«Что делать буквам в звучной пустоте, / когда нет слов, а если есть, — не те?» В любом слове-имени возникает соблазн увидеть «всё ы да ы», а «темную вещь вещей» связать с ускользанием от обозначенности: «Всё бестолку, без толку, бестолково, / всё — тычась мордой в разные углы, / всё — слизывая со слезою слово, / со вкусом пепла, с привкусом золы».
Зажмурься. Ну и что видишь? Пошмерцивает вода. Лицá ледяной подкидыш, как северная звезда, слезится в лоскутé дыма, согревшего горький рот, и черными, проходными небесами ведет. А дальше всё совсем размыто, в конверте лежит вода, и окон живое сито читает ее без труда… 2. — Что видишь? — Ветра чудеса. Пустая ветка режет свет. Свет режет ветхие глаза. Снежинки в лицо летят. — За что мы умираем, брат? — За маленькие облака, пересекающие сад. За темный пробор травы. — Над чем ты плачешь? — Плеск листвы. Ванилью пахнущий мороз. Горячий гелий головы. Блаженная весть волос. Седьмого неба полоса, пустейшая из тех полос
Антон Павлович, это будет Начало, не в смысле начала, а в смысле среды, не в смысле повесили на кол мочало, а клубленье, вроде моей бороды. Все эти львы, олени и куропатки вместе с нами воспаряются туда. Вообразите помесь моей лошадки и меня за плугом — по ветру борода… Вы говорите: студенистая масса, вы предпочитаете не быть нигде, чем быть волоконцем всеобщего мяса, затерянным, скажем, в моей бороде… (Смеется? Не разберешь, где смех, где кашель…) Я понимаю… Вот, запейте водой… Но это всерастворение, не наше ль благо и в жизни, клянусь бородой! Всё, безусловно, объясняется страхом исчезновения навсегда, в нигде, и куда лучше быть вашим монахом, который скакал, как блоха в бороде вселенной… Но вы, я погляжу, устали и всё посматриваете на часы в коридоре, как в далекие дали, как в бороду всматриваются усы…
