автордың кітабын онлайн тегін оқу Hannibal ad Portas — 3 — Бронепоезд
Владимир Буров
Hannibal ad Portas — 3 — Бронепоезд
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Владимир Буров, 2019
Я вышел на палубу — палубы нет. Но в глазах, к счастью не помутилось. Я спросил первого штурмана: — Почему такая маленькая качка? — Дак, рельсы, мил херц. — Что значит рельсы? — И добавил, мирно рявкнув: — Право руля, лечь в развороте. — Мил херц, мы еще не на конечной станции, где есть разворот, даже в обратную сторону. — Всё, что мы можем сделать — это ускорить ход, — ответил машинист. — Давай, давай, баскетболист, не морозь шкуру белому медведю! — Боюсь давление превысить. — Превышай.
18+
ISBN 978-5-0050-0964-7 (т. 3)
ISBN 978-5-0050-0895-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Hannibal ad Portas — 3 — Бронепоезд
- 27.01.18
- Hannibal ad Portas — 3 — Бронепоезд
- Бронепоезд
- Глава 1
- — Я.
- Глава 2
- — А?
- Глава 3
- — И?
- Глава 4
- — Я?
- — Я?
- Глава 5
- Глава 6
- Глава 7
- Глава 8
- Глава 9
- Глава 10
- Глава 11
- Глава 12
- Глава 13
- Глава 14
- И.
- — И?
- Глава 15
- Глава 16
- — Я.
- И.
- Глава 17
- Глава 18
- — Я?
- А.
- — А?
- Глава 19
- — В?
- Глава 20
- — А?
- Глава 21
- — А?!
- И.
- Глава 22
- Глава 23
- — А?
- И.
- Глава 24
- — Б.
- И.
- — Я?
- — Ты.
- Глава 25
- — А.
- — Б.
- Глава 26
- — Я.
- Глава 27
- — Чё?
- Глава 28
- И.
- И.
- Глава 29
- Глава 30
- И.
- Глава 31
- Глава 32
- И.
- — Я.
- — Я.
27.01.18
Hannibal ad Portas — 3 — Бронепоезд
Бронепоезд
Глава 1
Был, кажется, новогодний банкет в большом новом ресторане, я в нем главным не был, но имел какое-то отношение, и смог в переполненном уже заказанными местами зале найти и согласовать два места, для себя и:
— Кра-ой Ольги, — почему-то вернувшейся, неизвестно каким образом первой любви.
Получалось, что история, с этого места пошла заново.
Одновременно со мной выбирал место Ларик — не знаю уже точно, как его звали в реальности — армянин, и получилось рядом — больше уже вообще мест не было.
Но когда пришел вечером — всё занято, и я не нашел, ни Ларика, где он нашел себе новое место, ни ее, Ольгу.
Я вышел на палубу — палубы нет. Но в глазах, к счастью, не помутилось.
Я спросил первого штурмана:
— Почему такая маленькая качка?
— Дак, рельсы, мил херц.
— Что значит, рельсы? — И добавил, мирно рявкнув: — Право, руля, лечь в развороте.
— Мил херц, мы еще не на конечной станции, где есть разворот, даже в обратную сторону.
— Всё, что мы можем сделать — это ускорить ход, — ответил машинист.
— Давай, давай, баскетболист, не морозь шкуру белому медведю!
— Боюсь давление превысить.
— Превышай.
— Впереди еще один парусник.
— Дави, я здесь никого не знаю.
— Спасибо за разрешение, но боюсь превысить.
— Давление? Превышай!
— Наши возможности, сэр.
— Почему?
— Мы идем ему навстречу.
— Я звал тебя и рад, что вижу!
— Вы недостаточно самонадеянны, чтобы предвидеть.
— Не могу же я, как командир этого соединения, быть полным ослом, как ты себе это представляешь?
— Выгляните в окно.
— Спасибо за предложение, но узнай, пожалуйста, какой сейчас ветер, северный?
— Нет.
— Какой?
— Кажется, уже поздно пить даже холодную воду из-под крана.
— Хорошо, завари мне кофе прямо из парового котла.
— У нас пробка сорвана, боюсь совсем вылетит.
Тем не менее, кофе в запасах было, и более того:
— Пить можно!
— Пенка?
— Спасибо, если надо, я сам плюну.
— Но у вас уже есть пенка.
— Что это значит, кто-то уже плюнул?
— Нет, наоборот, у этого кофе не должно быть пенки.
— Да? Я не знал, что ты потенциальная колдунья.
— Прости, но ты не заблудился? Ибо должен был сам знать, мы никогда не пьем крепкий кофе, а у слабого с пенкой напряженка.
— Так это растворимый?
— Вот, вот, о каком растворимом кофе может идти речь, если его не бывает.
— Не бывает? — спросил я.
— Нет.
— Ты из какой деревни приехала сюда?
— Ты почему называешь меня на Вы?
— А что, ты беглый каторжник?
— Выходит, мы совсем не понимаем друг друга, так как я решил, что не просто так, а Связной.
Я настолько запутался, что попал то ли к Белым, то ли к Немцам, что действительно:
— Забыл, делятся ли люди здесь на половых и бесполых, или эти мысли пришли ко мне с испуга, что перепутал координаты Земли и Альфы Центавра.
Но то, что он недоволен тем, что, что назвал ее она, говорит о каком-то несовпадении в наших позициях, расположенных фрагментарно вокруг этого, настоящего мира.
И вот так, чуть не запутался вокруг простого вопроса: всегда ли у кофе бывает его пенка? Теперь уж даже я сам, кажется, не знаю ответа, так как организм сам приспосабливается к действительности, в которую попал и прежде, чем болтать в следующий раз — надо тянуть время, или уж молчать по поводу таких тонкостей:
— Это хочу, а другое, простите, почти ненавижу.
И так и рявкнул ему — если он так хочет, чтобы его называли:
— Ничего нельзя никому доверить — всё надо делать самому, — и так поддал пару, что красно-белые колеса паровоза так крутанулись, что пропустили рельсы между собой в холостую.
И я вынужден был согласиться:
— Это не бриг, который, не хочет и не хочет лечь в развороте, а действительно, какое-то чудовище очень похожее на паровоз, который, я думаю, тоже не ожидал меня здесь встретить.
— Как и я его!
— Разрешите сдать в комендатуру шпиона? — спросил машинист на конечной станции.
— Не надо миндальничать.
— Что-с? — простите.
— Расстреляйте сами, какие еще вопросы, — сказал Ванов.
— Он не просится.
— Что-с?
— Говорит, направляется с донесением в штаб фронта.
— Да вы, чё там, совсем очумели? Здесь нет войны.
— Почему?
— Не бывает.
— Сомневаюсь, товарищ, ибо, да, Гражданской, может быть, уже нет, но началась новая.
— Тоже Гражданская? — Ванов открыл ящик стола, но пистолета в нем не было, чему он слегка удивился, ибо: и не должно было быть:
— Какие наганы — пистолеты, если кругом Зоны — отымут и фамилиё не спросят.
— Хорошо, передай ему паровоз.
— Ему?
— Да. Что тебе непонятно?
— Там пробка сорвана, он не справится.
— Справится.
— Пусть скажет, что такое пробка.
— Ты и есть пустая, без бутылки пробка, — ответил тот, кто уже не знал, как себя еще называть, если не так, как его приняли: шпион.
Тем не менее, возникли разногласия, на которые Ванов решил махнуть рукой, ибо первый машинист сказал:
— Я с ним не поеду, так как мы разного пола.
А второй не замедлил с провокационным ответом:
— У меня нет пола.
— Если бы у вас на самом деле не было пола — вы не знали, что это такое — проваливайте.
— Не беспокойтесь, начальник вольного поселения, я ее с собой не возьму.
— Всё! — вдруг рявкнул Ванов, — я сейчас вызову доктора, если он еще не напился.
И док пришел, но сказал, что скоро обед, и поэтому:
— Не буду руки марать медосмотром всякой твари по паре, а скажу так, что сразу можете и записать: оне обе, как медведь, который намедни пробегал через рельсы, не имеют пола, как и все бывшие зеки.
— Впервые слышу такое всеведение, ибо как они трахаются тогда уже совсем непонятно.
— Не знаю, как они трахались там, в плену у немцев, или на зоне, но здесь их трахает паровоз, который они постоянно ремонтируют.
— Сказки.
— Здесь не рюмочная и не персональная богадельня, чтобы жить, как вам хочется, поэтому всем выйти вон и одновременно разойтись по своим рабочим местам.
Но только они вышли, как телетайп простучал на вышке и спустил ему в окно бумажную ленту идентификации:
— В вашу сторону направляется шпион для захвата бронепоезда. — И:
— Необходимо его разочаровать.
Что значит, разочаровать, Ванов не понял и решил подумать за обедом или так и сказать ему при встрече:
— Забудь, что ты шпион.
Зайдя на кухню, он так и промямлил шефу, заму и одновременно самому повару в его одном лице:
— Ты на шпиона сварила доппаек?
— Послушай, Ванов, я сейчас твою голову сварю в супе, так как медведь опять не попался, и мяса, следовательно, опять нет.
— Добавь тушенки.
— От себя, что ли, отрезать?
Тем не менее, он сел обедать рецептом из кедровых шишек и местного картофеля из ботвы.
— Почему шишка без орехов? — спросил Ван.
— Были.
— Что это значит?
— Наверно упал на дно пятидесятки.
— Почему не варишь мне и доктору в отдельной кастрюле, как я тебе приказывал?
— Свою кастрюлю доктор уже забрал.
— Да? Но в принципе правильно, без мяса варить долго не надо.
— Да было мясо, что ты пристал!
— Да? Почему варится отдельно?
— Его забрали.
— Так бывает? Медведь, что ли, приходил за своим отрезанным кусищем?
— Медведь — не медведь, а были люди.
— Беглые зеки?
— Вряд ли, ты бы знал.
— Да уж, сообщили раньше, чем они сюда добрались.
— Разве не сообщили?
— Да сообщили, но я, получается, ничего не понял.
— Думал, опять про шпиона наврали?
— Что значит, опять, я только первый раз сегодня об этом слышу.
— От меня?
— И от тебя, в том числе. Или ты, думаешь, что мы говорим про разных?! — ахнул Ванов, и попросил подать побыстрее второе, — надо пойти проверить получше нового машиниста.
— Пока они не уехали?
— Да.
— Они уже уехали, я тебе сказала, что мяса нет?
— Да.
— Они его забрали.
— Да ты что!
— Сказали, что сегодня постный день, чтобы ишаки ели мясо.
— Значит, точно, ты не тем отдала, это были зеки. Ну, ты и дура, всё-таки, Зинка!
— Нинка.
— Хоть Нинка — всё равно не женюсь, будешь теперь заместо мяса ходить ко мне ночью пять раз в неделю.
— Уж лучше я тогда останусь здесь навсегда.
— У меня не хочешь?
— Всё равно, хоть и у тебя.
— Почему всё равно?
— Эти прохиндеи, которым я отдала всё мясо, сказали, что теперь секса больше не будет.
— Почему, про бесполых, что ли, плели?
— Да, теперь, что есть, что нет — никакой разницы.
— Жаль.
— Почему? Ты думаешь, это были не беглые зеки, а один из них, по крайней мере, шпион?
— Точно! Тебе бы в контрразведке работать.
— Так я и работала.
— Что?
— Говорю, что я здесь не только для того, чтобы за тобой следить, но и отрабатываю выговор: как поймаю хоть одного шпиона — сразу выйду майором.
— Я тебе не верю.
— Когда поверишь — меня разжалуют за отсутствие спецификации.
— Надеюсь ты знаешь, что за сочинения — сознательную выдумку, вранье, просто по-простому, тебя ждет понижение в уборщицы, как минимум, а скорее всего, пойдешь на лесоповал сучья рубить у сосен.
— Спасибо, что не у елей.
— Почему?
— Когда рубят ель, мне кажется, что Новый Год уже больше никогда не наступит, как не наступил этот для этой ели.
И она показала в окно, которое здесь было, но было также и забито. По причине предварительного воровства продуктов, вплоть до картошки, которая, в принципе, росла прямо тут, под окном.
— Окно забить, картошку ликвидировать, как контрреволюционную пропаганду желания есть, есть, есть, а потом вот докатились уже до полного:
— Ржанья.
— Жранья, сэр.
— Я тебе, да, именно сэр, дура.
— Хорошо, я это запишу, потом дам телеграмщику на вышке, чтобы отправил в какую-нибудь инстанцию, а потом за тобой придут, когда не ждешь.
— Вот пока не отправила, теперь точно пойдешь рубщицей веток у сосны.
— Лучше я пойду собирать кедровые шишки.
— Поздно денатурат запивать брагой — это прекрасное время подошло к полному концу.
— Кто будет работать зав производством?
— И помощником повара, и поваром, и зав производства будет теперь вертеть проверенный человек.
— Вот тот шпион, которого все искали, а ты, Ванов, решил спрятать здесь, подальше от взглядов налоговой инспекции в лице командарма Манова.
— Что ты несешь, хглупая, Ман сам кого хошь может расстрелять без суда и необходимого — так-то — последующего следствия.
Но все же решил записать на всякий случай позднего раскаяния, когда придут и за ним, а сказать-то, собственно, будет и нечего.
— Скажу что-нибудь ужасающее и меня отпустят раньше времени или, по крайней мере, прикончат более безболезненно, чем это обычно делается.
Сказано — сделано:
— Спрятал в соседней со своей хибарой поленнице.
И забыл. А когда нашел по наводке местного стукача — вольного уже, практически, поселенца:
— Всё, — как он докладывает, видящего в своих просто-напросто снах, которые можно записать на магнитофон, но, к сожалению:
— Их еще не изобрели! — Но слухи ходили, и даже доходили даже сюда, что:
— Всех пишут без исключения. — И не может быть, чтобы одна только Контора принимала в этом участие.
И тут же, после небольшого трахтенберга одной лесорубщицы, побежал на вокзал при Южном Порте, как же майор Ман придумал называть этот пристанище:
— Паровозов, бандитов и их Сонек Золотых Ручек, хотя и в ближайшем прошлом простых слуг немецкого халифата.
Он побежал на пристань, совершенно забыв, что имеет — нет, не в личном пока что распоряжении — но всё равно мог занять у вольноопределяющегося Стука — паровоз, хотя и не знал, что этот, второй паровоз, уже перешел в полную собственность вольноопределяющегося, так как мост в будущее счастье был разрушен:
— Силами Природы.
Немного поблуждав между равнодействующими и направляющими, Ван добрался до паровоза, когда он уже собирался ехать, а куда — спрашивается — если приказа не было.
— Куда?!
— Что-с? — высунулся машинист. И добавил: — Не беспокойтесь, господин прапорщик, мы только что прибыли.
— У м-меня, — начал он заикаться после Господина Прапорщика, — приказ искать шпиона.
— Мы не против, — высунулся второй.
— И я уже решил, — продолжил Ванов, — отстранить вас обе-обоих до особого распоряжение Мана.
— Кто поведет эту Стрекозу?
— Есть человек уже проверенный? — поинтересовался и второй.
Ван решил, что они всё знают, и выдал поданное ему, как в былые временя — жаль, что не эскимо — потому что без палочки и без так любимого всеми анти-диабетчиками:
— Шоко-Лада, — ибо Шок и его пок-Ладистость никто еще не додумался, как можно совместить.
— Вы сможете меня простить, если я не шпион, а только просто так, — сказал один из них.
— Что это значит, саботаж? — пошел Ван нахрапом в разведку.
— Нет, но я сам сразу пришел сюда из немецкого плена.
— Что-с? — простите, милейш-ший.
— Да, вот так, — поддержал его второй, — он сам мне рассказывал и могу подтвердить, что он говорит правду.
— Ты так решил?
— Да.
— Почему?
— Он плохо говорит по-немецки для систематического уровня жизни за границей.
— А ты?
— Почти, как он.
— Да? А ты откуда знаешь эти пару слов: зик хайль и дранк нах остен?
— Я ходил в лобовую на их бронепоезда.
— Ты?!
— Не понимаю, что здесь удивительного.
— Ты на немца, даже на американца, похож больше, чем он.
— У меня маскировка, а он прет, как подсадной на Плешке.
— Ничего не понимаю? — еще больше удивился самому себе Ванов, — ибо, второй?
— Второй?
— Я имею в виду, здесь нет никого третьего? — и сам полез на паровоз, как будто он был почти его собственный.
— Что?
— Странно, ибо куда вы дели моего стажера?
— Вы уверены, что стажер один может кататься на паровозе? Ты видел? Я нет.
— Я тоже никого не видел, кроме медведя.
— Нич-чего не понимаю.
— Вам надо сравнить этот паровоз по документам с тем, который раньше был в наличии.
— Документ у меня при себе, — сказал Ванов, и слез с подножки.
На разгоряченном тендере он прочитал:
— Меня не догонят, — это было написано здесь раньше!
— До нас?
— До нас здесь никого не было, этот паровоз шел, как камень на дно, хотя и пущенный из рогатки по яблоку из соседнего сада, так как своего у него никогда не было, — ответил второй.
Ванов еще раз обошел вокруг паровоза, но других мыслей всё равно не появилось, он сказал:
— В виду того, что я почти всегда верю телеграфу, а вы всё равно ни в чем не признаетесь, один будет всё равно шпионом, а другой сбежавшим с вольного поселения самозванцем.
— Это хорошее предложение, — сказал один, — но тогда кем будет тот — один из вашего контингента — когда он найдется, инопланетянином, что ли, из Черной Дыры, единственно, чем-то оставшимся на небе.
— Давайте так, ребята, кого пустит к себе его Маша Растеряша — тот и повар.
— Повар?
— Да.
— Так может лучше наоборот: машинист.
— Это, кто сказал?
— Я.
— Вот видите, я так-то еще недостаточно хорошо могу вас различать, а после мной уже принятого решения и его безосновательной отмены — точно:
— Запутаюсь, с кого за что спрос.
— Так может и она нас не запомнит, и так и будем ходить к ней по очереди — это же не вместе, когда очевидна разница.
— Да? И в чем разница, если она будет? — поинтересовался Ван.
— Ах, вот в чем оно дело! — чуть не разом возопили приезжие, — давно надо было сказать, что хочешь иметь нас посаженными отцами на своей свадьбе на ней!
— Да, так-то, без достопримечательностей, она не замечает меня, что есть, а ей ничего не представляется.
— Нет.
— Нет, это уж слишком.
— Нет?
— Нет, если представится возможность будем иметь в виду.
И когда Ванов немного отвалил за паровоз пас-сать, договорились, что это лучше, чем ничего.
— Боюсь недолго придется стоять в очереди, — сказал один.
— Можешь не беспокоиться, я справлюсь не только за двоих — за троих сумею.
— Да не может быть! Еще два вместо одного могу поверить, но три — ни за что!
Возникает вопрос, был ли этот третий? Пока неизвестно. И, если наоборот, то известно ли хоть одному из них, что он прибыл сюда не на побывку, а как бывший зэк?
— Я не ссыльнокаторжный, — сказал один из них, как только Ванов исчез за высоким бруствером еще не очищенных бревен.
— А я, — но продолжить пока что воздержался.
Давай договоримся так:
— Дай угадаю, — сначала ты, потом я, — а потом посмотрим, догадается ли она, что мы разные?
Мы пришли в столовую, но повариха так разволновалась, что она уже не шеф-повар, заготовщица и просто суповарка, что ничего не было готово.
— В чем дело? — спросил Машинист.
Я пока промолчал, — потому что никак не мог считать себя диверсантом, но и только помощником этого машиниста быть не хотелось.
— Хотим харчо с бараном, — сказал я.
— Так я и говорю вам русским языком, или по-немецки еще надо? — сказала кухонная комбайнер-ша.
— Что ты говоришь? — спросил Машинист, и посмотрел на пустую алюминиевую тарелку глубиной в свой кулак.
— Его, что ли, тебе сварить? — спросила она, и добавила: — Тем более, я вообще теперь не знаю, что мне делать, так как Ванов сказал:
— И то, и другое, и третье, — а с чего начать и чем продолжить я не то, что не понимаю, вообще не знаю.
— Разрешите, я приготовлю?
— Давай, только недолго, — сказал Машинист, — посмотрим, чему ты там научился.
— Где? — лукаво толкнула его локтем в бок, как подумал Маш, Костюмерша, ибо кроме фасонного платья с вырезом, увидел на ней еще фартук цветов необыкновенных и лифчик тоже — почти розовый, если убрать неотстирывающуюся уже черноту на нем.
— Он думает, что я шпион, — сказал я.
— Какой?
— Немецкий, наверное, если здесь, на вольном-то поселении, не бывает других.
— А ты?
— Не знаю, — ответил я, — но, кажется, мы решили, что вы решите, кто из нас кто.
— Ладно, если Ванов не испортит всю нашу обедню, после Цыпленка Табака — решу, — улыбнулась она, как можно подумать всю жизнь только и тем и мечтавшая заниматься:
— Никогда больше ничего не готовить, кроме разогрева в микроволновке пиццы, — а:
— Что это? — надо было еще хорошенько разобраться, что не только пирог с грибами, но и медведя надо когда-то грохнуть — это однозначно, ибо от кого добывать сыр и как его преобразовывать соответственно — тем более нам неизвестно. — Одно слово:
— Глушь лесная, — ибо хорошо, потому что поселение, да, но ведь Вольное!
И я приготовил.
— Что это? — спросили они оба хором.
— Вам записать, или так запомните?
— Мне потом скажешь, хорошо? — не смогла улыбнуться она набитым уже до упора ртом, ибо запах чеснока, перца черного и, возможно, даже душистого, перебивал отсутствие любого запаха.
— Но это не пицца, — однозначно дополнил ее рассказ второй машинист, — если считать, еще точно не установленным, кто из нас кто — более точно.
— Где?
— В Одессе.
Глава 2
— Не советую придумывать, я был в Одессе, телки, предлагающие себя уже в столовой, да, были, одна даже сразу в знак согласия положила мне ногу на ногу, что уже не оставляло никаких сомнений.
— Каких? — спросила профессор кислых щей, временно снятая с работы Ваном.
— Что будет, потому что было, — смело ответил я.
— Невероятно!
— Что именно, что было, или наоборот, уже никогда больше ничего и не будет, кроме этой ее ноги на моей ляжке?
— Повтори, пожалуйста, вопрос.
— Нет, ответь просто, если ничего не запомнила: первое или второе?
— Первое.
— Хорошо, отвечу: между первой и второй промежуток небольшой.
— Это значит, как я понял, — сказал Машинист, — то, чего не было — никогда и не будет, а если было — значит и раньше тоже, трахались до упора, но еще не знали, что опять увидятся.
— Я не понимаю, — ответила ему эта Лара — или я даже не спросил ее, как звали раньше, — почему с такими познаниями прошлого и будущего ты абсолютно не можешь понять настоящего?
— Что я не понял?
— Ты до сих пор не мог дать вразумительного ответа на вопрос Ванова, почему у тебя раз в неделю, или пусть даже в две, рвет пробку?
— Я уже всё написал: диверсанты!
— Ты признался, что диверсант?!
— Нет, вы посмотрите на неё, дура — она и есть.
— Диверсантка? — встрял я.
— Она? Да, в принципе, похожа. Хотя для тебя, как для человека умного, повторю:
— Диверсант тот, который был третьим, но сбежал.
— Вы тоже согласны, что был еще третий? — спросила она.
— Ты не удивляйся, что она всё пытается допросить тебя, — обратился ко мне Машинист, — все знают, что она бывший контрразведчик, а здесь только на Химии.
— Откуда?
— Она сама, как будто нечаянно, постоянно проговаривается.
— Я это тебе не говорила, а только Ванову, чтобы не приставал жениться, иначе выйду когда-нибудь на свободу, то он у меня сразу пойдет в штрафбат или на передовую.
— Как, простите? Ибо, война-то уж кончилась.
— Да? — спросил просто по-простому только что вошедший Ванов, и, положив свою бывшую офицерскую фуражку на стол, добавил: — Ми не знали.
— Чего ты не знал, чего ты не знал, пес ничейный?! — почти ласково, но с видимой угрозой спросила уборщица, повариха и контрразведчица — по очереди.
И:
— Я тоже растерялся, — как это может быть, или всё-таки кончилась какая-то другая война, а не та, откуда я перешел границу у реки и явился сюда, как:
— Как-то? — уже краска — и хорошо, если не синяя — бросилась мне в лицо.
И решил ради правды — чтобы ее узнать — пойти в разведку боем:
— Я засланный разведчик.
— А точнее? — первым успел спросить Машинист.
— Что в уже мной сказанном может быть неточным?
— Зачем вы признались? — пошла в атаку и контрразведчица-повариха.
— Я не сказал?
— Нет.
— Тогда догадайтесь сами.
— Он хочет, чтобы мы его проверили на дыбе, — я это поняла сразу.
— Как?
— Возьмешь его с собой в следующий раз, если попытается отнять паровоз — считай — признался.
— Да-нет, это не он, кто признается заранее, что диверсант?
— Да, пожалуй, никто, если не считать того случая, что меня хотел заставить обратить на себя внимание.
— Такая торфушка не нужна даже мне.
— Ты знаешь, что я раньше пойду в лес к медведю или пришпилю Вану вторую лапу для большей убедительности, чем с тобой сяду за один стол.
— Ты и так сидишь! — рявкнул Маш.
— Где?! — даже испугалась эта Лиговка — ибо мне в ней показалось что-то знакомое — что даже споткнулась и упала со стула, который приняла за более привычную здесь лавочку.
— Вот! — рявкнул Машинист, — она призналась, что не зря ее отправили на Поселение, но не знала, что не для наказания, а чтобы дамочка раскрыла себя, как шпионка.
— Этого не может быть? — просто ответила зав производством.
— Почему?
— Так перед кем мне раскрываться, перед вами, что ли?
— Мы может настучать.
— Вас никто не будет слушать.
— Мы можем продать эту информацию Вану, а он дальше, Ману.
Она заткнулась и ушла в лес, хлопнув дверью, как не делают даже профессиональные проститутки.
— Обиделась.
— Как ты думаешь, на правду?
— Да.
— Почему?
— Ну, я тебе говорил, что она втемяшила себе даже в околоземное пространство, что мечтает выйти отсюда, раскрыв шпионский заговор?
— Мне?
— Тебе.
— Да. Но как, если ее привязали к кухне, как бродячую собака, что ей почти одновременно и больно, и смешно: и остаться хочется, и уже навсегда привыкла к путешествиям по миру, пусть и голодному.
Вошел Ванов и ахнул:
— Да вы что?!
— А?
— Что?
Ван сдвинул шляпу, как свою офицерскую фуражку на затылок, и от ужаса даже забыл, зачем ее надел, хотя кроме того, что хотел по-хорошему:
— Жениться, — пока здесь никого нет.
— Паровоз угнали, если вас там нет — вот что!
— Чтобы его угнать, надо, чтобы его там не было, — выразился я.
— Не думаю, — возразил Маш.
— Почему?
— Чтобы его угнали — надо: чтобы тебя здесь не было!
— Ты думаешь, кроме меня больше некому?
— Ты имеешь в виду того, который сбежал? — И тут же сделал открытие: — Его никогда не было.
— Ну, это вряд ли.
— Почему?
— Я не он, а ты?
— Естественно.
— Вывод — мы оба не он — значит, он не только существует, но и до сих пор есть.
— Нужно устроить облаву на него, как на медведя, которого никак не могут поймать.
— Какой предлог, что он — это шпион? Боюсь не все согласятся на поимку: слишком опасно.
— Надо объявить приз, — сказал я.
— К сожалению, здесь только один приз существует: приказ зам по тылу Вана, — который как раз и вошел опять.
— Ты че?
— А что, зайти уже нельзя на производство продуктов питания до их удобоваримого состояния. Кстати, я никого не нашел, — ответил Ван.
— И знаешь почему? — ответил я, а Машинист пояснил:
— Все дома.
— Серьезно? — немного, но всё равно ужаснулся Ван.
И, кажется, побоялся даже спросить про исчезнувшего бывшего машиниста, тем более, что по своему первому основному образованию:
— Он машинистом никогда не был! — рявкнула, входя Лиговка.
— Ты вернулась? — просто спросил ее Ван. — А зря.
— Почему? — не поняли мы, ибо сами могли кое-что изобразить, но даже для изготовления шашлыков — если они здесь хоть когда-то водились — мне требуется предварительно повторить про себя его рецепт.
Тем более, если здесь бывает Бараний дансак.
Лиговка, наконец, сообщила, что нашла концы этого дела:
— В начале его пути.
— Напишешь мне лично, письменно, — сказал Ван.
— Я хочу сказать при Них, — она показала носком резинового сапога, снятого, скорее всего, с найденного ей только что в лесу покойника, ибо был этот сапог такого размера, как туфелька для Золушки:
— Никому больше не подойдет, кроме великана, — как подытожил Маш — Машинист.
— Хорошо, я могу один снять, чтобы ты померил.
— Мне будет велик, — спокойно ответил Маш.
Я удивился:
— Этому гусю тоже? — показал зачем-то даже пальцем на опять появившегося укротителя местного населения Вана. И он как зараженный моим вниманием, как назло опять вспомнил:
— Мерить будем после свадьбы.
Все переглянулись, а Лиговка ответила:
— Я согласна, если ты сможешь надеть мою туфельку.
У многих защемило под ложечкой, если считать ее поджелудочной железой.
— Пусть кто-нибудь подаст ему диетической гречки, — сказала Ли — Лиговка, — сейчас он будет мерить мой сапог.
— Он тоже диетический? — спросил я.
— Как и гречка, — ответила она, и я не мог понять ее шутку юмора, пока она не выставила на стол большую — на литр — железную, в смазке, банищу, как было на ней написано, хотя не по-русски:
— Гречка с тушеной говядиной с добавлением небольшого количества вкусного мягкого, как масло, сала и лаврового листа с черным перцем.
— Про душистый там ничего не сказано? — спросил меня Маш, намекая, что сам читать не умеет, а так только, догадывается, что такое количество информации не уместится на этикетке, тем более, если ее нет.
— Я читал это раньше на такой же банке, пока война не кончилась и был еще в наличии лэнд лиз.
— Лэнд Лиз, как переводится? — спросила даже сама Ли, и сама же поинтересовалась:
— Страна Лис?
— Это не имя, чтобы писать его с большой буквы, — вступил в разговор и Машина, подумав, что тушенки не может быть всего одна банка, значит, ее будут когда-нибудь делить, и подписаться на это дело надо уже сейчас.
— Тебя, как звать, кстати? — спросила его Лиговка, — Маш, Машина или Машинист?
— Я не переношу два вопроса сразу с одном, — ответил Маш, понимая, что лучше пока не перебегать дорогу начальнику местного поселения Вану, пока он решил жениться на Лиговке, которую раньше считал засланной сюда шпионкой, чтобы следить за ним, за исключением одной неувязки:
— Утверждал, что она заслана не местными органами неизвестно каких дел, а еще немцами.
— На случай?
— На тот одиозный случай, мил херц, если война еще не совсем кончилась.
— Так бывает?
— В линейных уравнениях нет, но, начиная с пятой степени и выше — однозначно.
Я понял, они на полном серьезе считают, что немцы прорвали где-то нашу круговую оборону, и все — значит, здесь еще есть люди — находятся на строительстве, как минимум, противотанковых укреплений. Что больше танков? Нет, не самолеты, но это может быть, на самом деле:
— Бронепоезд!
Начали мерить сапог, и пока непонятно, почему один и тот же, и, о ужас!
— Он подошел именно тебе! — ахнула Ли.
— Что, сегодня рыбный день? — спросил я, не совсем догадываясь, чем здесь можно быть лучше других.
— Этот сапог она сняла с мертвого немца, прорвавшегося сюда во время войны на бронепоезде, — спокойно пояснил Ванов.
— И именно поэтому ты решил на ней жениться? — спросил, нет, не я, а Маш.
— Спасибо, что выручил! — хлопнул я его по коленке. — А то он уже навострился повесить на меня этот, найденный ей в захолустной тайге бронепоезд.
— Нет, нет, нет, — рявкнул, но довольно спокойно, как давно ожидавшего явления Ванов, — теперь тебе не удастся уйти далеко даже в этом сапоге, — он кивнул на второй сапог местной мадам Бовари, но она только покачала головой:
— Второго не было.
Я вынужден был обрадоваться и объявить:
— Один сапог — это не доказательство, что он мой.
— Почему?
— Второй мог не подойти.
— Так не бывает, этот подходит, а другой, как будто снят с покойника.
Более того, — разгорячился я, — она шпион!
— Почему не ты?
— Ей этот сапог подошел первой.
— Если я шпионка, зачем мне надевать его, и, более того, предлагать Машине, чтобы он его померил, пока ты сам, как дурак не напросился?
— Это логично, — ответил Ван.
— Пошли вы знаете, куда?
— Куда?
— В любом случае, пока не будет второго сапога, который мне подходит, как пришельцу с уже закончившейся для кого-то войны, а для меня до сих пор, нет, я буду здесь всё пить и есть, пока мне самому не надоест.
— Никаких Есть! — рявкнул Ван, и добавил: — Если не считать того, что ты знаешь, где находится второй сапог, а значит и:
— Сам склад этой тушенки, замаскированный на случай следующего вторжения.
— Хорошо, дайте мне отдельный бокс в вашей сараюшке, эту Лиговку, чтобы готовила то, что я найду повсеместно, и я даже согласен работать пока машинистом.
— Что это значит: пока?
— Пока не найдете второй сапог, который больше никому не подходит, кроме меня, — я посмотрел на Ли, — ей, и — возможно — Машинисту и вам, кстати, мистер Икс, — прямо показал я пальцем на Вана.
— Я?! — Но в создавшейся ситуации и он, и Маш побоялись мерить сапог, поверив — по наитию — что и им он может подойти.
— Да, друзья мои, — резюмировал я, — Ман, когда приедет, может всех вас ткнуть мордой в землю, а потом отравить туда, куда никто больше не хочет, гаркнув:
— А лагерь недалеко! чтобы его так сильно бояться!
Но оставшись один, в ожидании, когда придет Лиговка, задумался:
— Почему этот сапог подошел мне? — не подстава ли.
Хотя с другой стороны, были люди, которые его тоже надевали, например, Ли.
Было уже около часу ночи, когда я думал — уже почти во сне — что она, к счастью не придет в мою уже теперь отдельную комнату два на два с половиной метра — намного больше, чем могила, если считать на одного, а на двоих — как раз, чтобы отправиться в дальние края. Но она поскреблась, как будто просто так, как будто нечаянно проходившая мимо крыса.
— Хлеб на лавке, — сказал я негромко, чтобы другие крысы не услышали — молока, к сожалению, не осталось:
— Сам всё выпил? — и я понял: она ответила согласием.
— Что ты говоришь? — спросила она уже с верхних нар, после всего.
— Кем я буду на бронепоезде?
— Ась?
— Я кочегаром не буду.
— Поваром?
— Нет.
— Хочешь комиссаром?
— Русским или немецким?
— Ты уверена, что мы пойдем в тыл к немцам?
— Нет. И знаешь почему?
— Почему?
— Ты и так уже сюда приперся, а докладную мне о своей прошедшей жизни так и не составил.
— В любом случае я не могу взять тебя с собой.
— Почему?
— Ты не врач.
— Тебе нужен врач?
— Мне? Не обязательно, тебе нужен.
— Мне?
— Да.
— Зачем, ребенка принимать?
— Нет, так быстро не рождаются даже на краю света. Но, думаю, нужен.
— Но, наверное, не очень?
— Не буду тебя обнадеживать, но ты залезла — сама не зная того –по уши.
— По самые, ты думаешь?
— Зачем, спрашивается, тебе надо было лезь за этим сапогом в болото?
— Он был не в болоте.
— Где?
— Не скажу.
— Говори, я не буду смеяться.
— Я сняла его с покойника.
— Да ты что?!
— А что? В принципе, да, было страшно, но не больше, чем трахаться с тобой.
— Со мной, что, гонконгский гриб?
— Не знаю уж, что там было у него, но точно что-то не то.
— Ты в своем, так сказать, уме?!
— Я что-то не то сказала?
— Ты сама пропедалирова, что существовало что-то непохожее на местные грибы и ягоды, включая сюда и медведя.
— Ну, я тебе и говорю, что это был бронепоезд.
— Да? Про бронепоезд — впервые слышу.
— Не знала. Тогда, о чем с тобой разговаривать.
— Есть о чем, дай координаты — я один съезжу.
— Зачем?
— Посмотрю, правда или нет.
— Без меня ты его не найдешь.
— Если точно знать буду — найду.
— Я поезду с тобой.
— На чем?
— На чем и ты.
— Ты не удержишься на дрезине.
— Почему, ветер?
— Ты как попала туда?
— Первый раз?
— Естественно, — ответил я, пропустив мимо ушей, что мог быть и следующий.
И вышло:
— Пешком-м.
Ночью я встал, и пошел, не одеваясь полностью, чтобы не подумали:
— Надо привязать его к кровати в случае чего:
— Пусть трахается — посмотрим, сколько получится.
И, оглянувшись незаметно, понял: две увязались-таки посмотреть:
— Как это будет? — И:
— Я растерялся — честно.
И я пошел через рельсы куда нет — не глаза глядят, ибо было мало что видно, и:
— Заблудился!
Не звать же, на самом деле, медведя можно накликать. Он, хотя и не диверсант, но тоже поиграть любит. Накликать можно кое-что похуже. Хотел даже крикнуть для смеха негромко:
— Ну! Кто со мной в разведку, — и, так сказать, добавил: — Боем. — Но. видимо, слишком тихо — мало кто услышал, но кто-то, несмотря ни на что:
— Присутствовал:
— Если вам на бронепоезд — это туда, — и махнул лапой — хотя я понял, что это не медведь — туда! — но настолько тихо, что понять можно было только по немому шевелению губ — даже лицо и то:
— Не было обозначено.
Едва я вскочил на подножку и упал в кресло в первом попавшемся кабинете, как в дверь постучали:
— Чай, кофе, квас? — спросила довольно одиозная девушка, что я даже попросил ее не слушать краем уха, а повернуться ко мне лицом к лицу.
— Как, простите, в профиль?
— В фас.
— Так я уже, мил херц, в фасе, — и проскользнула в купе почти как змея подколодная. Но уж очень хороша была шаролесская.
Я ее съел, как апельсин при диабете. Заодно с зеленым яблоком, но тоже: красный бо-чок у него намечался довольно отчетливо. Что значит:
— Хорошо то всё новое, но — так получается — это было тоже самое, что забыл.
— Ты меня изнасиловал, как забытое старое, — мяукнула она, проваливая, и до такой степени не сдержался, что не стал спрашивать, когда она придет опять. — Что означало:
— Теперь припрется обязательно.
— Давай, — сказал я припершемуся от машиниста кочегару, — к мосту.
— К мосту? Он занят.
— Кем, белыми или красными?
— Белыми или красными, — повторил кочегар без знака вопроса, как человек всё понимающий, но сомневающийся, что поймут и его заодно.
— Да безразлично! — рявкнул я, — если мост занят — надо его взять!
— Может не обязательно пока?
— Почему?
— У нас недостаточно угля для паровоза, чтобы чирикать, как настоящий бронепоезд.
— Хорошо, выведи всех незанятых на сторожевой вахте на лесозаготовку.
— Вряд ли кто меня послушает, ибо там снег и такая холодища, что еще не одеты до такой степени.
— Снег? Откуда? Намедни, что ли, выпал, прямо в ноябре?
— Вопросов много, сэр, но сейчас лето, а оно похоже почему-то на зиму, я и пришел вас спросить: вы не знаете?
— Я должен всё знать?
— Ну, если вы командир этого бронепоезда, а нет, так шлепнут вас за даже не помин души.
— Хорошо, передай машинисту, что нам надо только проскочить несколько десятков километров, а там опять будет лето долгожданное вместе с мостом, однако — вот только не пойму — кем он занят, но то, что не нашими — это точно.
Я сам это сказал, но всё равно удивился, когда зимний пейзаж кончился, и, более того:
— Сам я стоял у кочерги этого паровоза, как его машинист.
— Да, скажи спасибо, что не ты кочегар, а я.
— Это так важно?
Тем не менее, удалось прийти к консенсусу, что командир этой летяги всё-таки я, но это означало, что уголь таки кончился и, значит:
— Выходи все, а не только те, кто ничем не занят на поверку среди деревьев и, почему-то, опять заснеженных.
Удивительно было то, что я никак не мог по-настоящему удивиться происходящему, — а:
— Почему?
Скорее всего, потому, что не мог найти тот вопрос, который мог произнести шокирующе:
— А это, что за крыса? — как она появилась.
— Ты мне не поможешь? — спросил, — а то валю лес, но почему в полном одиночестве — не понимаю.
— Они боятся идти на мост, — крякнула она сверху и только тогда я удивился, почему вижу ее только в профиль.
— Эй!
— Ты где?
— Очнись, я на дереве, — постучала по сучку своей двустволкой двенадцатого калибра, что бежать врассыпную не получится — шрапнель, как воздушный шарик будет только надуваться.
— Ты думаешь, они знают, что ты здесь, поэтому боятся?!
— Они принимают меня за — нет, не за медведицу того медведя, который здесь часто пробегает, — а:
— Почти за призрак замка Морриссвиль? — закончил за нее я.
— Да, но боятся не настолько, чтобы бежать без оглядки, а стреляют из ружей.
— Почему не попадают?
— Боятся подходить близко.
— Если ты местная баба Яга, не можешь ли ты как-то помочь мне напились и наколоть дров для моего бронепоезда, пока у меня еще есть силы?
— Могу.
— Что я должен для этого сделать — трахнуть тебя?
— Боюсь, ты не умеешь.
— Почему?
— И знаешь, почему? Я не немка.
— На самом деле, что ли, ведьма, или, как это в песне про весовую кору, которую Леший носил своей Ольчихе?
— Нет, нет, нет, — это совершенно антинаучно, ты всё равно не поймешь.
— Понял уже почти, но — жаль — это ты меня не узнала.
— Хорошо, трахни меня, но только один раз.
— В течении какого времени час, два, сутки?
— Пока за недорого.
И скоро объяснила, что меня обманули:
Глава 3
— Ты не с этой кочегарки, а с настоящего бронепоезда, который стоит на другой стороне этого пролива Лаперуза.
— Этого, но не такого далекого, как прошлый?
— Ничего не знаю про прошлый, но на этот ты возьмешь меня с собой?
— Несмотря даже на протесты того комсостава, который там будет?
— Когда ты его возьмешь с боем, там уже не будет комсостава — так только зеки-шмеки напополам с штрафбатом.
— Те, что были на Ле-Штрассе тоже там уже?
— Не знаю никакого Штрассе.
— Ну, Кот Штрассе, нет?
— Прости, но даже мне такой смехотворной ерунды никогда не снится.
Я посмотрел на нее — уже спрятавшуюся среди редких ветвей сосны, и добавил:
— Я тебе не верю.
— Могу сказать, веришь, — и:
— Слезла вниз, — предложив вместе построить мост на Ту Сторону.
Я оглянулся, почти все играли в карты, как будто здесь был Лас Вегас, и мы прибыли на турнир по покеру.
— Не переживай чрезмерно, — сказала она.
— Почему?
— Не все играют в покер, некоторые только в трынку.
— Тогда другой вопрос: на что?
— Не на одежду, как, авось, ты подумал.
— На ужин?
— На жизнь.
— Серьезно?!
— Да, некоторые должны быть принесены в жертву, как захваченные в плен немцы.
— Почему?
— Потому что к мосту на этом теплоходе не прорваться, а, значит, они должны вернуться назад только так, как это здесь и можно сделать.
— Как, простите, мэм, я не совсем понял?
— Покойниками.
— Почему?
— Это ты какой раз уже спрашиваешь, третий? Последний, запомни, что три здесь не просто так погулять вышло, а:
— Значение имеет.
Их переоденут в немцев и скажут, что так и было.
— Теперь понял: на поселении были не только русские, но и немцы в роли русских.
— Ты даже не удивлен, как это могло произойти?
— Может быть, немцы купили своё право выйти на Химию, или, что у них есть еще там? Но как?! Обещали, что передачи с сардельками пойдут теперь на имена русских, остающихся в лагере?
— Скорее всего.
— Ты тоже так думаешь?
— Ну, ты сказал — значит, я должна подчиниться, а не думать перед тем:
— Как они будут получать эти передачи: через посольство прямо, или опосредованно, через комендатуру.
— Получается, как сказал Лев Толстой:
— Я приказываю вам быть безмерно счастливым.
— Вы думаете, здесь так?
— Как?
— Будет людям счастье — счастье за все прошедшие века, так как:
— Ну, же ж мы уже намучались, не правда ли?
— Или было принято уже еще какое-то решение?
— Два вопроса — это уже не ответ — не правда ли?
— Не я это начал, миледи.
— Как хочешь, я тебе предложила перед походом — ты, нагло отказался, теперь вынуждена повторить еще раз: будешь?
— Естественно, мэм.
А что, будешь, так и не понял до конца, поэтому продолжал смотреть в даль, туда, где за шумящим проливом была еще одна земля, может быть, даже остров. Такой, как Новая Зеландия, набитый золотом на сорок процентов своего собственного веса.
Но что-то всё-таки получилось.
Мы с ней вдвоем начали строить мост через этот пролив Лаперуза, несмотря на то, что в виду была Картина Репина — нет, не Приплыли пока что еще — а:
— Так и не начиналась без меня колка напиленных мной дров для паровоза.
— Что они делают так самозабвенно?
— То, что ты им завещал, — ответила эта Ольчиха.
— Играть в карты?
— Сидеть неподвижно.
Я не стал еще более подробно с ней изъясняться, чтобы не набивалась за ней бегать во время рабочего времени. Хотя и вроде:
— Жопы почти нет, чем виляет — непонятно.
Хотя с другой стороны, если человек хоть когда-то мылся часто, то забыть это уже не может даже в лесу, несмотря на то, что:
— Даже без одежды на нее смотреть хоть и хочется, но как на Мону Лизу:
— Как она может дать, даже если захочет, находясь под пуленепробиваемым колпаком? — по крайней мере, не совсем понятно.
— Ты на расстоянии никогда не пробовала?
— Что? — чуть не сорвалась она в бушующие воды, как сама рыба-кит, но забывшая о своём умении плавать — до невозможности выплыть самостоятельно.
И тут же сорвалась на второй уже перекладине.
— Небось, небось, — закричал я от растерянности, что боюсь без посторонней помощи прыгать за ней.
Я сейчас подам тебе дерево.
— Ты мне или я тебе?
И побежал к возможному месту ее заноса течением, но оно повернуло в противоположную сторону.
— Я не знаю, что мне делать! — крикнул в надежде, что не услышит, и тогда удастся принять самостоятельное решение.
— Дранк нах остен!
— Вот ду ю сей?! Я ничего не слышу, тем более по-немецки!
— Ты чё орешь, как ненормальный?!
— Ты тоже не подарок, — ответил он, понимая, что она не понимает, так как кричит очень громко: не понимая этого абсолютно.
— Скорее всего, звуки над водой распространяются быстрее, чем обычно, — сказал он.
С другой стороны, что значит, он, если это я? Тоже что-то не однозначное.
— Я построю мост и спасу тебя на том берегу, когда ты уже станешь настоящей красавицей.
— Без ответа.
— Русалкой, я имел в виду, прости.
— Я хочу быть медведицей.
— Нет, чтобы я стал медведем, потому что не хочу.
— Могу тебе сообщить, что у тебя осталось только две секунды на размышления для решения вопроса о том, хочешь ли ты на самом деле, или так и будешь дальше стараться быть машинистом, но, увы, только в мечтах.
— Хорошо, живи там пока, я тебя найду.
— Ладно, но потом лучше и не проси, чтобы я из тебя сделала человека.
— Прости, последний вопрос можно?
— Нет, время уже близко к тому, чтобы кончиться.
— Ладно, тогда я ухожу не солоно хлебавши.
— Ты принимаешь меня, что ли, за медведя?
— Ты думал, кого, себя, что ли?
— Естественно.
— Почему?
— Потому что немцы — это медведи, а не русские, как распространенно нас заставляют мечтать, в надежде, однако, на ошибку.
— Или ты хочешь быть волком?
— Хорошо, я подумаю, но дают тебе минуту, чтобы сообщил — а то уже теряю разум из-за боязни утонуть — как мне причалить к берегу?
— Греби обеими руками в одну и ту же сторону, а ноги держи наоборот, не поднимай их слишком высоко, как будто тебе там медом намазано.
— Ладно! А то сбрось мне какое-нибудь дерево, хоть то, которое ты срубил, когда я на нем от тебя пряталась из-за того только лишь, чтобы на тебя не работать всю войну.
— Какую войну?
— Прости, поняла, но я не знала, что она уже кончилась.
И я попробовал найти брод, и нашел его, но она уже, к сожалению, скрылась из глаз:
— То ли утонула, то ли, наоборот — теперь уж быстро узнать не удастся.
На попутной дрезине я вернулся на место на своём Штрассе.
— Ты зачем пришел? — сразу спросила Лиговка, как будто я не с ней и хотел бежать за эту границу сломанного моста.
— Да ты что?!
— А что?
— Я с тобой никуда не поеду.
Я решил про себя:
— Надо проверить ее знание немецкого: есть — значит — не притворяется.
Хотя не исключено, что имеет врожденный чип предательства:
— Как назло сейчас еще может не знать, и даже букву Э:
— Р-р-р, — начнет так выговаривать, как будто только ворон и слышала в детстве, но именно потому, что сама была мур-мур-мурмур-ки: цап за что-нибудь хорошее, а потом будет перед всеми оправдываться:
— Мы не знали, что это так вкусно.
— Можно, я буду звать тебя Лара?
— Я тебе не лось, приученный на забой.
— Здесь есть лоси?
— Не видела, но должны, наверное, быть.
— Сегодня сколько супов?
— Всегда только один: щи.
— Не знал, что это тоже суп.
— В нем есть картошка.
— Мясо?
— Ты убил медведя?
— Руками, один на один?
— Ты будешь есть?
— Что-то слишком много вопросов.
— Хорошо, вон, я уже через щель вижу, идет Ванов, думаю, доверит тебе новый паровоз.
— Кто-то умер?
— Почему?
— Просто так паровозы не освобождаются.
— А, нет, его только что пригнали.
— Откуда?
— Прекрати спрашивать, я тебе сказала.
— Хорошо, буду знать, что его пригнали с ремонта.
— Нет. Между прочим, если с трех раз не угадаешь — его тебе не дадут.
— Спасибо за предупреждение, но ты меня уже сбила со спонтанного моцартовского вдохновения. Теперь я вынужден предположить, что Ман — умер.
— Хорошо, возможно, это тебе засчитают за правильный ответ.
— Заболел?
— Считай, что я этого не слышала.
— Всё равно отвечать после первого промаха надо Вану, а один промах ты уже сделал.
— Ладно, спасибо.
— Должен будешь.
— Что ты хочешь?
— Потом скажу.
— Всё равно я тебе скажу, пока не забыл правильный ответ.
— Я тебе сказала, слушать даже не буду, молчи, правильный ответ приходит только в решающий момент!
Как и следовало ожидать, Ванов вошел, а я, наоборот, вышел — можно сказать — из себя, так как не только забыл, что надо говорить, но и вообще забыл, что умею говорить, поэтому только пролаял:
— Не буду я читать тебе морили, а перехожу сразу к решающему поединку на паролях-пе.
И к моему ужасу, Ванов подтвердил:
— Военное положение на транспорте, а ты украл паровоз и более того, даже не знаешь, где он теперь.
И даже второе — картофельное пюре с шишкой, сделанной очень похоже на рыбу или мясо — не дали, даже не предложив, хотя, конечно, отказаться от такой вкусной подделки невозможно. Но всё равно спросил Ванова, который его ел:
— Из чего сделана шишка?
— Не могу сказать.
— Почему?
— Сам попробуешь.
— На Химии, или меня куда?
— Сразу на Зону, — не на шутку разозлившись прокукарекала Лиговка, не высовываясь из окна, как обычно, а только, прозвенев сковородками:
— Хоть бы трахнул, прежде чем уходить в тыл на личном, практически, бронепоезде.
Ван даже не понял, что это она сказала, и добавил:
— Возьми ее к себе поваром, на меня она всё равно не похожа, ибо не только знаю, что засланная, но верю: предаст при первом чп Ману.
— Я сегодня с ним не поеду, — прозвенело из окошка раздачи.
— Завтра заедешь, — посоветовал и Ван, — а то упрется, вообще трахать некого будет.
— Мне всё равно.
— Почему, стесняешься?
— Да.
— Почему?
— Боюсь узнают.
— Другая есть, что ли?
— Да.
— Здесь все к этому привыкли — больше одного вечера никто не переживает, что он или она уже не с ним. И знаешь почему? Очень верят, что жизнь всё равно уже кончена.
— У меня другой вариант приближения к страху.
— А именно?
— Я уже ездил за одним паровозом с одной Прохиндиадой.
— И?
— И? Ах, и! Ничего.
— Ни ее,, ни паровоза?
— Да, мистер, так точно, всё, что, казалось, уже нажито почти что посильным трудом — пропало безвозмездно.
— Здесь ты ошибаешься, у нас за такие вещи платят.
— Не кровью, надеюсь?
— Да, не кровью, и это жаль, но вот приедет Ман, разберется, и тогда, если не успеете отвалить куда-подальше — или женишься, или алименты будешь всю жизнь платить, но, увы, не своим детям.
— Так, какой выход? — уже полностью растерялся я.
— Я уже сказал, какой: получи бронепоезд и на мост.
— Надеюсь, этот мост находится где-то недалеко, а не как обычно.
— Не знаю, что у тебя бывает обычно, но ты прав, этот мост в Хер-Мании.
— Да вы что?!
— А что?
— Какой смысл его брать, не понимаю.
— Ты на столько в себе уверен, что даже вопрос не ставишь своей правоте.
— Так война-то уж кончилась.
— Из-за того, что в прошлом не взяли один немецкий мост через Эльбу, нам пришлось положить пятьсот тыщ при взятии Берлина.
— И теперь рожать, что ли, некому?
— Ты рассуждаешь почти естественно и совсем не позорно, но вот некоторые менетики обещали устроить нам в честь победы мартено-генез, — а.
— Ясно, а пока так и не получается, и не получается. Думаю, им надо было изобрести литейную машину, как Дудинцеву — тогда, авось, как и его роман, смогли продавать даже на экспорт.
— Что именно, я что-то не поняла? — высунулась из окошка эта Гудини местной кухни, потому что я пока так и не принял окончательного решения, что не с ней же ездил на местный необитаемый остров.
А с другой стороны: больше никого не было. Но как предупреждали в разное время Ляо Цзы и Сократ:
— Это еще не окончательное решение, ибо из будущего может быть видно:
— Еще пару тех, кого раньше еще не предполагалось даже в проекте.
— Пока не будем думать о плохом, — опять уронила алюминиевую шленку проказница за окном раздачи.
— Может быть, нам повезет, — сказал я.
— Здесь не игорный дом, чтобы делать ставки.
— Да пусть поставит, — сказал Ван, вынув из супа, брошенную ему кость, хотя и небольшого размера, что по Ляо и Сократу могло означать:
— Еще будут гости-то.
И вот это:
— Гости, — всегда неприятно режет слух.
— Пожалуй, полдник я возьму с собой, — сказал я, — ибо надо проверить, не отвернул ли кто пробку на бронепоезде.
— Проверь, проверь, не все ли яйца еще без тебя пожарили, — опять начала судачить Застенка.
— Небось, не твои, — успокоил Ванов, — у вас в дороге будут свои куры.
— Их можно есть?
— На обратном пути.
— Сказки! — почему-то рявкнул я.
— Он не верит, что обратный путь планируется, — даже попыталась высунуть голову через непомерное окошечко государыня рыбка.
— Ну-у, — сказал зачем-то Ван, — можно уйти в обратную сторону, если сюда нельзя.
— Ты зачем это сказал? — теперь уже точно она вылезла на поверхность, как рыба об лед. Но я ее успокоил, что если надо заморожу так, что будет у меня свежей до самой Хер-мании.
И она теперь уже вышла в дверь со словами:
— Каким ты был — таким ты и остался, — намекая, что именно с этой песней мы будем брать их мало приступные рубежи.
— Ты не поедешь, — сказал я мирно.
— В принципе, это можно обсудить, — сказал Ванов, попросив компоту из клюквы, который — он думал — не пил еще.
— Хватит, ты пил уже два раза, не меньше, — процедила она сквозь зубы, ожидая продолжения его атаки, но пока не соображая ее качественного состава, а так только:
— Если пил, то сколько и с чем, если почти абсолютный трезвенник?
Но для проверки себя на наличие памяти спросила:
— Тебе с чем, с крохоборством, или с воспоминанием.
— Ни то, ни другое, — ответил он, — просто с сахарным тростником.
— Ты идеалист, что ли? — присела она за его стол с двумя стаканами, сделанными из бывших алюминиевых кружек, так как ручки у них обломались течением их времени использования, как вообще почти ничем не ограниченного, если не считать воровства времени здесь наливания.
— Я не буду, — сказал он.
— Почему?
— Где моя новая обливная? — угрюмо спросил Ван.
— Я даже не знаю, что такие часто встречаются.
— Она была красивая темно-коричневая, — сказал Ван.
— С таким благородным отливом? — тоже нашла нужным уточнить эти приличия персиянка. Ибо просто так, просто по-русски, или даже по-немецки ответить не в состоянии.
И она услышала моё междометие, ибо сказала:
— И да, для тебя, если что, информация, я русский тоже знаю.
И пришлось педалировать:
— Как немецкий?
Но она не смутилась:
— Да.
И дело дошло до того, что она дала ему уже чем-то немного затемненный кусок сахара, а он пообещал оставить ей эту кружку, как свою собственную награду за:
— Нашу победу!
— Ты че орешь, он хорошо слышит, — одним ухом при этом кивнула на меня, — запомнит и если что выступит моим свидетелем, что эту кружку не я, — и опять на меня чем-то мигнула, — не он даже, а ты сам украл эту кружку у приезжавшего пред-предпоследний раз Мана, что даже у него чуть не было истерики, не укори я его пообещанием доклада — пусть и после этой дополнительной войны о его высокоразвитых частно и даже собственнических инстинктах, скрытых на проверке у Дозатора его годности к майорскому званию — пусть и в такой глуши, как эта. — И.
И даже я забыл: пил уже компот или только собирался запастись им для нескучного перехода в дальние дали.
Неожиданно вошел Ман, а Лизунья кухонных принадлежностей ему и ляпни, едва он с порога не снял ничего:
— Ты бы снял фуражечку-то, в достойном всеобщего внимания месте находишься.
— Почему на таких повышенных тонах? — просто ответил Ман после того как сел напротив Вана, всегда находящегося в бывшей фронтовой фуражке, которую — как шутили здесь некоторые местные медведицы и другие волчата — скорей всего, снял с убитого немца, который до этого снял ее с убитого им американского майора ихних экспедиционных войск. Почему некоторые — не прямо в глаза, конечно, преследовали Ванова кликухой:
— Интер-Вент, — не совсем понимая смысла этих двух слов вместе взятых.
Так только:
— Чем-то, а лучше, чем быстро напрягающийся из частных водных условий местный хотун, ибо драпа — и то не всегда хватало для его всегда готовности к семикратной эрекционности.
Иногда не встает уже после первой штыковой, а откуда — спрашивается — вода? Неужели до такой степени уже не страшно, что плевать приходится на внутреннюю часть ее околыша, а:
— До начала атаки в ее полном равноденствии размер был похож на адресованный старшиной:
— Во время атаки голова садится, а фуражка, наоборот, расширяется — так что — сойдутся, как раз.
Но иногда получалось почему-то наоборот, спросить старшину о причине никогда не получалось по двум причинам: или он всегда уехал за пополнением запаса — и не хотелось сразу верить, что людей, а не продуктов для их питания — и другая, любопытная:
— Велика была фуражка только тем, кто в этом бою пал так, что больше и не поднялся.
Поэтому часто просили:
— Мне поменьше, пожалуйста. — На что что старшина отвечал:
— Какая попадется — та и твои кусты.
— Насчет крестов там ничего не написано?
— Я не понял, что ты ответил? — сказал строго Ман.
— На моей коричневой кружке не было креста, — неожиданно забрыкался Ван, видимо, на что-то намекая, но только не на, чтобы увязаться вместе с нами.
— Не бойтесь, он с вами не поедет.
— Побежит? — невинного резюмировала полковница — лучше: пока что:
— Половница. — Хотя ходили слухи, что был у нее полковник, пока его еще не расстреляли.
— Ее сослали сюда за то, что полковник покончил с собой, не досидев своего пожизненного срока до конца.
— Тогда еще пожизненно не давали, — сказал Ман.
— Уже, — видоизменила его формулировку сама Гусятница.
— Вам не прожить и двадцать пять, — бесстрастно сказал Ман, и хотел забрать свою коричневую с благородным отливом кружку, но Ван остановил его руку:
— На вашей не было креста! — айкнул он.
— На моей не было?! — рявкнул майор, — было.
— Да?
— Да.
— На этой креста нет, между прочим, — сказал Ван и отпустил свою лапу на некоторое время.
Но Ман нашел или успел незаметно сделать крест на внутренней стороне кружки.
— Как будто так и было, — сказал он и плюнул на просвет между самой кружной и ее ручкой так, что чуть не попал в глаз небольшим количеством слюны, пахнущей трофейной виски, Вану. — Не лезь под микроскоп своей рылой в следующий раз.
— Это как виски у вас женского рода? — спросила назойливая Липка, или, уж забыл, как ее звать-то, Крышка от кастрюли из нержавейки, может.
В принципе они все такие: когда-то были крышками, а теперь все сломанные.
В принципе, так, — резюмировал Ман, — всем по кофе с трофейными пирожными, — и скажу новость, как тост.
— Пирожных нет, — сказала Лиговка.
— Где они?
— В резерве.
— Я разве не резюмировал, что это очень важный тост?
— Всё равно их нет.
— Где они?
— Вы уже это говорили.
— Хорошо, пока что не буду совсем портить вам настроение, позвоню своему Ветро-Праху, чтобы принес мои личные.
Этим Прахом оказался местный Стук, но он тоже сказал, что:
— Пирожных осталось немного.
— Сколько?
— Десять.
— А было?
— Двенадцать.
— Почему так мало?
— Я больше не видел. Наверно, медведь съел, когда последний раз приходил лапаться.
Тем не менее, оказалось, что пирожные есть в большом и даже достаточном количестве, но они уже прошли глубокую заморозку, поэтому могут быть выданы только тем, кто останется в живых после первой победной атаки бронепоезда — будь то, хоть бензоколонка, хоть водонапорная станция.
— Я даже останавливаться не буду, — сказал я, точнее, только хотел сказать, но меня перебила эта Лиговка:
— Он ничего не понимает в происходящем.
— Немой, что ли, это хорошо, — сказал Манов, но я всё равно захотел поучаствовать, чтобы потом не часто посылали, как только деталь каких-то машин.
— Что ты хотел ляпнуть? — мутировал ко мне Ман.
— Перед атакой или после потчевать бойцов моего отряда пирожными? — это первое, и второе:
