15 июля я пришла на берег нашей бухты. Побродила по воде, приятно прохладной, полежала на песке, нежно-тёплом, закрыв глаза, перебирая пальцами шершавые песчинки, и представляя, что я в Сахаре, или ещё где-то далеко, в пустыне…
Моя давняя мечта — окунуть руки в горячий песок пустыни, зарыться в нежный песчаный бархан — вряд ли сбудется в этой жизни. Но можно сказать себе, что вот этот маленький песчаный пляж на берегу нашей бухты — это и есть лакомый кусочек желанной пустыни…
Встреча первая. 15 июля 2016 года
На берегу. После моей горячей молитвы на закате. Я просила Бога об одной-единственной встрече с Антонио Барешем, чтобы сказать ему «спасибо». Господи, ну почему, почему я не могу увидеть этого человека?! Неужели Тебе так трудно это устроить, Господи? Неужели я не заслужила такой малости? Один-единственный раз увидеть человека — своего лучшего друга, своего первого настоящего друга в жизни — и сказать ему «спасибо». Хотя можно и не встречаться, а просто поговорить по телефону. Встречаться, спустя 50 лет, — это, может, и ни к чему вовсе… Мы можем не узнать друг друга. А просто поговорить бы по телефону… Сказать ему: «Я — жива. Спасибо вам! Если бы не вы в той степи, если бы не ваша поддержка, не было бы сейчас ни меня, ни моих детей, ни моих книг. Вы тогда меня спасли — и моя жизнь продолжилась. Спасибо Вам!»
А ещё я просила Бога о друге. Потому что не могу жить без дружбы. Это как без воздуха. Как без воды в пустыне. Почему-то сейчас у меня такое же ощущение, как у той 15-летней девочки, которая помирала от одиночества в степи… Круг замкнулся. Я прожила огромную жизнь — и опять оказалась в точке тех же переживаний, что были у меня в отрочестве.
Я долго смотрела в полыхающее небо, пытаясь услышать ответ…
Потом оглянулась — и увидела человека, быстро идущего с горы…
Это был тот самый мужчина — с походкой снежного барса. Он спускался с горы. Он шёл на берег. Что это? — мгновенный ответ на мою просьбу? На мою мольбу? Как будто мне было сказано: «Ты хотела дружить? Вот человек. Дружи с ним».
И только в эту минуту я увидела, как он похож на Антонио… Тот же высокий лоб, те же голубые глаза, и посадка головы, и прямая спина — всё, как у Антонио….
Этот человек, спускающийся сейчас с горы, — ответ на какой из двух вопросов? На какую из двух просьб? Я так потрясена была стремительностью Ответа, что просто онемела. Хотела окликнуть этого человека — и не могла. Да, он был всем похож на Антонио, кроме быстрой походки. Но в том городе, где мы жили когда-то, некуда и незачем было ходить быстро. Три улочки. И Антонио вместе со своими друзьями по вечерам просто прогуливались. Не спеша… Поэтому я никогда не видела его, идущего быстро. А в Москве — другой ритм жизни. Здесь все ходят быстро.
Он прошёл мимо меня, не взглянув на меня, прошёл очень близко. Кроме меня и его, на дороге никого больше не было. Он уходил всё дальше по берегу, и мне всё острее хотелось догнать, окликнуть его, но я не решилась. Стояла на горе, смотрела ему в след и — не могла. Ни догнать, ни окликнуть…
* * *
Да, походка снежного барса сильно отличала незнакомца от окружающих. Люди ведь ходят, в основном, расхлябано, в развалку, сутулясь, шаркая. Не идут — а ползут, или тащат себя, волокут. Или бездумно скачут. Как там у Мандельштама? «Мы живём, под собою не чуя страны…»
Так вот: народ, в основной своей массе, живёт, под собою не чуя страны. А незнакомец шёл, упруго чеканя шаг. И при этом делал едва заметный характерный жест правой рукой — как будто отбивал себе ритм. Я в очередной раз подумала, почти уверенно уже, что он — бывший военный. Который участвовал в парадах. Так как незнакомец невысокого роста, то, скорее всего, он был правофланговым; я почему-то подумала, что этот ритмичный жест правой рукой — именно жест правофланговых…
И мне вспомнилось, как в детстве я мечтала о том, чтобы мой отец оказался военным!.. Мы, послевоенные дети, были влюблены в военных. Они все были нашими героями. Они и на самом деле были героями — те, которые победили фашизм. Я не знала, кто по профессии мой отец. Мы его долго ждали откуда-то… Я не задавала маме вопроса: где мой папа? Я чувствовала, что это — тайна. Я думала, что, скорее всего, отец мой — военный, и он где-то на задании. А потом он вернётся, войдёт в наш многоликий, шумный двор на Философской улице, подхватит меня на руки и посадит себе на плечи… И все увидят, какой у меня отец! Это была моя страстная мечта… Я жила внутри этой мечты, я в ней отогревалась, мне казалось: я слышу запах его военного кителя, кожаных ремней и портупеи… Уже тогда, в три года, я умела жить внутри той реальности, которую сама для себя создала. Я и помыслить не могла, что отец мой никакой не военный, а строитель, прораб, и находится не на задании, а был репрессирован, когда мне было всего несколько месяцев от роду, и сидит в сталинских лагерях — в далёкой Монголии…
Но к военным у меня всю жизнь очень тёплое отношение. Мой дед по матери, Андрей Панченко, был царским офицером и его четверо братьев тоже, они были из военного сословия. Стало быть, и прадед был военным. Два старших брата моей одесской бабушки, гречанки Анны Солатакис, тоже были царскими офицерами, а после революции — офицерами Белой армии, она называлась: Русская армия. Это была армия Врангеля, которая ушла в отступление в Константинополь — и не вернулась… И дедушка Жора, Георгий Романушко (по отцовской линии) всю жизнь отдал армии: сражался с фашистами. Это были благородные, красивые, бесстрашные люди, готовые в любую минуту умереть за Родину.
* * *
И вот, я стою у подножья горы, по которой сбегает дорога на бухту, и по этой дороге, с горы спускается человек с такой вот необычной походкой…
И меня обожгла мысль: а вдруг это он? Вдруг это Антонио?! «Подальше поищешь — поближе найдёшь». Почему, собственно говоря, и нет? Ведь любой человек может оказаться в любом месте земли. Я же оказалась тут. Мог бы и он. Ведь он учился в России. Скорее всего, что так, — слишком уж хорошо он говорил по-русски. И он уже работал в Советском Союзе, мог бы приехать опять, и остаться. Антонио — инженер-механик, в России ему легче найти работу, нежели в его родной Чехии (я так думаю). Он специалист высокого класса, работал на комбинате-гиганте в СССР, в Чехии нет таких больших производств (я так думаю). Мог бы приехать опять на работу в Россию, и остаться тут. А почему нет? Россия — прекрасная страна. Петер Поппер, пражский внук Леонида Енгибарова, захотел же остаться в России. Есть люди, которые могут жить только в большом городе, в большой стране. Я, например.
Хоть я живу практически анахоретом (или анахореткой?), короче — почти ни с кем не общаюсь, перезваниваюсь только с членами своей семьи. А вне семьи — крайне редко с кем-то. Все мои друзья ушли на Небо… Все были намного старше меня. Последний друг оставил меня два года назад. Хотя он, единственный, кто был моложе меня, — Саша Милитов, мой добрый психотерапевт. И я сказала себе, что друзей у меня больше не будет. Откуда им взяться?..
* * *
Тринадцать лет уже я ищу чеха Антонио Бареша, моего ангела-спасителя. Моего дорогого, бескорыстного друга. Человека, который научил меня благодарить — за каждый день жизни. Научил молиться. Спасибо тебе, Антонио! Если бы не ты… моя жизнь была бы совсем другой, если бы, вообще, была…
Каких только попыток я не делала, чтобы найти тебя! Трудно все перечислить. Две мои чешские подруги, Эва Маленова и Вера Дворжакова, изо всех сил старались мне помочь. Эва обзвонила всех Барешей, которых нашла в телефонной книге. Вера нашла твоего друга Иржи, который работал вместе с тобой в том городке в степи, но у Иржи утрата памяти, и он ничегошеньки не помнит…
Я писала в тот степной городок на Украине, где пересеклись полвека назад наши с тобой пути, и где на пустынной улочке мы виделись и говорили в последний раз — 25 мая 1967 года. Увы, никакой информации о тебе в том городе не сохранилось. Хотя есть музей города, в котором о многих что-то сказано: о тех, кто начинал строить этот город и комбинат по переработке титановых руд — самый большой в Европе и третий в мире. Я была уверена, что о пяти чехах-специалистах, которые устанавливали на этом комбинате чешское оборудование, два года работали на комбинате, — о них-то должна быть информация. Но — ни слова. Вот она — история! Где её объективность? Совсем недавно это всё было, всего-то 50 лет прошло, — и уже многое покрыто молчанием.
Писала в «Жди меня», писала в аналогичную чешскую телепередачу «Письмо для тебя», — безрезультатно. Написала всем своим друзьям, живущим за рубежом. Выложила в Фейсбуке информацию о том, что ищу Антонио Бареша, на трёх языках: русском, чешском и английском. У Антонио были два маленьких сына. В настоящее время тому и другому немного за пятьдесят. У них, наверное, есть дети — внуки Антонио. Никто не отозвался… Писала в Прагу актёру с такой фамилией, писала опять же в Прагу директору института египтологии с такой фамилией, писала им несколько раз, — ни тот, ни другой не ответил.
Я написала всем-всем людям по фамилии Бареш, которых нашла в Фейсбуке, около полусотни писем. Ответили мне сочувственно только три человека — нет, они не знают того Бареша, которого я ищу. Давала заявку в чешское МВД, мне ответили, что да, они, в принципе, могут найти этого человека, но не имеют права сказать мне о результате поиска. Вот так! Почему? А потому, что я — не гражданка Чехии, и я — не родственница искомого Антонио Бареша.
Попросила знакомого режиссёра из Праги, Онджея Сухого, выставить моё письмо о поиске на его странице. Он сделал это, моё письмо перепостили человек семьдесят, — и никакого результата! Задружилась с Русским культурным центром в Праге, выслала для библиотеки Центра книги про Енгибарова (которого там помнят и любят) и роман «Там, где всегда ветер», где рассказано об Антонио Бареше, и о том, какую роль сыграл он в моей жизни. Я подумала: он так хорошо знает русский язык, может, он ходит в библиотеку Русского культурного центра? Мне ответили, что нет, человек, которого я ищу, к ним не ходит. Жаль…
Сотрудники Русского культурного центра предложили написать на телепередачу «Письмо для тебя». Но я уже это сделала, и всё впустую. Потому что они на самом деле никакого глобального поиска не ведут. Просто во время одной из передач делают объявление: что вот, мол, кто-то ищет такого-то человека. Но если этот (искомый) человек не услышал о том, что его ищут, то он об этом и не узнает. На их сайте тоже вывешивается это объявление. Но что толку? Они даже не захотели опубликовать фото Антонио Бареша. И кто может догадаться о том, что ищут именно этого человека? Имя у него и фамилия не очень редкие для Чехии. Это как объявить в «Жди меня», о том, что разыскивается, например, Сергей Иванов. И — не сказать ничего более. Людей по имени «Сергей Иванов» у нас полно. Даже если тот самый Сергей Иванов услышит это объявление, — откуда он догадается, что разыскивают именно его???
Уже и внук Енгибарова включился в поиск. И всё — безрезультатно. ПОКА безрезультатно.
Господи, говорю я, Чехия так близко, и она такая маленькая, неужели нельзя найти Антонио Бареша? Людей с такой фамилией всего полторы тысячи на всю Чехию — это как жильцов одного большого московского дома, — ну, почему, Господи, он никак не отыщется — мой дорогой друг? Человек всё-таки не иголка в стогу сена. Мне кажется, за 13 лет поиска можно было бы найти даже иголку в стогу…
* * *
Недавно я перечитала свою новеллу «Возвращение», которая посвящена Антонио Барешу и написана мной в далёкой юности, когда я была десятиклассница. В этой новелле герой уехал, а потом, через много лет вернулся, и она — не узнала его… (Она — то есть — я). Не узнала я его потому, что слишком много времени прошло…
И вдруг меня как ошпарило: а вдруг Антонио ходит мимо меня, а я не узнаю его?! Так ведь и он не узнаёт меня! А как ему меня узнать, даже если это он? Мы расстались с ним полвека назад на улочке крошечного секретного городка, затерянного в степях Украины… Последняя наша встреча была именно там. На следующий день он уехал в Чехию, точнее — в Чехословакию, тогда это была одна страна. Уехал домой. Может, он думает, что я до сих пор живу в том засекреченном городке?.. Он же не знает, что я вскоре тоже уехала из той степи — в Москву.
* * *
И вот я столкнулась с незнакомцем на берегу нашей бухты. Дорога от бухты идёт в гору, довольно круто, а бухта — внизу. А этот человек шёл вниз, с горы. Он шёл быстро, энергично, упруго. Походкой снежного барса. Он прошёл мимо меня. Не взглянув на меня. Хотя, кроме меня, на этой дороге-горе никого не было. И он прошёл очень близко от меня. Но этот человек смотрел не во вне, а внутрь себя. Наверное, если бы я стояла у него на пути, прямо по курсу, он бы прошёл сквозь меня… Такой он сосредоточенный на чём-то своём, что ничего не видит вокруг себя.
Мне хотелось окликнуть его, как 50 лет назад я окликнула Антонио: «Куда же вы?» Но я не окликнула его. Нерешительность сковала меня. Я долго смотрела ему вслед… Мне хотелось догнать его и спросить: «Скажите, вы — Антонио Бареш?» Но я не догнала его и не спросила. О, эта моя всегдашняя застенчивость, как же она мне порой мешает в жизни!
* * *
Прошла неделя. А если быть точной, то пять дней. Я этого человека больше не встречала. Я и прежде видела его редко, всего несколько раз. И я очень ругала себя. Может, это была единственная возможность, единственный шанс поговорить с ним? Вдруг он уехал? Вдруг это действительно был Антонио — и он уехал?.. Бывает же, что человек уезжает, и даже навсегда. Он уже уезжал когда-то навсегда — из той степи… Может, он перед отъездом ходил попрощаться с бухтой? Я ведь всегда прощаюсь, если уезжаю, — прощаюсь с рекой, степью, или с морем… Бывает же, что люди ведут себя похоже, правда? Тем более, если они похожи внутренне. А мы с Антонио очень похожи. И вот, теперь я никогда не узнаю: Антонио это был — или нет?..
Я страшно ругала себя за нерешительность. И мне было очень стыдно перед Богом. Я Его горячо просила о встрече — Он мне мгновенно ответил! И я упустила свой шанс… Так зачем тогда, вообще, откликаться на мои молитвы, если я такая трусиха? Мне было очень-очень стыдно. Внутри я просто сгорала от стыда. И без конца повторяла: «Господи, прости мне мою слабость!»
В эти непростые дни, бесконечные пять дней испепеляющего стыда, я придумала в эти дни сюжет для небольшого фантастического рассказа: о том, как наша вселенная начала сжиматься (она ведь и на самом деле когда-нибудь начнёт сжиматься), и вот она сжимается, сжимается… И сжалась в итоге до размеров нашего Левобережного района на севере Москвы. И все, кого я ищу, и кого хочу увидеть, — они все оказались тут. Все тут, рядом! Этот сюжет очень согревал меня — как будто процесс сжатия вселенной уже был запущен…
21 июля. Встреча вторая. Заговори с незнакомым человеком
И вот настало 21 июля. Я собралась вечером на бухту. Последнее время каждый вечер благоразумно гуляю, потому что не хочу довести себя работой до такого состояния, когда работать уже нет сил. Как было год назад, прошлым летом. Так, любя нашу бухту, я за всё прошлое лето ни разу не выбралась сюда.
Итак, настало 21 июля. Я собралась на ежевечернюю прогулку. Целый день работала над новой книгой, и мне надо было проветрить мозги.
Отправляясь на прогулку, я положила в рюкзачок свою книгу «Там, где всегда ветер», не так давно вышедшую, — роман о моём отрочестве. Я была почему-то уверена, что вернусь домой без неё, что я книгу кому-то подарю.
Вечер был холодный и ветреный, половина девятого, серели сумерки… На берегу — никого. Только на спортплощадке у одной из сеток молодые люди азартно играли в пляжный волейбол. А вдоль берега плавали караваны уток. И — ни одной души, кому я могла бы подарить свою книгу. Странно… Неужели предчувствие меня обмануло?
Я села на холодную скамью. Смотрела на бухту, на уток, на лес на другом берегу… И тут я увидела его. Он бодро шёл по дорожке через пляж. Он не уехал!!! Он — здесь! Мужчина с походкой снежного барса. Лет ему на вид 88, а то и все 90, но при этом его невозможно назвать стариком, потому что даже молодые редко держат спину так прямо и так быстро, энергично ходят.
Бог даёт мне ещё один шанс. Вперёд, Маша Романушко, которая ни к кому никогда не подходила первой, хоть и мнит себя очень смелой. Ну же, — говорю я себе.
О, как мне было страшно подойти и заговорить с ним! Но я встала с холодной скамьи и пошла к нему навстречу…
— Здравствуйте, — сказала я.
— Здравствуйте, — ответил он, слегка удивлённо.
— Можно вам задать вопрос?
— Да.
— Скажите, пожалуйста… (внутренне я была на грани обморока от страха. Мне было одинаково страшно услышать любой ответ: и «нет», и «да»). Скажите, ваше имя — Антонио Бареш?
— Как вы сказали? — спросил он, взглянув на меня большими голубыми глазами. Большими голубыми глазами — как у Антонио, как у Саши Милитова, как у моего отца… Эти глаза преследуют меня всю жизнь!
— Ваше имя — Антонио Бареш? — повторила я с трудом, потому что всё во мне в ту секунду пересохло, как в пустыне, и язык едва слушался меня.
Он мгновение молчал, как будто вслушивался в смысл того, о чём я его спросила. И это мгновение показалось мне вечностью.
— Нет, это не моё имя, — сказал он.
— Нет?.. Разве вы — не Антонио Бареш? Вы так похожи на моего давнего друга, которого я не видела 50 лет! Мне показалось, что вы — это он…
— Нет, я — не он. Простите, — он улыбнулся извиняющейся улыбкой. — Ничем не могу вам помочь.
— Простите… — сказала и я ему.
Он ушёл к спортплощадке, где молодёжь продолжала играть в пляжный волейбол, и довольно долго наблюдал за игрой. А я сидела на холодной скамье и смотрела на пустынный берег бухты… На тот самый берег, с которого начинается мой роман-трилогия «Побережье памяти». Это — он. Тот самый берег. Здесь многое происходило уже… Многие значимые моменты моей жизни. Многие яркие переживания настигали меня именно на этом берегу. Многие важные мысли приходили ко мне именно на этом берегу, который для меня является рубежом. Некоей разграничительной (и, одновременно, соединительной) чертой между ЗДЕСЬ и ТАМ. Между сном и явью. Между сбывшимся и несбывшимся…
И только сейчас я увидела, что наша бухта очертанием похожа на бухту Золотой Рог во Владивостоке и на бухту Золотой Рог в Стамбуле. Вот как интересно! Какая удивительная перекличка…
(Потом, когда я пришла домой и сказала об этом мужу, он засмеялся и сказал: «Нет! Это бухта Золотой Рог во Владивостоке и Золотой Рог в Стамбуле похожи на нашу бухту!»)
* * *
Я сидела на холодной скамье и размышляла на тему: должна ли я подарить свою книгу незнакомцу, который отказался быть Антонио Барешем? Тот ли это человек, для которого я принесла сегодня роман о своём детстве?.. И если да, то где мне набраться храбрости на такой поступок? Но я поняла, что если не сделаю этого, если не подарю ему книгу, то буду очень жалеть потом…
И когда этот человек пошёл обратно, я пошла ему навстречу, уже вынув книгу из рюкзачка.
Я спросила его:
— Можно вам задать ещё один вопрос?
— Да, — приветливо откликнулся он.
— Вы любите книги?
— А кто же их не любит? Конечно, я люблю книги.
— Я хотела бы подарить вам свою книгу.
— Свою книгу? Очень интересно, — сказал он.
Мы остановились. Я протянула ему книгу. Он прочёл вслух название:
— «Там, где всегда ветер»…
— Да.
— А где это место — там, где всегда ветер? — спросил он. Его ярко-голубые, живые глаза смотрели с интересом и молодым любопытством.
— На Украине. В степи. Недалеко от Днепропетровска.
— А почему там всегда ветер?
— Потому что эта степь — на плоскогорье. А это плоскогорье — самая высокая точка на Украине. И там всегда, всегда дует ветер! А поскольку книга о подростковом возрасте, когда ветер дует и внутри у человека, то название получилось символическое. Ветер снаружи — и ветер внутри…
Его глаза тепло улыбались — я видела, что он прекрасно понимает, о чём я говорю.
— Эта книга о вас? Автобиографическая? — спросил он.
— Да, обо мне. Хотите, я надпишу её вам?
— Да, пожалуйста, буду рад.
— А можно узнать ваше имя?
— Борис Иванович. Сударов.
«Какая красивая фамилия! — подумала я. — Исконно русская. Сударов, сударь… Да, к этому человеку именно так и хочется обращаться: сударь!»
Надписывая книгу, я совсем уж расхрабрилась и спросила: какая у него профессия?
— Я историк. И филолог. Закончил историко-филологический факультет. Преподавал историю в педагогическом институте.
— О, тогда вам точно будет интересна моя книга, потому что здесь много исторических моментов, — сказала я. — А сейчас я пишу вторую книгу про Украину, с выходом в сегодняшний день. У меня много родных на Украине. В том числе в Одессе… Мой дядя, у которого я всегда останавливаюсь, живёт недалеко от Дома Профсоюзов…
И я, сама от себя этого не ожидая, стала рассказывать ему о том, как два года назад, когда сжигали людей в Одессе, я три дня не могла дозвониться до своих родных, и чуть с ума не сошла от переживаний.
— Надеюсь, ваши родные не пострадали? — спросил Борис Иванович.
— К счастью, они в тот вечер были на даче.
— Там много пожилых людей погибли, — сказал он.
— Да…
Мы грустно помолчали.
— А вы здесь отдыхаете? — спросил он.
— Нет, я здесь живу. Уже много лет. Совсем близко отсюда.
— Я тоже совсем близко. Значит, когда-нибудь, может быть, ещё здесь пересечёмся, — улыбнулся он. — Спасибо за книгу. С интересом прочту.
— И вам спасибо!
Мы попрощались, и он пошёл в гору своим бодрым, молодым шагом. А я осталась с ощущением праздника в сердце…
Всю жизнь я дружу с людьми, которые намного старше меня. Люблю стариков! Вот таких живых, энергичных, любознательных, не утративших интереса к жизни. Я их просто обожаю. Хорошо, что я не струсила и подошла к нему.
* * *
Дома я рассказала мужу о том, как ушла на бухту с книгой, чтобы подарить её кому-нибудь — и подарила! Муж тут же набрал в Интернете в поисковике имя Бориса Ивановича Сударова.
— Ничего себе! С каким интересным человеком ты познакомилась! — воскликнул он. — Вот, читай, здесь много о нём…
И я прочла.
В возрасте я не ошиблась — через полгода Борису Ивановичу исполнится 90. Одногодка моей мамы… Он был 14-летним мальчишкой, когда его застала в Белоруссии война. Ушёл с частями Красной армии, стал сыном полка. Потом учился в артиллерийской спецшколе. Был послан на учёбу в артиллерийское училище, стал офицером. После войны служил в Германии. Награждён многими медалями.
Ушёл в отставку. Закончил Московский педагогический институт имени Ленина. Историко-филологический факультет. Работал в издательстве «Физкультура и спорт». Преподавал в пединституте. А самое главное — почти тридцать лет работал на Всесоюзном радио. Был заместителем главного редактора Главной редакции литературно-драматического вещания. Был знаком и сотрудничал с замечательными актёрами — с Качаловым, Пляттом, Грибовым, Бабочкиным, Сперантовой, Марецкой и многими другими, которые принимали участие в радио-спектаклях. О, я хорошо помню эти спектакли!.. Как мы с моим сыном Антоном их любили! Мы ждали их. Мы буквально вклеивались в наш маленький радиоприёмник, который дарил нам большую радость… Каждый спектакль — шедевр. «Театр у микрофона» — это был гениальный многолетний проект. Играли спектакли для взрослых и спектакли для детей. Играли классику, русскую и зарубежную, играли современных авторов, для детей играли сказки, не только русские, а всех народов мира, и спектакли, созданные по книгам прекрасных детских писателей, к примеру — моего любимого Аркадия Гайдара.
А Борис Иванович, оказывается, во всём этом участвовал. И даже руководил. Вот встречу его завтра на бухте — и скажу ему «спасибо!» И спрошу: пишет ли он мемуары о своей удивительной жизни? А если уже написал, то можно ли их прочесть? Хочу дружить с этим человеком! Точнее: я УЖЕ дружу с ним…
* * *
Они ходят мимо нас. А мы — мимо них. И редко придёт в голову остановиться, заговорить с незнакомым пожилым человеком. А ведь каждый из этих людей — эпоха, роман! Часть нашей общей истории.
Когда я общаюсь с человеком, по возрасту — ровесником моих родителей, которых давно уже нет на земле, я остро чувствую связь времён. И понимаю, что только от нас — людей следующих поколений — зависит: прервётся связь времён — или нет…
* * *
На следующий день я написала о Сударове на своих страницах в Фейсбуке и в Контакте. И многие мои читатели и друзья радостно откликнулись. Оказывается, эта тема волнует многих, и многим она близка.
Сын Антон прочёл мой пост и написал мне: «Кажется, это — начало новой маминой книги?»
Ну, я уж не знаю… Не думала пока об этом. Как жизнь сложится.
25 июля, на Ваганькове
Сегодня — день ухода Леонида Енгибарова. Очень грустный для меня день. Грустный и светлый… Ездила, как всегда, на Ваганьково. Подарила Лёне его любимые жёлтые розы… Долго стояла у его могилы. Заказала в храме Воскресения поминальный молебен. Потом опять вернулась к Лёне.
Когда уже собиралась уходить, пришёл Павел Авилов — молодой человек, который очень любит Енгибарова. Долго общались. Говорили о том, как личность и творчество Енгибарова повлияли на каждого из нас. Повлияли очень сильно. Вот уже полсотни лет, всё, что бы я ни делала, — я соразмеряю с тем, что и как делал он. Как будто смотрю на свою жизнь и на своё творчество ЕГО глазами. Всю жизнь чувствую на себе взгляд своего любимого клоуна, своего гениального Друга.
Он для меня — НЕ УШЁЛ.
А Павел больше общается с Енгибаровым в снах и счастлив этим. Я сказала ему, что сейчас в Москве идут два великолепных спектакля по новеллам Енгибарова, и в начале августа — ближайший. Я уже смотрела три раза, но пойду ещё. Пригласила и его.
25 июля, вечер, встреча третья
Вечером пришла на берег бухты, побродила по воде… Дошла до спортплощадки. Любители пляжного волейбола играли у трёх сеток.
Увидела на скамье среди зрителей Сударова. Он с интересом следил за игрой. Мы с ним не виделись четыре дня. Интересно: успел ли он за эти дни заглянуть в мою книгу?
— Добрый вечер, Борис Иванович.
— О, здравствуйте! — приветливо улыбнулся он. — Рад вас видеть. Давно не виделись.
— Почти неделю.
Он пододвинулся — и я села рядом с ним.
— Читаю вашу книгу, — сказал он. — Очень интересно. Много уже узнал о вас.
— А мы с мужем начитались о вас.
— Обо мне? Где? — изумился он.
— В Интернете.
— В Интернете?! — ещё больше изумился он.
— Да. В тот вечер, когда мы с вами познакомились, я рассказала о вас мужу, и он тут же пошёл в Интернет — смотреть про Бориса Ивановича Сударова. Оказывается, в Интернете существует сайт «Музея телевиденья и радиовещания». И там много написано о вас. И что вы были сыном полка во время войны.
— Да, было такое…
— И что вы закончили артиллерийское училище. И что вы служили после войны в Германии. И что после института 30 лет работали на Всесоюзном радио. И что делали спектакли «Театра у микрофона»…
— От вас не скроешься! — смеётся он.
— И много фотографий из разных эпох вашей жизни. И на двух из них вы с Юрием Левитаном.
— Ну, надо же! Но откуда они их взяли?
— Наверное, вы дали для музея.
— Да не давал я ничего.
— Может, забыли уже? Наверное, давно это было… Создавался когда-то на Всесоюзном радио музей, и вы принесли фотографии. А потом этот музей решили сделать в Интернете, все фото оцифровали. Так они стали доступны всем.
— Удивительно!
— А ещё мы узнали, что вы работали в литературно-драматическом вещании. И я хочу сказать вам огромное спасибо. За всё, что вы делали тогда на радио, но прежде всего — за прекрасные спектакли «Театра у микрофона». Я их ждала. Они были моей радостью. И я даже не подозревала, что человек, который доставляет мне такую большую радость, живёт где-то по соседству. Борис Иванович, спасибо вам!
— Я рад, — сказал он, несколько смущённо.
И я сразу поняла, что Сударов — очень скромный человек и, может быть, даже не осознаёт масштаба того, что он делал тогда на радио. Ведь миллионы людей жили в глуши, где не было никаких театров. Но у всех был «Театр у микрофона»! И любой человек на любом полустанке, в любом посёлке или селе мог услышать и Шекспира, и Бернарда Шоу, и Диккенса, и Льва Толстого, и Чехова в исполнении гениальных и великих актёров…
— А за детские спектакли отдельное спасибо, — сказала я.
— Это делала Детская редакция. Детская редакция была очень сильная.
— Мы с сыном всегда слушали эти спектакли. Каждый раз это был настоящий праздник. Это — незабываемо… Жаль, что сейчас ничего и близко к этому на радио нет.
— Вы правы, — согласился он.
— Радио измельчало, — сказала я.
— Да, вы правы.
— А ещё я нашла в Интернете вашу статью, посвящённую радиотеатру для детей. Очень хорошая статья.
— Не помню уже, когда её написал…
— А это даже не важно. Важно то, что она написана, оцифрована, и её можно прочесть.
— Я рад. Хотя не представляю, кому она сегодня нужна.
— Нужна тем, кто думает о детях, об их духовном и эстетическом развитии. Надеюсь, что наша жизнь в скором времени начнёт освобождаться от мусора, и на телевиденье, и на радио вернутся постепенно настоящие передачи для детей, в том числе и радиотеатр. Ведь многие люди как жили в глуши, так там и живут. Радиотеатр очень нужен — и взрослым, и детям.
— Хотелось бы надеяться, что это произойдёт, хотя надежда на это не очень большая, — сказал он. — А что у вас нового? Чем сегодня занимались?
— Ездила на Ваганьково. Сегодня, 25 июля, ушёл Леонид Енгибаров…
— Как ушёл, когда?
— 44 года тому назад.
— Этого не может быть! Я думал, что он жив… — сказал ошеломлённо Сударов.
— Увы, нет.
— Это как-то прошло мимо меня… А что с ним случилось?
— Сердце. Инфаркт.
— И сколько ему было?
— 37.
— Ой-ой-ой! Такой молодой… Как же это? Отчего в таком возрасте инфаркт? И почему не спасли? Сейчас разве от инфарктов умирают?
— Иногда умирают… Очень много работал. Совершенно не отдыхал. А в то лето ещё и страшная жара была… Помните лето 72-го года?
— Смутно, — признался Сударов. — Наверное, я уезжал в отпуск. Поэтому всё прошло мимо меня. А вы всё так хорошо помните? Почему?
— Енгибаров — дорогой мне человек. Мы с ним дружили.
— Дружили? Вы что, были с ним знакомы?
— Да. В той книге, которую я вам подарила, там описано, как мы с ним познакомились. Мне тогда было 17 лет. И мы дружили с ним пять лет — последние годы его жизни.
— Я прочту. Обязательно всё прочту. Очень интересно. Замечательный был артист. Очень жаль, что так рано умер.
— А вы с ним разве не были знакомы?
— Я? Нет, к сожалению. А как я мог быть с ним знаком? Я в цирк редко ходил, точнее — вовсе не ходил. Я ходил в театр.
— Но на Енгибарова ходила вся Москва! В том числе и артисты театров — Высоцкий, Михаил Казаков, Василий Лановой… Его все очень любили. Его невозможно было не любить…
— Моё упущение. Я его только по телевизору видел.
— А он ведь у вас на радио выступал.
— Когда?
— Весной 1970 года. И ещё не раз. Я сама слушала его в передаче, которая называлась «Для тех, кто не спит». Передача шла после полуночи. Енгибаров рассказывал о себе и читал свои новеллы. Он ведь был ещё и писателем.
— Писателем? Я не знал. И передачу эту почему-то не слышал. Вот, вы открываете мне новое. Наверное, это шло через музыкальную редакцию. А я работал в литдрамвещании. Я не знал, что он был писателем.
— Я дам вам прочесть свою книгу о Енгибарове.
— Вы написали книгу о нём?
