автордың кітабын онлайн тегін оқу Россия и Италия: «исключительно внимательный прием» (1920–1935)
Информация о книге
УДК 94:327(470+571+450)"1920/1935"
ББК 63.3(2Рос+4Ита)6-6
М75
Автор:
Молодяков В. Э., кандидат исторических наук, доктор политических наук, профессор Университета Такусёку (Токио), автор более 40 книг.
В жизни России, прежде всего духовной и культурной, Италия сыграла огромную и по достоинству оцененную роль. Немногим странам посвящено столько вдохновенных стихов русских поэтов – от Пушкина через Блока до наших современников – как «краю, где небо блещет неизъяснимой синевой». На протяжении веков политика почти не вмешивалась в двусторонние отношения: общей границы нет, общих интересов и тем более оснований для конфликтов тоже, даже с приходом единой Италии в европейскую Большую Политику в 1870-е годы. После Первой мировой войны, когда Италия оказалась в тяжелом экономическом положении и вступила в полосу социальной и политической нестабильности, начался ее трудный диалог с Советской Россией, который вскоре перерос в партнерство и даже дружбу, насколько она возможна между государствами с различными социальными системами и политически непримиримыми режимами.
Изображения на обложке: Максим Горький, 1926 г. (wikipedia.org), Бенито Муссолини, В. Арагоццини, ок. 1928 г., а также с ресурса Shutterstock.com
В оформлении макета использованы иллюстрации из собрания автора и с ресурса wikipedia.org
УДК 94:327(470+571+450)"1920/1935"
ББК 63.3(2Рос+4Ита)6-6
© Молодяков В. Э., 2025
© ООО «Проспект», 2025
ПРЕДИСЛОВИЕ
В жизни России, прежде всего духовной и культурной, Италия сыграла огромную и по достоинству оцененную роль. Немногим странам посвящено столько вдохновенных стихов русских поэтов — от Пушкина через Блока до наших современников — как «краю, где небо блещет неизъяснимой синевой». Перечисление русских писателей, побывавших в Италии хотя бы ненадолго, похоже на учебник литературы: полуденными красотами Апеннинского полуострова любовались не только кругосветный путешественник Бальмонт, но и домосед Чехов. Впрочем, вечный невыездной Пушкин так и не добрался до страны своей мечты… Для русских художников — на протяжении не менее столетия — пребывание и обучение в Италии было необходимой частью профессионального образования, будь то на казенный счет, за собственный или при помощи меценатов. Многие русские композиторы XIX века бранили «итальянщину» в опере, но статус Италии как одной из первых музыкальных и театральных держав Европы в нашей стране всегда оставался высок.
В самой России итальянцев было немного, причем почти все они принадлежали к художественному миру — архитекторы, художники, музыканты, актеры. Петербург, который неслучайно называли и называют Северной Венецией, немыслим без Доменико Трезини, Бартоломео Растрелли и Карло Росси. Любители драматического театра рукоплескали игре Элеоноры Дузе и Томазо Сальвини, а на русской оперной сцене царили великие итальянские гастролеры — Аделина Патти и Анджело Мазини, Франческо Таманьо и Титта Руффо, всех не перечесть. Наши соотечественники высоко ценили их и учились у них. Но не все были так удачливы. В русской классической литературе итальянец, оказавшийся в России, — обычно бедный, хотя и талантливый живописец или музыкант, который, конечно, совсем не пара полюбившей его дворянской или купеческой дочери…
На протяжении веков политика почти не вмешивалась в наши отношения: общей границы нет, общих интересов и тем более оснований для конфликтов тоже. Кроме того, Италия стала единым государством в современных границах только в 1870 году. Бытовавшие в России итальянские политические образы были настолько окрашены романтикой, что их уместнее отнести к «поэзии чувства и сердечного воображения», нежели к реалиям «суетного света». Революционеры-карбонарии, боровшиеся против австрийского владычества на севере и феодальных порядков повсеместно, создававшие тайные организации, строившие заговоры, убивавшие тиранов и кончавшие свои дни на плахе или в сырых и темных казематах, будоражили воображение не только русских вольнодумцев, но и просто впечатлительных людей из числа поклонников романтической поэзии. «Мои темницы» (1832) — записки карбонария Сильвио Пеллико, проведшего в одиночном заключении более десяти лет, — пожалуй, нигде не были так популярны, как в России, где их заметил Пушкин. А молодой и темпераментный Виссарион Белинский разбранил этико-философский трактат Пеллико «Об обязанностях человека» (1834), переведенный на русский язык уже через два года после первого итальянского издания, за проповедь смирения и отказ от политической борьбы. Пламенный борец за объединение Италии Джузеппе Гарибальди разросся в сознании наших предков до национального героя России, причем его образ вдохновлял не только мятежников, но и патриотов. Страна поэтов и художников, певцов и музыкантов, революционеров и героев — вот чем была Италия для России на протяжении всего XIX века и даже позже.
Джузеппе Гарибальди. 1861
С приходом единой Италии в европейскую Большую Политику в 1870-е годы в наших отношениях изменилось немногое. К началу Первой мировой войны она оказалась в одной коалиции со своим злейшим врагом Австро-Венгрией, а также с Германией и Турцией, к которым тоже не питала симпатий. Поэтому Италия сначала объявила о своем нейтралитете, а затем, в 1915 году, — возможно, не вполне благородно, но зато благоразумно — присоединилась к «сердечному согласию» Великобритании, Франции и России. Новой близости нашим странам это не принесло, но избавило от возможной вражды. Мало что изменила и русская революция — сначала Февральская, потом Октябрьская.
В союзной интервенции против «первого в мире государства рабочих и крестьян» Италия реального участия не принимала, но, будучи самой бедной и слабой среди великих держав, должна была следовать их общей политике. Эта политика была направлена на получение с новой власти долгов царского и Временного правительств, которые большевики решительно отказывались не только платить, но и признавать. Количественно претензий у Рима было немного, но ослушаться «старших» правящая верхушка не могла. В результате мировой войны Италия оказалась в тяжелом экономическом положении, что, как часто случается, спровоцировало социальную и политическую нестабильность. В стране активизировались крайние, радикальные политические силы: справа — фашисты, слева — коммунисты.
В таких непростых условиях в 1920 году начался диалог между нашими странами, которому вскорости суждено было перерасти в партнерство и даже дружбу, насколько она возможна между государствами с различными социальными системами и политически непримиримыми режимами. Свой вклад в эту непростую дружбу внесли аристократ-большевик Георгий Чичерин и фашист-революционер Бенито Муссолини, писатели Максим Горький и Луиджи Пиранделло, дипломат Владимир Потемкин, конструктор дирижаблей Умберто Нобиле и многие другие, о ком пойдет речь на этих страницах.
Глава первая. «ПОСЛАННЫЙ В ИТАЛИЮ ХЛЕБ»: ТРУДНЫЙ СТАРТ
Случилось так, что начало нормализации отношений между Советской Россией и Италией было положено не в Москве и не в Риме, а в Копенгагене. Датское правительство еще не признало Советскую Россию официально (де-юре), но вступило в контакт с ее представителями, что открывало дорогу к фактическому (де-факто) признанию новой власти. Этим воспользовались и другие страны, имевшие официальных дипломатических представителей в Копенгагене, в том числе Италия.
Положение, в котором находился в датской столице в 1920 году 44-летний Макс Моисеевич (Меир-Генох Мовшович) Валлах, более известный как Максим Максимович Литвинов (в революционном подполье — Папаша), было весьма двусмысленным. Он был членом Коллегии Народного комиссариата по иностранным делам (Наркоминдел, или НКИД) и имел все необходимые официальные полномочия от своего правительства на ведение переговоров с иностранными дипломатическими представителями, но его правительство никем официально не признавалось. Во многих столицах продолжали функционировать царские посольства, имевшие официальную аккредитацию, но не представлявшие никакую власть. За Литвиновым же стояла сила, которая контролировала немалую часть бывшей Российской империи и намеревалась распространять свою власть и дальше. Совсем не считаться с ней было нельзя.
Максим Литвинов
Для дипломата Литвинов был фигурой, мягко говоря, необычной, имея за спиной бурный опыт профессионального революционера с «эксами» (то есть попросту ограблениями), перестрелками, судами, тюрьмами и побегами из тюрем. Соратники и друзья называли его героем, недруги — уголовником, как, впрочем, и многих других дипломатов и государственных мужей новой России. При этом Литвинов около десяти лет прожил в Англии — буржуазной жизнью служащего издательской фирмы «Уильямс анд Норгейт» — и женился на Айви Лоу, дочери английского журналиста, которая, даже будучи женой советского министра, сохраняла британское подданство. Литвинов неплохо знал Европу, но предпочитал континенту Туманный Альбион и питал антипатию к немцам.
Его первым дипломатическим успехом стало заключение в том же Копенгагене советско-английского соглашения об обмене военнопленными и интернированными. В годы Первой мировой войны Англия и Россия друг с другом не воевали, но страны Антанты уже с начала 1919 года взяли под строгое наблюдение все лагеря русских военнопленных в Германии и распавшейся Австро-Венгрии, желая использовать их для борьбы против большевиков. На территории Советской России оказалось много пленных немцев и австрийцев, но были и подданные союзников. В конце 1919 года советские представители отправились в Европу для ведения переговоров о дальнейшей судьбе сотен тысяч этих людей. Даже те правительства, которые не признавали «рабоче-крестьянскую Россию» и не желали иметь с ней никакого дела, не могли отказаться от контактов с ее эмиссарами по вопросу, взывавшему к милосердию и гуманизму.
Читавшие мою книгу «Россия и Германия: дух Рапалло», которая вышла в этой же серии, знают, как зимой 1919/20 года в Берлине переговоры Виктора Коппа и Густава Хильгера о взаимном учреждении комиссий по делам пленных и интернированных стали первым шагом к восстановлению дипломатических отношений между двумя странами. Уже в июле 1920 года главы комиссий Копп и Хильгер получили статус, близкий к дипломатическому: право на шифропереписку, отправку и получение почты с курьерами и даже на выполнение консульских функций. Предполагалось, что в этом направлении будет развиваться и деятельность Литвинова в Копенгагене.
Итальянское правительство, которое возглавлял 51-летний экономист-либерал Франческо Нитти, было более всего озабочено внутренними неурядицами в стране. Во внешней политике оно ориентировалось на «старших сестер» по Антанте — Англию и Францию, союзнические отношения между которыми заметно испортились после окончания войны. Италия стремилась не проявлять инициативу, но и не отставать от других, о чем — насмешливо по форме, но верно по содержанию — сказал большевистский нарком по иностранным делам Георгий Васильевич Чичерин, выступая 17 июня 1920 года на заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК):
«Италия стушевывается за единым коллективом Антанты, которая является нашим постоянным и последовательным врагом. Можно сказать, что вся политика Италии сводится к словам „Италия тоже“: Италия тоже великая держава, Италия тоже является членом Антанты. Итальянские господствующие классы не хотят, чтобы их признали чем-то низшим, отдельным от руководящих империалистических правительств главных империалистических стран. И вот Италия во что бы то ни стало хочет вести ту политику, которую ведет Антанта в целом. Пусть итальянский народ голодает без хлеба, который он может получить из России. Главное, чтобы Италия „тоже“ была членом Антанты, чтобы она „тоже“ заседала в Верховном совете (Антанты. – В. М.), чтобы она „тоже“ якобы вершила судьбы всех стран, в то время как на самом деле она только на поводу у руководящих держав мира».
Начинать контакты с большевиками первыми итальянские дипломаты не хотели, но охотно последовали примеру англичан. Двадцать седьмого апреля 1920 года Литвинов и итальянский посол в Дании Манфреди Гравина «во взаимном желании действовать с наибольшей доброжелательностью по отношению к гражданам другой стороны» заключили соглашение об обмене пленных и интернированных гражданских лиц, а фактически — о возвращении русских пленных из Италии. Оба правительства, выступавшие на равных, обязались «доставить в возможно лучших условиях» всех подданных другой страны, которые изъявят желание вернуться на родину и не осуждены в стране пребывания за тяжкие преступления. В качестве места обмена пленными была выбрана Одесса, куда должны были прийти итальянские корабли, — собственного флота на Черном море у Советской России практически не было, а Крым еще контролировался белой армией. Соглашение было составлено по образцу того, которое Литвинов заключил с Англией и некоторыми другими странами.
Русских в Италии было много больше, чем итальянцев в России, поэтому Гравина поднял вопрос «о возможности того, чтобы советское правительство уступило Италии некоторое количество зерна в качестве компенсации за большую разницу в числе лиц, подлежащих обмену, а также для того, чтобы в известной мере возместить Италии значительные издержки, которые она будет нести либо за саму перевозку пленных, либо вследствие того, что ценный тоннаж в течение некоторого времени будет отвлечен от обычных торговых линий, которые имеют жизненно важное значение для страны… Что касается тоннажа, то, поскольку речь идет приблизительно о 5 тыс. русских, которых следует перевезти, количество погружаемого для обратного рейса зерна должно исчисляться в 15—20 тыс. тонн. Что касается срока, то он обусловлен статьей 7 соглашения об обмене наших пленных (в двухмесячный срок после подписания. – В. М.), и можно рассчитывать, что ваши пленные смогут быть на Черном море в течение первой половины июня месяца».
Для Италии русский хлеб имел огромное значение, поскольку перед Первой мировой войной Россия обеспечивала до 40% ее потребности в этом важнейшем продукте. После войны Италии приходилось импортировать зерно из США и Аргентины по более высоким ценам, на что непосредственно влияла стоимость перевозки: корабли из Америки шли около месяца, а из Николаева или Одессы около десяти дней, значит рейсы можно было совершать чаще. Москва охотно согласилась на компенсацию, видя в этом возможность завязать с Италией торговые отношения, не дожидаясь признания де-факто. Литвинов в принципе принял предложение Гравины, но воздержался от заключения конкретного соглашения, ссылаясь на то, что «на юге России все еще продолжаются военные операции и существует необходимость проведения военных приготовлений для отражения агрессии Польши на западе».
Поставки оказались более скромными, чем просили итальянцы, но в августе того же 1920 года они получили первые 4 тыс. тонн зерна. «Посланный в Италию хлеб произвел на Западе сильное впечатление, — сообщал 19 сентября Чичерин в Политбюро ЦК большевистской партии, высший орган реального управления страной. — Наши враги кричат, что хлеб оказался гнилой, но это легко опровергнуть, и мы это опровергаем. Теперь итальянская буржуазная печать кричит, что все это блеф и что мы хлеба больше не можем послать. Это необходимо фактически опровергнуть. Хотя бы немного, но сколько-нибудь хлеба надо еще послать, чтобы указать, что отправка продолжается. Именно факт этого продолжения особенно важен. Самое количество можно определить в зависимости от состояния запасов близ Черного моря. Нужно сейчас установить только принципиально, что сколько-нибудь хлеба мы еще Италии пошлем».
Гражданская война, в том числе на юге России, продолжалась, в стране действовала продразверстка, свирепствовали продотряды, изымавшие излишки зерна, которого вечно не хватало, в том числе из-за плохой работы государственного аппарата. Тем не менее Политбюро через день после письма Чичерина признало «политически необходимым дать Италии еще некоторое количество хлеба», а через неделю приняло решение выделить 160 тыс. пудов, т. е. 2560 т зерна. Это намного меньше, чем хотели итальянцы, но много для России и достаточно для поддержания контактов. А речь шла именно об этом.
Десятого июня 1920 года министр иностранных дел Италии Карло Сфорца заявил наркому внешней торговли Леониду Борисовичу Красину, что его правительство готово к возобновлению контактов и хотело бы заключить с Советской Россией ряд торговых контрактов. Семнадцатого июня по дипломатическим каналам была достигнута договоренность об обмене представителями для переговоров, но смена кабинета в Риме, произошедшая двумя днями ранее, замедлила ее исполнение. Новым премьер-министром стал 78-летний патриарх итальянской политики Джованни Джиолитти, озабоченный усилением красных, которые — не без влияния опыта русских товарищей — начали переходить к радикальным мерам вроде захвата фабрик и заводов. Только 14 марта 1921 года делегация из Москвы добралась до Рима. Трудные переговоры продолжались девять с половиной месяцев, за время которых Джиолитти успел уйти в отставку и передать власть лидеру правых социалистов Иваноэ Бономи, ранее занимавшему посты военного министра и министра финансов. Но дело было сделано.
Двадцать шестого декабря министр иностранных дел Италии Пьетро Томази маркиз делла Торретта и глава делегации РСФСР Вацлав Вацлавович Воровский подписали предварительное двустороннее торговое соглашение. Оно создало правовые основы для развития экономических отношений между нашими странами и означало признание РСФСР де-факто. Присмотримся повнимательнее к этому документу и к тем, кто поставил под ним свои подписи.
Будучи соглашением по торговым и экономическим вопросам, договор тем не менее содержал важное политическое положение в преамбуле, которое было обозначено как условие его выполнения: «Каждая из сторон будет воздерживаться от всякого акта или инициативы, враждебных по отношению к другой стороне, а также будет воздерживаться от прямой или косвенной пропаганды вне своих границ против учреждений Королевства Италии и Российской Советской Республики. В понятие „пропаганда“ включается помощь или поощрение, оказываемое одной из сторон какой бы то ни было пропаганде, ведущейся вне ее границ». Иностранные державы более всего страшились красной пропаганды на своей территории. Большевики от «мировой революции» не отказывались, но готовы были на подобное взаимное обязательство, которое могли использовать против любых белых и их возможных покровителей.
В статье первой стороны обязались не чинить друг другу никаких препятствий ни в двусторонней, ни в многосторонней торговле и, что диктовалось реалиями времени, «не вводить и не поддерживать ни в какой форме блокады друг против друга». Последнее было выгодно прежде всего Советской России. Статья вторая касалась режима благоприятствования «судам, их капитанам, экипажам и грузам», причем Италия дополнительно обязалась «не участвовать и не присоединяться к мероприятиям, которые ограничивали бы либо стремились ограничить или затруднить осуществление русскими судами их права свободного плавания в открытом море, проливах и каналах, каковыми пользуются суда других национальностей». Что это значит, понятно — смотри выше о «блокаде». Статья третья регулировала режим нахождения представителей сторон на территории друг друга «для осуществления настоящего соглашения». Власти страны пребывания могли ограничивать их передвижения, но те освобождались «от всяких принудительных повинностей» и получали «право свободно сноситься по почте и телеграфу и пользоваться телеграфными кодами», что фактически приравнивалось к шифропереписке. Подробности этого были оговорены в статье шестой.
Большой интерес для нас представляет статья четвертая — об «официальных агентах», которые «будут аккредитованы при правительстве страны, в которой они пребывают». То есть фактически о дипломатах, которые в отсутствие дипломатических отношений называются по-другому. Текст соглашения не оставляет сомнений, о ком идет речь. «Эти агенты будут пользоваться лично всеми правами и преимуществами, о которых говорится в предыдущей статье, а также свободой от ареста и обысков, неприкосновенностью служебных помещений и жилища; однако при этом имеется в виду, что каждая сторона сохраняет за собой право отказать в допуске в качестве официального агента всякого лица, которое будет для нее нежелательным, и может потребовать от другой стороны его отозвания, если оно совершит действия, противоречащие настоящему соглашению или нормам международного права». Статья пятая обещала официальным представителям «всякого рода покровительство, права и льготы, необходимые для ведения торговли» (соглашение-то торговое!), но с условием «все время подчиняться общим законам, действующим в соответствующих странах».
Здесь нет обычных для дипломатической практики слов «агреман» (согласие на прием посла), «верительная грамота», «дипломатический иммунитет» или «персона нон-грата» (нежелательное лицо). Точнее, все это есть, но под другим названием. Такое соглашение может пройти даже в консервативном парламенте, который непременно провалил бы признание большевиков де-юре, — время еще не пришло. А чтобы рассеять возможные сомнения относительно его содержания, приведу последнюю фразу статьи четвертой: «Официальные агенты будут иметь право ставить визы на паспорта лиц, ходатайствующих о въезде на территорию той или другой стороны». Вот и первые официальные слова — «паспорт» и «виза». Статья седьмая специально посвящена их взаимному признанию.
Дальнейшие статьи (всего их было 13) касались частных вопросов (собственность на территории другой договаривающейся стороны, торговые марки и т. д.), поэтому останавливаться на них мы не будем. Временное соглашение предполагалось заменить постоянным торговым договором в течение шести месяцев. Отметим только приложенное к нему «Заявление о признании претензий», поскольку этот вопрос станет главным камнем преткновения в отношениях Советской России с «капиталистическим окружением». Полное «справедливое разрешение» возможных претензий было отложено до будущего «общего договора», который предполагал установление полноценных дипломатических отношений. Однако Москва заявляла, что, «не предрешая общих норм договора… в принципе признает свою ответственность за выдачу известного возмещения частным лицам, доставившим товары или оказавшим услуги России и не получившим за это вознаграждения». Заявление было обоюдным. Большевики дали буржуям робкую надежду на получение хоть каких-то компенсаций за национализированное в России имущество и вклады, а также за военные кредиты и поставки. Без этого дальнейшие переговоры были невозможны, хотя для Рима проблема царских долгов — как их обычно называли, хотя многие были сделаны Временным правительством, — была не так актуальна, как для Парижа или Лондона.
Вацлав Воровский
Соглашение стало победой советской дипломатии. Одержал ее 50-летний Вацлав Воровский, сын польского инженера из Москвы и революционер с четвертьвековым стажем, в котором были конспиративные квартиры и стачки, тюрьмы и ссылки, эмиграция и бесконечные внутрипартийные «объединения» и «размежевания». Воровский был лично близок к Ленину, отличался разносторонним образованием и еще до революции получил известность как большевистский публицист и литературный критик, темпераментный, но догматичный. В 1915 году он переехал в Стокгольм — официально по делам немецкой фирмы «Сименс-Шуккерт», в которой служил инженером и заводами которой в России, переданными с началом мировой войны под государственный контроль, руководил… его старый знакомый — большевик и будущий нарком Леонид Красин. После Февральской революции Воровский стал фактическим руководителем Заграничного бюро ЦК РСДРП, контролируя партийные финансовые потоки. Поэтому с его именем связывают изрядно запутанный вопрос о «золотом немецком ключе большевиков», которого мы здесь касаться не будем, — он требует отдельного разговора.
Придя к власти, большевики официально назначили Воровского полномочным представителем (полпредом — это слово заменило буржуазное «посол») в Швеции и по совместительству в Дании и Норвегии. Точно так же полпредом был назначен живший в Англии Литвинов, но никто их официально не признал. Воровский продолжал жить в шведской столице, аккумулируя на банковских счетах средства на «мировую революцию», но в 1919 году был вынужден возвратиться в Москву, где возглавил Государственное издательство. На переговоры в Италию его отправили как образованного, знающего европейские дела и в то же время «стопроцентно надежного» человека. Вацлав Вацлавович с поручением справился и 16 января 1922 года был официально назначен полпредом в Риме.
Итальянское правительство на переговорах представлял глава внешнеполитического ведомства, что свидетельствовало не только об их официальном характере, но и о высоком статусе. Сорокавосьмилетний маркиз делла Торретта был опытным дипломатом, служившим как в центральном аппарате МИД, так и в зарубежных столицах. В 1917 году он возглавлял итальянскую торговую миссию в Петрограде, а с 17 ноября — итальянское посольство в ранге поверенного в делах. Большевистскую революцию он видел своими глазами, в восторг от нее не пришел, но взял на себя переговоры с эмиссаром красной Москвы, которые успешно завершил.
Следующим этапом постепенно налаживавшихся отношений между Советской Россией и Италией стала Международная экономическая конференция в Генуе, открывшаяся 10 апреля 1922 года. Ей предшествовало совещание Верховного совета Антанты в Каннах в январе 1922 года. Принятая там резолюция признала существование различных форм собственности, различных политических и экономических систем, что для того времени было революционным шагом. По инициативе британского премьера Дэвида Ллойд-Джорджа союзники пригласили РСФСР в Геную, рассчитывая, что делегацию возглавит Ленин как глава правительства. Предложение было принято. Владимир Ильич отдал много сил подготовке к конференции, но не рискнул ехать из-за ухудшавшегося состояния здоровья. Вместо себя он послал снабженного всеми необходимыми полномочиями Чичерина, будучи уверен как в его способностях, так и в его преданности, тем более что принципиальных разногласий между ними не было. В большую делегацию входили Красин как нарком внешней торговли (одновременно полпред и торгпред в Англии, с которой он уже подписал торговое соглашение), Литвинов как заместитель Чичерина и многие другие, а также руководители еще не объединившихся в единое государство советских республик, начиная с председателя Совета народных комиссаров и наркома иностранных дел Украины Христиана Раковского, будущего полпреда в Лондоне и Париже.
Советская делегация в Генуе. 1922
С чем большевики прибыли на международную экономическую конференцию? С лозунгами мировой революции и чемоданами пропагандистской литературы? Отнюдь нет. «Мы должны как марксисты и реалисты, — писал Чичерин в феврале 1922 года Ленину, — трезво учитывать сложность нашего положения. Наша дипломатия преследует в конечном счете производственные цели. Нашу внешнюю политику мы постоянно характеризуем как производственную политику, ставящую себе целью способствовать интересам пр
...
