Рейлан

Я лежу неподвижно в потайном дне воза и чувствую, как он подпрыгивает на грунтовой дороге, а затем останавливается у ворот огороженной территории «Боко Харам»[5].

Повстанцы скрываются здесь уже неделю, с тех пор как взяли под контроль этот участок земли недалеко от озера Чад. У нас есть информация, что Юсуф Нур въехал на территорию лагеря прошлой ночью. Он пробудет здесь всего двенадцать часов, а потом снова отправится в путь.

Я слышу, как Камбар начинает спорить с охранниками из-за повозки с рисом, который он привез, торгуясь и требуя, чтобы ему выплатили все обещанные шестьдесят шесть тысяч найр, и ни кобо[6] меньше.

Мне хочется придушить его за то, что он мелочится, но я понимаю, что было бы более подозрительно, если бы мужчина не стал торговаться. Однако по мере развития спора Камбар начинает угрожать, что сейчас развернется и уедет со своим басмати[7] домой, и я едва сдерживаюсь, чтобы не постучать в доски над головой и напомнить ему, что попасть на территорию нам важнее, чем заработать деньги.

Наконец охранники соглашаются на цену немногим ниже, чем хотел Камбар, и я чувствую, как повозка кренится, когда мы въезжаем на территорию повстанцев.

Лежать здесь – настоящая мука: тут жарче, чем в аду, и я чувствую себя уязвимым, хоть мы с Бомбистом и вооружены до зубов. Кто угодно может облить воз бензином и поджечь его прежде, чем мы смогли бы вырваться наружу. Если Камбар нас предаст.

Мы работаем с ним уже два года, обращаясь периодически за помощью, так что мне хочется думать, что я могу доверять этому парню. Но я также знаю, что Камбар способен на многое, стоит лишь назвать нужную цену. Я и сам платил ему за многое.

К счастью, на территорию повстанцев мы въезжаем без проблем. Камбар подъезжает к баракам, которые, по всей видимости, представляют собой кухню, и начинает выгружать рис.

– Надеюсь, это воняет корова, а не ты, – шепчет мне Бомбист.

Мы уже три часа лежим тут в тесноте, словно двое влюбленных в одном гробу, и это определенно не та степень близости с Бомбистом, на которую я когда-либо рассчитывал.

Он неплохой парень – не слишком, правда, умен, отвратительно рассказывает анекдоты и к тому же сексист, но настоящий работяга, и я могу положиться на него, когда дело доходит до следования плану.

Нас наняли, чтобы убить Нура, главу местной группировки «Боко Харам», который свирепствует на северо-востоке Нигерии, пытаясь воспрепятствовать демократическим выборам и установить собственное теократическое государство. С собой во главе, разумеется.

Нур берет сотни заложников и убивает их, если города отказываются открыть ему ворота или выплатить неслыханные суммы выкупа, которые требуют террористы.

Что ж, сегодня этому придет конец. «Боко Харам» – многоголовая гидра, но хотя бы одну из этих голов я снесу.

Мне не хватает моей привычной команды. Это рискованная операция, и я бы предпочел, чтобы компанию мне составил Призрак или хотя бы Псих. Но сейчас «Черные рыцари» заняты в другом месте. Бомбист был моим лучшим вариантом из оставшихся.

– Я сейчас обоссусь, – бормочет он.

– Я говорил тебе не пить столько воды.

– Тут чертовски жарко…

– Ш-ш-ш, – шепчу я.

Судя по звукам, по крайней мере один человек помогает Камбару разгружать повозку. Меньше всего мне бы хотелось, чтобы повстанцы услышали нытье Бомбиста.

Я слышу, как Камбар болтает с кем-то в десятке ярдов от воза. Затем наступает тишина, а потом по кузову тихо трижды стучат, давая нам понять, что путь свободен.

Я тянусь и откидываю защелку подо мной, удерживающую нашу маленькую нишу. Дверцы распахиваются, и мы с Бомбистом оказываемся в грязи под тележкой. У себя над головой я вижу копыта вола и два шатких колеса по обе стороны от меня. Мы с Бомбистом выкатываемся между колес и прячемся за пирамидой из бочек из-под масла.

Камбар, не глядя на нас, взбирается на свою повозку и щелкает вожжами, свистом подгоняя вола трогаться с места.

Мы с Бомбистом сидим за бочками еще два часа. Бомбист роет в пыли канал и облегчает свой ноющий мочевой пузырь. Я бы, конечно, предпочел, чтобы это происходило не в двух дюймах от моего локтя, но вариантов нет. Я слышу, как на кухне суетятся повара, готовя ужин для пятидесяти или около того солдат, находящихся в лагере.

В воздухе витают соблазнительные ароматы шкворчащей баранины и кипящего томатного соуса.

– Мы могли бы проскользнуть туда и чуток угоститься… – шепчет Бомбист.

– Даже не думай об этом.

Наконец темнеет, и я вполне уверен, что все уже закончили ужин. Я вижу, как в окне в юго-западном углу лагеря загорается свет фонаря. Это комната Нура.

– Пошли, – тихо велю я Бомбисту.

Я не собираюсь дожидаться, когда ночная охрана заступит на свой пост. Я хочу действовать прямо сейчас, пока все сытые и сонные, а солдаты, охранявшие лагерь весь день на жаре, только и ждут, когда смогут выкурить сигаретку и выпить, сыграть в картишки или отправиться спать пораньше.

Мы несколько дней следили за этим лагерем. Я довольно хорошо представляю себе, где расставлены охранники и как выглядит их схема патрулирования.

Мы с Бомбистом крадемся вверх по черной лестнице.

Здания в лагере напоминают мне средневековые замки – сплошь большие округлые камни, а в стенах прорезаны окна без стекол. Вместо них, чтобы внутрь не попадала пыль, на окнах развешаны цветные тряпки.

В подобных местах нет кондиционеров. Относительная прохлада в помещениях поддерживается за счет сквозняков, а также кирпича или камня.

Бомбист отходит, а я выглядываю из-за угла в поисках охранника и замечаю его у одного из окон. Он смотрит на улицу, а его винтовка стоит на каменном полу рядом с ним прикладом вниз, ствол упирается в стену.

Каков растяпа. Эти мужчины совсем нетренированы. Они безжалостны к безоружным гражданским, женщинам и детям, но совершенно напрасно считают себя неуязвимыми.

Я подкрадываюсь к охраннику сзади, обхватываю его за горло и душу, закрывая ему рот ладонью. Когда мужчина обмякает в моих руках, я осторожно опускаю его на пол.

Я снимаю с охранника одежду. На нем пустынный камуфляж и зеленый тюрбан, часть которого закрывает лицо в знак приверженности религии. Мужчина куда меньше меня, но, к счастью, его наряд мешковат – вероятно, достался ему случайно из общей кучи форменного тряпья.

Я надеваю его одежду поверх своей, радуясь тюрбану, благодаря которому могу скрыть свое лицо. Когда я готов, Бомбист прикрывает меня, пока я подбираюсь к двери Нура.

По обе стороны от нее стоит по охраннику. Эти двое не настолько глупы, чтобы ставить винтовки на пол или выдавать свою скуку. Если Нур заметит малейшее попустительство, то застрелит их лично. Или отправит на какую-нибудь изощренную и отвратительную пытку.

Заложникам, захваченным боевиками в прошлый раз за пределами Тарабы, он приказал отрубить кисти и повесить им на шею. Половина заложников умерла от инфекции или потери крови. Нура, похоже, это не волновало.

Не поднимая взгляда, чтобы скрыть лицо, я уверенно подхожу к охранникам.

– Сообщение для Нура, – бормочу я на языке канури.

Охранник справа протягивает руку, думая, что я принес записку или письмо.

В ответ я перерезаю ему горло своим боевым ножом.

Изумленный, он беззвучно задыхается, поднеся руки к шее.

Охранник слева открывает рот, чтобы закричать, и наставляет на меня винтовку.

Я блокирую винтовку рукой и зажимаю ему рот. Затем я шесть раз ударяю его ножом в грудь.

Оба мужчины падают замертво почти одновременно. Звук их падения не заглушить ничем, как и булькающие звуки, которые издавал правый охранник.

Так что, надо полагать, Нур меня ожидает.

Я поднимаю левого охранника и, держа его тело перед собой как щит, вваливаюсь к Нуру.

Как я и ожидал, в меня летят три пули. Две из них пронзают тело бедолаги-охранника. Третья разносит в щепки дверную раму у самого моего уха.

Я бросаюсь прямо на Нура, толкая в него тело охранника. Мужчина отшатывается, спотыкается о скамеечку для ног и тяжело приземляется на роскошный марокканский ковер, расстеленный на каменном полу.

Я выбиваю из его руки пистолет и отступаю, давая возможность Бомбисту застрелить негодяя. Напарник прямо за моей спиной, на его «ЗИГ-зауэр» прикручен глушитель. Он стреляет Нуру дважды в грудь и один раз в голову.

На мужчине не было бронежилета, только свободная льняная белая рубашка, на которой, как цветы, распускаются алые пятна крови. Я слышу, как из отверстия в его легком выходит последний глоток воздуха.

Всякий раз я не перестаю удивляться тому, что эти грозные командиры оказываются обычными людьми из плоти и крови. Нур около шести футов ростом, с мягкими округлыми плечами и брюшком. На макушке у него красуется лысина, а клочья волос вокруг ушей покрылись сединой. Белки его глаз пожелтели, как и зубы. Пот воняет луком.

В этом человеке нет ничего особенного или величественного. Он убил тысячи людей и терроризировал еще больше. Но прямо сейчас он умирает так никчемно, даже не удостоившись последнего слова. Даже почти без боя.

Мы с Бомбистом ждем, пока Нур не издохнет окончательно. Я проверяю пальцами пульс, хотя и так вижу по остекленевшим глазам, что он мертв.

Затем мы хватаемся за подоконник и спускаемся по стене здания.

Мы планируем выйти через канализационный желоб, куда кухонный персонал сливает грязную воду и другие отходы.

Конечно, это не лучший вариант, но мы с Бомбистом сделали все необходимые прививки, так что будем надеяться, что ничего гадкого там не подхватим.

Пока мы крадемся по темному двору, начинается смена караула. Минут через десять они обнаружат тело Нура, когда в обязательном порядке пойдут проведать своего главного.

Мы с Бомбистом идем по узкому каменному коридору на кухню, и вдруг он шипит: «Дальнозор, гляди».

Я бросаю на него хмурый взгляд, раздраженный тем, что напарник замедлился. У нас нет времени разглядывать, что он там заметил.

Тем не менее я возвращаюсь к запертой двери. Заглянув в крошечное окошко, я вижу пять маленьких девочек, сгрудившихся на голом полу. Они до сих пор одеты в школьную форму – сарафаны в клетку, белые хлопковые носки и блузки. Одежда относительно чистая, так что девочки, должно быть, пробыли тут недолго.

– Черт, – бормочу я себе под нос.

– Что будем делать? – спрашивает Бомбист.

– Надо бы вытащить их оттуда.

Бомбист собирается выстрелить в замок, но я его останавливаю, чувствуя, как что-то оттягивает карман снятых мною с охранника штанов. Порывшись, я нахожу связку ключей.

Я пробую каждый, и удача улыбается мне с третьим ключом. Дверь со скрипом открывается, и девочки в ужасе смотрят на нас.

– Пожалуйста, молчите! – прошу я их по-английски.

Я не говорю ни на хауса, ни на йоруба, ни на игбо, ни на каком-либо другом из языков Нигерии. Я запомнил лишь пару фраз на канури ради этого задания. Так что мне остается лишь уповать на то, что девочки учили в школе английский.

Трудно сказать, действительно ли они меня поняли или просто онемели от страха. Дрожа, девочки во все глаза смотрят на нас с Бомбистом.

Я пробую подобрать ключ к кандалам, обхватывающим их лодыжки, но ни один не подходит, так что я вытаскиваю камень из стены и кладу цепь сверху. Бомбист бьет по ней прикладом винтовки до тех пор, пока звенья не разъединяются. Я не могу снять кандалы с их лодыжек, но, по крайней мере, мы можем снять цепь.

Я подношу палец к губам, напоминая девочкам, что нужно молчать, и мы тащим их за собой до кухни. Бомбист выглядывает из-за двери, выскальзывает за спиной у повара и бьет его по голове сервировочным блюдом, отчего тот падает прямо на один из мешков с рисом, которые Камбар привез сегодня днем.

Я по одной спускаю девочек в желоб. Воняет оттуда чертовски отвратительно.

Бомбист морщит нос:

– Я не хочу туда лезть.

Я слышу шум и крики наверху. Похоже, кто-то обнаружил тело Нура.

– Что ж, оставайся и попытай удачу.

Подняв винтовку повыше, чтобы она не испачкалась, я спрыгиваю в желоб.

Я скольжу по темному вонючему стоку, изо всех сил надеясь, что он нигде не сужается. Есть ли что-нибудь хуже, чем застрять в этом отвратительном месте, словно пробка в бутылке. К счастью, я скольжу до самого конца.

– Осторожно! – кричу я девочкам, не желая свалиться кому-то из них на голову.

Теперь их одежда грязная, в пятнах жира и протухшей пищи. Я хватаю за руку самую младшую и велю остальным: «Идем!»

Бомбист хватает за руки еще двоих, и мы бежим по бесплодной земле, молясь, чтобы темнота и редкие кусты скрыли нас. Хорошо, что девочки так перепачкались – это помогает приглушить яркую белизну их носков и блузок.

Я слышу за спиной звуки волнений. Повстанцы бегают и кричат, обыскивая лагерь, но теперь, со смертью лидера, им недостает организованности.

Я пытаюсь бежать изо всех сил, но девочки не отличаются быстротой. Они ковыляют за нами, босые и окоченевшие от долгого сидения в той комнате. Должно быть, они ничего не ели.

– Нам придется их бросить, – резко кричит мне Бомбист. – Мы должны быть на месте через сорок одну минуту – или вертолет улетит без нас!

– Мы их не оставим! – рычу я.

В лагере сейчас творится хаос, но вскоре солдаты смогут реорганизоваться. Они бросятся к своим джипам и прожекторам, чтобы найти нас.

Присев на корточки, я жестом приглашаю самую крупную девочку забраться мне на спину. Я хватаю еще двух девочек и сажаю их на бедра.

– Ты с ума сошел? – говорит Бомбист.

– Хватай этих двоих, или я пристрелю тебя на хрен! – кричу я ему.

Бомбист качает головой, его мясистое лицо налилось от гнева, однако он подхватывает девочек. Мой напарник сложен как лайнбекер,[8] так что я знаю, что он спокойно может вынести парочку дополнительных фунтов веса.

Мы начинаем бежать по пересеченной местности, пока девочки цепляются за нас своими тощими руками и ногами.

Хоть они и малы, на мне, должно быть, висит больше сотни фунтов. Понятия не имею, сколько весят дети, мать их, но эти трое словно становятся тяжелее с каждой минутой.

Пот течет с меня градом, отчего девочкам становится труднее держаться. Бомбист пыхтит и отдувается, как бегемот, у него даже нет сил ныть.

Мы бежим до тех пор, пока мои легкие и ноги не начинают пылать.

– Еще две мили, – выдыхает Бомбист.

Черт.

Каждый шаг отзывается болью в спине. Мои руки онемели, пытаясь удержать девочек. Я боюсь, что сейчас упаду в обморок и уже не смогу подняться.

Я пытаюсь представить, будто вернулся на курсы молодого бойца, когда нам приходилось бежать по десять миль, неся на спине рюкзак весом в сорок фунтов, а я еще не привык напрягать свое тело и не знал, как долго это все может продолжаться.

Я вспоминаю своего первого инструктора по строевой подготовке, сержанта Прайса.

Я представляю, как он бежит подле меня, покрикивая и даже и не думая сбавлять темп: «ЕСЛИ ТЫ ЗАМЕДЛИШЬСЯ ХОТЬ НА СЕКУНДУ, РЯДОВОЙ, Я ХОРОШЕНЬКО ПНУ ТЕБЯ ПОД ЯЙЦА, И ТЫ ЗАПОЕШЬ КАК ГРЕБАНАЯ МАРАЙЯ КЭРИ!»

Прайс умел мотивировать.

Наконец, когда мне уже действительно кажется, что я не смогу ступить ни шагу, я слышу гул вертолета. У меня открывается второе дыхание.

– Почти на месте! – кричу я Бомбисту.

Он молча кивает, пот градом катится с его лица.

Последнюю часть пути приходится бежать в гору. Я тащу этих девочек вверх по склону, словно Сэмуайз Гэмджи, несущий Фродо к вулкану. Это одновременно лучший и худший момент в моей жизни.

Я по одной поднимаю их в вертолет, размышляя над тем, как бы мне, черт возьми, выяснить, откуда они, чтобы вернуть домой.

– Вертолет не рассчитан на лишний вес! – рявкает пилот.

– Тогда выкини что-нибудь, – говорю я.

Я нес этих детей не для того, чтобы бросить их здесь.

Пилот выбрасывает аптечку и еще пару коробок с припасами. Надеюсь, ничего слишком дорогого – чего доброго, мне еще придется это оплачивать.

Как только мы с Бомбистом забираемся внутрь, вертолет поднимается в воздух. Девочки сжались на полу, вцепившись друг в дружку, боясь полета больше, чем чего-либо за весь побег. Лишь одна из них набралась смелости, чтобы выглянуть в открытую дверь и увидеть, как уменьшается под нами темная пустыня.

Девочка переводит взгляд на меня, и ее большие глаза сияют на маленьком круглом личике.

– Птица, – произносит она по-английски, обращаясь ко мне. Девочка соединяет большие пальцы и растопыривает оставшиеся, словно крылья.

– Да, – хмыкаю я. – Ты теперь как птица.

Когда мы летим над озером Чад, мой телефон вибрирует в кармане.

Я достаю его, удивляясь, что здесь вообще ловит связь.

Еще больше меня удивляет имя Данте на экране. Последний раз, когда он мне звонил, это кончилось для меня дыркой в боку. Теперь это самый неприятный из моих шрамов.

И все же я отвечаю:

– Двойка. Надеюсь, речь не о еще одной услуге?

– Ну… – смеется Данте в ответ.

Раньше Двойка особо не смеялся. Кажется, он делает это чаще с тех пор, как к нему вернулась его девчонка.

Кстати, о девчонках…

– Дай угадаю, – говорю я. – Ты звонишь мне, потому что Риона хочет получить мой номер. Все в порядке – я понимаю. Сексуальное напряжение между нами можно было резать ножом.

– Что ж, она не выплеснула напиток тебе в лицо, что, судя по твоему обычному общению с женщинами, можно считать большим успехом…

Я хмыкаю. Мы только однажды встречались с Рионой Гриффин, но она произвела на меня впечатление. Не часто встречаешь таких потрясающих женщин. Ну а то, что она заносчива, неприступна и на дух меня не переносит, лишь добавляет перцу.

– Так чего ты звонишь на самом деле? – спрашиваю я Данте.

– Это действительно из-за Рионы, – говорит он. – Но не совсем то, что ты думаешь…

Риона

Моему брату Кэлламу требуется меньше десяти минут, чтобы добраться до моего дома. Он прибыл как раз вовремя, чтобы спасти меня из квартиры, принадлежащей Гринвудам. Мистер Гринвуд начинал слишком яростно настаивать на том, чтобы вызвать полицию, а миссис Гринвуд выражала нетерпение – то ли оттого, что пропускала концовку «Холостяка», то ли оттого, что заметила, как ее супруг уже несколько раз бросил взгляд на мои голые ноги. Полосатое банное полотенце, предоставленное мне миссис Гринвуд, было рассчитано на ее собственные скромные пропорции и закрывало немногим больше, чем мой купальный костюм.

Когда они открыли дверь Кэлу, мой брат стремительно шагнул в квартиру на пару с Данте Галло, который шел позади него. Гринвуды спешно ретировались к дивану, не желая находиться близко к мужчине, который едва мог втиснуться в их дверной проем, не повернувшись боком.

При взгляде на брата, который, как всегда, излучает спокойствие и уверенность, и Данте, который мог бы разорвать этого гребаного дайвера на части голыми руками, будь он со мной в бассейне, меня окатывает волной облегчения.

Мне почти хочется обнять их обоих. Почти. Так далеко я еще не зашла.

– Спасибо, что приехали, – говорю я вместо этого.

Кэл не церемонится. Он заключает меня в объятия и крепко прижимает к себе. Кажется, став отцом, мой брат немного размяк. Но это приятные ощущения. Я чувствую себя спокойнее.

– Мы уже проверили твою квартиру, – говорит мне Кэл. – Там никого нет.

– Тогда давай туда вернемся, – отвечаю я, бросая быстрый взгляд на Гринвудов. Им не стоит слышать больше того, что уже было сказано.

– Уму непостижимо, как грабитель попал в здание, когда на входе сидит Рональд! – взволнованно восклицает миссис Гринвуд.

Я сказала Гринвудам, что кто-то напал на меня в бассейне, но не вдавалась в подробности. Когда я попросила телефон, чтобы позвонить брату, миссис Гринвуд решила, что меня ограбили.

– Спасибо, что позволили остаться, – говорю я семейной паре.

– Можешь взять с собой, – говорит миссис Гринвуд, кивая на полосатое полотенце. Думаю, она отдала бы мне что угодно, чтобы выпроводить из квартиры.

Мы выходим в коридор и идем к лифтам, мои босые ноги беззвучно ступают по ковру, пока Кэл и Данте шагают по обе стороны от меня.

– Ты знаешь этого дайвера? – спрашивает Данте своим глубоким раскатистым голосом. – Видела его лицо?

– Нет, – качаю я головой. – У него были темные глаза – это единственное, что я увидела. Большая часть его лица была закрыта маской. Он был сильным…

Я непроизвольно вздрагиваю, вспоминая, как руки незнакомца сомкнулись вокруг меня и утащили под воду.

– На крыше есть камеры? – спрашивает Кэл.

– Понятия не имею, – отвечаю я.

Мы спускаемся на лифте с тридцать второго этажа на двадцать восьмой. Хоть Кэл уже осмотрел мою квартиру, воспользовавшись запасным ключом, Данте проверяет ее еще раз, прежде чем мы войдем.

– Я быстро приму душ, – говорю им я. – Угоститесь пока напитками, если хотите.

Я включаю настолько горячую воду, насколько только могу вынести, и вымываю запах хлорки из волос. Повернувшись лицом к душу, я внезапно испытываю еще один приступ паники, вспоминая невыносимую тяжесть легких, отчаянно жаждущих воздуха. Я выключаю воду, вытираюсь полотенцем нормального размера и переодеваюсь в лосины и свитшот.

Когда я возвращаюсь в гостиную, Кэл и Данте обходят квартиру, проверяя окна и балконные двери на предмет взлома – не проникал ли кто-то ко мне сегодня.

– Все выглядит как обычно? – спрашивает Кэл. – Ничего не пропало?

– Я не вижу.

Я бы заметила. Моя квартира обставлена весьма минималистично, здесь чистота и порядок. Книги расставлены в алфавитном порядке по фамилии автора. На раковине ни пятнышка. Ни растений, ни животных у меня нет – я не хочу, чтобы от меня зависело какое-либо живое существо.

– Тогда пора пообщаться с Рональдом, – рокочет Данте.

Рональд – наш главный консьерж. Он делит смену с двумя другими охранниками, так что лобби находится под наблюдением круглые сутки, чтобы никто, кроме владельцев квартир и их гостей, не мог проникнуть в здание.

Это пузатый лысый мужчина средних лет, довольно добродушный и говорящий с едва заметным британским акцентом, который может быть настоящим, а может быть уловкой, которую консьерж использует, чтобы расположить к себе жильцов, довольных тем, что их охраняет швейцар международного класса.

Поначалу он колеблется, стоит ли показывать нам видеозапись с бассейном, не согласовав это с домоуправлением. Однако мой брат может быть очень убедительным, когда смотрит на тебя своими светло-голубыми глазами, способными прорезать насквозь, и невзначай упоминает о своей должности городского олдермена. Молчаливый, с внушительными габаритами, Данте тоже убедителен, но по-своему.

Рональд отводит нас в небольшую каморку, где есть лишь стол, стул и компьютерный монитор.

– Здесь вы можете посмотреть все видеозаписи, – говорит он.

– Нам нужно просмотреть камеры с крыши, – уточняет Данте. – Те, что снимают зону бассейна.

– Посмотрим, что я смогу сделать, – отвечает Рональд, садясь за стол и начиная кликать мышкой. – Камеры установили только в этом году, так что я еще не совсем знаком со всей этой системой. До сих пор мне лишь дважды приходилось пересматривать записи, когда миссис Петерсон утверждала, что кто-то стучится к ней в дверь…

– К ней действительно стучались? – спрашивает Данте.

– Нет, – фыркает Рональд. – Это был какаду в ее собственной квартире.

Охраннику удается вывести на экран записи с камеры у бассейна и промотать их на два часа назад.

– Это единственная камера? – спрашивает Кэллам.

– Да. У нас по одной камере на этаж.

Камера установлена высоко в углу, так что в ней видно почти весь бассейн. Нам открывается вид на шезлонги по обе стороны бассейна, шкафчик, в котором хранятся все дополнительные полотенца, и дверь к лифтам, через которую входят и выходят люди. Однако левый нижний угол бассейна обрезан.

Мы смотрим зернистые кадры, на которых мать с двумя маленькими детьми купается в воде, затем группа подростков лежит на шезлонгах, а пожилой мужчина плавает кругами. После этого бассейн пустеет, и долгое время там вообще никого нет.

Наконец, я вижу знакомую фигуру – себя, идущую по кафелю, и наблюдаю за тем, как включаю музыку, которая льется из телефона в мои водонепроницаемые наушники, а затем кладу телефон на ближайший шезлонг поверх сложенного полотенца. Спокойная и не подозревающая о том, что сейчас произойдет, я подхожу к бассейну и ныряю.

Мое сердцебиение учащается в ожидании неминуемого. Я испытываю глупое желание крикнуть и предупредить саму себя. Я смотрю, как крохотная пловчиха рассекает бассейн в обе стороны, и понимаю, что это ровное движение вот-вот прервется.

То, что происходит дальше, выглядит на экране на редкость безобидно. Я просто ухожу под воду и исчезаю. Камера находится слишком далеко, а разрешение слишком слабое, чтобы разглядеть, что происходит на самом деле. Видны пузыри на воде и темная тень внизу, но понять, что на самом деле под водой два человека сцепились ни на жизнь, а на смерть, невозможно.