догадался, — Ян расхаживал вокруг автобуса, проверял ловушки из гвоздей. — Только надо подготовиться.
— И что это? Надеюсь, не летящие с деревьев топоры? Это уже то ли уголовщина, то ли сюрреализм. Я в этом не участвую.
— Как ты ограниченно мыслишь, Григорьев! А ещё художником себя называешь, — Ян насмешливо оглядел меня с ног до головы.
— Я себя так не называю.
— Ну да, ну да.
— Я серьёзно!
— Да мне по фигу, как ты себя называешь! Только кто у нас вечно таскается с блокнотом под мышкой? Посмотрите на меня, я весь такой загадочный! Художник — жопарожник. Ах, не смотрите мои рисунки, ваших куриных мозгов на это не хватит! Где же нам, тупому быдлу, понять творчество великого Романа Григорьева!
Романовский прикрыл глаза ладонью и театрально отвернулся. Мне одновременно хотелось запустить в него молотком и разреветься.
Неужели я так выгляжу? Может, всё, что я делаю, — это банальное позёрство? Чтобы самому себе не казаться жалким, никчёмным, никаким. Но я же… Воздух загустел и поплотнел. Дышать стало трудно. Уши заложило. Не слышу, не вижу, не могу вздохнуть. Неужели меня так задели слова Романовского? Или просто Ян озвучил то, что я втайне сам о себе думаю? Нет. Романовский считает, что я должен так думать. Он хочет, чтобы я так думал. Но разве я правда должен?
«Ты самый талантливый человек из всех, кого я знаю».
— Я пошутил, — Романовский помахал рукой у меня перед лицом. — Ну и видок у тебя, Григорьев, будто сейчас заплачешь. Шуток совсем не понимаешь.
Понимаю
