Оглавление

1. Моя Мерлина
2. Моя Мэрлина. Введение
3. I
4. II
5. III
6. IV
   1. V
7. VI
8. VII
9. VIII
10. IX
    1. Х
    2. XI
    3. ХII
    4. XIII
    5. XIV
    6. XV
    7. XVI
    8. XVII
    9. XVIII
    10. XIX
    11. ХХ
    12. XXI
    13. Заключение
    14. Мерлине от Яна
    15. Послесловие

Моя Мэрлина. Введение

Люди по природе своей несчастны.

Они всю свою жизнь занимаются тем, что ищут счастье, понимаете?

И не находят его. Точнее, находят, но снова теряют. Находят счастье, думают, что это оно и есть, а когда теряют, переубеждают себя, увериваясь в том, что это и не счастье было вовсе. Все счастливые люди, встречающиеся на вашем пути, счастливы временно. Так и умирают потом несчастными.

И вы так умрете.

Крепитесь.

Хорошо, если ваше очередное временное счастье будет не так сильно», чтобы, испарившись, иметь великую возможность стереть и вас с лица земли. Хорошо, если после очередной такой потери радужного мирка у вас будут силы жить дальше. Зависит это во многом от вас, насколько вы фундаментальная личность, насколько ваш характер стальной, а ум здравый. А еще это зависит от величины вашего очередного счастья, от того, насколько оно бесчеловечно и готово вас растоптать.

Хотя, что это я… Страху нагоняю, атмосферу гнетущую… История ведь о любви. А если о любви, то нужно понимать, что, хоть она, любовь эта, и бывает периодически несчастливой, но она просто не имеет права не нести в себе светлое, прекрасное и радужное, ну хотя бы местами. Или нет.

Историю эту рассказал мне мой давний приятель. Сколько мы с ним знакомы? Лет десять? Чуть больше? Артур (так его зовут) взрослый мужчина, состоявшийся в карьером плане, тридцати шести лет отроду, успевший когда-то жениться, завести двоих детей и даже уже развестись. Артур имеет большую квартиру на восемнадцатом этаже в центре нашего города N, большую черную машину за несколько миллионов (я такие называю гробовозками, хотя в народе их кличут внедорожниками), загородный дом на берегу реки, вдоль которой стоит наш город N и стабильный высокий доход от весьма известной в нашей местности сети гостиниц. Внешность у Артура средняя для его среднего возраста, ничем не выдающаяся, средний рост, средний вес, среднее сердце, да все у него среднее, как ни щурься, не найдешь за что его хвалить, разве что за черный кожаный кошелек и огромные литые диски, но это все на любительниц. Все, что нужно, у Артура есть, кроме любви. Как я думала, кроме любви…

Время весеннее. Но это была не та весна, когда пахнет только что пробившейся зеленью, слышен искренне радостный щебет птиц, и солнце такое ласковое и теплое. Не майская весна, в общем. Пристально, хмуро и даже сурово исподлобья на нас смотрел товарищ Апрель во всей своей серой слякотной красе, уже основательно сменивший промерзлый почти зимний март.

Я сидела за кухонным столом, задрав ноги на расшатанный стул, на нос надвинуты очки в толстой черной оправе, волосы собраны в неаккуратный пучок, напоминающий стог соломы, напротив стыл стакан кофе, а в руках грелась только сегодня купленная новая книга, источающая приятный запах (Набоков, если вам интересно). Смеркалось. Тучи обволакивали вечернее небо выходного дня. В моей небольшой квартирке на первом этаже старого панельного дома стояла приятная тишина, даже собака, обычно резвая, тихо сопела на коврике в коридоре. Ни что не предвещало нарушения моего уютного домашнего вечера, как вдруг стук в дверь. Да, это был Артур, как вы уже могли догадаться. Он стоял на пороге в серой шляпе с полями, с недельной щетиной, в заляпанном каплями грязи черном пальто и бутылкой красного в левой руке.

— Пройду? — устало и как-то очень уж печально буркнул он, глядя в пол.

— Конечно, — я отстранилась, дав ему проход.

Артур сделал шаг вперед, в квартиру, и только тогда я заметила черный пакет во второй руке. В нем звякнули бутылки — видимо, мой приятель был решительно настроен сегодня напиться, раз уж пришел с таким запасом.

Он скинул запачканные промокшие насквозь ботинки прямо посреди коридора, вручил мне свое пальто, от которого исходил не совсем понятный неприятный запах, в котором явно присутствовала примесь алкоголя и пота и чего-то еще, и двинулся по прямой, на кухню.

Я наблюдала за другом с неким недоумением, потому что обычно Артур ко мне без приглашения, тем более, в таком виде никогда за столько лет знакомства не являлся, между нами всегда была некая облачная субординация или что-то похожее на нее. А тут, видимо, совсем не к кому было прийти, вот и вспомнил сердобольную Настасью, как это делают и многие другие мои знакомые.

Артур грузно упал на тот самый расшатанный стул, который минутой ранее занимала я, отодвинул в сторону мокрой от апрельского дождя рукой моего Владимира Владимировича и примостил на его место свою шляпу, которая имела такой же помятый вид, как и ее владелец. Я села напротив, продолжая наблюдать, поймала взгляд его темно-карих глаз, которые были влажными, то ли от побившего их дождя, то ли от скупых наворачивающихся мужских слез.

— Выпьем? — дрожащим голосом произнес Артур. Голос его всегда был по-мужски приятным, даже сейчас, неестественно для своего владельца вибрируя, оставался привлекательным для женского уха.

— Ну, предположим, — произнесла я, приподнявшись за парой бокалов и штопором.

— Не задавай вопросов, Настя, — проговорил Артур, беря у меня из руки штопор, — сейчас я сам тебе буду все постепенно рассказывать, от самого начала и до сегодняшнего дня, времени у нас до утра, а то и больше. Вина я взял столько, что хватит с излишками. Если есть яблоко или кусок сыра, порежь. А на нет, и суда нет.

То ли в удивлении, то ли в ожидании, я приподняла бровь, послушно открыла холодильник, достала последнее яблоко и стала молча нарезать его на белую плоскую тарелочку. Артур уже раскупорил первую бутылку и разлил красное вино по бокалам, почти до краев. Я снова села напротив, пододвинув товарищу порезанный дольками фрукт и молча выжидающе смотрела на него.

I

Была суббота. Промозглая суббота начала декабря. Та декабрьская суббота, когда снег еще не успел выпасть, серый асфальт тротуаров и дорог источал леденящий холод, который зимний ветер подкреплял еще жестче. В нашем городе N стояла типичная для него зима, агрессивная, еще не смягченная пушистым или хотя бы мокрым снегом. А люди все ждали его и ждали… Ждал и я, кажется.

В ту субботу я шел по пешеходной улице, по той, которая называется Проспект N, в центре нашего города. Голову занимали мысли о налогах и не заключенных по разным причинам договорах, о персонале, который надо бы подсократить, о выручке от номерного фонда… О работе, в общем. О чем мне еще думать? Последние года два я только и думаю, что об обновлении номеров, тарифах с завтраком и без и о том, стоит ли урезать зарплату администраторам, чтобы поднять за их счет зарплату горничным или оставить все, как есть.

Я шел от бывшей жены в сторону дома, но решил свой путь немного разнообразить, сделав крюк по центру. Да, удивительно, но я двигался пешком, потому что машина осталась на работе, ведь пару дней назад мы с коллегами отмечали небольшой корпоратив в честь годовщины открытия моей первой гостиницы. Вот я и бросил свой автомобиль на гостиничной парковке, а сам двинулся домой на такси, потому что даже два выпитых бокала шампанского для здорового мужчины — это уже повод за руль не садиться. После корпоратива я на рабочем месте еще не был (приятный бонус владельца — являться на работу в то время, которое мне кажется удобным или нужным), поэтому и двигался сейчас пешим.

А что я делал у бывшей жены? Ну как что, вчера была моя пятница — время, которое я по праву могу проводить со своими детьми. Их у меня двое — шестилетний сын Марк и пятилетняя крошка Элечка. Папины радости. К моему большому счастью, в маму они пошли исключительно внешне (да, моя бывшая жена безумно красивая женщина). Характер оба моих чада взяли от дедушки по папиной линии, от моего отца, что является для меня большим счастьем, ибо дед у них был человеком, воистину, замечательным! Год назад столько слов в его адрес было сказано… На похоронах всегда говорят много хорошего. Но про моего отца и при жизни говорилось не меньше. Надеюсь, то что я вижу отца в своих малолетних детях — это не только воображение любящего сына, но и данность. Хотя в возрасте Марка и Элечки ничего не может быть определено наперед, я не слепец, я все это прекрасно понимаю, просто захотелось помечтать.

Извиняюсь, я свернул в другую сторону от истории, которую собираюсь рассказать. Такие маленькие казусы могут происходить периодически, так как я человек весьма непоследовательный, хотя всеми силами с этим борюсь.

Я уже дошел до конца пешеходной улицы, героически пробравшись сквозь все эти кучные скопления людей, в основном молодежи. Для меня это подвиг в каком-то роде, ведь я считаю себя тем еще социопатом, хотя нам свойственно преувеличивать свои недостатки, в надежде на то, что нас из-за них пожалеют, так мы привлекаем внимание.

Через дорогу напротив меня возвышался памятник великому русскому деятелю Столыпину, а за ним прятался вход в парк. Точного названия этого парка я припомнить не могу, но лично я его называл «липким», потому что во времена моего детства там были почти одни липы. Конечно, за тридцать с лишним лет многое поменялось, но в моей памяти название осталось неизменным.

Несмотря на переменчивый морозящий ветер, какая-то сила ностальгии, наверное, по детству, толкнула меня вперед, на пешеходный переход. Я перешел дорогу, шагая мимо машин, уступчиво остановившихся в нескольких метрах от заветных линий. Продвигаясь вперед мимо Столыпина, я по-детски кивнул ему — что-то вроде «здравствуйте». И вот я уже оказался за его высокой фигурой, моим глазам предстали те самые заветные черные вечно открытые ворота, украшенные коваными узорами. Этот парк заманил меня в детство. За железными прутьями, окутанными золотистыми лепестками, все было по-другому. Вокруг витал запах, похожий на цирковой, наверное, из-за стоек с поп-корном. Вдоль асфальтовых тропинок теснились зеленые деревянные лавочки, сбоку от каждой стояли урны для мусора, но отнюдь не самые обычные, ведь мастера постарались и усадили на них металлические фигурки маленьких лесных обитателей — белочек, зайчиков, бабочек, жуков-оленей, божьих коровок. За спинами сидящих на этих лавочках людей громоздились деревья: конечно, по-прежнему, много лип, но были теперь уже и сосны, и небольшие дубы, и стройные клены. Все деревья, кроме хвойных, стояли уже лысые, дрожащие от холода, ровно как и фигурно остриженные кустарники. Птиц было много, как и всегда. В основном воробьи и голуби. Их всех манили сюда кормушки, развешенные по голым ветвям. Если задрать голову, можно увидеть и беличьи домики, прибитые к стволам некоторых деревьев. Особо везучие даже могли покормить белок с рук, если пушистые того хотели. Парк был немаленький. На территории кучковалось несколько детских площадок, обновленных пару раз со времен моего детства. Фонтаны давно были отключены, спали, тихо ожидая возвращения теплых дней, которые разбудят их вновь для круглосуточной работы.

Я шел по голому асфальту, замедлив шаг, вдыхая морозный воздух с запахом моего детства, замечтавшись о чем-то, решил присесть. Засунув руки в карманы серого зимнего пальто, я брякнулся на лавку в самом центре «липкого» парка. Надо мной простирались голые черные ветви, атакованные такими же черными птицами. Под ногами была рассыпана крупа. Видимо, кто-то, кто отдыхал тут до меня, подкармливал птиц, возможно добродушная старушка или одинокий пенсионер. Действительно, голуби толпились совсем неподалеку, наверное, я их спугнул своим появлениям, а между их широкогрудыми телами шпаной прыгали воробьи, несколько штук, очень юрких и прытких. Они-то первыми и вернулись к своему прикорму, смелые.

Взгляд от кормящихся птиц оторвался как-то неожиданно и своевольно. Глаза, будто самостоятельно, без моего ведома, стали подниматься. Я уже смотрел перед собой. Просто так получилось. Мой взгляд через полоску асфальтовой тропинки упал на молодую девушку, сидевшую на такой же зеленой лавке. Из-под болотной шапки с огромным помпоном вылезали русые волосы, касающиеся плеч. Половину лица прятал теплый вязаный шарф. Голыми руками с длинными пальцами девушка держала книгу. Она уткнулась в нее так тотально, что, казалось, даже если сейчас разразится буря, или град застучит по ее голове, чтения она не прервет. А я, в свою очередь, тотально уткнулся беспомощным взглядом в нее. Конечно, я взрослый человек, я не стану твердить о какой-то мифической любви с первого взгляда. Но и то, какая сила приковала мои глаза к ней, я тоже сказать не могу. Наверное, меня поразило то, как она впивалась в эту книгу. Есть категория мужчин, которые любят умных женщин, ну или женщин, жаждущих стать умнее. Я всегда считал себя таким. Девушка с книгой в руках — это, честно признаться, зрелище от части возбуждающее. В тот момент я очень надеялся, что в руках моей ученой Афродиты не бульварный роман. Ну и учебник физики я там увидеть не хотел, нет, ведь я понимал, что глаза не будут так жадно пожирать формулы плотности или массы тела. Но вот как узнать, что она читает? Она неотрывна от своей книги. Да и я не могу на нее пялиться вечно в упор, в конце концов, это просто неприлично! Я отвернулся. Смотрел в сторону. Не знаю, сколько минут прошло. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как она читает на этой зеленой лавке в окружении морозного воздуха, ведь она тут сидела еще до моего прихода. Наверное, это меня и спасло — время. Недолго мне пришлось рассматривать пустоту, девушка зашевелилась, это я засек краем глаза. Машинально мое лицо дернулось, повернувшись прямо на нее. Она как раз захлопнула свою вожделенную книгу с загнутым в середине листом. Моя богиня ума и, надеюсь, еще и красоты засекла взгляд своего новоиспеченного поклонника. Она ответила на тот взгляд прямо, я бы даже сказал, пристально. Большие круглые глаза резко смотрели из-под надвинутой на лоб шапки по центру моей физиономии, которая, я уверен, выглядела тогда глуповато.

— Я заметила, что Вы смотрели, — вдруг неожиданно и достаточно громко произнесла она сквозь шарф, укрывающий губы Достаточно громко, чтобы я услышал.

Да уж, у меня не было иного выбора, кроме как остолбенеть, продолжая выставлять напоказ физиономию слабоумного вида.

Она продолжила:

— Но я была занята, как вы могли заметить, поэтому решила повременить с приветствием, — ее тон был по-юношески дерзок и нагл, но не воинственен, — думала, может вы перестанете пялиться и уйдете. Пялиться вы на время перестали. А вот уйти… — она вздохнула через шарф морозный воздух и продолжила, — Ну раз уж ваши глаза сами ко мне приковались, пришлось заговорить, — моя незнакомка пожала плечами, достала из-за спины маленький кожаный рюкзачок и хотела, было, убрать книгу.

— Подождите! — я резко, словно автоматом, поднялся с лавки и протянул руку навстречу таинственной особе, чьего лица я так и не узрел из-за злополучного шарфа.

Меня поднял мой инстинкт, инстинкт размножения, как обозначил бы его товарищ Фрейд, инстинкт, который толкал меня узнать, что за зеленая книга была в руках у моей собеседницы. Желать или не желать? Да, в данном случае вопрос был именно в этом. Почти шекспировский выбор.

Юная особа смотрела на меня в неодобрительном недоумении. По крайней мере, именно это говорили ее глаза. Я оробел.

— Я хотел бы узнать, что Вы читаете, — уже менее смело, чем секунду назад произнес Артур, похоронивший только что в себе самца из-за своей робости.

Заранее извиняюсь за очередную нелепую привычку — говорить иногда о себе в третьем лице. С этой заразой я тоже старательно борюсь.

— Достоевский, — твердо произнесла юная особа, все же убрав книгу в свой рюкзачок.

Девушка, читающая Достоевского — это опасно. И хоть эта мысль устроила секундную бурю в моей голове и даже попыталась там фундаментально примоститься, я был уже сражен, хотя, возможно, сам еще того не знал.

Так случилось знакомство вовсе не самца Артура с его самой всепоглощающей страстью в жизни.

II

Я, ведомый какой-то мистической силой, непонятной моему разуму, двинулся прямиком в сторону моей теперь уже собеседницы через полоску серого асфальта между нашими лавками.

— Девушка, которая читает Достоевского — это сильно, — произнес я, благо, ума мне хватило, чтобы не говорить, что это опасно, как секунду назад шепнуло мне мое подсознание, — и достойно уважения, — решительно добавил я, — особенно в вашем возрасте, — я было осекся, но, все же произнес и это.

— А откуда вы знаете, что обычно читают в наше время девушки в моем возрасте? — собеседница приподнялась с лавки, оттянув от лица свой злополучный шарф, который так долго прятал от меня мою Афродиту с недюжим умом и богатым внутренним миром, в чем я был уверен. — Вы какой-нибудь профессор в каком-нибудь N-овском ВУЗе?

Наконец-то ее губы и носик предстали моему взору, полностью закончив образ ее прелестного лица. Губы, как наливные сочные вишни, такие пухлые, обрамляли маленький ротик этой юной особы. А носик, такой аккуратный и чуть вздернутый, подчеркивал ее молодость. Несколько секунд я завис своими похотливыми глазами на ее дивном ротике, но вовремя одумался, чтобы не вызвать нелепых подозрений и издевательских смешков.

— Нет, не профессор, — сказал я, наконец оторвавшись, — но и я когда-то был вашего возраста, а значит, общался и с девушками вашего возраста.

Она засмеялась, в звуках ее удовольствия я отчетливо слышал саркастические намеки. Рюкзак уже был накинут на плечо, и она двинулась вперед, шаркая тяжелыми черными ботинками по тропинке, поверхность которой казалась хрупкой под натиском нарастающего морозца. Я поплелся за ней, потому что мое тело уловило в ее движениях призыв «пошли, я не против». Да и пару шагов спустя она продолжила диалог:

— Ну раз ты не профессор, то и «выкать» тебе не обязательно, — ее губы покрывала улыбка, буквально манящая, — хотя я тоже уже не студентка.

— А кто ты? — искренне заинтересовался я, продолжая идти рядом с ней.

— Мэрлина.

Я промолчал. Попытался вразуметь, что значит это ее «Мэрлина», имя или, может, какая-то новая профессия, скажем, в бродячем цирке. Она поняла, что происходит в моей голове, и добавила:

— Зови меня Мэрлина.

— Это имя у тебя такое?

Она кивнула, локоны русых волос прыгнули на плечах.

— Прямо по паспорту?

— Хм, то, что ты не профессор, я уже поняла. Стало быть, следователь?

Моя таинственная попутчица явно была недовольна реакцией ее почти уже слуги, совсем уже покорного.

— Нет-нет, что ты! — я судорожно замахал руками. — Просто имя такое необычное, звучное, не встречал…

— А сам-то? Кто? — перебила Мерлина.

— Артур.

— Ну, хорошо, что, скажем, не Саша.

— А чем тебе не угодили Саши? — я спросил, предвкушая историю о каком-нибудь гадком бывшем, но все оказалось проще.

— Потому что Саша — это, наверное, самое распространенное имя в современной России, — твердо заявила Мерлина, — поэтому я не люблю Саш. И следователей, — добавила она, серьезно выстроив брови над дугами красивых, как оказалось, серых глаз, — так что хорошо, что ты не следователь.

Мы продолжали идти бок о бок с этой таинственной особой вглубь по парку. Кажется, она направлялась к выходу. Да, ее общество вдохновляло меня вдыхать морозный воздух настолько, что даже зимний ветер, который внезапно поднялся, меня не смущал. В мыслях Мерлины и рядом не было всего того, о чем думал я. Ни дороги домой, ни пути на набережную. В голове Мерлины, как окажется потом, вообще редко бывает такая бренная рутинная информация, голова Мерлины настроена совершенно на другой лад.

— Кого еще ты не любишь, Мерлина? — я продолжил разговор, нарочно назвал ее по имени, хоть оно и было достаточно длинным, хотел укрепить завязавшийся между нами узелок общения.

Но эту девушку не проведешь, она, будто сенсор, который чувствует, слышит, видит все, если ей это, конечно, интересно. Она поняла мою фишку с именем, потому что меня выдал деловитый и заинтересованный тон, которым я озвучил последнюю фразу. Я прочел это в ее лисьем взгляде, мельком брошенном в мою сторону. Мерлина ухмыльнулась, причем весьма самодовольно, и ответила:

— Если ты окажешься тем, кого я не люблю, АРТУР, — имя она нарочно подчеркнула интонацией голоса, — я просто перестану с тобой говорить.

Прямолинейная, ничего не скажешь. Себе на уме. Необычная, как и ее имя. Так легко пошла на контакт со странным мужиком, который нагло за ней увязался. Причем, я явно видел, что не вызываю у нее симпатии. На влюбчивую в абы кого дурочку она не смахивала. Самый верный вывод — просто Мерлина коротала время с незнакомым человеком, чтобы было нескучно. Ну и доминировала. Ей явно нравилось ощущать свое превосходство над представителем сильного пола, еще и старшего возраста. Ох уж эта Мерлина…

Шли мы так, словно нас соединяло не пять минут, а пять лет, не легкого знакомства, а тесной дружбы. Немного болтая ни о чем, немного помалкивая, расставляя по местам все вазочки на полочках в наших головах. Как вышли из «липкого», я и не заметил, слепо и ведомо шагал за Мерлиной по путям, которые давным-давно были проторены ей для себя самой. Казалось, я узнал о ней все, не узнав ничего. Всю дорогу со мной говорило мое сердце, шаг в шаг отдаваясь в голове, говорило со мной о Мерлине.

Я опомнился в окружении старых двухэтажек в центре нашего города. Бледно-желтые, грязно-розоватые, они скучковались, образовывая свой особый райончик благодаря ауре собственной старины. Казалось, эти древние жилые домишки даже людей приволокли своих собственных, из прошлого. Во дворе одного из них мы и остановились.

«Хороший выбор», — подумал я, снова удивившись решению Мерлины, которое тоже характеризовало, как мне казалось, какую-то из ее частичек.

Атмосфера была многозначительная. В этом дворике с кривоватыми лысыми деревцами и покосившейся лавчонкой пахло так, будто запах таил в себе галлюциноген, открывавший перед глазами картину тридцатых годов. Хотя я в том историческом периоде не смыслю, знаю о нем, разве что, из учебников истории и рассказов деда, но мне показалось, что сейчас я именно в нем, именно там, я видел его. Один единственный подъезд бежевато-серого дома был прикрыт покоцанной деревянной дверкой, которую чуть шевельни, заскрипит на весь двор, окаянная. У лавки мусорное ведро, вынесенное, видимо, из квартиры одной из местных пенсионерок, борцов за чистоту и уют в родном до мозга костей дворе. У ведра кошка, чья расцветка просто кричала о том, что зовут ее Мурка и никак иначе. Вялая песочница с давно облезлым грибочком говорила, что в этом доме, как и в похожих соседних, даже живут маленькие дети.

Именно тут, на этой косоватой лавчонке Мерлина решила приземлиться. Я стоял напротив и наблюдал за тем, как девушка, уже удобно усевшаяся, сняла с плеча свой рюкзак, открыла его и достала бутылку с содержимым золотистого цвета, полуопустошенную, без этикетки. Тонкие длинные пальцы обхватили пробку, отвернув ее. Мерлина прильнула пухлыми обветренными губами к горлышку и отпила.

— Что ты пьешь? — спросил я.

— Медовуху. Хочешь? — она протянула мне открытую бутылку, которую уже хорошенько опустошила.

Я, как человек весьма брезгливый, хотел, было, отказаться принять столь нескромный дар от совершенно незнакомой девушки, но мой взгляд снова пал на ее губы, большие и чувственные, и я, как какой-то подросток, несмотря на свои «за тридцать», решил согласиться, только лишь для того, чтобы получить от нее косвенный поцелуй. Таково было желание, которое во мне породил романтик, только что очнувшийся от долгого сна.

Моя рука, слегка подрагивая, потянулась за этим желанным сосудом. Да, когда я брал бутылку из рук Мерлины, банально, но факт, я прикоснулся своим трепещущим мизинцем к ее холодному шелковому пальчику. Внутри все сперло. Одно мгновение длилось то прикосновение, но я выучил тот кусочек тела Мерлины от и до, наизусть. Нежность, гладкость, температуру и даже отстраненность, которую ее пальчик демонстрировал покорному слуге Артуру, готовому уже было облобызать его со всей мыслимой и не очень страстью.

Для меня самого, точнее для разума моего, было еще непонятно, своя Мерлина или чужая. Стоит ли пить с ней из одной бутылки, трогать ее руки, дышать запахом ее духов, в конце концов, таких непривычных для обоняния, видимо потому, что они были дешевыми, а не как я привык. Да, я был ценителем женского парфюма. К этому меня сначала приучила жена, чьи вкусы были весьма избирательны, а потом и любовницы, которых я выбирал не ниже определенного уровня. Мерлина же брызгалась чем попало столь естественно! Натуральный запах ее кожи просто не оставлял выбора ее туалетной воде — той приходилось благоухать, как весеннему ландышу на рассвете на лесной опушке. И как бы мой разум не сопротивлялся, стены его обороны падали перед истерическим биением сердца, которое кричало: «Пей! Трогай! Нюхай!»

Я сделал глоток медовухи. Вкус на моих губах был так сладок. Мой мозг буквально обволокла уверенность в том, что сладость эта происходила не от напитка, а от той, кто пил его до меня. Мне доводилось и раньше пробовать эту разновидность алкоголя, но такой изумительной, как сейчас, в ту пору она не была.

— Ты любишь медовуху? — спросил я, возвращая бутылку.

— Да, — Мерлина уже закрывала крышку, — мой любимый алкоголь. Такой вкусный. Так ласково пьянит мозг в отличие от других. Но пью я ее крайне редко.

— Почему же? — я позволил себе присесть рядом на косую лавочку.

— Потому что денег нет, — Мерлина саркастически выставила напоказ свой язык, явно поддразнивая меня, — она вдвое дороже того же пива. А если я хочу напиться, то предпочитаю цену качеству. Медовуху же покупаю строго для души, чтоб побаловать себя.

О, я готов был тогда скупить все литры этого напитка в близ лежащих пивных магазинах. Но мой порыв вовремя остановили правильные качества: умение сдерживаться и вести себя прилично. Я решил, что эту девушку нельзя пытаться купить. Надо действовать как-то иначе.

Мерлина же поднялась с лавки, отряхнула заднюю часть бедра и вскинула рюкзак на плечо.

— Спасибо, что проводил, — она двинулась в сторону того самого единственного подъезда с обшарпанной дверью.

Я смотрел не удивленно, нет, скорее ошарашено. Она прочитала все эмоции в моем взгляде. И то, что я был удивлен, что пристанище моей девы находится в столь убогом помещении, и то, что моя дева меня сейчас же покидает.

— Если хочешь, приходи ко мне пить чай. Правда у меня ремонт и тараканы, но чай, все же, отменный, — моя Мерлина пожалела меня, как любая настоящая девушка, она не могла выносить столь жалостливых глаз, какие были у меня в тот момент, — естественно, в другой раз.

Мерлина скрылась за толстой коркой старой деревянной двери, а я, как конченный дурак, так и остался стоять посреди древнего советского дворика.

III

И вот после очередного краха на поприще любовных игрищ ты вновь зарекаешься, что больше ни-ни, любви, мол, нет, еще раз и ни разу. Живешь себе, задрав горделиво нос кверху, кидаешь на противоположный пол взгляды, наполненные лишь скептической оценкой и отсутствием чувств… Как вдруг… Появляется кто-то, кто, словно острым ногтем указательного пальца отскрёбывает с твоего, казалось, зачерствевшего сердца корку, оголяя мясо, которое все еще способно кровоточить, выделять лимфу. Поначалу ты, словно под опиумом, теряешься в забытьи, завалив хламом романтики прошлый горький опыт. Вникаешь при каждой встрече в глаза, смотрящие в твою сторону, улавливаешь каждую интонационную подвижку слова, которое пускает этот новый кто-то в твой адрес при вашем разговоре, ожидаешь встречи, хоть мимолетной. В общем, начинаешь все заново. Таков уж человек, ты никуда от этого не денешься. Но вот, вновь наполненный романтическим воодушевлением, ты узнаешь нечто, что снова разобьет, нет, размозжит твои чувства о холодный и жесткий бетон реальности. Например, случайно узнается, что твоя мнимая новая вторая половинка уже кем-то занята. Особенно болезненно, если этот кто-то будет хуже тебя. Тогда вопросы «как?» и «почему?» будут тяжелым чугунным молотом отбивать в твой разум, оставляя в нем отзвуки лютой боли. Или окажется, что ваши разговоры так теплы и кротки, потому что этот кто-то нашел в тебе лишь друга, которого так долго ждал и звал. Для него эта дружба может быть чем-то дорогим и ценным. Но для тебя это ЛИШЬ дружба. Или окажется, что этот человек просто чуток, добр и вежлив душой, а ты за бельмом опьяняющего чувства надумал себе уже целые сюжеты самых острых и волнительных историй о вашем будущем. В общем, много что может свалиться на твою голову озарением, разбивающим в пух и прах все твои новые надежды и мечты о романтике и влюбленности. Не важно, что это будет. Важно, что череда событий, разбивающих твое сердце, вновь повторится. И ты снова будешь зарекаться и обещать себе, что ни-ни, любви, мол, нет, еще раз и ни разу. Ты будешь уверен, что в этот раз сдержишь обещание, потому что хватит тебе уже терпеть боль разбитого сердца, надоело его зашивать, ведь места нет уже живого, одни нитки, все штопано. Скрепя зубами, впивая ногти в ладони, дома ночью в одиночестве ты разрушишь очередную иллюзию любви в своем сердце. До тех пор, пока это не повторится снова. И проблема не в этом. Проблема в том, что для таких жизненных путей существует некая развилка… Либо в конце всех этих круговоротов ты поймаешь за хвост свою золотую рыбку, ну ту, которую зовут Любовь До Гроба. Либо ты настолько очерствеешь, нет, станешь камнем, который уже не расковыряешь ногтем чьего-то указательного пальца, и этот каменный циник уже никогда не сможет дождаться настоящей любви и познать с ней счастье. И вот в чем настоящая проблема — дождаться, не став циником.

Я думаю, эта история всем нам знакома, или хотя бы многим. Тем, кто спотыкался о любовные камни, уж точно знакома. Я был весьма влюбчивым ребенком, начиная со средней школы. Помню, как девочка с веселыми бантиками на двух вечно завитых хвостиках крутила мной, Артушкой, как она любила меня называть, целых два года, пока не взялась за спортсмена Вовку, красавца по сравнению со мной. Так о широкие Вовкины плечи разбилась вдребезги моя первая любовь. Я тогда много плакал, бил кулаками неживые твердые предметы вроде стен и дверей, зарекался мамке, что после этой крыски, как я тогда обиженно отзывался о той девчонке, я больше на этих всяких профурсеток вообще смотреть не буду. Было больно. Такова первая детская неудавшаяся влюбленность. Потом уже в выпускном классе в самом начале учебного года, золотое сентябрьское солнце открыло мне глаза на новую девицу, отличницу Лиду, которую я раньше никогда не замечал. Прокрутил я с Лидой до поступления в университет. Мы выбрали разные ВУЗы, но продолжали встречаться, пока Лида не нашла себе на своем факультете нового хахаля. Расставание было болезненным. Тогда я ушел в загул — месяц пил. Ох, сколько паленого алкоголя прошло в те дни через мои внутренние органы. Но ничего, обошлось. Забывался после запоя еще долго, но уже более приятными способами, в объятиях сокурсниц. И хотя после Лидки я снова зарекался, что на баб смотреть не буду, одна из тех утешительниц меня смогла окрутить. Она была самой видной девицей на всем курсе. А я — самым перспективным пареньком, за что спасибо моим мозгам и папиным деньгам и связям. Моя новая пассия отлично это понимала. Она решила поменять свою красоту (большую грудь, тонкую талию, округлые бедра, густые черные волосы, длинные ноги и тонкие прямые черты лица) на мои будущие деньги. Хотела создать такой симбиоз и жить долго и счастливо. Но я был не готов. Тогда она решила подсадить меня на страшный крючок, с которого порядочный мужчина не соскочит. Она сказала, что беременна. Не буду вдаваться в подробности, но быстро выяснилось, что новость о грядущем отцовстве — полная ложь. Так моя очередная любовь разбилась о корысть и вранье одной красивой хитроумной стервы. И снова пьянки, гулянки… В общем, обезболивал свое изнова раненное сердце сладкими анестетиками греховности. Последующие случайные связи уже не были любовью и вообще не имели намеков на что-то серьезное. Я зарекся, что с этими всеми мегерами, от которых одни беды, я связываться не хочу и не буду. Это продолжалось долго. Пока я не встретил свою жену, которая с тех пор мне успела стать и будущей, и бывшей. Эта сильная женщина буквально вдолбила, сама того нехотя, в меня уверенность того, что это уж точно настоящая любовь, последняя, до гроба. Свадьба, первая настоящая моя свадьба, эту уверенность еще туже во мне зацементировала. А уж рождение Марка, а потом и Элечки эту уверенность во мне сделало непоколебимым. Но ничто не вечно… Мы развелись. Я не хочу сейчас углубляться в причины этого развода и вообще во всю эту мою семейную историю, просто мы развелись и в один миг стали с моей бывшей женой чужими людьми, которые видятся и ведут диалог только лишь из-за наличия общих детей.

Так вот, после этого развода я был уверен на 101%,что стал тем самым циником, о котором упомянул раньше. Я был уверен, что больше мои глаза не заволочет туман, что слух не сотрясется от звона, что руки не затрясутся от тяги.

Но вот забава, вот беда… Уже который час я сижу в своем огромном черном кресле в кабинете, заваленный какими-то коммерческими предложениями и черт знает чем еще, и думаю о Мерлине.

Шел второй день с тех пор, как за Мерлиной захлопнулась старая тяжелая подъездная дверь. Помню, как постоял в том дворе какое-то время, как побрел домой, как проспал очень долго, как все свободное и не очень время думал о Мерлине. Я думал о ней, как о наваждении, сбившим меня с ног и разрушившим все вокруг, но это было так приятно. Что это такое? По Фрейду это играл инстинкт размножения, ввиду которого старик Артур влюбился в молодуху. Так бы обозначили мою ситуацию всякие циники. Я знаю это, потому что и сам обозначил бы чью-то похожую ситуацию точно так же несколькими днями ранее. Люди, чье сердце еще не превратилось из цветка в камень, сказали бы, что это любовь с первого взгляда. К такому ответу склонял скептика внутри меня и недавно проснувшийся, нет, скорее воскресший, романтик. В любом случае, покой я потерял. Я завис. Завис на этих мыслях о Мерлине, девочке в шапке с помпоном и громоздких ботинках.

Интересно, мне с ней вообще что-то светит? Может, я напрасно мечусь тут из угла в угол из-за какой-то незнакомой чудоковатой девчонки? Я взрослый уравновешенный мужчина, и пора мне, пока не поздно, взять себя в руки и выбросить из головы всю эту околесицу вместе с ее главной героиней.

Мои тяжкие думы перебил стук в дверь.

— Артур N-ович, Вас ожидает женщина, пришла по вакансии заведующей отделом кадров.

То была моя помощница Галка. Серьезная дамочка, честно говоря. Но сейчас мне до ее серьезности не было никакого дела. Я вскочил, сдернул с вешалки пальто и на ходу выпалил тревожным, но радостным голосишкой:

— Пусть ожидает! Меня ни для кого нет!

Я промчался мимо Галки, хлопнув дверью своего кабинета. И был таков.

Вот я уже еду по центральным улицам нашего города N на своей машине. Еду в сторону того самого двухэтажного старого дома, который скрыл от меня мою Мерлину. Несложно понять, что циник внутри меня был отправлен в нокаут. Видимо, романтик очень хорошо выспался и набрался сил, а теперь доминирует и властвует в моем внутреннем мирке. Я уже чувствую, как там идет перестановка мебели, если не капитальный ремонт.

Мерлина сказала, что я могу зайти к ней на чай… Я остановился, припарковавшись наспех на тротуаре, чтобы купить к чаю пирожных, не идти же с пустыми руками. Пара минут, и свежайшие эклеры в розовой коробочке были уже у меня в руках. Я нырнул в машину и направился дальше. Тот самый квартал. Встречай меня, старый двор, я приехал! Припарковался кое-как и кое-где, вышел. Пройдя мимо ненужных домов, я направился к тому, где живет моя Мерлина. Но что если… Мерлины нет дома? Подожду. Так, стоп! Я же не знаю, в какой квартире она живет! Вот дурень, совсем мозги заплыли. А я ведь уже подошел к тому самому зданию. Обойду его, и перед глазами уже встанет тот самый подъезд. Куда я иду? Дурак… И я зашел во двор. Во двор того дома, в котором жила та девушка, чьей квартиры я даже не знаю. Зашел, готовый, как школьник, ждать ее на косой лавке, хоть до завтрашнего утра, лишь бы эклеры сохранили свою свежесть.

Сидит. Она. На той самой лавке! В той самой шапке! В руках, кажется, та же книга. Уткнулась, читает, не замечая мира вокруг себя. Хоть ядерная бомба взорвется на горизонте — эта девушка не оторвется от своей книги. А я уставился на нее, на мою Мерлину. Я бы тоже не заметил взрыва ядерной бомбы — так пленила мой взгляд эта девушка.

— Ох уж эти читающие девки, с придурью они все, беды от них жди, — за моей спиной послышался старческий мужской голос.

Я обернулся. То был дворник, типичный пожилой дворник, с метлой, седыми усами, грязным зеленым фартуком на темно-синей фуфайке.

— Папироски не найдется? — прохрипел он.

Я протянул ему пачку «самца» с последней сигаретой и направился к Мерлине. Наверное, этот дворник хорошо знал девушку, чей двор он периодически мел. Наверное, он знал, что говорит. Но я не придал значения. Я направился к Мерлине. А ведь его слова отпечатались в моей памяти… Не спроста.

— Привет, я пришел на чай.

Несчастный мужчина стоял над читающей девушкой, дрожащей рукой протягивая ей розовую коробочку с эклерами. Мерлина подняла голову, но я отчетливо видел, что в планах у нее этого не было, уж больно она вросла к моменту моего прихода в эти книжные страницы.

— Достоевский кормил понемножку, дразня аппетит. Теперь же голод так велик, что оторваться от книги уже видится невозможным, — произнесла Мерлина ровным тоном.

Я видел, что она не хочет меня обижать. Но в книгу она, действительно вросла, отрываться ей, видимо, было болезненно. «Незваный гость хуже татарина» — эта поговорка подходит к ситуации на полторы сотни процентов. Мерлина снова уткнулась в книгу. Благо, оставалось немного, страниц пятьдесят, может, чуть больше. Я готов был подождать. Сел рядом с ней на лавку, между нами поставил заветную коробочку, чтобы исключить возможность подвинуться к этой девушке поближе, так боялся разозлить ее, если нарушу ее личное пространство.

— А что, если бы я не сидела тут? Пошел бы по квартирам?

Книга громко захлопнулась на первом звуке первого слова, произнесенного устами Мерлины. Сколько я тут просидел, смотря то вперед на — обшарпанные перила песочницы, то вверх — на грязноватого цвета облака, плывущие по беспокойному небу, то еще куда-то… Мерлина дочитала быстро, хотя старалась она явно не ради меня.

— Я бы подождал тебя здесь.

Между нами все еще стояла та розовая коробочка, как мнимый символ некоего барьера. Даже в начавшемся диалоге я ощущал эту невидимую кондитерскую стену межу нами, специально мною возведенную из-за затаившейся внутри трусости.

— А если бы я не вышла день?

— Я бы не стал ждать день, — мой ответ прозвучал, казалось, уверенно, но в голове какой-то черт, видимо, сидящий на моем левом плече, ехидничал, мол, стал бы, еще как.

— Ладно, раз уж я тебя позвала пить чай, то пойдем, — тон ее был не очень довольным, потому что мой ответ не удовлетворил ее эго. Девушка встала, сунула книгу под куртку и пошла к той самой злосчастной двери, которая виделась мне врагом номер один в день нашего с Мерлиной расставания.

Я следовал за ней. Коробочку свою не забыл, хранил ее бережно, как зеницу ока. Мы зашли в подъезд. Света не было, только сквозь окна лестничного проема пробивались слабые солнечные лучи, еле выглядывающие из-за плотных декабрьских облаков. Запах стоял тяжкий и фундаментальный. Он говорил о том, что в подъезде живут чистоплотные люди старой закалки, моют лестницу, стены, следят за порядком, но они стары, как и каждый кирпичик, каждая капля краски на стенах этого здания. Да, пахло устоявшейся старостью.

— Не упади, — предупредила спутница, поднимаясь вверх по ступеням, которые сама знала наизусть.

Я старался следовать ее совету, борясь с покатостью лестницы и отсутствием освещения. У меня получилось. Не ударил в грязь лицом.

На втором этаже мы встали перед очередной деревянной дверью. Спутница загремела связкой ключей. Несколько секунд, замок уступил, дверь отворилась.

— Проходи.

Рыжие полы общего коридора заскрипели под нашими ногами. Особенно громко (громче, чем мои) застучали ботинки Мерлины по этому многолетнему дереву, тух-тух-тух… Девушка зашагала к очередной двери, ее спутник следовал хвостом. Запах общего коридора, устаивавшийся тут много лет, спирал нос. Очередной замок отворился, пропуская хозяйку квартиры внутрь, я следовал за ней. Темный коридорчик: длинная вешалка для верхней одежды вдоль стены, низкая тумбочка для обуви, к слову, забитая этой самой обувью до предела, грязный полосатый коврик на входе, высокие стены, в потолке обнаженная одинокая лампа без люстры.

Мерлина скинула с себя куртку, повесила на ту самую вешалку. Ботинки кинула в угол и направилась к проходу, видимо, на кухню, сказав:

— Следуй моему примеру.

Я так и сделал, только ботинки свои не раскидал, а аккуратно поставил возле тумбочки, думая, что девушка, пленившая мое сердце, оказалась, на удивление, неряшливой. Об этом говорило не только то, как она раскидала ботинки, но и состояние ее квартиры. Начиная с коридора, который не пылесосили, ну, по крайней мере, не меньше месяца. Проследовав за хозяйкой, я оказался на кухне. Картина перед моими глазами была не самой ясной и чистой: пожелтевшие кружевные занавески, несколько лет назад бывшие белыми, прикрывали деревянное окно, с которого так и норовила сбежать давно полопавшаяся краска; возле настенных часов красовался жирный рыжий таракан, явно чувствовавший себя хозяином помещения; в раковине посуды было немного, две тарелки, два стакана, но мытья они пока не дождались.

Я привык к порядку. Мужчина, чья бывшая жена терпеть не могла наблюдать соринка на коврах в своем доме, просто обязан был приучиться к порядку. И порядок мне нравился, поэтому после развода я нанял уборщицу, пожилую добродушную женщину, которая приходила в заданное ей время и держала мою квартиру в чистоте и порядке, создавая там желанный уют.

Мое первое впечатление от места, в которое привела меня эта юная особа, было просто выгравировано на гладковыбритом лице. Мерлина все заметила.

— Оправдаюсь один раз, — начала она, ставя чайник на плиту, — у меня ремонт, и я не вижу смысла драить эту палубу, пока все то ледовое побоище в комнате за стеной не завершится. А про тараканов я тебя предупреждала. Этого зовут Адольф, — Мерлина кивнула в сторону упитанного наглеца на стене у часов.

Я, было, открыл рот, чтобы начать оправдываться, но хозяйка перебила:

— Не надо сейчас отнекиваться. Твое лицо просто кричало, что я неряха. Кстати, да, еще та неряха! Отрицать бесполезно, — на ее лице еле мелькнула таинственная улыбка, говорящая о том, что она гордится своими недостатками.

Чувство, одолевшее меня в тот момент, было столь несвойственно моей натуре: стыд за то, что кто-то неряха, а я — нет. Вот как грозно и всеобъемлюще ломала меня изнутри эта таинственная молодая девушка, переворачивая все мои фундаменты легким взмахом чуть подкрашенных ресниц.

Мое погружение в угрызения совести перебил свист чайника. Хозяйка выключила плиту и открыла скрипучие дверцы подвесного шкафчика. Передо мной на стол были выставлены несколько золоченых пакетов с рассыпным чаем. Я немного смыслил в этих напитках, поэтому надписи на этикетках меня удивили — у этой девушки правда был вкус, чайный вкус, и любовь к этому напитку. Улун, ройбуш, белый трех видов, зеленый двух, черный пяти! И на десерт — пу-эр, мое любимое чайное лакомство… И все эти пакетики были выходцами из самого лучшего чайного магазина нашего города N. Я сам там порой отоваривался, правда, не с таким энтузиазмом и познанием.

— Выбирай, — протянула Мерлина, глазами кивая на свой личный прилавок бесплатных пробников.

Да, знаю, пу-эр я люблю. Но не стал. Я решительно предоставил выбор ей, желая выведать, куда падет стрелка ее вкуса. Черный с какими-то добавками. Ну-с, посмотрим. Хотя я уверен, что мне понравится — так сильно к тому времени я уже был окутан в эту тягучую, липкую, но такую приятную паутину больше, чем симпатии.

Мерлина ложечкой закинула часть содержимого пакетика с позолоченными узорами в стеклянный чайник, который достала с полки над кухонным столом. Чистота чайной посуды, которая стояла перед нами, подчеркивала ее любовь к чаевничеству еще больше. Кипяток обволок содержимое чайника, и восхитительный аромат цитруса и какой-то кондитерской сладости прокрался к нашим носам.

Честно сказать, коробочку с моими пирожными Мерлина открывала без особого желания. Она объяснила это тем, что не хочет портить сладостями вкус чая, который от них приглушается, но из вежливости она, все же, откроет и даже поест вместе со мной принесенное угощение.

Чай был уже разлит по чашкам. Горячий и ароматный парок витиевато и еле зримо устремлялся вверх, щекоча носы своим манящим ароматом.

— Ты знаешь, мне кажется, надо пить больше чая. Это решает многие проблемы, — сказала Мерлина, сидящая напротив меня, задрав ноги на стул, и отхлебнула немного из своей небольшой и белой чашки, такой же, как у меня.

— Какие, например?

— Например, нехватки тепла.

После мы с Мерлиной молчали. Я тоже пил чай. Вкус плотно заваренных чайных листьев, апельсина и горького шоколада обдавал всю полость рта. Мне понравилось. Я думал над ее словами. Она — над чем-то еще.

— Ну что, я выполнила свое обещание? — спросила Мерлина после того, как мы допили.

Я кивнул.

— Тогда пошли на выход, я тебя провожу, — она встала из-за стола и двинулась прочь из кухни.

Эта девушка стреляла словами резче, чем автомат во время боя с врагом.

Я вышел следом. Чашки, чайник так и остались стоять на столе. Моя коробочка с недоеденными пирожными тоже — на пир тараканам.

На полу у закрытой двери комнаты я заметил собачью игрушку (резиновый розовый мячик с шипами) и недообглоданный мосол. Мерлина тут же пояснила:

— У меня есть собака, но сейчас она у мамы, сегодня заберу.

— А ремонт покажешь?

Мерлина усмехнулась:

— Было бы что показывать, но мне не жалко, — она распахнула дверь в комнату.

Вот что предстало моему взору: наголо ободранная комната (потолок и высоченные стены), все прошлые обои были удалены из помещения, поэтому я не мог представить себе, каково тут было раньше; полы, представляющие собой те же рыжие крашеные деревяшки, что и в коридоре, запылены, захламлены; комната представляла собой груду мусора; мебель, довольно старая, имеющая умирающий вид, была выставлена в центр (письменный стол, стул, пара табуреток, диван, кресло и старый лакированный шкаф); но площадь у комнаты была неплохой, если все грамотно обставить, то будет просторно и уютно. Интересно, а где же она спит?

— Посмотрел? — не дождавшись моего ответа, Мерлина захлопнула дверь, — а теперь пошли, одевайся, обувайся.

Я сделал все, что она сказала, вот мы уже стояли на улице, холодной и серой.

— Что ж, давай прощаться, Артур, — утвердительно, не вопросительно сказала эта прямая натура.

— И что ты будешь сейчас делать? — спросил я, надеясь урвать еще немного от ее времени.

— Я пойду в книжный магазин.

— А можно с тобой? — глаза мои в тот момент, наверное, были, как у уличного щенка, молящего о косточке.

— Нет, — Мерлина улыбнулась, на удивление ласково, — поход в книжный магазин — дело весьма интимное. Я люблю это делать одна. Получаю от этого удовольствие. Но мы обязательно встретимся еще, — тут же успокоила она, — например, следующие выходные. Как тебе?

Я радостно кивнул.

— Тогда давай встретимся в том парке, где тогда? Знаешь, на восточном его конце есть вполне выделяющийся холм. Там — большие пеньки под липками, ну такие, дубовые вроде, ненастоящие.

Я закивал еще пуще.

— Ну вот там и встретимся. Пусть это будет воскресенье. Четырнадцатого числа.

На том мы и разошлись. Я пошел в свою сторону, Мерлина — в свою.

И время потянулось…