ГЛАВА 1. Взросление ума
Вступление
Эта невыдуманная история произошла (или могла произойти) в удивительной стране, которую мы условно назовём Россия. Да-да, слово «Россия» обладает, пожалуй, самым подходящим сочетанием звуков для передачи высоких и благородных человеческих чувств и в то же время оно притягивает внимание читателя своей роковой, бесшабашной устремлённостью в будущее. Иными словами, страна «Россия» (уклад, звук) — именно то, о чём написана эта книга.
Великий гимнограф красоты Сергей Есенин как-то записал:
«Россия! Какое красивое слово! И роса, и сила и синее что-то…»
Действительно, если вслушаться в целостное звучание «иероглифа Россия», нам откроется его прикровенная семантика.
К примеру, произношение слова начинается с долгого «разлапистого» звука «Ро-о…», этакой маниловщины, замешанной на горделивом самодовольстве. К концу же слова мы реально ощущаем сужение и ускорение звуковой интонации. Последний каскад звуков «ссий-йя…» похож на тонкую струю воздуха, которую с огромной скоростью выбрасывает сопло реактивного двигателя.
Не в этом ли тайная причина наших традиционных нестроений, особенно в последние времена? Согласитесь, при словосочетании «последние времена» нас, жителей этой удивительной страны, охватывают не умилительные воспоминания о благоустроении родного отечества, но, увы, явные и многочисленные доказательства близкого конца света…
«Ну, вот, — ухмыльнётся читатель, — ещё один безумец взялся за перо!»
— Нет-нет! — отвечу я оппоненту, — речь не о политике. Автора этой книги поддушивает один единственный вопрос: возможно ли в России обыкновенное человеческое счастье? Не счастье респектабельных одиночек и не счастливое неведение клановых мудрецов, но простое кухонное «бюджетное» счастье?
Как видите, предложенная автором тема достаточно актуальна, и по первым заносчивым оборотам не трудно догадаться, что повесть написана явно для русскоязычной аудитории. Поэтому Россия — самая подходящая площадка для развития сюжета.
Безусловно, вопросы человеческого счастья интернациональны. И странам с более либеральным, чем в России, государственным устройством, несмотря на системный эгоизм капиталистической морали, также близки общечеловеческие проблемы. Но дело сделано. И в том, чтобы менять в тексте приметы российской действительности на импортные аналоги автор не видит особой необходимости.
Часть 1. Студенческая революция
…Профессор Пухловский бодрым шагом вошёл в аудиторию. Ему навстречу выкатился, как несомый ветром ком прелой осенней листвы, сгусток невообразимого шума. Петушиная трескотня сотен голосов, щёлканье приставных сидушек, смачное чавканье очаровательных губ, поедающих нехитрые студенческие бутерброды и смачные терции поцелуев на дальних рядах, всё это слилось в единое звуковое цунами, увеличив плотность лекционной среды и её сопротивляемость какому-либо интеллектуальному начинанию.
Пухловский встал за кафедру и попытался было начать лекцию. Его действия не произвели никакого впечатления на аудиторию. Профессор нахмурился, расстегнул молнию портфеля и извлёк небольшой цветастый предмет цилиндрической формы. Подождав ещё пару минут, он убедился в тщетности установить с аудиторией контакт по-хорошему и дёрнул за шнурок, свисающий с торца загадочного продолговатого предмета. Раздался громкий хлопок. Из цилиндра (предмет оказался новогодней хлопушкой) вырвался сноп огня. Тысячи блёсток закружились в воздухе, осыпая кафедру и ближайшие к ней ряды искрами внезапного новогоднего счастья.
Шум в зале мгновенно стих. В мёртвой тишине слышалось шуршание падающих блёсток. Ещё через минуту аудитория взорвалась громом восторженных аплодисментов. Пухловский улыбнулся — педагогический контакт был положительно установлен!
Он поднял вверх руку, призывая аудиторию к тишине.
— Друзья, — начал профессор, — сегодня мы поговорим о крайне сложной и, пожалуй, самой злободневной теме нашего бытия — о сосуществовании человека с человеком на общей, данной, так сказать, им «обоим» во владение территории.
Из естественных наук мы знаем, как ревниво животный мир относится к этой проблеме. Если два представителя фауны имеют схожие частично или полностью пищевые карты, их сосуществование на единой территории становится невозможным. К исключению из этого правила следует отнести животных, объединяющиеся в стаю для совместной охоты или обороны.
— Профессор, что вы скажете об объединении в стаю домашних животных? — перебил Пухловского рыжий паренёк с дальнего ряда. — Ведь подобные объединения создаются не по закону естественного отбора, а по организующей воле человека.
— Хороший вопрос! — оживился профессор. — Созданная человеком стая домашних животных — это зоологический прообраз человеческого государственного общежития. Государство, иными словами, то, что является организатором объединения, выполняет функции хозяина скотного двора. Оно регулирует численность своих граждан, их распорядок и рацион питания.
— Но у скотника одна цель! — не унимался рыжий. — И именно ради неё он обслуживает своих подопечных: это получение пользы. Одних он стрижёт, других доит, третьих режет. Выходит, и государство как некий надчеловеческий монстр с таким же корыстным умыслом заботится о своих гражданах?
По рядам прошёл неприятный настороженный шумок. Профессор замялся с ответом, и это произвело на аудиторию довольно разрушительное впечатление. Студенческая братия, не способная толком сформулировать свой протест, тотчас откликнулась на призыв к неудовольствию. Задавленная официальной пропагандой, замордованная снисходительным неуважением взрослых, она видела единственный вариант сопротивления в том, чтобы ловить соперника на ошибке. Так играют шахматисты блиц. Именно так нетерпеливая молодость разыгрывает свой собственный блиц, выискивая лазейку в правилах чужой взрослой жизни.
— Друзья, — профессор наконец определился с ответом, — вы сопоставляете несопоставимое, тем самым ввергая наш диалог в область софистики! Представьте, у автомобиля, как и у кошки, четыре опоры. Но из этого не следует утверждение: недостаток автомобиля в том, что он не мяукает, как кошка! Сравнивая скотный двор и государственное устройство, мы подменяем смыслы. Человек объединил обитателей скотного двора в стаю для собственной пользы. То есть вертикаль подчинения направлена сверху вниз. Что же касается государства, то здесь мы имеем дело с вертикальным строительством снизу вверх. Люди объединяются в стаю и создают государство со всеми его институтами с одной целью — благо членов стаи. Вертикаль подчинения направлена снизу вверх.
— Профессор, а как быть с репрессивными формами взаимных отношений государства, вернее, правящей верхушки, её подручных институтов и простых членов стаи? Тут-то вертикаль явно смотрит вниз, как на скотном дворе!
По аудитории прокатился одобрительный шепоток.
Пухловский набычился.
— Репрессивные институты государство создаёт во благо большинства. Мы слишком разные. В белоснежных палатах родильных отделений рождаются помимо «добропорядочных» младенцев будущие убийцы, насильники и прочие волонтёры зла. Совокупно они, как ложка дёгтя, готовы испортить бочку государственного мёда, посеять страх и панику в обществе, разрушить институт социальных гарантий и превратить жизнь простых граждан в полуживотное существование под лозунгом «Спасайся, кто может!»
Профессор вытер платком загривок. Со стороны было видно, как он всё более распаляется, нервничает и сам начинает играть не широко и объёмно, согласно правилам старшинства, а точечно, сверяя свои реакции с действиями нападающей стороны.
«Какого чёрта я согласился на этот курс?» — пульсировал Пухловский, нутром чуя назревающий коллапс свободного диалога, возникшего поверх лекционной программы. Действительно, диалог неприкаянного юношеского нигилизма и «проверенных временем» социальных постулатов постепенно принимал жёсткую и неуправляемую форму.
Пухловский попытался отчаянной репликой про социальную ответственность граждан перед государством прекратить накат студенческого разногласия, но тут к кафедре выбежал какой-то очкарик и перекрикивая профессора обратился к аудитории:
— Бакланы! Бомбит пан профессор. На хрен нам его геморрои!..
Парень зыркнул в сторону лектора и, сбиваясь на подростковую феню, на « великом и могучем“ полурусском диалекте рассказал историю, как его брата-рыбаря за лов сетью без лицензии рыбнадзор сдал прокурору, тот — в суд. Короче, выкатили рыбачку зону строгого режима аж на целых пять лет. „И чё? — сокрушался парень. — У Витьки жинка да два малых. Чем кормить прикажете? Он же рыбарь, от моря башляет. Ему власть ломит в харю: сетью ловить хошь– гони монету за лицензию. А у него деньжат — нема! И куда, — парень сверкнул глазами в сторону профессора, — торчит, блин, эта ваша грёбаная вертикаль?
Пухловский попытался возразить очкарику, но не успел сказать и двух слов, как парень взмахнул рукой и заорал на всю аудиторию:
— Хрена вам!..
К нему подбежали несколько парней и попытались успокоить крикуна, но в этот миг ещё один «оратор» сорвался с дальних рядов, протиснулся к кафедре и визгливым голосом заорал:
— Братва, тусит препод! Валим отсюда!
Что только ни случается с человеком, когда он, «з вернее, не желая включить мозги, машинально подчиняется внешней крикливой доминанте? Наверное, им руководят два тайных пережитка прошлого: некое комфортное ощущение личной защищённости в однородной среде — в стае? И в то же время, возможность реализовать чувство дикаря-разрушителя, от которого нас, видимо, никогда не избавят ни развитие цивилизации, ни собственные духовные упражнения.
Да, опыт далёкого по времени (а может, и не такого далёкого!) «натурального дарвинизма», когда нашим предкам приходилось отстаивать право на жизнь методом естественного отбора, сформировал те самые пережитки, о которых мы только что упомянули. Историческая память о прошлых сражениях, хмель пирровых побед постоянно вторгается в нашу жизнь, путая с небылицами её лучшие замыслы и разрывая в клочья благонамеренные одежды современных гуманистов-интеллектуалов.
Именно этот непредсказуемый никаким системным анализом взрыв древних эмоций случился на вполне безобидной лекции профессора Пухловского «История и виды сосуществования людей друг с другом». Что может быть либеральнее этой сугубо исторической темы? Но молодёжь отвергает историю. Для неё исторический процесс — это то, что происходит сегодня и сейчас. Прошлого нет в принципе — будущего ещё нет, да и будет ли. С психологической точки зрения, состояние подросткового ожидания — очень неустойчиво и сравнимо с хождением по лезвию ножа. Ни справа, ни слева опор нет. Да и идти, собственно, не за чем — «чё там?» — хайп и только…
Однако вернёмся в аудиторию. Уже через пар
