери. До неё всего-то шагов десять. А он молодой (ещё ста двадцати нету), лёгкий, в чёрном приталенном кафтане, удобном для бега. То есть шансы значительные.

Бессмертный упёрся ногой в половую трещину, чтобы старт был более акцентированным. Взял полено в обе руки, отрепетировал в воздухе удар, с размаху хрястнул по богатырскому лику и бросился наутёк.

Бессмертный пробежал пять шагов, когда услышал за спиной львиноподобный рык. Ещё через два шага послышался свист — что-то разрезало тяжёлый питейный воздух, неумолимо догоняя Кощея. Он оттолкнулся и прыгнул вперёд, чтобы преодолеть последний несчастный аршин, но не успел: меч вошёл в худую спину по рукоять и пригвоздил несчастного к двери.

— Просто супер, — пасмурно констатировал Кощей, со скрипом открываясь вместе с дверью на улицу.

— Я же говорил, — вздохнул стратим.

— Кощей?! Вы что, ещё не ложились?! — Горыня сидел на полу, вращая осоловелыми глазами.

— И тебе доброе утро, кореш, — ответил Кощей, возвращаясь вместе с дверью обратно.

Горыня тяжело поднялся на ноги, уставился на стратима, который на всякий случай приготовился улететь.

— Стратимушка! — взмолился витязь. — Плесни медку?

— Гони монету, — невозмутимо каркнула птица.

— А ты… а ты запиши на бересту, а?

— А нету бересты. Кончилась. Вся долгами твоими исписана. А мне ещё вашей Яге платить. Безмозглая сука плату с весны повысила!

— Ладно. Забирай сапоги. Модные, заморские, чистая замша, с варяга снял.

— Ты про эти? — Стратим вытащил из-за стойки пару видавших виды сапог. Горыня приуныл: это были его сапоги.

— Чёртова богатырская сила! — запричитал Кощей, тщетно пытаясь избавиться от дверного плена.

— Кощеюшка! — воззвал Горыня. — Не дашь ли взаймы пару монет?

Стратим выразительно посмотрел на обломки дубового стола.

— Это я? — спросил Горыня.

Стратим кивнул.

— Костюш, монет пять, — уточнил витязь. Корчмарь презрительно сузил глаза. — А то и восемь. Будь другом?

— Другом? — переспросил Кощей, источая яд. — Пудовым мечом в спину по рукоять — это, по-твоему, выражение искренней дружбы, да?

— Я не виноват. Это мышечная память.

— Нету у меня монет! — Бессмертный упёрся двумя ногами в косяк, оттолкнулся и с мечом в себе шлёпнулся на пол. — Пойдём, есть работа! И достань из меня эту гадость!

Горыня вытащил из Кощея меч, вытер оружие о занавеску (стратим матерно чирикнул) и хмуро попёрся на выход.

— Эй! — заверещал им вдогонку стратим. — За бой мебели кто платить будет?

— Подавись, крохобор! — Кощей бросил корчмарю мешочек с мелочью.

— А-а-а… Так у тебя были деньги, мерзкий жмот! — рассердился Горыня и тут же картинно заныл. — Мне бы один малюсенький золотарик, брат, я кружечку в исключительно целебных целях…

— На выход, пьянь! — гневно перебил его Кощей и указал на дверь.

День встретил друзей по-разному: Кощея — приятным ветерком, развевающим его длинные волосы, похмельного Горыню — грохотом берёзовых листьев и лязгом пролетающей мухи.

— Раз жидкого лечения не предвидится, я бы поел, — пробурчал страдалец.

— У тебя капуста в бороде, ей и позавтракай, — огрызнулся Кощей.

— Ты не с той ноги встал, что ли?

— Я встал, чтобы к одиннадцати быть с тобой у Тугарина! А сейчас… — Кощей прищурился, оценивая направление тени от копья, торчащего из убитого в драке упыря. — Сейчас уже половина первого!

— А что мы у Туги забыли-то?

— Сегодня пятый день просрочки его дани Яге. Он должен пуд золота да ещё пять горстей пени — значит, нам по десять монет. Гульнём! Тем более денёк какой! Прямо благодать! — Кощей грациозно перепрыгнул через пепел не успевшего домой до рассвета пьяного вурдалака. — Пойдём быстрее, срежем через Псарню.

— Не люблю я этот райончик, — ответил Горыня, сравнивая свою ступню с сапогом мертвеца. Нет, маловат сапог. Люди нестандартного размера издревле страдали из-за нехватки хорошего предложения на рынке мародёрства.

— А я не люблю, когда Яга в плохом настроении.

— Этот её змеиный взгляд… — поёжился Горыня.

— Который заползает в тебя через глаза, сжирает внутренности и выползает из задницы! — живо подхватил Кощей.

— «Я весьма озабочена вашим отношением к делу», — сымитировал витязь нотки сильной независимой женщины. — «Я просила достать мне чёрную летучую мышь. А это что такое?»

— «Это обычная серая, которую вы, идиоты, выкрасили медвежьей ягодой! Вы испортили моё дивное настроение, и я вынуждена ответить вам тем же!» — вторил ему Кощей.

— Это была твоя придурошная идея.

— Отличная идея. Кто ж знал, что лупанёт дождь в самый неподходящий момент и смоет краску!

Друзья свернули с главной улицы, прошли несколько кривых переулков и очутились на площади с Волчьим Календарём — огромным камнем с высеченными на нём датами полнолуний. Начинался район волколаков с длинными нестройными рядами разноцветных будок. В народе его называли Псарней, но не при местных — волколаки на это страшно обижались.

В человечьем обличье они были довольно безобидны и промышляли всякими нелетальными делишками: попрошайничали да громко материли проезжающие мимо телеги. Остальные виды лихоборцев относились к ним с терпимостью, а некоторые даже чесали волколачат за ухом и подкармливали их останками убитых врагов. Но полнолуние — другое дело. Ещё в обед, загодя, жители запирались на все замки, подпирали двери брёвнами и обмазывались дёгтем, чтоб спрятать запах и выглядеть невкусными. Ближе к вечеру волколаки снимали одежды и сбивались в стаю перед Календарём. Когда на небо выкатывался полный блин луны, волколаки обращались в здоровенных собакоподобных тварей и всю ночь носились как угорелые по всем Лихоборам, люто желая порвать на куски первого встречного.

Попутно беготне волколаки спаривались где попало, грызли сараи и обгаживали все углы в округе. А наутро возвращались в человеческий облик и ничего не помнили. Что, согласитесь, было весьма удобной позицией.

Лихоборская молодёжь, не зная, как ещё использовать свою неуёмную энергию, организовала даже что-то типа фестиваля. Наплевав на инстинкт самосохранения, молодые нелюди выбегали перед разъярённой волколачьей стаей и удирали от неё по подворотням, пока не уставали и не забирались на что-нибудь высокое. Победителей любили девчонки, а проигравшими ужинала стая — все получали профит.

…Сейчас же волколаки спали, вывалив наружу косматые головы и волосатые руки.

— Хорошо, что они дрыхнут, — шепнул Кощей.

Горыня кивнул, отчего его мозжечок запаниковал, и витязя немного повело в сторону. Меч предательски бряцнул. Бородатая волколачка в розовой будке открыла жёлтый глаз, повела носом и сонно уставилась на пришельцев.

— А вы чой-та тута? — вопросила хозяйка бороды, сладко зевнув.

— Уважаемая, мы просто проходим мимо, без всякого злого… — начал было Кощей оправдательную речь, но его перебили.

— Чой-та там? — решили узнать из другой будки.

— Где? Где? — уточнили из третьей.

— Вроде убили кого-то! — предположили из четвёртой.

— Какой кошмар!

— Пожар? Мы горим! Дети, хватайте мячик и сваливаем отседова!

— Наших бьют!!!

— Горь-ко! Горь-ко!

В считаные мгновения Псарня наполнилась бодрыми и очень громкими жильцами.

— Эй! Вы что тут делаете? — спросил Горыню серый волколак, его знакомец и верный завсегдатай «Дохлого филина».

— Мы вообще к Тугарину идём.

— Валите из города, на чужбину, чем дальше, тем лучше, и поменяйте имена на всякий случай!

— Зачем?! — недоумённо спросил Кощей.

Волколак набросил на лицо вуаль таинственности:

— Вы что, не видите? Началось!

— Что началось, Серый?

— Откуда я знаю!

Серый вскочил на будку и протяжно взвыл. Стая подхватила. Горыня испугался: он чувствовал, что его голова постепенно превращается в огромную рынду, по которой лупят в набат тысячи чугунных вёсел.

— Пора линять, Костлявый, — проревел Горыня, стараясь перекричать невидимую рынду. — Да побыстрее.

— Первая твоя здравая мысль за несколько дней, — согласился Кощей, и оба засеменили прочь, отдирая от штанин вцепившихся волколачат. — Фу, бесовы щенята! Фу!

После Псарни начиналась Чертовщина — как можно было догадаться, район чертей. Пройдя его без приключений (что для здешних беспредельных мест огромная редкость), напарники вышли к Дикой Поляне — району Лихобор, где обосновались «тугаринские».

Произошли они от передового отряда печенежьего войска, шедшего на Славгород, что по первое число отхватило от богатырей и, заблудившись при отступлении, набрело на Лихоборы. В первую же ночь их поголовно ограбили. В качестве вишенки на каравае наступило полнолуние, и волколаки сожрали всех их коней. В итоге отступать дальше стало не за что и не на чем. Печенегов ждало неминуемое вымирание, но, малопьющие и коварные, они приглянулись местным ведьмам, и демография кочевников немного подтянулась.

Найти Дикую Поляну можно было по ярким цветастым дымам, поднимающимся от войлочных шатров — в них тугаринские шаманы варили веселящие зелья и погибельные отравы, которыми тайно приторговывали на много вёрст вокруг, по слухам, даже в Славгороде (хотя славгородский воевода всё отрицал: по его мнению, «наши отроки беззаботны и веселы, ибо зело радуются успехам и ежегодной урожайности репы в западных областях княжества»).

Правил печенегами хан Тугарин-Змей — шестидесятый Тугарин за десять лет. Дикополянские ханы были «текучкой» — каждый из них имел целую орду жаждущих власти родственников, которых хлебом не корми — дай подсыпать яду в лагман или шурпу. Ханскому снимателю проб обещали тысячу золотарей плюс коврижки. Но ещё никто из них не доживал до конца месяца. Хоронили их на аванс.

— Значит, всё как обычно, — инструктировал Кощей пасмурного витязя, подходя к громадному ханскому шатру. — Я — слово, ты — дело. Вступаю первым, популярно, но культурно объясняю Туге, что он попал на золото. Если до него не доходит, подключаешься ты.

— Бью в рыло.

— Да. А пока просто стоишь сзади с грозным лицом. Сделай грозное лицо.

— А какое оно у меня сейчас, по-твоему?

— Хмуро-жалкое. Мы пришли долг выбивать, а не по залёту свататься! Так что, будь добр, накинь на свой вид что-то хотя бы отдалённо напоминающее неотвратимость!

— Вы! Стой! Нельзя сюда совсем! — неуверенно крикнули стражники, охраняющие вход в шатёр, и скрестили копья в запрещающую «Х».

— Нето-о-о-о-о… — уточняюще протянул Горыня.

— Нето… — Стражники перешли на фальцет и запнулись. При виде Горыни мысль явно не шла.

Переглянувшись, они здраво рассудили, что ответ быстрее придумается в каком-нибудь другом месте, куда тут же и последовали, обгоняя друг друга.

— Видишь! Я достаточно неотвратим! — довольно заулыбался Горыня и откинул верблюжье одеяло, пропуская Кощея вперёд.

Ханское жилище встретило гостей пряным запахом благовоний и старых ковров, впитавших в себя все жидкости мира. Дрожащее пламя сальных свечей прыгало отблесками по высоким склянкам, из которых пялились на всякого входящего мёртвые заморские гады, залитые раствором. В глубине шатра, на самом дорогом и толстом ковре, перед казаном с горячим пловом восседал сам Тугарин-Змей — огромный бесформенный тип. Словно некто, обладающий широкой грудью, надул здоровенный мыльный пузырь, натянул на него человеческую кожу и присобачил сверху башку матёрого усатого сома. Всё его жирное, голое по пояс тело покрывали рисунки извивающихся змеюк.

Слева и справа от хана в подобострастных позах замерли, склонившись на коленях, его верные племянники Алмас и Улугбек. В отличие от дяди оба имели форму, причём хорошую и постоянно поддерживаемую.

Сегодня Тугарин грустил. Он смотрел то на увесистый ком плова, прилипший к ладони, то на исходящего розовой пеной дегустатора, бьющегося в агонии на ковре.

«Очередное утро без лёгкого завтрака», — подумал Змей и раздражённо швырнул пловий ком обратно в казан.

Алмас и Улугбек синхронно вздохнули.

— Ваших рук дело? — спросил Тугарин племянников.

— Конечно нет, дядя! — ответили они в один голос, придав своим позам ещё больше подобострастия.

— Я вот два месяца назад такой же был, как вы. Молодой, дурной, — нравоучительно заговорил Тугарин. — Кушать не мог — так ханом стать хотел! Отравил хана Жанибека…

— Это сделал ты, дядя?! Как ты мог?! — округлив глаза, перебил его Алмас.

— Алмас, ну хватит! Это уже слишком наигранно, серьёзно. — Как любой махровый лицемер, Тугарин не переносил лицемерия от других. — Песнь об этом есть у каждого акына! Хан Жанибек думал, что ест овсяный кисель, а на самом деле это была ядовитая медуза, немного размякшая на солнце. Ну я там ещё сушёных фиников сыпанул для сахаринки.

— Сколько нужно фиников? — деловито спросил Улугбек.

— Так я тебе и сказал! Ты уже взрослый, сам придумай убойный рецепт! Короче. О чём я говорил?

— О том, как обалденно быть ханом.

— Да. То есть нет! Не обалденно! Власть — она как женитьба! Сначала нагуляйся, а потом уже в неё лезь. Лучше всего быть вторым и третьим. Делай что хочешь — и никакой ответственности! А когда ты хан? Послов прими, гонцов отправь, этих накорми, этим золото дай, у этих отбери, одних похвали, других казни, и желательно не перепутай — народ у нас, конечно, туповат, но путаницу не приветствует! Так что башкой думайте перед следующей попыткой моего убийства! Надо вам это или нет!

Тугарин вытер золотистые от жира руки о головы племянников и добавил:

— Я вам так скажу: ничего хорошего в безграничной власти нету!

— Кхе-кхе, — интеллигентно прокашлялся Кощей, пытаясь наконец обратить на себя ханское внимание.

— Кто там ещё припёрся? — Высматривая в потёмках непрошеных гостей, Тугарин сощурился, отчего заплывшие жиром веки почти проглотили глаза. — А, это вы… Чего вам надо, охламоны?

— Он начинает беседу с позиции силы, — шепнул Кощей угрюмому Горыне. — Больше, больше неотвратимости!

— Да задолбал ты уже со своей неотвратимостью! — прошипел в ответ витязь.

— Ой, только не надо делать вид, что ты не понял, — громко обратился к хану Кощей. — Мы за Яговым золотом, уважаемый! Плюс пеня.

— Да вы прикалываетесь, что ли, я не пойму?!

Кощей картинно закатил глаза и вздохнул:

— Слушай, Туга, мы люди однозадачные. Нам говорят забрать пуд. Мы приходим и забираем пуд. Мы без пуда не можем уйти, это наша работа.

— Я с вашей Ягой уже два часа как расплатился! Вот, племянники занесли!

Алмас и Улугбек с готовностью закивали.

— Какая-то подозрительная инициатива… — процедил Кощей витязю.

Но тому было совершенно до свечи. Горыня искал глазами, чего бы выпить, даже облизнулся на серебряный кубок рядом с казаном, но тело пенистого дегустатора на ковре отбивало всякую охоту пробовать здесь хоть что-то. Ему хотелось побыстрее уйти отсюда, отобрать у кого-нибудь денег и нырнуть обратно в хмельное лоно «Дохлого филина».

— Ладно, Костлявый, пошли отсюда. Расплатился и расплатился, только зря сюда пёрлись ни свет ни заря, — пробубнил Горыня и побрёл на выход.

— Вот-вот! Валите отсюда в свои синие дали, пока мои племяши вам не наваляли! — презрительно вскричал Тугарин.

Но племянники дядин оптимизм не поддержали.

— Дядь, ты давай полегче, Горыня богатырь так-то, — осторожно заметил Улугбек.

Но разошедшегося Змея было уже не остановить.

— Не смеши меня. Босой, вонючий, с бодунища.

Горыня приподнял входное одеяло.

Тугарин распалялся всё больше:

— Он просто очень сильный алкоголик. Но не богатырь!

Горыня опустил одеяло.

В шатре стало настолько тихо, что можно было расслышать мысли некоторых присутствующих.

Кощей думал о том, что дегустатор — далеко не последний мертвец в ханском шатре на сегодня.

Алмас мысленно вернулся в прошлое, где маленьким ребёнком любил играть с перламутровым бисером на груди своей матери, когда та держала его на руках. А однажды он случайно проглотил муху, испугался, что умрёт, и заплакал, а мать гладила его по голове и пела песню про жеребёнка в ковыле, чтобы его успокоить…

Улугбек в своих фантазиях расстелил перед Горыней красный ковёр, чтобы тот проследовал до дяди и превратил его в новую ханскую вакансию. Но потом вспомнил о кровной мести, которую они с Алмасом вынуждены будут осуществить, перерезав всю Горынину родню. Это было бы намного трудозатратней, чем попытаться навалять пусть и сильному, но одному члену семейства. Улугбек нехотя свернул красный ковёр.

Мысль Горыни не была оформлена во что-то конкретное. Это был просто звук. Звук приближающегося урагана.

— Повтори, что ты сказал? — переспросил витязь Тугарина, прекрасно расслышав оскорбление (так заведено просто в кругах дерущихся; менее идиотский вопрос перед битвой они до сих пор не придумали).

— Ты уже и слух пропил? — не унимался Тугарин. — Я сказал, ты не богатырь, тупая скотина.

— Ах ты, жирная жаба! — прогремел Горыня и рванул рукоять меча.

Племянники передёрнули кадыки.

По плану Горыни, меч должен был с леденящим звоном выпрыгнуть из ножен, взмыть над головой, сверкнув на невидимом солнце, и вселить ужас в ряды супостата (и вот тут бы точно запахло неотвратимостью). Но план сразу покатился ко всем чертям — кладенец вылез только до половины и застрял. Горыня дёрнул ещё несколько раз, но меч наотрез отказывался обнажаться.

Тугарин хрюкнул.

Кощей закатил глаза куда-то в район темечка.

Горыня от неловкости «поплыл» и зачем-то решил объясниться.

— Тут… на мече просто зазубрина… — промямлил он, мелко тряся рукоятью. — Всегда цепляется за вмятину на ножнах, сейчас… Давай, дурацкий меч… Надо потрясти немного влево-вправо, тогда должно легко пойти…

Племянники вышли из трусливого ступора и вытащили кривые сабли.

— Горынь, может, пойдём? Перед людьми неудобно. — Кощей решил воспользоваться моментом и предотвратить никому не нужное смертоубийство.

Меч наконец сдался и появился из ножен полностью.

— Ага-а-а-а-а! — победоносно завопил Горыня и двинулся к племянникам. — Иди с-с-с-сюда-а!

Витязь размахнулся.

Алмас успел вспомнить два смешных случая из отрочества.

Улугбек занял выгоднейшую для боя позицию — прямиком за спиной брата.

Кощей не оставлял попытки остановить товарища:

— Друг, прекращай…

Надо сказать, что воздух в шатре был довольно спёртый. Скорее всего, это и явилось причиной того, что похмельного витязя немного подразмазало.

Горыню повело. Лезвие меча просвистело в локте от лица Улугбека, описало почти полный круг и снесло Кощею голову.

— Прекрасно, просто прекрасно! — съязвила голова в полёте и приземлилась в паутине шатрового угла, оставив туловище качаться из стороны в сторону.

Горыню закрутило, меч вырвался из рук и улетел вон из шатра, пробив толстый верблюжий войлок. Сам же витязь, не выдержав приложенных к нему сил, грохнулся на ковёр прямо перед Алмасом.

— Ой, я не могу! Смешнее скоморохов! — захохотал Тугарин, откинувшись на спину и суча короткими ножками. — Алмас! Только не насмерть. Не хочу платить Яге за эту падаль.

Алмас повернул саблю, намереваясь отшлёпать плашмя поверженного самим собой Горыню.

— Прости, — на всякий случай извинился перед витязем тугаринец. Воин уважал воина, и убить было бы намного человечней.

— И ты меня прости, Алмастый, — ответил Горыня. — Ща вот вообще не по-богатырски будет.

Лежащий богатырь вдарил пяткой по самому дорогому, что было в Алмасовом теле. Да с такой силой, что тот с криком кота, которого режут чайкой, взлетел на пару саженей. Пока Улугбек мешкал, решая, как поступить (он был Весы), Горыня, кряхтя, поднялся на босые ноги и двинул племяннику в подбородок. Улугбек принял в воздухе горизонтальное положение и направился восвояси.

— Неплохо-неплохо, болван, — констатировал Тугарин. — Но ты же знаешь: у меня очень, очень много племянников. Все сюда! Защищать любимого хана!!!

В один миг в разных местах откинулись войлочные одеяла, и в ханский шатёр хлынули потоки вопящих тугаринцев разного размера и вооружения. Облизнув безвольное туловище Кощея, первая волна с улюлюканьем накрыла Горыню, но тот по-собачьи отряхнулся, разбросав печенегов по ковру. Витязь издал победный клич, и тут ему в голову ударил дубовый таран, который принесла на себе волна номер два. Богатырь кубарем укатился в гору склянок, разбив как минимум половину из них.

— Нет! Нет! Осторожней с товаром! Какие же вы все придурки! — запричитал хан.

Тугаринцы перегруппировались и выстроились в клин.

Горыня снова прилёг. После встречи с тараном его голову не вылечило бы и озеро чёрного мёда. Ковёр под ним стал мокр от вытекшего из склянок раствора. Горыня принюхался.

Хм.

Окунул палец в разбитую бутыль с какой-то ящерицей и попробовал жидкость на вкус.

Хм!

Раствор имел интересную текстуру, весьма актуальную для его состояния. Витязь залпом осушил бутыль. Вздрогнул, крякнул, проморгался.

Хм!!!

Тугаринский клин был обречён.

…Пока оживший Горыня гонял остатки печенегов вокруг потускневшего Тугарина, Кощей занялся сборкой самого себя.

— Так! Туловище! — скомандовала его голова. — Иди на мой голос!

Кощеево тело вздрогнуло и неверными шагами потащилось куда-то в сторону.

— Я здесь! Холодно! Теп-ле-е… Нет, опять холодно! Какая же ты бестолочь… Влево по себе! Влево по себе! Тепло, тепло! Жаришка!

Туловище уже протянуло руки, когда их нечаянно снёс топором по локоть кто-то из спасающихся бегством тугаринцев.

— Сегодня не мой день, — философски заметила голова Кощея. — Эй! Руки! Слушайте задачу! Найдите туловище и меня!

Руки действовали более слаженно: одновременно подбежали на пальцах к голове и крепко схватили её с двух сторон. Голова вздохнула:

— Замечательно. Только один вопрос: а как вы теперь поползёте к туловищу? Мы же это уже тысячу раз проходили! Сначала присоединяетесь к туловищу! А потом! Присобачиваете к нему меня!

Руки показали большие пальцы вверх и рванули выполнять задание по инструкции.

К этому времени Горыня закончил с печенегами, и теперь они, словно выброшенные на берег карасики, вяло трепыхались на ворсистых коврах. Витязь медленно (и неотвратимо!) надвигался на сдувшегося Тугарина.

— Горыня-хан! — жалобно лепетал он. — Я же… Я не подумав ляпнул. У тебя разве не бывало такого, что ли? Сначала сказал, а потом ой как жалеешь, ой как жале…

Тычок в брюхо приостановил поток ханских оправданий. От удара пузо задрожало, рисованные змеи забились в эпилептическом припадке.

— У меня де-е-е-ти-и-и… — манипулятивно взрыднул хан.

— Кто я? — спросил витязь.

— Богатырь, — истово кивая, ответил Тугарин. — Матёрый такой богатырище!

— Верно, — согласился Горыня. — Кощей, ты собрался?

— Вполне! — Бессмертный был снова цел и невредим.

— Тогда нам, наверное, пора. Туга, отсыплешь нам с товарищем пуд золотишка и пять горстей сверху?

— Всё сделаю в лучшем виде, мой богатырь!

— И сгоняй за моим мечом. Он, по опыту, на полверсты где-то улетел.

— А это не слишком уже? — прошептал Кощей.

— Я не перегнул палку, Туга?

— Не-е-е-ет, что ты!

— Вот и ладненько. Я пока тут подожду, у бутылочек.

Горыня влил в себя банку с мочёными тарантулами. А затем пристально взглянул на хана.

— Слушай, Туга. А вот эти симпатишные сапоги на тебе — они у тебя какого размера?

***

Изба Яги была видна с любого места Лихобор. Во-первых, сама по себе высокая, ладная, срубленная из чинных сосен, она стояла на крепких каменных сваях, чтобы разливающаяся по весне Полноводь не заглянула часом в покои. Во-вторых, это было единственное опрятное здание в поганой столице. Оно вообще выбивалось из общей концепции города: не угрожало кровавой расправой, а скорее манило к себе — белоснежным цветом стен, деревянными петушками на золотисто-соломенной крыше, красной трубой, попыхивающей кружевами печного дыма, глиняными зверятами, застывшими средь кошеной травы. Издали изба напоминала большой красивый торт на праздничном столе, который хотелось умять весь без остатка, не поделившись с тупой младшей сестрой.

Все детали экстерьера Яга придумала сама, словно пытаясь набить большими яркими игрушками чёрную пустошь своего детства. Может быть, поэтому, приняв работу зодчих, суровая глава Лихобор впервые проявила не свойственное ей милосердие и оставила их в живых. Но глаза им, конечно, выколола, понятное дело. Они профукали все сроки и пытались свалить вину на недобросовестных поставщиков.

Интерьер выглядел намного практичней. Большую часть избы занимала кухня с могучей печью, поражающая всякого лихоборца своей чистотой и аккуратностью. Здесь ничего не было вперемешку: ухват к ухвату, половник к половнику, кочерга к кочерге. А смотрясь в начищенную медь котелков, можно было щипать брови и искать ресницу в покрасневшем глазу. В воздухе плавал аромат развешанных сушёных пучков нечуй-ветра, плакун-травы, чертополоха и других чародейских растений. В центре, у массивного берёзового стола, обычно хлопотала сама Яга — ладная, сероглазая, пышная где надо баба-молодуха.

Готовила Великая Кухарка сноровисто, с соблюдением всех древне-санитарных норм. Поверх сарафана надевала она фартук тонкой кожи, а копну густых тёмно-русых волос сдавала в полон обручу, сплетённому из ивовых ветвей.

Любила Яга своё дело. Наготавливала не только для себя, но ещё и сирых да убогих ежедневно подкармливала. И каждый раз чем-то новеньким.

Сегодня это был суп.

— М-м-м-м… — блаженно потянул носом Кощей. — Куриный, видать?

У стен появились глаза и уши. Это штатные домовые Яги приготовились смотреть, слушать и записывать все разговоры, как требовала Хозяйка.

Ловко нарезая редьку, Хозяйка коротко взглянула на вошедших:

— Что это вы притащили?

Горыня бухнул с плеча пудовый мешок, вывалил из карманов пять горстей пени.

— Известно что. Дань тугаринская.

— Нет-нет-нет. Она стоит вон там. — Яга ткнула ножом в железную дверь хранилища дани. — А то, что притащили вы, два дегенерата, называется совершенно иначе. Это беспредел. Вы превратили его племянников в кровавый драник и разбили товара на три пуда.

«Уже настучали…» — понял Кощей.

«Супца бы я сейчас навернул», — мечтнул Горыня.

— А тебе-то какая разница? — вслух произнёс витязь. — Радовалась бы. Два ж мешка лучше, чем один.

Яга сгребла ножом часть рубленой редьки в котелок. Остальное принялась складывать в льняной мешочек.

— Позволь, дубина, я объясню тебе разницу на примере людишек с твоей лубочной славгородской родины. Каждое утро они идут в хлев доить скотину. С коровой они заключили договор: она жива и сыта, пока даёт молоко. Но если вырвать ей вымя, то договор будет расторгнут. Корова станет бесполезна, и на следующее утро молока от неё не жди. То же самое произойдёт, если нещадно бить корову. Но в этом случае она перестанет давать молоко из принципа. Ведь её обманули, обещая спокойную сытую жизнь. Понятно?

— Мне — вполне, очень точная ассоциация, — ретиво закивал Кощей.

— А я не понял, — честно признался Горыня.

— Ну разумеется. — Яга прошла к покрытой инеем бочке, открыла крышку, бросила мешочек с редькой.

Маленький старик-карачун, спящий внутри, проснулся, отряхнул бороду от снега, дунул на мешок белой колючей струёй и пристроил его рядом с замороженным судаком.

— Я вот что думаю, — поразмыслив, сказал Горыня. — Про твой пример с коровами. Из них же не только молоко добывают. А ещё шкуру. И вкусное мясцо.

— А ещё рога! — подхватил Кощей, пробуя увести Ягу от темы. — Из них можно сделать такие милые стаканчики.

— Можно оставить и в форме рога, — предложил витязь.

— Да, так выйдет весьма брутально.

— И не положишь на стол, пока не выпьешь до дна! — вдохновенно разгонял идею Горыня. — В этом же и заключается весь смысл пьянки!

— Заткнитесь оба! — грубо прервала Яга полёт коллективной мысли и холодно отчеканила: — Значит, так. Я обкладываю вас данью, ребятушки. В три пуда золота за ущерб. В два пуда — за душевные страдания. И ещё пуд в качестве наказания. Сроку даю вам стандартного — месяц. С сего дня. Чтоб неповадно было!

— Ну это вообще несерьёзно! — возмутился Горыня.

— Думаешь? — улыбнулась Яга, опустила руку в карман фартука и выудила костяную иглу. — А если я возьму вот это…

Кощей внутренне сел. Он узнал свой договор.

— …и милую игрушку…

За иглой последовал медвежонок, сделанный из рогожи, набитой мелкими опилками. Это был договор Горыни. Богатырь насупился и уставился на носки снятых с Тугарина сапог.

— …и немного пошалю. Это будет серьёзно или нет? — заговорщицки шепнула Яга и опустила руку с медвежонком в морозильную бочку. — Карачун! Подуй-ка. Только легонько.

Карачун дыхнул на куклу, и Горыня посинел.

— Т-т-твою ж-ж… — застучал он зубами от обжигающего холода.

Яга кинула медвежонка на стол и взялась пальцами за концы иголки.

— Пожалуйста, не надо… — жалобно заверещал Бессмертный.

— Она такая хрупкая… Тонюсенькая… Того и гляди сломается.

Кухарка медленно гнула иглу. Кощей взвизгнул. Почувствовал, как его позвоночник трещит, что сухостой под кабанами. Обычно он ничего не чувствовал, но в игле была его жизнь. Со всей её болью и страданиями.

— Ой, придумала! Ими можно играть вместе! — рассмеялась Яга и с силой ткнула иглою медвежонку в грудь.

Горыню подкосило от боли.

— Всё-всё, мы поняли! — прохрипел он тихо, настолько, что за печкой написали «неразборчиво». — Один месяц, пять пудов!

— Шесть! — гаркнула Яга и согнула иглу.

— Да ты издеваешься?! — всхлипнул Кощей Горыне, встав на «мостик».

Яга воткнула иглу в медвежье плечо и принялась его ковырять.

— Я не специально! — взвыл Горыня. — Три и два и один — шесть, да-да, шесть, шесть пудов, мать, ну харэ!

— Чудно! — довольно съёрничала Яга и с некоторым сожалением, но всё же вытащила иглу из многострадальной игрушки. — А теперь парочка условий: дань с тварей на договоре не собирать. И славгородцев не грабить — помним про перемирие.

— Но это же кабала чистой воды!

— И вот меня снова тянет на шалости. Где там мой медвежонок?..

— Не грабить, не грабить, ясно!

— Ступайте. И золото, что у хана отжали, сейчас же верните. Лично и с извинениями.

— Сделаем, — пробурчал Горыня, бросив мешок на плечо.

— И сапоги тоже, — добила Кухарка витязя.

Понурые напарники скрылись за дверьми. Яга вздохнула. Эти два остолопа были лучшими сборщиками дани, исполнителями мелких поручений. Да, конечно, в штате состояла ещё тьма чертей и другой разношёрстной нежити, но куда им до спайки богатырской силы и бессмертного умника. Они были её настоящим сокровищем, и спасут Лихоборы, если…

Точнее, когда…

Да, война со Славгородом — это вопрос времени, а не вероятности. Поэтому она варила тысячи бочек супа беднякам всех видов и казнила сотни выскочек с огнём независимости в глазах. Войне нужен один лидер, за которым пойдут все. И эта парочка — тоже. Её надо холить и лелеять. Но и спуску не давать. Что-то они уж сильно расслабились.

Яга тряхнула головой, чтобы отогнать надвигающийся сплин. Так. Нечего разводить нюни. А что наказала эту сладкую парочку, то правильно. Нельзя никому спуску давать, даже любимчикам. И пора уже вернуться к готовке. Пришло время главного супового ингредиента.

Чародейка пододвинула к себе корзинку, накрытую рушником. Сняла покрывало, улыбнулась содержимому.

— Ну и кто теперь безмозглый, а?

Из корзинки на неё смотрел корчмарь-стратим из «Дохлого филина». Стратим ничего не ответил — в отличие от Кощеевых, отсечённые стратимьи головы не разговаривают. Тем более если из них вытащили мозги и отправили в суп.

***

Как и у всяких друзей, у Горыни с Кощеем имелось своё Место. Ну, знаете, некое пространство, где товарищи могут громко делиться личным, хвастаться планами, что никогда не сбудутся, и мечтать об убийстве начальства. Ну или просто молчать, впав в синхронное умиротворение.

Местом Горыни и Кощея являлся высокий холм за городом, в десяти саженях от реки. Если уж быть точным, это был не холм, а могильник побитых мором чертей. Но зато с него открывался шикарный вид на Полноводь с зелёной ниткой далёкого противоположного берега. Лёжа в редкой траве, Горыня созерцал вид сквозь пальцы вытянутых ног, вновь лишившихся сапог. Летний зной выгнал из тела холод карачуна, но умиротворение так и не появилось.

Лежащий рядом Кощей убрал солнцезащитный лопуховый лист со своего бледного лица.

— Это ты во всём виноват, — обличил он витязя. — Вот зачем, зачем нужно было цепляться к этому печенежскому толстопузу?

— Ты знаешь зачем. Ладно, если б он в морду мне плюнул или бороду поджёг, я бы понял — ну эмоции зашкалили, крышу сорвало, он взрослый человек, остынет, потом извинится. Но сказать богатырю, что он не богатырь… Это жутко унизительно!

— Может, Туга в чём-то прав.

— Сейчас не понял!

— Слушай. Богатырь — это же не только неимоверная силища и кабанье стадо на завтрак! А ещё честь, достоинство и вообще какие-то рамки приличия!

— Боги, ты что — моя мать?

— О, а ты помнишь свою мать, да?

— Конечно, нет, она померла сразу после того, как мною разродилась, и ты меня ещё этим подкалываешь? Кто бы про рамки приличия говорил, бессердечное ты животное!

— Ладно, согласен, прости, я перегнул. Я к тому говорю, что ты не помнишь и вчерашний день!

— Разумеется, помню, мы пили в «Филине», потом пришли сюда, варили в котелке раков… А, ещё я, кажется, немного повздорил с водяным…

— Во-первых, это было неделю назад! Во-вторых… «по-вздо-рил»?! Ты засунул его в котелок, прокипятил, выпил и помочился им в реку! С криком: «Добро пожаловать домой!»

— Он тоже сказал, что я не богатырь?

— Он просто с нами поздоровался!

— Н-да? Ой, ну хочешь, я перед ним извинюсь, и закроем эту тему.

— Это будет непросто — он уплыл в папино озеро, у бедолаги травма на всю жизнь! Ты слетаешь с катушек, мужик. И знаешь, что самое отвратительное? Ты не признаёшь проблему.

— Какую?

— Ломаные кости, я это всё дохлым чертям, что ли, в холм говорил? Хватит пить! Хотя бы по утрам! Возьми себя в руки! Контролируй разум! Иначе я уйду. Быть твоим другом — не радость, а непосильная ноша! Которая затянет вниз нас обоих. Да нам и так уже три вершка до дна с этой Яговой данью!

— Я уверен, дружище, ты что-нибудь придумаешь. Как всегда. Из нас двоих ты головастый.

— Нет-нет-нет, давай-ка ты тоже подключишься, раз вся эта каша заварена по твоей милости!

Кощей принял выжидательную позу.

— Ну? Я слушаю твои идеи.

— Эм-м-м-м… — нахмурил брови Горыня. — Может, мне обратно в медвежьи бои? Типа триумфальное возвращение легенды, народ валом попрёт.

— Никто на медведя не поставит, не заработаем.

— Я могу не включать правую. Или вообще лечь во втором круге.

— Да ни один косолапый не согласится с тобой драться.

И это было правдой. Раз один медведь даже отгрыз себе лапы, чтобы избавиться от цепей, и на кровавых культях уполз в лес, лишь бы не быть порванным богатырём и терпеть от него едкие словесные унижения.

— Всё, брат, через месяц нам обоим хана. Спасибо тебе, мил человек! Ненавижу тебя, ненавижу! — Кощей заколотил худой ладошкой по крутому плечу Горыни. Богатырь мягко отстранил руку друга.

— Ну всё-всё, успокойся. А в качестве извинения… погоди-ка… — Горыня пошарил за пазухой, словно кого-то там ловил. — Какая ж ты… вёрткая. Вот! Держи!

Витязь вытащил из недр рубахи маленькую лягушку ядовито-лимонного цвета.

— Расслабься, лизни веселья.

— Это что, лягушка с Дымных болот?! — Кощей не верил своим глазам. Она была редкостью, причём баснословно дорогой.

— У Туги стащил. Говорят, полный улёт, — похвастался Горыня и призывно запрыгал бровями.

Кощей осторожно провёл языком по лягушачьей спине.

— Ква, — отреагировало земноводное.

— Ну как? — нетерпеливо вопросил Горыня.

Кощей временно ушёл в себя, пытаясь нащупать хоть какие-нибудь изменения в сознании.

— Я всё так же тебя ненавижу.

— Попробуй ещё.

— Ква. Ква. Ква. Ква.

— Эй-эй, не сходи с ума. — Горыня вырвал лягушку и лизнул её сам.

— Ква.

— Ну, такое… — вынес богатырь неутешительный вердикт.

— Туга фуфел бодяжит, к ведунье не ходи, — расстроился Кощей, — только зря эту гадость слюнявили… Что это такое?!

Кощей ошарашенно уставился на себя.

— Это не моя нога!

— Что?

— Смотри, левая — моя, а правая совершенно другая! Огромная ножища!

— Это всё действие лягухи, Кощ. Поверь, у тебя одинаковые ноги, — успокоил Горыня друга, на всякий случай быстро проверив свои.

— Боги, это не нога, а какая-то уродливая оглобля! — забился в истерике Бессмертный, озираясь по сторонам. — Посмотри, посмотри вокруг — может, где-нибудь в кустах завалялась моя ноженька? Она такая же, как левая, только правая. Ну вот что ты лежишь? У друга беда, а он на воду пялится!

Горыня и правда его не слушал. На окраине камышовых зарослей из воды выглядывало что-то блестящее, неприятно стреляя в глаз солнечным зайчиком. Витязь приставил ладонь ко лбу, пригляделся: источником света определённо являлся всплывший наполовину хрустальный сундук.

— Кажись, братка, лягушачья слизь и по мне вдарила. Представляешь, я вижу хрустальный сундук. Он совсем как настоящий, обалдеть!

— Он и есть настоящий, потому что я тоже его вижу, — раздражённо отмахнулся Кощей и затараторил: — Слушай, если развесить объявления, то какое вознаграждение вписать за возврат ноги? А? Это же тонкий вопрос. С одной стороны, не хочется переплачивать, а с другой, я же не могу купить свою родную ногу за копейки, это же не какая-то свиная рулька… Эй! Куда ты попёрся?

Горыня, осторожно переступая через торчащие из земли рога мёртвых чертей, направился к камышам:

— Осмотрю сундук. Вдруг в нём несметные богатства?

— Да, конечно, с несметными богатствами именно так и поступают. Закупоривают в стекло и выкидывают в реку.

— В нашем бедственном положении надо рассматривать все варианты, вплоть до фантастических, — рассудил Горыня. — Не хочешь помочь?

— Я и шагу ступить не смогу с таким-то поленом.

— Обычная у тебя нога!

— Только не надо меня успокаивать!

Богатырь, поёжившись, вошёл в прохладную воду. Стая мальков прыснула в тьму глубины. Разгребая плотный слой речной тины, витязь добрался до покачивающегося на волнах сундука.

— Ну? Хватит там сокровищ с Ягой расплатиться? Или даже останется ещё? — крикнул Кощей с насмешкой, сквозь которую всё же пробивалась надежда.

Горыня приподнял сундук над водой. Он был не совсем прямоугольной формы. Это был даже не сундук. Он скорее напоминал…

— Гроб?! — удивился Горыня.

— Наверное, погост подмыло. Фу, выбрось эту гадость!

— Давай откроем, может, родственники в карманы мертвеца чего напихали? — предположил Горыня, выбираясь из воды с гробом под мышкой.

Кощей временно забыл про мнимую утрату конечности:

— У тебя совсем фляга потекла, что ли?! Воровать у мёртвых — это вообще уже за гранью! М-да-а-а, и это я ещё считаюсь абсолютным Злом — невероятно…

Горыня хмыкнул, оценив Кощеев посыл «иногда человек хуже нечисти», который в те далёкие времена был ещё свеж и неизбит. Но обвинениям друга не внял и, поддев крышку лезвием меча, вскрыл гроб