Оглавление

Посвящение: Моему дедушке, который не увидел цветущего сада грядущей весны.

Глава 1

Лязг стали о сталь бьёт по ушам, пробуждая пульсирующие волны в висках и затылке. Я отсчитываю ритм, с которым хлынет неутолимая боль. Каждый всплеск невыносимых ощущений приходится новой атакой, обращённой к моей противнице. Она мечется по полю сражения в отчаянной попытке защититься от взмахов моего меча.

Я замахиваюсь, готовясь разрезать ее напополам. У нее нет ни единого шанса увернуться или, тем более, отразить удар, который придется по плечу. Но я поворачиваю лезвие в самый последний момент.

Если бы сражение не было тренировочным, Пэн бы лишилась рабочей руки, но на сопернице остается всего-то синяк. Всего-то самый большой синяк в ее жизни.

Она рассредоточивается на сражении. Хватается за плечо, чтобы унять подступающую боль и этим самым ошибается. Как нелепо. Я пользуюсь положением, поймав ее за локоть, и сталкиваю ее спину об свою грудь. Лезвие меча оказывается подставлено опасно близко к горлу противницы. Она обескуражена. Она обездвижена. Она…

— Убита, — провозглашает басистый голос из тренировочного зала. Пять других голосов разбиваются о стены подземелья и долетают до меня тысячекратным эхом.

Пара мужчин, сидящих за столом, восторгаются увиденным: чокаются деревянными кружками, наполненными пивом. Рядом с кружками прокатываются монетки. Тот, кто урвал куш, ликует и сыпет непристойными комплиментами в мой адрес.

Удостоверившись в собственном триумфе, я расслабляюсь. Отвожу клинок на безопасное расстояние от Пэн, а та хватает за локоть и резко выворачивает его. Настает ее очередь удерживать меня в неудобном положении. Пэн готовится оставить повреждения куда серьёзнее, чем синяк. Но я не могу допустить даже маленького отпечатка ее превосходства на моей коже. Концентрирую всю присущую мне выносливость, собираюсь с силами и перебрасываю Пэн через спину.

Пэн мешкает не более одной секунды, затем ныряет в тень.

Мрак висит на ближайшей стене непроницаемо-черной завесой. Оттуда вылетает кинжал. Мой меч разрезает воздух, образовывая стальную стену. Кинжал Пэн ударяется об нее.

Я жду новой атаки, держа меч наголо.

Переплетения балок на потолке трещат. Прямо оттуда летит еще один кинжал и снова сталкивается лезвием о лезвие.

Следующий предмет, прилетевший откуда-то сверху — нечто бесформенное, размером в человеческий рост, совершившее сальто. Оно приземляется на расстоянии вытянутой руки, хотя я уверена, что это всего лишь ошибка в расчёте траектории. Наверняка моя спина должна была разломиться пополам под весом Пэн.

«Надо было подставить острие меча под ее задницу».

Совершив грациозный оборот вокруг себя, она наносит рубящий удар мне по боку. Я не даю поразить себя мечом. Оружие Пэн снова бьётся об мое и сковывается в стальной замок. Руки неудобно скрещиваются, обращая острие клинка в пол. Капли пота стекают со лба и попадают в глаза, но я не прекращаю пялится на Пэн. Кажется, что ее голова сейчас лопнет от натуги: челюсти плотно сжаты, на носу образовываются тонкие складки, волосы липнут к потной шее. Она сосредоточивается на всех существующих проклятиях, которые можно на меня наслать, и не замечает, как медленно сдвигается с места. Я надавливаю на меч, намереваясь свалить ее на пол.

Пэн устала, а вот я, наоборот, чувствую громадный прилив сил. Адреналин бурлит и шипит в жилах.

Превозмогая боль в мышцах, я совершаю рывок. Пэн теряет равновесие, а в следующую секунду ударяется о неровную поверхность каменного пола. Довольная собой, я прокручиваю меч в воздухе и приставляю острие к ее подбородку. Это зрелище становится умопомрачительной кульминацией нашего сражения.

Зал разражается восторженными аплодисментами. Их подхватывает нарастающий грохот. Мужчины один за другим нещадно тарабанят по поверхности столов. С разных сторон доносится свист и умножается, ударяясь о высокие потолки подземелья. Зрители торжествуют и все, как один, приглашают обмыть мою победу. Однако, я не позволяю себе отвлечься на преждевременное празднество и остаюсь на чеку.

Пэн лежит на спине и смотрит на лезвие клинка так, будто пристальным взглядом способна отодвинуть его от лица. Широкие черные брови смыкаются на переносице, курносый нос хмурится, а ноздри раздуваются так часто и сильно, что мне становится не по себе.

Неспешно увожу оружие в сторону. Пэн убирает спадающие каштановые локоны с лица, которое перестает быть яростным. Теперь оно не выдает никаких эмоций, и это беспокоит меня сильнее. Поверженная противница встает.

Я предлагаю руку, заранее продумав несколько стратегий, прежде чем мерзавка потянет меня на себя или совершит какой-нибудь боевой прием. Но она не делает ничего подобного, а выставленную ладонь словно не замечает. Пэн поднимается неуклюже, покачнувшись пару раз.

Моя ладонь все ещё висит в воздухе.

В тумане глаз Пэн, — серой и густой дымке, — мелькает какая-то вспышка. Осознание. Но она не торопится ответить на мой жест, а только оглядывает выставленную ладонь. Мне в самом деле кажется, будто она собирается плюнуть в нее. Даже удивительно, что этого до сих пор не случилось, учитывая, что ни правила приличия, ни кодекс воинской части, ни чувство собственного достоинства не препятствуют совершению этой гнусности.

— Научись признавать поражение, — советую я, произнося слова полушепотом.

Пэн только прыскает, демонстрируя пренебрежение. Разворачивается на носках и уходит прочь.

— Ты можешь сражаться со мной, Пэйоном или кем бы то ни было еще и одержать верх десятки раз, — Пэн говорит так невозмутимо, будто демонстрация моего превосходства над ней ничего не значит. Она не признает свое позорное поражение, как и то, что вела битву нечестно. — Но твои выдающиеся умения никогда не принесут пользы братству.

В груди что-то больно колет.

Плевать, что Пэн не удосужилась пожать мне руку в конце сражения. Вообще-то, мало кто из присутствующих в этом зале знает, что это или, например, поклон необходимы в завершение боя. Но это не безнравственная принципиальность, а, скорее, неосведомлённость. Просто-напросто не их профиль. Шпионам не обязательно выказывать уважение к оппоненту, знать кодекс воинской чести, чтить устоявшиеся традиции или придерживаться этикета.

Пусть так. Меня волнует не это.

Пэн уколола меня своим замечанием. Но я не пропущу ее атаки. Я принимаю вызов сразиться в очередном публичном сражении. Дуэли колкостей.

Я сразила Пэн мечом, и это открыло глубокую рану на ее душе. Я задела ее гордость. Пока она саднит и кровоточит, я не упущу возможности поковыряться в ней:

— И то и другое пригодилось, чтобы преподать тебе урок. Учись, пока я считаю тебя достойной соперницей, — я повышаю голос так чтобы все присутствующие в зале услышали.

— Не строй из себя доблестную воительницу, Изис. Я твоя единственная соперница.

Этой фразой ей удается обезоружить меня. В голову не приходит достойный ответ, поэтому я принимаюсь защищаться. Моим щитом служат широко расправленная грудь и непроницаемое выражение лица. Остается вытерпеть то, как она втыкает в меня колкости одну за другой:

— Ты хотела пожать мне руку в качестве благодарности за сражение? Ха! На твоем месте я бы не растрачивала благодарности на пустяки. — Пэн направляется в другую часть залы, к зрителям. Она обводит все столы, привлекая ещё большее внимание к нашему разговору. Дойдя до шкафа с запасами вина, она достает бутыль. — Я дам пожать руку, когда привнесу в жизнь А́лиса что-нибудь значимое. Во всяком случае, это будет куда больший вклад, чем тот, который может внести никчёмная наследница нашей предводительницы.

Пэн вырывает пробку зубами, выплёвывает на пол и отхлебывает содержимое бутыли.

«Надеюсь, ты им поперхнёшься. Будет лучше, если это яд», — вертится на языке.

Словесные перепалки — неотъемлемая часть любого собрания в стенах мрачного подземелья и самое занятное развлечение местных шпионов. Даже занятнее тренировочных сражений. И хоть Пэн проиграла в битве на мечах, но превзошла меня в другом.

Я не могу ответить на ее колкости, потому что все, что она говорит — правда, и самое паршивое то, что все собравшиеся согласны с этим. Стоит только оглянуться по сторонам и увидеть выражения лиц окружающих, как тут же убеждаешься в этом. От всеобщего смущения воздух становится вязким, душным. Наступает тишина, которую нарушает громогласный удар о дверной косяк: Пэн выходит из залы.

Мне тоже пора проваливать отсюда, пока Алфий не спохватился. И пока никто из присутствующих не заметил, как на глазах поблескивают мелкие слезинки. Поворачиваюсь. Прямо передо мной стоит Пэйон, мой друг и командир отряда избранных лазутчиков Алиса. Его голос объявил о поражении Пэн на тренировочном поле, но не удосужился вставить ни единого слова в мою защиту, когда та набросилась на меня из подтяжка или стреляла колкостями.

— Она пыталась убить меня! — Бросаю я не столько из-за недовольства, сколько из-за того, что постыдно расчувствовалась.

— Не драматизируй, — он закатывает глаза.

— Она метала ножи и могла сломать мне спину в то время, как я поворачивала лезвие меча, чтобы нечаянно не порезать ее! Да еще и собиралась пожать ей за это руку!

— О, ну иди, расскажи об этом тренировочному манекену. Разрешаю снести ему башку.

Я сжимаю рукоять меча так сильно, что напряжение охватывает от головы до мизинцев на ногах. Сомкнутые челюсти ходят из стороны в сторону. Теперь я и вправду зла.

— У тебя такой рассвирепелый взгляд, будто на месте манекена ты хотела бы видеть Пэн.

— Я этого не говорила, — подмечаю с многозначительным видом.

Проверяю, насколько заточен клинок, проводя по нему пальцем.

— Разве твой драгоценный кодекс воинской части не запрещает жестокость в отношении противника?

— Поверь, Пэйон, была бы я жестока к Пэн, то никогда не наградила бы ее такой быстрой смертью. Для таких, как она, обезглавливание — милосердие.

— Что значит «для таких, как она»? — Он складывает руки на груди.

— Мой «драгоценный» кодекс должен соблюдаться обоими участниками сражения. А она… она не удостоила меня рукопожатием ни в начале, ни в конце боя. — Пэйон смотрит на меня, как на умиление. — Во время сражения принято не отводить взгляда от оппонента. А Пэн прятала свои бессовестные глаза в тени и оттуда же напала на меня. Она… п-подлая, гм, негодяйка!

Пэйон поднимает брови.

— Ты что, боишься получить по губам?

В этом месте и в этой компании я могу позволить себе произносить такие скверные словечки, за которые любой благовоспитанной девочке и вправду отбили бы все губы. Но я держу рот на замке. Разумеется, когда-нибудь оттуда вывалится целый клад ругани и никем ранее неслыханных проклятий. Но Пэн отнюдь не та, на кого мне бы хотелось тратить свое богатство.

— И да… Среди моих подчиненных нет никого, кто выполняет реверансы в начале боя без твоей настоятельной просьбы. — Я чувствую, как жар приливает к лицу. Наверное, я красная до кончиков ушей. — Буду откровенен с тобой, малышка, это не для них. Все эти старомодные поклоны… излишество чести, которые они отдают — формальности, чтобы не обидеть тебя.

— Твои шпионы уделили время прочтению кодекса воинской чести! Им хватает терпения, чтобы соблюдать его каждый раз, когда вступают со мной в схватку! Это, и вправду, огромная честь для меня, Пэйон. И я благодарна. — На лице Пэйона появляется кривая улыбка. — Но Пэн… — я возвращаюсь к главному. — Она единственная, у кого терпение в остром дефиците. Очевидно, что совесть — тоже. А времени хватает лишь на неуместные комментарии и пустые слова.

— Так что, ты снесешь ей башку?

— И это я жестокая?! — Я вытаращиваю глаза.

Громкий смех щекочет Пэйону горло, вызывая кашель.

— Беру свои слова назад. — Он ловит кашель в кулак, не переставая смеяться. Вместе с этим выдавливает из себя пары спиртного.

«Он опять пил. Конечно же, он пил».

— Ты вовсе не такая жестокая. И это нисколечко не занимательно…

— Пэйон, ты пугаешь меня.

— Я вовсе не тот, кого стоит боятся, Изис. — Он цокает: — Перестань серьезничать. Я же шучу.

Я намерена оставить своего пьяного друга наедине с его пугающими шутками. Делаю шаг от него…

— Перестань, Изис… Ну же, иди ко мне. — Пэйон берет меня за руку и тянет обратно. Прижимает к широкой груди, уложив руку мне на поясницу. — У меня для тебя подарок.

— Это ты перестань! — Я хмурюсь. Запах алкоголя из его рта ударяет мне по носу. — Клянусь, ты станешь следующим, кому я отсеку голову, если сейчас же не перестанешь!

— Твоя взяла. — Он убирает руку. — Но подарок ты все же получишь.

— Что за подарок?

Он приказывает мне отбросить меч в сено. Делаю это с осторожностью, недоверчиво. Берусь за предложенную руку.

Ступаю на густой соломенный ковер, разделяющий две части подземельного помещения. В дальней части просторной залы расположены столы. Выглядят они как места для пиршества в честь победителя тренировочных боёв, однако Пэйон уверяет, что обычно они застелены картами подземелий. Как же! Всякий раз, оказываясь в стенах шпионского штаба я наблюдаю за одной и той же картиной — поверхности столов покрыты липкими фиолетовыми пятнами, пахнущими забродившим виноградным соком. Шкафов с различными сортами вина здесь больше, чем со специальной экипировкой и оружием. А наполняет эти шкафы владелец трактира «Логово Бронзовых Пиратов», что находится прямо над нашими головами.

У трактирщика есть сын, который поддерживает идеи братства. Узнав о том, что можно поселиться среди нас, его последователей, парнишка собрался бежать из дома и сделал это, когда настал день унаследовать семейное дело. Безответственно? Но сын трактирщика никогда не хотел брать на себя ответственность за управление заведением своего отца! А тот никогда не понимал решения своего сына.

Юноша поселился здесь. Шпионское дело стало настоящим приключением для него и приносило одно удовольствие. Однако одинокий родитель не был рад тому, что вынужден делиться территорией с теми, кто забрал его единственного ребенка. И все же он делился. Такова цена за надежду увидеть сына еще хоть раз.

Их последняя встреча состоялась в тот день, когда трактирщик разрешил шпионам Алиса обосновать штаб под его заведением. С тех пор он надеется, что увидит сына, когда тот выберется на поверхность и расскажет, как проходят его приключения.

Отец ждет сына, не зная о том, что его приключения давно закончились.

Парнишка никогда не выберется из подземелий, потому что давно похоронен в камнях обвалившегося тоннеля. Но Пэйон очень не хочет рассказывать хозяину трактира о том, что его надежды напрасны, пока тот разрешает шпионам укрываться здесь и устраивать вылазки.

Шпионы занимаются поисками секретных ходов, ведущих к выходу из города едва ли не с самого основания братства. Место, где они устроились, заброшено, невзрачно и непроходимо. Однако кое-то все время снует вокруг да около, навевая тревожность. Их, солдат прокуратора^¹, очень много.[1]

У солдат прокуратора есть особый приказ. Согласно ему, нужно вычислить всевозможные тоннели, ведущие за пределы города, и обрушить их. Так нарушается многолетняя работа, которую ведет Пэйон и его шпионы. И именно так некоторые из них прощаются со своими жизнями.

Траур шпионов по товарищам длится долго. Начинается в дни, когда Аризод сотрясают землетрясения. Продолжается, когда кто-нибудь снова пропадает. И не заканчивается, пока пропавшего ищут. Вместе с тем, солдаты прокуратора ловят других членов шпионского отряда и оставляют все больше и больше трупов по углам подземелий.

Численность отряда уменьшается стабильно по восемь-десять человек в сезон, а потом Пэйон набирает новых шпионов. Те тоже заражаются бесконечным пьянством.

«Шпионы пьют лишь от осознания того, что вскоре попрощаются с теми, кто рядом, или с собственной жизнью. Они скорбят», — я была уверена в этом, пока не увидела, как стреляют пробки; как шпионы рисуют друг другу усы из пены от пива; как играют в карты, обмоченные в вине. Бутылки открываются каждый день, одна за другой, и шпионы пьют не так, как раньше — не чокаясь, а на брудершафт.

Они больше не скорбят, а веселятся. А когда им весело — до работы нет никакого дела.

За долгие годы службы, Пэйон научился оправдывать пьянство и безделье. Он приносит свои оправдания предводительнице братства, на что та закатывает глаза. Для нее слова Пэйона давно не убедительны. Они ее раздражают. Ее злит легкомыслие Пэйона, но она не может сделать ничего, кроме того, чтобы просто смириться с ним.

Легкомыслие Пэйона прослеживается даже в его манере одеваться. Пунцовая рубашка испачкана мокрыми пятнами. Ткань не выглажена, а пуговицы расстёгнуты так, что мускулистая грудь обнажена до середины. Никогда не видела его без черного плаща длиной до самого колена, с закатанными рукавами и массивным капюшоном. Сейчас капюшон бесформенно свисает с широких плеч, но при необходимости выйти на улицу Пэйон тут же натягивает его на темно-каштановую бурю на голове. Цвет его волос придает неопрятной укладке особую утонченность.

Ещё одна изысканная черта во внешности Пэйона — его крахмальная кожа. Жители Фенрии, в большинстве своем, обласканы лучами неугасаемого солнца или смуглые от рождения, как я. А тон кожи Пэйона является эталоном красоты, достижимым лишь столичным вельможам. У Пэйона нет титула, и всё-таки его кожа безупречна. И даже шрамы на щеках ничуть не портят его красоты. Да, Пэйон красив. Красив даже тогда, когда глаза собираются в кучку от излишества выпитого алкоголя.

Все перечисленные изъяны в его внешнем виде хоть и незначительны, но совершенно точно указывают на его «юношеское» разгильдяйство. Вот только Пэйон давно вырос. Ему тридцать семь лет. Для этого возраста разгильдяйство и любовь к веселью, — в самых различных его проявлениях, — неприемлемы. Неприемлемы и для высокопоставленного лица, которым он является.

Однако я догадываюсь, что Пэйону плевать.

Я иду за ним и веянием непринужденной грации, чрезмерного самолюбия и обманутых надежд. Нарциссы. Их чарующий аромат не перебьет даже терпкое вино.

Прохожу в тесное помещение — кладовую. И снова Пэйон оказывается непозволительно близко ко мне. Внезапно букет одеколона из приятного сладостного становится тошнотворно приторным.

— Я сказал: «подарок»? Это, скорее, награда за твою победу, — тихо проговаривает он.

— Я не рассчитывала на награду. Да и принимать ее кажется неправильным. Я ведь проиграла в дуэли колкостей. — Глупо было начинать эту перепалку. Я хотела уколоть Пэн, а по итогу сама нарвалась на залп наточенных копий, устремленных в самую душу.

По какой-то необъяснимой причине все, кто общается с Пэйоном, становятся поразительно остры на язык. Его подчинённые — самые большие язвы, каких я только встречала. И хоть я уступаю немногим, но в число участников команды Пэйона не вхожу.

— Да, досадно. — Как я и ожидала, он разочарован. — Если бы ты проводила больше времени среди нас, то наверняка бы знала, что ответить. Хорошо, что я испытывал тебя в поединке на мечах, а не на словах.

Пэйон говорит какую-то нелепицу. В том, чтобы просить растолковать его пьяные бредни нет никакого смысла, поэтому я отмахиваюсь:

— Даже если бы я умела парировать оскорбления, как ты, то не нашла бы, что на это ответить.

— Ты так в этом уверена?

— Конечно уверена. Правда на ее стороне, и спорить с этим было бы глупо.

— Что если я скажу, что она не права? — В его карих глазах танцуют язычки пламени.

Я цокаю. Меня выводит из себя то, что он говорит загадками.

— Можно не выражать недовольство так явственно? На вот лучше, надень, — Он бросает в меня комком одежды.

Я расправляю и рассматриваю плащ с затейливым капюшоном.

— Я носил его, когда жил далеко за пределами Аризода, — он перестает шептать, и мы больше не выглядим, как парочка, которая решила уединиться ото всех, — это была форма для тех, чье существование представляет собой государственную тайну.

— Надо же! — Я просовываю голову через тесное отверстие. — Теперь я с лёгкостью опознаю их, если когда-нибудь увижу.

Лоскут чёрной ткани душит меня. Я натягиваю его на нос и чувствую, как плотно прилегает маска. Тени массивного капюшона ложатся на глаза. Передо мной возникает шторка из тёмной полупрозрачной материи, закрепленная на маску специальными заклёпками.

— Всё равно я не стал одним из них, — заявляет Пэйон.

— А значит, можно разглашать государственные тайны?

Тот, чьё существование так и не представило собой государственную тайну усмехается и заботливо поправляет капюшон своей старой формы.

— Я бы не стал разглашать, если бы не был уверен, что ты никогда не встретишься ни с одним из них.

— Ах, да! — Я шлёпаю его по рукам, одетым в перчатки без пальцев. — Спасибо, что напомнил.

Закончив с примеркой, я обращаюсь к небольшому зеркалу, искажающему отражение. Пугаюсь. Передо мной стоит кривая фигура, окутанная в поглощающие свет одеяния. Совершенно безликая.

— Удобно? — Глупое отражение Пэйона выглядывает из-за спины. Языки пламени в его глазах становятся ярче.

— Вполне.

— А вот теперь я не совсем уверен в том, что сказал ранее.

Я поворачиваюсь к нему в недоумении:

— Почему это?

— Потому что отныне ты являешься полноправным членом моего шпионского отряда!

Прокуратор¹ — должность управляющего городом в Союзе Трех Королевств.

 Прокуратор¹ — должность управляющего городом в Союзе Трех Королевств.

Глава 2

Пэйон кладет ладони мне на плечи. Этот груз ощущается таким весомым, что ноги вот-вот сломаются напополам, точно две тростиночки.

— Не-е-ет, — протягиваю я.

Похоже, что Пэйон счёл реакцию на его слова чем-то радостным или лестным, но в действительности во мне воспламеняется ярость. Я словно плююсь огнем, повторяя одно и то же:

— Нет, нет, нет. Нет!

— Никто не увидит тебя в тени этого капюшона! — он предпринимает никчемную попытку убедить меня. Возможно, ему бы удалось сделать это, будь он трезв, но сейчас его речи звучат, как бессмысленная болтовня, о которой он пожалеет завтра же.

Я не могу вспомнить сколько заклёпок на маске. В который раз пытаюсь отодвинуть шторку из полупрозрачной ткани, но мне снова не удается этого сделать. Сержусь на надёжность крепления и готовлюсь рвать ткань, но, на радость хозяина распроклятого плаща, у меня хватает терпения, чтобы не испортить единственное напоминание о его таинственном прошлом. Мне удается отыскать спрятавшиеся заклёпки. Другие части хитроумной конструкции снимаются быстро, одна за другой. Я стягиваю тяжелую накидку и чувствую, как прохлада обволакивает зардевшееся, горячее лицо.

— Брось, Изис, — в отличие от меня, Пэйон восхитительно спокоен, — ты прошла испытание. Я твердо уверен в том, что ты сможешь защитить себя.

— Проклятье, Пэйон! Какое еще испытание?! — я всё ещё пылаю гневом.

— Ты поборола Пэн. Она находчивая, и на беду всем, кто столкнется с ней в битве, ну очень взбалмошная девчонка. Часто она вытворяет такое, чего не могу предугадать даже я. Это и то, что именно она самая неуловимая шпионка из моего отряда, делает ее опасной. — Я закатываю глаза так сильно, будто бы пытаюсь разглядеть содержимое своего черепа. Никогда не считала Пэн опасной. — Кроме того чтобы загонять ее, тебе удалось отразить внезапное нападение и победить дважды. Ты сильнее и ловчее.

— И что?! — я продолжаю бессовестно орать на своего друга. Эхо разносит мои слова в основной зал. — Хрупкая девчонка не сравнится с амбалами вроде городских патрульных. С чего ты взял, что я смогу побороть их?

— Вообще-то наша задача не состоит в том, чтобы бороться с солдатами. Этим занимается охрана парса^¹. Для нас умение обращаться с мечом… эм-м, вспомогательное. Благодаря ему мы обороняемся и защищаем своих товарищей, но основные задачи для нас — призывать новобранцев, докладывать сведения из города Совету и искать пути, чтобы покинуть город.[1]

— Ты не в себе, Пэйон! — Я готова взяться за собственную голову и раздавить ее. — Я?! Призывать новобранцев?! Шататься по городу средь бела дня?!

— Почему бы и нет?

— Я напомню тебе, что однажды выходила за пределы парса и закончилось это плохо. Члены Совета предотвращали последствия этой «прогулочки» еще очень и очень долго. Кстати, о членах Совета, — спохватилась я. — Что они думают по поводу моего пребывания в городе?

Командир шпионского отряда молчит.

— Они хотя бы в курсе твоей затеи?

Он поднимает брови и стыдливо опускает глаза в пол.

— Потрясающе!

— Мне не обязательно уведомлять Совет о том, что я включаю в состав команды шпионов нового участника.

— Только не тогда, когда новый участник одним своим существом заведомо подвергает опасности весь Алис! — выпаливаю я, раздражаясь от того, что вынуждена произносить те слова, которые он и сам ни раз слышал. За то время, пока Совет повторяет одно и то же, можно было заучить наизусть. Я же заучила!

— Я возьму за тебя ответственность. Как и за всех остальных моих подчинённых.

— Никому не будет дела до этого, кто взял на себя ответственность, если мы обречем а́лисовцев на погибель.

Пэйон роняет голову назад и издает многострадальный стон. Судя по всему, это его реакция на то, что я, как будто бы, снова драматизирую.

— Ладно. Давай рассудим рационально. — Я загибаю пальцы. — Я уже два года не заходила за безопасную территорию дальше вашего штаба — это раз. Два: выйдя в город, я не узнаю ни наших союзников, ни наших врагов. Я даже не знаю, как выглядит прокуратор Радий! С какой стати тебе меня нанимать? Какая от меня польза?

— Тебе не понадобится много времени, чтобы познакомиться с Аризодом вне стен парса. Остаётся проявить смелость. — Он снова криво улыбается. — Уж ты-то не из трусливых, мы оба это знаем.

Меня злит, что он не дает ответов на мои вопросы.

— Сейчас я соберу всю свою смелость в кулак и врежу тебе по лицу, чтобы привести в чувство. Ты ведь пьяный!

— А ты глупая. — Он как будто бы провоцирует меня, но я совершаю глубокий вдох и отвечаю с выдохом:

— Я рациональная.

— Тогда я трезвый.

Разговор зашёл в тупик. Пэйон находчивее меня, так что для него это положение вовсе не безвыходное. Мы постоим и помолчим ещё пару минут, а потом он наверняка найдет, что добавить к своей тираде.

— Можешь объяснить, почему ты отказываешься от моего предложения и при этом не пересказывать выговоры Совета? За то время, пока я наблюдаю за тем, как они обращаются с тобой, до меня уже дошло, что они видят только ту исключительность, которая мешает тебе проявлять достоинства. Неужели, до тебя — нет?! — Я сминаю накидку, подарок от Пэйона, вслушиваясь в его слова. — Тогда я поясню. Пока люди видят выложенное на поверхности, они не станут копаться в том, что спрятано в глубине. Но стоит тебе облачиться в накидку и спрятать внешнюю исключительность, как тут же станет видимым все, что делает тебя по-настоящему исключительной. То, что я единственный в тебе разглядел.

Та исключительность, которую упомянул Пэйон сделала из меня диковинку. Когда я была младше, она приводила окружающих в благоговейный восторг. Теперь я предмет всеобщего разочарования и даже страха.

Чтобы людям было не на что глазеть и нечего страшиться, безделушку убрали в старый пыльный ящик, и достают лишь иногда: только чтобы та не покрылась глубокими трещинами от чувства собственной ненужности.

Пэйон кивает на накидку у меня в руках:

— Только с этим ты сможешь сделать что-нибудь на благо своего народа.

— Я уже делаю.

— И что же?

Я бы хотела стать воином, сражающимся на благо своего народа. Или первым шпионом, не лишенным чести и чувства собственного достоинства. Я так хочу привносить достойный вклад в повседневность алисовцев, или, по крайней мере, тот, что будет весомее нынешнего!

Но никто никогда не спрашивал, чего мне хочется.

Члены Совета требуют беспрекословного исполнения их воли. А, как по мне, их воля в том, чтобы оставить меня недостойной своего будущего. Своей судьбы.

— Что ты делаешь на благо своего народа, Изис? — повторяет Пэйон.

Дочь неустрашимых предводителей мятежников, их наследница и будущая глава братства похоронила свою востребованность. Я несу траур в полной изоляции от внешнего мира. Меня не выпускают из парса и не одобряют общения с новобранцами. Мне сковывают руки тяжелыми кандалами и разрешают только подбирать шар на конце цепи. Я обречена соблюдать запреты и соответствовать требованиям с улыбкой на лице. Довольствоваться мелкими поручениями и выполнять их с дежурной любезностью, и как можно более старательно, чтобы у членов Совета не было причин досаждать мне.

— Ты только и делаешь, что соглашаешься с никчёмностью, навязанной тупыми болванчиками главы Совета. Но хуже, чем это — только спотыкаться об извечное отторжение. — Эти слова проносятся эхом в моей голове. — И тебя будут отвергать. Знаешь почему? Потому что видят в тебе ребенка, которого можно ругать и наказывать за любую совершенную оплошность.

— Давай не будем об этом! — Я собираюсь покинуть кладовую, но Пэйон останавливает меня следующими словами:

— Я был замечательной нянькой для тебя! Отвлекал историями с разведок, щекотал ножом и играл в прятки в тенях… Но ты давно не маленькая девочка. Ты — будущее Алиса, воспитанная доблестью и отвагой.

— Брось…

— Ты нечто большее, Изис.

Я чувствую, как в слезы копятся в уголках глаз.

Мне очень давно не хватало этих слов. И если бы я могла, то бросилась ему на плечо, рассказала об этом и выплакала все, до последней слезинки.

— Члены Совета не спрашивают о твоих мечтах стать воином и сражаться за свой народ. Они не знают, что в тебе столько силы и воли, что ты побеждаешь во всех сражениях, приводящихся в стенах подземелья. Члены Совета просто не видят, с какой тоской во взгляде ты провожаешь меня и других лазутчиков на задания…

Я мысленно отнекиваюсь от его слов, мотая головой. Пэйон явно злится на мою изобразительность. Он повышает тон:

— Да если бы кто-нибудь из членов Совета учитывал мое мнение, тобой бы не распоряжались так бездарно! Ты бы проникала во вражеские штабы, чтобы подслушивать полезные сведения. Убегала от солдат по лабиринтам катакомб. Лазала по потолку и скрывалась в тени, чтобы не поймали. В конце концов, ты бы возвращалась в дом Совета и каждый раз восхищала свою маму и ее советников находчивостью и мастерством!

Мы меняемся местами. Теперь уже Пэйон кричит на меня во весь голос, не обращая внимание на подозрительную тишину в соседней зале.

Эту перепалку нужно срочно заканчивать, так что я нападаю на противника его же оружием:

— Ну хватит уже! — Не то чтобы это помогает… Теперь Пэйон оглушает меня яростным шепотом:

— Можешь не просить меня об этом! Однажды я должен был пойти на риск, не посоветовавшись с Их унылыми Величествами!

Однажды это должно было произойти.

Пэйону отлично удается оправдываться и давать пустые обещания. Это помогает избежать серьезных разбирательств. Но не недовольств его неподобающим поведением.

Все знают, какой он разгильдяй, и не воспринимают всерьез. И с его мнением, как успел заметить сам Пэйон, не считаются. То, что он входит в состав Совета — всего лишь эксплуатация его уникальных умений.

Взамен исключительности Пэйона, ему был предложены почести, чуждые для того, кто всю жизнь скрывался во мрачных тенях, но необходимые балагуру, жаждущему осветить мрак вспышкой неутолимого веселья. Но никакие почести ему так и не достались. Единственной привилегией от его нового статуса стала раздача разрешений на выход из парса и собственный отряд, состав которого постоянно меняется. Именно поэтому Пэйон сделался очень принципиальным. Он не позволяет другим членам Совета посягать на его зону ответственности.

— Я дарю тебе этот плащ. А вместе с ним возможность доказать Совету, что ты нечто большее, чем… отражение в зеркале. — Мой взгляд падает вниз. Я принимаюсь бережно расправлять складки на капюшоне и маске. — Я спрошу снова: ты готова рискнуть вместе со мной?

Я не могу ответить. У меня в горле застрял ком.

— Пэйон? — хрипло зову я спустя минуты.

Он не отзывается.

— Если ты готов пойти на риск и взять ответственность за меня, то почему не спросил раньше? — Я поднимаю взгляд на него. Стараюсь разглядеть правду в его глазах. Но они такие стеклянные, что в них видно лишь мое отражение. — Меня стали приглашать на заседания в дом Совета в пятнадцать лет, чтобы я постепенно вникала в дела братства. Но всякий раз, когда я там оказывалась, у меня складывалось такое ощущение, словно я — мишень. Я только и делала, что выслушивала упреки в никчемности! В день моего семнадцатого дня рождения члены Совета дали мне шанс доказать, что я чего-то стою. Но в качестве обмундирования я получила не магическую накидку, а просто капюшон, который слетел в самый неподходящий момент. — Я готова разорвать подарок Пэйона в клочья. Форма для тех, чье существо представляет собой великую тайну больше не нужна. — Почему ты помогаешь мне сейчас, а не когда это было необходимо? Зачем ты ждал, чтобы подарить мне эту проклятую накидку, Пэйон?!

Я снова плачу, но уже не скрываю этого.

— Я устал слушать, как тебя упрекают в никчёмности. И мне это знакомо. Я долго не мог решиться взять на себя ответственность. Но теперь соглашаюсь отчитываться за то, что ты наденешь эту проклятую накидку. Прямо сейчас.

Пэйон готов пойти на риск, чтоб добиться почета и доказать собственную значимость, не как умелого шпиона и хитрого проныры, а как полноправного заседателя Совета. Ему это удастся за мой счет. Он надеется, что я соглашусь на предложенную авантюру, потому что мы разделяем одну боль на двоих.

Я и вправду его понимаю… Если бы не понимала, то не задумалась бы о другом значении слова, которое успела возненавидеть. «Исключительности». Мечты о том заманчивом будущем, что он описал, остались бы мечтами. А заданный вопрос о том, пойду ли я на этот риск, остался бы без ответа.

— Я… — В его глазах разгорается пожар.

Согласившись, я могу приносить благо. Мне не нужны благодарности Совета или материнская гордость. Извинения тому, что меня называли никчемной. Я была бы счастлива просто выполнять свой долг и делать счастливыми других. Я скажу «да».

— Я не могу, прости.

…И мы оба погасли.

— Нет, это ты прости. — Пэйон медленно забирает накидку. Так медленно, будто надеется на то, что я успею передумать. — Члены Совета никогда не считались с моим мнением. Оно, так или иначе, отличалось от их, поэтому считалось неверным или попросту глупым. И все же, нашлось кое-что, в чем мы наконец-то сошлись. — Он набирает побольше воздуха. — Ты никогда не станешь воином, сражающимся с несправедливостью во благо своего народа. Не посветишь ни одного подвига Алису, потому что никогда не совершишь его. Ты не рыцарь, а всего-то несносный оруженосец, и навсегда им останешься.

Я прижимаю ладонь к груди, чтобы не дать сердцу вырваться наружу: с такой силой оно пробивает ребра. Больно. Мне никогда не было так больно в груди.

Я превозмогаю ком в горле, который разросся до такой степени, что тяжело дышать. Начинаю очень хрипло и тихо, но с тем, как нарастает мой гнев, я повышаю тон и говорю все увереннее:

— Как по-твоему, Пэйон, какой такой подвиг я могла бы совершить будучи шпионкой?

— Что?

— Подслушивать, пробираться в дома к чужим людям, обманывать, всаживать кинжалы меж лопаток — что из этого ты привык называть подвигом?! — Я чувствую, как грудь начинает жечь. — Я привыкла, что подвиг — это нечто великое, совершаемое во благо людей. И хоть вы приносите благо, но делаете это не из чувства о долге.

— А ты?

— А я не шпионка и не несносный оруженосец! Я рыцарь! — Вспыхиваю. — Когда-нибудь я покажу членам Совета на что способна, и совершу так много подвигов, сколько хватит, чтобы честь Алиса воспевали в других городах! Во всех семи королевствах! Это и будет мой вклад в жизнь алисовцев! Вклад, достойный предводительницы братства, которой я стану! И тогда никто не посмеет назвать меня ничтожеством: ни члены Совета, ни ты, ни твои подчиненные, которые не знают слова «честь». И уж точно ни какая-нибудь сучка, которой не жалко снести башку!

Моя собственная ладонь ударяет по губам, а Пэйон провозглашает окончание моих горячих речей медленными овациями. Каждый раз, когда я слышу, как одна ладонь бьется о другую, у меня все больше алеют щеки.

— Я… Мне… — Мне хочется спрятать лицо в ладони. — Мне очень жаль. Извини… Пожалуйста, извини меня, Пэйон. Не знаю, что на меня наш…

— Да ладно! Думаешь, я не знаю про себя все, что ты сказала?! Думаешь, — он кидает большой палец себе за плечо, — они не знают?! О, да! Но было бы занимательно, если бы ты выложила это не мне, а Пэн. Я бы посмотрел на ее лицо…

— Я ужасная хамка…

— Да, — смеется Пэйон, — это часть исключительной натуры, которую ты скрываешь. И знаешь что? — Пэйон расправляет накидку в одно движение и стелет на моих плечах. Он поглаживает ткань, ласково улыбаясь, а затем возводит глаза на меня. — Ты мне такой больше нравишься. Я бы даже сказал, что увидел в тебе совершенство. Ты совершенно исключительная, Изис.

— Допустим… — тихо начинаю я. — Допустим, теперь мой ответ не столь же категоричен. Но! Что если Совет заподозрит, что я разгуливаю за пределами парса до того, как успею совершить какой-нибудь подвиг? Или кто-нибудь из отряда проболтается?..

— Мы говорим об избранных лазутчиках Алиса. Если так произойдет, то они немедленно лишатся должности.

— А если они узнают об этом как-нибудь иначе?

— Если они узнают, то тебе не придется отчитываться. — Он снова гладит мои плечи. — Я не прошу тебя пробираться в чужие дома или что-нибудь другое из того, что ты перечислила. Давай-ка, ты погуляешь по городу и прикинешь, что бы такого совершить, чтобы внести достойный вклад в жизнь алисовцев? А пока это происходит, мы докажем Совету, что твое нахождение вне территории Алиса не несет нашим братьям и сестрам той драматичной погибели, о который ты говорила.

Я хмурю брови.

— Ты предлагаешь рискнуть благом братства, чтобы..?

— …чтобы принести бо́льшое благо, когда придет время. Да. И когда оно придет, ты воспользуешься своими исключительными умениями и сделаешь то, что сделал бы самый благородный рыцарь.

Я накрываю его ладони своими.

— Мне нужно еще немного времени, чтобы…

— Пэйон! — В комнату вбегает парнишка. Его белокурые волосы уже стоят дыбом, но то, в каком положении он застал меня и Пэйона, шокирует его еще сильнее. — Э… Там наш «арендодатель»… — медленно начинает он, очевидно, потерявшись в догадках о том, что происходит между мной и Пэйоном. — Говорит, кто-то из алисовцев в трактире…

— Ну? — поторапливает командир.

— Он не в себе. Перевернул все столы, разбил стекла, разлил пиво из бочек, облапал девушек…

Я в замешательстве. Никто из членов братства не покидает безопасную территорию без дозволения Совета, а если и решается пренебречь этим правилом, то сохраняет бдительность и не привлекает лишнего внимания к своей личности. Тем более, не разглашает свою причастность к Алису.

— Очевидно, он пьяный? Так пригласите его сюда! А если не ответит на наше гостеприимство, то долбаните по башке. Да посильнее, чтобы не смог сопротивляться, пока вы тащите его вниз, — командует Пэйон. — Я сам принесу извинения хозяину трактира и предложу помощника, чтобы возместить нанесенный ущерб.

— Это не все…

— Говори быстрее, Тит! У меня дела!

— Кто-то позвал за городской стражей. Они уже здесь и собираются казнить его.

Пэйон округляет глаза. Он тратит время только на это и ещё одно мгновение, чтобы отрезветь. Теперь передо мной не бестолочь и разгильдяй, а настоящий руководитель.

— Вам известно, сколько солдат собралось наверху?

— Всего трое. Они уволокли его на передний дворик.

— Ждите меня там вместе с Пэн.

Парень коротко кивает и принимается выполнять приказ.

— Ты тоже идёшь. Одевайся, — сказал Пэйон и тут же обратился в тень.

«Он, что волшебник, мама?» — спрашивала я, когда была маленькой. Она всегда отвечала: «Нет, просто Пэйон лучше всех играет в прятки».

Оглядываясь по сторонам, я выхожу из комнаты и попадаю в пустой зал. Лазутчики сработали оперативно. Одни покинули штаб, воспользовавшись секретными ходами в катакомбах. Другие заняли позиции, чтобы прикрывать тех, кто заявлен участниками спасательной операции. Сейчас я должна быть среди последних, а не наедине со своими думами, как бы необходимо мне это ни было.

Или не совсем наедине.

Дверь одной из комнат приоткрывается с тихим скрежетом. Пэн ушла туда сразу после нашей схватки, и, судя по всему, не покидала комнату, пока не получила приказ. Теперь она занята сборами.

— Это тебе не по зубам, — говорит она.

— Ты бы поберегла силы, чтобы не остаться без них, — отвечаю я.

Короткий меч опускается в ножны, укатанные складками ее черной накидки.

— У меня достаточно сил, чтобы вернуться с победой и продемонстрировать тебе свою самую широкую улыбку, — уголки ее рта растягиваются уже сейчас.

— Я говорила о нашей следующей схватке, Пэн.

Она обдумывает мои слова, затем ее издевательская ухмылка переворачивается. Скрыв обиженное выражение лица под массивным капюшоном, она бросает в меня неприличным жестом и уходит.

Я тоже не стану задерживаться.

Проходя мимо ещё одного кривого зеркала, я надеваю форму для тех, чье существование представляет собой государственную тайну. Прохожусь по всем заклепкам, скрепляющим тугую маску и шторку на глазах. Натягиваю капюшон чуть ли не на нос.

Приоткрыв дверцу, ведущую в погреб трактира, я медленно ступаю за порог. Ткань накидки цепляется за раму и тянет назад, но я не отступлю. Прохожу меж рядов бочек с вином, вслушиваясь в ароматы различных сортов, а поднявшись по узкой, потрескавшейся от старости лестнице, слышу веяние другого, не совсем приятного запаха. Так пахнет опасность.

Крышка деревянного люка грохается об пол и меня передёргивает.

«Уж ты-то не из трусливых, мы оба это знаем».

Просто Пэйон не слышал моего страха.

Парс¹ — часть города (в рамках этимологии культуры южных народов).

 Парс¹ — часть города (в рамках этимологии культуры южных народов).

Глава 3

Отодвинув старую потертую шторку, я выхожу из служебного помещения и оказываюсь за прилавком с напитками. Голова ударяется о полки с цветными бутылками. Они подпрыгивают с задорным звоном, но ни одна бутылка не падает. Проверяя, не появились ли сколы, я невольно засматриваюсь на яркие этикетки, а потом возвожу глаза к потолку.

С высоты в целый этаж свисают стеклянные шары с крохотными язычками пламени, пляшущими внутри. Такие же привязаны к полукруглой раме на прилавке. Она обмотана белыми тканями и выглядит, как закрепленный на поперечной мачте парус. Хватаюсь за раму, перешагивая через деревянные ящики и бочки, разбросанные по полу.

Передо мной открывается превосходный обзор на весь трактир.

Столики размещены в хаотичном порядке и разделены узкими неровными рядками. Через них тяжело протиснуться. Кажется, помещение было бы куда просторнее, если бы не сцена, установленная в дальнем углу залы. Именно туда, судя по направлению опрокинутых столов и всего их содержимого, наш негодяй высвобождал путь.

Разлитое пиво впитывает в деревянный пол невыводимый запах хмеля и дрожжей: повсюду пенистые лужи. Я обхожу кляксы из нечто, которое постояльцы трактира привыкли называть едой и даже осмеливаются пробовать на вкус.

Ни один из числа толпящихся у места происшествия, не торопится вымыть пол, убрать мусор или подмести опасное битое стекло. Вместо этого они наводят ещё больший хаос балаганом и яркими ругательствами, обращенными к выходцу из Алиса. При упоминании названия братства меня обжигает жаром.

— Когда же уже сгинут эти вредители?! Что за напасть этот Алис!

— Гнать их в шею! Истребить!

Оставляю присутствующих совать свои скользкие ядовитые языки в чужие уши. Прохожу мимо тех, кто отравляется ложью и сплетнями в эту самую секунду, и направляюсь к центральному выходу.

Некто преграждает мне путь.

Я мечусь из стороны в сторону, цепляясь за край капюшона. Выбираю сторону, куда податься, чтобы избежать столкновения с незнакомцем, но тот не дает пройти. Он затевает опасную игру и немедленно проигрывает, когда я отметаю его в сторону размашистым движением руки.

— «Вдруг он потянет за капюшон и сорвёт его?» — Под непроглядно-черной вуалью не видно, как нервно мечутся мои глаза. — «Очевидно, что те, чье существование представляет собой государственную тайну, уверены в том, что никому не удастся пролить на нее свет. Маскировка меня не подведет», — я успокаиваю саму себя. Перебираю крепление заново, но уже не чувствую его.

Это немеют пальцы. А тот незнакомец даже не попытался прикоснуться ко мне.

Уличный сквозняк захлопывает за мной дверь и обдувает вымокшее от пота тело. Меня трясёт. Не могу сдвинуться с места. И даже пальцем пошевелить не могу.

Я продолжаю стоять в проходе, точно статуя, и только беспокойные трясущиеся колени выдают во мне живого человека.

Прямо передо мной трое стражников в блестящих наручах, шлемах-тарелках, в недлинных плащах с вычурным гербом, и, с виду, тяжелых латных юбках. Первый стоит поодаль от товарищей, скрестив руки на доспехах. Остальные два испачкались в крови мужчины, которого прижимают к каменной дорожке, ведущей к трактиру. Они разбили ему голову, и теперь она переливается не тусклыми бликами от безупречной лысины, а отблеском красной жидкости, неумолимо струящейся от темечка до острого подбородка. Мужчина жмурится от боли, пока самый крупный солдат сидит на его пояснице и удерживает за руки.

— ПУСТИТЕ!!! — Плененный корчит безобразные гримасы от каждого нового болезненного столкновения о камни. — Пустите счас же! И катитесь к самому Мортену! Пусть он покарает вас, мучителей нечестивых!

Вопли доносятся до моих ушей и подталкивают вперед.

Пока отяжелевшие ноги переносят ватное тело в толпу уличных зевак, я разглядываю приговоренного. Мне не удается распознать в его чертах остаток человечности, не то что знакомое лицо. Кажется, он рассвирепел настолько, что у него заострились зубы. Если бы не этот жуткий оскал и сумасшедший взгляд, то я бы наверняка узнала его.

Я знаю каждого, кто живёт в нашем парсе.

Один из стражников снова ударяет мученика. Второй весело подпрыгивает на его заднице и ищет одобрение во взгляде товарищей. Находит. Он повторяет это телодвижение снова и снова, в ускоряющемся темпе, с какой-то извращённой увлеченностью.

— Моли о пощаде, пока ещё можешь! — советует солдат, стоящий дальше всех.

Любого другого нарушителя здешних порядков бросили бы за решетку или отправили на суд прокуратору Радию. Вот только в нынешней ситуации это не необходимо. Все и так знают, что за страшная участь ожидает выходцев из Алиса. И это вовсе не заурядное обезглавливание, нет. Последователей братства пытают и убивают на глазах у столпотворения любопытных жителей Аризода. Так прихвостни прокуратора демонстрируют превосходство власти над городскими мятежниками.

— Радий сдурел от страха. Стал параноиком и видит врагов там, где их нету.

— Как ты назвал своего господина?! — возмущается один из кровожадных солдат — тот, который успел попрыгать на своем пленнике, сжимая его руки, как узду на лошади. Теперь истязатель скручивает их под неправильным углом. Кости разламываются сразу в нескольких местах. — Хочешь подорвать его авторитет? Обратить нас против него и привлечь в свою стайку ничтожных крысёнышей?

Солдат выворачивает его руки в обратную сторону и пренебрежительно выбрасывает. Теперь они валяются подле обездвиженного тела, подобно неживым змеям, изогнутыми настолько, насколько позволяет их естество. Но у человека руки так не изгибаются… Раздробленные кости выступают в изгибах обоих локтей. Смотреть на такое — мерзко. Мерзко до тошноты, подступающей к горлу с реальной угрозой.

Теперь я не в силах устоять на месте. Оглядываюсь по сторонам, в надежде отыскать хоть кого-нибудь из отряда Пэйона или его самого, но погружаюсь в водоворот незнакомцев. Тут и там мелькают чьи-то лица… и лучше бы они были спрятаны в тени от капюшона, чем в тенях откровенного недовольства, углубляющегося подозрительностью. Все в этом городе ненавидят нас и желают смерти.

— Я не хочу подыхать из-за того, что у вас уши дерьмом забиты! Говорю ж, я не тот, за кого вы меня принимаете!

«Приговоренный не имеет ничего общего с Алисом! Вот подлинная причина тому, почему я не узнала его!»

— Мерзкое отродье, вот ты кто. Никто за тебя не заступится и хоронить тебя никто не будет. — Стражник, сидящий на корточках рядом с головой приговорённого, сжимает его щеки так сильно, что сводит мои. — Я выкину твой труп на помойку. Там и сгниёшь. А останки обглодают твои грязные сородичи.

— Шлюха прокураторская! Трахайте своего обожаемого господина, а меня оставьте в покое!

Солдат поднимается на ноги и тянет руку, требуя меч для расправы. Я тянусь за своим.

— «Это несправедливо. Он не может умереть вот так», — провозглашаю я у себя в мыслях. Петляю меж фигур, пряча оружие под накидкой. — «Только не так. Только не от их рук. Только не сейчас».

Последний луч солнца отражается от лезвия моего меча. Затем он пачкается кровью. Я сношу голову, солдату, который должен был совершить тоже самое с невиновным.

Обезглавленное тело падает на каменную плитку, прямо рядом с телом приговоренного, бьющегося в нервных судорогах и истошно вопящего. Вслед за его срывающимся голосом раздается ещё полсотни. Поднимается такой беспорядочный гам, что я на секунду теряюсь в нем. В это время на меня надвигаются два других стражника.

Блокирую первый, неудобный для себя удар снизу. Спотыкаюсь о того, кого должна спасти и пугаюсь, когда сознаю, что он больше не издает ни звука. В очередной раз отвлекаюсь от сражения, чтобы убедиться в том, что его грудь вздымается, наполняясь воздухом. Он дышит.

В это время один из оппонентов пытается нанести рубящий удар. Я изящно прогибаюсь, увернувшись от режущей стали. Сердце падает в грудь и пускается вскачь, ускоряя ритм нашего сражения.

Мечусь между обоими противниками используя свое преимущество — будучи маленькой и ловкой, я без труда парирую все удары и тяжёлые взмахи их громадных мечей. Крутясь в непосредственной близости к одному из солдат, незаметно завожу клинок за его ногу. Тот спотыкается и теряет равновесие.

Мужчина пытается ухватиться за воздух и задевает меня размашистым движением руки.

Я валюсь прямо на холодный нагрудник, и радуюсь, что ничего не защищает его отвратительное, покрытое воспалёнными прыщами лицо. «Всадить бы в него клинок», — успеваю прикинуть я, но не могу позволить себе такой жестокости. Вместо этого, зажмуриваюсь и обрушиваю меч на шлем, не подозревая, что способна расколоть сталь. Но броня трещит, а его лицо заливается кровью.

Я не собиралась его убивать, и тем не менее солдат мертв.

У меня нет времени скорбеть на его хладным трупом — враги подступают. Рядом возникает еще один недоброжелатель.

Похоже, что он собирается сделать со мной то же, что и я с его товарищем. Но солдат не успевает даже поцарапать меня: так быстро я уворачиваюсь. Отбегаю в сторону. Теперь мы с противником находимся на отдалённом расстоянии. Я встряхиваю рабочую руку, готовая орудовать ею или защищаться от ударов. Однако вместо того, чтобы продолжить схватку, недоброжелатель улыбается пожелтевшими зубами, торчащими из нечеловеческой черной десны. Его глаза блестят каким-то пугающим блеском.

Он не собирается нападать… Он не ждет нападения от меня…

Тяжёлый металлический башмак, размазывает внутренности головы лже-алисовца, упавшего без сознания. Продолжая улыбаться, мой противник наступает на его череп снова и снова.

— Проклятье… — успеваю произнести я до того, как солдат совершает рывок.

Прихожу в подготовительную позицию, но женский силуэт задвигает меня назад. Она отражает атаку, когда клинок вражеского меча ударяется об ее. Звук от их тяжёлого соприкосновения друг с другом болезненно отдается мне в зубы.

Пока Пэн расправляется с одним стражником, я принимаюсь за другого. Делаю стремительный выпад, выставляю меч и ударяю. Солдат не успевает защититься и падает на колени, держа ладони на кровоточащей ране.

Я стою в луже крови и жидкость проникает под подошву сапог. Ещё несколько темно-красных пятен растекаются под смертельно раненными, уже убитыми и…

Пэн.

Над ее телом висит мрачная тень и держит руки на открытой ране. Сталь разрезала ей живот. Пэн сопит так сильно, что, кажется, от интенсивности ее дыхательной техники она потеряет еще больше крови. Если мы не зашьем рану сейчас же, то она умрет.

— Тит! — Зовёт Пэйон. Это его тень висит над Пэн.

— Я здесь!

Знакомый паренёк с миниатюрным арбалетом мчится к нам.

— Почему ты не выстрелил?!

— Я не мог, пока Изис крутилась в эпицентре сражения.

Я подхожу ближе.

— Держи ее, — Тит выполняет приказ, не обращая внимание на то, как жалостливо стонет бедняжка Пэн. — Ты же самая сильная. — Во мне вспыхивает горячая ревность. — Так не позволяй какой-то нелепой смерти тебя одолеть. Борись с самим Мортеном, если придется. Только не умирай, малышка.

Пэйон скидывает свою накидку и обтягивает толстым поясом вокруг талии раненной. Ткань прикрывает источник крови.

— Никто не должен встать у нас на пути. Иди впереди, Тит.

— Есть.

— Изис, — прежде беспечный и несерьезный Пэйон чеканит каждое новое слово так, что я вздрагиваю: — Следи, чтобы не было хвоста.

— Есть…