В ноябре 2011 года исполняется 150 лет со дня рождения Константина Алексеевича Коровина. Блестящий мастер пейзажной живописи, замечательный портретист и театральный декоратор, основатель русского импрессионизма, он оставил большое художественное и литературное наследие, которое трудно переоценить. Его жизнь и творчество проходили в эпоху, богатую историческими событиями, судьба свела его с выдающимися людьми своего времени — художниками, актерами, театральными деятелями, меценатами, многие из которых стали его близкими друзьями. Среди них М.А. Врубель, В.А. Серов, И.И. Левитан, В.Д. Поленов, А.К. Саврасов, Ф.И. Шаляпин, С.И. Мамонтов и др. Находясь в эмиграции, тоскуя по родине, Коровин завершил свои мемуары, начатые в первые годы революции, писал рассказы, где с пронзительной правдой и простотой запечатлел милую его сердцу Россию и тех, кого любил и помнил. Его рассказы, как правило, автобиографичны, они удивительно «живописны» и позволяют говорить о несомненном литературном таланте автора. Когда-то В.Я. Светлов очень точно назвал К.А. Коровина поэтом и художником слова.
помню прекрасный дом деда на Рогожской улице. Огромный особняк с большим двором; сзади дома был огромный сад, который выходил на другую улицу, в Дурновский переулок. И соседние небольшие деревянные дома стояли на просторных дворах, жильцами в домах были ямщики. А на дворах стояли конюшни и экипажи разных фасонов, дормезы, коляски, в которых возили пассажиров из Москвы по арендованным у правительства дедом дорогам, по которым он гонял ямщину из Москвы в Ярославль и в Нижний Новгород.
Часто приезжала и мать. В шляпе и кринолине, нарядная. Привозила мне виноград, апельсины. Но запрещала мне давать есть много и сама привозила только суп-желе, зернистую икру. Доктор не велел меня кормить, так как у меня был сильный жар. Но когда мать уезжала, то моя няня Таня говорила: — Так касатика (это я — касатик) уморят. И мне давали есть жареного поросенка, гуся, огурцы, и еще из аптеки приносили длинную конфету, называлась «девья кожа», от кашля. И все это я ел. И «девью кожу» от кашля без счета. Только Таня мне не велела говорить матери, что меня поросенком кормят, и про «девью кожу» ни гугу чтоб. И я ни за что не говорил. Я верил Тане и боялся, как говорила ее сестра Маша, что, не евши, меня уморят совсем. Это мне не нравилось.
И там, в лесу, стоит избушка — я бы ушел туда и стал бы один жить в избушке этой. Туда бы взял с собой собаку Дружка, жил бы с ним; там маленькое окошко, дремучий лес — я поймал бы оленя, его бы доил, еще корову дикую... Только вот одно: наверно, она бодается. Я бы ей отпилил рога, жили бы вместе. У отца есть удочка — я взял бы с собой, на крючок насадил бы мяса и бросил бы ночью из окна. Там ведь волки, пришел бы волк: цап мясо — попался. Я б его к окну-то и притащил, и сказал бы: «Что, попался? Теперь не уйдешь... Нечего зубы скалить, сдавайся, живи со мной». Он ведь не дурак: понял бы — жили бы вместе. А что у тетки... Ну, мороженое, ну, дача — ведь это ерунда, куда ни пойдешь — загородка, дорожки желтые, чушь. А мне бы в дремучий лес, в избушку... Вот что хотелось мне. Возвращаясь от тетки, я говорил отцу: — Как бы мне хотелось уйти в дремучий лес. Только ружье у меня, конечно, ненастоящее, горохом стреляет, ерунда. Купи мне, пожалуйста, настоящее ружье, я буду охотничать. Отец слушал меня, и вот однажды утром я вижу на столике около меня лежит настоящее ружье. Небольшая одностволка. Курок новый. Я схватил — как оно пахнет, какие замки, стволы какие-то в полосках. Я бросился отцу на шею благодарить, а он говорит: — Костя, это — настоящее ружье. И вот коробочка пистонов. Только