Избранные

Революционная фантастика

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Дизайнер обложки Алексей Жарков

Иллюстрации Виктория Кравчук

Иллюстрации Любовь Запривода

Иллюстрации Юля Романова

Иллюстрации Александр Павлов

Иллюстрации София Протосовицкая

Иллюстрации Станислав Росовецкий

Составитель Алексей Жарков

© Алексей Жарков, дизайн обложки, 2018

«Мне 39 лет, и я думал, что после тысяч прочитанных фантастических романов меня сложно чем-либо удивить. Тем не менее… оказывается, новых сюжетов до сих пор хватает с избытком, причём менее известные авторы даже выигрывают в оригинальности у своих слегка забронзовевших от известности коллег. Рассказы весьма воодушевили… авторы нарисовали по большей части интригующее и манящее будущее, в котором хотелось бы если не жить, то хотя бы побывать в качестве туриста».

Олег Макаренко, член жюри.

18+

ISBN 978-5-4490-2611-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Избранные
2. Вступительного слово представителя жюри конкурса «Революция» Олега Макаренко
3. Настоящая румба
4. Фарфор
5. Над всей Испанией безоблачное небо
6. Два призрака и НКВД
7. Леополис-64: Под знаком Муравейника
8. Правильный выбор
9. Папа. Очерк из недалекого будущего
10. Мы все
11. Второй Исход и уцелевшие
12. Да побелеет лёд
13. Таксист LT
14. Сады дьявола
15. Добро пожаловать в клуб
16. Прививка от революции
17. Серия «Избранные»

Вступительного слово представителя жюри конкурса «Революция»
Олега Макаренко

Мне 39 лет, и я думал, что после тысяч прочитанных фантастических романов меня сложно чем-либо удивить. Тем не менее, конкурс социально-политической фантастики «Революция» застал меня врасплох. Я ощутил себя в шкуре комиссара патентного ведомства США, который согласно легенде заявил в 1899 году, что его работа теряет смысл, так как всё, что только может быть изобретено, уже изобретено.

Оказывается, новых сюжетов до сих пор хватает с избытком, причём менее известные авторы даже выигрывают в оригинальности у своих слегка забронзовевших от известности коллег. Рассказы весьма воодушевили — несмотря даже на объяснимые технические проблемы с лёгкостью слога и связностью повествования. Авторы нарисовали по большей части интригующее и манящее будущее, в котором хотелось бы если не жить, то хотя бы побывать в качестве туриста.

Пожалуй, мы должны также поблагодарить последние 30 лет нашей истории за выход из моды уголовного флера и революционной романтики. Авторы прошлого — будь то наши родные Стругацкие, бессмертный Хайнлайн или, допустим, сценаристы «Звёздного пути» — считали революционеров по умолчанию героями, безусловно сражающимися за правое дело, и безусловно полезными членами общества. Эта благородная репутация борцов за свободу была жестоко разрушена реальными событиями: горбачёвская Перестройка, Арабская весна и прочие катастрофы нашего времени наглядно показали похмельную изнанку пьянящего ветра перемен.

К сожалению, у меня нет причин надеяться, что поумневшее общество сумеет на этот избежать революционного капкана. Революции неизбежны: как в странах с менее опытным и более инфантильным населением, так и в много уже испытавшей России. Генералы, как верно заметил зловещий Черчилль, всегда готовятся к прошлой войне. Я убежден, что власть и спецслужбы могут во всеоружии отразить удар покупающих баррикады барракуд, однако мало кто прорабатывает всерьез планы отражения атаки нового типа — атаки быстрого технологического прогресса.

Система боевых лайков, которую так красочно выстроил Артём Гаямов в своём «Правильном выборе», уже на подходе, китайцы уже в ближайшие годы собираются развернуть нечто подобное во всём своём полуторамиллиардном государстве. «Второй исход и уцелевшие» Владислава Кукреша ставит человечество во вполне реальную ситуацию масштабного вымирания, которое может быть вызвано в ближайшие десятилетия целым набором техногенных факторов.

За скобками конкурса остаются идущие прямо сейчас опасные эксперименты с редактированием генома, с массовой роботизацией и со сверхсильной стимуляцией единой финансовой системой планеты.

Всё идёт к тому, что скоро нас ждёт даже не одна, а несколько революций, которые изменят наше общество до неузнаваемости. Надеюсь, что человечество сумеет пройти через них без серьезных увечий, и что нам не придётся через 20 лет вспоминать о 2018 годе как о добрых старых временах, когда мы еще могли надеяться на лучшее.

Олег Макаренко — создатель проекта «Руксперт», топ-блогер Живого Журнала. Бизнесмен, петербуржец, автор некоторого количества статей и трудов по искусству ведения дискуссий.

Настоящая румба

Дарья Рубцова

Солнце было повсюду.

В воде, в воздухе, в белесом выцветшем небе, растянутом над головами как старая простыня.

Марита сдвинула очки на лоб, с ненавистью посмотрела вверх — простыня и есть, целый день сушится на ветру и все никак не может просохнуть. Впрочем, неудивительно при такой влажности.

— Могу я предложить сеньорите мохо?

Рауль. Безмятежный, улыбчивый, с неизменной сигарой в уголке рта. Так похож на брата, только без бороды и какой-то… более утонченный что ли. Сверкнул шутовскими глазами, склонился, протягивая ей поднос. И она невольно сглотнула, оценив предлагаемый набор: блюдечко с нарезанным лимоном, запотевший увесистый графинчик, сахарница без крышки, полная крупных коричневых кубиков. И два высоких стакана.

Отвернувшись, она мрачно уставилась в залитую солнцем синеву за бортом.

— Когда приедет команданте?

Рауль вздохнул, передал поднос проходившему мимо матросу и театрально развел руками:

— У команданте много дел… Может, кто-то другой может скрасить ваш досуг? Например, я — как вам я?

Марита невольно усмехнулась. Вот ведь фразочка, «как вам я?», коряво и двусмысленно, но таким серьезным тоном. Он и тогда повторял ее все время. «Как вам я?» И при первом знакомстве, и в больнице, и в последний день, провожая ее в порту. Она покосилась на него через плечо — а ведь ничуть не изменился, словно и не было этих лет.

Все такой же юный: тонкий, ясноглазый, белозубая улыбка и безупречные манеры. Кажется, даже моложе стал. Может, и правда, магия хранит безумных братьев?

А что, пьют по утрам эликсир молодости… или напиток бессмертия… или что там положено пить колдунам, по мнению Лансдейла.

— Я не шучу. Магия существует, многие народы давно и успешно пользуются ей, и только мы, европейцы, все еще пытаемся отрицать очевидное. Прячемся в раковину своего рационального подхода, как жалкие устрицы… пока террористы и мятежники порабощают людей, устанавливая военные режимы!

Глаза его были прозрачными и злыми, губы под тонкими усиками кривились в гримасе ненависти. Потом он тряхнул головой, вернул на лицо маску вежливого сочувствия.

— Вы можете не верить, это не важно. Важно лишь, что мы с вами действуем во имя благой цели. Победить мерзавца, под гнетом которого стонет ни в чем не повинный народ.

— Мистер Лансдейл…

— Эдвард. — Протянул руку, накрыл ее ладонь своей, доверительно заглядывая в глаза. — Зовите меня Эдвардом.

— Мистер Лансдейл… Эдвард… я ведь уже согласилась. Вам известны мои мотивы, мне известны ваши, не будем играть словами. Магия? Что ж… он умеет убеждать. Умеет влиять, подчинять, навязывать свое мнение. Влюблять в себя, не только женщин, кстати… Похоже, теперь ему удалось влюбить в себя целый народ. Можно назвать это магией, можно — даром убеждения, харизмой. Нам это не важно, ведь так? Я сделаю все, что вы скажете.

Лансдейл кивнул и убрал руку. Откинулся в кресле, не спуская с нее глаз.

Она стиснула зубы, встретив его взгляд, и вдруг поймала себя на мучительном, почти нестерпимом желании отказаться. Вот прямо сейчас, встать и уйти — возможно ли это? Позволит ли этот странный белобрысый парень покинуть комнату? Или щелкнет пальцами, и на ее шее мгновенно захлестнется удавка?

«Соберись, — приказала она себе мысленно, — отступать уже поздно».

— Что вы сказали? — он наклонился вперед, заметив движение ее губ.

— Ничего, — она покачала головой. — Это неважно. Но нам нужно продумать все до мелочей. Давайте обсудим еще раз, поверьте, это не тот человек, которого легко обмануть или запутать.

— Хорошо, — он нахмурился, откинул с лица светлую челку. — Обсудим еще раз.

— Капитанская дочка?

Она вздрогнула и обернулась.

Ослепительно-белая рубашка, и улыбка в тон. Старший брат заметно постарел. Или это образ такой, непривычный — она и не помнила уже, когда видела его не в военной форме. Похудел, зарос, борода просто неприлично длинная… и лишь глаза прежние, все так же горят тайным безумным огнем.

— Марита. Королева ночей… очей, я хотел сказать. Рад приветствовать тебя на этом прекрасном судне.

— Это не твое судно. — Она шагнула ему навстречу.

— А я разве сказал, что мое? Я сказал лишь, что приветствую, и что рад. Жаль, что ты не захотела сойти на берег.

Она протянула ему руку и он пожал ее, крепко, как мужчине.

— Как отец?

Марита покачала головой. Нет, нельзя позволять ему вести разговор — закружит, запутает.

— Как жена?

Он ухмыльнулся, поднял вверх большой палец.

— Хорошо парировала, молодец. Жена отлично, здорова и весела. А вот брат грустит.

— Вот как? — Она оглянулась, но Рауль уже куда-то испарился.

— Да. Скучает очень. По тебе.

— Ясно. — Засмеялась, отступила на шаг назад, вынуждая его последовать за ней. — Но теперь-то все в порядке? Я же здесь, — и мысленно: «Давай, команданте, давай, танцуй со мной. Шаг, еще один… в ритме. Три шага на четыре такта — румба, твоя любимая». — Слушай, он мне тут мохо предлагал… ты как насчет выпить?

Он усмехнулся.

— Мохо пусть дамочки пьют. А я тебе ром привез, самый лучший.

И она не сумела удержаться от гримасы ярости. Как в тот день.

— Брат передает вам ром

Рауль отводил руку в сторону, держал бутылку за горлышко, подальше от себя — словно змею.

— Предлагает напиться и все забыть? Где он? — она попыталась поймать его взгляд. — Где? Я тебя спрашиваю, чертов сукин сын, где команданте?! — сорвалась на крик, не выдержала, понимая, что фактически «закатывает сцену», как те самые часто упоминаемые команданте «дамочки».

Младший вздохнул.

— Он занят. Вы же знаете, команданте не принадлежит ни себе, ни вам. Кто-то другой может составить вам компанию? Например, я — как вам я?

Она отвернулась.

— Простите… простите за срыв… Но я не видела его уже месяц. Месяц, Рауль! Я… я тут совсем одна! Я ребенка потеряла, вы это понимаете?

— Помню. — Поставил бутылку, осторожно коснулся ее плеча. — Думаете, я мог забыть? И брат помнит. Он скорбит, как и вы, поверьте. Но сейчас у него просто нет возможности проводить время с вами, ситуация очень тяжелая. Страна фактически в руинах…

— Перестаньте, — она вскинула ладонь вверх, пытаясь отгородиться от него. — Перестаньте мне повторять эти его слова. Страна в руинах, население за гранью бедности… и все прочее. Раньше это не мешало ему проводить со мной время.

— Мешало и раньше. Но команданте такой человек, он, бывает, теряет голову… и все-таки однажды настает момент, когда приходится наступить себе на горло и вернуться к делам.

Марита усмехнулась, стараясь сдержать злые, рвущиеся наружу слезы.

— Себе? Он мне на горло наступает, мне!

Взяла бутылку, покачала в руке. И вдруг подумала, как приятно было бы сейчас разбить ее о чью-то голову. Например, о голову Рауля.

— Что же мне делать? Уезжать? Убраться отсюда к чертовой бабушке… как вы думаете, Рауль?

Он пожал плечами, улыбнулся примирительно.

— Можно уехать, а можно и остаться. На Острове свободы много мужчин…

— Капитанская дочь, не ходи гулять в полночь…

Они сидели в ее каюте, на диванчике. Рядом, почти соприкасаясь локтями, и все-таки далеко друг от друга — она отчетливо чувствовала это. В разных мирах.

— Помню, помню. Так постоянно говорил один офицер в романе русского писателя Пушкина.

— Поэта. Русского поэта.

— Ты говорил, писателя… погоди, так это роман в стихах?

Он усмехнулся, подвинул друг к другу круглые пузатые рюмки.

— Это роман в прозе. Но написал его поэт. Русские — загадочный народ… Кстати, герой был отрицательный, и он оскорблял девушку этой фразой, представь себе. Для русских есть что-то оскорбительное в ночных прогулках.

Она прищурилась.

— Ты хочешь меня оскорбить?

— А разве ты русская?

Плеснул в рюмки еще рома, наклонился к ней, заглядывая в глаза. И она невольно отодвинулась — там, на дне его глаз, клубилась тьма. Горячая, живая. Голодная.

— На сколько мне известно, нет.

— Это хорошо. Тогда не слушая меня и гуляй. Гуляй, капитанская дочь! — Поднес рюмку к ее губам, заставляя выпить. И неожиданно:

— Давай потанцуем.

Марита поперхнулась, закашлялась — ром? Да это какое-то адское зелье! — и с трудом выдавила улыбку.

— Без музыки?

— Почему «без»? Мое сердце стучит в ритме румбы, разве ты забыла?

Он взял ее за руку, прижал ладонь к своей груди.

И она услышала. Тук… тук, тук. Раз… два, три. Три стука на четыре такта, все верно — настоящая румба.

— Ваши европейские сердца пугливы, они стучат все время одно и то же: тик-так, тик-так, отсчитывают секунды, боясь сменить ритм. Поэтому и умирают рано — изнашиваются от монотонной работы. Заканчивают жизнь, как и начинали: в безнадежных попытках убежать от времени… А сердца кубинцев свободны и вольны танцевать.

Она облизала губы и попыталась отнять руку.

— Ну да, теперь. После революции. Раньше-то было не до танцев, сплошное угнетение и рабство. А теперь все вольны и все танцуют… так?

— Почти, — он перестал улыбаться. Сдавил ее руку, словно тисками. — Почти так, капитанская дочка, но не совсем. На самом деле сердца кубинцев танцевали всегда: и тогда, когда их владельцы голодали, и когда погибали от пуль. Мы не можем иначе, никто не заставит нас склониться и замереть. Но знаешь, это были невеселые танцы.

— В оковах голода и каторжного труда, — подсказала она с вызовом и внутренне усмехнулась — а ведь ей удается. Не так уж и сложно, оказывается, сбивать команданте с толку, уводить разговор в сторону. Сейчас он заведется…

— Ты смеешься, капитанская дочка? Тебе смешно. Ты ведь не знаешь, как здесь жили раньше, — его глаза сверкнули гневом, казалось, тлеющие в них искорки разгораются в жаркое пламя. — Тридцать процентов населения не знали алфавит, а образованными были только десять процентов. Семьдесят процентов голодало, и всего пять — были сыты. Люди рождались и жили в грязи, а умирали от болезней, которые современная медицина давно уже научилась лечить. Везде, но не на Кубе… С тех пор многое изменилось. Мы построили школы и больницы, мы создали много рабочих мест, а для тех, кто все еще не нашел работу, существует пособие. Когда у тебя есть работа и кров, есть возможность учиться и осваивать новые профессии, когда государство заботится о твоей безопасности и здоровье — представляешь, какие начинаются танцы? Совсем другие. Веселые и свободные. Жаркие… кстати, о танцах…

Она поспешно перебила:

— Скажи, а разве раньше не было ничего хорошего? Нет ли чего-то, о чем ты жалеешь?

Он задумался. Потом медленно кивнул и снова заулыбался.

— Да. Знаешь, с чем у нас был полный порядок? Со шлюхами. Более ста тысяч женщин вынуждены были продаваться, чтобы прокормить себя и детей. А теперь все они хотят получить образование и работать на приличной работе. На приличной работе, вот так. А что же делать мужчинам? Многие ведь страдают без продажной любви. Они и рады бы заплатить, готовы выложить свои кровные, но нет. «Que va, любовь! — отвечают им женщины насмешливо. — Забери свои деньги, cabron, я не продаюсь». Это радует. Но немного и печалит. Нет, я не такой, я никогда не платил женщинам, но… — он небрежно положил руку на ее колено, — но. Ты все отстраняешься, моя морская королева, все дрожишь. Словно чайка на холодных волнах. А мое сердце, между тем, колотится все сильнее. Я обещал тебе румбу.

Марита прикрыла на минуту глаза, стиснула зубы. С каждой минутой, с каждым его словом ее все больше затягивало в водоворот.

Он расстегнул рубашку, усмехнулся.

— Сердце звучит, как гром…

Она протянула руку, послушала снова неровный ритм. Раз… два, три. Черт, как это у него получается? — и пожала плечами.

— Ну, не знаю. Здесь совсем нет места, да я и не в настроении танцевать. А в Калифорнии, например, мужчины танцуют румбу в одиночестве. Просто выходят на сцену и танцуют, сами с собой, партнерши им не нужны.

Он тихо засмеялся.

— Мало ли, что в Калифорнии. Не говори мне об этих американцах, они, может, и любовью сами с собой занимаются, что нам до них. — Надвинулся, окутанный запахами табака и рома, прижал ее к себе. — Настоящую румбу танцуют только вдвоем, а места тут достаточно. Потуши свет.

Свет. Такой яркий, что сразу заболели глаза. Серый набухший от влаги потолок в уродливых темных пятнах.

— Сеньорита…

Рауль? Она повернула голову, протянула ему руку. Он подошел, похудевший, осунувшийся, с ввалившимися глазами. Что с ним? Щетина на подбородке — не меньше трех дней… так сколько же она…

— Где я?

Младший открыл было рот, но он сразу перебила, заторопилась, с трудом выплевывая слова.

— Нет, я не то хотела… я хочу сказать… где же? Все ли… в порядке…

Посмотрела в его бледное лицо, задохнулась.

— Мне очень жаль.

Рауль опустил голову и тяжело вздохнул

— Врачи сделали все, что могли, но… наша медицина еще не достаточно хороша. Брат просил передать, что вы должны быть сильной. Ради него и ради себя.

Она попыталась сесть и только сейчас почувствовала боль.

— Нет, — он осторожно прижал ее к кровати, — вам нельзя пока вставать, швы могут разойтись… Все пройдет, сеньорита, все образуется.

Марита отвернулась, запрокинула голову. Потолок расплывался, пятна на нем плавились и стекали ей на лицо.

— Я хочу его видеть, — выдавила она, пытаясь сдержать рыдания.

— Как, разве вы не поняли? Ребенок… умер.

Она стиснула зубы.

— Не ребенка, Фиделя

— Увы. Пока команданте не может прибыть. Но сердце его с вами.

«Сердце его с вами». И со всем его народом: с каждой дояркой, с каждым рыбаком в порту. Он для всех — такой большой и сильный, благодушное божество, готовое дарить любовь всему миру. Но не одной единственной женщине.

— Проснулся?

— Как видишь, — он привстал и картинно потянулся. — Как видишь, моя морская королева. А ты, я смотрю, уже завтракаешь?

Она усмехнулась.

— Нет, я уже пью.

И протянула ему полную до краев рюмку.

— Ох… ром. На завтрак. Сейчас лучше было бы заварить матэ…

— Матэ пусть дамочки пьют, — отрезала она. — А ты привез мне ром, самый лучший.

Он засмеялся и взял рюмку из ее рук.

— Это так. Но ты должна быть осторожна, так и алкоголичкой недолго стать. Правда, правда. Кто научил тебя пить ром по утрам? Это все твои калифорнийцы, наверняка они. Не умеют любить женщин, вот и учат плохому… ладно, молчу. Молчу.

Она смотрела, как он пьет и чувствовала, что ее собственное сердце тоже начинает стучать в ритме румбы. Тук… тук, тук. Все. Вот и все.

— Скажи, — отвернувшись, она осушила свою рюмку до дна, закашлялась, — если бы твоя жизнь должна была бы оборваться прямо сейчас — о чем бы ты думал? Радовался бы, что уходишь на пике славы, или грустил, что еще так многого не успел?

— Славы… — он медленно встал с дивана, приблизился, положил руку ей на плечо. — Она относительна. Человечество может исчезнуть, солнце может перестать светить… так чего стоит слава?

— Значит, грустил бы?

— Зачем грустить? Я многое успел. Могу сказать без лишней скромности, мне в жизни удалось сделать в десять раз больше, чем кому бы то ни было. Но я еще не скоро умру, Марита.

Его рука медленно двинулась вниз.

— Как знать. — Она усмехнулась. — Тогда другой вопрос, а боялся бы ты? Того, что ждет тебя после смерти?

— Ох. Какие у тебя сегодня вопросы… Нет, не боялся бы. Я никогда не был верующим… возможно, из-за тех методов, которыми пользовались учителя в школе, пытаясь убедить меня в существовании Бога… до сих пор считаю, что после смерти ничего не будет. И все же я умру не скоро.

— А я думаю, сегодня.

Она подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза — два горящих черных огонька.

— Почему? Только лишь потому, что ты подсыпала яд мне в рюмку? Пф-ф, капитанская дочь, не будь такой глупой.

Приготовленные слова застряли у нее в горле, она отшатнулась, пытаясь сбросить его руку, но он вдруг схватил ее за горло и наклонился, дыхнул перегаром в лицо.

— Меня нельзя убить. Разве мистер Лансдейл не объяснил тебе это? Они уже раз тридцать пытались, и все без толку. Думаю, он знает, почему.

— Ты… — она захрипела, задергалась, и он отпустил ее, выпрямился, мрачно глядя сверху вниз.

— Я бессмертен, капитанская дочь. Бессмертен.

«Магия существует!» — в памяти всплыло перекошенное лицо Лансдейла, его глаза, горящие фанатичным блеском. «И только мы, европейцы…»

— Это смешно. — Марита встала и подошла к дивану.

Сумочка, вчера она лежала здесь… где же?

— На полу, — подсказал он вежливо, тоном, от которого по ее спине мгновенно потек холодный пот. — Я сбросил ее на пол вчера. Смотри, вон, возле ножки.

Она наклонилась, дрожащими руками раскрыла сумочку.

— Браунинг? Девятьсот шестого? — он засмеялся, но в голосе не было веселья. — А я думал, их давно не выпускают. Что за ничтожные люди, они даже не достали тебе нормальное оружие.

Марита выпрямилась и обернулась. Прицелилась в этот ненавистный широкий лоб, чуть выше переносицы. Стрелять? Нужно стрелять, но, Боже, почему так трудно…

— Предохранитель слева на рамке, — команданте стоял спокойно, сложив руки на груди. Лицо его было… не злым, нет, но искаженным, словно от боли: уголки рта подергивались, глаза горели ровным огнем.

Она сняла браунинг с предохранителя, снова прицелилась. Почему он не пытается помешать ей? Не верит?

— Стреляй, капитанская дочь!

Прогремел выстрел, рука дернулась. Марита зажмурилась на мгновение и, когда открыла глаза, чуть не вскрикнула — он стоял целый и невредимый, ни царапины. Даже позу не переменил.

— Еще раз. Целься точнее. А лучше, подойди ближе, приставь дуло прямо мне к лбу. У тебя руки трясутся, ты иначе не попадешь.

Вот как? Как ни странно, эти его слова задели ее, заставили выйти из ступора, вызвав волну ярости. Не попаду?

Она сделала шаг. Еще. И приставила браунинг к его лицу.

— Не страшно? Кровь же забрызгает все вокруг. И руки твои, и личико. — Он оскалился, наклонился вперед, огромный и жуткий, борода вздыбилась, словно живая.

— Ну, давай. Докажи, что не боишься испачкаться. Стреляй.

Она закричала одновременно с выстрелом, ожидая увидеть круглое кровавое отверстие в его лбу. Но он даже не дернулся. И, казалось, ни один мускул не дрогнул не го лице.

— Я… — горло перехватило от ужаса, — я попала, точно. Где же пуля? Я…

— Исчезла, — он пожал плечами. — Просто исчезла, так бывает. А бывает, что рана остается, но почти сразу затягивается. Попробуй еще. Сколько у тебя там патронов? Используй все.

Марита опустила пистолет, отступила назад. Потом вскинула руку и снова выстрелила. На этот раз пуля точно вылетела из ствола, но попала почему-то в тумбочку возле дивана, намного левее от того места, где стоял команданте.

«Сейчас прибежит охрана, — подумала она отстраненно, как о чем-то постороннем. — Или Рауль. Должен же кто-то услышать выстрелы и прийти ему на выручку».

Голова ее вдруг закружилась, ноги подкосились, и пол ушел из-под ног.

— Тихо, тихо, — он подскочил, обнял, прижал ее к себе. Потом осторожно усадил на диван. — Все закончилось, все. Не паникуй.

— Ты… — зубы ее стучали.

— Выпей, — в ноздри ударил запах рома — рюмка оказалась у самого лица.

Она давилась, глотая обжигающую жидкость.

— Меня нельзя убить, я же сказал. Лансдейл пытался уже раз двадцать. А до него еще много раз пытались… а когда мы делали революцию, знаешь, сколько раз я был на волосок от смерти? Все без толку, она меня обходит. Я заговорен.

Марита поставила рюмку, откинулась на спинку дивана.

— И… кто же заговорил тебя?

Он вздохнул.

— Сложно сказать. Я и сам до сих пор не знаю… Что ж, если ты уже пришла в себя, расскажу. — Сел возле нее, наклонился вперед, упираясь локтями в колени, задумался.

— Это было в пятьдесят шестом. Через три дня после высадки в Лос-Колорадос… Ты наверняка слышала эту историю — яхта «Гранма», восемьдесят два бойца на борту, и ужасный шторм, внезапно налетевший на нас у побережья. Франк ждал подкрепления в Сантьяго-де-Куба, нам нужно было высадиться и двигаться ему на помощь… но мы не могли. Не могли даже причалить — яхту болтало там, как жалкую щепку, и пытаться добраться до берега было бы чистым самоубийством. В итоге, когда мы все-таки высадились, люди Франка были уничтожены. Все до одного, Батиста просто раздавил их… А мы, восемьдесят два опоздавших неудачника, уже не представляли для него угрозы и должны были в скором времени отправиться вслед за Франком.

Он покачал головой, лицо исказила гримаса страдания, видно было, что воспоминания до сих пор причиняют ему боль.

— Ничего не оставалось, как разделиться на маленькие отряды и по отдельности пробираться к Сьерра-Маэстре — в горах нас не так-то просто было обнаружить, и оттуда можно было начинать революцию сначала. Эрнесто повел один отряд, я другой… через три дня псы Батисты нашли нас. Представь, — команданте прикрыл глаза, повел рукой по воздуху, словно обрисовывая видимую только ему картину, — маленькая деревня, всего два десятка домов. Люди попрятались, заперли двери, так пустынно… Солнце палит с небес, словно адский огонь. И звуки выстрелов, как похоронный марш всем надеждам.

Мы отступали, пытались прятаться за домами, но они брали нас в кольцо, и времени оставалось мало. Пуля попала мне в плечо… я чувствовал эту боль, но боль в сердце была сильнее. «Все кончено, кончено, кончено, — крутилось у меня в голове. — Ты проиграл». Я не знал, сумеет ли Эрнесто начать все сначала без меня, и не знал даже, жив ли он. Рауль был слишком молод, на него надежды не было… Мне казалось, что революция заканчивается навсегда, и от этого чувства бессилия хотелось кричать. Потом я услышал голос…

Он открыл глаза и невидяще уставился в стену.

— Старческий женский голос, такой насмешливый и неожиданно бодрый. «Эй, барбудо, — сказала эта женщина, — ты помираешь, что ли?» Я оглянулся и увидел, что рядом со мной стоит маленькая седая старушка. Совсем крошечная, карлица, наверное. Она улыбалась, но как-то ехидно, зло. Казалось, наше положение веселит ее. «Пока нет, — ответил я в пику ей, хотя, конечно, так оно на самом деле и было. — Пока нет, я жив, и собираюсь пожить еще. Ну, хотя бы пару минут. А тебе стоит спрятаться, эти собаки не посмотрят, что ты маленькая и старая, они убьют тебя за компанию с нами». Она засмеялась. «Нет, барбудо, меня они убить не смогут. Ведь я не человек». Я решил, что она сумасшедшая… после прихода Батисты к власти, военные творили в деревнях настоящие зверства, и немудрено было повредиться рассудком. Я улыбнулся ей, не желая спорить, и прислонился к стене дома, ожидая врагов. Но она не уходила, и, казалось, чего-то ждала от меня. «Вижу, что ты хороший парень, — сказала она, наконец, как бы в задумчивости. — И помирать тебе пока рано. Но у меня есть вопрос: если ты не умрешь сегодня, и не умрешь еще много-много лет, как ты распорядишься своей жизнью?» Странно было пускаться в философские дискуссии с этой маленькой крестянкой, там, на солнцепеке, находясь на волосок от смерти. Но я ответил ей, не раздумывая.

«Я продолжу бороться. Буду биться с врагами, пока на Кубе не воцарится справедливость. Я соберу товарищей и мы построим тут новое, совершенное общество. Я знаю, что для этого нужно делать, а чего не знаю, тому научусь. И потом я продолжу свою битву, и буду бороться со всем миром, если понадобится, пока революция не охватит весь земной шар. И пока во всем мире не воцарится справедливость». Так или почти так я ей ответил, даже прокричал, на одном дыхании, без запинки. Я знал, что всему этому не суждено сбыться, и эмоции захватили меня. Тогда она засмеялась и кивнула. «Хорошие слова, барбудо. Глупые, но хорошие. Все это звучит смешно, и ты, конечно, мог бы выразиться более толково, у тебя же высшее образование, да? Ты ведь юрист». Тут я вздрогнул и посмотрел на нее с изумлением, и она вдруг показалась мне намного выше ростом, чем была только что. «Ты не так прост на самом деле, — продолжила она и надвинулась на меня, начиная расти прямо на глазах, — и не так уж и добр. Но в тебе есть правда. И сила. И смелость. Думаю, пришло время, когда ангелы смерти должны сражаться не только на стороне зла, но и на стороне добра». Тут она протянула мне открытую ладонь, на которой лежал прозрачный светло-розовый камень. «Возьми, — она усмехнулась и положила этот камень прямо в нагрудный карман на моей рубашке. — Пусть это будет твоим талисманом. Береги его — пока он будет с тобой, ты будешь жив, кто бы ни захотел лишить тебя жизни. Но смотри, не давай его в руки своим врагам, если они уничтожат камень, уничтожат и тебя». В этот момент выстрелы стихли, и слова ее прозвучали громко, неожиданно громко и четко. Я встал и увидел, что ростом она уже с меня, а ведь только что казалась карлицей. Признаюсь тебе, я растерялся. Стоял там и бестолково топтался на месте, не понимая, что происходит, и что за создание вижу перед собой. А вокруг была тишина. Потом старуха шагнула назад, за дом. И исчезла, словно растворилась в воздухе, только камень в моем кармане остался доказательством того, что мне не померещился этот разговор.

В тот день… да, люди Батисты просто ушли. Вдруг. Развернулись и ушли, оставив нас там. Мы добрались до Сьерра-Маэстре и воссоединились с Эрнесто. И начали партизанскую войну.

Команданте вздохнул и медленно провел рукой по лицу, словно возвращаясь из воспоминаний.

— Я никому и никогда не рассказывал, даже Рауль не знает… но с тех пор храню этот камень, а он хранит меня. Можешь насыпать мне в рюмку хоть столовую ложку яда и расстрелять в меня две обоймы — я останусь цел и невредим… Ты веришь мне? — перебил он вдруг сам себя и наклонился, заглядывая ей в лицо.

Марита молча смотрела в пол.

— Веришь? — он протянул руку, приподнял ее подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.

Она мрачно хмыкнула.

— Я стреляла в тебя несколько раз, а на тебе ни царапины. Как я могу не верить? Но знаешь, что? — дернула головой, отбросила его руку в сторону. — Это не благословление. Пускай ты заколдован, но это не благословление, а проклятие. Годы будут идти, и ты увидишь, как все твои близкие стареют и умирают… увидишь, как вся твой революция пойдет прахом, как все, чего ты добился, разрушат и уничтожат!.. Все исчезнет, все умрут, а ты будешь жить! Ты проклят, команданте, проклят!

Он встал и медленно прошелся по комнате. Потом вдруг заулыбался той своей, безмятежной утренней улыбкой.

— Так вот оно что. Ты ненавидишь меня, капитанская дочка. Или думаешь, что ненавидишь. Вот, в чем дело. Поэтому и пошла на это. Я рад. Рад, что не ради денег или чего они там тебе предложили. Лансдейл просто запутал тебя, обманул, наплел про меня что-то и воспользовался твоими эмоциями. Женщины всегда были его оружием…

Она отвернулась.

— Да. Ненавижу. Но дело не в Лансдейле, мне плевать на все его рассказы.

— Так скажи мне, — он остановился перед ней, глядя сверху вниз, — скажи, что я сделал, чтобы заслужить твою ненависть, морская королева.

— Что? — она засмеялась, с трудом сдерживая слезы. — Что именно? Ты пригласил меня на свой Остров свободы, рассказал красивую историю. Влюбил меня в себя, сделал своей любовницей. Я терпела такое положение, тебе ведь нельзя разводиться с боевой подругой… Это разрушило бы твой благородный образ! Я терпела, потому что любила и была согласна на любую роль, лишь бы быть рядом с тобой… А потом я забеременела, а потом потеряла ребенка. И ты просто выкинул меня, как сломанную игрушку, избавился от компрометирующей тебя истории! Я… так ждала тебя! И в больнице, и дома, и потом в порту… Ты вот все время говоришь, что сражаешься во имя справедливости. Ну а я? Разве я не заслужила справедливости так же, как все те униженные и оскорбленные, за которых ты воевал?

Она замолчала, чувствуя, как по щекам все-таки катятся предательские теплые капли. «Как дамочка». Да, ревет тут перед ним, как дамочка — вот, к чему они пришли.

Он перестал улыбаться и смотрел на нее с изумлением.

— Что вообще… Выбросил? Когда тебя повезли в больницу, я был с тобой, ждал у дверей операционной. И после, когда ты лежала там в забытьи. Но очнувшись, ты не захотела меня видеть… так передал мне Рауль. Ты хотела побыть одна и могла говорить только с ним. Я ждал. Неделю, две. Ты вернулась в наш дом, но все еще не позволяла мне приехать. А потом решила покинуть Остров свободы.

Марита закрыла лицо руками.

— О чем ты говоришь… Рауль?

Он развел руками:

— Рауль сказал, что я не могу приехать в порт, что тебе будет тяжело меня видеть, и ты просишь простить тебя и не ждать. Разве я мог спорить? Это была твоя воля… А теперь ты ввернулась, капитанская дочь, вернулась с поручением от Лансдейла, с ядом и пулями. Я был в замешательстве, просто смят. Никак не мог поверить. И тогда брат предложил встретиться с тобой, чтобы посмотреть и убедиться самим, правда ли все это. Может, наша разведка ошиблась…

Она убрала ладони от лица, подняла на него глаза.

— Твой брат был со мной все это время. Он один меня поддерживал и утешал… И он говорил, что у тебя слишком много дел и совсем нет времени на меня…

— Ясно.

Он сел рядом с ней, запустил пятерню в без того уже взъерошенную шевелюру.

— Рауль не так прост, как кажется, я всегда это понимал. В тот день, когда я разговаривал со старухой, он был с отрядом Эрнесто… может, они тоже кого-то встретили, не знаю. Но с тех пор он изменился. Стал… более циничным, что ли. Более жестоким. И всегда действует только в интересах Кубы и революции, «личное — ничто перед главным» — его любимая фраза. Что ж, я не могу его винить… К тому же, теперь уже все равно ничего не поделаешь. Прошлого не изменить, — он помолчал, потом осторожно коснулся ее руки. — Скажи, что я могу сделать для тебя сейчас, моя колдунья?

Она усмехнулась.

— Может, отпустить с миром?

Он удивленно покосился на нее и пожал плечами.

— Ты свободна. Это твое судно, ты вольна плыть на нем, куда хочешь, никто не посмеет задерживать. Но знай, что и Остров всегда открыт для тебя.

Марита вздохнула. Смешно, повторил почти слово в слово те слова, с которых начался их роман. Когда это было? Кажется, сотню лет назад.

— Вы уже закончили осмотр? — отец гневно сверкал глазами и стискивал зубы, с трудом удерживаясь от брани.

— Нет, — высокий затянутый в военную форму бородач остановился возле него и ухмыльнулся. — Мы только начали, судно подлежит полному досмотру, капитан. Время сейчас неспокойное, сами понимаете.

— Я… — отец набрал в грудь побольше воздуха, — вынужден выразить… выражаю протест! Мы теряем время! А ваши люди ведут себя бестактно и грубо!

— Что поделать, — верзила откровенно насмехался, — это простые парни, и манеры у них не очень. Кстати, вы бы вашу девушку увели в каюту, от греха.

Отец дернул щекой.

— Это дочь! Марита, спустись вниз, прошу тебя

На самом деле он просил ее уже третий раз, но она боялась оставить его одного. Ей почему-то казалось, что в присутствии дочери военные не посмеют причинить старику вред. Глупо, она сама понимала, глупо — этим головорезам было явно плевать сантименты. И все-таки старалась держаться возле отца.

— Дочь? — Бородач перевел на нее взгляд и вдруг изменился в лице. — Прошу прощения, капитан. Прошу прощения, сеньорита. Это в корне меняет дело. Капитанская дочь, разумеется, имеет полное право находиться на палубе и следить за досмотром своего корабля. Впрочем, мы уже почти закончили. — Он сверкнул белозубой улыбкой и неожиданно показался ей совсем не страшным… даже почти симпатичным.

— Простите, я не представился, — шагнул вперед, протягивая ей руку. — Команданте Кастро, для друзей — просто Фидель. Да, тот самый. Поступили сведения… в общем, сегодня я посчитал нужным лично произвести досмотр… Кстати, с латинского мое имя переводится как «преданный», «надежный». А вас как зовут?

Она невольно улыбнулась.

— Марита

— Не может быть! — поймав ее руку, он поднес ее к губам. — Это же означает «супруга», «жена», вы знали? У вас есть супруг? Нет? Прекрасно, очень рад!

— Э… — отец попытался отодвинуть его, — команданте, я хотел…

— Да, мы уже заканчиваем. Еще раз простите за причиненные неудобства. Скажите, Марита, а вы читали роман русского писателя Пушкина «Капитанская дочь»? Нет? Вы должны прочесть, непременно. Там почти про вас.

— Я хотел… — растерявшийся отец выглядел жалко.

— Капитан, еще полчаса, и можете отплывать. Это ваше судно, и вы вольны плыть на нем, куда захотите. Никто не посмеет задерживать. Но знайте, Остров свободы всегда открыт для вас. Может быть, желаете сойти на берег и насладиться нашим гостеприимством? Вы ведь, наверное, устали от качки — день, другой на твердой земле вам не повредит. Сеньорита, что скажете?

— Могу я предложить вам мохо?

Она обернулась и покачала головой. Кажется, это уже было, не далее, как вчера. Дежа вю? Рауль склонился в поклоне, протянул поднос с графином и сахарницей. Посмотрел ей в глаза и вздохнул.

— Нет, так нет. Команданте передал вам подарок, желаете получить?

— Подарок? — она пожала плечами. — И что там? Зная его, какой-то новый дамский пистолет последней модели. Или капсулы с ядом.

— По правде говоря, я и сам не знаю, подарок спрятан в шкатулке.

Она нахмурилась, сердце сжалось от тревожного предчувствия. Осторожно вязла из его рук маленькую серебряную шкатулку, откинула крышку.

Да. Прозрачный светло-розовый камень на бархатной подушке. И свернутый пополам лист бумаги. Письмо?

«Здравствуй, капитанская дочь. И прощай. Знаю, я сломал твою жизнь. С этим ничего уже не поделать, но мое сердце разрывается на куски и не хочет больше отстукивать румбу. Тик-тик-так, тик-тик-так — вот, как оно теперь стучит. Европейский вальс, красивый и грустный, как ты. Долго думал, чем я могу загладить свою вину, и понял, что не смогу ничем. Все, что мне остается — это обмен, жизнь за жизнь. Я сломал твою, ты вольна сделать то же самое с моей. Старуха говорила, не отдавай врагам, но ты ведь не враг мне, капитанская дочь. Хочется верить, что нет. Впрочем, можешь делать с этим камнем все, что тебе заблагорассудится: Можешь передать Лансдейлу, можешь утопить или разбить молотком. А можешь хранить. Я бы хотел, чтобы ты держала его у сердца, носила на цепочке каждый день, но шкатулка тоже подойдет. Только почаще доставай и касайся его руками, я буду чувствовать твои прикосновения и знать, что ты меня помнишь. Ну, а если все-таки решишь отдать Лансдейлу, то постарайся не прогадать, запроси хорошую цену и гарантии своей безопасности. Будь счастлива. По крайней мере, постарайся быть».

— Что там? — Рауль смотрел на нее из-под опущенных ресниц, во взгляде его читалась тревога.

Марита положила письмо поверх камня, закрыла шкатулку.

Ну вот. Все закончилось. План сработал, как и предрекал Лансдейл.

Она сомневалась, но он был так уверен…

«Я знаю людей, — сказал он тогда, и его вечно мокрые усики торжествующе встопорщились. — Все люди похожи, и есть определенные ловушки, в которые они всегда попадаются. Будь ты хоть Чингиз-хан, хоть Ленин, хоть Магомет, тебе не избежать общей участи. Эмоции, чувства… привязанность. Вот, что делает людей слабыми и позволяет играть на струнах их души любые песни. Он раскроет вам свой секрет. И покажет точки уязвимости. Туда вы и ударите, важно лишь не пропустить нужный момент. Любую защиту можно обойти, даже магическую, если не ломиться в закрытые ворота, а подождать, пока их откроют».

Что ж, похоже, он был прав. Она вернется с победой, отдаст камень и забудет этот жаркий остров и чертовых братьев Кастро навсегда. Месть — свершится, справедливость — восторжествует, как всегда. Возможно, ее даже наградят: подарят новый дом, обеспечат неплохое содержание… а, возможно, убьют по-тихому, чтобы не трепала языком. История в любом случае сохранит ее имя — как же, женщина, которой, наконец, удалось убить зарвавшегося революционера… тирана, так они напишут в учебниках истории. Красиво, черт возьми. Узурпатор пал жертвой любви — «дамочки» будущего будут замирать в восторге и хлопать в мокрые от пота ладошки.

— Возьмите, — она протянула Раулю шкатулку. — И больше не позволяйте команданте дарить такие подарки.

Несколько секунд Младший молча смотрел на нее, потом его взгляд потеплел.

— Спасибо, сеньорита. Рад, что вы приняли это решение… впрочем, я и не сомневался. Да, такими вещами нельзя разбрасываться. Шкатулка будет теперь храниться у меня.

Она недоверчиво покачала головой.

— Так вы… знали?

— Конечно, — он кивнул. — Брат горяч, эмоции иногда захватывают его… но для того я и нахожусь рядом с ним, чтобы удерживать от безумств и предотвращать жестокие ошибки.

Марита медленно кивнула.

— И если бы я не отдала вам сейчас шкатулку…

— Да. Вынужден признать, — он продолжал ласково улыбаться, но в глазах — теперь она видела это — клубилась та же тьма, что у старшего брата. — Вы бы не покинули с ней Остров.

Она отвернулась. И все-таки план был не удачным, как ни крути… как ни крути.

— Что же мне теперь делать? Уехать назад без камня? Они не простят. Впрочем, если прикинуться дурочкой…

— Можно уехать, а можно и остаться, — повторил он сказанное когда-то. — На Острове свободы много мужчин, и многие из них будут рады составить ваше счастье. Например, я — как вам я?

Она подняла голову, посмотрела в затянутое тучами небо. Вот ведь, еще вчера мечталось — ну, хоть бы облачко, хоть бы одна маленькая тучка — не было сил терпеть это проклятое солнце. А сегодня… влажная клубящаяся хмарь надо всем островом, и на сердце такая тоска. Словно не только небо, но и всю жизнь накрыла сверху эта серая беспросветная дрянь.

И все-таки в глубине души она знала — тучи не надолго. Пройдет час, полтора — поднимется ветер. Дохнет в лицо морской прохладой, разгонит всю эту пакость к чертовой бабушке… и солнце вернется.

Оно всегда возвращается.

Фарфор

Любовь Перова

Модный квартал Второго подземного города — гигантская сияющая кроличья нора пару сотен метров в диаметре, вертикально уходящая примерно на полкилометра вниз в голубоватом мареве вывесок и реклам.

Если пробраться в город перед рассветом через взломанный выход на очистительной станции — можно застать момент, когда воздухозаборники начинают работать в полную мощность, — и нырнуть в нору на ховерборде, кувыркаясь в мощном потоке и забывая дышать от восторга и ураганного ветра.

Наверху даже новая доска перестает слушаться на несколько секунд, и я чувствую себя немного Алисой, падая мимо сверкающих вывесок и витрин. Торможение срабатывает в последний момент над узкой галереей, опоясывающей нужное мне кольцо магазинов и переходов. Последнее сальто — и я выравниваюсь, лихо приземляясь перед крошечным кафе со старомодными неоновыми контурами чашек и бокалов на окнах. Проходящие мимо ярко накрашенные модницы вскрикивают от неожиданности и восторженно хихикают, а Хэппи за барной стойкой, заметив синие огни моей доски, поднимает голову и улыбается. Машу ему рукой и, распахнув дверь, одним шагом оказываюсь в теплом зале всего на четыре столика, утопающем в ароматах корицы, кофе и миндальных пряников.

Он оглядывает меня, качает головой, по-прежнему счастливо улыбаясь, и кивает в сторону уборной. Задерживаюсь там на минуту — проверить, не осталось ли на мне пятен. Подмигиваю своему отражению. Из зеркала смотрит чистокровный подземник — тощий, бесцветные брови и ресницы, сиреневые глаза альбиноса и белые волосы, выкрашенные в модный небесно-голубой: под землей почти все любят яркое.

…крошечные красные брызги подсохли на подбородке. Еще немного — на носках ботинок и коленках джинсов. Почти незаметно. С внезапным омерзением умываюсь. Возбуждение уступает место усталости, мрачной удовлетворенности и пустоте, всегда ждущей своего часа.

Еще немного осталось.

Кофе, очень крепкий и сладкий, ждет меня на стойке в цветной чашке, рядом с Хэппи и вазочкой домашних конфет. Он сейчас из персонала один — и я позволяю себе расслабиться, подавшись вперед, подпереть подбородок и ухмыльнуться, как довольная кошка, только что растерзавшая мышь.

Хэппи ждет, пока моя чашка опустеет наполовину, и доливает молоко. В эту минуту кажется, что кофе у Хэппи — лучшее, что случилось со мной за последние несколько месяцев. Трудно сказать, рад он мне, или предпочел бы, чтоб я сгинул однажды наверху. Мне единственному известно, откуда взялся Хэппи. Он — хорошо знает, где пропадаю я и что там ищу. Общие тайны объединяют порой крепче кровного родства.

Нос и кончики пальцев согреваются с приятным покалыванием. Жизнь замедляется до обычного своего ритма, пока я сижу над чашкой, вслушиваясь в ларго Бетховена, легкий шум квартала за дверью, шелест конфетных оберток…

Мой собеседник с жестянкой пива усаживается по другую сторону стойки. Ждет, когда я заговорю.

— Умрешь толстяком, — киваю на его пиво. Хэппи — полукровка; в отличие от меня, с мышечной и жировой тканью у него порядок. К сорока годам нажил уже небольшое брюшко, заметную проплешину и отвисшие щеки.

— Умру стариком, — отмахивается он.

Тоже справедливо. Чистокровные андеры стареют очень медленно, без морщин и облысения, но и жизни нам отмерено… редко встретишь подземника старше теперешнего Хэппи. Что-то не так пошло с генетическими играми два столетия назад — модифицированное сердце изнашивается слишком быстро. Хотя, вполне вероятно, таков и был первоначальный план.

У нас к наземникам всегда много претензий.

— Как сейчас там, наверху? — спрашивает он, решив, что я вполне уже в состоянии описывать обыденные вещи.

Большой мир совсем другой, и я никогда не знаю, с чего начать. Сырой и холодный, он бывает прекрасен — с ветрами, похожими на горы облаками и звуками…

— Когда я уходил, снег пошел. Правда, земля еще слишком теплая, и листья слишком свежие… и пахнут осенью. А ветер уже морозный и ничуть не похож на здешние сквозняки — от него стынет нос, краснеют щеки и саднит в горле, если на полной скорости…

— …сматываться? — хмыкает Хэппи понимающе и опускает уголки губ.

Пожимаю плечами и замолкаю. От осуждения он далек. В чем же дело тогда?

— Переживаешь, что ли? — спрашиваю издевательски.

Хэппи смотрит без улыбки, скорее заинтересованно.

— Что будет, Джин, когда ты ошибешься? Станешь неосторожен, не успеешь уйти или оставишь следы… Рано или поздно что-нибудь всегда идет не так.

— Бывает. Но я почти закончил, док. Еще немного везения…

— …и? что дальше, когда закончишь с последним?

И правда — что? Я не задавался этим вопросом, предпочитая занимать делами каждую свободную минуту времени. Сейчас, прикинув возможные варианты, с отстраненным удивлением понимаю, что значения это не имеет.

— Ничего, Хэппи, — искренне отвечаю после паузы. — Меня устроит любой расклад. А что, у тебя в этом свой интерес, профессор?

— Ты же знаешь, наверху у меня давно интересов нет, — отвечает он сварливо, придвигая мне новую чашку. И тут же вновь улыбается немного безумной улыбкой, щуря жизнерадостно глаза. — Скорее, завидую.

— Мне?!

— Бесстрашию твоему.

Это не похвала, мы оба в курсе. Бесстрашие не обязательно делает человека героем, а страх — предателем. Очень часто — совсем наоборот. А иногда случаются психопаты, вроде нас с ним.

Я — из плохих парней. Страхи мои исчезли три года назад, после того взрыва на переговорах с наземниками, сменившись постепенно желанием найти всех виновных — и искалечить собственными руками. Нет, не убить — пусть чувствуют, дрожат помнят!..

Хэппи, увидев нехорошее в моем взгляде, отворачивается к новым посетителям, не переставая улыбаться. Наверное, он — из хороших ребят. Но и Хэппи не всегда был таким счастливчиком.

Говорят, сон разума чреват чудовищами. Бессонница разума Хэппи породила ту самую антигравитационную бомбу, единственное безобидное испытание которой положило конец войне с наземниками. Профессор, ужаснувшись собственному изобретению, сделал все возможное, чтобы никто не сумел его повторить, а сам превратился в полнеющего весельчака, владельца маленького кафе.

Каждый день он боится — преследований, возвращения бомбы и новой войны. От подземников он унаследовал боязнь открытых пространств и аллергию на солнечный свет. Страхи, впрочем, не мешают ему мечтать о городе под открытым небом.

Мы все иногда мечтаем о нем. Память о ветре и высоком небе еще долго преследует меня после каждого посещения наземного мира. Воспоминания о травах, лесных тропинках, запахе листьев и земли после дождя…

Допиваю кофе и незаметно смываюсь, пока Хэппи занят и не задает больше вопросов.

Модный квартал засыпает, когда в городе наверху уже глубокая ночь, но через пару часов, как сейчас, лавки и торговые центры вновь открыты для посетителей, которым плевать на режим земных суток. Разношерстного народу здесь всегда полно — наземные знаменитости в поисках лучших нарядов, раздающие листовки мечтательные студенты, ряженые косплееры и мелкие служащие, еще не добравшиеся до работы.

Сегодня чужаков удивительно много. Их легко отличить — загорелые и неприлично шумные, они таращатся в сверкающую глубину кроличьей норы, на меня, парящего на доске, на желтые минитакси без ограничений на высоту. Большинство из них, как и я, плохо помнят короткую и кровавую войну между поверхностью и подземельями. Они и сейчас считают город чем-то своим…

Милашка в готичном платье с рюшами останавливает меня, чтобы приколоть к куртке синий значок с городским гербом — старинной шестерней. Запоздало вспоминаю, что сегодня — двухсотлетний юбилей основания Второго.

Два века назад ученые всего мира начали предсказывать близкие солнечные супершторма — и кто-то предложил приготовиться к ним заранее. Так появился Первый подземный городок. А через пару лет уже миллионы матерей, напуганные первой вспышкой Каррингтона, охотно соглашались рожать генетически измененных детей — первых подземников. Города сохраняли все, что могло исчезнуть с лица земли — электронику, технологии, знания. Наземники же в первые дни бури оказались отброшены назад на сотни лет. Мы до сих пор сильно опережаем их мир, в котором прошлое и будущее причудливо перемешаны. Повод для гордости и средства для равноценного обмена с поверхностью. Впрочем, я не уверен, что обмен равноценный.

У нас появилась антигравитация, новейшее оружие, лекарства и знания. У них — осталась вся земля с небом и солнцем, которого мы боимся. Андеры-альбиносы не переносят ультрафиолет и живут меньше, наши женщины редко рожают здоровых детей от наземников, зато мы медленно стареем, мы быстрые — и видим в темноте.

И еще — мы помним, что должны все успеть.

Эля работает в универмаге «Мэйси», занимающем несколько уровней чуть ниже «Кафе» Хэппи, в большом ювелирном отделе. Добираюсь до нужного этажа, чтобы притормозить и посмотреть на нее через стекло внутренней витрины — вдруг первая заметит меня и кивнет. Меня, в ярком и с ослепительной улыбкой, трудно не заметить — и она кивает, но тут же отворачивается показать комплект колец юной паре.

Я наблюдаю за ней издалека, как за изящной танцовщицей на неприступной сцене. Беловолосая и белокожая, в маленьком черном платье, Эля кажется тонким грустным призраком в сравнении со счастливыми покупателями: они идиотски держатся за руки, и у них впереди все, что у нее далеко в прошлом. Тот взрыв унес ее мужа, нерожденного ребенка и возможность когда-нибудь снова родить.

Мы познакомились еще в госпитале, на сеансах групповой терапии — оба полуживые и ужасные, собранные из кусочков, пережившие два мучительных месяца в реанимационных капсулах. Сраслись кости, новые органы прижились, и шрамы затянулись. Но кажется, мы так и остались сломанными.

Вместе, вняв совету терапевта, мы отправились в школу боевых искусств мистера Сайто. Там много слов не требуется. Сейчас я посещаю додзё без нее, и общая у нас только беда, но хочется верить, что мы нескоро расстанемся. А может, мы просто приходим друг к другу в поисках чего-то давно потерянного, в надежде, что теплее будет засыпать не в одиночку…

Не сегодня. Сегодня она не смотрит на меня — танцует под свою музыку, не слышную мне. Не то, чтобы я жаловался. Утешитель из меня никудышный.

«Увидимся завтра? Есть кое-что для тебя.» — шлю ей сообщение уже на полпути к выходу. Эле нравятся наземные сувениры.

«Увидимся» — приходит шепот, почти сливаясь с шумом супермаркета.

Вполне достаточно, чтобы продлить мое хорошее настроение до вечера. Беру разгон прямо от дверей универмага и снова ныряю на доске в пропасть норы, кувыркаясь и теряя на несколько секунд ощущение верха и низа.

Ветер пахнет наземным утром и кофе.

Непривычные чужаки тычут пальцами и начинают снимать, когда ко мне присоединяются еще несколько смельчаков. Что ж, еще есть пара минут, чтобы показать смуглолицым, как андеры умеют ловить ветер и делать петли на ховерборде. Я развлекаюсь и откровенно позирую, пока в одном из скоростных тоннелей внизу не появляются огни тормозящего поезда.

В последнюю секунду влетаю в закрывающиеся двери ярко освещенного полупустого вагона и плюхаюсь на сиденье.

Второй город окружает мегаполис наземников широким полукольцом районов-полостей, связанных сетью тоннелей. Мне — на другой край, и я успеваю задремать в наступившей тишине. Поезд не шумит и не качается, в отличие от наземного: жизнь в городе с каменными небесами накладывает свои ограничения. Строго не только с шумом — еще и с влажностю воздуха,

...