автордың кітабын онлайн тегін оқу  Необычайные путешествия Сатюрнена Фарандуля

Альбер Робида

 

 

 

Albert Robida
VOYAGES TRÈS EXTRAORDINAIRES DE SATURNIN FARANDOUL
DANS LES 5 OU 6 PARTIES DU MONDE ET DANS TOUS LES PAYS CONNUS ET MÊME INCONNUS DE M. JULES VERNE

 

Перевод с французского Льва Самуйлова

 

Серийное оформление Вадима Пожидаева

 

Оформление обложки Егора Саламашенко

 

Иллюстрации Альбера Робида

 

Робида А.

Необычайные путешествия Сатюрнена Фарандуля в 5 или 6 частей света и во все страны, известные и даже неизвестные гос­подину Жюлю Верну : роман / Альбер Робида ; пер. с фр. Л. Самуйлова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Мир приключений. Большие книги).

 

ISBN 978-5-389-29451-6

 

16+

 

Путешествия, плавания и полеты в пять или шесть частей света, встречи с капитаном Немо и Филеасом Фоггом, хитроумные изобретения и обыкновенная находчивость, недостижимые цели и неожиданная удача: «Необы­чайные путешествия Сатюрнена Фарандуля в 5 или 6 частей света и во все страны, известные и даже неизвестные господину Жюлю Верну» (1879) — это остроум­ная пародия на книги Жюля Верна и оригинальный образец «графического романа» последней трети XIX века.

Французский писатель и художник Альбер Робида (1848–1926) известен как автор иллюстрированных футурологических романов, в которых предсказал многие реалии не только XX, но и XXI века: от повседневной жизни (телевидения и дистанционных покупок) до техногенных катастроф.

Однако «Необычайные путешествия» — это книга о XIX веке, в которой преобладает не фантастика, а фантасмагория: происходящее настолько невероятно, что кажется одновременно смешным и страшным, удивительным и банальным, новым и знакомым с детства.

Робида считал Жюля Верна своим учителем, но не подражал ему слепо, а дополнил и переосмыслил старые сюжеты и даже предвосхитил некоторые находки писателей следующего века. Так, роман о Сатюрнене Фарандуле — искателе приключений, воспитанном обезьянами в далеких джунглях, был написан почти за сорок лет до знаменитых историй о Тарзане Э. Берроуза.

В этом издании воспроизводится полный комплект авторских иллюстраций к роману (455 рисунков).

 

© Л. С. Самуйлов, перевод, 2018, 2025

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа
«Азбука-Аттикус», 2025
Издательство Азбука®

Глава I

Как Сатюрнен Фарандуль, четырех месяцев и семи дней от роду, встал на путь приключений. — Приемная семья принимает его за неполноценную обезьяну

Это случилось у 10-й параллели северной широты и 150-го градуса западной долготы, неподалеку от островов Помоту, что в Полинезии, посреди столь щедрого на бури Тихого океана, который в тот день в еще большей мере не оправдывал своего названия!

Далеко на горизонте, со скоростью неизвестно сколько узлов, по беспокойному небу бежали черно-фиолетовые тучи. На неведомые в наших жалких европейских морях высоты поднимались волны; с ревом и завыванием они устремлялись одна за другой и одна на другую, словно штурмуя это разбушевавшееся небо, прорываемое ужасными смерчами, под весом которых самые высокие из волн с грохотом разбивались в водоворотах пены.

Отдельные фрагменты мачт, обшивные доски кораблей и бочки, всплывая то здесь, то там, указывали — увы! — на то, что злой гений бурь вернулся в свои глубокие пещеры с богатым уловом.

Среди обломков, однако же — то взлетая на гребень вала, то, напротив, исчезая во впадинах между чудовищными волнами, — раз за разом возникал один необычный предмет.

Предмет этот был всего-навсего люлькой — люлькой, содержавшей хорошо запеленатого и надежно закрепленного ребенка.

Дитя безмятежно спало, похоже не находя разницы между тем, как убаюкивает океан и его собственная кормилица.

* * *

Проходили часы... люлька, каким-то чудом так и не уйдя ко дну, по-прежнему раскачивалась на волнах.

Буря утихла, небо, постепенно проясняясь, уже позволяло различить длинную линию скал, возникающую на горизонте. Хрупкое суденышко, очевидно подхваченное течением, направлялось к неожиданному порту!

Мало-помалу все более и более различимым становился берег, где под скалами укрывались небольшие бухточки, в коих течение было уже совсем спокойным, но, чтобы добраться до них, нужно еще было преодолеть, не разбившись об оные, линию мадрепоровых рифов, на которых пенились водовороты волн.

Наконец люлька миновала их и, все так же сопровождаемая фрагментами мачт, поплыла к берегу; последняя волна забросила ее достаточно высоко на песок, оставив на мели, и... мальчуган, внезапно разбуженный этим резким прекращением движения, впервые закричал во все горло.

Вечерело; солнце, не появлявшееся на протяжении всего дня, наконец показалось и, завершая свой путь, вознамерилось протянуть длинные желтовато-оранжевые лучи к водам открытого моря.

Решив воспользоваться этим часом восхитительного покоя ­после бурного дня и немного размяться после вечерней трапезы, достопочтенное семейство обезьян вышло на променад и теперь прогуливалось по влажному пляжу, любуясь благолепием заката.

Казалось, им принадлежала вся природа; они выглядели спокойными, ничего не опасающимися хозяевами живописного ландшафта, где, словно в некой волшебной среде, распускаются все красоты тропической зоны, все те яркие цветы, прелестные растения, гигантские деревья и многие тысячи раз переплетенные между собой лиа­ны, что цветут под солнцем экватора!

Четыре небольшие обезьянки различных размеров резвились в траве, мимоходом повисали на ниспадающих лианах и гонялись друг за дружкой по кокосовым пальмам под покровительственным взором родителей, особ весьма степенных, которые выказывали свою радость по случаю возвращения хорошей погоды лишь тем, что покачивали с видом совершенного спокойствия колышущимися плюмажами своих мягких мест.

Мать, красивая обезьяна изящных пропорций и грациозных форм, держала на руках пятого отпрыска, которого она кормила грудью, вышагивая с простодушием и безмятежностью, достойными того, чтобы быть увековеченными резцом Праксителя.

Внезапно это спокойствие было нарушено!.. Отец, при виде лежащего на пляже предмета, сделал два или три кульбита через голову, что у обезьян этих отдаленных краев означает грандиознейшее изумление; мать, не выпуская младенца, а вслед за ней и все их детеныши также совершили с полдюжины оборотов и, почти испуганные, упали на все четыре конечности!

Дело в том, что замеченный обезьяной предмет шевелился и барахтался, отчаянно перебирая ручками и ножками, как это делают крабы, когда их, шутки ради, укладывают на спину.

То был наш недавний знакомый, потерпевший кораблекрушение, забавный мальчуган, который пробудился, оказавшись на твердой земле, и теперь выражал неведомо какие чувства.

Папа-орангутан, так как представленное нами читателям семейство было семейством орангутанов, осмотрительно обошел вызвавший тревогу предмет кругом, прежде чем позволить своим родным к нему приблизиться, затем, вероятно сочтя его не представляющим опасности, жес­том подозвал мать и, со смущенным видом почесывая нос, указал ей на люльку.

Что это могло быть за неизвестное животное, которого море выбросило таким образом на пес­чаный берег? Именно этим вопросом, похоже, задавалась вся семья, окружившая люльку, дабы держать совет. Крайне изумленные малыши вовсе ни о чем не думали, но пытались угадать по лицу родителей результат этих размышлений.

Наконец отец, приняв всевозможные меры предосторожности, чтобы не оказаться укушенным, осторожно вытащил продолжавшего жестикулировать потерпевшего кораблекрушение младенца из люльки за ногу и передал обезьяне; та смерила дитя долгим взглядом, определила рядом со своим младшеньким, сравнила, как следует поразмыслила и, многозначительно покачав головой, дала понять, что она находит эту новую расу обезьян значительно уступающей в красоте форм семейству орангутанов.

Потерпевший кораблекрушение младенец орал не переставая, несмотря на заигрывания молодых обезьян, которые, уже совершенно успокоившись, судя по всему, были не прочь познакомиться поближе с этим новым товарищем.

Обезьяна поняла причину этих криков; передав своего грудного ребенка отцу, она взяла малыша на руки и в славном порыве материнской доброты щедро позволила ему пососать грудь.

Какая то была радость для несчастного мальчугана! Столько часов он скитался без пищи по высоким волнам — и вот наконец смог насытиться!

Он сосал молоко до тех пор, пока, абсолютно умиротворенный, не уснул на груди своей странной кормилицы.

За это время маленькие обезьянки перерыли всю люльку, чтобы убедиться, что в ней не содержится второй экземпляр этого необычного существа.

Они обнаружили лишь какой-то мешочек, перехваченный кожаной тесьмой; сначала этот мешочек их чрезвычайно заинтриговал, но, когда старшая из обезьянок вытащила из него некую бумагу, они и вовсе пришли в безграничное недоумение.

Несколько минут они тщетно крутили этот лист бумаги в руках, а затем в отчаянии передали отцу, который также после тщательного, с четверть часа, его изучения, похоже, ничего не понял в странных знаках, коими он был покрыт.

Все, однако же, обстояло очень просто: скажем лишь, что найденный в люльке мешок представлял собой обычный кисет, вероят­но отцовский, который, перед тем как утонуть, несчастные родители доверили вместе с младенцем случайностям бури.

Что до покрытого знаками листа бумаги, столь глубоко заинтри­говавшего наивных орангутанов, то он проливал свет на гражданское состояние потерпевшего кораблекрушение младенца, так как то было всего-навсего его свидетельство о рождении, составленное в правильной и надлежащей форме.

Младенец был мальчиком и звался Фортюне-Грасьё-Сатюрнен Фарандуль!

Вследствие того что имена родителей и свидетелей бесполезны для нашего рассказа, мы их спокойно опустим, но должны заметить, что из данного документа следовало также:

1) что Сатюрнен Фарандуль являлся гражданином Франции;

2) что ему было всего лишь четыре месяца и семь дней от роду.

Как видим, в своей карьере потерпевшего кораблекрушение он дебютировал в весьма юном возрасте!

По зрелом размышлении папа-орангутан, судя по всему, принял в отношении найденного малыша важное решение; он сделал многозначительный жест, означавший: «Пятеро или шестеро — невелика разница», и поднялся на ноги.

Ребенок был усыновлен; увеличившееся таким образом семейство направилось к своему жилищу.

Ночь выдалась тихой и безмятежной. Луна в тропическом лесу освещала спокойный сон нашего героя в лоне приемной семьи.

Солнце, поднявшись, обнаружило Фарандуля совершенно уже приспособившимся к своему новому гражданскому состоянию, а его приемных родителей — вполне довольными своей находкой.

В хворостяной хижине, покрытой срезанными листьями бананового дерева, славная обезьяна наблюдала за тем, как ее младенец задорно предается пиршеству, предложенному его устам благодетельной природой.

Помимо небольших обезьянок, с виду живо интересовавшихся этим новым компаньоном, в хижину набилась целая толпа взрослых, в которой преобладали орангутаны женского пола.

Сколько удивления на всех лицах! С каким любопытством собравшиеся следили за малейшими движениями Фарандуля! Молодые обезьяны сначала даже норовили в испуге отпрянуть, когда приемная мать в шутку подносила малыша им прямо к лицу, но вскоре приветливость Фарандуля завоевала все сердца, и присутствовавшие принялись наперебой нежить его и лелеять.

Хижина не пустела ни на минуту; обезьяны обоих полов прибывали из соседних лесов, принося младенцу фрукты и кокосовые орехи, которые тот отталкивал ручками и ножками, дабы снова припасть к квазиматеринской груди.

Снаружи, в кругу стариков-орангутанов с седыми бородами, приемный отец Фарандуля рассказывал о своей находке. Возможно, он давал показания властям, и во всех случаях — что было видно по их доброжелательным жестам — эти почтенные старики одобряли его поведение и, похоже, единодушно его хвалили.

Мало-помалу смятение, вызванное появлением младенца, улеглось, и жизнь снова пошла обычным ходом.

Будь Фарандуль чуть старше, возможно, он пришел бы в восторг от того патриархального существования, какое вели обезьяны. И действительно, счастливые популяции этого блаженного острова, затерянного на бескрайних просторах Тихого океана, вдали от обычных морских путей, все еще жили в золотом веке! Остров был чрезвычайно плодородным, все фрукты Земли произрастали здесь в изобилии и, ес­тественно, совершенно не нуждаясь в окультуривании; никакие опасные хищники не наводняли леса, в которых в полной безопасности обитали самые безобидные виды.

Обезьяний род стоял на самом верху лестницы существ и доминировал благодаря своей смышлености над всей живой природой острова; человек был здесь неизвестен и потому не угнетал эту самую природу своим варварством или извращенностью, подобно тому как он испортил множество видов падших и предающихся различным низостям обезьян, которым предстоит вечно влачить жалкое существование в местах обитания людей, если только какой-ни­будь гениальной обезьяне не удастся в один прекрасный день вновь обратить их к чистой жизни древних времен в недоступной человеку глуши.

Эти обезьяны представляли собой переходный вид между орангутанами и понго; объединенные в трибы, они счастливо жили в своеобразных деревнях, состоявших примерно из пятидесяти хворостяных хижин каждая.

Каждое семейство пользовалось полнейшей свободой в частной жизни, а что до проблем общего характера, то ими, судя по всему, занимались старейшины, довольно часто собиравшиеся на совет под сенью гигантского эвкалипта, в листве которого, не принимая участия в дискуссии, резвилась молодежь.

Следует сказать, что все были преисполнены уважения к этим достопочтенным прародителям и что никогда проворные молодые обезьяны не позволяли себе прыгать им на спину или дергать их мимоходом за хвост без предварительного на то разрешения.

Фарандуль вот уже с год как находился в семье.

Он охотно катался по траве со своими молочными братьями, регулярно играл с ними во все милые игры молодых обезьян, но, к величайшему изумлению своих родителей, так еще и не овладел в совершенстве искусством прыжков и решительно отказывался взбираться на кокосовые пальмы.

Такая робость у мальчугана полутора лет от роду чрезвычайно беспокоила славных обезьян. Тщетно братья пытались показать ему пример, совершая самые отважные восхождения и делая самые воздушные кульбиты, — Фарандуль подобной гимнастикой не интересовался.

Он вырос и быстро превратился в крепкого и выносливого паренька, но вместе с тем усилилось и беспокойство его родителей. Оно стало настоящей печалью, едва они поняли, что он решительно за ними не поспевает, когда во время вылазок на природу все семейство, ища развлечений, принималось лазать по деревьям и заниматься веселой эквилибристикой среди кокосовых пальм, этих приятных качелей, дарованных самой природой.

Братья Фарандуля устраивали ему всевозможные проказы и скрывались в листве деревьев лишь затем, чтобы побудить его подняться туда вслед за ними, но он оставался внизу, совершенно опечаленный и удивленный своей неспособностью подражать им.

Славная кормилица Фарандуля, любившая его не меньше, чем других своих детенышей (а возможно, даже и больше, так как он, бесспорно, был из них самым слабым), не знала, что и делать, дабы развить в нем качества профессионального гимнаста, которые, как она полагала, должны были наличествовать у него в той же мере, что и у всех обезьян.

То, зацепившись хвостом за нижние ветки какого-нибудь дерева, она начинала раскачиваться, призывая Сатюрнена укоризненными криками; то делала тысячи кульбитов, прохаживалась на руках, забрасывала его себе на спину и вместе с ним взбиралась на дерево; но в первом случае Сатюрнен Фарандуль оставался на земле, словно вовсе не слыша ее призывов, а во втором в испуге цеплялся за шерсть матери и ни за что не желал ее, эту шерсть, отпустить. Как тут не взволноваться славным орангутанам!

Вскоре эта их озабоченность переросла в ежеминутную тревогу. Фарандуль рос, не становясь более ловким. Его приемный отец, который со дня находки сделался одной из самых уважаемых обезь­ян острова, часто беседовал со старейшинами, почтенными орангутанами, которые, как мы говорили, собирались под большим деревенским эвкалиптом. Было очевидно, что темой этих разговоров является Сатюрнен Фарандуль.

Нередко некоторые из этих обезьян приводили его на собрания, гладили по голове, внимательно рассматривали, просили пройтись, пробежаться, советовались между собой, чесали свои носы и качали головой, судя по всему, ничего не понимая в данной ситуации.

В один из дней Фарандуль с удивлением увидел, что его отец возвращается после довольно долгой прогулки с очень старой обезь­яной, прежде пареньком никогда не виданной. Обезьяна эта была дряхлая, морщинистая, местами плешивая; длинная белая борода обрамляла ее величественное чело, смешиваясь затем с также уже заметно поседевшей шерстью.

Этот старец, вероятно давно уже разменявший вторую сотню лет, явился из отдаленной части острова, куда приемный отец ходил проконсультироваться с ним. Очевидно, он пользовался репутацией величайшего мудреца, так как тут же сбежавшиеся из окрестных деревень орангутаны принялись всячески оказывать дряблому старцу почтение и все как один пытались помочь ему доковылять до места назначения, в то время как обезьяны издали показывали его своему потомству.

Встреченный старейшинами у входа в деревню старик-орангутан уселся под эвкалиптом, посреди огромного стечения уже знакомых Фарандулю обезьян.

Судя по всему, именно Сатюрнен Фарандуль являлся, наряду со старцем, предметом всеобщего внимания, так как приемный отец разыскал его среди катавшейся по траве малышни, дабы отвести к мудрецу.

Последний долго рассматривал паренька со всех сторон, усадил себе на колени, затем снова поставил на ноги и поочередно проверил все сочленения рук и ног.

Все они функционировали наилучшим образом, что, похоже, удивило старика-орангутана, так как он повторил свою проверку с тем же результатом, после чего погрузился в долгое раздумье, из которого вышел лишь для того, чтобы возобновить осмотр.

Спустя минуту-другую он хлопнул себя ладонью по лбу — с таким видом, будто только что мысленно произнес триумфальное: «Эврика!», — подозвал к себе одного из братьев Фарандуля, поставил его и Сатюрнена рядом друг с другом, спиной к собранию, и указал на то, что зад маленькой обезьянки располагает восхитительным хвостовым придатком, сверкающим плюмажем, столь необходимым для воздушной гимнастики, пятой рукой, которой дивная природа щедро наделила этот вид, тогда как бедняга Фарандуль мог предъявить лишь самую малюсенькую ее видимость.

Тут уж все воздели руки к небу; сидевшие подальше (и потому ничего не видевшие) поступили так же и шумно приблизились, дабы узнать причину этих выразительных жестов.

Почтенные старейшины трибы восстановили надлежащий порядок, поспорили немного, изумленно размахивая руками, после чего все обезьяны продефилировали процессией позади маленького Фарандуля, останавливаясь один за другим рядом с мальчуганом, дабы осмотреть его внимательно и убедиться в фатальном упущении природы.

Некоторые делились между собой наблюдениями и, похоже, задавались вопросом, не поправимо ли дело, на что старая седая обезь­яна отвечала, что даже малейшая надежда не может основываться на самой незначительной вероятности.

Тем не менее по приказу, который она отдала по новом размышлении, некоторые обезьяны направились к скалам, пока все прочие с нетерпением ожидали. По прошествии нескольких минут посланники вернулись с пучком трав, которые затем вместе с крупными улитками и слизнями, были измельчены между двумя камнями.

Одна весьма ловкая обезьяна изготовила из всего этого компресс и живо наложила на отсутствующую часть удивленного Фарандуля. Несмотря на его гневные крики, компресс как следует закрепили, дабы бедный малыш, с коим обошлись столь жестоко, не испытывал от его ношения неприятных ощущений.

Достопочтенной обезьяне принесли легкое угощение, но та согласилась принять лишь с полдюжины кокосовых орехов. Передох­нув часок под эвкалиптом (за это время ему пришлось дать еще кое-какие советы родителям мучившихся от прорезывания зубов малышей), старый орангутан вместе с приемным отцом Фарандуля двинулся в обратный путь.

Все разошлись, вернувшись к своим обычным занятиям.

Лишь тогда, впервые за долгие часы, Фарандуль нашел уединение и принялся прогуливаться по песчаному берегу — все так же в компрессе, причинявшем пареньку ощутимую боль.

Вследствие того что назначенное лекарство не принесло сколь-либо заметных изменений, уже через неделю менять компрессы перестали. Несчастная обезьяна, приемная мать Сатюрнена Фарандуля, какое-то время пыталась тайком втирать ему мазь, преподнесенную знакомыми кумушками, но и это лечебное средство помогло не больше.

Бежали месяцы и сезоны, но неполноценность Сатюрнена Фарандуля лишь усиливалась! Это, однако же, был высокий и сильный парень, хорошо сложенный, ловкий, проворный, умелый во всех физических упражнениях, такой, который без труда бы разобрался с четырьмя самыми крепкими мальчуганами его возраста, но рядом с его молочными братьями эти преимущества исчезали, и Фарандуль вынужден был признавать себя побежденным.

Иногда братья, спрятавшись в листве деревьев, подстерегали его во время прогулок, и в тот момент, когда бедняга Сатюрнен Фарандуль проходил, посасывая сахарный тростник и не думая ни о чем дурном, игривая ватага составляла цепь, самый сильный цеплялся хвостом за какую-нибудь высокую ветку, остальные повисали на нем, и последний неожиданно подхватывал Фарандуля под мышки и поднимал вместе с собой. Затем его подбрасывали в воздух (не обращая особого внимания на пинки, которые он раздавал направо и налево) до тех пор, пока вся шайка не решала наконец упасть в траву.

Мало-помалу эти шутки закончились сами собой.

С годами его братья-орангутаны поняли, что не слишком-то великодушно злоупотреблять своим физическим преимуществом, постоянно напоминая младшенькому о его неполноценности, и даже напротив, теперь, прибегая к всевозможным предосторожностям и оказывая братские знаки внимания, они старались заставить его забыть о ней напрочь.

Но было уже слишком поздно! Не по годам смышленый, Фарандуль понял причину этой внезапной обходительности и оттого испытал еще большее унижение.

Впрочем, он и сам прекрасно видел, что вся триба смотрит на него со снисходительным состраданием. Во всех обращенных на него взглядах отчетливо читалось нежное сочувствие. Славная обезьяна, приемная мать, любила его с тем большей нежностью, что полагала обреченным влачить существование несчастное и, быть может, одинокое!

Размышляя о будущем, она всерьез опасалась за грядущее устройство им своей личной жизни. Удастся ли ему когда-нибудь жениться? Как примут его молодые деревенские обезьяны, когда он начнет о них думать?

Ох, если бы его сердце могло говорить!.. Что, если его возлюб­ленная откажется выйти за него, а потом когда-нибудь он увидит ее в объятиях другого? Как он перенесет такие страдания?.. Ах, сколько печалей ждет его в будущем!.. А возможно, и драм!..

Все эти мысли омрачали жизнь родителям Сатюрнена Фарандуля.

Но подобные опасения рождались не только в мозгу славных обезьян — терзался ими и сам Фарандуль.

Сатюрнен прекрасно осознавал, сколь сильно он отличается от своих братьев или других молодых обезьян трибы. Тщетно он вертел шеей, пытаясь рассмотреть себя сзади, или разглядывал свое отражение в чистой воде источников — он ничего не замечал. Ничего такого, что могло зародить в нем хотя бы слабую надежду на то, что когда-нибудь и у него появится такой же хвост трубой, какие были у тех, кого он полагал своими родными братьями. В конце концов бедный Сатюрнен Фарандуль счел себя увечным калекой и с этого самого дня помышлял лишь о том, как бы бежать, покинуть родину, дабы скрыть свою боль и унижение вдали от тех, кто был дорог его сердцу.

Долгими неделями и месяцами он бродил по берегу, смутно надеясь найти способ претворить свой план в жизнь. Наконец как-то утром, после урагана, он обнаружил на пляже большую кокосовую пальму, вырванную с корнем, — способ был найден! Спустя сутки, ни свет ни заря, обняв добрых и нежных приемных родителей, столько лет относившихся к нему как к родному сыну, Сатюрнен Фарандуль вместе с пятью братьями направился к берегу, где лежала пальма.

Он попросил их, вроде как забавы ради, спустить дерево на воду; когда дело было сделано, Фарандуль, решившись, нежно, но быстро обнял братьев и прыгнул на удалявшуюся от берега кокосовую пальму.

Пятеро братьев издали пять воплей испуга и в отчаянии вскинули вверх пять пар рук! Он был уже слишком далеко, бедные обезь­янки это понимали; пока они метались словно обезумевшие по берегу, на их крики сбежались другие орангутаны. Фарандуль, глубоко тронутый их горем, узнал родителей; зарыдав, он отвернулся лицом к открытому морю и с помощью ветки ловко провел коко­совую пальму через рифы, избежав кораблекрушения. Крики несчастных обезьян уже едва были слышны; поднявшийся бриз дул в листву дерева, унося его все дальше и дальше.

Спустя несколько часов Обезьяний остров исчез из виду и пальма оказалась посреди Тихого океана.

Сатюрнен Фарандуль, спокойно сидевший на перекрестье двух веток, был счастлив: в нем просыпались инстинкты мореплавателя! Его запасы состояли из нескольких десятков кокосовых орехов, все еще висевших на дереве, и солнце метало лучи на его совершенно голую спину; проведя всю жизнь среди обезьян, сам себя полагая обезьяной, он и не мог знать, что такое одежда.

На шее у него — со дня прибытия на остров — болтался кисет, в котором находилось его свидетельство о рождении; приемные родители, уж и не знаю зачем, повесили этот мешочек малышу на шею, и Фарандуль так и носил его с тех пор, не снимая.

Глава II

Мы знакомимся с «Прекрасной Леокадией». — Общество «Бора-Бора и Ко», пиратствующее в Зондских морях. — Шрапнельный кабан

— Капитан Ластик, видите эту точку на юго-юго-востоке?

— Онфлёрские [1] громы! Да именно на нее-то, старший помощник Мандибюль, я и смотрю вот уже с четверть часа в мою подзорную чушку!

— И что вы о ней думаете?

— Да разразит меня онфлёрская молния, старший помощник Мандибюль, если это не обломок какого-то потерпевшего кораблекрушение судна!

— Но там что-то шевелится, капитан Ластик!

— Онфлёрские громы! Да это же дерево, старший помощник Мандибюль, и на нем кто-то есть!

Этот короткий диалог произошел на полуюте «Прекрасной Лео­кадии», чудесной трехмачтовой шхуны из Гавра, между капитаном и старпомом этого судна. «Прекрасная Леокадия» доставила груз фортепияно, платьев и конфекций для молодых мисс Окленда, крупнейшего города английской колонии Новая Зеландия, и теперь на всех парусах летела в свой порт приписки с грузом новозеландских шкур.

Капитан Ластик быстро принимал решения; две минуты спустя, передав зрительную трубу старшему помощнику Мандибюлю, он приказал лечь в дрейф, и к косовой пальме нашего героя Сатюрнена Фарандуля направилась весельная шлюпка.

При виде корабля, который издали он принял за ужасающего монстра, у Сатюрнена округлились глаза, тем не менее он даже не попытался удариться в бегство, решив дождаться развития событий. Шлюпка подошла к нему уже через полчаса; облик находившихся в ней людей поверг Фарандуля в ступор. Они имели лишь весьма отдаленное сходство с обезьянами его острова, и их лица от­нюдь не носили отпечаток тех же моральных качеств. Сатюрнен встревожился, но стоически встретил этих новых для него обезьян с широкой улыбкой.

— Как ты здесь оказался, разрази тебя онфлёрский гром? — вопросил сидевший в лодке старший помощник Мандибюль, который полагал необходимым для поддержания своего авторитета использовать излюбленные бранные словечки капитана, когда командовал вместо него. Сатюрнен никогда не слышал человеческого голоса, а посему ничего из этих аккордов не понял и нашел их менее гармоничными, нежели возгласы обезьян своего семейства.

— Ты что, глухой? — переспросил старший помощник.

Сатюрнен снова не ответил, но, приняв реплику за приглашение, перескочил в шлюпку в один большой прыжок, несказанно удививший матросов.

Лодка переменила галс и взяла курс на корабль. Других вопросов старший помощник юному Сатюрнену не задавал, — в конце концов, то было дело капитана.

На «Прекрасной Леокадии» все взгляды были устремлены на шлюпку; капитан Ластик не отрывался от подзорной трубы до тех пор, пока лодка не оказалась в паре кабельтовых от судна.

По знаку старшего помощника Сатюрнен — опять же, в один скачок — первым забрался на палубу, едва не сбив с ног не ожидавшего от него подобной ловкости капитана.

— Онфлёрские громы! Ах ты, свинка морская!.. Вижу, вежливость тебе неведома! Да я — капитан Ластик!

Мальчуган в ответ лишь улыбнулся. Его уже окружили матросы, и старший помощник Мандибюль поведал капитану, что не смог вытащить из потерпевшего кораблекрушение паренька ни единого слова. Охваченный глубочайшим оцепенением, Сатюрнен таращил глаза. Внезапно он подскочил к капитану и обошел того кругом; затем то же самое проделал со старшим помощником, потом — с каждым из членов судовой команды. Один из матросов находился на рангоуте; Сатюрнен без малейших колебаний ухватился за канат и в мгновение ока забрался на фор-марсель фок-мачты. Марсовой взирал на него сверху и ничего не мог понять в этом стремительном подъ­еме совершенно голого парень­ка. Сатюрнен обошел его кругом, как до этого всех прочих, громко вскрикнул и проворно спустился на палубу. «О радость! О счастье! — думал он. — Этот новый вид обезь­ян имеет почти такое же сложение, как и я сам! Вот и пришел конец моим унижениям, моему позору!» Вне себя от радости, Сатюрнен сделал несколько кругов по палубе, то и де­ло совершая кульбиты и иные прыжки; последний он проделал прямо перед ошеломленными матросами, приземлившись на ноги рядом с капитаном, вокруг которого — для пущей уверенности! — покрутился еще немного.

— Это еще что такое, разрази меня онфлёрская молния! — вскричал капитан.

Сатюрнен, пребывая на седьмом небе от счастья, разумеется, ничего не отвечал.

— Ну так как, онфлёрские громы, — продолжал капитан, — скажешь ты нам, кто ты такой?

— Возможно, эта морская свинка не понимает по-французски, — заметил старший помощник.

— Попробуем по-английски, — сказал капитан, беря Сатюрнена за руку.

— What is your name?..

Никакого ответа.

— Was ist ihre name?..

— Siete Italiano?..

— Habla usted Espanol?..

— He хочешь отвечать — ну и ладно!.. Вот только тогда мотай отсюда, и да разразит тебя онфлёрская молния! — выругался капитан, исчерпав весь свой лингвистический запас. — Не с луны же ты свалился?..

Сатюрнен Фарандуль пытался понять все эти новые для него звуки, но, насколько ему помнилось, человеческий голос никогда не доносился до его ушей — обезьяний язык был единственным, который он понимал.

— Смотрите-ка, капитан, — вмешался старший помощник. — У него на шее какой-то кисет...

Капитан, до сих пор не обращавший на кисет внимания, снял мешочек с шеи мальчугана.

— У него здесь с собой документы, — сказал он. — Посмотрим, что они нам скажут... Ага! Он — француз, родом из Бордо.

Капитан остановился.

— Миллиард онфлёрских громов! — воскликнул он, хватая паренька за руку. — Тебя зовут Сатюрнен Фарандуль, мой мальчик, и ты сын бедняги Барнабе Фарандуля, который был, как и я, капитаном и лет десять тому назад сгинул где-то в этих морях!

— Быть того не может! — изумился старший помощник.

— Да посмотрите сами, Мандибюль: вот свидетельство о рождении этой морской свинки, сейчас ей одиннадцать с половиной лет.

— Я бы ей дал все пятнадцать, капитан.

— Я бы тоже; видно, она не страдала от отсутствия корма, разрази меня онфлёрская молния! Из этого пацаненка выйдет отличный марсовой!.. Я усыновляю тебя, мой мальчик!

И Сатюрнен Фарандуль — а нам теперь известен его точный возраст — вошел в новую фазу своей жизни.

Как ему удалось при помощи живой и выразительной пантомимы рассказать капитану Ластику свою историю, мы объяснить не в силах; однако же это случилось, и вскоре капитан уже был в курсе мельчайших деталей сей восхитительной жизни, омраченной для бедняги Фарандуля разве что констатацией унизительной неполноценности.

На борту «Прекрасной Леокадии» обнаружилось несколько книг. В одном из рассказов об океанийских путешествиях некоторые гравюры представляли обезьян, которых Фарандуль, когда ему их показали, покрыл нежными поцелуями.

— Пóлно, мой мальчик, будь мужчиной! Позднее как-нибудь мы еще с ними повидаемся, разрази меня онфлёрская молния!

Тут славный капитан вырезал обезьянок и собственноручно наклеил на стену в выделенной Фарандулю небольшой каюте, располагавшейся неподалеку от его собственной. Так наш герой по­лучил возможность постоянно иметь перед глазами изображения родственников, которые на их песчаном берегу, возможно, все еще оплакивали несчастного беглеца.

К одежде цивилизованных людей Фарандуль привыкал долго и мучительно. В первые дни, когда он надевал куртку вместо брюк и брюки вместо куртки, его костюм был далек от элегантности; тем не менее, желая во что бы то ни стало понравиться капитану Лас­тику, вскоре он все же научился придавать себе вполне презентабельный вид.

Вследствие же того, что на борту находились матросы всех национальностей, он быстро преуспел и в изучении языков. Фарандуль одновременно выучил французский, английский, испанский, малайский и китайский, а также кельтское наречие, на котором говорят в Бретани.

Капитан Ластик не переставал расхваливать новичка старшему помощнику Мандибюлю:

— Онфлёрские громы, Мандибюль! Какой марсовой!.. Наша морская свинка превратилась в очаровательного юношу! Да он в два счета спускается с перекладин бом-брамселя до грот-брамселя, давая десять очков вперед самому сноровистому марсовому торгового флота! За этого парня, Мандибюль, мне определенно не будет стыдно!

И действительно, если на Обезьяньем острове Фарандуль вынужден был пасовать перед ловкостью своих молочных братьев, то на борту «Прекрасной Леокадии», напротив, проявилось его полное превосходство над матросами. Никто не мог сравниться с ним в безрассудных кульбитах, которые он исполнял на марселях.

Мачты напоминали ему родные или почти родные кокосовые пальмы, и величайшим счастьем для него было пораскачиваться в легкий бриз на клотике грот-мачты.

Тот, кто увидел бы Сатюрнена Фарандуля через пять лет после этих событий, не узнал бы воспитанника обезьян в молодом человеке с изящными усами, умным лицом и энергичными жестами, который прогуливался по полуюту «Прекрасной Леокадии» в компании слегка уже постаревших капитана Ластика и старшего помощника Мандибюля.

О блага воспитания! Цивилизация превратила некогда бездарную обезьяну в превосходного человека! Конечно, изредка Сатюрнен еще вспоминал с некоторым умилением свою приемную семью, но теперь все его мысли занимали судоходство и торговля.

Вот уже пять лет как он путешествовал с «Прекрасной Леокадией», доставлявшей стенные и настольные часы, кожаные перчатки и кринолины на Сандвичевы острова, шампанское и зонтики от солнца — в Индию, обувь, галантерею и парфюмерию — в Чили, возвращавшейся с кампешем для виноделов из Бордо, грузами тикового, палисандрового, эбенового дерева и т. п. Он, который в ранней молодости полагал мир ограниченным горизонтами своего острова с обезьянами в качестве всего человечества, находил теперь не очень большой всю вселенную.

Он уже избороздил моря пяти частей земного шара, побывал на всех континентах, посетил множество островов, но капитан Ластик все никак не мог на него нарадоваться. Фарандуль ни разу еще не доставлял ему даже малейшего огорчения. Конечно, однажды ему пришлось вызволять юношу из ливерпульской тюрьмы, куда того завела минутная забывчивость, но этот мелкий проступок, напротив, лишь грел капитану сердце; все произошло в ливерпульском музее естествознания, где Сатюрнен Фарандуль при виде чучела обезьяны не смог сдержать своей боли и негодования. Он набросился на испуганных смотрителей с такой яростью, что, прежде чем их вырвали из его рук, уже успел их порядком поколотить.

В настоящее время «Прекрасная Леокадия», идущая из Сайгона с грузом для Нового Южного Уэльса, находилась у входа в Целебесское море, неподалеку от островов архипелага Сулу. Капитан Ластик выглядел совершенно спокойным. Ничто не предвещало угрозы со стороны стихии; лазурное небо и безмятежное море обещали успешное плавание. Поговаривали, что в этих краях полно пиратов, но капитан Ластик, никогда с ними не встречавшийся, не верил ни единому слову из этих историй о морских разбойниках.

— Пираты, разрази их онфлёрские громы! Да последнего из них вздернули лет пятьдесят назад! И потом, если они еще и остались, Мандибюль, я буду только рад увидеть их лично, — нередко повторял капитан Ластик.

Увы! Этому пожеланию суждено было осуществиться гораздо раньше, чем на то надеялся бедный капитан! В ту же ночь, воспользовавшись безлунным небом, без малейшего шума или даже плес­ка, которые могли бы стать предупреждением для матросов «Прекрасной Леокадии», судно взяли на абордаж малайские пироги. Спали ли вахтенные или же были погружены в пленительные воспоминания о недавней поездке на Таити, но они так и не пробудились, и малайские крисы сделали свое грязное дело.

Все так же без малейшего шума пираты наводнили корабль. Капитан Ластик проснулся, но лишь для того, чтобы увидеть себя — с величайшим изумлением — в руках малайцев, крепко-накрепко связанным.

Старший помощник Мандибюль, Сатюрнен Фарандуль и еще с полтора десятка членов экипажа также были обвязаны бечевкой, будто обычные свертки.

То был печальный момент.

По палубе рыскали пираты. В каюте капитана два или три главаря с чрезвычайно неприветливыми лицами обсуждали, что делать дальше. Бедный капитан Ластик, немного владевший малайским языком, более или менее понимал, что пираты пытаются определиться: истребить экипаж незамедлительно или же на следующий день, уже на суше. Понял он и то, что малайцы ведут корабль к самому северному из центральных островов архипелага Сулу — ост­рову Басилан, до которого было всего несколько лье.

К Басилану подошли с рассветом; будучи весьма посредственными матросами, пираты бросили якорь в песчаное дно в паре-тройке кабельтовых от скалистого и неспокойного берега. На корабле тотчас же поднялась невообразимая суматоха; примерно пять десятков разбойников со зловещими физиономиями принялись разгружать «Прекрасную Леокадию» и перевозить добычу на остров.

Внутренняя часть острова, очень лесистого и оживленного, выглядела потрясающе красивой. Тем не менее Сатюрнен даже не помышлял о том, чтобы полюбоваться пейзажем; пираты размес­тили своих пленников на утесе, с вершины которого те могли наблюдать за разграблением корабля.

Поднимающееся над горизонтом солнце напомнило корсарам, что приближается час завтрака. Впрочем, трюм, в котором хранились запасы спиртного капитана Ластика, утонченного гурмана, и так уже предоставил им возможность промочить горло.

В последний рейс к берегу каждый из пиратов прихватил столько бутылок, сколько смог унести, и — к безмерному отчаянию капитана Ластика — началась оргия.

— Да и пусть себе пьют, — успокаивал капитана Сатюрнен Фарандуль. — Быть может, в этом и кроется наше спасение!

— Онфлёрские громы! Как подумаю, сколько там превосходнейшего коньяку было, — сердце на части разрывается!

Видели бы вы, что за типы были эти пираты! Бороды всех цветов и оттенков, брови всех степеней косматости, носы всевозможной кривизны! Ужасные бандитские рожи, почерневшие от тропического солнца! А какие походные арсеналы! Увешанные писто­летами всех калибров и всех систем, с курковыми, фитильными и кремневыми замками, кинжалами всех размеров, прямыми, изогнутыми, словно пламя, зазубренными, будто пила, но почти всегда смазанными ядом, эти морские разбойники при ходьбе шумно бряцали железом, что самим им, судя по всему, неимоверно нравилось.

К тому же, что вполне естественно, они имели право на самые изысканнейшие спиртные напитки, и правом этим не забывали пользоваться.

Следует заметить, что этих зловещих разбойников знали и боялись на всех Зондских островах. Их предводитель, знаменитый Бора-Бора, на протяжении вот уже нескольких десятков лет извлекал выгоду из малайских морей, разорял архипелаги, захватывал корабли, истреблял экипажи и — последняя и очень важная операция! — находил самый выгодный сбыт плодам этой, как он сам выражался, коммерции на Яве, Борнео или Суматре.

Двое других, Сибокко и Бумбайя, являлись его помощниками; пройдя его школу торговли, они прекрасно знали: нет лучше способа рассчитаться за товар, чем отрубить торговцу голову.

Утоленная жажда наводит на мысль о голоде; вскоре Боpa-Бора проголодался и приказал своему шеф-повару приготовить обед.

Шеф-повар пиратов

Пока кулинар насаживал на вертел огромного кабана, убитого утром одним из малайцев, остальные члены банды решили — так сказать, в качестве закуски — оказать честь провизии, перевезенной на берег с «Прекрасной Леокадии».

Минут пять блюдодел предавался сему серьезному занятию относительно сосредоточенно, но по прошествии этого времени ему захотелось развлечений; он обвел завистливым взглядом пятьдесят своих товарищей, которые, образовав большой круг у костра, жадно уничтожали столь дорогой сердцу капитана Ластика коньяк.

И тут под этим забронзовевшим от индийского солнца черепом родилась удачная мысль: чтобы получить свою долю спиртного, всего-то и нужно, что заменить себя у поджаривающейся на огне туши одним из пленников.

Увесистыми пинками повар раскидал по сторонам нескольких матросов, пока наконец не добрался до Сатюрнена Фарандуля, которому перерезал путы и объяснил, что от него требуется.

— С радостью! — с улыбкой ответил наш герой.

И двое мужчин направились к месту пиршества.

Все шло просто замечательно. Почтенное собрание веселилось до упаду; в пылу дискуссии двое или трое пиратов по недосмотру уже вонзили свои столь хорошо наточенные крисы в животы соседей; не обращая внимания на эти мелочи, повар устремился к бутылкам с горячительными напитками с видом человека, которому срочно необходимо наверстать упущенное.

Стоя у костра, Фарандуль оценивал ситуацию. Громоздкое и стесняющее оружие — ружья, пистолеты, ятаганы, — а также многочисленные патронташи, пороховницы и ящики с патронами были свалены в кучу метрах в двадцати от пиратов.

Этого было достаточно; в голове Фарандуля уже зрел план.

Он перевернул кабана, затем, сделав вид, что нуждается в дровишках, вышел из круга и направился к пиратскому оружию; спутники юноши, издалека следившие за каждым его движением, решили было, что он собирается подхватить как можно больше сабель и рвануть к ним, чтобы перерубить веревки.

Они ошибались. Сатюрнен Фарандуль насобирал веток и листь­ев, проворно покидал патронные сумки и пороховницы на ветки, засыпал листьями и со всем этим грузом вернулся к кабану.

Ни один из пиратов не удостоил его даже взглядом.

Времени у Сатюрнена было хоть отбавляй. Он превратил брюхо кабана в превосходную адскую машину: в самом низу — порох на ложе из сухих листьев, в середине — патронные сумки, свер­ху — камни, собранные вокруг костра; довершал этот минный горн фитиль, позаимствованный у одного из ружей.

Когда все было готово, Сатюрнен подвесил фитиль над огнем, подул в костер — пламя занялось еще больше — и неспешно вышел из круга отдыхающих.

Долго ждать не пришлось.

Не увидев его на рабочем месте, повар направился к кабану, небрежно помахивая крисом, но не успел наклониться, чтобы проверить степень прожарки, как из животного вырвался сноп огня, и прогремел оглушительный взрыв — сдетонировала адская машина.

Взрыв

И вот уже — ни кабана, ни кулинара: первого разорвало на час­ти, второму снесло голову! Десятка два пиратов, извиваясь и корчась, валялись на земле; патроны и камни, которыми Фарандуль начинил своего кабанчика, ударили, будто залп картечи, вправо и влево, ломая руки и ноги, пронзая грудные клетки, выбивая глаза и раскалывая черепные коробки.

Стремительный, словно молния, Фарандуль, подхватив охапку оружия, бросился к своим товарищам. Пятнадцать взмахов ножа избавили их от веревок, после чего, не теряя времени, все вооружились и, ведомые Фарандулем, обрушились на растерянных и ошеломленных пиратов.

Видели бы вы это зрелище! Те, кого пощадила картечь, как и те, кого лишь слегка посекло камнями, выхватывали свои знаменитые клинки и защищались словно черти!

Но как противостоять отважным морякам, вознамерившимся взять реванш? Не прошло и пары минут, как два с половиной десятка разбойников усеяли своими телами морской берег, тогда как оставшиеся убежали вглубь острова, словно стервятники, которых вспугнули, не позволив растерзать добычу.

В общем и целом из строя были выведены человек сорок или сорок пять малайцев, но — увы! — экипажу «Прекрасной Леокадии» пришлось оплакивать потерю своего командира. Бравого капитана Ластика, собственноручно отправившего к праотцам двух малайцев, проколол насквозь смазанный ядом крис пирата Бумбайи.

Издав последнее «Онфлёрские громы!», капитан Ластик испустил дух, в то время как Сатюрнен, в свою очередь, пронзил саблей ужасного Бумбайю.

На то, чтобы долго предаваться печали, не было времени. Сатюрнен слышал, как в бою Бора-Бора сетовал на задержку отряда своих «торговых представителей», прибытия которого он ожидал с минуты на минуту. К тому же с полутора десятка разбойников, в том числе и сам Бора-Бора, убежали и вскоре могли вернуться с подмогой и перебить матросов.

Стало быть, нужно было незамедлительно грузиться на судно и уносить ноги подальше от рокового острова. После того как все оружие пиратов и тело капитана Ластика были перевезены на борт трехмачтовика, а пироги корсаров — затоплены, экипаж корабля поднял якорь.

Как нельзя вовремя! Сотни головорезов уже высыпали на пляж, неистово размахивая копьями и ружьями; прежде чем окончательно их покинуть, «Прекрасная Леокадия» дала по ним залп из своей единственной пушки.

Выйдя в открытое море, матросы отдали последние почести несчастному капитану Ластику.

Командование по праву переходило к старшему помощнику Мандибюлю, но тот, внезапно расчувствовавшись, заявил, что, так как Сатюрнен Фарандуль проявил себя в этом их злоключении с самой лучшей стороны и всех спас, он, Мандибюль, полагает, что именно Фарандуль должен стать капитаном; сам же он намеревается и дальше оставаться помощником капитана, теперь уже — героического Фарандуля.

Экипаж встретил эту краткую речь бурными аплодисментами.

Так Фарандуль стал капитаном «Прекрасной Леокадии»; впрочем, капитан Ластик, владелец трехмачтовика, давно уже назначил его своим наследником. Все, таким образом, устроилось к лучшему; в честь бедного Ластика матросы вздернули на рее парочку пиратов, которых обнаружили вусмерть пьяными на камбузе.

Волнения на море не наблюдалось, да и экипаж теперь уже не ослаблял бдительности.

Продолжая оплакивать бедного капитана, Сатюрнен Фарандуль вспомнил, что в конце битвы он схватил предводителя пиратов ­Бора-Бору за пояс (уже намереваясь раскроить ему череп), но тот вырвался и убежал, а пояс так и остался у него в руках.

Он сохранил этот пояс, но даже не подумал как следует его осмотреть. Теперь же любопытство взяло верх, и Сатюрнен, а вмес­те с ним и старший помощник Мандибюль принялись внимательно изучать трофей. Карманы, приделанные с внутренней стороны, были битком набиты различными документами; одни, покрытые цифрами, похоже, представляли собой торговые чеки, выписки из счетов, договоры; другие показались капитану Сатюрнену Фарандулю еще более интересными.

Он просмотрел их тщательно и благодаря своему знанию малайского языка в конечном счете понял, что держит в руках удостоверенный акт, учреждающий — под вывеской торговой фирмы «Бора-Бора и Ко» — «Общество, пиратствующее в Зондских морях»!

Финансирование этого общества осуществлялось малайскими торговцами с острова Борнео, ответственными за сбыт товаров и помещение капитала.

Все бумаги были в порядке: Бора-Бора оказался человеком организованным.

Сатюрнен Фарандуль сумел прочесть даже детальную хронику операций, записываемых изо дня в день, но аж подпрыгнул, когда дошел до своеобразного текущего счета, содержащего перечень расписок в получении денежных средств и собственно сбережений об­щества «Бора-Бора и Ко», общая сумма которых составляла пятьдесят четыре миллиона монет — золотых, серебряных или же медных, не уточнялось, — и все эти деньги лежали на депозите в одном из банков Борнео.

Фарандуль собрал матросов «Прекрасной Леокадии» и ознакомил с обнаруженными документами.

Над палубой разнеслось восторженное и дружное «ура!».

— Друзья! Эти богатства принадлежат нам, мы их завоевали! Каждый получит свою долю. А теперь — держим курс на Борнео! Но нужно быть настороже; Бора-Бора не умер, он попытается нас настичь!

Глава III

Осада и блокада. — Героическое поведение черепах Таинственного острова. — Ужасный бульон!

До Борнео «Прекрасная Леокадия» дошла, в общем-то, без злоключений.

От островов она старалась держаться подальше и не подпустила к себе малайские пирóги, уже было взявшие курс на корабль в проливе между островом Бангей и северной оконечностью Борнео.

Как только корабль встал на рейд, Фарандуль сошел на берег и вместе со старшим помощником Мандибюлем, оба — хорошо вооруженные, направился в обслуживающий пиратов банк.

Не углубляясь в объяснения, Фарандуль сунул под нос банкиру-малайцу, мутному субъекту с хитроватым взглядом, удостоверенный акт и сберегательную книжку общества «Бора-Бора и Ко».

Банкир побледнел, однако же удивления не выказал.

— Деньги есть? — спросил Фарандуль.

— Ни один банкирский дом, каким бы солидным он ни был, не держит в своей кассе пятьдесят четыре миллиона монет, — уклончиво ответил банкир.

— Даю вам время до завтра, — произнес Фарандуль.

— Невозможно, сеньор! К тому же нужна подпись моего друга Бора-Боры, управляющего обществом. Он должен был вам это сказать, когда отправлял получить...

— Он никуда нас не отправлял; мы сами себя отправили.

— И, клянусь брюхом тюленя, вы все нам выплатите, старый мошенник! — вскричал Мандибюль.

— Не будет подписи — не будет денег, — заявил банкир, ничуть не смутившись.

— Что ж, тогда мы подадим в суд, — спокойно ответил Фарандуль.

И уже в тот же день, вследствие вчиненного иска, власти Борнео вынуждены были начать судебное разбирательство. Фарандуля ни на миг не покидало ощущение тревоги. Судя по всему, Бора-Бора успел предупредить банкира; возможно, он и сам уже находился на Борнео, выжидая возможности снова завладеть «Прекрасной Леокадией». Нужно было смотреть в оба, как говорил Мандибюль.

Матросы «Леокадии», зная, что речь идет об их благосостоянии, не расслаблялись ни на минуту, но можно ли быть уверенным в том, что в один прекрасный день на вас не нападут превосходящие силы противника?

Фарандуль понял, что процесс может затянуться надолго. Да и судебное ведомство в султанате Борнео могло оказаться коррумпированным, у пиратов могли обнаружиться друзья и сообщники, и как знать, вдруг сам султан пожелал бы наложить лапу на кассу, дабы уладить дело?

Сатюрнен счел полезным привлечь на свою сторону одного из всесильных придворных султана. Тот за скромные двадцать процентов взялся уладить проблему и сделать в интересах «Прекрасной Леокадии» все, что позволили бы обстоятельства. Он не стал скрывать, что разбирательство может затянуться, и посоветовал Фарандулю удалиться на время предстоящих переговоров.

Фарандуль оценил справедливость этого предложения и, передав все права своему мандатарию, в одну из чудесных ночей рас­пустил паруса.

— Друзья! — сказал капитан Фарандуль своим матросам. — Нам придется взять небольшой отпуск. Вернемся сюда, когда дело будет доведено до благополучного конца.

Слова его потонули в шквале аплодисментов.

В намерения капитана Фарандуля входило покинуть эти враждебные края, направившись через Яванское море, море Банда и Торресов пролив к островам Полинезии.

Он думал об острове, на котором прошло его детство, и говорил себе, что, раз уж Провидение дарует ему свободное время, лучше, чем на поиски своей приемной семьи, потратить это время он и не может.

Покойный капитан Ластик часто упоминал о том, что подобрал его неподалеку от архипелага Тонга, и именно там Фарандуль и собирался вести свои поиски; быть такого не может, говорил он себе, чтобы ему не удалось отыскать родной остров, и, за неимением других указаний, компасом ему должно было послужить его сердце.

Повышенную бдительность экипаж проявлял напрасно: ничто на горизонте не указывало на появление пиратов. Пройдя между архипелагом Гибриды и Соломоновыми островами, «Прекрасная Леокадия» устремилась на запад, и Фарандуль, полагая, что больше опасаться уже нечего, полностью предался своим поискам.

Корабль брал курс на любой участок суши, о котором сигнализировал впередсмотрящий, если только не выяснялось, что этот ост­ров уже обитаемый. Таким манером в один из дней «Прекрасная Леокадия» подошла к острову, совершенно пустынному и не обозначенному ни на одной из карт.

Как и на Обезьяньем острове, подход к берегу здесь затрудняла цепочка рифов, но когда этот барьер удавалось преодолеть, абсолютно спокойное море позволяло бросить якорь в полной безопасности.

Отвесные скалы разделяли побережье на пляжи, где кокосовые пальмы спускались до самого песка; над пальмами кучерявились холмы, увенчанные пышной растительностью, а далее, насколько хватало глаз, остров покрывал огромный девственный лес, вулканическим питоном поднимавшийся по склонам метров на двести пятьдесят над уровнем моря.

Небольшая речушка змеилась по лесу, сбрасывая свои прозрачные и журчащие воды в океан на изумительном песчаном пляже. Дно вокруг всего острова, уже в нескольких метрах от берега, резко уходило вниз, словно сам остров был всего лишь выступающей из воды вершиной некой горы.

Эта большая глубина позволила «Прекрасной Леокадии» бросить якорь в непосредственной близости от берега, что, в свою очередь, навело Фарандуля на мысль о том, что можно воспользоваться этой спокойной и надежной стоянкой у гостеприимного побережья для ремонта некоторых мачт и парусов судна.

После того как корабль прочно встал на песок, конопатчики и плотники приступили к работе под руководством старшего помощника Мандибюля.

Сатюрнен Фарандуль и остальные члены экипажа занялись ­осмотром острова; хотя флора здесь мало чем отличалась от растительного мира Обезьяньего острова, Сатюрнен быстро понял, что едва ли находится на острове своего детства: если издали этот клочок суши и имел в своей общей конфигурации кое-какие схожие черты с последним, то с первым же променадом среди скал это смутное сходство рассеялось!

Остров выглядел необитаемым: никаких обезьяньих триб в лесу не обнаружилось. Другие животные — кенгуру, опоссумы — скакали в чаще; бесчисленные черепахи громадных размеров медленно прогуливались вдоль реки, в конце концов протаптывая между горой и берегом настоящие тропы.

Пока Фарандуль с пылким восторгом предавался усладе охоты, матросы всеми возможными способами потешались над бедными черепахами, которых ко всему прочему с каждым днем становилось ровно на одну меньше: аппетитнейший черепаховый суп быстро стал для всех излюбленным блюдом.

Заметив черепах на берегу, матросы, просовывая им под брюхо палку, переворачивали несчастных на спину, и те какое-то, относительно долгое время пребывали в этом бедственном положении, комично дрыгая лапами.

От этого зрелища экипаж ухахатывался буквально-таки до слез. Матрос Кирксон, чистокровный англичанин, обожавший бегá и скáчки, но не всегда имевший возможность удовлетворить свою страсть во время океанских путешествий, изобрел в этих обстоятельствах черепашьи бегá.

Для организации этого дерби нового вида всего-то и требовались, что повстречать несколько прогуливающихся в компании черепах, при помощи рук выстроить их в одну линию, по поданному сигналу взобраться на их панцири, и гонка начиналась.

Сохранять равновесие было не так-то и просто; новоиспеченные жокеи, в большинстве своем, либо валились наземь, либо плюхались задом прямо на животное, которое в испуге втягивало голову, полностью скрываясь под броней. Тот, кому удавалось продержаться на ногах дольше всех, объявлялся победителем и забирал себе сделанные ставки.

Капитан Фарандуль обнаружил на склоне горы вход в просторную пещеру, коридоры и ответвления которой были затем тщательно обследованы при свете факелов.

С этой стороны гора была довольно крутой и обрывистой. Пещера, зиявшая над лазурной синевой моря, выходила на своего рода платформу, располагавшуюся на вершине скалы, что возвышалась над влажной лощиной, в которой постоянно щипали траву сотни черепах.

Вскоре мы увидим, сколь полезным для бравых матросов окажется это открытие среди тех осложнений, которые у них возникнут!

Ремонт «Прекрасной Леокадии» шел ударными темпами, и вскоре обновленный красавец-трехмачтовик был готов к новому выходу в море.

Матросы после прощальной прогулки по лесу отдыхали на травянистых склонах круглого холма, последнего контрфорса центрального пика, на некотором расстоянии от того пляжа, где все еще покоилась на киле «Прекрасная Леокадия».

Капитан Фарандуль, предававшийся каким-то своим размышлениям, поднялся на гребень этого бугра, возвышавшегося над разделенным на зубчатые отроги и глубокие бухты берегом.

Он провел на вершине уже несколько минут, обозревая далекие дали, когда взгляд его нечаянно скользнул вниз, к берегу.

Фарандуль побледнел. Уж не сон ли это?.. Но нет! Протерев глаза, он испустил громкий крик. Настоящий флот малайских пирог, быстрых и зловещих, словно стая стервятников, приближался к ним с моря; каждую минуту то тут, то там возникали новые лодки, огибая один из мысов острова и находясь уже примерно в полутора километрах от того холма, на котором располагался Фарандуль.

На крик, изданный капитаном, сбежались матросы и теперь ошеломленно смотрели на эти несметные пироги, которых с каждой секундой становилось все больше и больше; казалось, они следуют некой тактике и продвигаются вдоль берега так, чтобы в открытом море было заметно как можно меньшее их количество.

— Сомнений быть не может: это Бора-Бора! — пробормотал наконец Фарандуль.

И, повернувшись к матросам, он прокричал:

— Вперед! К «Прекрасной Леокадии»! Нужно предупредить друзей!

Весь отряд рванул через лес в направлении корабля.

В голове у Фарандуля роились десятки мыслей. Спасти «Прекрасную Леокадию» уже едва ли удастся. В море сражение еще было бы возможным, но, посаженная на мель, она не могла служить матросам даже цитаделью.

— Спасемся в пещере! — бросил Сатюрнен на бегу. — Заберем с корабля все оружие и укроемся там!

Запыхавшиеся, они подбежали к судну. Мандибюль и его люди дремали в тени, но при приближении встревоженных товарищей вскочили на ноги.

— К оружию! — вскричал Фарандуль. — Нас атакуют пираты! Хватайте все, что можете взять, и бегом в пещеру!

— Но, клянусь брюхом тюленя, мы ведь можем сразиться с ними и здесь!

— Не выйдет, старпом, их по меньшей мере шесть сотен! Они будут тут менее чем через час, так что нужно спешить...

Дальнейших разъяснений не понадобилось: все уже приступили к работе. Оружие, порох, лагерный инвентарь — с собой унесли все, что только было возможно. Когда Фарандуль покинул корабль, первые пирóги уже появились у входа в небольшую бухту; при виде трехмачтовика пираты оглушительно заулюлюкали и прибавили ходу.

— Скорее! — подгонял подчиненных Фарандуль. — Мы должны встретить их во всеоружии!

Матросы вперемешку побросали в пещере все то, что удалось спасти. Стоя на небольшой платформе, они грозили кулаками высыпавшим на берег пиратам, которые теперь, словно муравьи, копошились вокруг «Прекрасной Леокадии».

— Нельзя терять ни минуты, дети мои! — воскликнул Фарандуль. — Подготовим-ка наши средства защиты!

Как мы уже говорили, пещера была пробита в горе над довольно крутым оврагом. Восхождение к гроту под дулами нескольких карабинов представлялось делом весьма затруднительным, но, что­бы отбросить осаждающих, пришлось бы стоять на платформе без какого-либо прикрытия.

То была слабая сторона крепости.

Фарандуль увидел это с первого же взгляда и тут же осмотрел­ся в поисках хотя бы парочки валунов, способных выступить в роли своеобразного бруствера; увы, он быстро убедился в невозможности отколоть даже самый малый кусок скалы без долгой и упорной работы, которую бы не преминули прервать корсары.

Что делать? Склонившегося над «черепашьей» лощиной Фарандуля внезапно осенило: в качестве фортификационного сооружения можно использовать этих черепах.

Двое матросов спустились в овраг; при их приближении черепахи втянули головы и замерли без движения. Матросы быстро пропустили веревку, которую им сбросили сверху, под брюхом самой крупной черепахи и, чтобы веревка не соскользнула, завязали ее морским узлом.

— Давайте тяните!

По этому сигналу мо­гу­чие руки начали поднимать черепаху, пришедшую в ужас от внезапного ощущения полета. По прибытии на вершину горы ее тотчас же перевернули на спину, а веревку сбросили обратно.

Подобным же образом, поочередно — со сноровкой, продемонстрировавшей инженерный талант Фарандуля, — наверх были подняты тридцать черепах, перевернуты на спину и уложены одна на другую. Чтобы укрепление не обвалилось, в трещины скалы забили несколько прочных кольев, к которым при помощи узлов, затянутых вокруг каждой из черепах, и привязали этих несчастных.

Едва спускавшиеся в овраг смельчаки поднялись на платформу, как пиратское полчище пришло в движение, и отряд примерно в сотню голов начал карабкаться в гору.

— Пусть подойдут к оврагу, — сказал Фарандуль. — Стрелять только наверняка!

Зазоры между черепахами образовывали естественные бойницы, через которые матросы «Прекрасной Леокадии», с ружьями на­изготове, наблюдали за продвижением разбойников.

— Выпади моя борода! — бормотал южанин Турнесоль, матрос первого класса. — Да они же тут всех цветов и оттенков!

И действительно, среди пиратов можно было различить смуг­лых малайцев, желтолицых китайцев с острова Формоза, даяков с Борнео и прочих лиц, лишенных ярко выраженных национальных черт, метисов всех рас.

Их боевое снаряжение также отличалось крайним разнообразием: то были длинные мусульманские ружья, португальские мушкетоны, копья, луки, пистолеты и все тот же арсенал кинжалов и малайских крисов.

Старший помощник Мандибюль толкнул Фарандуля под локоть:

— Смотрите, капитан! А вот и мерзавец Бора-Бора! Узнаю́ его по большому красному тюрбану...

— Точно, он самый, — отозвался Фарандуль. — Держится в сторонке, бандит; направляет атаку, но сам не высовывается. Внимание! — выкрикнул Фарандуль по прошествии нескольких минут. — Подходят!

Явно удивленные тем, что их так пока еще и не приветствовали ружейными залпами, пираты поднимались метрами тридцатью ниже. Наконец, решив, по всей видимости, что матросам не удалось захватить с собой оружие, они сгруппировались и ринулись на штурм, издавая устрашающие вопли.

— Огонь! — приказал Фарандуль.

Грянул залп полутора десятков ружей — и с полдюжины убитых и раненых покатились вниз, унося с собой тех, кого картечь не задела.

Воплей стало еще больше, но на сей раз они были вызваны болью и страхом.

Бора-Бора, отчаянно размахивая руками, собирал своих людей позади небольшой рощицы.

— Раз уж у нас выдалась небольшая передышка, — сказал Фарандуль, — нужно подумать о съестных припасах. Наш бастион пустить на суп мы не можем, так что потребуются другие черепахи и побольше травы, чтобы им было чем питаться. Придется кому-то снова спуститься за черепахами в овраг и поднять их в наиболее за­щищенном месте, пока четверо наших лучших стрелков будут прикрывать спустившихся в лощину своим огнем.

Следующий меткий залп очистил дорогу от тех, кого не сбил наземь залп предыдущий.

Операция по подъему черепах прошла как нельзя лучше. Менее чем за час десятка три оных были доставлены в грот, после чего туда же без происшествий вернулись и добывшие их люди. Все это время укрывшиеся в рощице пираты готовились к новой, более мощной атаке. Было видно, как вдалеке они затаскивают свои пи­рóги на сушу по обе стороны от «Прекрасной Леокадии». Малайские барки, более тяжелые, вставали на якорь метрах в двадцати от берега, но тотчас же после высадки все экипажи, бряцая оружием, присоединялись к армии Бора-Боры.

То действительно была настоящая армия, состоявшая, по приблизительным прикидкам Фарандуля, человек из семисот—восьмисот. Похоже, Бора-Бора вознамерился завладеть цитаделью матросов «Прекрасной Леокадии» любой ценой; в то время как лучшие его люди, малайцы, выстраивались в штурмовые колонны, оставшиеся обстреливали осажденных со всех сторон. Даяки, вооруженные длинными луками из железного дерева, ползали среди скал, пытаясь занять выгодные позиции, тогда как другие пираты, выходцы с острова Формоза, открывали шквальный огонь с дальних дистанций, на который матросы даже не считали нужным отвечать.

Пули свистели и с сухим стуком ударялись о панцири, из-под которых на мгновение выглядывали плоские головы черепах, но лишь затем, чтобы тут же снова исчезнуть под карапаксом, особенно когда тот или иной стоявший у бойницы матрос находил благоприятную возможность пустить пулю в какого-нибудь слишком дерзкого даяка. Бедные черепахи, испуганные этими огненными вспышками и оглушительными выстрелами, в подобные моменты вздрагивали так, что сотрясался весь бастион.

Фарандуль рекомендовал стрелять главным образом по даякам, чьи выпущенные в воздух стрелы могли залететь в крепость; ни одному из этих дикарей не удавалось подобраться к гроту на расстояние, с которого можно было бы достать защитников цитадели.

Внезапно у подножия горы шестьсот голосов издали пронзительный вопль: Бора-Бора бросил на блокгауз главные свои силы. Шестьсот демонов принялись карабкаться по откосу с решимостью, которая свидетельствовала о том, что они настроены сей же час покончить с пятнадцатью осажденными, сокрушив их за счет своего численного превосходства.

— Боеприпасы почем зря не тратить! — прокричал Фарандуль, вытирая выступивший на лбу пот. — Стрелять только наверняка!

Уже более полусотни малайцев скатились вниз, остальные взбирались наверх по спинам убитых и раненых, и вскоре осажденные увидели их в нескольких метрах от платформы — безобразных, обагренных кровью, с ружьем в руке и кинжалом в зубах.

— А ситуация-то обостряется, разрази меня гром! — вскричал Турнесоль. — Но черт возьми, мы еще шлепнем с десяток, прежде чем они нас накроют!

— Проклятье медузы! — вопил старший помощник Мандибюль. — А ведь я так хотел собственноручно порешить этого каналью Бора-Бору!

Крики разбойников усилились. Они уже были уверены в победе — и действительно, крепости грозила серьезная опасность; еще несколько минут — и пираты ступили бы на платформу — и потому, уже предвидя беспощадную резню, теснили друг друга, стремясь добраться до врагов первыми.

— Продолжайте стрелять!.. И внимание! — скомандовал Фарандуль, который вот уже несколько минут наблюдал за продвижением осаждающих. Выхватив нож, он быстро перерезал пару веревок.

— А теперь, парни, — крикнул он, — делайте, как я... Все вместе, и толкайте посильнее!

Подавая пример, он отбросил ружье в сторону и ринулся на тот ряд черепах, который венчал бастион.

Уловив мысль капитана, матросы устремились следом. Верхняя часть конструкции обрушилась целиком; с десяток черепах, весивших по меньшей мере килограммов двести каждая, полетели на пиратов, разбивая разбойникам головы и грудные клетки, и в мгновение ока расчистили весь склон.

Прежде чем те, кто уцелел, успели отскочить в сторону, уже следующий ряд черепах накрыл их, словно лавина, сметая все на своем пути и отскакивая от скал, чтобы сбивать с ног беглецов.

Крепость в очередной раз была спасена.

Пираты умчались подальше от проклятой горы, не слушая увещеваний пытавшихся их остановить командиров.

Не теряя ни минуты, Фарандуль распорядился починить бас­тион за счет резервных черепах, и несколько человек спустились в овраг; одни — для того, чтобы подобрать как можно больше оружия убитых пиратов, другие — за новыми рептилиями.

Правда, последние — те из них, что еще оставались в лощине, — понимая, что находиться там небезопасно, попытались покинуть это жуткое место так быстро, как только могли; спустившиеся в овраг добровольцы едва успели перевернуть на спину с полдюжины черепах, помешав им тем самым спастись бегством.

— Теперь, парни, — сказал Фарандуль своим людям, — я опасаюсь лишь одного: как бы Бора-Бора не превратил осаду в блокаду.

— Из-за того что этот негодяй держался на заднем плане, — воскликнул старший помощник Мандибюль, — я не имел удовольствия отомстить за несчастного капитана Ластика!

— Да, мерзавец бережется, что и неудивительно: человеку, который рассчитывает обладать пятьюдесятью четырьмя миллионами монет — золотых, серебряных или пусть даже медных, — несомнен­но, есть смысл трястись за свою шкуру! И это дает ему пятьдесят четыре миллиона причин желать во что бы то ни стало заполучить наши шкуры! Думаю, неприятности еще далеко не закончились... Впрочем, приближается время обеда. Придется пожертвовать одной из черепах: turtle-soup [2] мы вполне заслужили.

Вечер и ночь прошли без происшествий. Снедаемый беспокойством, Фарандуль около получаса не мог уснуть. Он понимал, что блокада может иметь самые катастрофические последствия для «Прекрасной Леокадии» (с которой мысленно он уже почти распрощался) и особенно для ее экипажа.

Пиратам не составило бы труда найти на острове самую разнообразную пищу, тогда как самим им пришлось бы довольствоваться теми скудными запасами провизии, что были доставлены в грот с корабля, да черепахами из бастиона.

— Однако же! — обеспокоенно повторял старший помощник Мандибюль. — Не самое приятное занятие для осажденных — поедать свои фортификационные сооружения!

На следующее утро малайцы приступили к разбивке на пляже лагеря.

Это со всей определенностью указывало на то, что об отплытии с острова они даже не помышляли.

Часа в два пополудни человек пятьдесят покинули лагерь и расположились в лесу, откуда прежде выдвигались штурмовые ко­лонны.

То было начало блокады.

В течение следующих нескольких дней ни с одной из сторон не наблюдалось особого движения. Небольшой ручеек, пробегавший по пещере и спускавшийся через одну из щелей к черепашьему ­оврагу, позволял осажденным не умереть от жажды; по утрам они приносили черепахам, составлявшим бастион, свежей травы, что позволяло несчастным пресмыкающимся поддерживать существование.

Фарандуль уже начинал скучать и потому искал способ форсировать ход событий.

В надежде на какое-нибудь полезное открытие он вместе с Мандибюлем досконально обследовал все разветвления грота. Эти разветвления уходили довольно далеко вглубь горы, но, как правило, резко заканчивались непроходимой стеной.

Одна из таких расселин, весьма узкая, увела их на многие десятки метров от товарищей.

— Ну и что будем делать? — спросил старший помощник Мандибюль. — Черт бы побрал этих пиратов!

— Ах! Будь здесь мои обезьяны, долго бы они нас в осаде не продержали! — ответил Фарандуль.

— Я могу вас спасти! — внезапно произнес чей-то громкий голос в глубине галереи.

Фарандуль и Мандибюль выхватили свои револьверы.

— Не бойтесь, я — друг! — продолжал голос, и, к величайшему изумлению обоих моряков, из темноты вышел незнакомец.

— Ничему не удивляйтесь, ни о чем меня не расспрашивайте, просто выслушайте, — сказал он. — Я — такой же европеец, как и вы, и я вас спасу.

Трое мужчин присели на обломки скалы. Разговор выдался долгим.

Так как они договорились не раскрывать секрет незнакомца матросам «Прекрасной Леокадии», мы тоже пока что сохраним его в тайне от читателей.

Мандибюль вернулся в пещеру один. Он довольствовался тем, что сказал: капитан таки нашел способ всех спасти и сейчас работает над претворением своего плана в жизнь. Все, что требуется от матросов, — это терпеливо ждать, не ввязываясь в бесполезное сражение. Атаки пиратов, если такие последуют, нужно решительно отбивать, стреляя в каждого, кто окажется на расстоянии ружейного выстрела.

Фарандуль отсутствовал две недели, две недели, в течение которых разбойники, не возобновляя штурма, старались всячески затруднить жизнь матросам «Прекрасной Леокадии». Старший помощник Мандибюль все эти пятнадцать дней буквально пылал злобой; что до самих матросов, то они жаждали лишь одного — вый­ти и изрубить пиратов в куски!

Вскоре ситуация из критической превратилась в безнадежную!

Ужасному Бора-Боре также пришла в голову одна мысль, и сейчас мы увидим, в сколь незавидное положение она поставила матросов.

Утром сотни две пиратов вскарабкались на гору с тыльной стороны и закрепились прямо над платформой, в том самом месте, откуда бил источник, сбегавший затем ручейком в грот через щели в скальной породе.

Презренные негодяи притащили с собой котелки и несколько десятков вязанок хвороста, а затем разожгли с дюжину костров, над которыми и подвесили свои доверху наполненные родниковой водой чугунки́.

— Что, черт возьми, они собираются там варить? — проворчал старший помощник Мандибюль.

Ответ не заставил себя ждать.

Внезапно настоящий душ из кипящей воды пролился на несчастных черепах бастиона, и потоки горячего пара заполонили пещеру. Будучи не в силах захватить черепаший бастион с бою, злодеи попытались восторжествовать над ним посредством медленной варки!

Котелки исправно кипятили воду на протяжении всего дня; бедняжки-черепахи умирали в ужасном бульоне, беспрестанно проливавшемся на их спины. Мандибюль метал громы и молнии!

И ничего-то ведь не поделаешь! К вечеру шесть черепах сва­рились заживо, и матросы, чтобы добро не пропадало, съели их на ужин. Под покровом ночи в черепаховую цитадель заместо съеденных были установлены шесть запасных.

Напрасный труд! На следующий день осажденные были вынуждены констатировать еще восемь смертей и пустить на суп еще восемь проварившихся черепах.

Бастион продержался неделю, по истечении которой состоял уже только из пустых и разбитых панцирей. Экипаж «Прекрасной Леокадии» жирел на глазах, но уже начинала ощущаться жажда, так как пираты нашли способ подогревать сам родник, в результате чего вода до матросов доходила только горячая.

Так обстояли дела, когда в один прекрасный вечер старший помощник Мандибюль, вернувшись из горного лабиринта, собрал своих людей и сказал, чтобы начинали готовиться к выходу — завт­ра, мол, будем выбираться.

— Стало быть, старпом, есть новости? — спросил матрос Турнесоль.

— Прощай, горячая вода, — капитан вернулся! — ответил Мандибюль. — И, тысяча чертей, мы идем врукопашную! Завтра с первым же ружейным выстрелом на пляже атакуем тех шельмецов, что остались внизу!

Ночь показалась слишком долгой бравым матросам, утомленным наваристым черепаховым супом, которым Бора-Бора в отмест­ку за басиланского шрапнельного кабана потчевал их вот уже целую неделю.

Едва рассвело, Мандибюль приказал им спуститься в лощину, и все, с ружьями наизготове, замерли в ожидании условного сиг­нала.

Глава IV

Водолазы капитана Немо. — Старший помощник Мандибюль проглочен устрицей. — Любовь в скафандре

Перенесемся в лагерь пиратов, где вот-вот разыграются последние перипетии драмы. Презренные негодяи расположились групп­ками на пляже, вокруг нескольких палаток, предназначенных для главарей; одни спят на траве, завернувшись в свои пледы, другие — вокруг костров, в которых последние, уже готовые угаснуть головешки выбрасывают время от времени во все еще звездное небо редкие искры и витки голубоватого дыма.

Перевернутые пироги да пересохший валежник — вот и все укрепления лагеря.

Бора-Бора просыпается и грозит горе кулаком.

— Они так и будут жрать своих черепах, — восклицает он, — до тех пор, пока мы не убедимся, что идти на штурм безопасно! Пошлю-ка я туда парочку разведчиков...

И Бора-Бора, рассовывая за пояс весь свой многочисленный арсенал, пинками расталкивает нескольких все еще дрыхнущих товарищей.

Едва он выходит из лагеря, как шагах в двадцати от него раздается ружейный выстрел! Повсюду слышатся дикие крики, и, прежде чем ошеломленные пираты успевают выхватить свое оружие, примерно сотня черных теней перескакивает через слабые укрепления лагеря и налетает на них!

И вот уже палатки сбиты и валяются в ногах у сражающихся; в предрассветном полумраке становится различимой жестокая рукопашная схватка! У напавших — численный перевес, земля усеяна трупами пиратов; все это похоже на некий адский хоровод, который кружится вихрем, сокрушая все на своем пути... Бора-Бора выхватывает свои пистолеты, но не может понять, в кого стрелять. Внезапно он содрогается от ужаса: эти новые враги гораздо хуже людей — это здоровенные обезьяны, вооруженные увесистыми дубинками.

Этот ураган четвероруких уже истребил половину пиратов; другие пытаются спастись бегством, но валятся наземь, сбитые ударами ужасных палиц.

Странная штука! Возглавляет этот обезьяний отряд какой-то человек — человек ли? — чередующий слова приказов с гортанными криками, от которых обезьяны подпрыгивают и бросаются в атаку.

Бора-Бора не верит своим глазам: при очередной вспышке пистолетного выстрела он узнает в этом человеке Сатюрнена Фарандуля!

В голове у главаря морских разбойников лишь одна мысль: собрать оставшихся в живых и поскорее отчалить; со стороны горы тоже уже доносятся звуки яростной ружейной пальбы, и вскоре те пираты, что блокировали матросов, также начинают отступать к морю.

Бора-Бора и десятка три выживших в этой жуткой резне бегут к лодкам. На берегу к ним присоединяются еще человек двадцать; все вместе они спешат спустить пирóги на воду.

Уже рассвело. Солнце заливает пляж своим нежным утренним светом, позволяя как следует разглядеть противников. Пираты с ужасом замечают, что на них несутся матросы «Леокадии» с одной стороны и обезьяны Фарандуля — с другой.

— Выходим в море! Скорее! — кричит Бора-Бора.

Но тут случается новое чудо, еще более необъяснимое!

Десятка полтора совершенно фантастических существ возникают вдруг из морских глубин! В округлившихся глазах пиратов стоит невыразимый ужас: у этих двуруких созданий, в одеждах из толстой кожи, совершенно круглые железные головы, на лице мерцает один большой желтый глаз; ни рта, ни носа нет вовсе! Но какая-то трубочка спускается от головы к закрепленному на спине мешку.

Прежде чем Бора-Бора успевает поразмыслить над тем, как эти существа смогли выйти из глубоких вод океана, вооруженные железными топориками люди-рыбы стремительно набрасываются на преследуемых обезьянами пиратов.

— Вперед, «Прекрасная Леокадия»! Вперед, обезьяны! — кричит Фарандуль и ударом дубинки, с которой он обращается не менее ловко, чем его четверорукие союзники, разбивает череп уже ухватившемуся за борт своей пироги Бора-Боре.

Битва закончилась, едва успев начаться.

Те, кого не смогли достать дубинки обезьян или карабины матросов, пали под топорами фантастических существ, так кстати вышедших из глубин моря.

Полагаем, нам следует сейчас же дать читателю объяснение этих фактов. Человек, столь чудесным образом появившийся в пещере, был не кто иной, как знаменитый капитан Немо, которого знают все читатели господина Жюля Верна, то есть весь мир, что избавляет нас от необходимости приводить здесь его портрет.

Остров, к которому «Прекрасная Леокадия» пристала для ремонта, был тем самым Таинственным островом, где в недрах горы-цитадели располагался секретный порт капитана Немо, служивший основным местом стоянки его восхитительному подводному кораблю «Наутилусу».

Когда Фарандуль, в разговоре с Немо упомянул Обезьяний ост­ров, капитан «Наутилуса» поведал юноше, что примерно в ста пятидесяти лье к западу находится остров, населенный одними лишь многочисленными трибами этих животных; после того как капитан Немо по просьбе Сатюрнена описал остров более подробно, у Фарандуля отпали последние сомнения.

— Давайте сходим туда на моем «Наутилусе», — добавил Немо. — Скажете, кто вы, — и, если сможете убедить ваших старых друзей прийти на помощь «Прекрасной Леокадии», возможно, мы сумеем дать пиратам сражение.

Все прошло как нельзя лучше. Фарандуль разыскал свою семью, выросших и превратившихся в красавцев-орангутанов молочных братьев; ему не составило труда увлечь за собой с сотню старых товарищей по лесу, и мы видели, с каким рвением они налетели на пиратов.

Что до фантастических существ с железными головами, то это была рота водолазов, любезно предоставленная капитаном «Наутилуса».

Водолазы также проявили себя с наилучшей стороны!

Различные подразделения небольшой армии, собравшись на пляже, перезнакомились между собой, чего не могли сделать в пылу битвы.

Матросы и обезьяны разглядывали друг друга со взаимным удивлением; но больше всего бравых орангутанов, похоже, заинтриговали люди с железными головами, водолазы с «Наутилуса». Как же! Еще одна новая человеческая раса! Это разрушало все их представления об устройстве материального мира, и так уже расстроенные появлением на их острове в компании подобных ему существ Фарандуля... Но эти странные особи с большими круглыми кумполами и хвостом на голове — откуда взялись они?

После сражения Фарандуль снова — в который уже раз! — угодил в жаркие объятия приемного отца и пятерых братьев. Какая радость! Какая картина!

Вокруг них толпились другие орангутаны, которые также были рады снова увидеть ту маленькую пропавшую обезьянку, с которой все они играли в годы своей молодости! Чувствовалось, что они уже не рассматривают Сатюрнена как пораженного прискорбным недугом бедняжку: ведь на примере матросов «Наутилуса» они успели убедиться, что подобное строение тела присуще всей этой расе.

Фарандуль и капитан Немо пожелали закатить в честь победы грандиозный пир. Как только пляж расчистили, все занялись подготовкой к банкету: сорок обезьян отправились на поиски кокосовых орехов, бананов и прочих фруктов; повара с «Наутилуса» и «Прекрасной Леокадии» зажарили с полдюжины опоссумов, приготовили под различными соусами нескольких черепах, менее героических, чем те, которым довелось сыграть роль крепостной стены, но столь же сочных, и вскоре уложенные на траве доски покрыли чистые скатерти.

Самые почетные места заняли Фарандуль, его братья и приемный отец, капитан Немо, старший помощник Мандибюль и командир отряда водолазов.

Обезьяны и матросы расположились за другими столами; можно было заметить, что орангутаны с беспокойством следят за каждым движением водолазов, словно спрашивая себя: как вообще эти существа с железными головами без отверстий намереваются питаться?

Когда же водолазы, прежде чем приступить к трапезе, скинули с себя скафандры, радость обезьян не знала границ — проблема разрешилась: эти неизвестные двурукие также относились к фарандулийской расе!

Торжество прошло в атмосфере безудержного веселья. Разумеется, обезьяны не пожелали прикасаться ни к чему другому, кроме фруктов, однако же согласились осушить несколько бутылок шампанского, выставленного на столы добрым капитаном Немо. Некоторые с непривычки слегка опьянели, но кто бы в этот праздничный день стал их за то порицать?

Затем состоялся большой совет, на котором капитану Немо была единогласно объявлена глубочайшая благодарность и было решено отвести пироги и барки пиратов в указанную славным капитаном Немо бухточку и там тщательно укрыть. Немо, ко всему прочему, посоветовал Фарандулю не показываться на Борнео до окончания судебного разбирательства.

Фарандуль, все столь же деятельный, назначил отплытие на ут­ро следующего дня: «Прекрасной Леокадии» и самой большой из пиратских лодок предстояло вернуть обезьян на родину.

Утром, с восходом солнца, два этих судна были уже готовы к отплытию; приближалась минута прощания. Капитан Немо, который проникся особым уважением к Фарандулю, явился последний раз пожать ему руку, и Сатюрнену пришлось принять в качестве сувенира шесть великолепных водолазных скафандров Денейрýза [3].

Пообещав друг другу встречаться как можно чаще, они расстались, но лишь после того, как в честь великодушного капитана Немо были даны двенадцать ружейных залпов.

Плавание выдалось спокойным. Трехмачтовик шел одним курсом с пиратской баркой, в которой разместились несколько человек с «Леокадии» и десятка три обезьян, демонстрировавших явную готовность стать прекрасными матросами.

За шесть дней они добрались до Обезьяньего острова, где их прибытие, о котором сигнализировали дозорные, вызвало такое волнение, что все население, за исключением разве что больных, толпилось на пляже, пока к берегу приставали шлюпки с орангутанами, судя по их надменному виду, определенно гордившимися — и по праву! — прошедшей кампанией.

Мы не станем описывать во всех подробностях теплый прием, оказанный «Прекрасной Леокадии», и последовавшие празднества; к тому же Фарандуль, одержимый жаждой деятельности, в одно прекрасное утро объявил о намерении снова выйти в море.

Пиратская барка была оставлена обезьянам вместе с двумя матросами, коим было поручено усовершенствовать мореходные навыки орангутанов, и «Прекрасная Леокадия» возобновила свое крейсерство в акватории архипелагов.

Фарандуль горел желанием заняться серьезными подводными исследованиями — нужно ведь было извлечь хоть какую-то пользу из столь щед­ро подаренных ему капитаном Немо скафандров!

Сам Сатюрнен, старший помощник Мандибюль и четверо матросов вскоре научились жить и передвигаться на больших глубинах, посреди гигантских подводных лесов, населенных океанийскими монстрами. Там-то у Фарандуля и проявились охотничьи инстинкты, которые до сих пор развивать ему было просто некогда.

Вооруженные до зубов — топорик в руке, два пневматических револьвера и острый кинжал за поясом — матросы устремлялись к липким скалам, в пещеры, где водились неизвестные человеку чудовища, каких может нарисовать лишь самое воспаленное воображение: шестиметровые омары, морские крокодилы, осьминоги-торпеды, крабы с тысячью клешней, морские змеи, рыбы-слоны, гигантские устрицы и т. д.

Между нашими героями и этими ужасными животными произошло несколько ожесточенных сражений. Одна из таких встреч чуть не стала роковой для старшего помощника Мандибюля: едва новоиспеченные водолазы прикончили пятнадцатиметровой длины змея, который, хотя его и застали за поеданием морского крокодила, чей хвост все еще торчал из его глотки, отчаянно защищался, как внимание матросов переключилось на другое необычное животное, внезапно возникшее на сцене.

То была гигантская устрица, метров трех в диаметре, очень выпуклая и приближавшаяся, семеня шестью короткими лапками. Ее приоткрытая раковина являла взору два круглых и неподвижных глаза, в которых читалась исключительная кровожадность.

— Лопни моя селезенка! — пробормотал старший помощник Мандибюль. — Да это же жемчужница! Вот так подфартило!

И, подойдя к устрице, он схватил ее за верхнюю створку, погрузив вооруженную кинжалом руку в приоткрытую щель.

О ужас! Устрица раскрылась настежь — и Мандибюля вдруг не стало! К счастью, Сатюрнен Фарандуль все видел; вместе с четырьмя матросами он немедленно подскочил к устрице, которая остановилась и, казалось, сладостно смаковала бедного Мандибюля.

Тем временем ухом припавший к раковине Фарандуль различил какую-то внутреннюю возню.

— Он еще жив! — вскричал капитан. — За работу, друзья!

Удары топоров градом посыпались на раковину слабо отбивавшейся лапками устрицы; вскоре она немного приоткрылась, чтобы вздохнуть, и несколько приглушенных звуков вырвалось из монст­ра; то был Мандибюль, кричавший: «Ко мне!.. Я нашел жемчужину!»

Фарандуль ударил по замку раковины — и верхняя створка приподнялась! Ее раскрыли руками, и наконец появились внутренности свирепого животного; старший помощник Мандибюль, в плачевном состоянии, был наскоро вытащен, после чего устрицу прикончили несколькими выстрелами из револьвера.

Доставшаяся Мандибюлю жемчужина оказалась величиной с голову! Правда, после этого приключения старшему помощнику, к его крайнему неудовольствию, пришлось в течение нескольких дней соблюдать постельный режим.

«Прекрасная Леокадия» прошла через Торресов пролив и теперь находилась у входа в Зондское море.

— Тюленьи кишки! — ворчал со своей койки Мандибюль. — Ко­гда-то в этих местах я уронил в воду мою любимую трубку, так теперь, с нашими скафандрами, я, быть может, сумел бы ее отыскать!

Трехмачтовик вот уже с неделю как бесцельно лавировал неподалеку от острова Тимор и Зондского архипелага, а все потому, что Сатюрнен Фарандуль, вдруг ставший любителем одиночных подводных прогулок, никак не соглашался покидать этот опасный район.

Если судить по картам, одна половина острова Тимор принадлежит голландцам, хозяевам всего архипелага, а вторая — португальцам, однако две эти нации располагают лишь кое-какими конторами на побережье. В действительности же весь остров, земля и население, принадлежит радже, старому и грозному Ра-Тафии, монарху даже слишком абсолютному, который посредством определенных концессий разрешает португальцам и голландцам торговать в некоторых точках побережья.

Ра-Тафия, старый малаец с седой бородой, любивший попиратствовать во времена своей буйной молодости, теперь практически не покидает дворца, где живет в окружении жен и бутылок со спиртными напитками. Подданные обвиняют его в том, что он покровительствует голландцам в ущерб португальцам — в знак признательности за кюрасо, преподносимый ему батавским правительством в качестве подати. Мы не можем позволить себе осуждать эту политику; в конце концов, у каждого монарха могут быть собственные симпатии, ведь сердцу не прикажешь.

У старика Ра-Тафии всего одна дочь, юная и прекрасная Мизора, голубка, вылупившаяся в гнезде ястреба. Мизора — дочь некой француженки, похищенной Ра-Тафией во время одного из тихо­океанских разбоев; в ту пору у раджи еще было сердце, и, разбив это сердце, несчастная малышка-француженка избежала жестокого с собой обращения и вскоре из рабыни стала рани, правительницей Тимора.

Если мы желаем познакомиться с ее дочерью Мизорой, нам всего-то и нужно, что спуститься по тенистым тропинкам, которые ведут от дворца Ра-Тафии к берегу моря; постараемся, однако же, не попадаться на глаза свирепым малайцам, которые с пикой в ру­ке следят за всеми тропами. Эти часовые охраняют от нескромных взоров ту часть берега, где Мизора и ее фрейлины принимают свои ежедневные ванны.

Крутые утесы, покрытые лианами, скрывают небольшую бухточку, в которой на мелком пес­ке резвятся девушки.

Какие забавы в чистой воде! Какие взрывы смеха! Какие веселые заплывы! Мизора выделяется среди юных малаек белизной своей кожи; ее длинные черные волосы растекаются по плечам, целомудренно прикрывая нагое тело.

Внезапно пронзительный крик, изданный всеми пятнадцатью фрейлинами, вынуждает Мизору поднять голову; из пенящихся вод возникает фантастическое привидение — человек-рыба с железной головой, который доброжелательными жестами пытается успокоить купальщиц.

Бесполезно! Визжа от страха, все поспешно выскочили из воды и, даже не подобрав своих одежд, унеслись в направлении скал; одна лишь Мизора, забравшаяся на вершину одинокого утеса — свое­образного островка, — не смогла убежать.

Привидение подошло ближе.

— Ничего не бойся, о правительница Тимора! — сказал голос, в котором мы могли бы узнать голос нашего друга Фарандуля.

— Кто вы? — пролепетала прекрасная малайка.

— О Мизора! Я тот, кто пылает к тебе любовью столь жгучей, что всех вод океана не хватило бы на то, чтобы потушить ее!

Зардевшись от смущения, девушка закрыла лицо ладонями.

— О цветок тропиков! — продолжал Фарандуль. — Я знаю тебя! Вот уже неделю, изо дня в день, я вижу, как ты, словно малайская сирена, резвишься в пенистых водах блаженного океана!

— О господин!.. — пробормотала Мизора, смутившись еще больше.

— Успокойся, королева моей души: я если и осмеливаюсь взглянуть на тебя, то лишь издали, да и то — прячась под водою! Только сегодня я преодолел цепочку рифов, что защищают эту бухту... О Мизора! Я капитан того трехмачтового судна, которое уже восемь дней, как ты могла заметить, крейсирует перед Тимором... Вот уже восемь дней, как мое сердце, распустив все паруса, плавает в водах страсти, и это сердце, которое никогда не билось для других, готово спустить флаг перед тобой!

Произнося эти слова, Фарандуль преклонил колено и склонил шлем своего скафандра к руке, которую позволила ему взять Мизора.

Другой рукой бедное дитя с трудом сдерживало биение своего до предела взволнованного юного сердца.

— О капитан! — промолвила она наконец. — Тебе нужно уходить, и поскорее. Мои камеристки, убежав, должно быть, уже забили тревогу, и вскоре здесь будут слуги моего отца, ужасного Ра-Тафии, раджи Тимора! Они убьют тебя у меня на глазах.

— Ну и пусть! Уж лучше смерть, если сердце Мизоры не отвечает мне взаимностью! Если мне не доведется вновь тебя увидеть, пусть я погибну!

— Не говори так, о капитан! Увидь мое смущение и волнение и сжалься надо мною! Уходи... и возвращайся на этот берег с наступлением сумерек...

Где-то в скалах раздались крики: малайцы были уже близко.

Фарандуль страстно поднес к своим железным губам руку и исчез в морской пучине.

Появление на архипелаге совершенно неизвестного морского чудовища наделало в государстве Тимор много шуму, но выйти в море малайцы осмелились лишь через две недели. Многие предпочли и вовсе не приближаться к берегу, в том числе и камеристки Мизоры, отказавшиеся от морских купаний.

Однако сама Мизора в тот же вечер прибежала на пустынный берег; она видела, что капитан настроен решительно и вполне может совершить какой-нибудь неблагоразумный поступок. Фарандуль уже ждал ее. Он принес с собой второй скафандр, который Мизора натянула на себя, чтобы последовать за отважным Фарандулем туда, где они могли не опасаться никаких неожиданностей.

Мизора чувствовала себя побежденной; сердце бедняжки стучало так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди, — его, это сердце, уже заполняла большая и глубокая любовь.

Какие то были восхитительные моменты! Часы пролетели как одно мгновение в тех задушевных подводных разговорах, которые превратились в чистейшую поэзию. Двое молодых людей, сидя рядом друг с другом и держась за руки, казались потерявшимися в лазурном пространстве мечты; время для них уже не существовало, их души расплавлялись в жгучих лучах любви!

Фарандуль предусмотрительно захватил с собой карманный те­лефон, дабы их беседа на глубине в семь или восемь метров не требовала больших голосовых усилий.

Наконец наступил час расставания. Мизора оставила свой скафандр в небольшом, но вполне достаточном углублении, скрытом ниспадающей с прибрежных скал пышной растительностью. Она пообещала вернуться на следующий день, ближе к вечеру, и снова спуститься в скафандре на дно бухты.

Фарандуль предложил Мизоре такой вариант: он с большой пышностью, во главе своего экипажа, явится к Ра-Тафии и попросит ее руки; но Мизора этот план отклонила. Прекрасно зная отца, она полагала, что старый раджа, гордящийся знатностью и древностью своего рода, в котором славное звание морского разбойника переходило от отца к сыну на протяжении вот уже пятнадцати веков, никогда не согласится выдать дочь за простого капитана торгового флота. Она знала, что при одном только упоминании подобного мезальянса, свирепый Ра-Тафия в негодовании вскочит со своего трона и прикажет отрубить Фарандулю голову.

Стало быть, пока что-то не изменится, им следовало держать свою любовь в секрете, и, так как видеться на суше не представлялось возможным, они договорились ежедневно проводить долгие часы на дне океана, вдали от шумов земли и всего того, что могло помешать их поэтическим беседам.

Нет! Мы даже не будем пытаться передать все то, что говорилось между ними в эти божественные часы, когда их сердца бились в унисон и влюбленные улетали в эфирные сферы, — этим следовало бы заняться какому-нибудь поэту: лишь поэт смог бы пересказать во взволнованных строфах возвышенные модуляции этого подводного дуэта!

Только представьте себе, в колеблющемся сиянии рассеянного света, в подрагивании зеленых вод, этих юношу и девушку, таких красивых и таких молодых, неподвижно сидящих на обломке скалы! Никогда еще — если художникам вообще доводилось посещать эти глубины, — никогда еще взору художника не открывался более пленительный сюжет!.. То были подводные Ромео и Джульетта!..

В водной стихии могучий стан Фарандуля становился еще импозантнее, и никогда еще скафандр не являл очертаний более восхитительных, линий более волнистых и грациозных, чем скафандр Мизоры!

Стайки рыб останавливались в изумлении перед этой группой, огромные тунцы и бестактные скаты кружили вокруг молодых людей, не выводя влюбленных из их экстаза даже в те моменты, когда эти ошеломленные рыбы задевали трубки, по которым сжатый воздух поступал в шлемы скафандров.

Иногда рыб вокруг собиралось великое множество. Фарандуль не обращал на них никакого внимания; зная по собственному опыту, что подводные монстры обитают лишь на очень больших глу­бинах, он не опасался появления оных в восьми метрах от уровня моря.

Увы! Увы! В один из дней Мизора пожелала совершить, рука об руку с Сатюрненом, небольшую экскурсию в те подводные долины, которые тот ежедневно исхаживал взад и вперед, чтобы увидеться с нею, и Фарандуль не осмелился отказать любимой в этом удовольствии, хотя и не стал от нее скрывать все его риски.

Молодые люди благополучно отошли на некоторое расстояние от берега — Фарандуль с помощью небольшого карманного устрой­ства, сообщающего цифровые показатели давления, установил, что они находятся на глубине в сто пятьдесят метров, — когда внезапно их взорам предстало неожиданное зрелище!

В десятке шагов от них происходила ужасная битва между небольших размеров китом и морским змеем метров тридцати с лишним в длину. Жуткий боа напал на несчастного кита сзади; схватив его, проплывавшего мимо, своим огромным зевом, теперь он пытался проглотить беднягу, в то время как кит отчаянно отбивался.

Голова кита и часть тела, задержанная плавниками, все еще высовывались из этой пасти; боа, дабы затолкнуть внутрь себя всю жертву целиком, неистово извивался, постепенно раскручивая свои кольца.

Было очевидно, что кит долго не продержится.

— Возьми топор, мой отважный Фарандуль, — взмолилась охваченная жалостью Мизора, — и убей монстра!

И, так как Сатюрнен колебался, добавила:

— За меня не бойся, спасай кита!

Фарандуль бросился вперед. С топором в руке, он оседлал змея и, несмотря на липкость рептилии, добрался до головы и принялся наносить по ней яростные удары. Змей, сначала не обративший внимания на этого нового противника, беспокойно задергался, но, не позволяя сбросить себя, Фарандуль удвоил частоту ударов и в кон­це концов достиг своей цели — череп морского чудища со звонким хрустом раскололся надвое.

Челюсти змея широко раскрылись, тело конвульсивно задергалось, и кит вырвался на простор.

В тот же миг — к величайшему ужасу Фарандуля и прежде, чем тот осознал, что происходит, — кит в два взмаха плавников подлетел к бедной Мизоре, с волнением наблюдавшей за перипетиями сражения.

В следующую секунду несчастная девушка исчезла в его огромной пасти.

Проглоченная Мизора

До чего ж мерзкая душонка! Гнусный кит, вместо того чтобы засвидетельствовать признательность нежному дитяти, которое, в об­щем-то, его и спасло, не нашел ничего лучше, чем проглотить свою благодетельницу!

Чудовище, вдвойне довольное тем, что удалось ускользнуть от змея, да еще и с нежданным уловом, устремилось к дневному свету, чтобы насладиться своим счастьем в мире и покое.

Обезумевший Фарандуль едва успел ухватиться за какой-то шнур, торчавший из пасти кита, и потому оказался на поверхности воды одновременно с последним.

Тот шнур, который Фарандулю удалось схватить, оказался трубкой, по которой в шлем Мизоры поступал сжатый воздух; лелея пусть и слабую, но все же надежду на благополучный исход, юноша не желал выпускать из рук ту последнюю нить, которая, возможно, еще связывала Мизору с жизнью.

И тут Сатюрнену несказанно повезло: вынырнув на поверхность, он увидел свой корабль, стоявший на якоре всего в паре кабельтовых. На борту уже наблюдалась определенная суматоха: должно быть, экипаж заметил кита и теперь — исключительно от нечего делать — намеревался атаковать его. Фарандуль отчаянно замахал руками, в ответ послышался крик пятнадцати луженых глоток, и спасательная шлюпка была спущена на воду быстрее, чем мы написали эту фразу.

Старший помощник Мандибюль, с гарпуном в руке, громкими возгласами побуждал матросов усерднее налегать на весла. Две минуты спустя Фарандуль, подобранный в лодку, схватил гарпун и уверенной рукой поразил им монстра в правый бок.

Мандибюль, некогда бывший китобоем, заметил, что, вопреки привычкам китов, которые уходят под воду и со стремительной скоростью уносятся прочь, как только их атакуют, этот лишь едва трепыхнулся.

Судя по всему, кит уже осознал, в сколь незавидном положении оказался. Преступление никогда не остается безнаказанным: в один прекрасный день карающее Провидение обязательно находит злодея и наносит удар! Для кита уже наступил час раскаяния, и пусть его преступление не могло давить на отсутствующую совесть, оно ему давило на желудок!

Кит с первых же мгновений заметил жесткость той, кого он проглотил без предварительного осмотра, но, понадеявшись на кротость ее нрава, решил, что ему все-таки удастся справиться с этой крайне тяжелой пищей.

Теперь же в глубине души он начинал сожалеть о своем чрево­угодии: мало того что к ощущению тяжести в желудке добавились постоянная возня и толчки со стороны проглоченной им жертвы, так в довершение всех бед внезапно он, и без того уже вынужденный бороться с врагом внутренним, был атакован еще и новыми — внешними — врагами!

По поданному Фарандулем знаку Мандибюль метнул еще один гарпун, и, прежде чем кит успел удалиться, матросы сумели надежно закрепить на носу «Прекрасной Леокадии» два троса.

Фарандуль спрыгнул на монстра и принялся колотить топором по его панцирю, в надежде пробить проход, через который он мог бы проникнуть внутрь и спасти Мизору.

Одновременно с этим на судовой палубе заканчивались последние приготовления к поднятию кита на борт.

Внезапно кит, словно подзарядившись энергией, с такой силой ударил хвостом по шлюпке, что та едва не перевернулась, и стрелой унесся в южном направлении.

«Прекрасная Леокадия», взятая монстром на буксир, также перестроилась на этот курс. Фарандуля, чье лицо выражало бессильное отчаяние, и членов спасательного отряда подняли из шлюпки на борт.

Да и как тут было не горевать! Сатюрнену казалось, что Мизора потеряна для него навсегда; хотя воздуховодная трубка все еще болталась рядом с головой монстра, шансов на то, что девушка будет жива к тому моменту, когда «Прекрасная Леокадия» настигнет умирающего кита, с каждой минутой становилось все меньше.

Тем не менее он желал хотя бы собственноручно прикончить чудовище! А для этого нужно было следовать за китом до тех пор, пока тот не выбьется из сил. Тросы гарпунов были прочными и порваться не могли, и «Прекрасная Леокадия», убрав все паруса, устремилась в погоню.

Глава V

Каким образом бедняжка Мизора очутилась в аквариуме господи­на Валентина Крокнова, пожилого, но пылкого ученого. — Сатюрнен Фарандуль объявляет войну Англии

Со свистом разрезая волны, «Прекрасная Леокадия» стремительно летела вперед; тянувший ее за собой кит задал такой темп, что точно определить скорость судна не представлялось возможным — по грубым прикидкам Фарандуля она составляла около сорока лье в час!

Матросы практически не могли двигаться; те, что стояли, резко падали на свои мягкие места, как только лишались точки опоры. У многих затруднилось дыхание.

Чем окончится эта безумная гонка?

Встречавшиеся корабли на всех парах разбегались по сторонам во избежание столкновения с этим дьявольским судном, которое они принимали за корабль-призрак! Большой пароход линии Ливерпуль—Мельбурн с перепуганными пассажирами на борту едва не был разрублен надвое в результате неверного маневра...

На шестнадцатом часу гонки Фарандуль заметил по левому борту клочок суши, который, по его представлению, должен был быть побережьем западноавстралийского Перта.

Если в ближайшие четверть часа кит не изменит направления, через какое-то время они окажутся на Южном полюсе, где разобьются о полярные айсберги или голые скалы антарктических земель.

А Мизора? Увы! Оставалась ли для нее хотя бы малейшая надежда?

Внезапно кит повернул и устремился на восток, обогнув мыс Лювин и берег Короля Георга и, похоже, лишь увеличив скорость.

Вскоре животное отчаянно затрепыхалось, пытаясь избавиться от тросов, — Фарандуль в какой-то миг даже решил было, что они вот-вот оборвутся. Затем вдруг налетел ужасный шторм, и ситуация стала еще более опасной; казалось, уже и Небеса приняли сторону монстра, ополчившись на защитников прекрасной Мизоры!

Посреди разбушевавшейся стихии дергания и толчки кита сделались еще более неистовыми. Монстр пыхтел и страдал! Временами по левому борту отчетливо виднелось австралийское побережье, но потом все терялось во мраке бури.

Гонка продолжалась уже двадцать три часа, когда вдруг, в самый разгар шторма, оба троса одновременно лопнули; сотрясаемый судорогами кит, внезапно вырвавшись на свободу, удвоил скорость, тогда как «Прекрасная Леокадия», закружившись среди бушующих волн, осталась далеко позади.

Еще примерно с час содрогающийся монстр несся вперед. Водовороты пены прочерчивали позади него длинный кильватер, а его ноздри при каждом толчке выбрасывали вверх огромные водяные столбы. Всякий раз, как голова кита выглядывала из-под воды, слышалось своего рода мычание... Монстр стонал!

Рыбак по имени Джон Бёрд, проживавший в небольшой прибрежной деревушке в нескольких лье от Мельбурна, неподалеку от порта Филипп, в тот день по причине бури не сумел выйти в море и потому прогуливался по берегу, попыхивая в качестве утешения трубкой, когда, к своему величайшему смятению, увидел, как прямо на него летит гигантская рыбина! Он едва успел отскочить в сторону, и находящегося уже на последнем издыхании кита выбросило на скалы, метрах в пятнадцати от воды. Лежа на боку, обессиленное и неподвижное, животное, казалось, готово было испустить дух прямо у ног изумленного Джона Бёрда.

Но тут на сцене суждено было появиться третьему персонажу. Высокий, сухенький, угловатый и плешивый мужчина в очках уже спешил к берегу, размахивая длинными руками и непомерным зонтом. Позади него развевался просторный желтый плащ; этот мужчина, ничуть не беспокоясь о своих открытых туфлях, скакал по лужам, забрызгивая себя грязью с ног до головы.

Да позволят наши читатели представить им знаменитого ученого господина Валентина Крокнова, директора-основателя Большого мельбурнского аквариума, учреждения почти несравненного, где в постоянно обновляемой морской воде барахтались все виды известных рыб.

В аквариуме господина Крокнова, в данный момент озабоченного пополнением коллекции, не хватало лишь одного кита, так что можете вообразить, как он обрадовался, когда издали заметил трепыхающегося на песке монстра.

Джон Бёрд уже собирался прикончить кита выдернутым из плоти животного гарпуном, когда вдруг получил болезненный удар зонтиком по голове.

Трубка выпала у него изо рта и разбилась; Джон Бёрд в ярости обернулся, чтобы ответить.

— Я покупаю у тебя этого кита! Не прикасайся к нему, невежда! — вскричал господин Крокнов, человек с зонтом.

Джон Бёрд опустил уже сжавшуюся в кулак руку.

— Сколько дадите?

— Пятьдесят фунтов!

— Платите!

Человек с зонтом выплатил ему вышеозначенную сумму.

— Что ж, можете его забирать, вашего кита, если утащите! — промолвил Джон Бёрд и был таков.

Транспортировка животного действительно представляла проблему. Тем не менее в конечном счете господин Крокнов успешно ее разрешил, и к вечеру, благодаря расклеенным по всему городу огромным афишам, уже весь Мельбурн знал, что Большой аквариум ученого господина Крокнова наконец-то обзавелся китом его мечты.

Господин Валентин Крокнов всю ночь оказывал дорогому киту первую помощь — бедняга находился в плачевном состоянии и жалобно бил плавником!

Большой аквариум господина Крокнова располагался в одном из красивейших кварталов Мельбурна, на широкой улице, называвшейся Аквариум-роуд. Перед строениями простирался чудесный сад, в тени деревьев которого прохожие могли часто видеть славного господина Крокнова, целыми часами прогуливающегося с маленьким больным тюленем или каким-нибудь подверженным ностальгии морским львом на руках.

Восьмиугольной формы аквариум состоял из восьми же огромных резервуаров, окружавших центральную комнату, которую господин Крокнов, чтобы всегда находиться среди своих подопечных, превратил в рабочий кабинет и одновременно спальню. Таким обра­зом он жил буквально в подводном мире и мог как днем, так и ночью следить за здоровьем обитателей аквариума. Так он был в курсе их малейших привычек, изучал их характеры — наконец, царствовал среди них на правах доброго отца семейства, перемещая их в другой бассейн, когда они скучали, и длинными зимними вечерами поднимая им настроение фортепианными партиями, которые исполнял с безграничным воодушевлением.

Нужно сказать, что игре на фортепиано господин Крокнов ­обучился специально для того, чтобы радовать своих подопечных. Как и все здравомыслящие люди, господин Крокнов ненавидел музыку и особенно фортепианную, но он сказал себе, что, будучи доисторическим изобретением, последним пережитком варварст­ва, который цивилизация когда-нибудь обязательно отвергнет, это дикое искусство, возможно, вполне подойдет не слишком возвышенным натурам его воспитанников.

В ту ночь господин Крокнов занимался исключительно китом; напрасно другие рыбы, приклеившись к стеклам, ждали концерта, столь приятно навевавшего сон вечерами.

Кит юлой вертелся в своем аквариуме, а господин Крокнов в от­чаянии ломал руки, не зная, как смягчить его страдания! Тщетно он с битый час чесал бедняжке голый затылок — даже это не помогало.

Внезапно кит резко дернулся; челюсти его широко распахнулись, а глаза, напротив, закрылись. Решив, что животное вот-вот испус­тит дух, господин Крокнов бросился к фортепиано, на котором, орошая клавиатуру слезами, взял отчаянные аккорды «Реквиема» Моцарта, чтобы хоть как-то облегчить несчастному киту уход из жизни.

Когда он снова поднял голову, кит был отнюдь не мертв и уже не один: рядом с ним стояло странное существо! Протерев глаза, господин Крокнов констатировал, что этот самозванец есть не кто иной, как облаченный в скафандр водолаз!

Живо вскочив на платформу аквариума, господин Крокнов спустил в резервуар лестницу и, не говоря ни слова, жестом предложил подняться водолазу, в котором наши читатели, безусловно, узнали Мизору, выжившую в животе проглотившего ее обжоры-кита благодаря суперпрочному костюму.

Господин Крокнов и Мизора спустились в спальню ученого. С сердитым видом скрестив на груди руки, господин Крокнов разразился проклятьями в адрес стоявшего перед ним водолаза:

— Ага, негодник!.. Стало быть, это вы издевались над моим китом! Знайте же, гнусный мучитель, что я могу предать вас суду, — вы не имели права портить мою собственность!

Мизора, не знавшая ни единого английского слова, ничего не поняла из этой речи. К тому же бедняжка едва держалась на ногах; не соизволив ответить, она упала в кресло и потеряла сознание.

— Только этого еще не хватало! — проворчал Крокнов. — А он не церемонится, этот парень!.. Однако же у меня нет времени за ним ухаживать, когда несчастный кит, которого он так измучил, страдает еще больше!.. Полноте, полноте, друг мой, придите в себя! Вот, выпейте-ка, это бутылочка подслащенной воды, приготовленной для малютки-тюленя, у которого сейчас корь... выпейте, выпейте скорее, чтобы я мог вернуться к моему киту!

И господин Крокнов, не сводя глаз с кита, ткнул бутылочкой с подслащенной водой в железный шлем Мизоры.

— Ну же, пейте!.. А! Ему ведь скафандр мешает!

Поставив бутылку на стол, господин Крокнов счел своим долгом расстегнуть пряжку скафандра Мизоры.

Внезапно он вскрикнул и выронил шлем: взору пожилого ученого предстало очаровательное личико девушки, бледное от волнений этих ужасных тридцати часов; длинные, черные как смоль волосы распустились и теперь служили чудесным обрамлением для матовой белизны ее кожи. Жизнь, похоже, уже возвращалась к Мизоре; ее большие глаза с усилием открылись, и теперь она пыталась сориентироваться.

Ее взгляд упал на стеклянную перегородку большого резервуара, где кит, чувствовавший себя уже гораздо лучше, довольно спокойно плавал взад и вперед. При виде монстра, который, тычась носом в стенки своей тюрьмы, пристально смотрел на нее маленькими круглыми глазками, Мизора издала слабый вопль и снова потеряла сознание.

Никогда еще ни один ученый не пребывал в большем волнении, чем господин Крокнов: сердце его стучало, очки то и дело подскакивали на носу, взгляд поочередн