Роберт Бернс

ДЖОН ЯЧМЕННОЕ ЗЕРНО

(сборник)

Джон ячменное зерно

 

Когда-то сильных три царя

Царили заодно —

И порешили: сгинь ты, Джон

Ячменное Зерно!

 

 

Могилу вырыли сохой,

И был засыпан он

Сырой землею, и цари

Решили: сгинул Джон!

 

 

Пришла весна, тепла, ясна,

Снега с полей сошли.

Вдруг Джон Ячменное Зерно

Выходит из земли.

 

 

И стал он полон, бодр и свеж

С приходом летних дней;

Вся в острых иглах голова —

И тронуть не посмей!

 

 

Но осень томная идет…

И начал Джон хиреть,

И головой поник – совсем

Собрался умереть.

 

 

Слабей, желтее с каждым днем,

Все ниже гнется он…

И поднялись его враги…

«Теперь-то наш ты, Джон!»

 

 

Они пришли к нему с косой,

Снесли беднягу с ног

И привязали на возу,

Чтоб двинуться не мог.

 

 

На землю бросивши потом,

Жестоко стали бить;

Взметнули кверху высоко —

Хотели закружить.

 

 

Тут в яму он попал с водой

И угодил на дно…

«Попробуй, выплыви-ка, Джон

Ячменное Зерно!»

 

 

Нет, мало! взяли из воды

И, на пол положа,

Возили так, что в нем едва

Держалася душа.

 

 

В жестоком пламени сожгли

И мозг его костей;

А сердце мельник раздавил

Меж двух своих камней.

 

 

Кровь сердца Джоновы враги,

Пируя, стали пить,

И с кружки начало в сердцах

Ключом веселье бить.

 

 

Ах, Джон Ячменное Зерно!

Ты чудо-молодец!

Погиб ты сам, но кровь твоя —

Услада для сердец.

 

 

Как раз заснет змея-печаль,

Все будет трын-трава…

Отрет слезу свою бедняк,

Пойдет плясать вдова.

 

 

Гласите хором: «Пусть вовек

Не сохнет в кружках дно,

И век поит нас кровью Джон

Ячменное Зерно!»

 

Иван Ерофеич Хлебное-зернышко

Баллада

 

Были три царя на Востоке,

Три царя сильных и великих;

Поклялись они, бусурманы,

Известь Ивана Ерофеича Хлебное-зернышко.

 

 

И вырыли они глубокую борозду, да и бросили его в нее,

И навалили земли на его головушку;

И клялись они, бусурманы,

Что извели Ивана Ерофеича Хлебное-зернышко.

 

 

Но как скоро пришла светлая веснушка,

И полились теплые дождики,

Иван Ерофеич Хлебное-зернышко встал из могилы

К великому страху нехристей.

 

 

А когда засветило летнее солнышко,

Он возмужал, стал толсти силен,

И голова его вооружилась острыми копьями,

Так, что он никого не боялся.

 

 

Но послали осенью цари бусурманские злую колдунью,

От колдовства которой он поблек и пожелтел:

Его подкосившиеся коленки, его поникшая головка,

Показывали, что пришел ему конец.

 

 

Цвет его исчезал боле и боле,

Стал он, родимый, хил и стар:

Тогда-то враги его, бусурманы,

Напали на него с бешенством.

 

 

Взяли они, окаянные, меч кривой и острый,

И подрезали ему колени,

И, связав накрепко, бросили в телегу

Как вора или разбойника.

 

 

Положили его на спину,

И давай колотить дубинами,

А потом еще повесили его, беднягу,

И ворочали во все стороны.

 

 

Наконец налили большую кадку

Водою полно-полнехонько,

И бросили туда Ивана Ерофеича Хлебное-зернышко:

Пусть его утонет, сгинет, пропадет!

 

 

Но нет, раздумали: вынули его из воды,

И положили на доске, чтоб еще помучать:

Как вот он опять оживает!

Они начали его таскать и трясти,

 

 

Да жарить на огне, чтоб весь мозг

Иссушить в костях его.

Но один мельник более всех их сделал ему худа:

Он ему все косточки измял, изломал, меж двух камней.

 

 

Тогда выжали они кровь из его сердца,

И начали все пить кровь его:

И чем более пили его кровь,

Тем веселее становились.

 

 

Потому что Иван Ерофеич был славный богатырь,

И рыцарь хоть куда!

И тот, кто вкусит его крови,

Мигом делается сам храбрецом!

 

 

Кровь его заставляет забыть все горе,

И радость будит в сердце:

От нее и вдова станет смеяться,

Хоть бы у ней были слезы на глазах.

 

 

Да здравствует Иван Ерофеич!

Наполним в честь ему стаканы,

И пожелаем, чтобы его потомство

Всегда жило и здравствовало в Шотландии.

 

Злая судьба

 

Под знойным вихрем злой судьбы

Мой свежий лист опал;

Под знойным вихрем злой судьбы

Мой свежий лист опал!

 

 

Мой стан был прям, побег могуч,

Мой цвет благоухал;

В росе ночей, в блистаньи дня

Я бодро возрастал.

 

 

Но буйный вихорь злой судьбы

Весь цвет мой оборвал;

Но буйный вихорь злой судьбы

Весь цвет мой оборвал!

 

К полевой мыши, разоренной моим плугом

(В ноябре 1785)

 

Трусливый серенький зверек!

Велик же твой испуг: ты ног

Не слышишь, бедный, под собой.

Поменьше трусь!

Ведь я не зол – я за тобой

Не погонюсь.

 

 

Увы! с природой наша связь

Давно навек разорвалась…

Беги, зверек, хоть я, как ты,

Жилец земли

Убогий: сам терплю беды,

Умру в пыли.

 

 

Воришка ты; но как же быть?

Чем стал бы ты, бедняжка, жить?

Неужто колоса не взять

Тебе в запас,

Когда такая благодать

В полях у нас?

 

 

Твой бедный домик разорен;

Почти с землей сровнялся он…

И не найдешь ты в поле мхов

На новый дом;

А ветер, грозен и суров,

Шумит кругом.

 

 

Ты видел – блекнули поля,

И зимних дней ждала земля;

Ты думал: «Будет мне тепло,

Привольно тут».

И что же? плуг мой нанесло

На твой приют.

 

 

А скольких стоило хлопот

Сложить из дерна этот свод!

Пропало все – и труд и кров;

Нигде вокруг

Приюта нет от холодов,

От белых вьюг.

 

 

Но не с тобой одним, зверек,

Такие шутки шутит рок!

Неверен здесь ничей расчет:

Спокойно ждем

Мы счастья, а судьба несет

Невзгоду в дом.

 

 

И доля горестней моя:

Вся в настоящем жизнь твоя;

А мне и в прошлом вспоминать

Ряд темных лет

И с содроганьем ожидать

Грядущих бед!

 

К срезанной плугом маргаритке

(В апреле 1786)

 

Цветок смиренный полевой!

Не в добрый час ты встречен мной:

Как вел я плуг, твой стебелек

Был на пути.

Краса долины! я не мог

Тебя спасти.

 

 

Не будешь пташки ты живой,

Своей соседки молодой,

Поутру, только дрогнет тень,

В расе качать,

Когда она румяный день

Летит встречать.

 

 

Был ветер северный жесток,

Когда впервые твой росток

Родную почву пробивал;

В налете гроз

Ты почку раннюю склонял,

Под бурей взрос.

 

 

От непогод цветам садов

Защитой стены, тень дерев.

Случайной кочкой был храним

Твой стебелек;

В нагих полях ты взрос незрим

И одинок.

 

 

Ты скромно в зелени мелькал

Головкой снежною; ты ждал

Привета солнышка, – и вдруг

Во цвете сил

Тебя настиг мой острый плуг —

И погубил.

 

 

Таков удел цветка села —

Невинной девушки: светла

Душой доверчивой, живет

Не чуя бед;

Но злоба срежет и сомнет

Прекрасный цвет.

 

 

Таков удел певца полей:

Среди обманчивых зыбей

По морю жизни он ведет

Свой хрупкий челн,

Пока под бурей не падет

Добычей волн.

 

 

Таков удел в борьбе с нуждой

Всех добрых: гордостью людской

И злом на смерть осуждены,

Они несут —

Одних небес не лишены —

Кровавый труд.

 

 

Над маргариткой плачу я…

Но это доля и моя!

Плуг смерти надо мной пройдет

 

 

И в цвете лет

 

 

Меня подрежет – и затрет

Мой слабый след.

 

«Джон Андерсон, сердечный друг!»

 

Джон Андерсон, сердечный друг!

Как я сошлась с тобой,

Был гладок лоб твой и как смоль

Был черен волос твой.

Теперь морщины по лицу

И снег житейских вьюг

В твоих кудрях; но – бог храни

Тебя, сердечный друг!

 

 

Джон Андерсон, сердечный друг!

Мы вместе в гору шли,

И сколько мы счастливых дней

Друг с другом провели!

Теперь нам под гору плестись;

Но мы рука с рукой

Пойдем – и вместе под горой

Заснем, сердечный мой!

 

 

Прежде всего

Бедняк – будь честен и трудись,

Трудись прежде всего!

Холопа встретишь – отвернись

С презреньем от него!

 

 

Прежде всего, прежде всего

Пред знатным не бледней —

Ведь знатность штемпель у гиней

И больше ничего!

Пусть черствый хлеб весь твой обед,

Из поскони кафтан;

Другой и в бархат разодет,

А плут прежде всего.

 

 

Прежде всего, прежде всего

Ведь титул глупый звон.

Бедняк, будь только честен он,

Король прежде всего!

Вот этот барин – знатный лорд,

Да что нам из того,

Что он своим богатством горд,

А глуп прежде всего!

 

 

Прежде всего, прежде всего

Для нас, детей труда,

Его и лента и звезда

Смешны прежде всего!

Холопа в графы произвесть

Не стоит ничего:

Но честным сделать, – царь, – как есть, —

Не может никого!

 

 

Прежде всего, прежде всего

Да будут все честны:

Честь наша – высшие чины

И ум прежде всего!

Молитесь все, чтоб Бог послал

Нам Царствие Его.

Чтоб честный труд на свете стал

Почетнее всего!

 

 

Прежде всего, прежде всего

Отныне и вовек,

Чтоб человеку человек

Был брат прежде всего!..

 

Песнь бедняка

 

Чем живу я – и сам не пойму;

Никому не обязан зато.

Я помочь не могу никому,

Да и мне не поможет никто.

 

 

К сердцу крепко подругу прижму,

И она меня любит зато.

Не ревную ее ни к кому, —

И ко мне не ревнует никто.

 

 

Шапки я лишний раз не сниму,

Но и мне не снимают зато;

Не подставлю ноги никому,

Ну и мне не подставит никто.

 

 

Дела нет до меня никому —

До других мне нет дела зато.

Мог бы плакать, роптать… Да к чему?

И при мне не ропщи уж никто!

 

Роберт Бернс