Марина Посохова
Маргарита Посохова

Трижды Александра

Серия «Трианон-мозаика»

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Марина Посохова, 2018

© Маргарита Посохова, 2018

Жизнь можно рассматривать как череду бесконечных историй с продолжением. Любовная драма XVIII века десятками нитей переплетена с остросюжетной историей наших дней. Любовь и смерть, верность и предательство, отчаяние и надежда — всему найдется место в этой книге.

Одно из значений слова «trianon» — трижды тайный, трижды неизвестный. События рассыпаны на мелкие осколки, и зачастую герои, даже находясь в центре действия, не могут охватить всю картину происходящего. Тайна открывается лишь читателю.

18+

ISBN 978-5-4490-7116-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Трижды Александра
2. Часть I Двойное отражение
3. Часть II. Гравюра в цвете
4. Часть III. Снегопад с земли в небо

Часть I Двойное отражение

Петрорецк, ноябрь 201… года

Юлия снова прислушалась: нет, не показалось. Кто-то тихонько скребся у входной двери. Она запахнула на себе полы длинного вязаного кардигана, приоткрыла широкую створку и выглянула в щель.

На пороге, под навесом на кованых металлических стойках, сидел, дрожа и поскуливая, мокрый рыжий пес с длинными, покрытыми кудрявой шерстью ушами.

— Ты откуда взялся? Ты чей? — задала риторические вопросы Юлия.

Она открыла дверь пошире, впуская мокрого пришельца, заодно окинув взглядом двор дома. Двор был пуст, если не считать укрытых на зиму пленкой газонов и клумб, выложен разноцветной плиткой. Невысокие ажурные ворота заперты, никого не видно ни внутри ограды, ни снаружи.

— Что же мне с тобой делать? — продолжила свой монолог Юлия. — Ладно, покормлю, обсохнешь, а там решим.

Вместе с собакой они прошли в кухню, здесь же, на первом этаже дома. Порода собаки определялась безошибочно: кокер-спаниель, точь-в-точь такой же, как у доктора Мортимера в фильме «Собака Баскервилей». Длинные, тяжелые, вислые уши, кудрявая рыжая шерсть, породистая длинная морда. И невероятно умные и грустные глаза. Юлин дядя был страстным охотником, и у него когда-то жил такой же пес. Поэтому она имела представление, как кормить этого английского аристократа.

— Кости тебе нельзя, особенно трубчатые, это я знаю. Да у меня косточек и нет. Зато есть куриное филе, для себя покупала. Ладно, поделюсь с тобой.

Приспособив подходящую миску, Юлия нарезала туда белого куриного мяса, но не успела она выпрямиться, как пес смел все дочиста.

— Ого! Мне тебя и не прокормить! Давно не ел?

Юлия провела по спине нового знакомца рукой — пес был упитан, хребет не прощупывался. На сильной гибкой шее имелся прочный кожаный ошейник. Шерсть не была грязной, разве что лапы. Вытерев их мокрыми кухонными салфетками, Юлия подрезала в собачью миску еще мяса и присела рядом на корточки. Пес снова съел все мгновенно, и замахал обрубком хвоста, глядя в глаза преданно и доверчиво.

— Что же мне с тобой делать? Понимаешь, это не мой дом. Я тут временно и ненадолго. Как ты сюда попал?

Пес на вопросы не отвечал, а выходить и осматривать двор не хотелось. За окном сгустились ранние ноябрьские сумерки, время от времени ветер бросал в стекло брызги мелкого дождя пополам со снежной крупой. Юлия снова запахнулась в уютный кардиган и не торопясь перешла в гостиную. Собака, чуть помедлив, отправилась за ней, попутно обнюхивая все, что попадалось по дороге — ступени, перила, мебель.

— Ладно, оставайся до завтра, не выгонять же тебя на ночь глядя. И мне с тобой веселее — поделилась планами Юлия, забираясь на диван с ноутбуком на коленях. Пес устроился возле нее, свернулся, положив морду на лапы, и вскоре засопел.

Юлия листала электронные страницы, разглядывая репродукции живописи. В Петербурге она с сентября ходила в лекторий при Эрмитаже, и теперь знакомые с детства сюжеты смотрелись совсем иначе. Когда пришло время ложиться спать, Юлия поленилась перебираться в спальню, и так и осталась в гостиной на диване, только укрылась мохнатым пледом, захваченным из своего дома.

Ее разбудил звонок мобильника. Не сразу поняв спросонок, где она находится, Юлия нашарила в темноте телефон.

— Я тебя не разбудил? — раздался в трубке голос мужа.

— Сколько времени? — охрипшим со сна голосом спросила Юлия

— Ох, прости! Я совсем запутался с этими часовыми поясами! Я хотел сказать, что долетел нормально. Пока, позвоню!

Вызов завершился. Юлия поднесла к глазам мобильник — семь утра. За окном непроглядная темень. Она попыталась снова завернуться в плед, но кто-то настойчиво дергал за его край. Пришлось включить свет и сесть на диване.

Пес сидел рядом и выжидающе смотрел преданными глазами.

— Ну, что с тобой делать! Пойдем!

Навертев на себя все, что имелось из теплой одежды, обувшись в тяжелые резиновые сапоги на фетровой подкладке, купленные в прошлом году в Финляндии, Юлия продела под ошейник крепкий шнур, обнаруженный на кухне, и вышла вместе с собакой в темноту. Снаружи оказалось предсказуемо мерзко — дул пронизывающий ветер, сеял нескончаемый дождь пополам со снегом. За воротами пес взял низкий старт и понесся вперед, таща за собой Юлию на импровизированном поводке.

— Кто кого выгуливает, а? — задыхаясь на бегу, пыталась взывать к собачьей совести Юлия.

Но пес молча и азартно работал крепкими лапами, время от времени останавливаясь, чтобы принюхаться к чему-то, интересному только ему. Юлия смирилась со своей участью, не забывая оглядываться по сторонам, боясь заблудиться в незнакомом месте. Минут через десять улица маленького городка закончилась, и начался кросс по пересеченной местности. Юлия безуспешно пыталась повернуть своего поводыря обратно, туда, где слабо светились редкие фонари, но силы были неравны.

Под ногами зачавкало как в болоте. Юлия с отчаянием вцепилась в поводок, готовая пойти на крайние меры, только бы остановить этот бег в темноте, и едва не полетела в едва подмерзшую грязь. Собака замерла как вкопанная, приняв странную стойку. Юлия подергала за ошейник, но с тем же успехом она могла попытаться сдвинуть трактор. Вытащив из кармана куртки мобильник, она посветила им туда, куда, напрягшись всем телом, указывал пес.

Вначале она увидела глубокую колею, вырытую в болотистом месте колесами автомобиля. Пожав плечами, провела лучом света вокруг. Похоже, сюда въехала какая-то машина и забуксовала. Обыкновенное дело, только время года не слишком подходящее для пикников на природе. Вот и снег уже слегка припорошил следы. А это откуда? Юлия наклонилась ближе, пытаясь рассмотреть что-то цветное.

Чуть в стороне от колеи валялась женская туфля на высоком тонком каблуке. Присев над ней, Юлия вплотную поднесла экран телефона. Действительно, туфля. И не какая-нибудь, а марки «Джимми Чу». Причем практически новая, краска на подошве едва начала стираться, в ней если и ходили, то больше в помещении, чем на улице.

Да разве в ноябре можно ходить по улице в таких изящных туфельках? И где вторая туфля? Юлия старательно вглядывалась в темноту, пытаясь отыскать пару этой непонятно откуда взявшейся обуви. Но сколько ни смотрела, ничего, кроме коряг и пучков жесткой болотной травы, не увидела. Как она сюда могла попасть?

Устав от риторических вопросов, от стояния на холоде, Юлия попыталась увести собаку с этого странного места. Ей это удалось только ценой невероятных усилий и долгих уговоров.

Вернувшись в цивилизацию, обозначенную асфальтом и тусклыми фонарями, Юлия пошла на светящуюся вывеску «Продукты», справедливо полагая, что, несмотря на ранний час, это может быть единственное место, где здесь можно что-либо узнать. Ей повезло — магазинчик уже открылся, внутри располагались прилавки, из-за которых на нее заинтересованно уставились сразу несколько пар внимательных женских глаз. Заметив в углу прилавок с товарами для животных, Юлия направилась туда.

— Ну что, красавчик, опять встретились? — приветствовала пса продавщица, а может быть, и владелица отдела.

— Вы его знаете? — обрадовалась Юлия. — Он вчера вечером приблудился, скулил под дверью.

— Ну, не то чтобы знаю, а видались, — охотно отозвалась тетенька в синем нейлоновом не то фартучке, не то халатике поверх толстого вязаного свитера. — Как они его называли, из головы вылетело?

— Хрюша! — подсказала продавщица из овощного отдела.

— Нет, не так… вспомнила, они его Хьюша называли, я еще у них спросила, почему у собаки поросячья кличка, а они сказали, что его вообще-то Хьюго зовут.

Пес, услышав кличку, завилял обрубком хвоста.

— А кто называл? — уточнила Юлия.

— Были тут одни, муж с женой, наверное, из Питера, номера на машине питерские. Спрашивали, не нужна ли кому собака. Значит, просто так бросили тебя, рыженький?

— Как это? — поразилась Юлия. — Просто так взяли и бросили?

Продавщица философски спокойно пожала плечами:

— Что ж поделаешь! Такое случается, и не так уж редко. Заведут собаку, поиграют со щеночком, а потом надоест. Собака, особенно в квартире, много хлопот доставляет. Выгуливай ее, корми, каждый раз после прогулки помыть надо, да шерсть с нее сыплется, да лает по всякому поводу… И уборки много, и расходов, вот и не выдерживают люди.

— Но есть же собачьи приюты. Зачем же на улице бросать?

— Да кто ж знает, что у людей на уме. Может, пытались, а мест не оказалось, помыкались-помыкались, да и оставили. Хорошо, что не в чистом поле, а в городе. Все больше шансов, что подберет кто-нибудь сердобольный, вроде вас.

— Тут один мужик недавно подобрал охотничью собаку, повыше этой, в крапинку, видно, тоже выгнали — подала голос девушка из кондитерского отдела, раскладывая на витрине выпечку.

— Охотничьи породы труднее всего в квартире содержать. Они собаки сильные, выносливые, им двигаться надо. И нравом серьезные, даже самые безобидные на вид таксы или вот этот симпатяга.

Юлии стало не по себе.

— Как же быть? Я здесь ненадолго, можно сказать, в гостях…

— А, так это вы в доме Полтавцевых живете? То-то я смотрю, свет у них вечером горел, а они в Москву переехали. Не удивляйтесь, у нас город маленький, все на виду. Вы кто им будете?

— Знакомая — не нашлась, что ответить, Юлия. — Что же мне делать? Может, объявление дать?

— Дать-то можно… Ладно, и мы поспрашиваем.

— Постойте, мы сейчас с собакой проходили недалеко отсюда, вон в ту сторону, и Хьюго нашел следы от автомобиля, и туфля там тоже лежит, женская, довольно дорогая, на высоком каблуке… Может, машина его хозяев там забуксовала?

— Да нет, они в другую сторону уехали, точно. А женщина в сапогах была, высоких, черных. Не сезон сейчас для туфелек!

— Да вы, девушка, не расстраивайтесь, это хорошая примета, если собака приблудилась, это к новому другу! — включилась продавщица из овощного отдела, должно быть, заметив, как расстроилась Юлия.

Она купила пару банок собачьих консервов, пакет сухого корма, и вышла из магазина, озадаченная свалившимися на нее заботами. Положительного в этой странной истории было только то, что Юлия совсем забыла о своих руках, еще со вчерашнего вечера.

Санкт– Петербург. Сентябрь 1736 года

Высокая дверь, густо покрытая позолоченной лепниной, тяжело подалась, отворяясь. Из нее выскользнул высокий парень в широковатой для него ливрее, испуганно взглянул на насупленного старика в такой же одежде.

— Отослал, ничего не желает…

— Тебе, дурья башка, и не приказано ни о чем спрашивать. Твое дело нагар со свечей снимать!

Старик с трудом поднялся, упираясь узловатыми руками в колени, подошел к двери, прислушался. Из покоев не доносилось ни звука, только в самой лакейской негромко читал вслух «Четьи — минеи»[1] Прокопыч, грамотный и набожный лакей, служивший прежде в доме Меншиковых, что на набережной. У Густава Бирона много было людей из прежней дворни бывшего светлейшего князя, и тому имелось немало причин.

В приданое за Александрой Александровной Меншиковой получил Густав не только деньги и ценные вещи, конфискованные при покойном Петре II, но и немалую часть имений вместе с тысячами крепостных. Несметно был богат светлейший князь Александр Данилович до самой опалы. А что помер он в ссылке «яко наг, яко благ» — на то воля Божья.

— Что барин делает? — свистящим шепотом спросил старик Федотыч у парня, когда вернулся на свое место на лавку, что покоем опоясывали лакейскую вдоль стен.

— Ничего не делает… Сидит, как неживой, за столом, — заторопился парень, испуганно косясь на строгое лицо старого лакея.

— Понимал бы ты!.. — недовольно буркнул Федотыч.

Парень поерзал на сиденье. Ему скучно было сидеть, сложа руки, и монотонный голос, читающий жития святых, не привлекал его внимания. Но Федотыча, старшего лакея, он опасался — того и гляди, получишь трепки за излишнее любопытство. К удовольствию парня, еще двое лакеев помоложе зашептались между собой. Он вытянул шею, прислушиваясь.

— А чего это барыню хоронили в царской короне?

— Дура, не в царской! Сказывают, принцесса она была, как это… Священной империи, нет, Римской священной империи, во как!

— Неужто не православная? — испугался один из собеседников.

— Эхх… Какой не православная, сам митрополит заупокойную служил, в Лавре схоронили! — Говоривший значительно пожевал губами, но про себя подумал, что и сам не сильно разбирается в этих хитросплетениях титулов и церемоний. На его счастье подал голос Федотыч. Говорил он негромко, веско, все затихли, даже Прокопыч замолк, положив потрепанную книжицу на колени.

— Александр Данилович, Меншиков-то, еще при первом Петре такой титул получили, за заслуги его великие. «Светлейший князь», ни у кого из государевых подданных такого звания допрежь не бывало. Сам император Священной Римской империи ему такую бумагу прислал. Оттого корону он сам и потомки его право носить имеют. Вот только не осталось никого, кроме Александра Александровича…

Воцарилось молчание. Сидящие снова вспомнили сегодняшнюю церемонию. Всю прислугу с утра собрали в большой зале, где на постаменте стоял пышный глазетовый гроб с кистями. По одному подходили к нему, поднимаясь по ступеням. Среди цветов лежала молодая хозяйка в причудливой короне и просторном платье из серебряной парчи. На левой руке у нее навеки покоилось новорожденное дитя, тоже словно облитое серебром.

Мужики степенно прикладывались к бледной восковой руке усопшей, а бабы пронзительно голосили, утираясь концами праздничных платков. Когда вой стал невыносимым, один из священников строго приказал разойтись и пропустить к гробу родных.

Родных оказалось немного. Первым подошел младший брат усопшей, совсем еще юноша. Поднялся, поцеловал покойницу в лоб, заплакал, всхлипывая и вытирая слезы. В толпе зашептались:

— Ишь, последний-то… Из всех Меншиковых один остался, оттого и горюет…

Следом показался тот, на кого все присутствующие переключили свое внимание.

Через залу неуверенными шагами шел Густав Бирон, супруг усопшей. В воцарившейся тишине поскрипывал дорогой наборный паркет под его ботфортами, потом звук шагов стал еле слышным — вдовец ступил на ковер, покрывающий постамент с гробом. Остановился, не дойдя до ступеней. Стал, пошатываясь, и через пару мгновений неловко завалился набок. Толпа ахнула, загудела. Послышались голоса:

— Лекаря! Лекаря!

Лекарь, пожилой немец в старомодном белом воротнике и белых же чулках, засеменил к упавшему без чувств, на ходу капая в стакан с водой настойку оленьего рога. Подсунул его младшему Бирону, что-то озабоченно бормоча.

В толпе дворовых зашептались:

— Не иначе совесть замучила… Сказывают, уж не первый раз без памяти падает… А ну, как молодую барыню со свету сжил, немчура?

— Ври больше! Он на нее ветру венути не давал, даром что нехристь.

— Какой-никакой, а во Христа верует, пусть и по-своему. И в церкви Божией венчался, все, как положено.

Ледащий[2] мужичонка с прямыми волосами и бородкой, примоченными квасом, не унимался:

— А все же чужой веры… Поди, за великим приданым убивается?

К нему негодующе повернулось сразу несколько голов:

— Сидел бы на своей кухне, да помои выносил! Уж года четыре, как повенчаны, небось, из казны все возвернули, что при опале забрано!

На них грозно шикнули, вновь воцарилось молчание. Густав Бирон поднялся по ступеням к гробу, медленно наклонился, прикоснулся губами к бледному лику покойной, провел рукой по парчовым пеленкам младенца. Повесив голову, спустился в зал и пошел к группе людей, стоящих поодаль. Навстречу ему послышалась немецкая речь, потянулись руки в шитых золотом обшлагах. Густава первым обнял красивый, богаче всех разодетый вельможа, похлопал успокаивающе по спине, что-то сказал, не утишая голоса.

— Вон, братец-то ихний, сами пожаловали, — снова не утерпели шептуны в толпе дворни.

— Разодет-то как, словно и не на похороны…

— Да еще и не похороны, сказывали, в Лавру сама императрица пожаловать обещалась.

Дворню вскоре выпустили из залы, бабы снова подняли прощальный вой, от которого иностранцы болезненно морщились. За гробом от Миллионной, где проживал Густав Бирон с семьей, до Лавры пошли только доверенные старшие слуги.

Прошка, парень лет 17, только по весне взятый из возвращенной из казны деревни Меншиковых за расторопность и сообразительность, на похороны не попал, и теперь маялся любопытством. Федотыч покосился на него: на юном лице, с первым пухом на румяных щеках, была написана такая безнадежность, что старик не утерпел, смягчился. Ему и раньше нравился Прошка, безотказный, веселый и хваткий к любой работе. К тому же он напоминал Федотычу его самого в молодости — был Прошка не по годам плечистым и рослым. Старик только ждал, когда сам парень не выдержит и первым заговорит. Ждать пришлось недолго.

— А… Неужто сама императрица хоронить нашу барыню приезжали?

Для порядка нахмурившись, Федотыч принялся рассказывать, что видел на правах старого, преданного слуги дома. Вскоре сам не заметил, как увлекся.

— Как не быть! Сама она, матушка императрица Анна Иоанновна, сосватала нашу Александру Александровну за теперешнего хозяина. Сама и посаженной матерью на свадьбе была, сама вот и в последний путь проводила…

Похороны знатные были. Как за ворота гроб вынесли, на открытую коляску поставили, богатым покрывалом накрыли. Следом кареты с провожающими поехали, целая вереница, конца-краю не видно. И гвардейцы весь поезд сопровождали… Чай, жена генерала, так положено ей по чину.

— А она, барыня наша, со мной разговаривала, весной еще — не удержался Прошка. Он испуганно отшатнулся, ожидая оплеухи за вольность, но старик не склонен был выходить из воспоминаний.

— Милостивая она была, голубушка… А уж хороша-то как, глаз не отвести! Сестра ее родная, старшая, с самим императором Петром II, или как его еще прозывали, Петром Малым, обручена была. Слыхал? Должно, мальцом ты еще был… А наша барыня, Александра Александровна, ничем не хуже ее, а, может, и красивее… В матушку обе красотой пошли, и личиком, и нравом. А чего тебе барыня говорила?

— Откуда, спрашивала, из какой деревни взят. Сказал, а она вроде как закручинилась. Помню, говорит, проезжали…

— Ах ты, бедная, где ж не закручиниться!.. В ссылку всей семьей ехали, и это после всех монарших милостей!

— А верно, что всех Меншиковых увезли, в чем были, и все-все в казну отобрали? — расхрабрился Прошка.

— Не сразу… Поначалу выехали мы огромадным обозом, одной дворни было нас почти полтораста душ. И пажи, и гайдуки, и лакеи, повара, портные, певчие. Даже два карлы, чуть боле локтя ростом, для увеселения ехали. Солдат, что наш обоз сопровождали, вполовину меньше… Тогда, помню, в Тосно мы стояли, начальствующий над охраной, Пырский его звали, не тем будь помянут, приказал нам оружию сдать.

— Зачем, дяденька Федотыч?

— Должно, боялся, что мы своего барина отобьем. Али приказание такое имел… Как сейчас помню, 18 фузей, 35 пар пистолетов, да палаши, да кортики, числом до полусотни… И на кажной станции людей убавляли, по деревням отправляли. Поначалу-то нам сказано было, что путь наш в крепость Ранненбург лежит. Сам Александр Данилович, барин наш, эту крепостцу и приказал выстроить. С дороги послал он меня вперед, чтобы строения и службы к приезду ихнему обустроить. В последний раз сам он в Ранненбурге лет за семь до того наезжал, тогда доволен остался. А теперь все предстояло наново в порядок привесть. Дом там большой стоял, красной с черным черепицей крытый, на голландский манер. На верхнем этаже 46 покоев, да 14 на нижнем. Одних стекол вставить чуть не двести кусков надо было, а в службах слюда в окошках обветшала. Кровлю поправить надобно на поварне и на конюшне, а хуже всего, что мебелей вовсе не в достатке имелось. Три стула, кожей обитых, да столов семь штук, липовых и дубовых, вот и вся обстановка.

Совсем я за голову схватился, как же это всю ораву-то разместить, насилу раздобыл, чем жилые покои обставить. Столовых запасов приказал наготовить, меда и пива, да на Покровской ярмарке рыбы закупить. Приказчики из вотчин, что ближе к Волге, расстарались прислать яицкой и волжской икры разных засолов.

За то время, что я в отлучке пребывал, много чего случилось. Варвару Михайловну, свояченицу хозяина, приказали в монастырь отправить. Всю жизнь свою она с семьей сестры провела, всем хозяйством заправляла, сам хозяин с ней совет держал. Хозяйка-то, Дарья Михайловна, понежнее складом, больше мужем и детками занималась, семеро их у них народилось, до взрослости трое дожили. А Варвара Михайловна, хоть и горбунья, весь дом и управление именьями на себе тянула.

В Клину уже это случилось. Варварушку в Александровский монастырь увезли, а тут кульер подоспел. Привез приказание ордена отдать, что государями пожалованы прежде. А вместе с приказанием кольцо привез… То самое кольцо, что своему жениху нареченному, Петру II, Мария Александровна, сестрица старшая хозяйки нашей, при обручении на ручку надела. Залилась слезами, но делать нечего. Сняла она со своего пальчика царский перстень, и кульеру отдала. Ежели и оставалась надежда, что жених гнев на милость сменит, тут этой надежде и конец пришел.

— За что же их так, дяденька?

— Может, злые люди что наклеветали государю. Врагов-то Александр Данилыч Меншиков за свою жизнь немало нажил. Вместе с первым Петром стародавние устои через колено ломали, так может и цепляли кого, без этого никак… Да и Петр Алексеич второй, по правде сказать, мальчонка ишшо совсем был, что ему говорили, то он и делал.

Так и ехали. От остановки до остановки обоз наш все таял. А тут еще распутица осенняя, грязь непролазная. Александр Данилыч занемог вконец, слег, едва уговорили лекаря прислать и за нами следовать направить. Даже отлежаться болезному не давали, приспособили носилки меж двух лошадей, и так везли. Дарьюшка Михайловна, матушка наша, слезами весь путь исходила, так и померла потом где-то под Казанью. Такое горе настигло, что о протчих тяготах и обидах и думать забыли. А обид и притеснений чинилось немало.

Из Санкт-Питербурха отправлялись в великой спешке. Прислуга по дому роем носилась, что ни попадя укладывала, да что, валом валила, что на вывоз годилось. Мебеля, картины да ковры, конечно, оставить пришлось. Одного хрусталя 15 ящиков уложили, а взять не довелось — больно тяжела кладь…

Тридцать три кареты, коляски и колымаги спервоначалу считалось в обозе нашем. Потом все таял и таял он, и к Ранненбургу и половины в нем не осталося. Самую зиму провели там, в крепости. Капитан Пырский с солдатами за нами тогда приглядывал. Строг был — слыхивали, что обещали ему маиора дать за службу, вот и лез он из кожи вон, чтобы выслужиться. Но ничего, нашел Александр Данилыч путь, как его улестить. На подарки светлейший не скупился, то часы золотые принять уговорит, то табакерки драгоценные, то перстни с камнями, а то и отрез золотой парчи или вовсе шубу со своего плеча. Брал служивый — то на свой день рожденья, то на супругины именины, то на новый год… И то сказано: «Не мазано колесо не вертится».

Из-за высокой двери послышался голос.

— Батюшки — святы, заболтался, старый, никак хозяин кличет!

Федотыч, не разгибаясь, вскочил и затрусил на зов. В полутемной комнате, где горел только один подсвечник, тьма сгустилась по углам и под высоким потолком. В круге света сидел, уронив руки на стол, человек в военном расшитом позументом кафтане. На столе перед ним, прислоненная к другому, незажженному подсвечнику, стояла высокая, в три пяди,[3] узкая икона, светящаяся нежными золотистыми красками.

Петербург, май 201… года

Лика Кузовлева смотрела в окно, крепко обхватив себя за плечи. Кусая губы, она глотала злые слезы, глядя на корявые тополя, покрытые зеленой дымкой молодых листьев. Кроме тополей и детской площадки внизу под окном в поле ее зрения попадала стайка припаркованных автомобилей, все как один, потрепанных и тусклых. Только на горизонте тонкой линией обрисовывались контуры Смольного и Исаакиевского соборов, да поблескивал золотом узкий шпиль Петропавловской крепости, словно в насмешку над откровенно убогим видом двора. Лика круто развернулась и прошла вглубь длинной комнаты. Села на скрипучий диван, покрытый допотопным покрывалом, покосилась на ковер на стене. Ничем другим, кроме издевательства, она не могла объяснить то, что муж выбрал ей такую квартиру. Точнее, бывший муж.

Вызов в суд на бракоразводный процесс грянул для Лики сродни грому небесному. Ну, ссорились они иногда, но кто из супружеских пар не ссорится? Ну, упрекал Андрей, муж Лики, жену в беспорядочных тратах, а разве бывает иначе? Все Ликины знакомые жаловались на мужей, которые пытаются перекрывать кислород. Выглядеть сногсшибательно требуют, а денег на этот непростой процесс жалеют! Сама Лика привычно отмахивалась от претензий Андрея, когда ему приходили сообщения о расходах с карты жены. Но, поворчав, он, как правило, пополнял ее счет и замолкал до следующего раза.

А чего он ждал от Лики? Что она, на время свадьбы еще студентка третьего курса, сядет дома с вязаньем в руках? Или станет у плиты лепить пельмени с котлетами?

Лика невольно фыркнула, представив Андрея Демина, владельца ресторана «Обломоff», нахваливающим Ликину стряпню. Быть такого не может! Но тут же сникла. И развода тоже быть не должно, а вот же оно, постановление суда. Ситуация просто невозможная — Демин, вальяжный «папик» за сорок, выгнал собственную молоденькую жену, можно сказать, вытолкал в шею. Мало того, оставил совершенно без средств. Всего неделю назад он сухо бросил, уезжая на работу:

— В четверг тебе надо быть в суде. Я подал заявление о разводе.

Хлопнув дверью, вышел, оставив Лику с открытым ртом. Она сначала не поверила собственным ушам, подумала, что это дурацкая шутка. Попыталась ему звонить, но ни один из его номеров не отвечал. Тогда она принялась обзванивать своих подруг, но результат получился нулевой: все только ахали, задавали вопросы, но за возмущенным тоном проглядывало скорее любопытство, если не злорадство, а вовсе не желание помочь, хотя бы советом. Сгоряча Лика подключила тяжелую артиллерию в лице своей матери, Ольги Кузовлевой. До нее оказалось дозвониться непросто. В прошлый раз Лика разговаривала с матерью, когда та жила на Кипре, гостила, по ее словам, у знакомых. Но было это еще пару месяцев назад. Муж не поощрял частых контактов с матерью, да и у самой Лики редко появлялось желание поболтать с ней.

После продолжительных гудков наконец раздался голос матери. Лика сразу же выложила:

— Мам, он подал на развод!

После короткого молчания Ольга сухо осведомилась:

— А ты чего ждала? Ты хоть подготовилась?

— Как? — не поняла Лика.

— Деньгами запаслась? Я тебя предупреждала! Замуж вышла без брачного контракта, так хоть бы о будущем позаботилась…

От возмущения Лика задохнулась.

— Но ведь ты же сама!.. Ты сама расхваливала мне этого субъекта: «Самый подходящий экземпляр, уже нагулялся, перебесился, и даже детей от прошлых браков нет!»

— Ну, говорила… Да, опытный, даже слишком… Но я тогда больше всего обрадовалась, что ты не за этого, как его… Никиту, выходишь. Вот уже это был провальный вариант! Ты из области, да он квартиру снимает — вот парочка… В голове у вас только и сидело, какой клуб еще осчастливить своим посещением. Только неизвестно, на какие деньги! Он как, еще не сел за свои махинации?

— Мам! Ты о чем вообще? Я к тебе со своим горем, а ты мне про Никиту талдычишь!

— А ты мои советы слушала, когда к свадьбе готовилась? Когда ты из Демина еще могла веревки вить? Ладно, время — деньги. Сейчас я приехать не могу, а вот через месяц, может чуть больше, буду лететь через Питер, тогда встретимся. У тебя есть где жить?

Лика буркнула что-то невнятное, раздавленная этим очередным предательством.

До дня бракоразводного процесса Демин дома не появился. Встретились они только в суде. Бывший муж предстал сухим, официальным и деловитым. Лика про себя прокрутила массу вариантов, чтобы достойно выступить перед судьями, оделась соответственно. Она постаралась выглядеть примерно так, как в тот день, когда они встретились с Деминым. Тогда Лика впервые попала в статусный ресторан, в старинном здании, с живой музыкой и виртуозно-незаметными официантами. Они с подругой пошли отмечать окончание сессии. Денег на это мероприятие подруга выпросила у родителей, но, как оказалась, мало. То ли цены в ресторане «Обломоff» оказались слишком высоки, то ли студентки заказали все меню сверху донизу. Администратор, подошедший на тихий зов официанта, стоял рядом с их столиком с непроницаемой миной на лице, когда подошел Андрей.

Он сразу просек ситуацию, и не стал нагнетать обстановку.

— Девушки ошиблись с выбором вина? В меню указаны цены за сто миллилитров, а не за целую бутылку. Предлагаю простить нашим неопытным клиенткам разницу в счете. За счет заведения — повернулся Демин к внимательно слушающему администратору.

Тот кивнул, и исчез вместе со счетом и официантом.

В тот вечер Демин предложил подвезти домой обеих девушек, сначала подружку, а потом и Лику. Она не преминула воспользоваться ситуацией, и удачно продолжала подыгрывать Демину. Раз он считает, что она девушка из хорошей семьи, студентка и почти тихоня, пусть так и остается. Тем более что дела в общем так и обстояли.

Студентка дизайнерского факультета, перешла на третий курс. Семья тоже имелась, правда, мать как раз разводилась с очередным отчимом. А тихоня — это уж как посмотреть. Но Демин смотрел глазами влюбленными, и не мог быть объективным. К тому же Лика быстро просекла, что у ее нового знакомого есть пунктик. В первые же дни их отношений они сходили на очередную часть вампирской саги «Сумерки», что, надо сказать, Лику удивляло, пока она не поняла — Демин ассоциирует ее с героиней фильма. Внешнее сходство и в самом деле имелось, правда, не столь уж значительное. Но Лика была небольшого роста, хрупкая, изящная, с длинными каштановыми волосами и наивными глазами олененка Бэмби. В первое время у нее хватило ума не ломать сложившихся стереотипов, и свадьба произошла стремительно.

Единственный раз Демин поднапрягся, когда познакомился с будущей тещей. Ольга Кузовлева, стильная подтянутая (во всех смыслах) дамочка почти одного с ним возраста, пыталась очаровать будущего зятя. Но чем больше она проявляла старания, тем больше он мрачнел, потому что не раз уже обжигался на таких вот нахрапистых, если не сказать хищных, тетеньках. Поэтому он проявил максимум настойчивости при максимуме такта, чтобы теща исчезла из его дома раз и навсегда. Лика вполне обоснованно догадывалась, что Демин выплатил Ольге кругленькую сумму отступного с тем, чтобы она перестала учить дочь премудростям замужней жизни. А также оказалась в максимальной географической удаленности. Ольга почти все годы, прошедшие со дня свадьбы дочери, провела в разных местах с теплым климатом и большой плотностью мужчин. Предполагалось, что таким образом она пытается наладить свою личную жизнь.

Демин, если и не мечтал, то надеялся устроить так, чтобы его жена осела дома и занялась воспитанием детей. Вначале Лике было несложно противостоять этому желанию — предстояло заканчивать университет. Заодно неплохо удавалось скрывать студенческие вечеринки под предлогом коллоквиумов и семинаров. Тем более что муж, как успешный ресторатор, как правило, плотно бывал занят именно по вечерам.

Разумеется, Лика совсем не противилась идее завести детей. Милые малыши так очаровательно смотрелись в рекламах детских товаров и питания. И беременность сейчас не столь уж страшна — и красивых нарядов хватает, и средств по уходу за здоровьем и состоянием кожи в это непростое для женщины время немало. И новых праздников прибавится — Лике очень понравился «предрожденчик» — за несколько недель до родов друзья собираются где-нибудь в приличном месте, чтобы поздравить будущую роженицу, преподнести подарки ей и малышу, пока мамочка еще в состоянии попраздновать вместе со всеми.

Но куда торопиться? В двадцать лет жизнь кажется нескончаемой. И куда в таком случае девать целую гору красивейших нарядов для пляжа, которые, будучи загодя куплены, ждут повода их надеть? Вот съездят в очередной раз отдохнуть, побаловать себя изысканной кухней в исполнении блестящих европейских или азиатских мэтров — тогда и о беременности можно побеспокоиться. Вот уж и диплом дизайнера получен, теперь еще немножко отдохнуть, набраться сил и впечатлений. Зря Демин так торопится, все успеется.

Лика вздохнула и вновь обвела свое новое жилище глазами. Лучше бы не смотрела — контраст между прежней квартирой в «Парадном квартале» и этой однокомнатной халупой казался разительным. Они отличались друг от друга так же, как район Таврического сада, где этот самый «Квартал» недавно появился, отличался от безликого спального квартала на Полюстровском проспекте. На возмущенные претензии бывшей жены Демин рассудительно ответил:

— Чем тебе твое жилье не нравится? На карте это центр города, тут тихо, спокойно, зелено. До метро далековато, но, как мне думается, ты от метро давно отвыкла. Твою машинку я тебе оставляю, место для парковки сама найдешь. Квартира твоя на полгода, я оплатил ее вперед вместе с коммунальными. За это время вполне реально найти какую-нибудь работу. Образование у тебя есть. Денег на твоей карте тоже должно хватить на полгода, а то и больше.

Лика задохнулась от возмущения:

— И это все? Все, что мне полагается после развода?

— А ты на что рассчитывала? — спокойно парировал Демин.

— На половину твоего имущества — постаралась твердо произнести давно заготовленную фразу Лика.

Демин поморщился:

— Анжелика, не болтай того, о чем не имеешь понятия.

Лика взорвалась:

— Не называй меня этим дурацким именем! От него несет провинцией!

— Что же мне остается, если твоя мамаша так тебя соизволила назвать. И позволь напомнить, что ты в самом деле не в столице родилась! Даже не в северной. А по поводу имущества умерь свои аппетиты. Если бы у нас с тобой родился хоть один ребенок, вот тогда было о чем говорить. А так — извини. По нынешним законам все имущество, которое находилось во владении у супругов до брака, им же и остается.

— Нет, постой! — Лика взволнованно пыталась припомнить, о чем ей говорили знакомые и тот адвокат, к которому она обращалась после развода. — Ресторан и квартира, положим, были у тебя и до нашего знакомства. Но сеть этих дурацких забегаловок, как их, «Парковка», что ли… Ты их открыл меньше трех лет назад, я это хорошо помню!

— Я тоже хорошо помню. Ты даже не захотела заняться их дизайном, хотя я тебе предлагал. Я был бы рад, что ты интересуешься моими делами. Даже на готовый эскиз не захотела взглянуть.

— Да как же… Андрей Демин, «Обломоff», один лучших ресторанов города, входит во все туристические буклеты, и какие-то забегаловки!

Голос Демина стал неприятно вкрадчивым.

— Эти, как ты говоришь, забегаловки, и давали нам средства на жизнь, Анжелика… Статусное заведение требует огромных вложений, доходы от него не столь уж велики, если не хочешь терять понимающих клиентов. А твои траты росли не то что с каждым годом, а с каждым месяцем. Ты свою мамашу переплюнула играючи. Но я не о том хотел сказать. У тебя нет ни малейшего шанса доказать, что ты помогала мне в бизнесе, и пусть тебе не морочит голову твой адвокат. У него профессия такая — писать пустые бумажки, чтобы тянуть время и деньги с клиентов. Так что побереги и то и другое, и постарайся найти работу за те полгода, на которые оплачено твое жилье.

Санкт-Петербург, сентябрь 1736 года

Федотыч тихою стопою взошел в хозяйские покои, остановился почтительно чуть позади барина. Густав Бирон, не поднимая головы, глухо сказал, твердо пришепетывая, как у немцев водится:

— Позиди зо мной, старик…

Федотыч удивленно вскинулся, но перечить не посмел. Оглянувшись, присел на краешек стула, обитого по краям золочеными гвоздиками.

— Какая она была? — спросил Густав.

Видя, что старик его не понял, повторил:

— Какая она… маленькая была?

На глаза Федотыча навернулись слезы.

— Сущий ангел! В любви росла, ни зла мирского не знала, ни бедности… От нее, проклятой, тоже человеки лютеют! Ни в чем отказу не знала, а все ж сердобольная росла, ласковая. А однажды заехал к нам Петр Алексеич, государь, поздненько уж случилось. Родители в отъезде пребывали — должно, на войну батюшка Александр Данилыч отбыли, и матушка его, как водится, сопровождали. Так государь Петр Алексеич ее, ангельчика, сонную целовать изволили, и личиком ее румяным восхищались. Про то и в письме родителям отписали.

Старик замолчал, не решаясь продолжать. Видя, что хозяин по-прежнему сидит не шевелясь, тихонько заговорил снова:

— Семеро их, деточек-то, у Меншиковых народилось… Три сыночка — Лука-Петр, Самсон и Александр. Тех двоих во младенчестве господь прибрал, только Александр Александрович ныне здравствует… А девочки — Мария, Александра, Варвара и Екатерина. Всем им господь короткого веку дал…

Густав Бирон мотнул головой, выпрямился в кресле, перебил:

— Говорят, ты, старик, з ними во всю опалу был?

— И рад бы, барин, да доля наша подневольная! Сразу опосля нового года в Ранненбурге убрали нашего мучителя, Пырского, и взамен его прислали капитана Мельгунова. Но пуще всех изгалялся энтот Плещеев, что из Доимочной канцелярии. Ох, и свиреп оказался! Послали его нарочно пожитки описывать. Начал он, ирод, с чужестранных кавалерий. Российские ордена еще раньше отобрали, а теперь, сказал, Верховный совет повелел отобрать кавалерии у Александра Данилыча и сына его, понеже[4] иноземные государи потребовали пожалованные награды вернуть.

Собрали нас всех, кто еще с хозяевами оставался, привели в столовую залу, и почали эти ироды ларчики, подголовники, футляры да сундучки открывать. Их загодя солдаты принесли и по столам расставили. Долго мы так стояли… Конца-краю богатствам не видно было! Писаря уж по десятку перьев сменили, под конец и не кажну вещь, а скопом отписывали: дескать, «15 булавок, на кажной по бриллианту крупному», «95 камней лаловых разных, от крупных до мелких», али «две коробки золота литого». Энтот, из Доимочной канцелярии, ажно голосу лишился, охрип писцам указывать, что в бумаги заносить.

Александр Данилыч с домашними у стеночки сидел, больше в угол глядел. Голову подымал, только когда самые памятные вещи доставались: трость с драгоценным набалдашником, за Калишскую победу полученная, али шпага с алмазным эфесом. Шпагу-то ему король польский самолично преподнес, а вот трость император Петр Алексеич собственноручно нарисовали, да по рисунку своему изделать велели…

— Я не о том тебя зпрашивал… Когда вы из Ранненбурга уехали?

— А по весне, сразу после Благовещения. В самую страстную неделю, не дали, ироды, и договеть, и светлый праздник Пасхи встренуть… Отъехали мы в повозках верст около восьми, и опять нас остановили, и пожитки наши проверили да записали. Кой-что сызнова отобрали…

— Опять ты о звоем! Дальше как было?

— Стало быть, сухим путем в Переславль, а оттуда уж до Соли Камской — водою. А там уж простились мы с Александром Данилычем, благодетелем нашим. В самую ссылку разрешено ему взять было только десятерых мужиков. Они ему и избу срубили для всей семьи, и часовенку поставить помогли. Сам князюшка рядом с ними топор в ручках держал, еще с младых лет на верфях в Саардаме плотницкому мастерству выучился. Я опосля с одним из тех мужиков видался. Меня в одно из имений, что в казну забрали, отослали, а он из тех мест уроженец, при Анне Иоанновне возвернулся.

Сказывал, и как Мария Александровна померла, сестрица старшая — должно, с тоски… А после нее и сам князюшка пресветлый преставились. Возле часовенки, собственноручно срубленной, и схоронили его.

— А как же она одна там озтавалась?

— Александра Александровна? Все ж не совсем одна — братец при них младший жили, ладили они.

— Нет, не поймешь ты меня… Зкажи лучше, эта икона была з нею там, в Березове?

— Должно, была. Да, три самых дорогих складня[5] со святыми ликами, один изумрудами осыпанный, два других с алмазами, велели хозяева схоронить доверенной служанке, Екатерине Зюзиной. Она месяц крепилась, не признавалась Плещееву, а потом все ж таки донесла. Бог ей судья! Те складни тоже в казну забрали. А вот этот образ сам князь заказывал на рождение Александры Александровны, точно по росточку младенческому. Нет на нем оклада драгоценного, а все ж дорогой он. Ишь, как светится! Строгановские мастера писали, с молитвою, с великим тщанием.

— Не похоже на икону — проронил Густав Бирон. — Иконы у вас темные, а эта как картина. Ландшафт. Только фигура позередине.

— Икона, не сумлевайтесь! Православные образа, они ведь разные, бывают простые, а случаются и красоты неописанной. Для них это не главное…

Петербург, май 201… года

В первые дни Лика еще не могла оценить всего масштаба разразившейся катастрофы. Она втайне надеялась, что развод, выселение в съемную квартиру, лишение привычных средств, позволяющих делать широкие траты, было всего лишь воспитательной мерой Демина по отношению к ней, юной жене. Она ожидала, что вот-вот раздастся звонок, и Андрей, пусть сухо и ультимативно, предложит ей какие-то свои условия, на которых она может вернуться к нему. Нельзя же так — сам приучил ее к безбедной жизни, сам дарил дорогие подарки, брал с собой на деловые ужины и в поездки на отдых. Если бы он хотя бы устраивал громкие скандалы, сотрясал воздух угрозами — так нет же, ничего подобного не происходило. Поэтому Лика делала вид, что не замечает недовольства мужа.

Вспоминая эпизоды своего недавнего, но безнадежно ушедшего прошлого, Лика поняла, с какого происшествия началась точка невозврата. На встречу выпускников в феврале, в Татьянин день, Лика взяла без спроса одну из машин мужа. Демин был в отъезде, и Лика надеялась, что по возвращении он ничего не заметит. Но произошла досадная случайность, и последствия ее в виде глубоких царапин и небольшой вмятины, выдали ее с головой. Демин тогда хмуро сказал:

— Ладно, тебе хотелось похвастаться перед подружками. Но у тебя же есть своя машина?

Лика честно ответила, что взяла его автомобиль потому, что ее маленький красный «Мерседес» однокурсницы уже видели. У Демина окаменело лицо, и на том их разговор закончился.

Вести расходы самостоятельно оказалось непростым делом. Деньги с карты улетали с фантастической скоростью, хотя Лика изо всех сил старалась не покупать ничего лишнего. Один-единственный раз она решилась позвонить Демину, найдя подходящий повод. Позвонила она на стационарный телефон в кабинете управляющего рестораном, зная, что Андрей проводит там немало времени.

После приветствия она спросила:

— Извини, не подскажешь ли, куда ты положил мою диадему?

— Какую диадему? — довольно невежливо буркнул бывший супруг. — Я все твои побрякушки заранее отвез к тебе на квартиру вместе с вещами.

«Ага, и, чтобы уколоть побольнее, специально купил для этого знаменитые китайские клетчатые сумки. Где ты их только разыскал?» — подумала Лика, но вслух сказала совсем иное:

— Ту, что была на мне на свадьбе. Бриллиантовая диадема. Ты тогда пришел со своим другом, как его, ювелир, магазин у него на Невском. Он мне сам ее на голову и надел. Так где она?

— С чего ты взяла, что тебе ее подарили? Это его личная собственность, и он просто давал тебе ее поносить. У меня не хватило бы денег ее купить, даже если собрать все, что у меня есть — и повесил трубку.

Это был грандиозный облом! Лика так обрадовалась, когда вспомнила про ту злосчастную диадему, такие планы построила, представив, как она ее продаст. Ну, этого она Демину не простит! Она обязательно изыщет способ отомстить ему и заставит раскошелиться этого мерзкого скупердяя и подонка.

Но пока способ не найден, надо на всякий случай подстраховаться. Как там ищут работу?

Составив резюме, Лика разместила его на нескольких сайтах. В ответ она получила несколько предложений со столь смехотворными условиями, что не стоило принимать их всерьез. Пришлось обратиться со своей проблемой к знакомым. Этот способ оказался результативнее, Лику наконец пригласили на пару — тройку собеседований. Но все вопросы, которые ей там задавали, касались одной темы — какой у нее опыт работы и кто может дать рекомендации с предыдущего места. Потом вежливо обещали перезвонить, и своих обещаний не выполняли.

После одного такого собеседования Лика мрачно шла по Невскому, не обращая внимания на толпу, радостно снующую под долгожданным солнцем. Она отвернулась от этого муравьиного праздника, уставившись в витрину дорогого магазина. Манекены за стеклом уж были одеты в вещи из последней летней коллекции. Внезапно Лике показалось, что ее отражение раздвоилось — одна девушка в белой блузке и темной узкой юбке стоит перед витриной, а другая за стеклом, одетая точно так же, поправляет на манекенах наряды.

Присмотревшись, Лика узнала в своей копии однокурсницу. Звали ее Вера, а вот фамилию вспомнить сразу не удавалось. Во время учебы они почти не общались. Небольшой кружок обеспеченных студенток мало пересекался с остальной массой сокурсниц. Лика постояла, прикидывая, стоит ли поздороваться с Верой. Нет, не то… Лика пыталась уловить ускользающую мысль, продолжая стоять перед витриной.

Раньше она никогда не обращала внимания на их очевидное сходство. Вера тоже была небольшого роста, с точеной фигуркой, с длинными волосами и большими бархатными глазами. В тот день Лика еще не могла определиться, что ее так поразило, но ее неотрывно преследовала мысль — из этого что-то можно вылепить.

Все прояснилось на следующий день. Утром Лика проснулась с навязчивым желанием куда-то двигаться, ей не сиделось на месте, но прогулка в сквере рядом с домом ничего не дала. Мешали собачники со своими разнокалиберными питомцами на поводках, не было проходу от мамаш с колясками и бодрых пенсионеров с палками наподобие лыжных. Прежде Лика не обращала внимания, что на этом маленьком пятачке городской земли, засаженном лиственницами вперемежку с липами, столько народу. Мешал еще и гул машин с Полюстровского проспекта, плотно забитого транспортом.

Тогда она решительно направилась к своей машинке, припаркованной неподалеку, и влилась в автомобильный поток, надеясь отыскать более укромный уголок. Незаметно она оказалась уже на самом краю города, и ей на глаза попался указатель с названиями, среди которых значился и родной город Лики. Не раздумывая, она перестроилась в тот ряд, откуда можно было свернуть на шоссе, ведущее в Ленобласть. Ее не оставляло чувство, похожее на лихорадочное волнение, не прошедшее спустя несколько десятков минут, когда она остановилась перед домом, где выросла.

Дом показался ей обветшавшим, словно покрытым пылью. На балконе третьего этажа, где пустовала их с матерью квартира, раскачивались бельевые веревки. Нет, не затем она сюда приехала, чтобы вдыхать затхлый запах покинутого жилья. Лика решительно выбралась из машины и зашагала к центру городка, до которого было рукой подать. Она быстро миновала крохотный горпарк с каким-то обелиском, увенчанным облупленной звездой, с незапамятных времен занимавший почетное место в центральной аллее, прошла мимо старинных торговых рядов, пестрящих многочисленными вывесками. После десятка скучных пятиэтажек потянулись уютные улочки из частных домиков, с заборами, утопающими в кустах сирени. Ближе к краю городка домовладения стали попадаться более солидные, новой постройки, с обязательными башенками и эркерами, отчего-то так полюбившимися домовладельцам в последние годы.

Лика резко остановилась — улица заканчивалась, впереди темнел лес, перекликались птицы, воздух непривычно не имел горьковатого привкуса гари и выхлопных газов. Вот оно, зачем она сюда прикатила. Вот то, что никак не могло оформиться в ее голове.

Сюжет был незамысловат, но подходил безупречно. А то, что конец истории мог оказаться криминальным, Лику не пугало. Считать себя дурой у нее не было серьезных оснований.

По дороге в Петербург Лика находилась в том же состоянии, что и Архимед, когда он, если верить легенде, закричал: «Эврика!» Вскоре план был продуман в деталях, предстояло только начать действовать.

Петрорецк, ноябрь 201… года

Если хоть неделю назад кто-нибудь рассказал Юлии, что она приедет в Петрорецк, она очень бы удивилась. Ничто в ее жизни не предвещало перемен. Перемены сами вошли в дверь их с мужем квартиры в Петербурге, недалеко от Финляндского вокзала. Вообще-то вошел муж Юлии, Михаил, пропустив вперед себя двоих — высокого мужчину и подвижную, если не сказать вертлявую, женщину.

— Юленька, знакомься! Мой старинный приятель, учились вместе на юридическом, Юра Полтавцев! И, сама понимаешь, супруга его!

— Татьяна! — представилась маленькая, скуластенькая супруга. Не дожидаясь ничьей помощи, она быстро сбросила пуховик, расстегнула замки на сапогах, и, явив взорам полосатые носочки поверх колготок, шустро перебралась из прихожей в гостиную.

— Вот, оказывается, как банкиры живут!

Михаил поспешил уточнить:

— Танюша, банкиры — это владельцы банков, на худой конец управляющие, а я всего лишь начальник юридического департамента банка. Максимум меня можно считать топ-менеджером.

— Все равно, — отмахнулась Татьяна, — здорово тут у вас, Асташины! Потолки какие высоченные! Сколько ж такая хоромина стоит?

Михаил деланно-шутливым тоном пояснил:

— Где уж нам уж… Это Юлиных родителей квартира, а они за город перебрались…

— Да? Это ты удачно женился! Твоя бывшая тебя ведь с одним чемоданом выпроводила? А теперь прямо красота… И диван так повернут… Юр, я так у себя диван поставлю — повернулась она к мужу.

Юрий молчал и улыбался, не обращая внимания на излияния своей супруги, глядя больше на Юлию, чем на интерьер гостиной.

— Юрий Дмитриевич — представился он, протянув руку. Чуть помедлив, руку убрал, потому что Юлия поспешно спрятала свои ладони за спину.

Татьяна, похоже, пресытилась разглядыванием хозяйского интерьера и предложила Юлии:

— Пойдем в кухню, пусть мужики о своем поболтают.

Чуть удивившись, Юлия пошла за гостьей, которая безошибочно нашла кухню по запаху томившегося в духовке жаркого.

— Ты по какому поводу стряпаешь? Михаил, что ли, сообщил о нашем приезде?

Снова удивившись, Юлия покачала головой:

— Нет, просто ужин готовлю…

— А меня на кухню арканом не затянешь. Хорошо, что Юрка неприхотливый. Еще когда сын с нами жил, приходилось варить-жарить, и то, больше помощница по хозяйству готовила. А теперь сынуля наш в Можайку поступил, в военно-космическую, и только на каникулы приезжает. А что это у тебя с руками?

Юлия вздохнула. Она уже привыкла к взглядам посторонних людей, но старалась по возможности прикрывать руки, почти не снимая перчаток, хотя дома, конечно, их не носила.

— Не знаю точно. Врачи говорят разное — то ли экзема, то ли аллергический дерматит. Но это не заразно — поспешила она успокоить собеседницу. Та, похоже, и не беспокоилась.

— Псориаз, типичный псориаз — авторитетно изрекла Татьяна, устраиваясь на кухонном диване с ногами и разглядывая разноцветные подушки с аппликациями.

— Твоя работа?

— Да, я сама делала. В журнале нашла…

— Ты не работаешь? А вот я ни за что не смогла бы дома сидеть! Я люблю среди людей быть, даже в выходные обязательно на работу заскакиваю.

Ее рассказ прервал грохот отбойника.

— Это что? — прокричала Татьяна, зажимая уши.

— Ремонт у соседей! — переждав пару секунд, когда шум на мгновение стих, ответила Юлия.

— Ничего себе! И давно?

Вопрос остался без ответа, потому что грохот возобновился. В кухню, морщась и качая головой, вошел Юрий, за ним Михаил.

— Так и живем! — пожаловался Михаил. — Новые соседи то ли сэкономили на мастерах, то ли им не повезло — делают что-то уж очень долго. Мне-то легче, я на работу ухожу, а вот Юля дома сидит, совсем извелась.

Пользуясь временным затишьем, Юлия быстро накрыла на стол. Гости расселись по местам, но разговор не клеился — все прислушивались, ожидая новой волны нестерпимого шума.

— Минусы многоквартирных домов — подала голос Татьяна. Похоже, она не могла долго хранить молчание. — Мы к частному дому привыкли, а в Москве, наверное, таких домов и нет. Придется к соседям приноравливаться.

— Так это правда, что тебя в Москву перевели? — оживился Михаил. — Что ж ты молчишь? Твое повышение по службе надо отметить! Ты кем в Петрорецке был?

— Начальником ОВД — ответила за него Татьяна.

— А по званию?

— Полковник — улыбнулся Юрий. — Но в Петрорецке я был большой шишкой, а в Москве буду мелкой сошкой.

— Не прибедняйся! — засмеялся Михаил. — Тебя не могут не заметить.

— Вот и я то же самое говорю — подхватила Татьяна. — Ему ведь не раз уже предлагали и в Питер, и в Москву, а он ни какую.

— Нигде такой охоты и рыбалки нет, как у нас. И дом я люблю.

Его слова снова прервал оглушительный шум, на этот раз, похоже, грохотали молотки.

— Пойдем, зайдем к ним? — предложил Юрий хозяину дома. — Хоть спросим, много ли им еще работы осталось.

Они встали из-за стола и вышли из квартиры.

— А детей у вас чего нет? — поинтересовалась Татьяна — сколько лет вы уже женаты?

Юлия постаралась подавить в себе раздражение, пытаясь успокоить себя, что эту бесцеремонную особу она видит в первый, и даст бог, в последний раз в жизни.

— Больше двух лет. Детей мы хотим, и со здоровьем у обоих все нормально, но…

— Как же нормально, а пятна эти?

— Доктор говорит, что это не связано…

В кухню возвратились мужчины.

— Плохие новости! Они срывают и обдирают все, что раньше сделали. Хозяин недоволен и требует все начать снова — объявил Михаил.

— У меня есть предложение! — негромко сказал Юрий. — Наш дом в Петрорецке пустует, там есть все, что нужно, отопление не выключено. Поживите, сколько захочется.

— Вы разве дом продавать не собираетесь?

— Юрка и слышать про это не хочет — вступила в разговор неугомонная супруга. — Продать, и дело с концом, деньги на новом месте пригодились бы — потянулась она за новой порцией салата.

— Нет, дом я не продам — спокойно возразил Юрий. — Он у меня как пиджак, мне все впору, все по размеру. Все, что мне нравится, там есть.

— Слышали? Вот и поговори с таким. Не представляете, сколько трудов положено, чтобы выдернуть его из Петрорецка.

— Вот ключи, Михаил. Этот от входной двери, этот от гаражной, а вот этот длинный — от ворот. Если что будет непонятно — позвоните мне, а еще лучше, обратитесь к соседям. Рядом с нами живут Полянские, муж и жена, на пенсии. Они нам раньше по дому помогали, и теперь приглядеть согласились.

Татьяна пожала плечами, но против обыкновения промолчала.

— Понятно, кто у вас в семье решения принимает — засмеялся Михаил. — Ты как, Юля? Не против пожить в тишине и на свежем воздухе? А я, пожалуй, принял бы ваше предложение. У меня от отпуска неделька осталась неиспользованная, хоть выспаться удастся.

— Вот и договорились — подвел итог Юрий. — Только запаситесь походной одеждой, если намереваетесь на прогулки ходить. Наш дом почти на краю города, обогнете низину, там по осени сыро, и вы уже в лесу.

— Ладно, я все равно туда возвращаться не собираюсь. Ну, за ваше новоселье! — подняла бокал Татьяна. — Миш, мне твоя Юля понравилась. Нет, честно! Ты когда женился, я подумала — ну, седина в бороду и все такое. Вы ведь с Юркой ровесники? Тебе уже сорок четыре или будет? А тебе, Юль?

— Двадцать восемь. — Юлия постаралась произнести эти слова как можно суше, но Татьяну оттенки настроений не интересовали.

— Да? Девчонка совсем! У тебя, Миш, дочери от первого брака сколько лет? Она институт уже закончила? Или как это сейчас называется? Нет, тебе повезло, что на Юле женился! Только, Мишка, у нее на тебя аллергия, не иначе! Откуда у молодой девчонки такая жуткая сыпь?

— Нам пора, Татьяна. До поезда осталось меньше двух часов.

Юрий встал из-за стола и подошел к Юлии:

— Все было необыкновенно вкусно. А еще я очень рад нашей встрече.

Он взял ее руку и поцеловал тонкие пальцы, покрытые красноватыми пятнами с сухими, шелушащимися краями.

Санкт-Петербург, сентябрь 1736 года

Густав Бирон резко поднялся, пламя свечей заметалось, по стене мелькнула тень. Он постоял, играя желваками на скулах.

— Ты вот что… Я на войну идти хочу. Тебя бы я з зобой для узлужения взял, да стар ты…

— Что ты, батюшка! Али жизнь не мила?

— Я зольдат. Мое дело — война. Хватит мне во дворцах жить. Ты вот что, старик… как тебя — Федотыч? Там парень есть молодой, Прошка, что ли? Ты его мне обучи. Его з зобой возьму. Зтупай.

Старик с поклоном засеменил к двери, что-то бормоча под нос. Густав остался один. Теперь он не мог заставить себя сесть, а ходил кругами вокруг обширного стола с подсвечниками и иконой. С тоской возвращался мыслью к прошлым своим дням, и чтобы не мучиться понапрасну, старался не думать о навсегда потерянной Александре. Вспоминал, как рос на родительской мызе,[6] как ушел из дому совсем юным, почти подростком, на военную службу. Такова выпадала доля всем младшим сыновьям в их небогатом прибалтийском краю, зажатом между сильными государствами.

Братьев Биронов было трое — старший Карл, средний — Эрнст Иоганн и младший Густав. Старший брат тоже по военной части пошел, в польских войсках до подполковника дослужился. Карла учить не стали — не сметлив, тяжелодумен. Густава кой-чему, что в жизни пригодится, дома обучили — незачем деньги даром переводить, младшему в семье одна дорога — родителей в старости досматривать, когда пора придет. А вот Эрнста отослали в университет в славном городе Кенигсберге, и хоть не сразу, одолел он непростой университетский курс. Должно быть, и покуролесил он в те годы немало, студиозусам без этого неможно. Но и кое-что важное для себя уловить смог. После учебы попытался пристроиться при каком-нибудь дворе побогаче, приезжал в Петербург, просил места, но тогда не нашлось ваканции. Пришлось вернуться в скудную Курляндию. И тут Фортуна смилостивилась над ним. Русскую царевну, Анну Иоанновну, племянницу императора, выдали замуж за курляндского герцога. Прожили они с мужем всего ничего, овдовела она, не успев и познакомиться толком со своим супругом. И потянулись годы скучного вдовства. Вот тут и пригодились все качества Эрнста Иоганна — и ученость, и светское обхождение, и красота.

Густав подошел к настенному зеркалу в тяжелой раме, пригляделся в полутьме к своему отражению. Брат Эрнст признанный красавец, всем взял: лицо узкое, длинное, аристократическое, нос орлиный, породистый. А у Густава и лицо пошире, и нос короткий, простецкий. А губы и вовсе толстоватые, не то, что у Эрнста — тонкие, изогнутые, «лук Амура».

Что только в голову не лезет! Говорят, первая ночь после похорон самая страшная. Верно говорят. Когда возвратились из Лавры, попробовал он посидеть с приглашенными за поминальным столом. Соотечественники из свиты Эрнста и сослуживцы из полка быстро перепились, зашумели, загорланили. Со стороны не на поминки похоже было, а на веселую гвардейскую попойку. Даже прислуга взгляды укоризненные бросала, не таясь. Ушли с Александром, младшим братом покойной жены на половину Густава, посидели немного, помолчали. Говорить особо и не о чем было. Александр Меншиков вскоре домой уехал, а Густав остался один.

Он прикрыл глаза, в кресле устроившись, и поневоле в воспоминания ушел. Шесть лет с лишком минуло с того памятного утра, когда в окошко бедной мазанки постучался один из солдат, что служили под его командой:

— Кабатчик, гнилая его душонка, провизию отпускать в долг больше не желает. Говорит — отдайте за прежнее столование, тогда…

Густав, сквозь зубы понося всех, кто ему на язык попадался, поспешил в кабак. По дороге того хуже приключилось — сапог прохудился, жидкой холодной грязью на каждом шагу чавкая. Кабатчик при скрипе двери бросил пивные кружки развешивать на шесте с рогульками, и в бока короткие ручки упер. Не дожидаясь, пока он рот откроет, Густав выпалил, в лицо ему не глядя:

— Все, что положено, отдам. Сразу отдам, как только от властей содержание получу.

— Слыхали мы эти песни, господин капитан. Пока дымный да подушный налоги соберут, да мостовые, да прочие пошлины… А ваша голодная братия вчера у меня полный бочонок темного пива своровала, совсем страх потеряли! Ни корки хлеба никому из ваших панцирников впредь не отпущу, так и знайте…

Что там дальше хотел кабатчик выкрикнуть, Густав дослушивать не стал. Сгреб его за грудки, через стол перегнувшись, и зашептал громко, белыми от бешенства глазами в красную налитую физиономию своего заклятого врага впившись:

— Ну, тогда не жди, что я тебя прикрою от моей солдатни, когда они с голодухи громить твое заведение примутся.

Последние слова уже едва слышно произнес, но кабатчик перепугано закивал, побледнев заметно.

— Что тут у вас, господа? — раздался негромкий, но сразу ясно — начальственный голос.

— Вот, извольте видеть, ясновельможный пан, капитан Бирон самоуправствует.

Кабатчик, вошедших увидя, сразу приободрился. Густав хватку ослабил, и тоже повернулся к дверям. Прибывших оказалось не то трое, не то четверо, но с первого взгляда куда больше глянулось. Уж больно разодеты были с роскошеством, в этом захолустье вовсе невиданном. Золоченые галуны, перья на шляпах, плащи дорогого тонкого сукна.

— Вот вас-то нам и надобно, господин Бирон… — начальствующий на Густава уставился, непонятно только, с угрозой он смотрит или просто пристально разглядывает. — Сколько вы ему задолжали, господин капитан?

— Семьдесят пять злотых — буркнул Густав, глаза опуская.

— Восемьдесят! Восемьдесят, ясновельможный пан! — с жаром кабатчик в разговор вклинился, на вошедших с надеждой глядя. — Бочонок пива, самого лучшего, умыкнули ввечеру — они, больше некому…

Один из вошедших, самый молодой, с завитыми золотистыми, как у панны на выданье, волосами до самых плеч, не выдержав, засмеялся отчего-то, да что там засмеялся — заржал, как жеребец стоялый.

Густав, окончательно взбеленясь, потянул зазубренный палаш из потерханных ножен, не в силах более сего унижения сносить. Но, к великому его изумлению, светловолосый тут же смех оборвал, и мало того — в тот же миг в поклоне изогнулся — одна нога согнута, рука к сердцу прижата, а волосьями холеными чуть ли не ботфорт свой метет.

— Скудно Речь Посполитая войска свои содержать стала… — проронил господин вельможного вида. — Сержант гвардии Щербинин, потрудитесь разочтись с сим почтенным владельцем заведения.

Светловолосый распрямился стремительно, как ивовый прут, из-под плаща объемистый кошель вынимая. На глазах у всех принялся монеты отсчитывать, да, видать, поленился продолжать — пальцами в перчатках оно несподручно выходило. Так и швырнул кошель в кабатчика, не глядя. Тот, не иначе с радости, деньги с такой ловкостью подхватил, каковая и обезьяне на ярмарке не снилась.

— Мы к вам по поручению вашего брата, Эрнста Иоганна. Велено нам доставить вас, господин Бирон, ко двору императрицы Анны Иоанновны. Желаете следовать за нами?

— В Митаву?[7] — поразился Густав.

— Как? Вы разве ничего не слыхали? — за спиной у начальствующего снова смешки послышались, на этот раз негромкие и словно бы почтительные. — В Москву, господин капитан. Ее императорское величество Анна Иоанновна к коронации готовится, не отлагая, сразу после похорон его императорского величества Петра II Алексеевича. А братец ваш, ныне обер-камергер при ее высочайшей особе, сей же час братьев своих уведомить пожелал и ко двору пригласить — и вас, и старшего, Карла. Ну так как, господин Бирон, последуете за нами?

Густав замер, поверить не в силах, а прибывшие, со старшим во главе, перед ним дружно в поклоне склонились. Так и замерли все, покуда новоявленный баловень судьбы от растерянности в себя приходил. А тот молодой, смешливый, в три погибели изогнувшись, еще и подмигнул лазоревым глазом, но не насмешливо, а дружелюбно.

Тридцать лет уже исполнилось Густаву, когда предстал он перед императрицей Анной. Случилось это в тот первый раз в ее личных покоях, почти по-семейному. Милостиво и приветливо она младшего из братьев встретила, и на службу в новообразованный Измайловский полк определила, на командный пост, премьер — майором.

Перед прощаньем протянула руку для поцелуя, улыбнулась, губы растянув меж толстых щек. Взяла с золоченого столика тяжелую табакерку, бриллиантами осыпанную, подала Густаву. Сказала, что на преданность и честную службу его надеется. Он тогда подумал, что иначе и не умеет. С тем и простились.

Жизнь потекла, как полноводная река. Двор назад в Петербург вернулся, старую столицу оставив. Время быстро летело. По службе дел хватало, приходилось новый полк обустраивать. Прежде в России было два гвардейских полка — Преображенский и Семеновский. Лично государи ими всегда занимались и даже на командных постах значились. Но и сами гвардейцы свою силу чувствовали, ни одно воцарение без них не обходилось. Вот для того, чтобы свою опору в войсках иметь, и повелел Эрнст Иоганн фон Бирон свой полк образовать, из наемников иностранных и российских. Назвали новый полк Измайловским, по русской традиции, но офицерами больше иностранцы служили, а рядовых из украинской ландмилиции набрали.

Для проживания Густаву роскошный дом определили, говорят, самый красивый в Петербурге, кроме царского дворца, конечно. Люди нарочно приезжали взглянуть на знаменитые колонны серого и черного мрамора над входом. К новому дому младший Бирон стал привыкать, хоть и ни к чему ему одному такие хоромы. Днем усердно полком занимался, по вечерам частенько во дворце бывать приходилось. Новая императрица полюбила пышные праздненства — должно быть, соскучилась во время скудного Митавского житья. Однажды на одном из таких вечеров подозвала его Анна Иоанновна, пальчиком поманила к себе поближе, и проговорила негромко:

— Скоро кончится твое холостое житье! Я тебе невесту сыскала! — и захохотала, по рукаву веером его хлопнув.

Про женитьбу Густаву думать уж пора было, года у него самые подходящие. А тут еще слухи по дворцу пошли, что брат Эрнст недоволен — Елизавета Петровна, двоюродная сестра государыни,[8] на Густава заглядывается, и он слишком много в ее слободе времени проводит. Но здесь слухи вперед бежали, нежели участвующие даже помыслить могли.

Ну, невесту, так невесту. Какова невеста, Густав даже не спрашивал. Привык же Эрнст к самой Анне Иоанновне — уж куда как не хороша! Толста, рябовата, в обхождении резка и неловка. Про жену Эрнста, Бенигну Готлибу, и вовсе речи нет. И Густав как-нибудь устроится, в огромном доме можно и не часто с супругой встречаться. Зато возьмет она на себя хлопоты с гостями — ему по чину положено дом открытый держать, а заниматься этим все недосуг.

Петербург, июнь 201… года

На следующий день Лика снова приехала на Невский. Она вошла в магазин, прошлась по залам. Веры нигде не было видно. Повесив на руку несколько вешалок с платьями и блузками, Лика направилась к примерочным кабинам. И тут ей повезло: она увидела Веру в открытой двери подсобки.

— Привет! Ты что здесь делаешь? — радость у Лики получилась вполне достоверной.

— Работаю … — несколько озадаченно протянула Вера. — Извини, нам с покупателями нельзя разговаривать на личные темы.

— Да ладно! У тебя перерыв бывает?

— Конечно. Скоро моя очередь идти обедать.

— Классно! Давай вместе посидим где-нибудь. Я тебя приглашаю. Знаешь, я так скучаю по нашим девчонкам!

Разговор прервался — подошла еще одна покупательница. Но цель была достигнута.

Через полчаса они сидели за столиком в кафе на Малой Конюшенной улице. Теплый ветер колыхал вишневую маркизу над окном, возле которого устроились девушки. Разговор вначале не клеился. Вера отвечала односложно, скованно, похоже, жалея, что согласилась потратить свой перерыв на общение с сокурсницей, которая во время учебы ее вовсе не замечала. Но Лике удалось сломать лед. А после того, как она со слезами в голосе пожаловалась на свой скоропалительный развод, Вера слушала уже с совсем другим выражением лица. Когда Лика стала жаловаться на свои неудачи с работой, Вера и сама включилась в разговор:

— Правда, дизайнеров масса. Говорят, на бирже это едва ли не самая невостребованная профессия. Я почти все годы в университете подрабатывала, но пока смогла устроиться только простым продавцом. Но мне уже доверяют помогать оформлять витрины. А так хочется самостоятельной работы!

— Да, с этим проблема! — подыграла Лика. — И я еще хочу пробиться при такой конкуренции! Но жить надо, ты же понимаешь…

— А у тебя родители есть? — сочувственно поинтересовалась Вера.

— Мама есть, но у нее своя жизнь. Да на ее помощь я и не рассчитываю.

— Правильно, надежнее самой всего добиваться. Только иногда так хочется, чтобы близкие люди были!

— Подожди, у тебя, кажется, мать умерла, на третьем курсе? Я помню, тебя во время сессии на похороны отпускали.

— На четвертом, да не важно. Она давно болела, по инвалидности на пенсию вышла. Кроме нее, у меня ни единой души на свете нет…

Вера помолчала, потом грустно улыбнулась:

— Спасибо тебе, хорошо посидели. Мне идти пора.

— Да что ж у вас за перерывы такие? — негодующе воскликнула Лика. — Мы ни о чем поболтать не успели!

— Я обещала одной девушке заменить ее на полчаса. Тогда я смогу уйти с работы раньше, а то мне на проспект Ветеранов ехать.

— Ты там живешь?

— Да, с подружкой комнату снимаем. И от метро еще порядочно добираться…

— А я еще скулю, что живу сейчас в Полюстрово! Слушай, давай ты у меня переночуешь? Я за тобой заеду. Не представляешь, как одной тоскливо.

Вера сочувственно покивала:

— Очень даже представляю. Но неловко как-то…

— Да брось ты, я уже сама с собой скоро разговаривать начну! Вечером в сквере погуляем, поболтаем, ужин на балконе накроем — в этой квартире только и хорошего, что вид из окна. И Смольный собор виден, и Исаакий, и Петропавловка. Ну, решайся! Переодеться я тебе что-нибудь дам, зубную щетку по дороге купим, а больше ничего и не нужно, верно?

Все, что было задумано на вечер, исполнилось как нельзя лучше. Поговорили обо всем: и сокурсников вспомнили, и о себе друг другу побольше рассказали. Вера дала Лике несколько ценных советов, куда можно еще отправить резюме. И тогда Лика решила: пора. Пора приступать к главному.

— Представляешь, а ведь я знаю, где сейчас нужен дизайнер. Но как раз туда я обратиться не могу!

Она откинулась на спинку складного стула, поставила на маленький круглый стол чайную чашку.

— Мой бывший, Демин, открывает новое кафе. Ресторан у него для уровня, закусочные — для денег, а это кафе… Он еще давно говорил — для души. И название заранее придумал — «Треуголка». Должно быть все такое, питерское, но не в традиционном духе, понимаешь, не в том стиле, которым туристов обычно приманивают. Теперь я понимаю, он хотел, чтобы я руку к этому проекту приложила, но тогда я еще совсем дурочка была. Знаешь, я ему даже благодарна, что так получилось, и он со мной развелся. Я теперь на все другими глазами смотрю.

— Ты правда изменилась, и прости, к лучшему… Ты мне раньше казалась такой…

— Давай не будем уточнять! — засмеялась Лика. — Ничего хорошего я о себе сказать не могу.

— А это точно, что идет работа над дизайном нового кафе? — чуть помедлив, спросила Вера.

— Конечно. Я случайно пересеклась с одним из знакомых мужа, как раз пожаловалась, что не могу работу найти. Он посмеялся — к своему бывшему, говорит, обратись, может, примет.

— А если и вправду попытаться?

— Что ты, он меня и на порог не пустит! Хотя, я, наверное, знаю, что нужно. Ему все проекты подсовывают такие… псевдоисторические, вот, а ему хочется что-то вполне современное. Мы с ним однажды были в Амстердаме, и там ему очень понравился ресторанчик, и не только кухня, но и помещение. Он тогда сказал что-то вроде: не надо лепить искусственные балки под старину, загромождать пространство лишними деталями, нужен запах старины, и все. Треуголка должна быть не пыльным реквизитом, а…

— Она должна быть такой, чтобы ее можно было носить и сейчас — помогла закончить Вера.

— Откуда ты знаешь? — поразилась Лика.

— Я не знаю, но догадываться могу. Треуголку можно представить как символ перемен, странствий, приключений… Свежего ветра! А еще это обязательно напомнит о какой-нибудь необыкновенной любовной истории.

— Удивительно… Тебе обязательно надо заняться этой работой.

— Да что ты! Вот я приду в агентство, которое занимается подбором кандидатур для проекта, и что я скажу? Здравствуйте, я в прошлом году получила диплом, но работаю продавцом, а хотела бы…

— Зачем тебе идти в агентство? Давай я тебе дам служебный телефон Демина. Только о том, что именно я тебе его дала — ни слова, иначе он с тобой и говорить не будет.

— А как я объясню, откуда у меня его номер?

— Скажи, что тебе дал его Сергей Трошин, что ты подруга его жены. Он работал администратором в «Обломоff», а недавно они уехали куда-то далеко, на ее родину… Ну, придумай что-нибудь, ведь тебе же хочется заняться «Треуголкой»! О такой работе можно только мечтать!

— Не то слово… Ладно, я подумаю, постараюсь сделать наброски, чтобы можно было показать… Какое там помещение?

— Разузнаю через знакомых и подскажу, когда Демину лучше всего звонить.

Санкт-Петербург, январь 1732 года

Густав вскорости узнал, какую невесту ему императрица сватает, и призадумался. С одной стороны поглядеть — не невеста, а мечта, греза волшебная. Молода, на тринадцать годов младше него самого. Принцесса самая что ни на есть настоящая, дочь светлейшего князя Священной Римской империи. Только подумать — он, Густав, младший из Биронов, которых и на родине низким происхождением попрекали, и дочь всесильного при прошлых царствованиях Меншикова! Попрекали зря, среди немцев в Курляндии особой разницы и не было — почти все они вместе с ливонским орденом на прибалтийские земли пришли, только потом кому как в жизни повезло. Занимаешь должность повыше — значит, знатнее, и наоборот. Вон, брата Эрнста даже пытались дворянского звания лишить, сыном конюха ославить. Фортуна куда как изменчива и к людям разными ликами своими поворачивается. И не всегда понять можно, к добру или худу сии повороты.

То, что невеста молода, это, понятно, к добру — детей родить сможет. А вот приданое огромное — это еще как посмотреть. Самому Густаву оно и вовсе ни к чему, своих доходов теперь на семью бы хватило. Но что поделать — еще прежде, чем невесту увидал, пришлось не раз с братом Эрнстом про приданое толковать. То есть говорил Эрнст, а Густав только слушал. И бумаги разные показывал, и увещевал, чтобы постарался Густав порадеть брату, дабы укрепить на троне императрицу, а с нею и всю фамилию Биронов. Густав противиться не мог, а все же не лежала у него душа к таким резонам.

Ежели верить брату Эрнсту, семья Меншиковых богатствами владела невообразимыми. Чего стоит один только «яхонт червщатой», а попросту говоря, камень рубин — «великой цены по своей великости и тяжелине и цвету, которой считался токмо един в Европе» — так в доносе, что брат показывал, означено. Этот камень Меншиков еще лет двадцать пять назад у какого-то сибирского купца купил, и тогда еще огромные деньги за него заплатил. Рубин этот прежде всего изъяли, нарочно за ним отрядив двух офицеров, еще в Петербурге, в самом начале опалы.

Но что там камень рубин, ежели князь Меншиков ежегодный доход с имений и вотчин 150000 рублей имел, а также «и других трезоров, сиречь драгоценностей, великое множество, а именно в каменьях считалось на полтора миллиона рублей».

Брат Эрнст сильно сокрушался, что те, кому доверено было имущество изымать, пустыми пожитками увлеклись. Рубахи да скатерти считали, юбки да корсеты, посуду серебряную описывали, вплоть до «блюда, что бреютца», и «уринника с ручкою», сиречь ночного горшка. А вот чистых денег у князя во всех его сундуках менее ста тысяч оказалось, в рублях и, небольшой частью, «чюжеземной монетой». Сущая безделица!

Самый памятный разговор между братьями перед сговором на сватовство произошел. Вызвал средний брат Густава поздно вечером, сидели они вдвоем в небольшой зале посередине — подальше от дверей и ушей непрошенных.

Брат Эрнст даже парик снял — в жар его кинуло. Камин ярко пылал, несмотря на печи изразцовые — холодная зима в тот год приключилась. Посмотрел на младшего брата, глазами его с ног до головы смерил. Спросил:

— Говорят, ты по-русски хорошо знаешь?

Густав плечами пожал:

— В Польше боле десятка лет прожил, а польский с русским куда как схожи — не мог понять, куда брат клонит.

— Жену-то русскую тебе Анна сватает… Думаешь, зря ее с братом из ссылки чуть не сразу после коронации под светлы очи затребовала? Еще в Курляндии слухами об опале Меншикова интересовалась, да чего там, каждое слово ловила.

Меншиков покойный ей ведь не один раз дорогу переходил. До сих пор не забыла, как приходилось ей на свою вдовью долю плакаться. Дядя ее Петр, российский император, ей содержание положил для Курляндии немалое, но все через руки Меншикова шло. За каждую полушку ей кланяться униженно приходилось, все к рукам его загребущим прилипало. При мне она к Российском двору отписывала, что даже нарочитого платья не имеет, жены курляндские и то наряднее, богаче одеты.

Пуще того, сразу после, как Анна Иоанновна овдовела, пустился Данилыч, как Меншикова за глаза звали, во все тяжкие. Ни больше, ни меньше, самому герцогом Курляндским стать возжелал! Не хватало ему еще одного титула! Но тогда господь отвел. А может, русский царь притопнул за такую гордыню — говорят, он и поколачивал своего бывшего денщика, если тот особо зарывался.

И еще раз Меншиков Анне дорогу перешел. Ты тогда уж взрослым был; не доходили до польских войск слухи, что сватается к курляндской вдове Мориц Саксонский?

— Об этом много говорили. Граф Мориц к тому времени уже знаменит был. Сын короля Августа, хоть и не от законного брака рожден.

— Вот-вот, и полководец блестящий, и кровь королевская в жилах. Курляндский ландтаг за него горой встал, даже сама Анна в его сторону качнулась. Своими глазами читал, что она в письме писала: «Оной принц мне не противен»… Я уж думал, что придется мне нового места искать.

Эрнст усмехнулся, забарабанил пальцами по столу.

— Но все сталось так, как сталось. Когда-то приходилось Анне Иоанновне за курляндский трон цепляться, а теперь Курляндия для нее не боле тафтяной мушки в полной мушечнице. Нынче у нее другие заботы.

Он посерьезнел, поднял глаза:

— Ты мой брат, Густав, и всем мне обязан. На тебя только могу возложить сию тяжелую ношу.

Сына и дочь Меншиковых ко двору вернули не из жалости. В государственных делах не до евангельских добродетелей. Сто тысяч рублей в сундуках у Меншикова нашли, и это по всем имениям и дворцам вкупе. А как раз перед болезнью своей, после которой в опалу попал, взял он из казны вдвое против того. И сколь те, кому по службе полагалось, ни старались вызнать, куда сии казенные средства подевались, так и отпустили его ни с чем. В могилу он тайну свою унес. Я знающим людям, в цифири дотошным, велел прикинуть, каковы доходы у светлейшего князя были. Так сии крючки в один голос твердят, что изъятое с прибылями не сходится. До сих пор Европа слухами полнится, что за границей у светлейшего князя были денежные счета, и даже банки по именам называют, куда вклады Меншиков делал, в Венеции и в Амстердаме.

Только упорствуют банкиры, ростовщичьи души, ссылаются на то, что получить деньги назад, и с процентами, могут только законные наследники. Дескать, им должны быть известны особые знаки.

— А вдруг нет никаких денег? — с надеждой подал голос Густав. (Жениться, чтобы у супруги какие-то пароли или знаки выпытывать — ну не крючок же он из Доимочной канцелярии!)

— Верно, сии сведения неточны. В бумагах князя Меншикова об этом ничего не сказано. Но ведь его надо было знать! В нем настоящий бес стяжания сидел. Он ведь даже мелочными барышами не брезговал. На Москве сотнями скупал торговые места — лавки, харчевни, погреба, и все это в оброк отдавал мелким купцам. И оброк тот собирал сполна, уж будь покоен! В казну так деньги не выколачивались!

А самый большой доход имел Меншиков от заграничной торговли. Его агенты по всей России скупали самое что есть ценного — воск, кожи, меха, пеньку, сало — и через Архангельск и Петербург в Европу везли. А денег оттуда не поступало. Где же они?

Не вздыхай, брат. Слышишь звон — ищи колокол, сам знаешь старую поговорку. И колокол тебе надо сыскать. Трудно тебе придется. Анна говорит — ломлива больно твоя невеста, или спесива не в меру. Вместо того чтобы в ножки кланяться, да каждый день за свое освобождение со слезами благодарить, молчит и в сторону смотрит. Как будто ей во дворце горше приходится, чем в ссылке. В простом крестьянском платье, сказывают, в Березове хаживала. Я бы сам взялся у Александры Александровны повыведать батюшкины тайны, да Анна Иоанновна противится — к старости ревнива стала — скупо улыбнулся Бирон. — Придется тебе жениться. И Анна того же желает, на свои именины обручение ваше назначила. Ты невесту хоть вблизи-то видал?

Вблизи Густав Бирон увидал Александру Меншикову только на обручении. До этого пряталась она при выходах императрицы за ее широкой спиной, стояла словно в тени, глаз не поднимая. Одета была темнее и скучнее прочих фрейлин, ни с кем не говорила, ни на кого не смотрела. И не гордость на личике ее прелестном читалась, а грусть-тоска великая. Похолодел Густав, почуяв пропасть между нею — судьба Александре готовила по меньшей мере сестрой императрицы быть — и собой, вчерашним голодранцем — панцирником. Ни воспитания, ни манер — всему на ходу учиться приходилось. Для него рядом с Анной Иоанновной находиться — немыслимая высота, для нее — унижение паче всякой низости.

Петербург, июнь 201… года

Лика продолжала жить, чувствуя себя не то рыболовом, не то охотником в засаде. Она даже вошла во вкус двойной жизни. Внешне она жила совершенно неприметно: ходила за покупками, вытирала пыль в своей убогой квартирке, изредка ездила на собеседования по поводу работы, которые заканчивалась обычным обещанием перезвонить. Но, совершая эти скучные действия, она не чувствовала себя ущербной, а тем более оскорбленной, как это было в первые дни после развода. Лика начала понимать, что чувствуют шпионы-нелегалы, всю жизнь существующие по меньшей мере в двух измерениях. Одно дело ходить в супермаркет, размышляя, какой сорт йогурта выбрать, и насколько свежая куриная грудка в холодильной витрине. Совсем другое представлять при этом, что ты не просто хорошенькая девушка, пусть и не в самые удачные дни своей жизни, а сильная, умудренная опытом женщина, которая в состоянии сама управлять своей судьбой и тем более управлять другими людьми. Или манипулировать, что еще точнее.

Лика была поражена, как легко удалась ей выполнить первую часть задуманного плана. Вера позвонила Демину на работу, договорилась с ним о встрече и показала ему план дизайна нового кафе. План Андрею понравился — еще бы не понравиться, Лика все-таки знала его не один год.

Вера тоже не сплоховала. Она считалась одной из лучших студенток на курсе, старательной и с хорошими исходными данными, ее проекты отличались вкусом и проработанностью деталей. Сразу после первой встречи с Деминым Вера позвонила, и уже по ее сдержанно-ликующему тону Лика поняла — все идет как надо. Вера продолжала работать в магазине, по вечерам дорабатывая проект дизайна основного зала «Треуголки», регулярно встречаясь с Деминым, а чуть позже и с подрядчиком строительной компании, которого нанял Андрей.

Лика старалась часто видеться с Верой, обычно подъезжая ко времени, когда имелась возможность вместе пообедать. За эти недели Лика только один раз предложила переночевать у нее, но Вера и не рассчитывала эксплуатировать новую подругу, она и так была ей благодарна.

Появилось еще одно обстоятельство, отчего Вере стало сложнее общаться с Ликой. Когда они, поужинав, сидели на балконе, как в тот первый раз, Вера смущенно призналась:

— Я чувствую себя такой виноватой перед тобой… ты мне так помогла, а я… Понимаешь, Демин меня пригласил поужинать с ним, а потом… В общем, мы к нему поехали.

Лика выдержала небольшую паузу, а потом грустно-небрежным тоном проговорила:

— Ты ни в чем передо мной не виновата. Мы ведь уже развелись, ты же знаешь. Какие могут быть проблемы?

— А вдруг ты его еще любишь? — продолжала допытываться Вера.

— Нет, все перегорело, и у него, и у меня — практически честно ответила Лика.

Несколько дней спустя этого памятного для обеих девушек разговора Лика встретилась с матерью. Ольга позвонила ей из аэропорта, предупредив, что временем не располагает, и предложила встретиться в районе метро «Московская». Лика увидела мать издалека, посреди будничной толпы она смотрелась весьма заметно. Они устроились в уличном кафе, сидя друг напротив друга за дощатым деревянным столом, покрытым соломенными салфетками.

— Хорошо выглядишь — одобрительно сказала Ольга. — Я боялась, что развод и переезд тебя подкосят. А ты молодец!

— Я про тебя могу сказать то же самое. Как живешь?

— Пока в подвешенном состоянии. Сейчас перебираюсь из одного полушария в другое. Но думаю, что скоро смогу определиться, где жить. Мой будущий муж уже познакомил меня со своими детьми.

— Тебе что, придется их воспитывать? — удивилась Лика.

— Бог с тобой, они почти такого же возраста, как я. Вот, посмотри.

Мать полистала снимки в галерее айфона и протянула его дочери.

— Это мы у него дома, а это на уикенд выезжали.

Лика взглянула на изображения, вежливо сказала:

— А он ничего, не противный. Сколько ему лет?

— Неважно, у иностранцев мужчины со средствами гораздо дольше похожи на мужчин, чем наши, российские. Знаешь, я жалею, что столько времени потратила на русских мужей. Когда я устроюсь, позову тебя к себе в гости.

— Мам, мы разговариваем, как в кино. Я тебя что, совсем не интересую?

— Как ты можешь так говорить?

Ольга сняла темные очки, надела их на голову поверх плотно повязанного желтого с белым платка.

— С этим перелетом и голову нет возможности помыть… ну да, у меня не все гладко.

Она провела руками с ярко-красными ногтями по загорелому лицу, словно разглаживая его.

— Знаешь, мне запомнилась одна фраза, не помню, как назывался тот фильм. Экранизация какой-то пьесы Островского. «Красавиц мало, а богатых дураков много». Так вот, сейчас красавиц много, а богатых дураков нет. Совсем.

Мать и дочь молчали, следя, как официант расставляет на их столе тарелки с заказанными блюдами.

— По всему свету одно и то же — заметила Ольга. — Крестьянская кухня правит бал. Все эти пиццы, фондю, салаты типа греческого, раньше были едой бедных людей.

— Что в этом плохого? — возразила Лика.

— Ничего, только везде одно и то же. Я, наверное, устала. Волновалась перед встречей с тобой, боялась, что ты будешь меня либо упрекать, либо просить денег.

Лика усмехнулась.

— В чем упрекать? В том, что ты уехала, оставив меня один на один с Деминым? Но он сам постарался спровадить тебя подальше. Вы друг другу не слишком понравились, даже я тогда это поняла.

— Еще бы. Мы с ним из одного поколения. Но он меня просчитал лучше, чем я его. Я все-таки не думала, что он так с тобой поступит. Иначе проконтролировала бы ситуацию, хотя бы заставила его заплатить тебе при разводе. Но я надеялась, что ты родишь, ведь тебе ничего не мешало это сделать!

— Абрамовичу жена пятерых родила, и это не помешало ему ее бросить.

— Но ведь детям он что-то оставил?

— Вот именно, «что-то». К тому же сейчас среди супербогатых пошла мода не оставлять детям наследства. Якобы для их же собственного блага.

— Демин, прости, не из супербогатых, он просто состоятельный человек. Он из обычных людей, а среди них семейные ценности еще имеют значение.

— Ничего, мам. Не все еще потеряно.

— Ты что, надеешься его вернуть?

— Ни в коем случае.

— Лика, что ты задумала? Ты изменилась! Пожалуйста, оставь все как есть. Ты молода, красива, не слушай меня, я ною. Я просто устала. У меня далеко не все так плохо. И замуж у меня есть за кого выйти, только я теперь на воду дую, обжигалась много. Хотела зацепиться в Аргентине, но не получилось. Даже начала испанский язык учить. Но так глупо вышло — представь, приревновал меня к бармену.

— Бармен с тобой испанским занимался? — не удержалась Лика.

— Ай, не надо по больному! Знаю, что сглупила. Придется соглашаться на запасной вариант, у меня есть этот неплохой старикашка, итальянец. Вот только детки у него на меня волком смотрят. Ну ничего, я смогу приладиться к ним, они все-таки европейцы, народ воспитанный, хотя бы внешне. Ты-то что делать собираешься? Продержись немного, потом сможешь приезжать ко мне, мы и тебе старичка покрепче найдем. Да что я такое говорю, ты у меня красавица! И здесь еще может быть хороший вариант!

— Мама, хватит. Я не хочу ни от кого зависеть. Ты правильно заметила, что я изменилась. С Деминым я дурой была, не отрицаю. Но ни своих, ни твоих ошибок я повторять не буду.

— Лика, ты не собираешься как-нибудь на Демина давить? Шантажировать или что-нибудь еще? Не вздумай! Это сейчас он белый и пушистый, респектабельный и законопослушный. А по молодости наверняка рядом с криминалом ходил, все, кто в девяностые бизнесом заниматься начинали, через это прошли. Тогда слабые не выживали, я знаю, что говорю. Я не раз была замужем за российскими бизнесменами, изнутри видела, как тогда дела велись.

— Мама, весь твой опыт и твои советы даже не из прошлого века, они из прошлого тысячелетия! Сейчас надо выходить замуж за богатого, только если у тебя самой есть деньги. И тогда, в случае чего, можно претендовать на крупную долю в состоянии. Время Золушек миновало. А принцев, или, как ты говоришь, богатых дураков, не осталось. Должно быть, в девяностые вымерли. Как мамонты.

— Лика, я неслась к тебе, чуть ли не сутки в перелетах, и еще лететь предстоит. А ты меня отчитываешь, как школьницу. Ты у меня единственная дочь, я о тебе не перестаю беспокоиться. Прошу тебя, не наделай глупостей. У тебя еще есть, на что жить? В крайнем случае, у нас с тобой еще квартира в Ленобласти. Это, конечно, смешные деньги, но можно ее продать, если я выйду замуж за своего старичка.

— Вот именно, «если». Он, случайно, не в инвалидной коляске передвигается? А вдруг помрет еще до свадьбы?

— Оставь свой сарказм! Со временем не исключено, что коляску буду возить, и ничего в этом плохого нет. Даже удобно — муж всегда на глазах, никуда не денется.

Ольга простилась с дочерью, расцеловав ее, и уехала в аэропорт со смутным ощущением того, что они поговорили, как будто не слыша друг друга.

Санкт-Петербург, февраль 1732 года

В день именин императрицы в «Ведомостях» извещено было: «Обручен при дворе майор лейб-гвардии Измайловского полку Густав фон Бирон с принцессою Меншиковой. Обоим обрученным оказана притом от Ее Императорского Величества сия высокая милость, что ее Императорское Величество их перстни Высочайшею особою сама разменять изволила».

Так и было, как газетиры пропечатали. Только не написали, как невеста бледна смотрелась, так что Анна Иоанновна заметить изволили, дескать, «румяна надобно употребить». Не написали, как стояла Александра, уронив руки и глядя не на жениха, а куда-то в пол под его сапогами. Не написали, как вздрогнул Густав фон Бирон, когда брал нареченную за руку, а пуще того, как встретился он с невестой глазами. Столько тоски в ее черных глазах было, что никакие газеты об этом поведать не смогут.

Обменялись кольцами при всем дворе, музыка грянула, но возгласы величальные еще громче слышались. Невесту Анна Иоанновна по-матерински обняла, на ушко что-то шепнув, а жениха изволила ласково по щеке потрепать. За ужином императрица весела сделалась, ни одной здравицы не пропускала, все перемены вин откушала. Сидела она между женихом и невестою, по правую руку жениха обер-камергер Эрнст Иоганн фон Бирон помещался, рядом с невестою брат ее младший, Александр.

Раскраснелась Анна Иоанновна, веер подать приказала. Обмахиваясь страусиными перьями, в воспоминания пустилась, к Александре повернувшись:

— Моя-то свадьба с Фридрихом Вильгельмом у твоего батюшки во дворце игралась! Давненько уж это случилось, ты, должно быть, и на свет не появилась. У светлейшего князя Меншикова лучшие кухни, лучшие погреба, лучшие залы во всем Петербурге имелись. У дяди моего, Петра Алексеича, и близко таких хором не бывало. Тот любил покои низенькие, теплые, без лишнего свету и блеску. Это ему смолоду еще так полюбилось. Мне сказывали, когда в Париж он наведывался, к регенту тогдашнему, под житье ему старый королевский дворец определили — Лувр, кажись. Так дядюшка токмо половину часа там пробыл и ретировался — зело огромен и неприютен тот дворец. Давит громада каменная, сказывал.

Оттого для себя строенья приказывал делать небольшие, померные, и чтоб не боле двух этажей. А вот батюшку твоего, Александра, всяко понуждал дворцы строить, и отделывать их как можно великолепнее. Так что зря люди говорят, что светлейший князь Меншиков гордостью непомерной возносился. Батюшка твой токмо приказы своего государя исполнял. Знаешь историю со шпалерами? Коли не знаешь, слушай. Петр Алексеич однажды, у батюшки твоего сиживая, приметил, что шпалеры на стенах зело дурны и дешевы. Осерчал — где прежние, на лионской мануфактуре заказанные? Батюшка твой оправдывался, дескать, ты сам, мейне камарад, на меня начеты за поставки наложил, и дабы с казной раздолжаться, пришлось из дому имущество продавать. Петр Алексеич еще пуще гневаться изволил: ты и начеты верни, и перед иностранными послами и именитыми гостями меня позорить не смей! Где их еще принимать, как не у тебя в дому?

Свадьба моя роскошная была! А пуще всего гости веселились, когда перед ними из разрезанного пирога две карлицы выскочили, по последней моде наряженные, и танец менувет прямо на столе сплясали. Потом прочие карлы с карлицами в залу набежали, числом невиданным — по всей стране их нарочно разыскали и ко двору батюшки твоего свезли. Для них и мебель, и посуду смастерили, посередине расставили, и пировали они прямо как настоящие люди! А как подпили крепких вин, то-то насмешили гостей!

Анна Иоанновна, довольная рассказом, оглядела своих соседей по столу.

— Вы чего скучные, как на поминках сидите? Ладно, невесте невместно сильно веселиться, примета дурная, но ты-то чего? — толкнула она локтем Густава. — Эрнст! — по-немецки, худо выговаривая слова, крикнула она своему обер-камергеру. — Скажи своему братцу, что я ему веселиться велю!

Потом перешли в залу для танцевания, невесту с женихом рядом с собой императрица оставить изволила. Стояли они по бокам от ее кресла, на гостей смотрели. Под утро свечи трещать от духоты начали. Анна Иоанновна платком махнула, встала, на руки Густава и Александры опираясь, подвела их к высокому окну с частыми переплетами. Раздался грохот, и в темном небе закрутились, шипя и искры разбрасывая, огненные шутихи. Сначала огромная буква «А» высветилась, фиалкового цвета, а за нею две поменьше — белая и зеленая, с инициалами обрученных. Гости в окнах сбились, русские горланили, иностранцы в ладошки хлопали. Потом долго еще ракеты пускали, всех цветов, но на том праздник закончился.

Петербург, июль 201… года

Лика еще более укрепилась в своем намерении продолжить воплощение составленного плана. В тот же день она встретилась с Верой. К вечеру небо затянуло облаками, пошел мелкий дождь. Девушки медленно шли под крытыми галереями Гостиного двора, когда Вера одновременно смущенно и радостно сказала:

— Знаешь, Андрей приглашает меня съездить отдохнуть с ним на недельку.

— Куда, если не секрет?

— У него есть друг, который имеет права на вождение яхты, и он собирается арендовать небольшое судно где-то на греческих островах. Там две каюты, вот они с женой и пригласили нас… — Вера осеклась, произнеся это вырвавшееся «нас», испуганно посмотрев на Лику.

— Поезжай, это, должно быть здорово. Стасовы предложили, да? Нас тоже приглашали, только мне тогда больше нравилось в крупных отелях останавливаться. А на яхте должно быть хорошо, тишина, море, можно швартоваться у разных островов, выходить прогуляться, осмотреться.

— Ты так спокойно к этому отнеслась, а я боялась…

— Я же тебе говорила, что с Деминым у меня все, продолжения не следует. Могу даже выдать тебе один его секрет — он боится летать. Скрывает, но боится ужасно, начинает принимать успокоительное еще за сутки до полета.

— Никогда бы не подумала! А это серьезно?

— Да нет, ты лучше предложи ему немного выпить перед самой посадкой. Скажи, что тебе страшно. Думаю, ему будет приятно опекать тебя, а не дрожать самому.

— Не знаю, как и благодарить тебя!

Десять дней спустя девушки снова встретились. Загорелая и оживленная Вера сочувственно поглядывала на скучную Лику, которая вполне сознательно натянула на себя трикотажное платье, испорченное неудачной стиркой.

— Рада за тебя — тихо произнесла Лика, меланхолично помешивала в чашке остывающий кофе.

— Прости, я все о себе да о себе. Ты-то как, что с работой?

— Да пока никак — сказала Лика чистую правду. — Лето — не лучшее время для поисков работы, все, кто принимает решения, в отпусках.

— Да… — протянула Вера. — А через считанные недели хлынет очередная партия соискателей — закончились выпускные экзамены и новая партия дипломированных дизайнеров начнет обивать пороги. Сама была в таком положении, вот и пошла работать в магазин. Чем я могу тебе помочь? — участливо протянула она руку, дотрагиваясь до Лики.

— Чем же ты мне можешь помочь? У самой зарплата, наверное, кот наплакал — подняла Лика скорбные глаза.

— Это верно! — улыбнулась Вера. — Но… понимаешь, перед поездкой Андрей дал мне денег на наряды для отдыха, а я потратила совсем немного. Мне девочки в нашем магазине оформили при продаже все скидки, которые только были возможны. Я на остаток хотела ему подарок купить, но… Я себя такой виноватой чувствую перед тобой, ты не представляешь!

— Да перестань ты! Я тебе все верну, как только начну работать.

— Вот, возьми, они у меня с собой…

И, глядя как Лика прячет в свою сумку стопочку купюр, Вера поделилась еще одной новостью:

— Знаешь, Андрей предлагает мне переехать к нему… Как ты к этому отнесешься? — она смотрела на Лику с робостью и надеждой.

— Ну, сколько тебе повторять! Мы с Деминым чужие люди. Ты тоже взрослый человек и имеешь право распоряжаться своей жизнью так, как считаешь нужным, разве нет? Если тебе нужны какие-то условия с моей стороны, то пожалуйста: никогда ни при каких обстоятельствах не упоминай моего имени. Мы с тобой просто учились на одном курсе и практически не пересекались.

— Так и есть…

— Да, но никто не должен знать, что мы с тобой сблизились в последнее время. Будь уверена, что Демин не придет в восторг, узнав, что мы встречаемся.

Лика могла позволить себе отпраздновать небольшую победу. Деньги у нее оставались и до того, как она получила приличную сумму от Веры. В последнее время тихая, незаметная жизнь, которую она вела, принесла ей даже два ощутимых плюса — сознание своего умения влиять на чужую жизнь и реальную экономию средств. Деньги с карты, оставленной ей Деминым, перестали улетать с катастрофической быстротой. Лика поняла, что имел в виду бывший муж, когда намекал, что полгода она сможет прожить гораздо обеспеченнее, чем среднестатистический россиянин. Она обнаружила, что продукты из ближайшего супермаркета не слишком отличаются по качеству от тех, которые продаются в дорогих магазинах, если внимательно их выбирать, и вспомнила кое-какие из простеньких блюд, которые готовила еще в школе.

Мало того, она даже познакомилась с хозяйкой, сдавшей Демину эту квартиру, когда та наведалась снять показания счетчиков. Лика испытывала настоящее удовольствие, когда намеками заставила добродушную тетку представить и поверить, что господин, снявший на полгода квартиру для молоденькой девушки — подлый соблазнитель, который воспользовался неопытностью девчонки из Ленобласти, и теперь не появляется. Хозяйка прониклась горячим сочувствием к Лике, и даже пообещала снизить плату за квартиру, когда закончатся полгода, оплаченные «соблазнителем».

— Я сразу поняла, что ты девочка хорошая. И соседи в один голос говорят — мужиков к себе не водит, музыку громко не включает, в лифте здоровается, одевается прилично. Родители у тебя есть? Только мать? Не помогает? У самой проблемы? Пьющая, наверное… А тот козел, даром что на вид представительный, потом локти кусать себе будет, что такую милую девочку бросил.

С этим Лика была полностью согласна. А паспортные данные только подтвердят правоту выводов хозяйки — в новом паспорте, выданном после развода, даже фамилия уже не связывала ее с бывшим мужем. Жизнь словно начиналась с белого листа. И теперь Лике это нравилось.

Петрорецк, ноябрь 201… года

Вернувшись вместе с Хьюго в дом Полтавцевых, Юлия занялась устройством на новом месте. Они приехали сюда с Михаилом три дня назад, согласившись на предложение Юрия, хозяина дома. Приехав, они обошли дом, оба этажа. Он оказался невелик — внизу просторная кухня-столовая, через коридор — гостиная. Из нее наверх вела узкая, довольно крутая лестница. На втором этаже располагались супружеская спальня, комната сына и кабинет хозяина. На Юлию дом произвел странное впечатление: обжитыми и имеющими собственное лицо выглядели только те помещения, в которых обитали мужчины. Спальня, гостиная и кухня оставляли ощущение не то мебельного магазина, не то гостиницы.

Михаил, ставя чемодан и дорожную сумку на ковер в спальне, усмехнулся:

— Для одного из отцов города домик довольно скромный! Верно говорят, что Юрка — единственный честный мент у нас в стране. Зато преступность в Петрорецке самая низкая в Ленобласти.

В тот день супруги Асташины успели немало: познакомились с симпатичными соседями, Полянскими, которые в отсутствие хозяев присматривали за домом, узнали, где находятся магазины и куда можно выйти прогуляться, если позволит погода. За покупками сразу идти не было надобности, Юлия все содержимое своего холодильника прихватила с собой. Вечер прошел в блаженном ничегонеделании. Михаил рано улегся спать, а Юлия долго читала при свете прикроватного светильника. В кабинете хозяина обнаружились несколько довольно неожиданных для этого дома книг. Это были иллюстрированные альбомы по искусству — Русский музей, Музей имени Пушкина, Третьяковская галерея, и даже несколько специальных изданий, посвященных старинной русской живописи, преимущественно иконописной. Юлия с трудом могла представить себе Татьяну, жену хозяина, увлекающейся на досуге разбором отличий икон новгородского письма от работ Палехской школы. Но и самого Юрия Полтавцева сложно было заподозрить в подобном хобби. Его увлечения легко определялись по содержимому шкафов в его кабинете. Михаил долго переходил от одного к другому, восторженно ахая:

— Ну, Юрка! Понятно, почему никуда не хотел уезжать! Ты только посмотри, какие у него тут сокровища!

Юлия никаких сокровищ не заметила. Просторные шкафы с застекленными дверцами, покрывающие все стены кабинета, оказались забиты какими-то малопонятными предметами. Из прочей мебели здесь имелись только письменный стол с компьютером, и мягкий кожаный диван, стоящий несколько наискось, у стены, и над ним навесной стеллаж, где и обнаружились те самые художественные альбомы.

— Нет, ты не понимаешь! Тут просто высший пилотаж! С такими снастями можно на любую рыбалку отправиться, хоть в любую часть света! И как все скомпоновано, подобрано, расставлено! Похоже, здесь он и проводил все свободное время. Ну, и на рыбалке, конечно. Что и не удивительно с такой заполошной супружницей — подмигнул Михаил.

На следующее утро он еще блаженно валялся в постели, когда раздался звонок его мобильного. Михаил слушал, недовольно морщась, время от времени пытаясь возразить невидимому собеседнику. Потом откинул одеяло, встал, дослушал, уже кивая, и со вздохом отключил связь.

— В кои веки собрался расслабиться! Отзывают… Придется лететь в дальневосточный филиал, помнишь, я тебе рассказывал, там заморочки с офисным зданием. Было уже два суда, они вынесли противоположные решения, и все застряло. Начальство приказывает мне самому на месте разобраться. А как с тобой быть? Не побоишься здесь одна оставаться?

— Чего мне бояться? Тут такая тишина. Погуляю, в интернете посижу. Мне не хочется сейчас обратно в Питер. И машину забирай, она мне не пригодится.

Случилось это в тот день, когда Юлия обнаружила на пороге мокрого Хьюго. Как он пролез под воротами — загадка, но еще более интригующей оказалась их совместная со спаниелем находка следующим утром. Как могла оказаться туфля от Джимми Чу в грязной колее, вдали от дороги? И почему пес так странно вел себя?

Юлия открыла ноутбук, набрала название породы, стала просматривать электронные страницы. Нигде не встречалось описание такой стойки, в которой замер спаниель перед злосчастной туфлей.

Зато на страницах, описывающих поведение служебных собак, нашлось то, что еще больше озадачило Юлию. Под фотографией, запечатлевшей восточно-европейскую овчарку, застывшую расставив лапы и наклонив низко голову, она прочла подпись: «Реакция собаки на присутствие мертвого тела (трупа)».

Этого еще не хватало! Юлия повернулась к Хьюго, как будто он мог что-нибудь разъяснить. Но пес спал, явственно похрапывая. Надо что-то предпринять, а к кому обратиться, Юлия не знала. Был бы здесь сам Полтавцев! Его номер телефона остался у Михаила, хотя это не проблема. Можно узнать у тех же Полянских, но почему-то Юлия испытывала странное стеснение при мысли, что придется общаться с хозяином дома. Она не могла забыть, как Юрий прикоснулся губами к ее пальцам, и слегка сжал ладонь, выпуская ее.

Юлия наскоро оделась и вышла из дома, направившись в тот же продуктовый магазин, который по всем приметам служил по совместительству местным информационным центром.

Ее встретили, как старую знакомую.

— Милости просим! Что у вас новенького, что надо?

Юлия наскоро объяснила, отчего найденная утром туфля не дает ей покоя. Эту информацию продавщицы выслушали с интересом, но без излишнего ажиотажа.

— Да ну, откуда тут трупы… Там, в лесу, часто пикники летом устраивают, и местные, и из Питера приезжают. Когда долго дождей нет, проехать на машине можно, а вот сейчас только пешком.

— Наверное, летом были, и теперь захотели, да забуксовали и назад повернули.

— В туфлях поехали? — с упреком спросила продавщица из овощного отдела.

— Чего по пьянке не случается? Веселились где-нибудь, да решили проветриться.

Только девушка из кондитерского отдела отнеслась к услышанному более серьезно.

— Если хотите, к местному участковому обратиться можно. Я его телефон вам сейчас дам, мы с его женой в одном классе учились.

Участковый оказался молодым, тощеньким, подвижным, с заметно оттопыренными ушами. Он недоверчиво выслушал Юлию, покачал головой.

— У нас никто не пропадал, никаких ориентировок не поступало. Ладно, посмотрим, если покажете.

Вдвоем они пробрались вглубь заболоченной низины. Участковый несколько раз чертыхнулся, попадая ботинками в глубокие промоины, полные заледеневшей грязи.

— И занесло же вас сюда…

Юлия чувствовала себя виноватой во всем — и за то, что на ней были надежные резиновые сапоги, и за то, что выдернула человека из теплой каморки позади какой-то конторы, служащей кабинетом участковому.

Колея прервалась. Вот здесь машина пробуксовывала, пытаясь выехать из грязи. Вот тут ей удалось вернуться назад к дороге по своим собственным следам.

— И где та туфля? — озвучил участковый тот же вопрос, что не давал покоя самой Юлии.

Туфли не было. Вдвоем они еще раз обошли место, где едва не застряла машина.

— На внедорожник похоже, другой бы тут намертво завяз, и колея широкая — заметил участковый. — А туфли, извините, нет!

Он повернулся и пошагал обратно, и даже его тощая спина выражала недовольство. Юлия еще немного постояла, найдя глазами свои собственные утренние следы и отпечатки лап Хьюго. Их уже слегка припорошило снегом. Туфли действительно не было.

По дороге домой она проходила мимо магазина. На пороге стояли и курили две продавщицы постарше, из собачьего и овощного отделов. Юлия не могла их миновать.

— Ну, что? Ложная тревога? — спросила одна из них, выпуская из густо накрашенных губ струю дыма, непрозрачную на холоде.

— Похоже, да… — неохотно ответила Юлия. — Но я не могла ошибиться!

— Не бери в голову — посоветовала другая продавщица. — Лучше скажи, ты Татьяне Полтавцевой не родня?

— Нет, мой муж учился вместе с Юрием Дмитриевичем — решила прояснить ситуацию Юлия.

— А, тогда понятно. Мы тут голову сломали, кем ты ему доводишься — переглянулись собеседницы Юлии. — Думали, может, Дмитрич наконец-то завел себе молодую да симпатичную. У нас тут Таньку, жену его, терпеть не могут. Язва, не баба! В каждой бочке затычка!

— И такого мужика отхватила! Как он с ней живет — уму непостижимо. Хотел бы — любую закадрил. Теперь еще и в Москву увез, сокровище такое. Ей бы в горн дудеть, да в барабан бить — и все ее таланты.

— Почему в горн? — не поняла Юлия.

Продавщицы дружно рассмеялись.

— Она как была пионервожатая, так на всю жизнь и осталась. У нее и мать, и бабка из партийных, в горкоме работали. А Танька в администрации, что-то там по делам молодежи, отчеты строчила. И не выгонишь ведь ее — когда ни ткнись, все на работе сидит.

— Прилепилась к Полтавцеву как банный лист. Он, когда его эта Панова бросила, весь аж черный ходил. Была у него в юности любовь, фифа местная. И знала ведь, что Юрка за ней убивается, и все равно выскочила замуж за одного богатенького. Так эта малявка, Танька, — учились они вместе, — быстренько от Полтавцева забеременела, и в дамки. Хорошо, хоть сын в него пошел.

— Погоди, а ведь я Панову сегодня видела! Точно, она! Такая вся холеная, стройненькая, как молоденькая. Откуда взялась? Сто лет на родине не показывалась. Туман густой, но уже развиднелось, она тут недалеко шла. Курточка на ней такая, темненькая, и сапожки на низком ходу.

— Что, даже без каблуков? Она ж на них и спит, наверное…

Юлия постаралась незаметно улизнуть, оставив подружек перемывать косточки неведомой Пановой.

Хьюго встретил новую хозяйку с поистине щенячьим восторгом. Юлия занялась делами по дому, но из головы у нее не шли сведения, ненароком полученные от представительниц местного информбюро. Если исключить некоторую предвзятость, история семьи Полтавцевых имела шансы оказаться вполне достоверной. Очень уж не подходили друг другу эти двое. Несчастная любовь в молодости многое объясняет, это Юлия хорошо понимала.

И снова она почувствовала, как Полтавцев прикасается губами к ее пальцам. Она посмотрела на свои руки, и вздрогнула. Сколько она уже не принимает лекарств? С тех пор, как они с мужем сюда приехали, только один раз она открывала небольшую сумку, полную мазей, таблеток и гранул. Но пятна на руках ее, против всякого ожидания, заметно побледнели, а главное, она уже давно не ощущала изнуряющего зуда и жжения. Юлия рывком задрала на себе пуловер и мягкую хлопковую майку под ним, расстегнула замок на джинсах. Пятна и сыпь на животе и бедрах стали едва заметны, и даже при касании не беспокоили.

Юлия стояла, не веря своим глазам. Что за чудеса? Она даже засмеялась, потрепав удивленно поднявшего голову Хьюго по шелковистым ушкам.

— Надо это отпраздновать, рыженький!

Остаток короткого дня она провела, напевая и раскладывая свои вещи в хозяйской спальне. Но когда она закончила, ей захотелось оттуда уйти. Подхватив подушку и одеяло, она перебралась в кабинет Юрия и постелила себе на диване.

— Вот это будет правильно — сказала она то ли себе, то следующему за ней по пятам Хьюго — Здесь лучше всего.

В кабинете почти всю стену занимало высокое окно, или, скорее, дверь — такие окна почти до самого пола Юлия видела во Франции. Она подошла, выглянула наружу. Окно-дверь выходило на какую-то плоскую крышу, скорее всего под ней располагалась крыша гаража. Должно быть, летом тут получалось разместиться как на террасе. Сейчас же поверхность была слегка присыпана легкой изморозью.

Юлия еще раз осмотрелась. Рядом с диваном в шкафу она заметила еще одну коллекцию, значительно уступающую в размерах рыболовной, но не менее впечатляющую. За стеклом лежали разные виды оружия: устрашающего вида ножи в жестких кожаных ножнах ручной работы, целый набор маленьких ножичков для метания, даже жутких размеров рогатка из металла и резины. Юлия боязливо потрогала некоторые из этих мужских игрушек, но заставить себя прикоснуться к пистолетам (или револьверам, она не знала, как они правильно называются), не смогла. Их было три, два угольно-черных, один светлый, блестящий. Немного удивившись их доступности — у дяди-охотника оружие хранилось в специальном сейфе — Юлия объяснила все должностью, которую занимал хозяин дома.

Юлия легла в приготовленную постель, взяла полистать один из альбомов, но вскоре отложила его в сторону, выключив свет. Вспомнились разговоры, которые при ней вели собирательницы и хранительницы местных преданий из продуктового магазина. В чем-то похожая история случилась и с ней самой. Юлия несколько лет была отчаянно влюблена в одного молодого человека. Они встречались, расставались, ссорились и мирились много раз, пока он не сделал окончательный выбор в пользу другой девушки. Юлия тяжело переживала разрыв, и не один год не могла прийти в себя. Внешне ее жизнь казалась вполне благополучной — она окончила университет, получила диплом экономиста, устроилась на работу в банк. Работа, как и учеба, сильно не занимали ее. В школе Юлия мечтала поступить на искусствоведческий, но родители отговорили ее, приведя разумные доводы в пользу экономического образования. Она и сама понимала, что сейчас гуманитариям гораздо труднее устраиваться в жизни.

На работе они и познакомились с Михаилом Асташиным. Он уже был к тому времени разведен, занимал ту же должность, что и сейчас, и считался завидным женихом. Со свадьбой они оба не торопились, но он сумел понравиться Юлиным родителям, и, в конце концов, они поженились. Тогда же у Юлии начались проблемы с кожей. Она не раз обращалась в разные клиники, к хорошим специалистам, ей ставили разные диагнозы, но болезнь только прогрессировала. Михаил сам настоял, чтобы она ушла с работы. Их обоих устраивало то, что Юлия проводила почти все время в четырех стенах. Михаилу нравилось, что жена каждый вечер встречает его за накрытым к ужину столом, и он никогда не упрекал ее за то, что из-за кожной болезни их интимная жизнь плавно сошла на нет. Юлия не могла не замечать, что муж пользуется всяким удобным случаем съездить в командировку, но и сама старалась не признаваться себе, что в его отсутствие она не испытывает ничего, кроме облегчения.

Юлия повернулась на диване и почувствовала под рукой что-то кудряво-шерстистое. Это Хьюго незаметно пробрался к ней на постель и спал рядом, посапывая, как человек. В кабинете стало светло — небо очистилось от густых предзимних облаков, и все уголки комнаты залило ярким светом полной луны. Юлия уткнулась в спинку дивана и незаметно задремала.

Она проснулась, как будто ее толкнули. Села на диване, разбудив этим движением Хьюго. Спаниель напрягся и негромко зарычал, повернувшись в сторону окна. Юлия подняла глаза и в серебристо-голубоватом лунном свете увидела высокий мужской силуэт.

Кто-то стоял на крыше гаража, дотрагиваясь рукой до рамы высокого окна. Луна светила ему в спину, оставляя лицо в глубокой тени. Хьюго спрыгнул с дивана, бросился к окну, и залился басовитым лаем. Юлия подсознательно ожидала, что человек, стоящий снаружи, испугается шума, поднятого собакой, и бросится бежать. Но он продолжал стоять, все так же почти прижимаясь лицом к оконному стеклу. Пес рвался и продолжал лаять, подрагивая кудрявой щкуркой, блестящей в лунном свете.

Человек за окном наконец зашевелился, потом словно нехотя повернулся и спрыгнул с крыши гаража, уйдя в густую тень. Собака продолжала надрывно лаять, когда Юлия, вскочив с дивана, подбежала к окну. Она успела заметить, как человек легко перемахнул через невысокую ограду, отделяющую домовладение Полянских, пересек их двор и точно так же, без всякого усилия, оказался за оградой соседей со стороны улицы.

Только сейчас Юлия почувствовала, что у нее дрожат руки и трясутся колени. Она схватила мобильный телефон, потом включила свет. Мгновение спустя снова его выключила, подбежав на непослушных ногах к окну. В лунном свете на крыше гаража четко виднелись темные следы, отпечатавшиеся на покрытой инеем поверхности. Снова включила лампу, зачем-то забилась на диван, натянув на себя одеяло.

Хьюго сидел на полу с довольным видом. Он еще тяжело дышал, высунув язык и словно улыбаясь испугу своей новой хозяйки.

— Чему ты радуешься? — дрожащим голосом спросила Юлия. — Что мне делать, скажи на милость? Звонить в полицию, бежать к соседям?

Пес забрался на диван и устроился рядом с хозяйкой, всем своим видом показывая удовлетворение от сознания выполненного долга. Юлия так и не решилась никуда звонить, представив, что она сейчас будет объяснять дежурному, что в конце концов подъедет какой-нибудь полицейский наряд, как в тихий дом войдут среди ночи незнакомые люди. Она посмотрела на время — пятый час утра. Уснуть не удастся, это очевидно. Собака рядом, даст знать, если снова появится этот неизвестный. А утром можно будет обратиться и в полицию, и к соседям — доказательства ночного визита налицо. Следы на крыше, четкие и ясные, не дадут повода для сомнений.

Она подняла голову с подушки — Хьюго сидел на полу и нетерпеливо поскуливал. Ах, да, его же надо вести выгуливать… Юлия, сонная и вялая, кое-как оделась и спустилась вместе с собакой во двор. Там, под ярким утренним солнцем, она окончательно проснулась, и, вспомнив о ночном происшествии, направилась к соседям.

Полянский, крепкий пожилой дядька с обветренным лицом, стоял во дворе своего дома, поправляя кусты ежевики над глухой кирпичной стеной.

— Погодка-то сегодня какая, красота! — радостно приветствовал он Юлию.

Она не сразу нашлась, что ответить.

— Сегодня ночью вы ничего не слышали? Ближе к утру?

У Полянского вытянулось лицо.

— Нет, а что-нибудь случилось?

Юлия вкратце пересказала ночное происшествие. Сосед слушал с недоверчивым видом, потом покачал головой:

— Нет, ничего не слышал… Рая! — обернулся он. — Ты ничего ночью не слыхала?

Жена Полянского приоткрыла дверь застекленного тамбура и выглянула наружу.

— Доброго утречка! — она вышла за порог с веником в руках, спина у нее была обмотана теплым шерстяным платком. — Нет, я полночи не спала, поясницу у меня разломало. Тихо кругом, луна такая, как днем светло. Вот собачка ваша, да, гавкала, а так тихо было.

— Ну да, Хьюго на этого человека и лаял! — уже без особого настроения пыталась настаивать на своем Юлия.

— И куда он потом делся, покажите?

Юлия показала рукой:

— Вот, он спрыгнул с крыши гаража, потом прошел через весь ваш двор, потом перемахнул через ограду.

Полянский покачал головой:

— Мы на ночь всегда нашу собаку отпускаем, а днем она на цепи за домом. Собачка у нас серьезная, чужих никого не пропустит. Полтавцевы собаку и не держали оттого, что наша на два двора служила.

— Они ее и кормили в основном — добавила жена соседа. — У них со стола много чего собаке перепадало.

— Там, на крыше гаража, следы остались! — предъявила Юлия последний аргумент.

Соседи переглянулись.

— Что ж, посмотреть можно… — с сомнением в голосе произнес Полянский.

Вдвоем с Юлией они пошли в дом Полтавцевых. По дороге сосед посерьезнел.

— Надо глянуть, надо… Должность у Юрия Дмитриевича серьезная, и враги у него могут быть, и насчет имущества могли поинтересоваться… На предмет ценностей… Так-то он никогда на этот счет не волновался, даже сигнализацию не установил. Говорил: «Да кто ко мне полезет?»

Они вошли в кабинет. Юлия указала на окно:

— Вон там, на крыше гаража!

Они подошли к окну и одновременно посмотрели наружу.

На блестящей темной поверхности всеми цветами радуги переливались блестящие капельки воды. Яркое утреннее солнце без остатка уничтожило следы ночного происшествия.

Юлия едва не застонала от разочарования:

— Надо было на мобильник снять!..

— Ну, как же, надо, надо… — сочувственно закивал Полянский, — бывает… А может, вы кому приглянулись, а? Муж в командировке, дело молодое… У нас тут быстро все схватывают.

Юлия готова была провалиться сквозь землю.

Петербург, июль 201… года

Однажды Лика собралась прокатиться на прогулочном теплоходе по петербургским каналам. Она в последнее время так прочно вошла в роль юного прелестного создания, не искушенного в житейских тяготах, что стала находить удовольствие в прогулках по городу. Оказалось, что за шесть лет, проведенных в Петербурге, она не удосужилась познакомиться с местами, ради которых приезжает такая масса народу. До этого она знала только несколько достопримечательностей, не считая тусовочных заведений, университета, ресторанов и окрестностей бывшей их с мужем квартиры. Ну, и магазинов, конечно.

Лика готовилась спуститься по трапу на прогулочное суденышко, когда услышала знакомый голос:

— Анжелка, привет! Ты что тут делаешь?

Так обратиться к Лике мог только Никита Михайленко, бывший однокурсник и довольно близкий друг, хотя и в прошлом.

— Прокатиться собираюсь. А что? — Лика пока не могла решить, стоит ли возобновлять знакомство с Никитой. Но она успела забыть, что в таких случаях он решал сам, и отвертеться не представлялось возможным. При желании или необходимости Никита проявлял бульдожью хватку.

— Говорили мне, что ты изменилась после развода со своим папиком, но чтобы настолько! На экскурсии ездишь!

— Молодой человек, не задерживайте посадку, вы заходите или нет? — поторопил Никиту мужик в тельняшке, стоящий с канатом в руках.

Никита в два шага одолел трап и, взяв Лику под локоть, протащил к самой последней скамейке, по дороге прихватив пару клетчатых пледов. Лика оценила это чуть позже, когда катер двинулся и поднялся свежий ветер. Народу в будний день на судне собралось мало, все уселись поближе к экскурсоводу, поэтому их разговору с Никитой никто не мешал.

— А ты что здесь делаешь? — в свою очередь поинтересовалась Лика. — И не называй меня Анжелой.

— Теперь на катере катаюсь, Анжелика. — Никита рассмеялся, игнорируя недовольную мину, проступившую на лице Лики. Сердиться на него было невозможно, и Лика спросила:

— Чем занимаешься? Вообще?

— Догадайся с седьмого раза! А можно и с первого — продаю. Сейчас реально существует только два занятия — продавать товары и продавать услуги. Пока товары, а потом видно будет. У меня небольшой интернет-магазин.

— И как? Успешно?

— Прикидываешь, стоит ли меня рассматривать в качестве потенциального супруга? Пока не стоит. А в остальном я всегда готов, как юный скаут. Ты же у нас теперь соломенная вдова?

Слушая обычный Никиткин треп, Лика решала, нужно ли посвящать Никиту в свои планы. По всему получалось, что раскрывать свои карты означало делать опрометчивый шаг. Но пригодиться он мог, поскольку могли возникнуть непредвиденные сложности. Ликина мама зря волновалась, считая, что дочь может выскочить за Никиту замуж. Даже в самые нежные свои годы Лика имела кое-какие мозги. Им обоим вполне хватало того, что всегда имелся наготове партнер для вылазок в клуб, ну и, само собой, для секса. Никита тоже, должно быть, вспомнил об этом:

— Выручим друг друга по старой памяти? В плане дружеского секса?

Лика засмеялась:

— Как был трепло, так и остался! Ладно, поедем к тебе.

— А почему ко мне? Твой бывший, что, тебя без крыши над головой оставил?

— Угадал. Снимаю комнату, и даже квартирная хозяйка имеется.

Лика на всякий случай подстраховалась, немного приврав, потому что с Никиты сталось бы попытаться пристроиться у нее пожить. Никита родился в Питере, но почему-то жилья не имел, вечно скитаясь по съемным квартирам.

Прокатившись по каналам и перекусив в первой попавшейся кафешке, они поехали к Никите. Он обитал возле станции метро «Лесная», в блочной пятиэтажке.

Поднимаясь вслед за Никитой по крутой лестнице с узенькими ступенями, Лика поражалась обилию дверей на каждой крохотной площадке.

— Что головой вертишь, Анжелка? Забыла, как обычные люди живут?

С грохотом отперев дверь в квартиру, Никита впустил Лику в переднюю, в которой свободной оставалась только узкая щель между штабелями коробок, нагроможденных до самого потолка. Пробираясь между ними, Лика опасливо поинтересовалась:

— А чем это так жутко пахнет?

— Не бойся, не тараканов травили. Это мой сосед, гений-одиночка, дома работает.

Никита открыл дверь в комнату. Одна стена была также заставлена картонными коробками, но в комнате еще помещался разложенный диван, платяной шкаф и стол с компьютером.

— Интерьер в стиле деловой роскоши — бросил Никита, сгребая с дивана разбросанную одежду и заталкивая ее в шкаф. — Я же все-таки дизайнер.

Лика постояла, насмешливо улыбаясь, демонстрируя, что она ничего другого и не ожидала. Но для нее, привыкшей за годы супружества к регулярному сексу, вынужденный перерыв оказался слишком долгим. И она, посмеиваясь, стянула через голову узкое платье и шагнула к Никите.

Через пару часов они валялись на том же диване, и, смеясь, пытались укусить одно яблоко вдвоем.

— Кофе хочешь? — вспомнил Никита об обязанностях гостеприимного хозяина.

— Хочу. А в кухне у тебя тоже коробки?

— Самая малость. Дай еще чуть полежу, и тогда пойду кофе сварганю. Если хочешь побыстрее, сходи сама. Кухня напротив. Мой стол и шкафчик возле окна.

— Лентяюга!

Лика набросила на себя футболку Никиты и пробралась в кухню. Микроскопическое пространство разделялось пополам. Там стояли два стола, два табурета и на стенах висели два шкафчика. На том сходство заканчивалось. Стол Никиты отличался относительной пустотой и чистотой, но вот второй… Стало понятно, откуда исходил тот самый едкий запах химикатов. Каждый сантиметр пространства был заставлен колбами, ретортами, мензурками, спиртовками, и много еще каким оборудованием, названий которого Лика не знала.

Она быстро сварила кофе и вернулась в комнату с двумя чашками.

— У вас не кухня, а филиал химзавода. Ты снимаешь комнату?

— Обижаешь, подружка, купил. Еще три тысячи ведер — и ключик, то бишь вторая комната, тоже будут мои. Сосед заранее согласился мне ее продать. А пока жизнь и работа — все в одном флаконе.

— Это как?

— Как видишь. Перед тобой склад интернет-магазина, а я генеральный директор, диспетчер и менеджер. Иногда и курьер, как сегодня. Парень, что заказы развозит, отпросился на пару дней. Вот я сегодня доставкой и занимался, и, как видишь, тебя к себе доставил.

— А чем ты торгуешь?

— Да чем придется, признаться, без моего чумного соседа я много бы не заработал.

— Как это?

— У нас с ним симбиоз. Он в состоянии придумать и сделать замечательные, уникальные штуки, а я умею продать.

— Если не секрет, что это за уникальные штуки?

— Как раз секрет. Этот парень уже жил в соседней комнате, когда я сюда переехал, она ему и принадлежит. Все остальные жильцы, что снимали эту комнату до меня, сбегали через пару недель, боясь, что он их или взорвет, или отравит. А мы с ним поладили, и мне даже удалось купить эту комнату гораздо дешевле обычной цены. Хозяин был рад до беспамятства, когда избавился от такой обузы.

— Ты так и не сказал, чем он занимается. Вы не наркотой торгуете, братья по симбиозу? Не хватало еще в свидетели попасть!

Лика резко встала, нашла свое платье на подлокотнике дивана. С ее планами засветиться в полиции в любом виде, даже в качестве простого свидетеля было крайне нежелательно.

— Постой, Анжелка! — Никита удержал ее за руку, усадил рядом с собой, — ты что, меня не знаешь? Наркотой занимаются жадные отморозки, у кого в голове извилины параллельные. Парень из соседней комнаты, его зовут, кстати, Августин — в самом деле гений-одиночка. Его выгнали из «тряпочки»[9] за постоянные прогулы. Он не в состоянии заниматься тем, чем ему не интересно, зато может сутками просиживать, чтобы, например, перекрасить майского жука в фиолетовый цвет.

— Подожди, а майский жук какого цвета?

— В основном зеленого, да неважно, это я для примера. Или разработает устройство для уничтожения бумаг в портфеле или сейфе, если кто-нибудь посторонний захочет на них взглянуть.

— Я что-то такое слышала или в кино видела…

— Ну да, а ему интересно самому такую штуку сделать. Можно было бы вообще только этим заниматься, спрос на такие устройства есть постоянно. Да еще и без присмотра официальных структур, сечешь? Но Августин одним и тем же заниматься не желает, приходится к нему приноравливаться. Всю зиму разрабатывал вонючую бомбу, или бомбу — вонючку, как больше нравится. Спрос был колоссальный!

— Это еще зачем?

— Ну, для разных целей. Можно совещание сорвать, можно лекцию или экзамен, а можно на важной деловой встрече такую штуку заложить. Представляешь, грохот, дым, жуткая вонь, все несутся из зала, а тот, кто был в курсе, что эта штука сработает, может под шумок либо нужные документы увести, либо просто сорвать выступление своего конкурента.

Только я сам свернул производство этой штуки. Представляешь, как у нас в квартире воняло?

— И вот так, просто через интернет можно это все купить?

— Нет, конечно, все держится под контролем. Но есть ходы, условные знаки, кодовые слова. Договариваемся чаще всего при личной встрече. Тебе эти заморочки не интересны. Так придешь еще? Ты правда изменилась, снаружи такая неискушенная девица, а меня просто загоняла, выжала досуха. Замужество тебе пошло на пользу.

— Надо подумать. Подозрительная квартира, сосед на маньяка похож — поморщилась Лика.

— Он и есть маньяк, хорошо, что не сексуальный. Телефон у тебя прежний?

Всю дорогу до своего дома Лика прикидывала, посвящать ли Никиту в свой план. И решила — она справится сама.

Санкт-Петербург, апрель 1732 года

Жених с невестою почасту видеться начали — в неделю раз, а то и чаще. Положенными подарками обменивались, на праздниках рядом появлялись. Говорили меж собой мало — Густав рот открывал, только если Александра чего узнать желала, и только по-немецки.

Захотела невеста дом будущего мужа осмотреть, на слуг взглянуть, они всей чередой перед будущей барыней выстроились. Некоторых узнала — тех, что прежде у батюшки ее служили, на поклоны кивнула милостиво. Стала привыкать к жениху, иной раз глаза подымала, в лицо ему глядя. Однажды, когда рядом меж зеленеющих шпалер в саду у Летнего дворца прогуливались, как для себя проронила по-русски:

— Не соврала баба, верно сказала — так и придется за немца идти.

Густав не понял:

— Кто зказала?

Александра удивилась, остановилась, на Густава глядя:

— Так ты по-русски говоришь? А чего же молчал по сю пору?

— Вы меня по-русски ни о чем не зпрашивали.

Александра в первый раз за все время засмеялась, ямочки на щеках явив:

— Верно Анна Иоанновна сказывала, смирный ты. Как же ты у себя в полку командуешь, измайловский майор? Или уже генерал? Слыхал, что государыня тебя генерал-адъютантом при своей особе сделать желает?

Густав пожал плечами, улыбнулся, тоже в первый раз при Александре. Тут же улыбку с лица согнал — брат Эрнст не единожды ему пенял, дескать, улыбаешься ты как простолюдин, во весь рот и на все зубы. Благородного происхождения господа не более четырех зубов показывать должны.

— Зубы-то белые какие у тебя… Или лицо темное?

Густав еще больше смутился:

— На плацу много бывать приходится. Ветер, золнце…

Помолчали, только гравий под ногами хрустел, да шелковые юбки Александры шуршали.

— А какая баба про немца говорила? — осмелился Густав.

Александра грустно улыбнулась:

— Это дело давнее. Батюшка решиться не мог, кого из нас с сестрой в невесты императору определить. Императрица Екатерина про то особо в своем завещании отписала, чтоб непременно кто-то из нас с сестрой обручился с внуком ее мужа. Ему, новому императору, лет 12 было, Петруше Малому. Сестра Мария на четыре года старше него, и сосватана уже была за сына графа Сапеги, его нарочно из Польши к нам привезли. Поэтому сперва меня хотели за Петрушу отдать, когда он в возраст войдет. Матушка тайком ворожею привезти приказала, та на бобах и раскинула. Говорят, молчала долго баба, не решалась вслух молвить. Потом сказала только, что младшей дочери, то бишь мне, за немцем быть. А про остальных так и не сказала ничего.

Сестрица Мария императорской невестой стала, а меня за Анхальт-Дессаусcкого принца просватали. Неужто не сказывали тебе? Чего опять улыбаешься?

— Я не принц. Зато немец.

Петербург, июль 201… года

Самым трудным в исполнении планов Лики оказалось ожидание. Наживка успешно заброшена, рыбка клюнула, но вытаскивать ее сейчас означало большую вероятность получить пустой крючок. Даже без наживки. Торопить события опасно — можно дать повод заподозрить себя и этим сломать всю игру.

Поэтому Лика старалась жить как можно тише, но притом не забывая, что на улице стоит лето. Она вставала довольно рано и отправлялась куда-нибудь загорать. От этого занятия получалась тройная польза — во-первых, погода стояла теплая, и просто приятно проводить много времени на воздухе. Во-вторых, так быстрее шло время, а в-третьих, Лике было необходимо поддерживать загар.

Вере она давно не звонила, и это тоже входило в план. Раз Вера живет теперь у Демина, вполне могло случиться так, что Андрей случайно станет свидетелем их разговора, и Вера по простоте душевной выложит, что они с Ликой общаются. Это уж совершенно ни к чему.

Прошло без малого месяц, когда Вера позвонила сама и предложила встретиться. Лика едва не подскочила, но заставила себя отвечать ровно, слегка грустным голосом. Она назначила встречу в «Галерее», возле Московского вокзала, потому что здесь всегда многолюдно, а их общие с Деминым знакомые это место не жаловали.

— Вчера была презентация «Треуголки» — сияя сдержанной радостью, поделилась Вера. — Я даже не ожидала, что все получится так быстро. И Андрей… И Демин — бросила она на Лику чуть смущенный взгляд — торопил, хотел успеть открыться во время высокого сезона.

— Понятно… — голосом хорошей девочки печально произнесла Лика.

— Ты-то как? С работой ничего не определилось? — Вера чувствовала себя именно так, как хотелось Лике — виноватой и смущенной.

Лика пожала плечами:

— Видно, придется идти продавать что-нибудь. Я сейчас побывала на собеседовании, здесь, в «Галерее». Предлагают место, но пока испытательный срок, заработок очень маленький… — импровизировала она.

— Хочешь, я поговорю в своем магазине? Тебе там будет лучше, в «Галерее» работать тяжело, огромный наплыв народа, вокзал рядом. А я… — она снова виновато посмотрела на Лику — я увольняюсь.

— Ты будешь дома сидеть? — в самом деле удивилась Лика.

— Нет, мне предложили заняться еще одним проектом для кафе, и друзья Демина просят сделать им эскизы для интерьера загородного дома. Я рискну, и Андрей этому рад. Так что мое место в магазине пока свободно, хочешь, я поговорю?

— Нет, спасибо! — поспешно отказалась Лика. — У меня есть еще вариант — работа в интернет-магазине. Непрезентабельно, зато заработок выше.

Это вышло уже совсем вольной импровизацией, но надо же было как-то отказаться от благотворительности бывшей однокурсницы. И еще предстояло дождаться, когда Вера оставит без присмотра свою сумку.

Лика заранее присмотрела дешевый кафетерий рядом с продуктовым супермаркетом на первом этаже «Галереи», где не было официантов. Вера предсказуемо вызвалась сама постоять в очереди за кофе и сладостями. Взяв из сумки кошелек, саму сумку она положила на стул рядом с Ликой. Оставалась чисто техническая часть работы — вынуть ключи Веры и убедиться, что дальновидный Демин поменял замки в квартире. На этот случай у Лики нашлась коробочка с мастикой, купленной в лавочке, где продавались товары для разных хобби. Сделать слепки с ключей оказалось минутным делом, и никто ничего не заметил. Вокруг столько народу — кому какое дело, что милая девушка повозилась немного в объемистой сумке.

Вера вернулась с пластиковым подносом, занятым кофейными чашками и целой горкой пирожных. Девушки помолчали, пробуя кофе. Шум, стоящий вокруг, не располагал к доверительной беседе, но молчать Вере было неловко, и она, наклонившись поближе к Лике, сообщила:

— Ты знаешь, удивительная история! Вчера на презентации сразу несколько человек спутали меня с тобой. Одна дама, высокая такая, с собачкой на руках, даже меня расцеловала и заявила, как рада оттого, что я, как она выразилась, «взялась за ум». Демин ее быстро отвел в сторону, и она, кажется, так и не поняла, в чем тут дело.

— На запястье у нее татуировка, тонкая веточка? Собака терьер, в ошейнике со стразами? — для вида поинтересовалась Лика, в голове которой вертелось другое. Она не могла решить, не перестаралась она с таким явным сходством.

— Ты у кого причесываешься? — резко перевела она тему. Вера смешалась, почувствовав свою вину.

— Да в общем-то сама, только перед выходом куда-нибудь захожу в салон по соседству.

— Прости, мне показалось, что у тебя концы волос сожжены.

— Ты думаешь? — Вера отделила прядь волос, поднесла кончики к глазам. — Может быть, от морской воды и солнца? Я ведь на море побывала всего второй раз в жизни, а первый еще классе в третьем, так что не знаю, как мои волосы реагируют.

— Запишись в салон «Голливуд», от вас недалеко, там работает один парень, высокий такой блондин. Он с сожженными волосами просто чудеса делает, вот увидишь, снова будут блестящие.

Лика хорошо помнила этот салон. Однажды попав туда, именно к этому самому мастеру, она едва не силой вырвалась от него, когда он пылко уговаривал ее сделать короткую стрижку. Потом уже она узнала, что короткие стрижки у женщин для него просто фетиш, во всяком случае, про него так сплетничали.

Вера поблагодарила за совет, глядя на подругу виновато.

— Знаешь, мне так… мы как будто поменялись местами! Моя жизнь так изменилась всего за два месяца… Мне всегда представлялось, что я всего добьюсь сама, пусть медленно, и даже не мечтала о таких резких переменах.

Лика не стала продолжать эту тему и спросила, не таясь, то, что ее действительно интересовало:

— Нина Степановна у вас работает?

— Нет, у нее мама заболела, где-то на юге, она уехала ухаживать за ней. Они с Андреем договорились, что она будет там столько, сколько понадобится, никого другого мы нанимать вместо нее не будем. Он не будет — поправилась Вера. — Я справляюсь с хозяйством сама, мне это в удовольствие… — она окончательно смешалась.

Лика промолчала, делая вид, что ее задело это непроизвольно выскочившее «мы». На самом деле, отсутствие Нины Степановны, приходящей домработницы, тетки работящей и ответственной, но въедливой и недолюбливавшей Лику, играло ей только на руку.

Вера поспешила перевести разговор на общих знакомых. Встреча подруг подошла к концу, когда Лика, опустив глаза, проговорила давно заготовленную речь:

— Извини, я пока не могу отдать тебе долг… Нет, нет, как же не стоит… Прости, но я вынуждена… — она подняла на Веру большие, грустные глаза. — Оказывается, за нашу с мамой квартиру в Ленобласти набежал какой-то дикий долг за коммунальные услуги, не представляю, откуда он мог взяться. Боюсь, пока все выяснится, могут и квартиру отобрать. Ты не выручишь меня еще раз?

Вера схватила свою сумку и с облегчением протянула Лике, очевидно, заранее приготовленный конверт.

— Как хорошо, а то я не знала, как тебе предложить эти деньги. Это мой гонорар, я сама их заработала, а в деньгах я сейчас не нуждаюсь. Подожди, хватит ли тебе заплатить? — забеспокоилась она.

Лика с унылым видом заглянула в конверт и кивнула, испытав двойственное чувство — удовлетворение от удачно проведенного манипулирования, и легкую досаду — однако, как Демин щедр с Верой. Должно быть, у него неплохо идут дела.

На прощанье девушки договорились увидеться ровно через месяц и разошлись каждая в свою сторону. Путь Лики лежал в район метро «Чкаловская» — место это она выбрала заранее. Доехав от Московского вокзала, она нашла закуток, увешанный металлическими заготовками, где сидел небритый дядька с цепкими, как колючки репейника, глазами. Лика достала из сумки коробочку с оттисками ключей, приготовившись поведать заготовленную историю о потерянных ключах, о злой квартирной хозяйке, — но ничего этого не понадобилось. Дядька долгим взглядом оценил Лику, внимательно посмотрел на слепки, процедив:

— Сложные ключики… От дорогих замков… — и милостиво кивнул: — Погуляй часик.

Вернувшись через некоторое время и выложив сумму, не предусмотренную никаким прейскурантом, Лика с облегчением вышла на улицу. Черт с ним, с этим дядькой, он еще может пригодиться, если все пойдет так, как она задумала.

Через несколько дней Лика отправилась к их с Деминым бывшему дому. Сказав так про себя, она дернула уголками губ — дом стоял как всегда, и Демин там жил по-прежнему. А вот среди женской части обитательниц произошли перемены. Сама Лика сейчас выглядела совершенно неузнаваемой — она напялила на себя самые дешевые шорты, какие только нашлись в магазине распродаж, или говоря точнее, трусы до колен. На плечах болталась убогая огромная футболка с такого же класса жилетом. На голове надета бейсболка, а на ногах самая важная деталь экипировки — кроссовки по цене чашки кофе, да еще и на три размера больше, чем нужно. Эти произведения неведомых азиатских ремесленников изменили обычную легкую походку Лики на какой-то лягушачий шаг. Надев еще темные очки в пол-лица, Лика могла быть уверена, что ее никто не узнает.

День наступил субботний, погода радовала, и потому вполне можно надеяться, что Демин с Верой не станут сидеть дома. Ожидания оправдались: часов в одиннадцать утра из подземной парковки показался темно-синий «Инфинити» Демина. Внутри Лика уловила знакомые ей силуэты и испытала настоящий драйв — все шло так, как она рассчитала заранее. Сбегав на Шпалерную улицу, она купила самый большой и обескураживающе дешевый букет — весь объем создавали бумажные и пластиковые прибамбасы, маскирующие очевидный факт, что сами цветы уже почти завяли. Это могло пригодиться на случай, если дежурит кто-нибудь из бдительных консьержей. Но окошко, где должен помещаться надежный страж, пустовало. Значит, оставались только видеокамеры, а на них окажется виден нескладный подросток, подрабатывающий курьером по доставке цветов.

Набрав хорошо знакомый код и для вида чуть потоптавшись у окошка консьержа, Лика поднялась наверх и остановилась у массивной двери бывшей их с Деминым квартиры. Камеры наблюдения на их этаже не имелось, сигнализации в квартире тоже не появилось — Демин питал отвращение к ритуалу, сопровождавшему открывание и закрывание дверей при наличии сигнализации. Теперь оставалось узнать, подойдут ли ключи к замкам. Сердце Лики учащенно билось, когда она доставала связку, но волнение сменилось настоящим торжеством: оба ключа, и нижний и верхний, сработали как нельзя лучше. Бросив букет на диван в передней, Лика быстро прошлась по комнатам, на ходу натягивая тонкие резиновые перчатки — осторожность не помешает.

Квартира бывшего мужа показалась ей роскошной — за эти месяцы перед глазами у нее находились совсем другие интерьеры. Стараясь не отвлекаться ни на какие мелочи, вроде несколько иначе расставленной мебели, Лика прошла в спальню. За ней находилась просторная гардеробная, а в ее глубине скрывалось то, из-за чего она затеяла весь этот маскарад. Отодвинув высокий комод, она нашла за ним дверцу встроенного сейфа.

Код она знала. Демин однажды, еще в самом начале их брака, попросил Лику срочно привезти ему на работу какие-то документы. Тогда, открыв металлическую дверцу, Лика заметила еще один запертый ящик в верхней части сейфа. Чувствуя свое бьющееся сердце, она набрала комбинацию цифр и услышала тихий щелчок — значит, код не изменился! Демин поменял замки во входных дверях и на том успокоился.

Внутри сейфа по-прежнему лежали папки с бумагами, довольно объемистая пачка наличных, и то, чего там раньше не имелось — большой черный пистолет. Лика покосилась на него, потом взяла в руки деньги, подержала и положила обратно. Пролистала стопку ценных бумаг, задумчиво вернула их на место. Нет, такие крохи ее теперь не интересуют. Она пару мгновений поколебалась, потом вышла из гардеробной. Нужно найти ключ от запертого ящичка в самом сейфе, и Лика не стала терять времени. Она торопливо осмотрела одежду бывшего мужа, полки в изголовье кровати, на той стороне, где он привык спать. Прошла в кабинет, аккуратно порылась в ящиках письменного стола. Вот оно! Еще одна связка ключей, гораздо больше — здесь и от квартиры, и от помещений на работе. Лика в несколько скользящих шагов вернулась в гардеробную, вложила миниатюрный тяжелый ключик в прорезь замка в маленьком отделении сейфа. Она не поняла, раздался ли мелодичный звон наяву, или послышался только в ее возбужденной голове, но он попал в унисон с ее восторгом — диадема хранилась именно там. Лика достала из кармана необъятных шорт небольшой плоский прибор, поднесла к камешкам, покрывавшим диадему, и удовлетворенно кивнула. Вернув диадему на дно верхнего отделения, Лика сделала оттиск с маленького плоского ключа, и положила все на свои места. Прошло не менее десяти минут с тех пор, как она вошла в квартиру. Пора выбираться — курьеры дольше не задерживаются.

Она торопливо вышла в переднюю, взяла букет, приоткрыла дверь, прислушиваясь. Заперла замок и спустилась вниз. Если там на этот раз окажется консьерж, можно сказать, что жильцов из двадцать третьей квартиры дома не оказалось. Но ее опасения оказались напрасны — окошко вестибюля по-прежнему пустовало. Пониже наклонив голову, чтобы лицо надежно закрывал козырек бейсболки, Лика прошла под камерами видеонаблюдения и оказалась на улице.

Там она испытала настоящий восторг: у нее получилось! Она не только может заставить людей делать то, что она хочет, но и сама может идти на риск! Завернув за угол, она бросила ненужный уже букет на скамейку и пошла смешной, подпрыгивающей из-за огромных кроссовок походкой. Шла она довольно долго, ей хотелось двигаться, возбуждение не проходило. Неважно, что она ушла с пустыми руками, Лика и не собиралась в этот раз ничего брать. Благодаря щедрости Веры и ее чувству вины деньги у Лики не переводились. Главным было ощущение своего превосходства, даже могущества. А еще радовало то, что в момент опасности у нее не только не дрожали руки и колени, чего она побаивалась, напротив, ощущался подъем, прилив сил. Что ж, проба прошла удачно, надо себя наградить.

Она оказалась уже вблизи от Невского. Здесь, в тихих коротких улицах, спокойно ждали состоятельных покупателей солидные магазины на первых этажах ухоженных старинных домов. Если смотреть только на вывески, на которых в основном фигурировали итальянские имена, легко можно представить, что находишься где-нибудь в Милане. Выбрав один из них, Лика вошла. Охранник уставился на нее, девушка-продавщица забыла даже поздороваться. Лика удивилась, но увидев свое отражение в зеркале, поняла причину их замешательства. Она сдернула с головы бейсболку, волосы ее рассыпались по плечам. Она улыбнулась самой очаровательной улыбкой, которая только нашлась в ее арсенале, и, наконец, ей тоже с облегчением улыбнулись.

Через полчаса разительно похорошевшая Лика в новом платье и туфлях на высоких каблуках шла по Невскому. Пакет с убогой одежкой она выбросила в урну.

Домой в таком приподнятом состоянии она ехать не хотела. Немного поколебавшись, она позвонила Никите, как и следовало ожидать, он оказался дома. Никита встретил ее на пороге квартиры:

— Слушай, Анжелка, ты просто нереально светишься, вместо того, чтобы страдать! Ты, часом, не нашла уже замену своему Демину? Смотри, могу приревновать!

Через некоторое время, когда они лежали, покуривая по очереди одну сигарету, Никита констатировал очевидный факт:

— Нет, замены Демину, кроме меня, ты пока не нашла. Уже радует. Ты расскажешь, отчего ты прямо искришь сегодня?

Лика засмеялась; но в каком бы блаженстве она не находилась, все же помнила — с Никитой лучше держать язык за зубами.

— А что твой чокнутый гений, как поживает?

— Как всегда дома, бедолага. Представляю, чего он наслушался сегодня! Но мог и не слышать. Он, когда работает, как тетерев глохнет. Во, дымом потянуло. На кухне сидит, если хочешь на него посмотреть — накинь хоть что-то.

Видя, что Лика встала и набросила на себя его рубашку, Никита вслед крикнул:

— Воды принеси, пить страшно хочется!

Над столом в маленькой кухне наклонился высокий, костистый широкоплечий парень в шортах наподобие тех, которые Лика сегодня торжественно выбросила в урну. Он потрясенно уставился на девушку, не замечая, что какая-то вонючая жидкость полилась мимо посудины, для которой предназначалась. Его большая голова густо покрывалась клочковатыми волосами буро-желтого цвета, стянутыми в длинный хвост. Вместе с тем он вовсе не казался уродом. Если его одеть и причесать, он мог выглядеть вполне достойно.

Так подумала Лика, постаравшись улыбнуться ему как можно приветливее.

— Я вам не помешаю, если пройду к холодильнику, и посмотрю, нет ли там воды? — произнесла она ангельским голосом.

— Что? А, воды… Да вот есть — протянул он навстречу девушке мутную емкость, названия которой она не знала.

— Нет, нет, спасибо! Я лучше из-под крана налью — поспешила Лика взять со стола у Никиты почти чистую кружку.

— Вы Августин, верно? — она одарила его еще одной очаровательной улыбкой и вышла из кухни, чувствуя себя под его взглядом по меньшей мере эльфийской принцессой.

Никита в два глотка осушил и вернул кружку Лике.

— Он еще жив? После того, как тебя увидел?

— Он поражен — с достоинством ответила Лика. — Между прочим, ты едва ли не единственный, на кого не действует мое очарование.

— Добавь сюда еще твоего бывшего мужа — заметил Никита, блаженно потягиваясь. — Признавайся, Анжелка, что ты задумала? Я же тебя знаю наверняка лучше родной матери. Кстати, она по-прежнему меня не выносит?

Лика была рада, что Никита сам не заметил, как перевел разговор подальше от темы, на которую ей не хотелось говорить. Но, повернувшись, чтобы поставить кружку на подлокотник дивана, она заметила иллюстрированный журнал, раскрытый на фото во весь разворот. Лика взяла его и прочла подпись: «На презентации нового кафе „Треуголка“. Владелец, известный ресторатор Андрей Демин, и начинающий дизайнер Вера Зотова». Должно быть, ее лицо изменилось, потому что Никита медленно потянул у нее из рук журнал и негромко спросил:

— Ты и сейчас не признаешься, что ты задумала? Это Верка Зотова, с нашего курса. Тебя уело, что твой бывший теперь с ней? Он что, специально так разрулил, а ты ему за это отомстить хочешь? Ладно, ухмыляйся! Только давай поспорим на бутылку виски, что ты за помощью ко мне придешь.

— Почему это на виски? Я его не люблю.

— Причем здесь ты? Выиграю я, мне и вискарик пить.

Лика недоверчиво покачала головой, улыбаясь загадочно и игриво.

— Если хочешь мне помочь, оформи меня к себе на работу.

— Что-о? А, ты хочешь под видом курьера попытаться войти к бывшему мужу? Пакость какую-то подстроить?

— Какой примитив! Просто моя квартирная хозяйка старых правил и она почувствует себя спокойнее, если бы я работала.

— Зачем тебе такая грымза, которая суется во все твои дела? Найди другую квартиру!

— Квартира оплачена на год, а во всем остальном хозяйка меня устраивает. Она и убирает, и готовит для меня — спокойно фантазировала Лика.

— Так кем я тебя оформлю? Курьером, уборщицей, диспетчером?

— Заместителем генерального директора.

— Вот так, да? — рассмеялся Никита.

— А что ты теряешь? Твоя интернет-лавочка зарегистрирована официально? Если ты будешь нести из-за этого расходы — налоги там, отчисления — я тебе это восполню. Я раньше никогда не работала, и пусть моя трудовая книжка красиво начнется. Твоя контора хоть прилично называется?

— ООО «Август» — весело протянул Никита, а потом резко приподнялся, опираясь на локти. — А в этом что-то есть! Тебе в должностных обязанностях прописывать выполнение твоих реальных функций? Вот здесь, на этом диване?

— Это не работа, — сдержанно, но уверенно отрезала Лика. — В лучшем случае хобби.

Санкт-Петербург, апрель 1732 года

За несколько дней до свадьбы, когда вечер коротали у государыни в ближнем кругу, подозвала Анна Иоанновна обрученных:

— Ну что, женишок с невестушкой, пора гнездо вить. Какие именья из бывших у твоего батюшки из казны вернули — про то тебе, Густав, братец Эрнст расскажет и бумаги вручит. А тебе, Александра Александровна, надлежит завтра после полудня проехать да хозяйским глазком отобрать, что из прежнего вашего имущества в новый дом сгодится. Желаешь на перечень взглянуть, почитай потом на досуге. Все, что уцелело, Эрнст перевезти из Москвы в Петербург приказал.

— Небрежения много допущено, в старой столице азиатские порядки — заметил обер-камергер, Анне Иоанновне стаканчик с мальвазеей[10] передавая.

Лицо у Александры потемнело, но монаршей воле перечить не след.

Пожитки Меншиковых привезли в старый деревянный дворец на берегу Фонтанки, он вскоре на слом предназначался. Тюки, узлы, сундуки прямо на полу лежали, без порядка и бережения. К Густаву с Александрой, согнувшись в поклоне, подсеменил старый старичок, в пыльном кафтанишке и с непокрытой ничем плешивой головой.

— Изволите видеть, сударыня, пожитки ваши семейные. Все, что из Москвы доставлено, перед вашей светлостью находится.

— Отчего такой запах? — тихо спросила Александра, платочек к лицу поднося.

— Осмелюсь доложить, в лето 1730 преобильнейшие дожди выпадали, кровля на том дому, где добро княжеское сохранялось, прохудилась. И в доношении Московской губернской канцелярии записано: «Пожитки зело трупеют».

Но, изволите видеть, мягкого скарба еще немало осталось. Вот здесь кафтаны, камзолы, шапки, шляпы, в этих сундуках перчатки, галзтухи, чулки. И двадцать три парика, вполне годных для ношения.

— Сам носи, сморчок зтарый — не сдержался Густав, глядя как у Александры слезы на глаза наворачиваются.

— Виноват, не расслышал? — вскинулся пыльный старичок. И продолжил тем же дребезжащим говорком: — Из женского гардероба имеются юбки, корсеты, муфты…

Александра, уже не таясь, заплакала, лицом в платочек уткнувшись.

— Не извольте расстраиваться, ваша светлость! Белье столовое и постельное многажды в лучшем виде сохранилось!

— Да помолчи ты, гриб трухлявый — остановил его Густав.

Он усадил Александру на сундук, смотрел, как она слезы вытирает. Видел, как на виске у нее бьется тоненькая жилка, и готов был кому-нибудь зубами горло перегрызть, лишь бы эта жилка не дрожала. Только не знал, кому.

— Это его, батюшкины кафтаны, я их помню… А веера сестрицыны… и муфты матушкины. А их самих никого нет!

Пришлось ее увезти, самого себя втихую срамными словами понося на обоих языках — и на немецком, и на русском. Как последний дурак понесся приказание государыни выполнять, не подумав, сколь тяжело для Александры сии скорбные пожитки видеть.

Вернулся на другой день с Федотычем. Тот тоже закручинился, разор увидя, но для служивого человека дело прежде всего. Старый слуга осмотрелся быстро, годные вещи указал и послал в дом Густава за людской подмогой.

— Ничего, барин, глаза боятся, а руки делают. Что можно, поправим, спасем. — Где посуда, канцелярская твоя душа? Чтоб так на том свете твои кости гнили, как ты княжеское добро сгноил! — это уже на старика-сморчка прикрикнул Федотыч.

— Не велите, господин фон Бирон, вашему человеку на меня голос дерзостно повышать — с достоинством ответил сморчок. — Я особа девятого класса!

— Потерпишь, озоба … — проворчал Густав, отходя в сторону.

Посуда нашлась в углу, рогожами накрытая. Федотыч склонился к сей горе, что-то невесело приговаривая. Потом грозно пошел на особу девятого класса:

— Здеся токмо медная да оловянная! Серебро где, вражий дух?

— Посуда чистого литого серебра для стола и кухонных надобностей, при коронации его величества Петра II востребована была, затем приказано было употребить оное серебро в дом его императорского величества. А остальное, мелкое, боле шести с половиной пудов,[11] передано было для отливки на убор ко гробу царевны Натальи Алексеевны, старшей сестрицы императора.

Во всю длинную речь пыльный сморчок не переставая пятился от Федотыча, пока не уткнулся сутулой спиной в деревянную стену. Поднял жалобно тусклые глазки, и скороговоркой добавил:

— Зело любить изволили его императорское величество Петр Алексеич сестрицу свою… Четырнадцать годков всего ей сровнялося…

Федотыч опустил поднятый было кулак, вернулся к грудам хозяйского добра. Сморчок, приободрившись, мелкими шажками, опасливо на Федотыча косясь, перебрался поближе к Густаву.

— Осмелюсь доложить, господин фон Бирон, все, что самую великую цену имело и ее высочеству Наталье Алексеевне приглянулось, к ней во владение перешло. Складень бриллиантовый, золотой пояс, такоже бриллиантами осыпанный, даже брильянт от прусской кавалерии — ордена Белого орла — великой цены и блеску. И на корону самому Петру Алексеичу при восшествии на престол камни драгоценные извлекались из вещиц, у князя Меншикова конфискованных. Из портретов, пуговиц, крестов, запонок, петлиц сии алмазы, изумруды, жемчуг доставались. Общим числом на 29 тысяч рубликов, не угодно ли на бумаги взглянуть?

Видя, что фон Бирон, хоть и хмурится, но руку поднимать не собирается и от бумаг отворачивается, сморчок заговорил свободнее:

— Все остатнее из особливо ценного ее императорское величество Анна Иоанновна затребовать изволили. На другой же день по восшествии на престол. Сие в Москве происходило, поелику в древлюю столицу матушка наша императрица по обычаю прибыла, дабы короноваться, как ее пращуры делывали. Поутру ей все доставили, и она в полном одиночестве пересматривать их изволила и по пересмотру указала те трезоры у себя оставить. Точным счетом на 22873 рублика. Проверить не желаете?

— Что проверять-то, чернильная ты душа?

Густав повернулся спиной и пошел прочь, только плечом дернул. Сморчок, дух переведя, прошептал:

— Грубиян, не в пронос слова будь сказано…

Петрорецк, ноябрь 201… года

Юлии предстояло определиться, что делать дальше. Она оставалась одна в чужом доме, в незнакомом городке. Хозяева находились далеко, муж еще дальше. Если попытаться рассказать Михаилу о ночном происшествии, он предсказуемо потребует, чтобы Юлия немедленно отправилась домой в Петербург, не медля ни минуты. Но в Петербург ей не хотелось. Она чувствовала себя удивительно хорошо в этом доме, нет, не во всем доме, а именно в кабинете хозяина. И ничего, что именно в высоком окне этого самого кабинета она видела ночного пришельца. Ну, мало ли, какие в этом городишке развлечения, может быть, какой-нибудь припозднившийся паркурщик порезвился. Сказано же — в Петрорецке меньше всего в Ленобласти случается преступлений. И спаниель Хьюго мирно дремлет на ковре у кожаного дивана, и мобильник Юлия предусмотрительно положила прямо рядом с собой. Днем, при солнечном свете, ночные страхи казались нереальными.

Нет, в Петербург она не вернется, пока за ней не приедет муж. И еще имелась причина остаться. Юлия снова осмотрела руки, живот и бедра — сыпь исчезла совершенно, остались видны только красноватые шелушащиеся круги вокруг пропавших по неизвестной причине пятен, но и они побледнели и стали едва заметны. Ни зуда, ни жжения, ни малейшего дискомфорта. Это блаженное состояние радовало, как будто после изнуряющего, мучительного грохота наступила умиротворяющая тишина. Юлия провела день, гуляя с Хьюго, разговаривая с ним, как будто он мог ее понимать. Она уже решила — когда придет время возвращаться домой, она непременно заберет с собой этого симпатичного рыжего пса.

Но когда стемнело, неясная тревога вновь вернулась. Вспомнилось и ночное происшествие, и непонятная находка, и еще более непонятное исчезновение туфли. Джимми Чу на болоте! Более несуразное сочетание еще надо поискать. А между тем Юлия была уверена, что ничего ей не привиделось, как не привиделась странная стойка Хьюго на том месте, где валялась эта туфля… Нет, какая-то беда там случилась, но как это доказать?

Чтобы успокоиться и отвлечься от малоприятных мыслей, Юлия подошла к полке над диваном. Взяла наугад один из альбомов по искусству, пристроилась с ногами, завернувшись в плед, включила лампу. Книга раскрылась на середине, как будто на этом месте кто-то раскрывал ее много раз. «Строгановская школа письма отличается сложностью композиции, многоплановостью и миниатюрностью деталей. Вместе с тем такое количество подробностей не создает впечатления нагроможденности, нарочитого излишества. Очень часто на иконах изображаются горы, они в строгановской традиции непременно даются с обилием мелких уступов и лещадок,[12] их наружные контуры складываются из многочисленных частиц — камней и провалов между ними, неожиданно украшенных цветами, изысканно выписанными твореным золотом».

Юлия пролистала иллюстрации, полюбовалась иконами, больше похожими на картины. Где-то она видела похожие изображения. Ну да, конечно — очень сходно с живописью самого раннего Возрождения, что-то вроде Уголино Тоньяцци или Джотто. Только фигура в центре больше напоминает византийские каноны.

«Главное место, так называемый „средник“, отводится для изображения фигуры святого. Люди на иконах строгановского письма изящны, их тела вытянуты, складки одежды мелки и чисто выписаны. Если изображаются композиции повествовательного характера, то в среднике располагается главный сюжет, написанный более крупно, а остальные детали повествования даются в миниатюре».

Вот-вот, и на средневековые миниатюры похоже — много золота, сияющих ярких красок, даже орнаменты на одежде, и те различимы.

Юлия перевернула несколько страниц.

«В изображениях человеческих фигур намечается тенденция к передаче объема. Необычно большое значение имеет фон — деревья, горы, постройки. Деревья, как правило, изображаются зелеными, с отдельно выписанными листочками различной формы, тогда как обычно в иконописной живописи листва представляет собой условные прямоугольники. Много внимания уделяется так называемому палатному письму, иначе говоря, изображению построек. Здания в строгановской манере написаны многоплановые, сложной формы, с тщательно выполненными деталями — башнями, беседками, открытыми лестницами с отдельными балясинами. Этим строгановская традиция сильно отличается от традиционных изображений, особенно принятых в новгородской школе иконописи. Вначале многие детали палатного письма выписывались черной краской, например, купола, троны, главы, престолы, а потом покрывались твореным золотом.

На иконах строгановской школы часто изображалась вода, непременно темно-синего цвета, с крутыми спиралевидными завитками волн, похожих на морские. Очень характерны изображения лошадей, они традиционно одутловаты, с круглыми боками, но с тонкими, изящными ногами и красиво развернутыми головами. Цвет лошадей очень яркий, радостный, гривы и хвосты с твореным золотом».

Юлия снова пролистала альбом, нашла и знакомые изображения. Это уже и не иконы вовсе, здесь так и пишется:

«Художники строгановской школы писали так называемые парсуны, представляющие собой начальный этап реалистического портрета. Сохранились парсуны царя Федора Иоанновича, Ивана Грозного, князя Скопина — Шуйского».

Юлия закрыла книгу, прислушалась — нет, тихо. Просто с темнотой вернулась тревога, но вокруг все было спокойно. Хьюго спал у нее в ногах, слегка вздрагивая — должно быть, ему снился собачий сон. Она тоже прилегла, не выключая свет небольшой лампы в изголовье.

Санкт-Петербург, май 1732 года

В последние три дня перед свадьбой жених с невестой не видались. У обоих дел назначено множество, да и по обычаю не положено.

Устройством холостой пирушки для жениховых друзей занимался бессменный ординарец Густава Бирона сержант гвардии Щербинин. Сам Густав предпочел бы в эти дни побыть один, без шума, без расспросов и поздравлений, без вина и посторонних глаз. Но куда деваться — однополчане, друзья, а пуще всего те, кто к брату Эрнсту побыть поближе хотят, не допустят, чтобы без мальчишника обошлось. Знают ведь, что не пропустит родной брат такого важного дела, как окончание холостого житья у своего младшего. А под шумок и с просьбишками подступиться можно, такой случай жаль упустить.

Приехал к свадьбе и старший из Биронов, Карл. Тоже обнимал, краснолицый, раздобревший за последние годы, посапывая и обдавая запахом мозельского вина.

— Рад, весьма рад за тебя, братец! Молодец, что не торопился с женитьбой. Зато уж не промахнулся с приданым. И невеста, говорят, недурная курочка, а?

Холостая пирушка задалась на славу; выпито было море, съедено тоже немало, посуды разбито и того больше. Разъезжались на заре, когда обыватели уже ставни растворяли.

Поутру после мальчишника сержант Щербинин докладывал:

— Лёвенвольд распорядился, чтобы на время свадьбы к дому вашему отрядить почетный караул из гренадеров и мушкетеров. Сержант Гревски назначен сим караулом командовать. Наши офицеры хотели всем скопом вас приехать поздравить, но командир не велел. Его превосходительство приказали, чтобы в дом к новобрачным приглашались только те однополчане, у кого есть своя карета или коляска с лошадьми, да чтобы лошади не худы и не разномастны подобраны. Наши такой шум подняли! Как будто лошади поздравлять приедут, а не офицеры. Тогда командир разрешил провожать вас из дворца до дома всем, кто пожелает, хоть верхами, хоть пешками.

Теперь вот еще что. Банкет для всех господ министров назначен на 19 мая, и ее величество пожелала на оном присутствовать.

— Это еще зачем? — хмуро спросил Густав, заранее ответ зная.

— Очень уж ее величество о ваших персонах печется.

— Тут свадьбу бы пережить — проворчал Густав.

Его самого только одно беспокоило: Александра ни полсловом не ответила на записки, вчера еще ей отправленные. С того дня, как плакала она, на сундуке сидючи, ни словом они не перемолвились. Дважды отправлял он нарочного — сперва лакея, потом Щербинина. Спрашивал Густав, как она себя чувствует, но молчала невеста. Может, у русских так заведено?

Октябрь 201… года, Петербург

Лика жила, представляя себя бабочкой в стадии куколки. Ее существование казалось спокойным, почти безмятежным. Она вставала утром, не торопясь готовила себе завтрак, одевалась по погоде и уходила из дома. Гуляла по городу, объездила все дворцовые пригороды. Обедала в скромных, но приличных кафе — за годы жизни с Деминым она научилась определять «где накормят, а где отравят» — по его же собственным словам. Иногда ездила в аквапарк поплавать и позагорать или придумывала себе столь же невинные развлечения. Множество раз за это время с ней пытались знакомиться молодые парни и мужчины постарше, но она с легкостью уходила от новых отношений.

Мир стал представляться ей в виде моря или океана: у каждой породы живности имеется своя глубина обитания. На одной плавают медузы, на другой косяки сельди, где-то в страшных впадинах обитают гигантские кальмары, а где-то промышляют акулы. Теперь Лика не желала пускать свою жизнь на самотек, чтобы другие за нее решали, кем ей быть и где плавать. Она не собиралась прибиться к акульей стае, но и в компании с кильками существовать не желала. Ее планы простирались глубоко: она хотела стать своей среди китов или подобных им гигантских млекопитающих, которые пронзают сотни метров толщи воды, не обращая внимания на всякую морскую мелочь.

Эта жизнь внутри с успехом помогала коротать время. Потому что время тоже работало на Лику, помогая создавать прочное алиби. Все дальнейшие шаги она подготавливала не торопясь, с удовольствием.

Когда раздался очередной звонок от Веры, Лика была к нему готова. Они продолжали встречаться раз в месяц, по звонку Веры. Денег Лика у нее больше не брала — ей пока хватало на жизнь — но и «долги» отдавать не собиралась, мотивируя это невысоким заработком. Перед встречей Лика купила на Сенном рынке подержанный мобильник и левую симкарту, обещающе улыбаясь молоденькому таджику, который согласился внести при покупке данные своего паспорта.

Кафе для встречи с Верой она и в этот раз выбирала очень тщательно. На встречу она явилась против обыкновения сияющая и оживленная, причем настроение ей не пришлось играть — увидев однокурсницу, она действительно обрадовалась.

— О! Что это ты с собой сделала? — спросила Лика, вешая свое пальто на спинку соседнего стула.

Вера смущенно улыбнулась, дотронувшись до коротко остриженных волос.

— Ты оказалась права. Мастер, которого ты мне посоветовала, сказал, что волосы в эту зиму будут страшно выпадать, и лучше пока поносить короткую стрижку.

Лика наклонила голову, чтобы скрыть торжество — до чего же люди предсказуемы и управляемы! Вслух она сказала:

— Ничего, зато тебе идет, и волосы в прекрасном состоянии. А что Демин?

— Сначала, конечно, расстроился. Но потом привык, и к тому же, волосы — не зубы, отрастут… Как ты?

Лика гордо достала из сумки трудовую книжку и протянула через стол.

— Вот это да! Заместитель генерального! — Вера посмотрела запись и вернула бледно-голубую книжечку Лике. — Не представляешь, как я рада за тебя!

— Компания у нас, конечно, крошечная, в ней всего десяток человек — прибавила Лика втрое, — но зато у нас замечательные отношения. В коллективе. — Добавила она совсем уж двусмысленную фразу, внутренне усмехаясь. Тут же себя оборвала — не пришло время резвиться, надо выполнять, к чему готовилась.

— Так что уже в будущем месяце я готова отдать тебе долги. Нет, нет! И слышать не хочу. И кофе сегодня оплачиваю я!

Лика решительно поднялась, и радостно улыбаясь, принялась протискиваться между стульями. Этот подвальчик пользовался заслуженной репутацией заведения недорогого, но с очень вкусной едой и приятной атмосферой. Поэтому в разгар дня он оказался заполнен до отказа, и вешалка для верхней одежды имелась всего одна, безнадежно заваленная пальто и куртками. Лика незаметным движением перевесила пальто Веры, взяв его с ее спинки стула, поверх своего, и пошла к стойке.

Она взяла два кофе, выбрала несколько маленьких пирожных, и, держа поднос обеими руками, направилась к своему столу. Проходя рядом со стулом, на котором висели их пальто, она споткнулась, и на светло — бежевом пальто Веры расплылось мокрое коричневое пятно. Вокруг заахали, Лика рассыпалась в извинениях. Не слушая возражений, она подхватила Веру и потащила ее в соседний магазин.

Перебрав несколько пальто, Лика с торжеством протянула Вере действительно красивую вещь.

— Яркая, стильная модель с крупными деталями и качественной фурнитурой, — зачастила невесть откуда взявшаяся девушка с бейджиком на блузке. — Лучше всего будет смотреться на стройной девушке небольшого роста.

— С темными волосами! — засмеялась Вера. — Мы тоже так покупателей уламывали! Но вещица и вправду заметная. Сколько она стоит?

Пока Вера поворачивалась перед зеркалами, Лика поторопилась к кассе и, лучезарно улыбаясь, подала два таких пальто.

— А, вы двойняшки? — радостно заметила девушка — кассир. — Очень вовремя, ваших размеров почти не осталось, и вообще эта модель продалась мгновенно.

Лика оплатила покупки и подошла с пакетами к Вере. Она заставила ее надеть купленное пальто, присочинив, что идет акция «два по цене одного», а ей самой эта вещица очень понравилась. Вера немного удивилась — такие акции обычно не затрагивают вещи из новых коллекций, но, видя, как радостно вертится перед зеркалом Лика, сдалась. Из магазина они вышли в одинаковых пальто, неся в пакетах прежнюю одежду.

— Жизнь налаживается! — радовалась Лика. — В последнее время пошла светлая полоса. Так что я даже не расстроилась, когда уронила в воду свой телефон. У меня есть еще корпоративный — звони мне лучше по этому номеру — и она продиктовала Вере номер телефона, купленного на Сенном рынке.

У Веры тоже улучшилось настроение, и она поделилась, что они с Деминым отправляются через пару недель отдохнуть. Лика согласно кивнула — она помнила, что у Демина в это время года в привычках летать куда-нибудь на Средиземноморские острова или север Африки.

Теперь Лика знала, какой парик ей нужно купить. И после возвращения бывшего мужа наступит время выполнять основную часть плана.

Петрорецк, апрель 1931 года

Весна выдалась поздняя, холодная. Небо во все дни висело низкое, пасмурное, то и дело сеяло мелким холодным дождем, ветер задувал во все щели. Но люди, что ходко шли по раскисшей дороге, чему-то смеялись, перекликаясь с отставшим парнем, у которого в густой грязи завяз ботинок. Были они молоды, все как один в приподнятом настроении. Путь их лежал к старой церкви, стоявшей на взгорке. Когда-то она была красива, как-то даже не по-церковному, а словно строилась как флигель для веселого загородного дворца. Дворца рядом не случилось, а строение увенчали крестом, вот и вышла церковь.

Должно быть, рядом с нею прежде стояла рощица или даже маленький парк, но в гражданскую или после, в разруху, старые деревья повырубили для хозяйственных нужд. От кованой ажурной ограды остались только каменные столбы старинной кладки с торчащими ржавыми штырями. Дорожка, что вела к церковным дверям, тоже исчезла, кирпич из нее растащили обыватели.

Молодая горластая ватага приблизилась к церкви, и сразу несколько кулаков забарабанили в резные двери.

— Эй, отворяй, кто там есть!

— Шевелись, рви, как за повидлом!

— Нормы ГТО сдавай, мы примем!

Под дружный смех молодые люди в кепках с широкими козырьками, похожими на утиный клюв, и две девушки в косынках, туго повязанных поверх коротко обрезанных волос, закуривали самокрутки, стоя на паперти. Один из них выглядел постарше, в потертой кожаной куртке, какие носили сразу после революции, и в такой же кожаной кепке.

Дверь наконец открылась. Женщина, стоявшая в дверном проеме, посторонилась, пропуская молодых людей, которые вошли, не здороваясь, и сразу рассыпались по внутренности церкви.

— Что-то небогато у вас! — крикнул один из вошедших. — Подготовились, попрятали добро? А ну, признавайся, старая, кто настучал, что придем!

— Никто, милый. Никто ваших тайн не выдавал. Убранство наше небогатое, это верно. Еще в голод, что до НЭПа случился, приняла церковь решение помочь голодающим. По всей стране утварь ценную собирали. И из нашего храма дароносицу серебряную, купель крестильную, оклады, даже алтарную решетку и священнические кресты — все отправили в фонд крестьян Поволжья.

Говорила женщина негромко, не поднимая глаз. Возраст ее определялся трудно — высокая, тонкая, прямая, а волосы, похоже, седые. Но под платком разве точно определишь?

— Народ дурманите? Против власти настраиваете? — строго подступил один из вошедших, тот, что ботинок из грязи доставал.

— Зачем это? Всякая власть от бога.

— Чего ты с ней дискуссию затеваешь, как с ровней! Они умеют мозги запудривать. Значит, так, бабка! Где твое начальство? Никого, что ли, нет? Тогда сама слушай. Значитца, решено в вашей церкви клуб устроить. Весь этот хлам мы повынесем, лавки тут поставим, трибуну установим, и экран для кино растянем. «Праздник святого Иоргена», вот что первое привезем. Не видала? Животики надорвать можно. Там этот, как его, Ильинский, такое…

— Погоди, Шурка, не бежи вперед паровоза, — подал голос тот, что постарше, в кожанке. — А где местный поп?

— Батюшка наш умер недавно, нового не прислали. Ребята, может не надо церковь разорять? Никому от нас вреда нет.

— Это ты верно сказала, только и пользы никакой. А мы будем народ просвещать, учить.

— Готовить в светлое будущее, — обернулась девушка в красной косынке. — Тут места для всего хватит. После кино можно лавки сдвигать, и танцы устраивать.

— Мы тоже учили — тихо возразила женщина в темном. — Но у нас и школу, и приют закрыли, а девочек в коммуну отправили.

— Хорошо сделали, там их правильней научат. Ну, что тут еще нужного есть?

— Женщинам в алтарь нельзя! — попыталась остановить шуструю весноватую девчонку смотрительница храма.

— У нас равноправие! За него, знаете, как приходится иностранным женщинам бороться?

— Ребята, что со стенами делать будем? Обдирать?

— Зачем обдирать, мелом забелим, да и дело с концом. Будет чисто, красиво…

— Гигиенично! — подала голос девушка в красной косынке. — И лекции по санпросвещению читать будем.

— Нет. Первые лекции надо о вреде религии, и библиотечку здесь устроим. Ты, бабка, читала «Библию для верующих и неверующих» товарища Емельяна Ярославского? То-то. Почитаешь теперь, глаза-то и откроются, как попы народ охмуряют.

— Ты радуйся, бабка, что мы вашу халабуду оставляем. Другие вон взрывают, чтобы людям глаза не мозолили.

— Дайте хоть иконы вынести, пусть люди домой возьмут, они старинные, намоленные…

— Кому они нужны при новой жизни, доски ваши закопченные? Ладно, снимай. Помогите, ребята! Дело быстрей пойдет.

— Погодите, я сейчас прихожанок приведу, мне одной не унести столько… — женщина в темном метнулась к дверям.

Молодежь принялась сноровисто снимать иконы, сдвигать утварь.

— Гля, Микитка, кажись, серебро! Вот, на иконе, че делать?

— Сдирай, помолятся и без серебра. И бабке унести удобней будет.

Работа спорилась, дело продвигалось быстро. Меньше чем через час, когда в церковь торопливо вошла давешняя женщина и с нею пяток старух, на полу высилась груда металлической утвари, а к стене сиротливо прислонилась стопа икон, вырванных из окладов. Пока прихожанки спешно разбирали иконы и уходили одна за другой, низко наклонив голову, чтобы не видеть разора, из алтарного возвышения выносили что-то блестящее, мягкое, расшитое золотыми узорами.

— Богатая мануфактура! Кирюх, тебе б такое на портянки!

— Это священнические облачения, — робко вставила женщина в темном — церковная парча.

— Пригодится. Видишь, народ бедно одет, а эти мироеды в золоте с ног до головы.

— А вот это что? — из алтаря спустилась девушка с веснушками. — Вроде икона, но какая-то не такая.

Она держала в руках длинную, узкую икону без оклада.

— Куда ее?

— Дайте мне! — женщина заволновалась, торопливо протянула руки.

— Э, постой! Куда? С чего это ее отдельно держали?

Бдительный парень передал икону старшему в кожанке. Тот вгляделся, прищурившись, прочел: «Святая великомученица Александра». Засмеялся, покрутив головой:

— Надо же, до сих пор помню, как с титлами читать!

Перевернул обратной стороной, попытался разглядеть что-то, подошел к окну.

— Что тут написано? «Александръ. Александръ. Александра». Одно и тоже!

Женщина в темном просяще прижала руки к груди:

— Пожалуйста, дайте ее мне! Я столько слышала о ней.

— И что в ней такого особенного?

— Понимаете, она действительно особенная. Видите, какая у нее удлиненная форма? Она делалась точно по росту новорожденного ребенка, ее так и называют «ростовая». Такие иконы не вешают в церкви, она домашняя, оберегательница того человека, для которого писалась. Но у этой иконы странная судьба. Если это она, конечно.

— Ну, глянь… А ты откуда про нее знаешь?

Женщина бережно взяла в руки образ, всмотрелась в изображение, потом перевернула обратной стороной, посмотрела на выцветшую надпись, сделанную чернилами, старинным почерком.

— Да, это она… Ее заказал князь Меншиков, друг и соратник Петра I, для своей дочери Александры. — Сказала и замолчала, словно задумавшись.

— Тебе откуда это известно, спрашиваю? — уже нетерпеливо переспросил старший в кожанке.

— Видите ли, один из моих предков служил у человека, который приказал построить эту церковь. Предание про эту икону у нас в семье все знали с детства. Якобы этот образ — качнула она на своих руках длинную досточку — был вместе с их семьей в ссылке, в Тобольской губернии, потом его вывезли оттуда оставшиеся в живых младшие из Меншиковых, Александр и Александра.

— А кто сослал? Царь? Ну прям как Николашка, всех революционеров в Сибирь, — откликнулся один из парней, скручивая новую цигарку.

— Он революционером не был, но… тут главное не это… Потом эта икона оказалась у человека, приказавшего построить здесь, в Александрино, церковь.

— Такой богомольный?

— Нет, пожалуй, он немец был, вообще не православный.

— Немец, говоришь? Немцы хорошие ребята — Вальтер Ульбрихт, Эрнст Тельман. А скоро вообще никаких национальностей не будет, сплошной интернационал.

— Да, наверное… Но я объяснить хочу — понимаете, существуют иконы… как бы это сказать, благословляющие. Им молятся за здравие, или за упокой души, или…

— Совсем одно и то же! Ладно, суеверие оно и есть суеверие.

— Подождите, я хочу продолжить… А есть иконы разящие. Да, правильно, их так называли. Их немного, например, есть образ «Спас — ярое око», с ним в древности ходили на врага.

— Это что, и на империалистов так ходить можно? — хмыкнув, спросил старший в кожанке.

Молодежь была настроена весело:

— Взять ее и на контру всякую! И патронов не надо! Тебя, тетка, послушать, так впереди Красной Армии надо попов с иконами пущать! На тачанке! Или на танке!

Подождав, когда утихнет взрыв веселья, женщина тихо продолжала:

— Эта икона, должно быть, впитала в себя столько горя, или ее не совсем по назначению использовали… нет, не так, я не умею объяснить… Но про нее ходили слухи, что она…

— Чудотворная, что ли? — насмешливо пробасил кто-то из парней.

— Нет, не так… Она впитала в себя столько силы, не всегда доброй, столько страданий видела… Икона — это не просто картина, это окно в другой мир!

Веселая ватага загудела, на этот раз грозно, и возгласы слышались уже не насмешливые, и тон стал враждебным.

— Вот за такую агитацию и в Соловки по прямой дорожке загреметь можно!

— Мракобесие, факт!

— Правильно делаем, что церкву закрываем, слыхали, чему тут учат?

Женщина, чуть не плача, прижимала икону к груди:

— Она не виновата, нет, что я такое говорю, это православная икона. Она обязательно несет добро, только не для всех, понимаете? Она может и покарать, если неправильно живешь!

— Вот мы завтра и проверим! — с угрозой в голосе произнес старший в кожанке. Он с силой выдернул икону из рук женщины, взял ее под мышку, как папку с бумагами. — У нас дел много, глядишь, такая штука как раз сгодится. Разящие, говорят, бывают? Проверим, как она против врагов действует.

— Пожалуйста, не надо, отдайте ее мне… вы молодые, многого не понимаете! Бог вас простит!

— Бога нет, мамаша — авторитетно произнес самый молодой, тот, что терял ботинок, — научный факт. Наши летчики поднимались в стратосферу, и никакого бога там нет.

— Ключи давай. Оглохла? Ключи, говорю, давай от помещения. Оно теперь народу принадлежит. — Начальствующий требовательно протянул ладонь и не опустил, пока женщина рылась в карманах бобрикового жакета. Нашарила связку на веревочке и подала задрожавшей рукой, другой торопливо растирая слезы.

— Ша, тетка! Свободна! Вали на все четыре стороны, и мне больше не попадайся.

Женщина, пошатываясь от горя, вышла из разоренной церкви, и пошла вниз по скользкой тропинке, вытирая глаза концом платка.

Ноябрь 201… года, Петербург. День первый

Настал день, так долго ожидаемый и старательно подготовленный. В ноябре дизайнерский факультет праздновал годовщину основания. Лика беспокойно бродила в гуще однокурсников, перебрасываясь словами. Ее не оставляло беспокойство — вдруг у Демина что-то изменится в планах, и Вера не приедет. Но нет — в окно вестибюля Лика увидела, как из «Инфинити» Демина вышла Вера, наклонилась, прощаясь с Андреем, и пошла к ступенькам, ведущим к входу. Сердце Лики радостно дрогнуло: она и здесь не ошиблась в расчетах. Демин не из тех, кто любит толкаться в молодежной толпе, к тому же сегодня суббота, для ресторатора вечер напряженной работы.

Вера вошла, и вчерашние однокурсники столпились вокруг нее. Кто-то просто рад был ее видеть, кто-то подошел, чтобы своими глазами убедиться — правда ли то, что о ней говорят.

— Привет, Анжелка! Пришла полюбоваться на чужой триумф?

Лика спокойно, но без особого удовольствия повернулась к Никите:

— У нас вообще-то юбилей факультета.

— С каких это пор тебя стали интересовать общественные мероприятия? А Верка и в самом деле изменилась, я бы ее не узнал. Да, Анжелка, ты в курсе, что после говорильни едем в «Феррум»?

Лика поморщилась — не стоило говорить Никите, что идея с «Феррум», недорогим и малораскрученным рестораном — клубом исходила от нее. Вслух произнесла другое:

— Нормальное место. Незатоптанное, от центра города недалеко, и обслуживание сносное за небольшие деньги.

— Нет, ты посмотри на Верку! Зотова! — крикнул Никита, оставляя Лику и пробираясь ближе к Вере.

Лика проводила его глазами. Вот и хорошо, главное, чтобы не вертелся рядом. А на Веру действительно стоило посмотреть — она сияла улыбкой, отвечая на вопросы, обнимаясь с однокурсниками. На ней под знакомым для Лики пальто оказалось коктейльное платье и яркие комбинированные туфли, но главное внимание привлекла короткая стрижка.

— Вер, зачем так коротко постриглась? Классно, но волосы жалко — эта фраза в разных вариантах повторялась снова и снова.

После торжественной части вчерашние студенты отправились в клуб. Лика вместе со всеми стояла у дверей факультета, ожидая вызванные такси, которые подъезжали одно за другим.

— Анжелка, поедешь с нами? — она обернулась, увидев потрепанный «Лендровер» Никиты. — Есть место, давай сюда!

Лика заглянула в машину, резонно заметив:

— Не боитесь, что остановят? У вас из машины уже водярой несет, как из бочки.

— Зато я пока трезвый! — Никита обернулся, приглашающе махнув головой.

— Ну, нет, езжайте без меня… — Лика захлопнула дверцу, отходя к немногочисленным оставшимся, ожидающим такси. Не стоит рисковать — не хватало, чтобы ее план рухнул из-за случайной остановки или еще какой-нибудь мелочи.

В клуб она вошла одной из последних, когда в зале уже стоял дым коромыслом. Сделала несколько глотков безалкогольного коктейля, потанцевала в общей давке, переходя с место на место и перебрасываясь словами то с одними, то с другими. Вера тоже танцевала, возле нее неотступно вертелся Никита. Они смеялись чему-то, большинство однокурсников толпились рядом с ними.

Пора — сказала себе Лика. Она прошла к служебному входу, ведущему скорее всего в кухню, стараясь держаться в тени, поближе к стене.

— Девушка, сюда нельзя! — дорогу ей перегородил парень в поварской куртке.

— Пожалуйста, можно я здесь пройду? Какой-то пьяный козел пристает, караулит у входа — Лика посмотрела на молодого человека с шеф-ножом в мускулистых руках самым беззащитным и просящим взглядом, на который только была способна. — Иначе он меня в зале найдет.

— А ты с кем? Со студентами этими? Так чего ж ты боишься, вас же много?

— Они выпили уже, а я просто подожду здесь недалеко. Этот козел торопится, он скоро уедет.

— Здесь нельзя посторонним… Ну, ладно, проходи, не споткнись, там баки мусорные сразу за дверью. Стой, ты же в одном платье! И назад тебя охрана не впустит без нашего браслета.

— Я здесь рядом, в торговый центр пойду, у них еще открыто. Погуляю там немного, а потом вы же меня впустите? — искательно улыбнулась Лика, глядя на рослого парня снизу вверх.

— Идет, но в обмен на телефончик — заговорщически шепнул парень, пропуская ее между металлических столов к служебному выходу, под взглядами людей в форменных куртках и фартуках.

Оказавшись на улице, Лика торопливо пошла в сторону торгового центра, почти пробежала его насквозь и вышла к тихой непроезжей улице, где заранее оставила свою машину. Нырнув в салон, она спрятала волосы под тугую сетчатую шапочку, сверху натянула парик с короткой стрижкой, надела пальто. Повертела головой перед зеркальцем, поправляя парик, внимательно расправила отвороты на рукавах. Теперь можно ехать. Субботним вечером дороги освободились от пробок, и путь к дому Демина занял не больше десяти минут.

Лика припарковалась в соседнем квартале, набрала код парадного и вошла в вестибюль, освещенный мягким светом. Кивнула консьержу — он был новый, при ней еще не работал.

— Добрый вечер! — вежливо поздоровался он, привстав со своего кресла.

Лика приветливо кивнула, намеренно неторопливо поднялась в квартиру Демина. Руки ее слегка дрожали, когда она доставала ключи. Если сейчас не выгорит, придется долго ждать следующего случая. Войдя в квартиру, она тут же у порога достала бахилы, надела их поверх сапог, натянула запасные перчатки. Стремительно прошла в спальню, оттуда в гардеробную, отодвинула комод. Теперь сейф. Кусая губы, она набирала шифр, и только когда раздался щелчок, означающий, что дверца открыта, перевела дыхание.

В сейфе лежали папки с документами и несколько пачек денег в банковской упаковке. Рядом, как и в прошлый раз, страшновато чернел пистолет. Лика стремительно сгребла в сумку деньги, стараясь не дотрагиваться до оружия. Постояла мгновение, вынула маленький плоский ключ и отперла верхнее отделение сейфа. Диадема лежала там, на тонкой велюровой подушечке. Бриллианты, покрывающие ее, без направленного света казались сероватыми, невыразительными. Лика засунула диадему в сумку поверх банкнот, торопливо открыла верхнюю папку с документами, взяла из нее паспорт, открыв, удостоверилась, что он принадлежит Вере. Оставив комод отодвинутым, на цыпочках покинула квартиру, сдернув с себя бахилы и перчатки.

Как можно вежливее кивнув консьержу, Лика подольше задержалась под камерой наблюдения перед входом. Вышла из дверей не торопясь, остановилась на пороге, надевая кожаные перчатки. Улица показалась ей незнакомой в густом тумане, который оседал мелкими каплями на деревьях, асфальте, капоте ее машины. Сев за руль, она засунула сумку под пассажирское сиденье, сдернула парик, помотала головой, распуская волосы. Напряжение заставило ее стиснуть зубы — теперь предстояла не менее важная часть плана. Обратная дорога к клубу заняла чуть больше времени — холодало, подмораживая, и летняя резина кое-где начинала скользить, особенно ближе к обочинам.

Лика сбросила в машине пальто, нацарапала на клочке бумаги номер телефона, купленного на Сенной площади, торопливо пробежала по торговому центру и через несколько минут уже стучалась в дверь служебного входа «Феррум». Тот же молодой человек в поварской куртке открыл ей, и она, молча улыбаясь, сунула ему в руку листок с цифрами.

— Молодца, держишь слово! Не замерзла? — он провел рукой по ее плечу. — Теплая! А дрожишь почему? — многозначительно спросил он. — Тебя как зовут?

Лика продолжала двигаться, улыбаясь, но не останавливаясь, и молодой человек отстал, кивнув ей вслед, вернувшись к своему ножу страшноватого вида. Остальные работники кухни проводили ее глазами, но Лике уже было не до них.

В зале показалось непроглядно темно после пронзительного света служебных помещений, и Лика первую минуту почти ничего не видела, пробираясь между танцующими наощупь. Наконец глаза ее привыкли к полутьме и резко мигающим огням, она смогла различить в толпе знакомые силуэты. Она продвигалась к Никите, надеясь, что он по-прежнему танцует рядом с Верой. Но Вера оказалась за столиком, она сидела одна и двумя руками держала пустой стакан.

Она обрадовалась, увидев Лику.

— Присядь со мной! Я тебя потеряла, а хотела поговорить… — она смешалась, то ли оттого, что не знала, что сказать, то ли оттого, что кто-то споткнулся об ее стул.

— Поговорить? Да, нам есть о чем поговорить. Только пить очень хочется, я сейчас принесу! — прокричала в ответ Лика, вставая и направляясь к стойке с напитками.

Она вернулась с двумя коктейлями, поставив один перед Верой.

— Давай выпьем! Разговор, догадываюсь, будет важным?

Вера нерешительно взяла стакан.

— Он безалкогольный? Мне…

— Пей, не бойся! И давай выйдем, здесь не поговорить нормально. У меня машина тут недалеко! — прокричала Лика.

Она почти залпом осушила свой стакан и проследила, чтобы Вера тоже допила коктейль. Лика обвела глазами зал — веселье было в самом разгаре, никто из танцующих не смотрел в их сторону. Девушки вместе вышли в тусклую туманную ночь, оглушительно тихую после клубной музыки. Лика быстро пошла в сторону переулка, где дожидалась ее машина, уже не через торговый центр, а прямо по улице. Вера торопливо следовала за ней, как-то нетвердо ступая на высоких каблуках.

— Ой, я же не взяла с собой… Что там дают на входе? Я не смогу вернуться… Как же меня Андрей заберет? — невнятно забормотала Вера, тяжело опустившись на пассажирское сиденье.

Лика размашисто захлопнула дверь и сидела за рулем, внимательно следя за Верой. Помолчав, она негромко ответила:

— Не беспокойся… О чем ты поговорить хотела?

Вера потерла пальцами виски, встряхнула головой.

— Все плывет… Понимаешь, мы… Да что ж такое… Мы с Андреем хотим пожениться — она подняла голову, встретившись глазами с Ликой. — Ничего не понимаю… Я же не пила ничего такого…

— С женитьбой Демину опять не повезло. — Лика проговорила эти слова медленно и насмешливо. — Одну жену прогнал, а вторая сбежала.

— Кто сбежала? — Вера говорила с трудом, пытаясь повернуться на сиденье в сторону Лики. На лице ее явственно проступила испарина несмотря на то, что в машине было холодно.

— Ты, дорогая. Ты сбежала, а перед этим обокрала жениха. Тебя видел консьерж, и на видеокамерах твоя личность запечатлелась, надеюсь. Да и это не главное. Демин сам все поймет, когда увидит, что сейф обнесли.

— Что ты говоришь, Анжелика? — Вера встрепенулась, глаза ее немного прояснились. — Я перед тобой виновата, знаю, но зачем же так? Мы с Андреем познакомились, когда вы уже были в разводе. Ты же сама говорила, что вы совсем чужие друг другу…

— Ты хоть слушаешь, что тебе говорят? Это была игра, и игра по моим правилам. И игроки здесь Демин и я, а ты кегля, или шар для боулинга, что тебе больше нравится? Ладно, хватит. Вот твой паспорт — Лика потянулась рукой, нашарила его, швырнула на колени Вере, не сдержавшись. — На первое время денег дам, ровно столько, сколько Демин мне с барского плеча бросил. И дергай в свой Затуруханск, или как там та дыра называется, откуда ты сюда прикатила! Там эти деньги намного больше весят, чем здесь.

— Андрей не поверит… Он же меня знает…

— А ты его знаешь? Думаешь, он и родился таким респектабельным и вальяжным? Мне кое-что удалось разузнать про его бурную молодость.

— Он не поверит… Он искать меня будет, в полицию обратится.

— В полицию? Вот уж в чем сильно сомневаюсь! Были бы только деньги, может, и обратился бы. А как тебе вот это? — Лика выдернула из-под водительского сиденья сумку, достала диадему, повертела ее перед лицом у Веры. При свете фонарей камешки, густо покрывающие диадему, полыхнули разноцветными огнями.

Вера сидела, не шевелясь, глядя в одну точку, словно не видела ничего вокруг.

— Мне знающие люди немало интересного рассказали про то, как Демин заработал свой стартовый капитал. Будь у нас побольше времени, я бы тебя посвятила в его тайны. Уж поверь, эта штучка — прямое доказательство грехов его бурной молодости, и в полицию по поводу ее пропажи он обращаться не будет ни за что. Так что это чисто семейная история, и сор из избы он не станет выносить, если еще не спятил. А ты уж постарайся, чтобы он тебя не нашел, иначе я за него не ручаюсь.

— Все равно он не поверит… — с трудом проговорила Вера. — У нас ребенок будет…

— Даже так? — насмешливо протянула Лика. — Значит, я все вовремя успела. Но что-то ты больно несговорчива, я на другой эффект рассчитывала. Или уж так сильно в него втюрилась и из последних сил сопротивляешься? Тебе не кажется, что я тебе подсказываю самый лучший выход? Забрать свой паспорт, деньги и сдернуть подальше?

Вера словно против воли кивнула, но тут же затрясла головой, отчаянно, но почти шепотом, повторяя:

— Он не поверит… Он догадается, что это ты…

— У меня алиби, почти стопроцентное. Я живу тихо, мирно, со своей участью смирилась, работаю, карьеру делаю — холодно улыбнулась Лика. — Живу там, где мне Демин указал, денег с него не требую, чего еще надо? Сегодня в кои веки встретилась с однокурсниками, из клуба не выходила. А тебя и консьерж видел, и камеры срисовали.

— Все равно… — почти простонала Вера, бессильно откидываясь на спинку сиденья.

— Ну, как знаешь! — Лика спрятала диадему в сумку, достала оттуда металлический баллончик без надписей, посмотрела еще раз на Веру. Та сидела, тяжело дыша, глядя в одну точку. — На этот случай у меня имеется запасной вариант!

Она закрыла рот и нос ладонью, отвернулась, с силой распылила газ, направив струю прямо в лицо Вере, и стремительно выскочила из машины, захлопнув за собой дверцу.

Она стояла в нескольких метрах от автомобиля, отвернувшись и не чувствуя холода, хотя ее колотила крупная дрожь. Через несколько минут она вернулась, приблизила лицо вплотную к стеклу. Вера сидела не шевелясь, все так же откинувшись. Лика обогнула машину, медленно открыла дверцу, постояла, ожидая, пока выветрится оставшийся газ, осторожно села на прежнее место. Глаза Веры были открыты, лицо покрылось тонкой пленкой испарины, которая постепенно исчезала. Лика толкнула сидящую девушку рукой, и голова Веры свесилась набок. Лику пронзил такой ужас, что она едва сдержала крик. Она вылетела из машины и снова стала в промозглом тумане, дрожа всем телом.

Санкт-Петербург, 1732 год

4 мая состоялась свадьба. «Заключенное в феврале месяце сочетание законного брака между принцессою Меншиковою и господином майором лейб-гвардии Измайловского полку фон Бироном в прошедший четверток с великою магнификацией свершилось. Сие чинилось при дворе, и Ее Императорское Величество Всемилостивейшая наша Монархиня обеим новобрачным персонам сию высокую милость показать изволила, что учрежденный сего ради бал по Высокому Ее Императорского Величества повелению до самой ночи продолжался».

Снова газетиры чистую правду написали, свадьба пышная сыгралась. Невеста убрана была с великой роскошью, еле на ножках держалась под тяжестью платья. Оттого ли, либо по какой другой причине, станцевала она всего один танец, хотя бал куда как долго длился. Жених тоже не в плясунах значился, но все иные прочие веселились изрядно, чем матушку императрицу порадовали.

Две недели продолжались обеды, ужины, банкеты, приемы. Поздравлениям и подношениям не было ни конца, ни счета. Густав даже с лица исхудал, несмотря на бесконечные застолья.

Александра во все дни оставалась тиха, молчалива, наедине с мужем послушна. Поздравления от гостей принимала, чуть улыбаясь, вежливо кланяясь. Сама ни с кем не заговаривала, и никому в глаза не смотрела. Императрица ею довольна казалась.

Только когда бесконечная череда увеселений закончилась, чуть оттаяла Александра. Из дому никуда не выезжала, и на своей половине устраиваться затеялась. Казалось Густаву, что все подводные камни миновать удалось и далее жизнь их свободно и легко потечет.

Но не тут-то было. В середине мая вызвал Эрнст Иоганн младшего брата к себе и вновь завел разговор о заграничных вкладах князя Меншикова, от Российской казны утаенных. А что были те деньги, числом великие, в том Эрнст не сомневался.

— Ты про почепское дело слыхал? — вокруг Густава расхаживая, спросил его старший брат. — Или кроме своего носа и полковых дел ничего кругом себя не замечаешь? Еще в шведскую войну, когда Мазепа к Карлу XII переметнулся, император Петр Мазепин город Почеп с окрестностями во владение Меншикову передал. Немалый кус, сам понимаешь. Только тестю твоему несбывшемуся этого мало показалось. Принялся он проделывать все то, чем всегда занимался, когда новое земельное имение к нему в руки попадало. Начинал прихватывать все, к чему дотянуться могли его руки загребущие. За бесчестное межевание жалобы на него так и сыпались, да умел светлейший рты замазывать. Только по прошению самого гетмана Скоропадского сие самоуправство остановилось. Петр тогда сильно осерчал на своего ближайшего друга, велел прежние границы земельных владений исправить. Боле тысячи казачьих наделов Меншиков прихватил! Но это гетман вступился, а границы своих имений светлейший спрямлял всегда. И что занятнее всего — таковые проделки князюшка научился устраивать еще при Петре, прямо с первого раза, когда государь ему пожалование определил. Говорит ему — выбери, дескать, для себя именьице подходящее на сто душ в награду. А Меншиков тянет-тянет, да потом и говорит — нету, мин херц, таковой деревни, а есть весьма приглядное сельцо, но на полтораста душ. Так и прихватывал помаленьку, пока не осмелел.

А взятки? Светлейший князь их даже таковыми и не считал, называл «суммы, преподнесенные в почесть»! Поначалу берегся малость, а потом такими кусками хватал, насколько пасти хватало. Во время войны в Померании ему поднесли «за то, что будучи в маршу, не разорили земли и чтоб не взыскивать подводы, в Голштинии пять тысяч червонных, в Мекленбургах и Шверине двенадцать тысяч курант талеров». За то, чтобы не допускать мародерства, «за добрый порядок», с Гданска получил двадцать тысяч курант талеров, а с Гамбурга и Любека — десять и пять тысяч червонных.

— На войне часто так делают — попытался возразить Густав, но старший брат его не слушал, продолжал запальчиво:

— До того привык, что взятки узаконить хотел. Не слыхал про акциденции? Его прожект! Предлагал жалованье чиновникам не платить, пусть акциденциями живут, сиречь взятками. Дескать, оттого казне облегчение выйдет. Только недолго сие начинание длилось. Дела в судах и вовсе встали, самый малый спор мог на всю жизнь растянуться, чиновные души только волокитили и ждали, кто из спорщиков больше акциденций в их карман положит.

А доходы от мануфактур, заводов, соляных варниц? То, что у его семьи описано — это крохи жалкие