автордың кітабын онлайн тегін оқу 60 лет в строю санитарно-эпидемиологической службы. Исторический очерк
Владлен Семиотрочев

Кітап туралы Қазір оқып жатыр24 Тегін фрагмент

Владлен Леонидович Семиотрочев

60 лет в строю санитарно-эпидемиологической службы

Исторический очерк

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

В книге описан путь студента после окончания лечебного факультета Казахского государственного медицинского института. Все, с чем он столкнулся на своем жизненном пути — от желания стать хирургом. И что ему помешало осуществить свою мечту. Какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы стать доктором медицинских наук. Выполняя обязанности эпидемиолога, он не раз ликвидировал очаги холеры, чумы, лепры и других инфекционных заболеваний.

16+

Мой путь в Противочумную службу Минздрава СССР был непрост. Подобно великому Данте Алигьери, если только уместно столь нескромное сравнение, «я сквозь шипы и сквозь терновник лез».

Сначала, об этой, по-своему уникальной, Службе.

Чума оставляла свой черный след на протяжении всей истории человечества, с гомеровских времен и в ХХ веке ее эпидемии, групповые вспышки и единичные случаи происходили на всех континентах, кроме Антарктиды. К этому периоду был, наконец, открыт ее возбудитель — микроб чумы, Yersinia pestis; выявлены ее резервуары в природных условиях пустынь, степей и гор — разные роды и виды диких грызунов; изучены механизмы и условия распространения чумы среди животных и заражения ею людей; разработаны и внедрены в практику эффективные меры борьбы с чумой и методы ее профилактики.

Проблема чумы не обошла и Российское государство. Периодические массовые вспышки этой «моровой язвы» известны в нашей стране, по крайней мере, с 14-го века. К нашему времени природные очаги чумы на территории СССР, нынешнего СНГ, установлены в Астраханских степях, Волго-Уральском междуречье, в Сибири, на Кавказе, в Казахстане и Среднеазиатских республиках.

Российская противочумная служба на научной основе ведет свое начало с «Высочайше утвержденной» Николаем II в 1899 году «Комиссии по мерам предупреждения и борьбы с чумной заразой». Эта Комиссия своим «Журналом от 22 августа 1899 г. постановила производство кем бы то ни было как опытов, так и исследований по бубонной чуме сосредоточить исключительно в помещениях Форта ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР I в Кронштадте, запретив эти работы во всех других учреждениях Петербурга, ввиду представляемой ими «опасности».

Огромные силы и средства в борьбу с особо опасными инфекциями, такими как чума, холера, бруцеллез, сибирская язва, туляремия, вложила советская медицина. При Министерстве здравоохранения был создан специальный отдел, позже — Управление, координировавшие противоэпидемические и профилактические мероприятия во всей стране. Для углубленного изучения микробиологии, эпидемиологии, эпизоотологии и усовершенствования методов лечения и профилактики этих инфекций, рационализации методов снижения их угрозы были организованы шесть научно-исследовательских противочумных институтов, 26 противочумных станций с 52 отделениями, ежегодно выставлявших более 200 противоэпидемических отрядов на все природно-очаговые участки Союза. Результаты оказались на лицо.

Если с начала века до 40-х годов, когда началось развертывание сети противочумных учреждений, число жертв чумы за год достигло более трех с половиной тысяч человек, то к началу пятидесятых годов заболеваемость снизилась троекратно. К семидесятым годам она не превысила уже пары сотен, а к девяностым — порядка лишь трех десятков случаев. При этом следует заметить, что с тридцатых до восьмидесятых годов все сведения о чуме у жителей СССР не подлежали огласке, хранились под грифом «Совершенно секретно». Однако противочумные мероприятия проводились весьма своевременно и в полном объеме, что пресекало дальнейшее распространение инфекции от человека к человеку, т.е. развитие эпидемий шестидесятые-семидесятые годы свою дееспособность противочумная служба подтвердила и при ликвидации эпидемий холеры, охвативших ряд районов страны в период очередной пандемии этой инфекции, поразившей большинство стран мира. По уровню и объемам противоэпидемических мероприятий и научных исследований противочумная служба Советского Союза была, без преувеличения, лучшей в мире.

По окончании с отличием лечебного факультета Казахстанского медицинского института в 1954 году я был «распределен» Минздравом Казахстана на должность хирурга в село Ганюшкино, что в Гурьевской (ныне Отырауской) области Казахской ССР. Село раскинулось на одной из проток дельты Волги, как известно, «впадающей в Каспийское море». Буйная растительность по берегам: тростник, ива, осока, кусты ежевики, лотос, водяной орех. Стаи перелетных птиц: гуси — лебеди, утки — цапли, вплоть до пеликанов! Воды кишат рыбой: сельдь, осетр, лосось! В тугаях водятся кабаны, на равнинах пасутся сайгаки. Для меня, жителя полупустынного Казахстана — экзотика невиданная! Сам поселок маленький, жители заняты переработкой тростника и, конечно же, рыболовством. Ну и небольшая сельская больничка — цель и место моего производственного преткновения.

Увы, как тогда порой случалось, свободной ставки не только хирурга, но и любой другой врачебной, в ней не оказалось. Удрученный, я обратился в Районный отдел здравоохранения. Там «вошли в мое положение»: не отправлять же молодого специалиста ни с чем обратно в Алма-Ату! Тем более, в эти «палестины» выпускники не так уж и рвутся, попробуй, замани сюда другого! Подумали-погадали и предложили работать врачом в Ганюшкинском противочумном отделении, благо, оно располагалось в том же селе.

Конечно же, нужно было вначале понять, чем же мне предстоит заниматься. Прочитал вышедшую к этому времени книжку известных ученых В.Н.Федорова и И.И.Рогозина «Профилактика чумы», где излагались общие данные о чуме и мерах организации и проведения профилактических мероприятий. Конечно, в ней не было ни слова о заболеваемости чумой граждан СССР. Эти данные были строго засекречены. Для ознакомления с ними требовался «допуск по Форме №2», выдаваемый «соответствующими органами», требовалась определенная процедура прохождения проверки соответствия конкретной личности режиму секретности, подписка о неразглашении государственных тайн и так далее. Мне, неофиту, не прошедшему еще необходимой подготовки, такая льгота не была положена. Все же достаточное впечатление о моей новой специальности из этой книжки я получил. Узнал, что низовья Волги, вернее, окружающие их Волго-Уральские и Прикаспийские степи, являются древними природными очагами чумы, где ее естественными носителями считаются дикие грызуны — песчанки, суслики, тушканчики, а переносчиками инфекции блохи, обитающие в шерсти и норах грызунов. По общепризнанной «Теории природной очаговости чумы», созданной советским академиком Е.Н.Павловским в 1939 году на основании наблюдений русских и зарубежных исследователей конца XIX — начала XX веков (Заболотный, Деминский, Митчелл и другие), инфекция то медленно «тлеет», вызывая единичные заболевания грызунов, то вдруг широко «разливается» в их поселениях. Во время таких эпизоотий появляется огромное количество чумных грызунов, а вместе с ними и блох. Чумой от них заражаются зайцы, лисицы, другие мелкие хищники, домовые мыши, а из сельскохозяйственных животных — верблюды. Тогда чумные эпизоотии становятся крайне опасными и для человека. Он может заразиться от блох, случайно расположившись рядом с «чумной» норой; во время охоты, запачкавшись кровью трофея; в результате прирезки и разделки туши больного верблюда. Чуму могут занести в его дом мыши, периодически посещающие норы диких грызунов, а также кошки или собаки, набравшиеся чумных блох от пойманной ими добычи. В общем, согласно теории, первопричиной заражения людей чумой во всех случаях служат ее эпизоотии. В обязанности противочумных работников входят непрерывные наблюдения за природно-очаговыми участками, исследование на чуму грызунов и блох; выявление, клиническое и лабораторное обследование подозрительных на чуму заболеваний людей и верблюдов; в случае необходимости — организация лечения больных; истребление диких и домовых грызунов и блох, вакцинация против чумы «угрожаемых контингентов», активная санитарно-просветительская работа среди местного населения, подготовка к проведению противочумных мероприятий местной медицинской сети. Аналогичные наблюдения противочумная служба ведет и за другими особо опасными инфекциями — сибирской язвой, бруцеллезом, холерой. Кстати, о последней инфекции в описываемое мной время почти забыли, так как считалось, что в Советском Союзе с холерой покончили еще в 1925 году, а укорениться у нас эта «экзотическая» болезнь не в состоянии. Но, так или иначе, «скучать» противочумным работникам не приходилось!

Ганюшкинское отделение Гурьевской противочумной станции располагалось в том же поселке. Возраст его не очень древний: отделение возникло в начале сороковых годов на базе прежней лаборатории — подразделения Уральской противочумной станции. Приняли меня в июле 1954 года, как говорится, «без проблем», специалисты там явно были нужны. Тут же командировали в противочумный отряд, базировавшийся в селе Кошелак и обследовавший один из участков в центре Волго-Уральских песков. Сам поселок состоял из глинобитных домов и юрт, в числе которых были сельсовет, магазин, медпункт. Два домика арендовало противочумное отделение. В одном из них располагалась наша бактериологическая лаборатория, в другом общежитие сотрудников отряда. Начальником отряда была врач А.Г.Качурина противочумного отделения. Отряд состоял из зоолога И. Щелокова, лаборанта, препаратора, санитарки, трех инструкторов, трех временных рабочих, повара и завхоза. Последний из местных жителей, заодно охранял и нашу базу, когда отряд возвращался в отделение. Ну, вот теперь в состав отряда вошел и я. Зоологическая группа под началом И. Щелокова отлавливала грызунов, блох, клещей на участке в 30—40 квадратных километров. Добытые зоогруппой «объекты» поступали в нашу лабораторию для бактериологического исследования на чуму. Транспортными средствами служили четыре лошади и три верблюда. Обстановка по чуме в последние три года была благополучной: здесь находили ни грызунов, ни блох, зараженных микробом возбудителя чумы.

Тем не менее, доктор А.Г.Качурина поручила мне проводить плановую вакцинацию окрестного населения против чумы. Дали мне коробку с ампулами вакцины, шприцы, халат, а также тихую пожилую кобылку. Чабаны, выпасавшие овец, традиционно разбросаны по всему участку мелкими бригадами в пять-десять человек, за много километров друг от друга. Ну, а я на своей лошадке трусил помаленьку от становища к становищу, любуясь красотами безбрежной пустыни. Встречали меня везде радушно, уважали «шумологов» (казахи обычно не выговаривают звук «ч», заменяя его на «ш»). Врачи-противочумники всегда оказывали им квалифицированную медицинскую помощь, столь редкую в этих глухих уголках страны, не считаясь с погодой, временем суток. Пользовали лекарствами из отрядных аптечек и, конечно же, совершенно бесплатно. Меня, представителя столь славной когорты, угощали прохладным, освежающим айраном или шубатом (сквашенным овечьим или верблюжьим молоком), чаем со свежими лепешками, а то и бесбармаком. В их юртах, на ночь глядя, можно было и переночевать, развлекая хозяев при тусклом свете керосиновой лампы новостями с «большой земли», беседами о достижениях медицины, способах предупреждения заражений опасными инфекциями. Так в конце августа я добрался до урочища Ак-мола, за пятнадцать километров от отряда, где узнал, что в семье чабанов накануне по неизвестной причине умерла девочка, которой было 12 лет. Она проживала со своей семьей в землянке, выкопанной в песке и застланной досками, сверх которых была навалена стог различного срока сбора — кумарчика. Это такое пустынное растение (из семейства Амарантовых растений), хороший корм для скота. А семена его издавна перемалывались чабанами в муку, из которой пекли лепешки. В той куче на крыше землянки поселились мыши, что меня особенно насторожило. Пришлось срочно, на этот раз, где рысцой, где галопом, к явному неудовольствию моей старушки, возвращаться в отряд и докладывать начальнику об этом ЧП. Та приказала мне выяснить причину смерти девочки. По ее мнению это вряд ли могло быть заболевание чумой, так как эпизоотий на территории этого урочища не было выявлено. Но, как говорится, чем чёрт ни шутит! Девочка могла заразиться и от случайно оставшегося на этой территории чумного зверька, или, находясь возле отдельной «чумной» норы, подвергнуться укусу блохи. Ведь теоретически чума на природно-очаговом участке полностью не может исчезнуть, иначе, откуда же, спустя некоторое время, возникают «разлитые» эпизоотии? Поскольку ни инфекционистов, ни патологоанатомов в отрядах не предусмотрено, все это проделать было поручено мне, тем более, что я на первом курсе мединститута работал санитаром на кафедре судебной медицины, а на старших курсах принимал участие на операциях на кафедре общей хирургии. Считаю неэтичным описывать процедуру вскрытия трупа девочки, еще и осложненную отсутствием помощника и вполне понятным крайне негативным отношением к этому ее родителей и других членов бригады. Но долг есть долг. Все было сделано по правилам. Кусочки органов (печени, селезенки, легких, пробу крови) я доставил в лабораторию отряда для бактериологического исследования. К вящему удивлению отрядных специалистов, через сутки на питательных средах выросли типичные колонии чумного микроба! Пришлось срочно вводить карантин на чабанской стоянке, направить туда работника для недельного наблюдения за состоянием здоровья членов бригады, провести им профилактическое лечение антибиотиками, обработать стога кумарчика на крыше той землянки хлорпикрином. Заодно в отрядный изолятор «загремел» и я: а вдруг нарушил противоэпидемический режим при вскрытии! Принял и курс инъекций стрептомицина — эффективного средства лечения и профилактики чумы. К сожалению, зоогруппа, затравившая стог кумарчика, не отловила перед этим обитавших в нем мышей. А их можно было бы также исследовать на чуму и установить причину заражения девочки. Досадный «прокол»!

О случае заболевания чумой на «благополучной» территории было тут же доложено, как это и полагалось, Минздраву СССР. В отряд срочно прибыла министерская комиссия во главе с самим Начальником отдела особо опасных инфекций Б.Н.Пастуховым. В числе членов комиссии были известные в стране ученые, доктора наук — Б.Е.Осолинкер, И.С.Тинкер — лауреаты Сталинской премии за работы по ликвидации природных очагов чумы. От Среднеазиатского противочумного института в комиссию вошел кандидат медицинских наук М.Ф.Шмутер. И вот после изучения выделенной культуры чумного микроба комиссия пришла к выводу, что штамм этот не из дикой природы, а вакцинный! А кто занимался в отряде вакцинацией? Ну, конечно же, Семиотрочев! Он каким-то образом и «загрязнил» пробы органов!

Тут я вынужден разъяснить тем, кто не знаком с микробиологией чумы, суть вопроса. В то время считалось, что чумной микроб, Yersinia pestis, существует в виде двух крупных разновидностей — «океанической» и «континентальной». Они принципиально отличаются друг от друга способностью разлагать глицерин, что легко улавливается на специальных лабораторных средах. «Океаническая» разновидность, не реагирующая на глицерин, циркулирует среди грызунов субтропиков (Индия, Океания), в основном на разных видах крыс, не впадающих в зимнюю спячку. «Континентальная» же разновидность приспособилась к грызунам стран умеренного климата, прежде всего к зимоспящим суркам и сусликам. Это весьма остроумно объяснял В. М. Туманский, автор монографии «Микробиология чумы», которая считается классикой в литературе по чуме. По мнению Виктора Михайловича, в организме грызунов, впадающих в зимнюю спячку, микроб может длительно сохраняться потому, что использует для питания не только кроветворные органы хозяина, но и накопленный за лето жир, богатый глицерином. При этом не обращали внимания на явное противоречие: песчанки, тоже признанные «основными хозяевами» «континентальной» разновидности, в спячку-то не ложатся! Как это относилось к моему случаю? Дело в том, что в пятидесятые годы шли активные поиски противочумных вакцин, прежде всего из числа культур чумного микроба, выделяемых в природе, с ослабленной вирулентностью или вовсе авирулентных, то есть не способных вызвать заболевание, но обладающих свойством повышать иммунитет к чуме у привитого организма. Был создан и апробирован целый ряд таких вакцин, но наиболее эффективной тогда, да и теперь, считалась и считается противочумная вакцина ЕВ. Она изготовляется из «океанического» штамма, выделенного в 1926 году от умершего от бубонной чумы человека с такими инициалами. После пятилетних пересевов на искусственные питательные среды получили вариант, не вызывающий заболевания, но обладающий хорошими иммунными свойствами.

Так вот «мой» штамм не разлагал-таки глицерин! Для комиссии все стало «предельно ясным»: девочка погибла не от чумы, а в посевы ее органов попала эта вакцина! Ситуация сложилась поистине нелепая!

Да, я занимался вакцинацией, но не ЕВ, а вакциной «1—17», разработанной Среднеазиатским н. и. противочумным институтом. И этот штамм относился к глицерин-позитивной разновидности! Вакцина же ЕВ имелась в отряде для проверки качества лабораторных питательных сред. Но к этой работе я не был допущен, так как не прошел еще курсов специализации. Ну, так и с какой же стороны я мог быть «виновен» в возможном заносе в посевы той злосчастной вакцины? Насколько компетентно комиссия провела проверочное исследование, не мне, начинающему, разрешалось судить! Я же стал спорить с «корифеями», забыв святые правила субординации. Предлагал методы, позволяющие не только различать «континентальные» от «океанических» вариантов, но даже установить серию вакцины, если именно она стала причиной загрязнения посевов. Но все было бесполезно, вывод комиссия сделала однозначный: Семиотрочев нарушил режим работы с особо опасными инфекциями! Грех недопустимый, правда, несколько смягченный тем, что я еще не прошел полагающихся курсов специализации по чуме. За это в свою очередь получили выговоры начальники отделения и эпидотряда, допустившие к работе неподготовленного молодого специалиста. Ну, а я, во исправление столь фатальной ошибки, был отправлен на полугодичные курсы при Ростовском противочумном институте. Позже я узнал, что в тот же период врач Астраханской противочумной станции А.Ю.Штельман выделил от полуденной песчанки подобный глицерин-независимый вариант, о чем он опубликовал статью в сборнике трудов станции. Потом и я, уже после специализации, снова выделил в западной части песков Кошелакского отряда, такие же культуры от блох, паразитирующих не только на диких грызунах, но и на птицах, обитающих в норах сусликов. И опять это посчитали моей очередной лабораторной ошибкой, за что мне снова пришлось долго и малоуспешно защищаться. К большому моему сожалению, А.Ю.Штельман, молодой, подающий надежды врач, ушел из жизни в отряде по причине банального аппендицита — помощь пришла слишком поздно. А спустя несколько лет, зоолог-паразитолог В.Л.Шевченко, используя эти материалы, защитил кандидатскую диссертацию о роли птиц в развитии эпизоотий чумы на грызунах. Я же, уверенный в своей правоте, добивался изучения роли «авирулентных» микробов в эпизоотии чумы. Немногочисленные командировки, которые мне выпадали для замены отсутствующих по различным причинам врачей эпидотрядов, способствовали продолжению моих исследований. Так, в 1960 г., работая на территории Волго-Уральских песков в Кара-Айгырском эпидотряде, я обнаружил, что беременные самки местных гребенщиковых песчанок при введении им вакцины ЕВ погибали с типичными для чумы изменениями их внутренних органов. Позже эти факты были подтверждены исследованиями Н.Н.Хрусцелевской, старшего научного сотрудника Среднеазиатского н. и. противочумного института. На основании выполненной работы она защитила кандидатскую диссертацию о роли беременных песчанок в эпизоотологии чумы. Значительно позже врачи эпидотрядов стали периодически находить глицерин-негативные варианты микроба чумы в других природных очагах этой инфекции на территории СССР. В конце концов, после многолетних нервотрепок, необоснованных «санкций» в отношении специалистов, выделявших «неправильные» штаммы, к восьмидесятым годам и в научной печати было признано, что «с позиций сегодняшнего дня можно утверждать, что значение ферментации глицерина как признака, характеризующего глубокие изменения в биологии чумного микроба, переоценивалось. Вот так. Ну, а мне-то почти десять лет пришлось жить под подозрением в «неряшливости» при бактериологических исследованиях, в упрямом отстаивании своей правоты, раздражающем начальство.

К 1955 г. во всю реализовывалась идея Минздрава СССР о полной ликвидации природных очагов чумы на территории нашей страны. Это казалось предельно простым: раз уже известны все виды грызунов — основных носителей возбудителя чумы, значит, их нужно взять и уничтожить! В противочумных институтах, на станциях, в отделениях создавались истребительские отряды, которые забрасывали отравленное разными ядами зерно в норы грызунов. Ради увеличения продуктивности работ стали использовать авиацию. Для самолетов АН-2 — «кукурузников» придумали специальные распылители зерна, которое с бреющего полета рассыпали полосами по природно-очаговым участкам. За это изобретатели были удостоены Сталинских премий.

И дернуло же меня, в открытую, в разговорах, на совещаниях, конференциях критиковать такой метод профилактики чумы! Тогда еще не было на слуху понятия «экология», но и без того было ясно, что гибнут не только «естественные резервуары» чумы, но и птицы, такие как ни в чем не повинные жаворонки, дрофы, куропатки, вороны, орлы, да и ценные пушные хищники, отведавшие отравленной добычи. Ну, жалко же ее, Природу, мать нашу! Этим самым я вызвал очередное раздражение у руководства отделения и Гурьевской противочумной станции. Под разными предлогами меня все реже стали включать в состав противочумных отрядов, переключив на работу с бруцеллезом, сибирской язвой, туляремией. Чувствуя недостаточную подготовленность по клинике этих инфекций, я выхлопотал место в ординатуре на кафедре инфекционных заболеваний Казахстанского медицинского института… Однако, под сенью лозунга: «Лучшая учеба — это практика!», вместо институтских клиник, возглавляемых учеными инфекционистами, меня направили в качестве участкового врача в совхоз «Александровский», Кустанайского района, Казахской ССР в степном краю с редкими и чахлыми опушками лесных массивов. То была «Эпоха Освоения Целинных и Залежных Земель». Страна крайне нуждалась в улучшении обеспеченности хлебом. С конца войны и до середины пятидесятых годов все силы и средства уходили на восстановление разрушенных городов, сел, тяжелой промышленности. Было не до избытка продуктов питания. Сельское хозяйство не восполняло и половины потребностей в зерне. «Железный занавес» резко ограничивал импорт ржи, пшеницы, кормовых культур из-за рубежа. Следовало рассчитывать лишь на собственные возможности. Н.С.Хрущев-Первый секретарь Центрального комитета партии СССР, выдвинул идею распашки под зерновые культуры степей и полупустынь в Казахстане, Сибири, на Урале, в Поволжье, на Северном Кавказе, в Среднеазиатских республиках. Был составлен и утвержден план подъема сельскохозяйственного производства. Началась очередная «битва» за осуществление этой грандиозной задачи и как всегда — «любой ценой» и «ни шагу назад». По железным и шоссейным дорогам хлынули нескончаемые эшелоны добровольцев, сельскохозяйственной техники, строительных материалов. В местах распашки возникали городки из палаток и передвижных вагончиков, полевых ремонтных мастерских, электростанций. Ринулись отряды инженеров-механиков, комбайнеров, трактористов, бухгалтеров, хозяйственников. Так что и медики здесь пришлись весьма кстати!

Вспомнив свою первичную специализацию лечащего врача, я занялся оказанием помощи пожилым жителям поселков с их повседневными недугами: радикулитами, высоким кровяным давлением, а механизаторам вскрывал флегмоны и панариции. С некоторыми из этих ребят сдружился, даже попробовал себя в качестве комбайнера. Вроде — получилось! Порой, после выполнения своих врачебных обязанностей, в вечерние и ночные часы садился за руль комбайна и включался в уборку урожая! И ради молодого любопытства и ради некоего приработка, ибо привозимые к нам харчи и ширпотреб далеко не всегда соответствовали уровню цены моего профессионального жалования.

Осень 1958 года выдалась жаркой, сухой. По личному распоряжению Н.С.Хрущева и постановлению ЦК КПСС, во имя спасения урожая была предпринята досрочная уборка хлебов. Тут уж я «на всю катушку» использовал свой комбайнерский опыт! Задание Партии и Правительства было выполнено в срок! Да и денежный доход ожидался порядочный! Но…

Хлеба скосили и оставили в чистом поле. Ранней осенью посыпал незапланированный снег, и недозревшее зерно попросту сгнило под ним, а мы остались и без хлеба и без зарплаты…

Так, не солоно хлебавши, я вернулся в Алма-Ату, хотя считалось, что получил-таки усовершенствование по инфекционным заболеваниям!

По очередному распоряжению Минздрава Казахстана я должен был выехать врачом в село Кульсары на территории Мангышлака Казахской ССР, но по счастливой случайности встретил врача из Ганюшинского противочумного отделения М.А.Шашаева, который теперь руководил отделом ЛЕПРЫ в Среднеазиатском н. и. противочумном институте. Ему нужны были врачи-инфекционисты для работы в экспедициях по выявлению больных проказой в Казахстане и республиках Средней Азии. Дело в том, что к этому времени у Минздрава СССР возникла очередная идея: подключить противочумную службу к делу борьбы с проказой в стране. Несмотря на колоссальные достижения современной медицины, эта страшная, неизлечимая болезнь, известная с глубокой древности, продолжала регистрироваться в некоторых районах Союза, прежде всего в Среднеазиатских республиках. В двадцатые-тридцатые годы в стране была создана специализированная противолепрозная служба, централизованная, как и противочумная, под эгидой Минздрава СССР. Усилилось эпидемиологическое обследование населения на лепру, расширилась сеть лепрозориев, совершенствовались методы лечения и профилактики проказы. Следует заметить, что дело двигалось вперед и без нашей помощи. Но так или иначе, по протекции М.А.Шашаева и ходатайству руководства института Минздрав направил меня не в Кульсары, а в этот отдел лепры Среднеазиатского н. и. противочумного института.

На мою долю выпало обследование населения Каракалпакской АССР — маленькой автономии в составе Узбекистана, на побережье Аральского моря. Санитарное состояние ее населенных пунктов было ниже всякой критики. Свалки мусора вокруг поселков, выгребные туалетные по берегам ирригационных каналов и арыков, из которых бралась и питьевая вода. Водопроводы только еще начинали строить в столице — Нукусе и в некоторых районных центрах. Жилища кишели мышами и мухами. На таком фоне из года в год росла заболеваемость всяческими инфекциями. Тут, конечно же, нашлось место и лепре. По статистическим данным, в те годы проказой болел чуть ли ни каждый десятый житель районов в дельте Амударьи! Известны несколько клинических форм проказы. Одна из них-так называемая «лепроматозная». Вид таких больных в большинстве случаев ужасен. Лицо одутловато и бугристо, перерезано глубокими морщинами, напоминает физиономию льва. Отсутствуют брови и ресницы, а у мужчин не растут борода и усы. Пальцы рук и ног — распухшие, отекшие, покрыты язвами. Есть формы и менее уродующие тело, так называемые «туберкулоидная» и «недифференцированная». Тогда заметны только пятна на теле, более светлые, чем окружающая кожа. Чувствительность их к уколам, к прикасанию горячих предметов понижена, а то и вообще отсутствует. В других случаях поражается нервная система: перекашивается лицо, отвисает нижняя челюсть, стопа ног, скрючиваются пальцы рук.

После ускоренной специализации по лепре в институте лепры г. Астрахани я два года участвовал в обследованиях жителей Каракалпакии на эту хворь, пешком обходил территорию Республики с севера на юг, не пропуская ни одного дома поселков ККАССР. Выявлял больных проказой и вез их на автотранспорте в Каракалпакский лепрозорий. Последнее оказалось наиболее трудным делом: шоферы, даже служившие в санэпидстанциях, категорически отказывались общаться с такими больными. Да и большинство сельских медиков под разными предлогами уклонялось от помощи. На машинах санэпидстанций, выполняя обязанности шофера, мне удавалось госпитализировать ежегодно до пятидесяти и более больных.

У Каракалпакского лепрозория весьма сложная биография. На территории нынешней Каракалпакии проказа известна с давних времен. До тридцатых годов ХХ века больных отправляли в Казахский лепрозорий, что значительно осложняло их эвакуацию. В 1933 году под лепрозорий отвели поселок Джаман-аул в Муйнакском районе, на одной из проток дельты Амударьи. Название не без «значения»: по-казахски «Джаман-аул» — «Плохой поселок», так как именно там селились в свое время страдавшие проказой. А в 1936 году при разливе реки лепрозорий смыло! Больных и оборудование перевезли в другой поселок, совхоз «Мечекли», вверх по течению коварной Амударьи. Там находилось около 500 больных. Были построены сам стационар, жилые корпуса, кухня-столовая, баня, прачечная, организовано подсобное хозяйство с большим фруктовым садом. В общем, лепрозорий стал вполне благоустроенным лечебным учреждением. Но в июле 1942 года его постигла та же беда: он снова был затоплен паводковыми водами Амударьи! Пришлось перебраться на новое место, менее подверженное наводнениям.

Ко времени моего участия в обследованиях лепрозорий продолжал строиться. Глинобитные домики, поделенные на хозяйственную и клиническую зоны, небольшой штат врачей, средних медработников, технического персонала. И при этом — более тысячи больных! Искренне хотелось помочь коллегам, поэтому при своих обследованиях старался не беречь ни сил, ни времени.

Однако регулярная организация таких экспедиций легла тяжелым бременем на финансовое состояние противочумной службы. Тем более, что началась очередная активизация природных очагов чумы, увеличилось число эпидемиологических отрядов, интенсивность эпизоотологического обследования, собственно противочумных мероприятий. Тогда, «идя навстречу просьбам» противочумных Институтов и станций, Минздрав вернул дело борьбы с проказой в прежнее лоно противолепрозной службы. Ну, а меня, оставшегося без очередного поля деятельности, перевели в эпидемиологический отдел Института, который возглавлял М.Ф.Шмутер. Со своим новым шефом я успел познакомиться, как сообщал выше, еще во время комиссионной проверки случая чумы у умершей девочки из Ак-молы, когда «корифеи» вынесли вердикт о якобы загрязнении посевов из органов вакцинным штаммом. Моисей Фишерович, памятуя мои «огрехи» на поприще чумы, разрешил мне работу только с сибирской язвой. Для этого я прошел еще одну специализацию, теперь в Молдавском институте эпидемиологии и микробиологии в лаборатории Э.Н.Шляхова. Вернувшись в институт после специализации, я занялся анализом заболеваемости сибирской язвой людей и скота на территории Казахстана. Заимел рабочие связи с Казахским институтом ветеринарии и Казахстанской Республиканской санэпидстанцией. Основные работы проводил в Чимкентской области Казахстана. Забирал материал от больных животноводов и сельскохозяйственных животных с подозрением на сибирскую язву, на заготовительных пунктах «Заготживсырья». Бактериологическое их исследование проводил на базе лаборатории Чимкентской противочумной станции.

Выполненная работа позволила выявить участки стойкого неблагополучия по этой особо опасной инфекции. Там были усилены наблюдения за здоровьем населения и скота, введена вакцинация животноводов сибиреязвенной вакциной СТИ. Для подтверждения диагноза у заболевших, во всех стационарах области ввели постановку внутрикожной пробы препаратом «Антраксин». Весьма важные результаты столь объемных работ я опубликовал в сборниках научных трудов Среднеазиатского н. и. противочумного института, Молдавского института эпидемиологии и микробиологии. Ну что же, проложен — таки, прямой путь в науку!

Но тут опять, то самое «НО»… В одном из сборников нашего института обнаружил свою статью, но под чужим именем! Получалось, что материалы для нее собрал не я, а другой сотрудник института — С.Я.Бадакер! В полном недоумении я обратился за разъяснением к моему начальству. Замдиректор по науке В.С.Петров, ученый секретарь В.Л.Ильинская, мой шеф М.Ф.Шмутер, ничтоже сумняшеся, «разъяснили» мне, что по решению Ученого Совета передали собранные мною и моими помощниками материалы для кандидатской диссертации С.Я.Бадакера. Сей «ученый» был в недавнюю пору заместителем Министра здравоохранения Казахстана, в этой должности, возможно, оказывал «определенные услуги» институту. Скорее всего, именно поэтому, после увольнения из министерства он и стал нашим сотрудником. По мнению руководства, он «конечно же, заслужил ученой степени», но, к сожалению, не имел опыта работы с особо опасными инфекциями, тем более с сибирской язвой (!). Почему не помочь «хорошему человеку»? Ведь от меня, дескать, не убудет! В конце концов, у нас ведь не «частная лавочка»! Ну и так далее, и тому подобное. Осталось только проглотить этот очередной финт! «О времена, о нравы!».

Кроме сибирской язвы, Ученый Совет института обязал меня оказывать «практическую помощь» ветеринарной службе той же Чимкентской области, где временами случалась массовая гибель скота по неизвестной причине. Периоды падежа совпадали с годами повышенной влажности. Роль особо опасных инфекций при этом мне удалось довольно быстро исключить. Может быть, заболевания как-то связаны с отравлением на пастбищах? Исследовали содержимое желудков павших овец. Среди полупереваренного корма обнаружили остатки токсичной травы под названием «люпин желтый». Именно он-то и был причиной острого отравления животных. В ветеринарии эта болезнь известна как «люпиноз». Это коварное бобовое растение в массе произрастает на пастбищах именно в годы с повышенной влажностью, редкие в полупустынных районах Казахстана. В засушливые же годы, которые наиболее часто наблюдаются в этих районах, его биомасса крайне мала и не угрожает здоровью скота. Ну что же, весьма любопытно! И в «копилку» местной ветеринарии внесен определенный вклад.

В июне 1963 г. мне пришлось оказывать экстренную помощь в совхозе Карла Маркса Казалинского района Кзыл-Ординской области Казахской ССР, где был зарегистрирован падеж крупного рогатого скота. Одновременно в этом поселке были выявлены 8 больных с подозрением на сибирскую язву. Моим обследованием было установлено, что причиной падежа животных и заболевания людей является возбудитель пастереллеза. Результат расшифрованной мной вспышки пастереллеза был опубликован в виде автореферата в восьмом номере журнале ЖМЭИ в 1965 г. Какая досада, впервые зарегистрировал вспышку пастереллеза в Союзе и на тебе только автореферат. Позже я читал ссылки на этот автореферат в трудах крупных эпидемиологов страны.

Но такая деятельность все дальше и дальше уводила меня от избранной специальности… Впрочем, моя основная специальность опять напомнила о себе в 1964 году. В июле этого года наш институт получил экстренное сообщение из Гурьевской противочумной станции о том, что в Мангыстауском районе Мангышлака человек заболел чумой. Туда срочно вылетел самолетом (все на том же нашем трудяге — АН-2) заведующий эпидотделом М.Ф.Шмутер. В качестве сотрудника эпидотдела директор института командировал и меня. Я выехал на поезде вместе с отрядом Алма-Атинской железнодорожной противочумной станции. В этом подразделении был вагон–лаборатория с полным оборудованием, что позволяло оперативно приступать к исследованию. С ближайшей к месту события железнодорожной станции мы добрались туда на присланной за нами грузовой машине. Моисей Фишерович вкратце ознакомил нас с обстановкой. Она складывалась следующим образом.

В одном из урочищ колхоза «Правда», на полуострове Мангышлак, на территории которого в текущем году на больших песчанках протекала интенсивная эпизоотия чумы, 8 июля заболел и умер от легочной чумы чабан. От него заразился помощник, к счастью, его успели во-время выявить, госпитализировать и начать лечить. А вот сейчас поступило новое сообщение о групповом заболевании жителей другого урочища, в результате прирезки больного верблюда. При этом один из резчиков уехал в неизвестном направлении. Требовалось срочное и детальное обследование обширного участка территории, чтобы выяснить эпидемиологическую ситуацию, найти всех участников забоя верблюда и использовавших его мясо, ликвидировать возникшие очаги и не допустить развития эпидемии. Мне, как полномочному представителю Среднеазиатского н. и. противочумного института, было поручено возглавить группу специалистов, командированных Минздравом СССР — врачей из Центральной противочумной станции и Московского института эпидемиологии. Увы, они не знали казахского языка, а из местного населения редко кто говорил по-русски. Кроме того, столичный их статус не совсем совпал с их опытом работы по чуме. Да и июльская жара и тряские «грунтовые» дороги вызвали заметное уныние моей команды. Жалеючи гостей и уважения ради, пришлось самому заходить в юрты и глинобитные кибитки, осматривать и опрашивать жителей, измерять температуру, советовать, как избежать заболевания чумой. Впрочем, это так, к слову. Чтобы лишний раз подчеркнуть специфику нашей работы.

В общей сложности на этот раз чумой заболели девять человек, из них двое легочной формой, семеро бубонной. В их числе оказался и тот, сбежавший. Погибли от чумы двое: первый заболевший легочной формой чумы заразился от больного чумой верблюда, у которого была по-видимому также легочная форма чумы. Второй больной с легочной формой чумы, которого удалось спасти, заразился от первого больного.

Переломным стал для меня 1965 год, когда после сорокалетнего «спокойствия» по холере в СССР она вновь вспыхнула на подведомственной институту территории в Каракалпакской АССР, знакомой мне по обследованию населения республики на проказу. Здесь я опять вынужден прервать повествование, чтобы ввести возможного читателя в суть проблемы.

Холера принесла человечеству бед не меньше, чем чума. «Холерой» ее назвали древние греки, что означало «рвота и понос с желчью». Появление ее, как и других повальных болезней, в древнем мире и средневековье объясняли кознями сверхъестественных сил или божьим гневом на грешников. Лишь к XIV веку медики обратили внимание на опасность больных холерой и чумой для окружающих. В 1546 году итальянский врач, астроном и поэт Фракастро опубликовал труд «О контагии, контагиозных болезнях и лечении», где привел убедительные факты последовательных заражений в результате общений (контактов) людей с больными этими «моровыми язвами». Первопричиной же болезней многие поколения врачей, вплоть до второй половины XIX века, считали самозарождение заразы в испарениях, миазмах грязных местностей и болот. В этом отношении европейские ученые разделились на два враждующих лагеря–«контагионистов» и «миазматистов». Основным приемом предотвращения широкого распространения контагиозных болезней сочли жесткие карантины. Пораженный пункт окружали войсками или добровольцами. Прекращали вход и выход из него, ввоз и вывоз продуктов питания, товаров. Порой сжигали жилища больных. Карантины объявляли даже в отношении целых стран, если там свирепствовали эпидемии холеры или чумы. Это тяжело сказывалось на экономике «отверженных».

В дело вмешались политики и «деловые круги», крайне заинтересованные в международной торговле, развитии рынков сбыта. «Контагионисты» стали терпеть поражение, так как, несмотря на самые жесткие и дорогостоящие карантины, болезни порой все же как-то умудрялись проникать на другие территории. Так, в 1831 году во Франции вспыхнула холера, хотя связи страны с колониями, откуда могла проникнуть эта напасть, в то время были перекрыты кордонами. Торговые фирмы, банки понесли из-за этого огромные убытки. Тут сама Французская медицинская академия встала на точку зрения «миазматистов», отвергнув опасность контактов с источниками заразы. А вот как писал о холере наш великий поэт А.С.Пушкин.

«В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом… Однажды, играя со мною в шахматы и дав конем мат моему королю и королеве, он мне сказал при этом: cholera-morbus подошла к нашим границам и через пять лет будет у нас.

О холере имел я довольно темное понятие, хотя в 1822 г. старая молдавская княгиня, набеленная и нарумяненная, умерла при мне в этой болезни. Я стал его расспрашивать. Студент объяснил мне, что холера есть поветрие, что в Индии она поразила не только людей и животных, но и самые растения, что она желтой полосой стелется вверх по течению рек, что, по мнению некоторых, она зарождается от гнилых плодов…

Спустя пять лет я был в Москве, и домашние обстоятельства требовали непременно моего присутствия в нижегородской деревне. Перед моим отъездом Вяземский показал мне письмо, только что им полученное: ему писали о холере, уже перелетевшей из Астраханской губернии в Саратовскую. По всему было видно, что она не минует и Нижегородской (о Москве мы еще не беспокоились) … Едва я успел приехать, как узнаю, что около меня оцепляют деревни, учреждая карантины. Народ ропщет, не понимая строгой необходимости и предпочитая зло неизвестности и загадочное непривычному своему стеснению. Мятежи вспыхивают то здесь, то там… Вдруг 2 октября получаю известие, что холера в Москве. Страх пронял меня — в Москве… Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава!

Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что вероятно где-нибудь да учрежден карантин, что я не сегодня, так завтра на него наеду, в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета».

Позиции «миазматистов» особенно укрепились в конце сороковых годов XIX века, когда вопреки карантинным мерам холера продолжала охватывать страны одну за другой. Не укрепило позиций «контагионистов» даже открытие итальянским микробиологом Пацини неких необычных изогнутых бактерий в стуле больных холерой, которых он посчитал ее возбудителями. Их впоследствии назвали «вибрионами».

И только спустя тридцатилетие, в 1883 году, французскому ученому Роберту Коху, работавшему на холерной эпидемии в Египте, удалось, наконец, доказать роль бактерий-«запятых» в заболевании холерой. Доводы Коха, увы, были подтверждены к тому же заражением и гибелью от холеры другого бактериолога — Тюиллье, случайно пролившего на себя пробирку с вибрионами. Но и тогда открытие Коха подверглось сомнению. Известный в ту пору немецкий ученый Петтенкофер, решив опровергнуть способность коховских «запятых» вызывать холеру, выпил бульонную разводку вибрионов и не заболел!

И все же, под давлением многочисленных фактов выделения вибрионов от больных и из трупов большинство врачей признали-таки их истинными возбудителями холеры.

В России холера периодически регистрировалась в Одессе, Астрахани, в деревнях на берегах Волги, в Нижнем Новгороде, Оренбурге, Петербурге. С 1817 до 1925 годов она в виде шести эпидемических «волн» — пандемий охватывала большинство стран мира, неоднократно посещая и Россию. При этом холера продолжала преподносить все новые сюрпризы.

Увлеченные молодой наукой — микробиологией, исследователи стали находить вибрионы в воде рек, морей, озер, даже в лужах, а больных холерой там не появлялось. Установили, что имеются и иные виды вибрионов, отличающиеся от холерных по биохимическим свойствами, устойчивостью к холерному бактериофагу и другими особенностями. Но решающими диагностическими признаками были: признаны: склеивание (агглютинация) микробных клеток возбудителя холеры специфической холерной сывороткой, даже при малых ее концентрациях, в хлопья, видимые невооруженным глазом, а также неспособность холерного вибриона растворять (лизировать) эритроциты овцы. Вибрионы других видов на эту сыворотку не реагировали и в большинстве случаев активно лизировали эритроциты овцы, морской свинки и некоторых других животных. В общем, бактериологи научились надежно отличать холерные вибрионы от нехолерных. Представителей этих последних видов назвали «водными вибрионами», неопасными для человека. Но вот в 1906 году немецкий бактериолог Готшлих на карантинной станции Эль-Тор, на Синайском полуострове, выделил от страдавших острой диареей паломников вибрион, совпадающий с холерным по всем признакам, кроме лизиса овечьих эритроцитов. Да и сами заболевания не были похожими на холеру. У больных отмечались боли в животе, высокая температура, кровь в стуле. Посчитали, что у них была дизентерия. Коховский вибрион назвали «классическим холерным» а готшлиховский — «вибрионом» Эль-Тор.

Вибрион Эль-Тор периодически вызывал вспышки желудочно-кишечных расстройств у жителей Индонезии на острове Сулавеси и Малайзии, не приводящие, как правило, к смертям. Посему Всемирная Организация Здравоохранения (ВОЗ) объявила, что «заболевание, вызываемое вибрионом Эль-Тор, рассматривается как нехолерое и не включается в число карантинных «болезней». К пятидесятым годам ХХ века в отношении холеры сложился ряд постулатов, признанных практически всеми странами. Утверждалось, что вековечным «гнездом» холеры является Индия с ее жарким климатом и крайней антисанитарией, теснотой и скученностью огромной массы беднейшего населения. Единственным источником инфекции служит человек, больной холерой или бессимптомный носитель вибрионов. В другие страны инфекция заносится лицами, прибывающими из очагов холеры. Вода, продукты питания, загрязненные выделениями больных или носителей, опасны для пользующихся ими, но холерный вибрион не может долго сохраняться, тем более размножаться в них. Поэтому обнаружение возбудителя холеры в разного рода водоемах свидетельствует о наличии в их окрестностях больных холерой или ее носителей. После ликвидации вспышек холеры в странах умеренного климата, население которых обеспечено качественным медицинским обслуживанием и соблюдает санитарно-гигиенические нормы общежития, холерный вибрион не может укорениться. Важное эпидемиологическое значение имеет только классический холерный вибрион, вызывающий эпидемии с высокой смертностью.

Так было принято считать до шестидесятых годов ХХ века, когда вдруг стал стремительно распространяться по свету вибрион Эль-Тор, вызывая скоропостижные смерти с обезвоживанием организма, совсем как «классический». Пришлось той же ВОЗ в срочном порядке признать и его возбудителем холеры! Появился новый диагноз: ХОЛЕРА ЭЛЬ-ТОР.

К середине шестидесятых годов эпидемии холеры охватили Филиппины, Индонезию, Пакистан, Корею, Вьетнам, Иран, Афганистан, вплотную приблизились к южным рубежам СССР. Под угрозой проникновения заразы оказались Туркмения, Узбекистан, Таджикистан, непосредственно граничащие с Афганистаном. Но, эта угроза казалась нашим руководителям весьма относительной, ведь по их мнению границы наши были надежно защищены «соответствующими инструкциями» от любых инфекций!

Вот, например, что предписывалось работникам Санитарно-контрольного пункта (СКП) в городе Термезе — областном центре Сурхандарьинской области Узбекистана и отделенном от Афганистана лишь рекой Амударьей. Иностранным гражданам, в случае эпидемий в их странах, не давалось права задерживаться в Термезе дольше одного светового дня. Их должны были принимать и сопровождать представители Узбекистана, хорошо инструктированные по мерам профилактики особо опасных инфекций. Одежда тех и других к концу дня подлежала дезинфицированию. Иностранцев размещали в специальном отдельном доме вблизи пограничной заставы, который также регулировали. Советские граждане, общавшиеся с такими зарубежными гостями, и даже все члены их семей ставились под медицинское наблюдение. А если уж в «стране убытия» регистрировалась чума, холера или оспа, так прием оттуда людей и товаров был вообще воспрещен. Ну какая же инфекция, скажите на милость, способна проникнуть сквозь столь надежный кордон!

Все же в начале лета 1965 года бдительный Минздрав СССР командировал в Афганистан известных ученых противочумной службы — А.К.Акиева, Н.И.Николаева, сотрудников ряда противочумных учреждений (Ю. Г. Сучков, Ю.В.Канатов и другие). Они осмотрели больных афганцев и пришли к заключению, что желудочно-кишечные расстройства у них мало похожи на холеру, заболевания разрозненны, не связаны друг с другом. Ну, а бактериологического обследования их не проводили, т.к. такой службы в Афганистане в то время не существовало, а наши консультанты необходимого лабораторного оборудования с собой почему-то не захватили. Наш Среднеазиатский н. и. противочумный институт тоже не очень волновался по этому поводу.

В первых числах августа 1965 г. руководство Института направило меня в Каракалпакию для консультации по поводу предполагаемой эпизоотии пастереллеза на краснохвостых песчанках. Эта инфекция встречается у большинства видов млекопитающих, птиц, в отдельных случаев она поражает и людей, а ее возбудитель в окрашенных мазках под микроскопом напоминает микроб чумы.

В г. Нукус я прилетел пассажирским рейсом в жаркий полдень 6 августа. Хорошо запомнил эту дату, так как именно с нее начался многолетний и полный приключений путь в новой области моей деятельности. Никто там меня и не собирался встречать, но Каракалпакская противочумная станция, куда я был командирован, находилась в «шаговой доступности» от аэропорта. Так что добраться до нее пешечком с моим легоньким походным чемоданчиком не составило никакого труда. Станция размещалась в одноэтажных глинобитных и щитовых домиках, окруженных крепким бетонным забором. Мое командировочное удостоверение без труда открыло мне доступ на территорию. Да к тому же сторожа уже знали меня по недавней работе по лепре. Я предоставил свои «верительные грамоты» чем-то сильно озабоченному пожилому начальнику станции П.А.Грекову. Повстречался с моими сверстниками, врачами из Тахта-Купырского противочумного отделения — Валерием Чумаченко и Виктором Серединным. Те с тревогой попросили меня, в качестве консультанта из института, посмотреть культуры, выделенные от больных людей, страдающих желудочно-кишечными расстройствами. Такая же культура от больного острой диареей была выделена и в станционной лаборатории И.Б.Островским. Мы все вместе быстро убедились, что полученные ими культуры являются холерными вибрионами. Ничего себе, командировочка! Конечно, мы тут же направили срочные сообщения о выделении холерных вибрионов из материала умерших от диарей Минздравам: СССР, Каракалпакии, Узбекистана, как это и положено по инструкции. Сообщение выслали утром 7 августа. А вечером этого же дня в Нукусе вдруг поднялся страшный переполох. Начальника станции Грекова срочно вызвали в местный Минздрав: прибыла высокая комиссия из Ташкента в составе члена ЦК Компартии Узбекистана М. М. Мусаханова, зампредсовмина Узбекистана В. А. Азимова, председателя республиканского КГБ С.И.Киселева, министра здравоохранения Узбекистана Б. Х. Магзумова, директора санитарно-гигиенического института А.З.Захидова и консультанта Узминздрава профессора И.К.Мусабаева. Последний, прибывший раньше всех, известный в республике инфекционист. Он посетил с местными специалистами инфекционные больницы г. Нукуса и близлежащих районов, учел результаты, полученные противочумной лабораторией, и вынес грозный вердикт: в городе и районах эпидемия ХОЛЕРЫ! В полдень 8 августа в Нукус в срочном порядке прибыли представители Минздрава СССР — замминистра А.И.Бурназян, академики З.В.Ермольева и Н.Н.Жуков-Вережников. С последним я встретился в кабинете начальника станции, куда он вошел с обычным для него приветствием: «Салют, камарадос!», словно он не в Нукусе, а в пылающем гражданской войной Мадриде! Николай Николаевич — пожилой, высокий, худощавый, несколько сутуловатый мужчина с лицом, чем-то напоминающим А.Ф.Керенского, только в очках, с таким же седоватым «ежиком» на голове. В сером походном костюме. Действительный член Академии медицинских наук СССР. Один из «отцов-основателей» советской противочумной службы. Непререкаемый авторитет в вопросах особо опасных инфекций. Правая рука Министра здравоохранения. Главный консультант Минздрава по чуме и холере. Автор ряда разработок по их лечению и профилактике. Правда, некоторые из хорошо знающих академика поговаривали, что кое-какие «передовые идеи» он черпал из зарубежной литературы, «закрытой» для большинства советских ученых из-за «железного занавеса». При этом чаще всего как-то забывал ссылаться на первоисточники. В конце сороковых годов был пламенным пропагандистом идей «народного» академика Лысенко и борцом с «вейсманизмом-морганизмом и менделеевской генетикой — продажной девкой империализма». После низвержения Лысенко, этого идола сельскохозяйственных наук, Николай Николаевич с не меньшим пылом стал внедрять принципы той же генетики (ДНК-регуляторы, ДНК-операторы, репрессоры, структурные цистроны и др.) для оправдания своего «прокола», о котором скажу ниже. Короче, как тогда говорили, он «непоколебимо колебался вместе с колебаниями Генеральной Линии». Я столь подробно описываю ЭНЭН, как часто его именовали для краткости, потому что, волей судьбы, мне было суждено сражаться с этим Голиафом по некоторым принципиальным вопросам эпидемиологии, микробиологии, клиники, лечения и профилактики холеры. Но об этом несколько позже. А пока вернусь к прерванному повествованию.

Прежде всего, ЭНЭН с великим раздражением сделал нам с Островским выговор за то, что мы «самовольно» оповестили Минздравы о холере, без его, академика, подтверждения и разрешения. Как будто мы могли предугадать его приезд в Каракалпакию! Затем сообщил, что по его данным в поселке Казах-Дарья умер от чумы местный житель и потребовал, чтобы я срочно выехал туда для установления диагноза. Дисциплина в противочумной службе — практически военная. Посему мы со станционным лаборантом на самолетике санавиации тут же вылетели в этот поселок.

Казах-Дарья — маленький рыболовецкий поселок на южном побережье Аральского моря, в те далекие времена еще полноводной «жемчужины» Средней Азии. Рядом с селом — город Муйнак со знаменитым на весь СССР рыбоконсервным комбинатом: соленые и копченые сазан, усач, жерех — лакомое украшение правительственных застолий, порой просачивающееся и в простонародные магазины. Но мне-то было не до дефицитов. Поспешил в медпункт, перед поездкой, на вскрытие. Но там вместо трупа увидел больного с типичными признаками холеры, сильно исхудавшего из-за почти непрерывного поноса и рвоты, уже терявшего сознание. Никого из медиков возле него не оказалось, больного предоставили воле Аллаха и самому себе, часы его жизни были явно сочтены.

Поскольку я захватил с собой только набор для вскрытия и лабораторные среды для анализов, то бросился искать в шкафах медпункта лекарства для лечения холеры. Обнаружил лишь сердечные препараты и упаковки тетрациклина в ампулах и таблетках. Этот антибиотик тогда не входил в инструктивный перечень противохолерных средств. Но нужно было как-то спасать умирающего и я, на собственный страх и риск, сделал ему инъекцию тетрациклина. Все пришлось делать самому, так как мой лаборант ужасно перепугался, узрев больного в таком состоянии. С трясущимися руками и губами стал умолять отправить его назад в Нукус, мол, жена, дети! Летчик тоже поторапливался вернуться до сумерек. Что делать, пришлось отпустить моего единственного «помощника» от греха подальше. Толку от него все равно не было.

У местных расспросил о случае смерти кого-то из жителей, ради чего я прибыл в поселок. Оказалось, что умер пожилой мулла, с явлениями сильного поноса и рвоты. Его уже захоронили на кладбище в трех километрах от поселка. Ехать туда на эксгумацию и вскрывать умершего на ночь глядя явно не имело смысла. Отложил эту очень сложную и крайне неприятную процедуру на завтра. А пока обратился к вдове покойного, пытаясь установить возможную причину заражения муллы. Оказалось, что за два дня до его заболевания к ним в гости приехал старый друг муллы — дервиш. Он кочевал по Каракалпакии, участвовал в похоронах умерших детей и взрослых. Их вещи раздавал тем, кто нуждался в одежде. Приехав в поселок на попутной машине, он пожаловался другу на кишечное расстройство, надеясь, что тот ему поможет. И действительно, дервишу полегчало, зато у хозяина в свою очередь началось бурное расстройство кишечника, что вскоре привело его к смерти.

К умиравшему мулле приехала дочь, пытавшаяся как-то облегчить страдания отца, но на следующий день после похорон отца заболела сама, с такими же явлениями, и тоже умерла. О, Аллах! За что семье такое наказании и горе?! Ведь мы не нарушили закона гостеприимства! В первую же ночь 9 августа моего пребывания в поселке произошло невероятное. Сразу поступило десять больных с диареями и рвотой. Пришлось срочно организовывать «полевой госпиталь». Он выглядел весьма своеобразно. Поскольку в крохотном медпункте мест не хватало, я размещал больных рядом с ним, на «открытом воздухе», благо, летние ночи позволяли не опасаться простуды. Постелями служили раскладушки, матрасы, циновки, а то и просто куски войлока, принесенные родными и близкими. Вещи больных, запачканные их выделениями, я укладывал в тазы, ведра, баки, также из домашнего скарба. Засыпал их хлорной известью, оказавшейся в медпункте, а добровольные помощницы — родственницы больных относили эти посудины метров за сто, к горячему роднику, вода которого достигала 60—70 градусов. Вещи вымачивали до следующего вечера, а затем стирали в том же источнике. Других возможностей дезинфицировать белье больных у меня не оказалось.

Строго говоря, бытовые условия в поселке были крайне примитивными. Туалетных вообще не существовало, все «естественные нужды» жители справляли за земляным валом, отгораживающим поселок от Аральского моря. Ужасно было и с водоснабжением. Воду для хозяйственно-бытовых нужд брали из пяти горячих родников. Но родниковая вода содержала высокую концентрацию фтора и пить ее было просто невозможно, а речная была горько — соленой. Особенно горька она становилась при восточном ветре, нагонявшем в речку воду с моря. Однако, местное население приспособилось: добавляло в нее перец и молоко и пило такой «чай» ежедневно. Единственная радость: эти горячие источники считались целебными. Возле них построили баню и прачечную. Я там тоже купался и стирал свои вещи. Но это так, к слову.

Всех больных я лечил тетрациклином, кому инъекциями, кому таблетками в зависимости от их состояния. И к моей радости всем им становилось легче, явно это лечение помогало. Поступившие десять больных проживали в центральной части поселка, из восточной и западной его части никто не обращался за помощью. Как потом мне стало известно, они в пищу употребляли лепешки, выпекаемые в тандырах. В центральной же части население покупало хлеб в магазинах.

На следующее утро я испросил разрешения у жены муллы вскрыть покойника. Ведь по законам ислама такое деяние считалось страшным грехом. Осознав, что болезнь в поселке принимает угрожающий характер, вдова дала свое согласие и даже решилась сама показать могилу. На машине скорой помощи УАЗ (сам сел за руль, так как в поселке царила паника и никто не выходил на работу) мы поехали на кладбище. Мне вызвались помочь двое вчерашних больных, которые после приема тетрациклина почувствовали себя выздоровевшими. К слову сказать, они просто боялись расстаться со мной. Других желающих не нашлось. Так что этим моим добровольцам я был искренне благодарен за их желание мне помочь в выполнении моего скорбного долга. Собственно говоря, у могилы умершего они, молча сидели на земле и наблюдали за моей работой.

Возвратившись в поселок, встретил по дороге местного врача, Палымова, который сообщил, что пока я вскрывал покойника, он принял еще восьмерых больных поносами и не знает, что с ними делать. Я ему указал на необходимость лечения больных диареей тетрациклином, приказал оповестить членов сельского правления о начавшейся эпидемии, подозрительной на холеру, и помочь мне в раздаче тетрациклина всем тем, у кого появились симптомы диареи. Сам же я на прибывшем за мной том же самолете санавиации с материалом от трупа вылетел в Нукус, не сомневаясь, что бедняга скончался от холеры, а не от чумы, как это предполагал наш академик, что и было вскоре подтверждено бактериологически. Передав привезенный материал в лабораторию противочумной станции, я поспешил в Минздрав КК АССР, где сообщил о случившемся заместителю министра Р.А.Бабаназарову, главному врачу Республиканской СЭС А.К.Петровой и о принятых мной мерах. Она с большим пониманием отнеслась к моему опыту лечения тетрациклином, связалась с заведующим аптечной базой, снабдила меня необходимым количеством препарата и оперативно организовала мой вылет в Казах-Дарью, пообещав в ближайшее время прислать мне в помощь медицинских работников. В то же время посоветовала применять холерный бактериофаг, рекомендованный для лечения больных холерой в соответствии с инструкцией академика Н.Н.Жукова –Вережникова.

По возвращению в поселок, наряду с профилактикой холеры, занялся выяснением путей ее распространения среди жителей. Без сомнения, занес ее тот самый дервиш, страдавший диареей, поселившийся у муллы и заразивший хозяина. Мулла стал источником инфекции для своей дочери. Далее холера избрала довольно своеобразный путь. Дело в том, что дочь муллы была замужем за заведующим местной хлебопекарней. Когда она заболела, за ней принялись ухаживать сослуживицы мужа, не заботясь об элементарной гигиене. Куда уж более: теми же тряпками, которыми они вытирали выделения больной, они позже обтирали от золы и выпеченный хлеб! Как известно, выделения и рвота больных холерой водянистые и ничем не пахнут. Хлеб, выпекаемый в печи, протапливали камышом, дававшим большое количество золы, которую сметали тряпками. Поэтому первыми заболевшими оказались работники хлебопекарни. Кстати, одним из них был как раз тот, которого я по прибытии лечил тетрациклином. Ну, а потом, как говорится, — «пошло-поехало». Через день в поселок прибыл развозчик хлеба на «плавучем ларьке». Он со свежей выпечкой хлеба поплыл к бригаде рыбаков, находившихся в море, и по дороге сам отведал этой продукции. У него в пути началось сильное кишечное расстройство, вынудившее срочно вернуться в поселок. К счастью, он не попал к рыбакам. К его возвращению уже прибыли в помощь ко мне врачи из Нукуса. Однако, они не воспользовались моей рекомендацией использовать для лечения тетрациклин и стали лечить прибывшего развозчика хлеба холерным бактериофагом. Бедолага к вечеру скончался…

По моему настоянию все взрослое население, центральной части, поселка стало получать для профилактики тетрациклин, а детей до 4-х лет я лично поил холерным бактериофагом, объезжая на санитарном УАЗе дом за домом. Часть детей, я лечил тетрациклином, каюсь, опять же на свой страх и риск, так как тогдашние инструктивные указания почему-то запрещали применять этот антибиотик для этой возрастной группы. Так вот выяснилось, что из 210 детей, получавших только бактериофаг, одиннадцать заболели кишечными расстройствами и у двоих из них была установлена холера. Двоих из них нам спасти не удалось. Диагноз у двух заболевших холерой детей мной подтвержден бактериологически. Другие заболевшие дети не были обследованы на холеру из-за недостатка у меня времени и питательных сред. Среди 55 детей, получивших тетрациклин, заболеваний диареями зарегистрировано не было. Я тяжело пережил гибель двух детей, ставших невольными заложниками амбиций академиков, составителей инструкций по лечению холеры бактериофагом. Лишний раз убедился в неэффективности лечения холеры бактериофагами. В последующей своей научной деятельности я стал противником широко используемого при холере этого метода лечения.

Спустя полторы недели в Казах-Дарью прибыла, наконец, Специализированная противоэпидемическая бригада (СПЭБ) из Гурьевской противочумной станции во главе с его начальником А.П.Ермиловым. Правда, к этому времени с холерой в поселке было уже покончено. Самое главное: нам удалось предотвратить проникновение инфекции в другие поселки Муйнакского района.

Передав свою эстафету в столь надежные руки, я возвратился в Нукус и включился в работу станции по исследованию материала на холеру от больных. В Нукусе меня крайне удивила небывалая картина. По улицам регулярно курсировали автомобили-водовозы, обильно орошая дороги лизолом. Из-за этого в раскаленной августовским солнышком столице стояло невыносимое амбре. Вскоре я узнал, что такой способ профилактики холеры предложил Противоэпидемический штаб по рекомендации наших академиков. Впрочем, это было в обычаях того времени. Кто-нибудь из «мелких практических специалистов» напоминает о необходимости текущей дезинфекции выявляемых очагов. Другой, более высокого ранга, предлагает на всякий случай обрабатывать и соседние дома. Третий, уже «городского масштаба», настаивает на дезинфекции всех улиц, где выявлен хотя бы один больной. Ну а высшему начальству полагается дать приказ уже о глобальном проведении «мероприятия», не жалея сил и средств! В дополнение, бригады коммунальщиков еще и выкашивали траву и камыш по обочинам арыков! Как говорится: «лучше ПЕРЕ, чем НЕДО!»

Мне, как представителю Среднеазиатского научно-исследовательского противочумного института, допущенного к работе с секретными материалами, потом более-менее подробно удалось узнать об обстановке по холере в Каракалпакии.

Кроме Нукуса эпидемии холеры были зарегистрирована в семи районах автономии. Большая часть из них были расположены, что очень характерно, в дельте Амударьи, на наиболее обводненных землях. К середине августа выявили более пятисот больных холерой, причем около восьмидесяти из них скончалось от резкого обезвоживания. В том числе и один врач, оказывающий помощь больным с обильной диареей. Меня же не постигла такая участь, потому что в течение двух суток ничем не питался и не спал.

Одновременно с Каракалпакией холера поразила и два соседних с ней района Хорезмской области. Там заболело около сорока человек, семеро из которых скончались.

Для ликвидации эпидемии бросили колоссальные силы, по-моему, даже намного превосходящие реальную потребность в них. В автономной республике объявили тотальный карантин и все ее административные границы заняли воинские части и милиция. Въезд и выезд разрешался только по специальным пропускам и только через срочно созданные СКП. Мухе не пролететь! Правда, вскоре выяснилось, что если кому-то все же очень хотелось проехать туда или обратно, можно было с успехом применить способ, описанный Александром Сергеевичем Пушкиным в соответствующей ситуации.

В столичный аэропорт один за другим, непрерывным потоком приземлялись самолеты с медицинским оборудованием, препаратами, лекарствами, инвентарем. Сгружались холодильники, кондиционеры, установки для хлорирования воды и еще какие-то громоздкие ящики. Невесть чьи «представители» спорили и ссорились из-за них, а грузовики тут же развозили их в разные стороны. Как осуществлялись «прием — передача» буквально с неба свалившегося имущества, какие больницы оно обогатило, точно, наверное, не узнал никто. Но в скором времени органам прокуратуры достало работы по исследованию туманных далей, в которых растворилось большинство этих «материальных ценностей».

Ежедневно сотнями прибывали бригады медиков — врачей, фельдшеров, фармацевтов, студентов медицинских вузов и техникумов. Медицинский штаб не успевал их распределять по очагам и тесненькие городские гостиницы переполнялись шумными постояльцами, не знавшими, чем занять себя в «блокадном» городе. Для них и во дворе противочумной станции растянули десятиместные армейские палатки. Там тоже происходили нежданные встречи, знакомства, мимолетные романы. Для прокорма этой оравы, кроме слабосильных учреждений общественного питания, с большой натяжкой именуемых «кафе» и «ресторанами», вовсю заработали армейские полевые кухни. Питание, как правило, было бесплатным. Ну, в общем, «на войне как на войне»!

Столица оказалась под строжайшим административным контролем, запретившим массовые сборища, в том числе работу кинотеатров и клубов. Прокуратура и милицейские наряды пресекали незаконную торговлю антибиотиками и холерным фагом, развернутую предприимчивыми дельцами. К моему величайшему возмущению под такую санкцию подпал и я. Дело в том, что Чрезвычайная противоэпидемическая комиссия (ЧПК), ни с того, ни с сего, предъявила мне претензии, что я, дескать, лечил больных в Казах-Дарье вовсе не безвозмездно! Это унизительное подозрение было явно с подачи ЭНЭН. Именно он обвинил меня в «незаконном вывозе в поселок с республиканских складов тетрациклина и бактериофага», в широком применении тетрациклина, в то время, как, по мнению академика, нужно было лечить только холерным бактериофагом и левомицетином, указанным в инструкции под его редакцией. Он потребовал объяснения на каком основании я в период эпидемии холеры в поселке Казах-Дарья использовал тетрациклин с профилактической целью и лечения больных холерой. Упрекая меня в том, что применение тетрациклина без его ведома приведет к укоренению холеры в поселке. В последующие годы по его настоянию в этот поселок ежегодно выставляли бактериологическую лабораторию для обследования больных диареями на холеру. Однако эта работа в течение всех периодов наблюдений не выявила больных холерой. Жители поселка не могли заразиться холерными вибрионами ни при употреблении воды из реки, об это я писал выше из-за ее непригодности как питьевая вода, ни каким –либо иным путем.

Слава Богу, у меня сохранилась справка комиссии, которая побывала в Казах-Дарье, утвержденная сельсоветом. Она положительно оценила мою работу и отметила, что все противоэпидемические мероприятия проведены мной лично в срок и совершенно бесплатно. Я тогда не понял значения последних. А оказалось, что кое-кто все же успел нажиться на этом бедствии.

Вызывало мое недоумение заключение Правительственной комиссии о причинах возникновения эпидемии. Виновными признали летчиков Нукусского аэропорта, которые весной и летом того года проводили авиационную обработку хлопковых полей в одном из районов Сурхандарьинской области, граничащим с Афганистаном. Предположили, что они там «каким-то образом» могли заразиться холерой и, возвратившись в Нукус 23 июля, занесли ее в автономную республику, лежащую за 800 километров от Афганистана. Даже на беглый взгляд такая версия казалась «притянутой за уши»! На самом же деле летчики в Афганистан не летали, а в Сурхандарьинской области холеру не регистрировали, хотя там, как рассказывали, «настороженность» по отношению к ней была повышена. Самих летчиков ни там, ни по их возвращению их в Нукус не обследовали, зараженных возбудителем холеры среди них не выявили. Более того, их отряд прибыл в Нукус 23 июля, а заболевания, сопровождавшиеся тяжелым обезвоживанием со смертельными исходами стали появляться еще в мае, в районах, далеких от аэропорта. Столь широкое распространение инфекции свидетельствовало, скорее всего, о водном ее происхождении.

Рассматривались и другие возможности заноса холеры, например, артистами ансамбля «Бахор», выступавшем в Индии и давшем концерт в Нукусе в мае. Так же была высказана точка зрения, что инфекцию могли занести контрабандисты афганскими наркотиками, которые умудрялись невидимо проходить сквозь любые заставы.

Но именно «лётную» версию Медштаб и ЧПК посчитали наиболее приемлемой, так как она укладывалась в действующие с 1961 года Международные санитарные правила, обращавшие особое внимание на воздушные и морские суда, совершающие международные рейсы. Зачем же вести расследования в других направлениях, тратить силы на исследования с неизвестными заранее результатами! Тем более, что и Самое Высшее Начальство тут же удовлетворилось высказанной версией. Вот и слава Богу. Точка. Конец.

Казалось бы, ну к чему возражения по такому пустяку? Ну, проникла к нам холера, ну, мы ее в очередной раз ликвидировали. И незачем тут копья ломать!

Однако, для эпидемиолога такой вопрос глубоко принципиален. Ведь если виной стала «малая авиация», то стоит лишь еще больше ужесточить медицинское наблюдение за летным составом и эта угроза уже никогда больше не сможет реализоваться. Ну, а если это водный фактор? Тут потребуется перестройка всей системы надзора за холерой, открытие целой сети лабораторий, резкое увеличение финансирования их содержания, обеспечения бакпрепаратами и тэдэ и тэпэ. Иначе эпидемии холеры могут вспыхнуть так же неожиданно в любых других частях Союза.

Мои попытки направить внимание на массовое исследование проб воды рек, озер и прочих «открытых водоемов» Каракалпакии вызвали только негативную реакцию. Дескать, сейчас не до воды, лаборатории перегружены анализами от больных и здоровых людей, среди которых должно обязательно найтись большое число бессимптомных носителей холерных вибрионов. Ведь из литературы известно, что на одного больного холерой может приходиться до сотни носителей. Именно они-то и вызывают повторные вспышки, переносят инфекцию на огромные расстояния. К тому же, мол, мы и не отказываемся исследовать воду, когда это надо. Вот из озера возле аэропорта выделили же холерный вибрион! Это же прямое доказательство, что именно летчики занесли холеру! Я, было, возразил, что такая же культура выделена и из воды водопроводной колонки возле противочумной станции, куда летчики явно не имели доступа! Но все было тщетно. Приводили «простой» довод: во время такой интенсивной эпидемии возбудитель может быть обнаружен где угодно.

А лаборатория Нукусской противочумной станции действительно была загружена «под завязку», работала круглосуточно. Персонал и приехавших специалистов поделили на смены, менявшие друг друга через каждые восемь часов. Подозрительные на вибрионы культуры приходилось исследовать по ускоренным методам, только по самым важным признакам: агглютинации холерной сывороткой, лизису холерным фагом, способности лизировать бараньи эритроциты. Последний тест вызвал у специалистов недоумение: лизиса не наступало! Так что же, значит это не вибрион Эль-Тор, который по данным ВОЗ сейчас распространяется по странам? Академики, подумав, разъяснили; ну, конечно же, это возбудитель классической холеры! Как он к нам попал, будем выяснять, но это очень важное открытие, которое станет сенсацией для ученых всех стран! Столь квалифицированный диагноз поддержали и другие авторитеты: академик В.Д.Тимаков, профессор И.В.Домарадский, специалисты Ростовского противочумного института, в последующие годы головного центра по холере

Полные надежд на эту «мировую сенсацию», направили выделенные культуры для дальнейшего изучения во Всесоюзный научно-исследовательский противочумный институт «Микроб» в Саратове. Вот тогда-то и произошел тот «прокол», о котором я упомянул выше. Культуры в сентябре того же года передали на исследование в руки институтской «молодежи» — бактериологов Л.Ф.Зыкина, А.З.Бережнова и Т.Н.Донской. Группа как раз апробировала для бактериологической диагностики вибрионов новые тесты, разработанные за рубежом, но в наши инструкции почему-то не успевшие еще попасть. Так вот по этим тестам предполагаемые «классические» вибрионы оказались таки вибрионами Эль-Тор, их н е г е м о л и з и р у ю щ е й разновидностью! Известна, оказывается, была и такая, но, к сожалению, не нашим корифеям!

Конфуз получился, конечно, не международный, но всё же крайне неприятный для самолюбия академиков, ибо ставил под сомнение их непререкаемые авторитеты. Н.Н.Жуков-Вережников в своей книге «Клиника, лечение и профилактика холеры», срочно выпущенной в Ташкенте в 1966 году в соавторстве с И.К.Мусабаевым и Н.К.Завьяловой, даже попытался сослаться на работу всемирно известного ученого О. Фельзенфельда (1965), где тот писал, что «наличие вариантов Огава, Инаба, Гикошима и фаготипов, выделенных в течение настоящей эпидемии, как в Индии, где преобладает „классическая холера“, так и в районах нахождения вибрионов Эль-Тор, вызывает сомнение в том, что современные методики бактериологического изучения являются такими же эффективными при обнаружении холерной инфекции, как например, способы, применяемые при эпидемиях бациллярной дизентерии. Можно также задать вопрос, имеются ли какие-либо надежные средства дифференциации вибрионов Эль-Тор и других вибрионов. В настоящее время их не имеется». Оказалось, все-таки, имеются. Просто нашим ученым нужно было почаще заглядывать за «Железный Занавес»!

Конечно, можно было бы и засомневаться в реальной значимости этого «прокола». Ведь самим-то больным, да и лечащим их инфекционистам не так уж и важны детальные различия между вибрионами классическим и Эль-Тор. Болезнь и в том и в другом случае может протекать одинаково тяжело, и лечить ее удается одинаковыми способами. Но тут опять вмешивается эпидемиология: в лице ведущих специалистов по холере, дескать вибрионы Эль-Тор куда упорнее классических способны укореняться в водоемах и борьба с такими эпидемиями не ограничивается лишь выявлением и лечением больных и носителей инфекции, а требует и радикальной очистки водоисточников, что еще совершенно не разработано мировой наукой!

Иными словами, нужно срочно переделывать существующие инструкции и руководства по борьбе с холерой, всячески подчеркивать эпидемиологическую важность обследования открытых водоемов. Только как это сделать?

Между тем, в Хорезмской области к двадцатым числам августа, а в Каракалпакии к концу сентября эпидемии были ликвидированы. Составлены соответствующие отчеты, получены соответствующие поощрения и награды. Правительству даны соответствующие обещания впредь не допускать ни холеры, ни чумы. Карантины сняли и все разъехались по своим местам обитания.

Я, полный сомнений и разочарований, вернулся в Алма-Ату. Об эффективном методе лечения мной холеры тетрациклином никто не упомянул. Только из книги, изданной академиком в 1966 г. я узнал, что я по рекомендации ЭНЭН применил тетрациклин для лечения холеры. Как будто в Каракалпакии не было его инструкции по применению для лечения холеры только холерного бактериофага и левомицетина.

В институте узнал, что там произошли серьезные кадровые перестановки. На место замдиректора по науке В.С.Петрова пришел Л.Н.Классовский. М.Ф.Шмутер перевелся с должности заведующего эпидотделом в лабораторию иммунологии (злые языки говорили, мол, от греха подальше!). Его место, в связи с ликвидацией отдела лепры, занял мой бывший соратник по Ганюшкинскому ПЧО М. А. Шашаев. А вашего покорного слугу назначили заведующим холерной лабораторией. Ну что же, в таком случае я уже не в прежнем качестве «мелкого практического работника», а как ответственное лицо смогу теперь двинуться к намеченной цели.

Следующий, 1966 год начался для меня с неожиданностей. Весной меня вдруг вызвали в Отдел внешних сношений Минздрава СССР и сообщили, что я включен в список специалистов, которые будут баллотироваться для работы в ВОЗ. Обязали срочно пройти курсы подготовки по английскому и французскому языкам, ибо к работникам такого ранга не положено прикреплять персональных переводчиков. Три месяца я упорно зубрил слова и целые фразы, учился их произносить, преодолевая звуковые барьеры этих языков. При этом, кажется, добился определенных успехов. По крайней мере, смог читать соответствующие тексты, понимать суть докладов и даже вести беседы с англо — и франкоязычными специалистами. После курсов, в ожидании дальнейших распоряжений Минздрава СССР, был командирован руководством института в Каракалпакию для дальнейшей подготовки местных бактериологов по методам исследований на холеру. В Нукусе вновь встретился с Н.Н.Жуковым-Вережниковым. Академик прибыл туда с целью объяснить продолжающееся неблагополучие по холере в Узбекистане, несмотря на геройскую победу над ней в прошлом году. На этот раз три случая холеры были выявлены в самом Ташкенте! И никаким, самым дотошным, расследованием, проведенным большой группой республиканских эпидемиологов под непосредственным руководством самого НЭНЭ, их не удалось связать ни с возможным заносом инфекции из-за рубежа, ни с каким-либо общением с жителями Автономии. Более того, и в 1965 году эпидемия-то вовсе не ограничилась территориями Каракалпакии и Хорезма. Единичных больных обнаружили и в противоположной части республики — в Ташкентской, Сырдарьинской и Бухарской областях и опять вне всякой связи ни друг с другом, ни с местами течения эпидемии. Воду же из этих мест исследовать на наличие холерных вибрионов традиционно, увы, так и не удосужились.

Однако, Николаю Николаевичу с академических высот все было предельно ясно и понятно. Все эти случаи, по его мнению, были ярким подтверждением принципа «остаточной инфекции, хвостом эпидемии». Дескать, в результате столь крупной вспышки должно было остаться большое число носителей холеры, которых не удалось вовремя выявить из-за отсутствия у них поносов. Вот они-то, после снятия карантина, и разнесли холеру по всей республике! Потому-то сам ЭНЭН и приехал опять в Каракалпакию, дабы найти-таки этих зловредных носителей, (ведь искать что-либо всегда легче под фонарем!), вылечить их и раз навсегда покончить с их роковой ролью в сохранении и распространении заразы. Ну а мне в очередной раз угораздило попасть под его руководящую руку. В мою обязанность, с группой эпидемиологов и бактериологов, вошло беспрецедентное по объему и материальным затратам массовое обследование на холеру детей из детских садов и школ г. Нукуса. Все лето по июль месяц мы в поте лица собирали кал детишек, причем упорно отказывавшихся делиться с нами этим добром, по рекомендации академика, пичкали их слабительным — сернокислой магнезией! Подключили к бактериологическому исследованию «материала» все лаборатории г. Нукуса. Обследовали на холеру всех больных, поступавших с желудочно-кишечными расстройствами в поликлиники и стационары города. Все тщетно. Никаких носителей среди детских контингентов и больных диареями мы не находили.

Чтобы прекратить эту бессмысленную работу, я попросил ЭНЭН направить меня в райцентр г. Тахта-Купыр, где в 1965 г. был зарегистрирован очаг холеры, а в текущем году бактериологи противочумного отделения периодически находили холерные вибрионы Эль Тор в водоемах города. Там, по моей инициативе, при обследовании десяти «неорганизованных» ребятишек, проводящих лето в домашних условиях и целыми днями купавшихся в местных водоемах, от двоих из них выделили культуры типичных вибрионов Эль-Тор. У них не было проявлений диарей. В 1965 г. в их семьях не было зарегистрировано заболеваний холерой и носительства холерных вибрионов Эль Тор.

Засомневавшись в наших исследованиях, Н.Н.Жуков-Вережников вызвал на подмогу А.Г.Стогову, сотрудника отдела подготовки кадров нашего института. Пусть она подтвердит или опровергнет полученные результаты! Анастасия Григорьевна была ученицей Николая Николаевича, под его руководством собирала материалы для своей кандидатской диссертации. Она в своих печатных работах пыталась загладить «прокол» с отнесением каракалпакских штаммов к классическим холерным, опубликовав сообщение о том, что «свойства вибрионов Эль-Тор они приобрели в процессе хранения на питательных средах». Эти ее данные никто не подтвердил. Словом, была искренне предана идеям своего Учителя.

Вместе с ней мы взяли «материал» еще от двенадцати других «диких» пацанов и от одного вновь получили такую же культуру. Ну, казалось бы, какие могут быть сомнения в том, что эти случаи — результат «свежего» заражения, а не длительного носительства инфекции? Да и какие «массы» носителей могли остаться после мероприятий в 1965 году? В Каракалпакии, Хорезме, в других очагах холеры противохолерной вакциной было привито от шестидесяти до девяноста процентов жителей. Население было охвачено массовым профилактическим лечением противохолерным бактериофагом и левомицетином, а после моего сообщения о высокой эффективности тетрациклина, и этим препаратом. Под усиленным медицинским наблюдением находились все, у кого проявлялись хотя бы незначительные поносы. Разве это не доказывало, что источники инфекции нужно искать во «внешней среде»? Но опровергнуть устоявшиеся «постулаты» все никак не удавалось. Широкое исследование проб воды поверхностных водоемов по-прежнему не предусматривалось инструкциями. А нарушать эти указания свыше не смел никто. Не помогло моим попыткам обратить внимание на реки, озера и арыки как на источники холерной инфекции даже продолжение выделения вибрионов Эль-Тор из водопроводной колонки рядом с Каракалпакской противочумной станцией. Этот объект вызывал у начальства если не шок, то глубокое недоумение: каким образом вибрион преодолевал барьеры противобактериальной защиты, предусмотренные жесткими правилами общественного водоснабжения? А все оказалось предельно простым. Колонку питала вода Нукусского городского водопровода, а тот «водопроводом» мог называться лишь формально. У него не было даже резервуаров для обезвреживания поступающей воды, хлорирование проводилось нерегулярно и не по нормам, из-за постоянного дефицита препарата. По сути дела, это был не водопровод, а просто водовод речной воды. Выявив оную особенность, начальство применило радикальную меру борьбы с упорным источником инфекции: распорядилось в августе 1966 года попросту снести зловредную колонку. С глаз долой — из сердца вон! Ну а остальная разводящая сеть этого водопровода обследованиям не подлежала. Нет! Нужно было срочно менять явно устаревшие инструктивно-методические указания. Но пока сделать это было не в моих силах. Осенью того же года я был по линии ВОЗ командирован в Индию.

Не берусь описывать эту Страну Грез. Ей посвящена масса романов, кинофильмов, обозрений. Все это я увидел и в действительности. Дикие джунгли, изумительной красоты древние дворцы и храмы, роскошные современные виллы и небоскребы рядом с нищенскими лачугами бедноты. Лощеная знать в супермодных авто, равнодушно проезжающая мимо оборванных париев, живущих на голом асфальте, копающихся в поисках пищи в придорожных канавах. Все так, все так. Но мне было не до экзотики. Приходилось работать с утра до позднего вечера, да и влажная тропическая духота не располагала к прогулкам «на свежем воздухе». Целью моей командировки стало испытание лечебных свойств холерного бактериофага. Дело в том, что в 1941 г., в тяжелый для Страны год Великой Отечественной Войны, внезапно в нашем тылу, в г. Харькове, холерой заболели бойцы строительного батальона. Они прибыли из Ирана, где строили дорогу на г. Баку. Тогда академик Н. Н. Жуков-Вережников впервые применил холерный бактериофаг для ее лечения. Этот бактериофаг изготовили в лаборатории академика З. В. Ермольевой. По их мнению, применение бактериофага для лечения больных холерой оказалось вполне успешным. Правда, в 1942 году, новые очаги холеры регистрировались в Сталинграде, Казани, Саратове, Астрахани, Гурьеве, даже в узбекском Самарканде и «ниточки» их вели все в тот же Харьков. Теперь уже невозможно выяснить, связано ли это с недостаточной эффективностью лечебных свойств фага. Во всяком случае, он оставался в инструкциях по холере в качестве противохлерного препарата.

Позже, в пятидесятые годы по рекомендации академиков профессор Ростовского противочумного института А.Г.Никонов продолжил изучение холерных бактериофагов. Одним из них стал фаг, выделенный из некоего штамма возбудителя холеры и активно лизировавший вибрионы в лабораторных условиях. Он и был рекомендован академиками в качестве универсального средства борьбы с этой инфекцией — для ее лечения и профилактики. Эффективность этого фага была принята на веру, и он вошел в соответствующие инструкции. Фаг Никонова стал настолько популярен, что им, как я сообщал выше, даже торговали «из-под полы» во время эпидемии в Каракалпакии в 1965 году. К сожалению, надежды на это «чудо-средство» тогда не оправдались, но работы над его усовершенствованием продолжались. Их возглавил соавтор А. Г. Никонова — Р. М. Саямов, заведующий лабораторией по изготовлению фагов Ростовского ПЧИ. Инициаторами исследований вновь стали академики Н. Н. Жуков-Вережников и З. В. Ермольева. Освященный их авторитетами, новый препарат требовал проверки в «полевых условиях». Лучшего полигона, чем Индия — «векового гнезда холеры», найти было трудно. Туда и был командирован Р.М.Саямов, а в качестве его помощника и я. Столь высокое доверие нашего медицинского Олимпа к Ранту Михайловичу объяснялось просто: он вместе с профессором Никоновым в пятидесятые годы занимался еще и вопросами сохранения холерных вибрионов в желчной системе лабораторных животных (морские свинки, кролики) при их экспериментальном заражении, а также проблемой продолжительности носительства возбудителя переболевшими холерой людьми. Это дополняло теоретическую базу постулата о «единственном источнике холерной инфекции — зараженном ею человеке».

Авиарейсом Москва-Женева-Калькутта мы прибыли в этот приморский мегаполис, в недавнем прошлом — столицу Индии. По ходатайству советского посла в Индии, к которому обратился мой новый шеф, нас разместили в гостинице нашего Торгового представительства, оборудованной по последнему слову европейского комфорта. Местом нашей работы стал Индийский институт экспериментальной медицины, вернее его лаборатория холеры. Эту лабораторию возглавлял известный индийский ученый — доктор Мукерджи. Он был автором серии диагностических холерных бактериофагов, с помощью которых вибрион Эль-Тор наглядно отличался от «классического» и других представителей этого рода. Кроме того, мы работали в Народном госпитале. Рант Михайлович, как глава нашей «экспедиции», состоявшей из нас двоих, определил свое рабочее место возле высшего индийского медицинского руководства, с учетом исконного восточного гостеприимства и тогдашнего глубокого уважения индусов к «Большому Русскому Брату». Ну, а я, как и положено «мелкому практическому», принялся за выполнение нашего плана по лечению больных холерой в Народном госпитале, который возглавлял доктор Мондал. Госпиталь находился в пятиэтажном здании. На третьем этаже госпиталя были палаты для инфекционных больных. Обстановка и условия работы в этом учреждении, меня как советского врача, крайне удивила. Больных, в том числе и с инфекциями, доставляли в госпиталь их родные, на собственном транспорте. Врачи приемного покоя договаривались с ними об объемах и видах предоставляемой помощи, какие лекарства применять: «современные» или «обычные». Качество лечения и ухода определялось количеством рупий или долларов, которыми располагали пациенты. «Малообеспеченных» без санобработки размещали в палатах казарменного типа, в каждой по 20—30 человек. Их обслуживали бригады из одного врача и пары средних работников, уровень подготовки которых по лечебному делу мне казался весьма сомнительным. Особенно поражало отношение персонала к своим подопечным: рядом с живыми оставались часами лежать и умершие. По прекращению у госпитализированных поноса и рвоты, их тут же выписывали, не заботясь об их дальнейшем самочувствии. Пищу больным приносили на больших подносах с отдельными ячейками, в которых раскладывали порции вареного риса вперемежку с какими-нибудь овощами. Никаких там супов или «вторых» блюд, тем более компота! Воду, напитки и чай подавали в бутылках разной емкости. Стаканов или какой другой чайной посуды не полагалось, жаждущие пили прямо «из горла». Персонал инфекционного отделения, состоявший сплошь из мужчин, работал без медицинских халатов, по-видимому, в своей «домашней» одежде. Не пользовались этим непременным атрибутом наших медиков и иностранные специалисты и консультанты из Англии, Германии и других европейских стран, приезжавшие на помощь местным коллегам. Они щеголяли в разноцветных футболках, мужчины в легких хлопчатобумажных брюках, дамы в таких же юбках. Ну что же, как говорится, «это их нравы». Их волей-неволей пришлось придерживаться и мне. Бактериологическая лаборатория доктора Мукерджи была оборудована примерно так же, как и наши такого типа. Такие же термостаты, холодильники, лабораторные столы и табуреты. Только вместо спиртовых горелок для обжига инструментов использовались газовые. Поскольку помощника-лаборанта мне не придали, все приходилось делать самому: подготавливать лабораторную посуду (чашки Петри, пробирки), разливать в нее питательные среды для посева «материала» от больных и так далее. Правда, в отличие от наших лабораторий, питательные среды здесь были заранее расфасованы в американские фирменные стерильные упаковки, не требовали автоклавирования и развешивания. Вата и марля не употреблялись, их заменяли бумажные салфетки разного качества и размера. Лабораторная посуда была одноразового пользования. Хранилась так же в стерильных упаковках и по окончании исследования сбрасывалась в специальные контейнеры. Их собирали санитары для последующего уничтожения. Все просто и удобно. В наших отечественных лабораториях такого тогда еще не знали.

Оценку эффективности ростовских бактериофагов провели на двух больных холерой мужчинах. К разочарованию Р. М. Саямова, уверенного в лечебной ценности этого снадобья, состояние пациентов не улучшилось, а к вечеру стало даже еще хуже. При этом из их «материала» я продолжал выделять все те же холерные вибрионы, что и до лечения фагом. В то же время у двух других таких же больных, находившихся под наблюдением доктора Карпентера, из Шотландии, которых он лечил тетрациклином, все явления гастроэнтерита быстро прекратились. Он также оказал мне помощь по лечению больных, которых я пытался спасти холерным бактериофагом. Так, независимо друг от друга, мы доказали высокие качества этого антибиотика при лечении холеры. Кстати, позже, из его писем ко мне я узнал, что за успешное лечение холеры в Индии тетрациклином он получил высокую пожизненную государственную пенсию и должность заведующего кафедрой инфекционных заболеваний медицинского института в Эдинбурге (Шотландия), с весьма солидным окладом. Ну что же, ведь и это тоже «их нравы»!

В своих беседах со мной, членами советской общины, с иностранными коллегами мой шеф с большим апломбом рассуждал о возможности длительного существования холерных вибрионов в желчных пузырях людей, не испытывающих при этом никаких признаков заболевания («бессимптомное вибриононосительство»). Развивал мысль о том, что в желчном пузыре может сохраняться и холерный бактериофаг и даже без наличия там холерных вибрионов! Вежливые иностранцы воспринимали эти откровения молча, скрывая недоверие за ироническими ухмылками. Ну а я со своим неуживчивым характером вступал с ним в споры. Да, в свое время С. И. Златогоров, известный российский ученый конца XIX — начала XX веков, писал, что холерные вибрионы удается выделять и из желчи. Такой «феномен» он объяснял только как результат развития тяжелых гастроэнтеритов, когда поражается не только кишечник, но и желудок.. Но чтобы возбудитель мог спокойно жить в желчном пузыре, в это, извините, я не мог поверить! Ведь потому он и холерный, что вырабатывает специфический токсин — холероген, вызывающий обезвоживание организма. И если уж вибрион попал в злосчастный пузырь, то он должен вызвать, по крайней мере, холецистит! Ну а выживание бактериофага вне его единственного прокормителя — холерного вибриона вообще — нонсенс!

Но Рант Михайлович с высоты своего положения возражал мне: мол, я еще слишком молод и некомпетентен в клинике холеры и не мне судить о значении его исследований на лабораторных животных! Я пылко опровергал и его уверенность в главной роли носителей вибрионов в «проносе» холеры между ее вспышками. Приводил для этого, в качестве аргумента, отрицательные результаты массового обследования детей в Нукусе в текущем году. Но все это вызвало лишь еще большое охлаждения в наших отношениях. Так или иначе, по возвращении в Москву, Р. М. Саямов написал отчет, причем без моего участия. Но все же я узнал, что он объяснял свою неудачу с фагами тем, что ему, якобы, «не были предоставлены соответствующие условия для полноценной работы» Скорее всего, он сослался и на мое нелояльное отношение к его препаратам. Наверное, это повлияло на настроение академиков, судя по тому, что меня даже не пригласили на обсуждение результатов нашей «экспедиции». Все же определенной компенсацией своей досадной неудачи для Ранта Михайловича стала покупка им престижной в те времена «Волги». Ну а я возвратился в свои пенаты, в грустном ожидании очередной опалы. Правда, зря тратить время на всякие там печали не пришлось: в 1967 г на заседании Ученого совета Академии наук Казахской ССР состоялась защита моей кандидатской диссертации на тему: «Эпидемиологические основы экстренной профилактики холеры». К сожалению, материалы эпидемии в Каракалпакии считались тогда секретными, поэтому число «допущенных» на Совет лиц было ограничено. Но теперь я уже «с высокой трибуны» доложил результаты своей работы по применению тетрациклина, еще раз опроверг роль носителей в распространении холеры, настоял на необходимости широкого обследования поверхностных водоемов на наличие холерных вибрионов. Моими оппонентами стали известные в стране ученые — В. Н. Беклемишев доктор медицинских наук, действительный член Академии Наук Казахстана, М.М.Ременцова, доктор медицинских наук, профессор республиканского Института краевой патологии, а также начальник эпидотдела нашего института, кандидат медицинских наук М.А.Шашаев. Материалы и выводы диссертации они признали вполне обоснованными, ограничившись замечаниями, положенными по ритуалу защиты. Ученый совет утвердил диссертацию единогласно. Вскоре в ВАКе СССР мне вручили диплом о присуждении ученой степени кандидата медицинских наук.

Весной 1968 года по линии ВОЗ я был приглашен для участия в Международном микробиологическом конгрессе, проходившем в Москве в здании МГУ. Кроме представителей Минздрава СССР, наших академиков и докторов наук, съехались ученые из США, Германии, Швеции, Франции, Чехословакии, Польши и других европейских стран. Думаю, что одним из поводов приглашения на столь Высокое Собрание меня, новоиспеченного кандидата медицинских наук, не имевшего еще «имени» в отечественной науке, стали наши беседы с зарубежными коллегами во время работы в Индии, где я высказывал свои «нетрадиционные» взгляды на эпидемиологию и лечение холеры. На Конгрессе наряду с вопросами микробиологии различных инфекций, рассматривались и некоторые проблемы холеры. Явно назрела необходимость пересмотра отношения к водному фактору заражения и распространения этой инфекции. Ведь в «Принципах и практике борьбы с холерой», предлагаемых ВОЗ по рекомендациям экспертов, крупных ученых — В. Мосли, Д. Баруа, прямо указывалось, что известен только единственный резервуар холерной инфекции — человек, что роль внешней среды в распространении холеры весьма ограничена во времени и пространстве при отсутствии повторных заражений воды человеком. Особенно активно это обсуждалось в частных беседах во время перерывов между официальными докладами. Тут я нашел сторонников в лице двух экспертов ВОЗ «американца» О. Фельзенфельда и «англичанина» В. Берроуза. На фоне традиционного вида участников подобных Форумов они представляли весьма интересную пару. «Наши» и европейцы, подчеркивая свое ученое достоинство, несмотря на летнюю жару, были в традиционных «двойках» и «тройках» с обязательными галстуками, многие красовались орденами и значками. А пожилой, невысокий, гладко выбритый доктор Фельзенфельд и моего роста моложавый доктор Берроуз явились без пиджаков, один в голубой рубашке, другой в «футболке», заправленными в светлые брюки, с воротниками нараспашку. В буфете Берроуз, под косые взгляды благовоспитанных джентльменов, пил пиво прямо из бутылочного горлышка. То ли подчеркивал свой демократизм, то ли сомневался в чистоте буфетных стаканов. Несмотря на мой экзотический англо-франко-русский акцент, они отлично поняли меня, сообщили, что проблема «внешней среды» при холере в свете новых сведений, работ Джона Сноу, других уважаемых бактериологов и эпидемиологов обсуждается сейчас с их подачи в ВОЗе и можно ожидать пересмотра ряда постулатов. Они без всякой предвзятости спокойно выслушивали и не оспаривали мои представления о «генезисе» эпидемий холеры. Вот если бы наши корифеи (в лице академиков и ведущих эпидемиологов) так же относились к новым веяниям в отношении механизмов распространения, резервуаров и источников холерной инфекции, возможно, и не случились бы события, потрясшие наше здравоохранение в семидесятые годы! Между тем, 1968 году ВОЗ признала поверхностные водоемы в качестве самостоятельных источников заражения людей холерой. Льщу себя надеждой, что при этом было учтено и мое скромное мнение.

А холера продолжала преподносить все новые сюрпризы. В начале июня 1968 года скончалась от холеры жительница совхоза «Джетысайский», что в Сырдарьинской области Казахстана. И это на фоне весьма объемных противохолерных мероприятий, которые, начиная с эпидемии в Каракалпакии и Хорезмской области стали проводиться по всей республике! За истекшие годы десятки тысяч больных разного рода диареями и общавшихся с ними были лечены антибиотиками (тетрациклин, левомицетин), более миллиона вакцинировано против холеры. Приказом республиканского Минздрава все заболевшие желудочно-кишечными расстройствами, тем более погибшие от них, подлежали обязательному лабораторному обследованию на холеру. Увеличился объем исследований на вибрионы и воды, правда, в основном водопроводной, в которой в силу обязательного хлорирования трудно было предположить наличие этой микрофлоры. Исследовалась и вода некоторых «открытых» водоемов, таких как озера в парках культуры и отдыха, в так называемых «местах рекреации населения». Из этих объектов периодически удавалось выделять культуры холерных вибрионов. При обследовании озерных лягушек из водоемов поселка мной были получены холерные вибрионы. В последующем эта работа послужила основой для исследования гидробионтов на холеру. Однако на этот факт начальство не обратило внимание и потребовало проведение обследование окрестных жителей с целью выявления «скрытых источников инфекции», тех самых гипотетических «бессимптомных вибриононостителей». Но подобные поиски скрытых вибриононосителей всегда оставались безрезультатными. В ряде случаев приступали к тотальному «оздоровлению» опасных водоемов: закрывали к ним доступ отдыхающим, хлорировали их воду, высыпая в нее тонны хлорной извести. Из некоторых озер даже полностью спускали воду, чистили дно от накопившейся грязи. Ну что же, мера, конечно, в общесанитарном плане неплохая, но в отношении холеры из-за непомерной трудоемкости малопродуктивная. Следует заметить, что в 1966—1967 годах в Узбекистане продолжали регистрировать единичные случаи выделения холерных вибрионов и от людей (Каракалпакия, Ташкент, Ташкентская область). Они никак не были связаны ни между собой, ни с зарубежными очагами холеры. Ну, а возможность их заражения от «внешней среды» по-прежнему исключали. И так, мол, ясно: это она и есть — «остаточная инфекциозность»! Но смерть человека от холеры — это уже слишком серьезно! В очаг вместе со мной срочно выехал бактериолог нашей холерной лаборатории В.В.Рощин, прибыли специалисты Узбекской противочумной станции, Узбекской республиканской и областной санэпидстанций. Началось расследование трагедии. Выяснили, что пострадавшая сорокавосьмилетняя К., работала регулировщицей совхозного гидросооружения. Заболевание началось внезапно и развилось скоротечно, в виде острейшей непрерывной диареи, что привело к резкому обезвоживанию организма к гибели буквально в считанные часы. Инфицированными возбудителем холеры оказались также восьмилетний сын К. и пожилой сосед, ухаживавшие за ней во время ее болезни. При обследовании других жителей отделения холерные вибрионы выделили еще от семерых, половина из которых была детьми от девяти до 15 лет. Все они, как и К., в этом совхозном отделении жили безвыездно. В поселок в ближайшие месяц-два со стороны никто не приезжал. По моему настоянию стали исследовать воду совхозных арыков и обитавших в них гидробионтов. Обосновал я это состоянием местного водоснабжения. В отделениях совхоза и даже в райцентре из-за маломощности водопроводной сети население было вынуждено пить арычную воду. Не было канализации. Туалетны выгребного типа располагались по берегам ирригационных сооружений. Конечно же, как я и предполагал, вода этих «открытых водоемов» оказалась местом обитания холерных вибрионов. Узбекистанские коллеги расширили границы обследований. В двух других отделениях совхоза были выявлены еще с десяток инфицированных возбудителем холеры, из них шестеро были детьми от трех до 12 лет. Выявили зараженного вибрионами Эль-Тор девятилетнего ребенка в райцентре Джетысай. Позже, в июле, ими были выделены культуры вибрионов Эль-Тор от четырех членов строительной бригады, работавших в соседнем районе, от двух взрослых и двух детей из поселка Ильич и железнодорожной станции Хаваст. Тут я мысленно представил, как теперь могут «поднять голову» сторонники «остаточной инфекциозности»! И вправду, через пару-другую лет было защищено несколько кандидатских диссертаций, где «джетысайские события» трактовались именно с этой точки зрения. Не стану называть имен авторов, это были, в общем-то, толковые ребята, практики-работяги областного масштаба и к «теоретизированию» подвиг их казавшийся незыблемым авторитет научных руководителей.

Моих представлений о реальных механизмах заражения холерой эта «вспышка вибриононосительства» не поколебала ни в коей мере. Ведь большое число «бессимптомных» носителей инфекции возможно лишь в результате интенсивной эпидемии холеры. Однако, таковой ни в 1965, ни в последующие годы в этих местах не было. Большинство «носителей» было детьми, которые уже в силу своего возраста не могли бы сохранить возбудитель в течение целых трех лет! (Даже в своих желчных пузырях!). К тому же на лицо обильное заражение вибрионами Эль-Тор арычной воды. Тут мне возражали, дескать, воду заразили те самые «носители». Но ведь «носитель», не страдающий кишечным расстройством, способен выделить лишь весьма небольшую «порцию» вибрионов. Крайне редки случаи повторного выделения вибрионов от таких «носителей». При обнаружении культуры возбудителя в групповой пробе «материала» от нескольких здоровых людей при их индивидуальном, исследовании выделить вибрионы, как правило, больше не удается. Словом, «носитель» — не тот источник инфекции, который способен тотально «заразить» внешнюю среду и окружающих их близких. В то же время и у меня возник ряд вопросов. Например, что обусловило такую «бессимптомность» холеры: высокий иммунитет к ней местных жителей, или слабая вирулентность вибрионов Эль-Тор в совхозных водоемах? Какова реальность предполагаемых «эпидемических цепочек» передачи возбудителя от носителя С. к носителю Т., а от того к А. и т.д.? Могут ли вызвать острую диарею «холерного» типа вибрионы, не реагирующие на диагностическую холерную сыворотку, которые относят к «водным» вибрионам? Сама ли вода, та самая «аш два о», служит средой обитания и накопления холерных вибрионов, или они являются сочленами водных биоценозов? Всем этим я решил заняться в институтской лаборатории, перешедшей в мое распоряжение, привлечь к этой работе моих сотрудников — опытных бактериологов.

С самого начала я понял, что очевидность заражения холерой человека от человека в совхозе «Джетысайском» не выдерживает серьезной критики. Достаточно обоснована лишь эпидемиологическая связь между погибшей К., ее сынишкой и соседом. Причем и здесь, при желании, можно допустить, что не К. была источником инфекции для обоих, а наоборот, кто-то из них заразил К… Что же касается других семерых жителей отделения, от которых также выделены вибрионы Эль-Тор, то эстафетную передачу инфекции можно предполагать в любом направлении: как от А. через Б. к В., так и наоборот. В маленьком поселке при тесной бытовой и трудовой связи жителей, да еще с учетом практически одномоментного выявления зараженных, установить истинную последовательность событий попросту не представляется возможным. Зато такая четкая схема «эпидемических цепочек» популярна в отчетах о проведенных мероприятиях, подчеркивает «исследовательские способности» исполнителей, вполне удовлетворяет начальство, докладывающее в «соответствующие верхи» об успехах расследований и, накапливаясь со временем, становится теоретической базой пресловутого постулата о «человеке как единственном источнике холерной инфекции». В свою очередь и несчастная К. не смогла бы инфицировать совхозных жителей и воду многочисленных арыков поселка, просто физически, так как проболела всего лишь несколько часов, не покидая дома. А число «бессимптомных носителей»; способных столь обильно заразить эту воду, по реальным подсчетам, должно было достигать не менее пятидесяти, а то и сотни человек. И совсем уж незачем говорить о связи событий в этом совхозном отделении с очагами холеры, выявленными в тот период в других населенных пунктах, разделенных большими расстояниями. Следовал единственно логичный вывод: причиной этих бед была вода поверхностных водоемов. Это подтверждалось выделением из арыков культур вибрионов Эль-Тор. И не только из воды, но и от лягушек, обитавших в небольшом озерке у дома той самой К. Скажут, ну что же тут странного: раз уж заражена вода, так и находящиеся в ней объекты загрязняются этой микрофлорой чисто механически. Но дело в том, что при индивидуальном исследовании этих земноводных, холерные вибрионы удалось выделить только от нескольких особей, причем не из смывов с их тел, а из их кишечника. По всему по этому, требовался принципиально новый подход к проблеме, прежде всего — исследование на холеру обитателей водоемов, так называемых «гидробионтов», а также животных, связанных с водоемами экологически. Особых открытий здесь не предполагалось, так как давно были известны факты зараженности холерными вибрионами устриц, крабов, креветок и других морских обитателей в периоды вспышек холеры в Италии, Китае, Японии в 1911, 1926, 1938 годах. Но в СССР такие работы предполагались впервые. По существовавшим тогда инструкциям исследованию на вибрионы, из всей богатейшей мировой фауны, подлежали только мухи, как механические переносчики заразы с различных отбросов на продукты питания. Требовалась разработка оригинальных методик исследований, отбор видов животных — наиболее вероятных носителей инфекции, определение способов, мест и объемов их добычи. Такие работы не могли проводиться без одобрения «свыше». Поэтому мы разработали подробный план исследований, мне удалось убедить в его важности Главного государственного санитарного врача Союза — П.Н.Бургасова и добиться его утверждения, при условии секретности получаемых материалов. Работы по выполнению Плана стали проводиться с 1969 года. И первые же результаты оказались весьма обнадеживающими. В июле 1969 г. лабораторией Чапаевского отделения Уральской противочумной станции, подведомственной нашему Институту, из сточных вод городской общественной бани были выделены культуры вибрионов Эль-Тор. Как всегда, объяснили это просто: значит, в бане мылись «скрытые носители» холеры, которые и заразили воду. Ну, конечно, баню тут же закрыли, провели дезинфекцию помывочного отделения, тазов и мочалок. Но и после этого из стоков снова выделили холерные вибрионы. Тогда еще раз обработали баню. А выделение возбудителя все продолжалось, причем в течение трех последующих месяцев! В качестве консультанта, срочно прибывшего на место события, я, прежде всего, решил ознакомиться с самой канализационной системой бани. Крышки большинства смотровых колодцев валялись в стороне, в лучшем случае были небрежно приоткрыты. Глянул в эту «маракотову бездну» и обнаружил обитавших там жаб и озерных лягушек. Забрал их для бактериологического исследования и выделил из их кишечников холерные вибрионы Эль — Тор. Пришлось обратить внимание на то, чем же они питались в канализации бани, конечно ил и его обитателями –детритофагами (олигохеты). Вот это находка! Нашлись зараженные особи и в других колодцах по ходу трубы банной канализации. Пришлось, скрепя сердцем, ликвидировать инфицированные популяции. Крышки смотровых люков накрепко закрыли и выделение холерных вибрионов из сточных вод бани сразу же прекратилось. Однако продолжалось выделение из водопроводной воды и стоков злосчастной бани нехолерных вибрионов, в то время относившихся к «водным». Оказалось, что трубчатые колодцы, питавшие баню водопроводной водой, находились всего в сорока метрах от выгребной ямы, куда поступали эти стоки. Вывозили их ассенизационными машинами весьма нерегулярно. Вот и образовался устойчивый «компот» из смывов, гниющих водорослей и вибрионов. Кстати, проблема тех самых «водных вибрионов» вскоре стала весьма актуальной для нашего здравоохранения. Что же касается Чапаевской бани, то по моему заключению никакие «скрытые носители холеры» там вообще не мылись и не они заразили стоки. Это земноводные инфицировались в канализационных трубах, роясь и питаясь скопившимся илом, сливных водах, где размножались детритофаги, и заполучали обильную и разнообразную вибрионную флору. Взял на исследование этих детритофагов (основная их часть состояла из олигохет) и обнаружил у них холерные вибрионы 01. Вот это находка, вот кто загрязняет холерными вибрионами 01 канализационные воды и эту работу следует продолжать. Несколько позже, работая в начале августа по обследованию на холеру жителей совхоза имени Карла Маркса Чардаринского района Чимкентской области, на востоке Казахстана, мы столкнулись с фактом заражения вибрионами Эль-Тор группы шоферов строительной бригады, сооружавшей трубчатые колодцы в этой засушливой местности. Как и положено, по требованию руководства Минздрава КазССР, начались поиски «скрытых вибриононосителей» среди местных жителей, которые могли бы заразить шоферов. Обследовали около полутора тысяч человек, так или иначе общавшихся со строителями, и как всегда с отрицательными на холеру результатами. Зато культуры вибрионов Эль-Тор удалось выделить из воды тех самых колодцев, причем из всех десяти обследованных. Пришлось срочно разрабатывать метод, который бы позволял надежно очищать их воду от вибрионов. Для этого в каждую скважину стали заливать однопроцентный раствор уксусной кислоты, так как кислая среда гибельна для вибрионов. И уже на следующие сутки вода колодцев совхоза больше уже не содержала ни холерных, ни «водных» вибрионов. Ну что же, вот и совхоз имени Карла Маркса подтвердил эпидемиологическое значение водоисточников и их обитатедей при холере! К слову сказать, та традиция называть колхозы и совхозы именами Ленина, Сталина, других вождей очень часто раскрашивалась, почему-то, не трудовыми подвигами, а случаями там чумы, холеры, прочей пакости. Предостережение нынешним властям: применяйте к хозяйствам, городам и весям более реальную топонимику, как советовал классик, типа «Подтянутой» губернии, «Заплатова», «Дырявина», «Разутова», «Знобишина», «Горелова», «Неелова», «Неурожайка» тож!

В начале сентября, мне пришлось вновь вернуться в Уральск, в связи с выделением большего числа культур холерных вибрионов Эль-Тор из вод реки Чаган, протекающей вблизи садоводческих хозяйств этого города. В Уральск прибыл и Н.Ф.Быстрый, старший научный сотрудник Всесоюзного научно-исследовательского противочумного института «Микроб» (Саратов), для испытания в «полевых условиях» разработанного им холерного бактериофага, способного отличать вирулентные (вызывающие симптомы типичной холеры) от невирулентных, мало опасных для человека вибрионов Эль-Тор. Вопрос особой ценности и важности. Ведь в практике мировой медицины для этого, в отношении возбудителей и других инфекций, приходится использовать лабораторных животных: белых мышей, белых крыс, морских свинок, кроликов, вплоть до обезьян. Несчастных животных приносят в жертву ради поисков способов охраны здоровья человека. При этом применяют и весьма сложные методы заражения, типа хирургических, требующих высокой квалификации исследователей. Поэтому создание препарата, исключающего использование столь сложных, дорогостоящих и болезненных процедур, конечно же, способствует усовершенствованию лабораторной практики, гуманизации медицины. За свой диагностический фаг, испытанный в условиях эксперимента, Николай Федорович получил высокую правительственную награду — орден Ленина. Для испытания работоспособности препарата мы взяли штаммы, выделенные из стоков Чапаевской бани, воды реки Чаган и от жаб и лягушек из упомянутых смотровых колодцев. И во всех случаях «фаг Быстрого» не вызвал их лизиса. Следовательно, их можно было считать невирулентными для человека. Такие же результаты, по рассказу автора, дало и исследование им штаммов вибрионов Эль-Тор, выделенных в 1969 году из вод дельты Волги и прибрежной зоны Каспия. Эти находки вызвали тогда определенную обеспокоенность органов здравоохранения СССР: неужели и сюда уже добралась холера?! Но, слава Богу, по «фаговому тесту» штаммы оказались нехолерогенными, так что опасность для Центральной России миновала. Ах, если бы только знало наше Руководство о коварстве холеры! Но об этом несколько позже. А так же работы Н.Ф.Быстрого, вводивших их в заблуждение. Ну, а что касается наших опытов, то в поставленном нами контроле, у кроликов, вернее, у крольчат недельного возраста, культуры вызвали изменения, характерные для вирулентных вариантов возбудителя холеры. Очередное открытие оказалось, увы, несостоятельным. Я отнюдь не огульно отрицал ценность препарата Н. Ф. Быстрого, с большим уважением отнесся к его скрупулезным исследованием в этой области. Но он при этом не учел неоднородность микробных клеток в выделенных штаммах. Дело в том, что определенная часть из них все же активно лизировалась этим фагом, хотя большая часть была к нему и вправду нечувствительной. Один из законов эволюции: так называемая гетерогенность популяции по данному признаку. Она очень важна для выживаемости вибрионов как вида в различных условиях. В воде преимущество получают варианты, не продуцирующие холерный токсин. Он им просто ни к чему, ведь для их существования совершенно необходима именно жидкая среда, которой здесь и так предостаточно. Зато при попадании в кишечник человека на первое место выступают микробные особи, активно выделяющие холероген, который вызывает обильное истечение жидкостей из клеток организма заболевшего в полость кишечника, этого нового места обитания возбудителя. Понос, гибельный для человека, является комфортным для холерных вибрионов! Следует заметить, что возможность беспрепятственного размножения токсигенных вариантов регулируется уровнем восприимчивости организма человека к холерным вибрионам. Ведь далеко не все зараженные ими заболевают холерой, а становятся временными («транзиторными») носителями вибрионов. В этом случае в их «нечувствительном» кишечнике превалируют невирулентные или слабовирулентные варианты возбудителя. Причин этому много, но не стану пока углубляться в дебри иммунологии, отклоняться от «сюжетной линии» моего повествования.

А пандемия холеры продолжала свое «победное шествие» по миру. К 1969 году ею было охвачено более 20 азиатских стран: Индия, Индонезия, Малайзия, Иран, Афганистан и другие. По далеко не полным официальным данным жертвами ее с 1965 по 1969 годы стали уже около полумиллиона человек Конечно же, наша отечественная медицина бдительно следила за любыми проявлениями холеры на территории страны, дабы «не допустить второй Каракалпакии».

В июне того же 1969 года мне пришлось участвовать в ликвидации контактно-бытовой вспышки холеры Эль-Тор в туркменском поселке Фирюза. Видно, не так уж окончательно победили мы холеру в героическом 1965 году! В санаторий этого поселка приехала на отдых жительница Красноводска (ныне этот город на восточном побережье Каспия называется — Туркменбаши), работавшая инспектором железнодорожного транспорта. В этом же поселке проживали ее знакомые, которые занимались выловом и заготовкой рыбы из речки — Фирузинка, протекающей вблизи поселка. У одного из них случилось желудочно-кишечное расстройство. Наша горожанка с ними посидела-пообедала, а на другой день у нее возник обильный понос и рвота и к концу дня она скончалась. Из кишечника ее трупа был изолирован холерный вибрион Эль-Тор. На похоронах этой несчастной паспортистка санатория похитила ее нижнее белье для личного использования (!). На второй день у согрешившей тоже возник понос с обильной рвотой и она была госпитализирована с диагнозом холера. Из одиннадцати мужчин, отдыхавших в этом санатории и имевших тесные общения с паспортисткой, от четверых был также изолирован возбудитель холеры Эль-Тор. Благодаря своевременно принятым противоэпидемическим мерам: лечению заболевшей, носителей и остальных отдыхающих тетрациклином, а также санитарно-гигиеническим мероприятиям этот очаг холеры был быстро локализован и ликвидирован.

В том же году небольшие вспышки холеры произошли в Дагестане и Ростовской области. Причиной их Минздрав СССР посчитал занос инфекции из-за рубежа туристами или паломниками. Однако, тогда же и из местных водоемов, и из водоемов «эпидемически благополучных» Азербайджана и Краснодарского края также выделяли культуры вибрионов Эль-Тор. Особого беспокойства это не вызвало. Очаги выявили — ликвидировали, а «водные» вибрионы Эль-Тор, (тем более не вирулентные по фаговому тесту), видимо, большой угрозы не представляли!

В плане работ нашей лаборатории было изучение и вибрионов, отличавшихся по ряду признаков от возбудителей холеры, но довольно часто вызывающих острые желудочно-кишечные заболевания (ОКЗ). О подобных случаях сообщали зарубежные исследователи (Кинг, Мондэл и Элиссон, Мак Интайр и Фили) в 1962—1965 годах, но отечественные клиницисты и эпидемиологи не принимали их в расчет. По крайней мере, в монографиях ведущих ученых страны — Е.И.Коробковой (1959 г.), Т.Д.Фаддеевой (1959 г.), Н.Н.Жукова-Вережникова с соавторами (1966, 1971 г.г.), О.В.Барояна 1971 г.) о роли «холероподобных» вибрионов в заболеваемости людей не было упомянуто ни слова. В нашем распоряжении было около 200 штаммов вибрионов, выделенных от здоровых и больных с явлениями диарей жителей Каракалпакии, Ташкентской и Бухарской областей, а также из водоисточников. Культуры различались между собой по ряду биохимических свойств. Ни одна из них не реагировала на холерную диагностическую сыворотку, некоторые штаммы лизировали овечьи эритроциты, другие сами лизировались холерными бактериофагами, но только цельными. Небольшое число штаммов от здоровых людей оказались чувствительными к фагам, разведенным физраствором до тридцати раз, что роднило их с холерными вибрионами — классическим и Эль-Тор, но отличались от них по биохимической активности. Словом, нужно было установить их реальную эпидемическую опасность и место в номенклатуре острых кишечных инфекций (ОКИ). Тут я вынужден снова несколько отвлечься и еще раз напомнить, что в отношении обширного мира вибрионов существует масса проблем. Об одной из них я уже упоминал: это надежность cпособов отличия холерных вибрионов от нехолерных. Казалось бы, их легко различить серологическими методами (от латинского слова «serum», что значит– «сыворотка»), то есть с помощью той самой диагностической агглютинирующей сыворотки. Да вот беда: в едином биологическом виде холерных вибрионов (Vibrio cholerae) оказалось более 150 серологических вариантов («сероваров»)!И для каждого из них получена собственная агглютинирующая сыворотка. Пришлось их нумеровать: 01, 02, 03 и так далее. Холерными вибрионами, способными вызвать холеру (прошу извинить за такую тавтологию!) до девяностых годов ХХ века, теперь уже былинного, считались только вибрионы 01. Но в 1992 году в Бангладеш, бывшем восточном штате Индии, вспыхнула эпидемия холеры, вызванная вибрионами другого серовара, а именно 0139! Таким образом, на сегодня известно уже три холеры: азиатская, Эль-Тор и Бенгал. Что-то еще можно ждать в будущем? А как относиться к вибрионам того же вида, но других сероваров? Ведь и они часто вызывают острые желудочно-кишечные расстройства, порой по клиническим признакам весьма похожие на холеру. Тем более, что и сама-то холера протекает у разных людей неодинаково: от состояния тяжелейшего обезвоживания организма, до легких поносов, а то и временного носительства возбудителя, практически без каких-либо признаков болезни.

Так что же тогда — Холера? В конце концов, договорились: Холера есть острое желудочно-кишечное расстройство, вызываемое V.cholerae, которые продуцируют токсин холероген. Именно он вызывает типичные для холеры симптомы: нарушение водно-солевого обмена в пораженном организме и в связи с этим его обезвоживание и обессоливание за счет истечения в кишечник внеклеточных жидкостей, в том числе и плазмы крови. В последнем случае наступает сгущение крови, нарушение кровотока, что еще более осложняет болезнь. Холера заразна для общающихся с больным или носителем инфекции. Холерные вибрионы, не продуцирующие холерогена, тоже могут вызывать диареи, но за счет других токсинов, с другим механизмом развития заболевания. Следовательно, его нельзя считать холерой. Такие больные мало заразны или вовсе не заразны для окружающих. А как тогда называть подобные расстройства? Поскольку долгое время считали, что холерогеном обладают только вибрионы 01 (классический и Эль-Тор), то представителей других сероваров, лишенных этого токсина, с легкой руки кого-то из «англичан» назвали «НАГ-вибрионами», от английского «not agglutination», то есть «неааглютинирующиеся» вибрионы. Термин крайне неудачный и неуклюжий. Ведь такие вибрионы не реагируют только на сыворотку 01, а своими сыворотками отлично склеиваются. Но как часто случается-неудачное вдруг становится общепринятым. Так и «НАГ-вибрионы» прижились в науке о холере. Ну, а раз есть НАГ-вибрионы, то и вызываемые ими диареи назвали «НАГ-инфекцией». Позже многие ученые в своих публикациях заменили термин «НАГ-вибрионы» на более обоснованный «холерные вибрионы не 01 сероваров (серогрупп, серотипов), или просто «вибрионы не 01». Тоже не больно изящно, но хотя бы более логично. Но не именовать же вызываемые ими гастроэнтериты «диареями не 01»! Так и закрепилось за ними — «НАГ-инфекция». Меня всегда смущало небрежное отношение к научным формулировкам. Считал и считаю, что нужно придерживаться традиционных правил именования болезней, по систематическому положению их возбудителей. Например, сальмонеллы вызывают сальмонеллез, бруцеллы — бруцеллез и так далее. Ну а вибрионы, конечно же, обусловливают вибриозы. Беда в том, что до семидесятых годов «вибриоз» относился к ветеринарным терминам. Так называли инфекционные аборты у коров и овец, причиной которых считали некий Vibrio fetus (извините за выражение — «вонючий вибрион»). Позже выяснили, что этот возбудитель относится не к вибрионам, а к спириллам. Болезнь стали именовать «Кампилобактериозом». Короче говоря, термин «вибриоз» потерял прежнее значение, «освободился». Его я упомянул в одной из статей в сборнике материалов научной конференции нашего Института в 1969 году, при описании свойств штаммов от больного диареей ребенка и трех его здоровых малолетних братьев. Позже я окончательно убедился в правильности замены диагноза «НАГ-инфекция» на «Вибриоз». Мы приступили и к плановому исследованию на вибрионы животных, экологически связанных с поверхностными водоемами. Верным и постоянным соучастником этих работ стала Узбекская противочумная станция, во главе с начальником станции С.М.Мухамедовым, его заместителем, заведующим эпидотделом Ю.З.Ривкусом, заведующим зоологической лабораторией О.В.Митропольским, зав. холерной лабораторией А.Ф.Алейниковой. К 1970 году мы уже накопили материалы, достаточные для обоснования мнения о возможной эпидемиологической роли гидробионтов и околоводных птиц как дополнительных факторов сохранения и накопления возбудителя холеры Эль-Тор на территории Узбекистана, Каракалпакии и Южного Казахстана. Эти данные удалось опубликовать в том году, но, как и требовало начальство, в «закрытом» сборнике.

А в июле 1970 года громом с ясного неба грянула эпидемия холеры в европейской части СССР! И опять «нежданно — негаданно»! Оберегали от нее международные морские и аэропорты, а она, холера этакая, буквально за месяц охватила около сорока городов страны, от Астрахани до Ленинграда, где, опять же по неполным данным, выявили около четырех тысяч больных или носителей вибрионов Эль-Тор. Это вам не маленькая Каракалпакия, которую можно было отгородить от соседей парой пехотных полков! И вот в 1970—1971 годах крупные вспышки холеры регистрировались в Поволжье (в Астраханской, Волгоградской, Саратовской, Куйбышевской, Ульяновской областях), на Украине (в Одесской, Крымской и других областях), в Азербайджане, Грузии, Таджикистане. Для более или менее полного описания этой беды требуется, как минимум, целая монография. Поэтому я ограничусь лишь описанием очагов, в ликвидации которых я принял личное участие. К середине августа 1970 года холера докатилась до Казахстана, епархии нашего Среднеазиатского противочумного института.

Здесь ареной событий стали областной центр — город Гурьев, а именно соседний поселок Балыхши, в дельте Урала, на берегу Каспия. Балыкши — небольшой рыбацкий городок, соответствующий своему названию («балыкши» по-казахски «рыбак»). Гурьев — речной и морской порт, крупный центр нефтяной и рыбной промышленности (белуга, севрюга, осетр, вобла и прочие селедки), более шестидесяти тысяч жителей. Ныне переименован в Отырау, что по-казахски означает просто дельту. Лаборатория Гурьевской противочумной станции 13 августа выделила холерные вибрионы от шестерых работников службы рыбнадзора, работавших в дельте реки Урал. У троих из них были явные признаки заболевания холерой. По получению экстренного сообщения об этом, Минздрав Казахстана организовал, как это и положено, Чрезвычайную противоэпидемическую комиссию (ЧПК), которую возглавил директор нашего института М.А.Айкимбаев. В Гурьев срочно выехала институтская Специализированная противоэпидемическая бригада (СПЭБ) под началом зав. эпидотделом А.П.Ермилова, в составе ведущих специалистов отдела — С.А.Аубакирова, Б.М.Сулейменова, Б.И.Бекетова и руководителя микробиологического отдела В.М.Степанова. Бригада располагала походной бактериологической лабораторией, госпитальным имуществом, набором диагностических, лечебных и дезинфицирующих средств. Такие СПЭБы были при всех противочумных институтах и крупных противочумных станциях страны. В Гурьеве развернули холерный госпиталь, провизорный госпиталь для больных диареями, подозрительными на холеру, а также изолятор, куда помещали общавшихся с больными холерой. Соответственно усилили лабораторию Гурьевской ПЧС. За первую неделю работы было выявлено 17 больных холерой, в основном в поселке Балыхши. Там стали проводить профилактическое лечение жителей тетрациклином, однако, на фоне лечения новые случаи холеры продолжались регистрировать. Штаммы вибрионов Эль-Тор из речной и морской воды выделялись десятками. Выяснить складывающуюся обстановку в очагах и повысить эффективность противоэпидемических мер Минздрав Казахстана направил меня с директором Института. Посетив порт, я обратил внимание на регулярное прибытие судов из Астрахани, на тот момент действующего очага холеры. Вот и причина «подтока» инфекции! В таких условиях профилактическое лечение тетрациклином населения в п. Балыкши было полной бессмыслицей. Но на мое замечание не было никакой реакции. Надо было срочно принимать другие более рациональные меры. Разумеется, сразу же предложил М.А.Айкимбаеву, возглавившему теперь еще и Гурьевскую ЧПК, вынести решение о приостановке обмена судами с Астраханью, провести профилактическую тетрациклинизацию всего областного плавсостава и дезинфекцию емкостей судов для воды и нефтепродуктов. Однако, директор отклонил столь «радикальное» предложение, сославшись на то, что прекращение доставки нефти в Астрахань «ударит» по экономике страны. Ну, а холера, между тем, продолжалась: было выявлено еще 25 больных. Волей-неволей пришлось все же вводить карантин во всех портах области, принять и другие мои предложения, что и способствовало прекращению эпидемии. После прекращения регистрации новых случаев заболевания холерой я был командирован в город Мангышлак на полуострове того же названия, на восточном побережье Каспия. Там тоже появились заболевания холерой, в том числе и у детей, посещавших детские сады. Среди местного плавсостава выявили двух заболевших, и еще одного — работника молочной фермы, снабжавшей молоком детские учреждения городка. В смывах с молочных фляг обнаружили холерные вибрионы. Эти фляги от молока вымывались морской водой. Я достаточно быстро выяснили и основной механизм распространения инфекции в прибрежных городах Каспия. Дело в том, что нефтеналивные суда по пути из Астрахани забирали балластную и питьевую воду из Волги, инфицированной холерными вибрионами, а по прибытии в порты Гурьева и Мангышлака зараженные холерными вибрионами балластные воды и свои стоки сбрасывали в р. Урал и Каспийский акваторий. Поэтому большинство случаев холеры пришлось на работников порта п. Балыкши, устье реки Урала, а так же жителей, в пойме реки, активно пользовавшихся речной водой из реки Урал.

В Гурьеве, Мангышлаке и близлежащих прибрежных населенных пунктах провели карантинные и лечебно-профилактические мероприятия. Главными из них были: запрет нефтеналевным судам загружать балластные воды из реки Волга; заполнение капитанами всех видов судов декларации о состоянии здоровья экипажей на момент прибытия в порт назначения; а при появлении среди них, заболевших желудочно-кишечными расстройствами любой степени тяжести изоляция их с обязательным последующим обследованием на холеру. В результате дальнейшее распространение холеры было остановлено и ее очаги удалось ликвидировать в течение десяти дней. Для сравнения. Во время эпидемии холеры в Гурьевской области в 1942 году (опять прежде секретные материалы) заболело 425 человек, из них умерло 210 (почти половина!). Эпидемия по официальным данным продолжалась 79 дней и, несмотря на все принятые меры по «законам военного времени». Кроме того, холера из Гурьева была занесли на территорию Узбекистана. Ну а за столь успешную борьбу с холерой в Гурьевской и Мангышлакской областях в 1970 году Правительство СССР наградило директора Среднеазиатского противочумного института М.А.Айкимбаева орденом Ленина, его заместителя Л.Н.Классовского орденом Трудового Красного знамени, начальника СПЭБ А.П.Ермилова орденом Октябрьской Революции. Не был обойден наградой и я: получил значок «Отличнику здравоохранения». Правда, это не правительственная, а лишь ведомственная награда. Но ведь сказано, же в Евангелии: «Всяк труждающий достоин мзды своя», или проще — «всякий сверчок да знает свой шесток». Ну да ведь не ради же наград мы работаем! Зато мне предоставили честь доложить о результатах моей работы в Гурьеве и Мангышлаке на заседании институтского Ученого Совета. Я тщательно подготовился к столь ответственной роли, написал доклад с учетом возможности его напечатания, конечно, под грифом «СС». Совет единогласно одобрил доклад и дал «добро» на публикацию, при условии включения в соавторы и других участников событий. Ну что же, вполне резонно. Но авторский состав предложили расставить в алфавитном порядке: Айкимбаев М. А., Аубакиров С. А., Ермилов А. П. и так далее, так что моя родимая литера «С» пришлась на самый конец. Вот ведь какая невезуха!:

Прямо с корабля на бал, осенью 1970 года по линии ВОЗ я был направлен в качестве консультанта в Монголию для оказания практической помощи тамошней противочумной службе. Развивающаяся страна целиком расположена в зоне природной очаговости чумы, где ее естественными носителями являются песчанки и сурки-тарбаганы. Эти полуметровые увальни-байбаки — традиционное блюдо национальной кухни, особенно в сельской местности. Немудрено, что именно чабаны и члены и семей часто заболевают чумой. По примеру Советского Союза в Монголии организованы противочумные станции. Кадры готовили в наших противочумных институтах. Но служба оставалась маломощной. Поэтому чума поражает там людей регулярно. Крупные вспышки в десятки больных пришлись на пятидесятые годы. К семидесятым заболеваемость снизилась до единичных случаев. В то же время эпизоотии чумы приобрели разлитой характер, что требовало нашей помощи в организации противочумных мероприятий. Дел было много. В Улан-Баторе, столице МНР, я поселился в отдельной двухкомнатной квартире для сотрудников ВОЗ. Сам себе готовил завтраки, обеды и ужины. Для этого в посольском магазине покупал популярную в Монголии баранину и варил нашу казахскую шурпу, а то и плов. В неограниченном количестве, в любое время суток, потреблял чай, в основном черный, без молока и сахара. Быт бытом, а работа — прежде всего. Что касается холеры, то здесь знания местных медиков представляли воистину «белое пятно». Пришлось в срочном порядке исправлять имеющиеся, писать новые инструкции и методические рекомендации по борьбе с особо опасными инфекциями. Одна из них, по проблеме холеры, была переведена на монгольский и на следующий год издана в Улан-Баторе под заголовком «ХОЛЕР (чарын авлага)».

Льщу себя надеждой, что и спустя много лет она сыграла определенную роль в борьбе с этой инфекцией, когда холера в 1996 году охватила семь аймаков, а смертность от нее удалось снизить до минимума (всего 12 летальных исходов). Работу мою в Монголии руководство ВОЗ оценило положительно и в начале 1971 года меня вызвали в Женеву, в отдел Инфекционных заболеваний, которым руководил югославский эпидемиолог Б. Цветанович. Он поручил мне анализ динамики заболеваемости холерой в Европе и Азии для публикации данных в еженедельных бюллетенях ВОЗ. Особое внимание я обращал на случаи заражения холерой от водных и околоводных животных. Таких случаев нашлось предостаточно, например, заболевание хозяйки фермы по разведению лягушек из предместий Парижа, холера у жителей Неаполя, употреблявших в пищу мидий, устриц и другие «продукты моря». Все это дополняло наблюдения за водной фауной, проводимые нами в Средней Азии, и позволило нашему отделу внести в бюллетени положение о том, что поверхностные водоемы и их обитатели могут служить самостоятельными источниками холерной инфекции. Еще в шестидесятые годы за такое нас сочли бы еретиками и лишили бы дипломов врачей!

Одновременно я вошел в состав научной группы по оценке эффективности противохолерной вакцинации, одного из главных в то время методов специфической профилактики этой инфекции. Подобный анализ интересовал меня лично. С группой ведущих специалистов по холере из разных стран мы тщательно проанализировали обширные данные, поступавшие из очагов холеры, и пришли к однозначному заключению, что существующая вакцина способна создать лишь весьма кратковременный и неустойчивый иммунитет. Среди привитых она практически не снижает уровень заболеваемости холерой. Еще одно мое еретическое деяние! Наши данные были опубликованы в официальном издании ВОЗ в Женеве в 1971 году и стали поводом для предложения ВОЗ органам здравоохранения более не включать прививки против холеры в комплекс противоэпидемических мероприятий. Позже, по материалам работы в очаге в 1972—1973 гг. в городе Горьком (ныне Нижний Новгород) я лишний раз убедился, что разница в частоте заболеваний привитых и не привитых явно несущественна. Работая в г. Горьком, я написал статью в соавторстве с сотрудником нашего института Ю.В.Канатовым, сотрудниками речной СЭС г. Горького — К.Я.Сенкевич и Е.Н.Майоровой о заболеваниях холерой и носительстве вибрионов среди привитых против холеры из числа плавсостава речных судов, выполнявших рейсы по реке Волга. В пойме этой реки зарегистрировали заболевания холерой. На примере событий в Горьком приводились конкретные факты бесполезности массовой вакцинации. Статью предназначил для публикации в отечественной печати. Однако она была запрещена Главным Госсанврачем Союза П. Н. Бургасовым, который как раз в то время организовывал прививочные бригады для вакцинации населения всей поймы Волги. Столь масштабные и широковещательные мероприятия были в духе генерала медицинской службы, заместителя Министра здравоохранения СССР! Статья наша «увидела свет» лишь в 1987 году. Да и то — какой уж там «свет»! Вышла в тощеньком сборнике, выпущенном Бухарским «Бюро Облмашинформ» под грифом «секретно», тиражом аж в пятьдесят экземпляров! Зато наше вполне разумное и рациональное предложение было принято медиками большинства европейских и азиатских стран в том же 1971 году, а в последующие годы и в СССР. Минздрав СССР решился отменить противохолерную вакцинацию только в 1990 году. Весьма возможно, что столь упорное нежелание признать очевидную истину объяснялось простым стремлением ликвидировать огромные запасы «сверхнормативного» препарата. Но это, конечно, лишь мое субъективное предположение.

Однако, вернусь к моему бытию в Женеве. Женева по европейским меркам — небольшой город, на 200 тысяч жителей. Заповедный уголок тишайшей Швейцарии, на берегу чудесного Женевского озера. Легендарная обитель славных мастеров — часовщиков и ювелиров, сохранившаяся целехонько в катаклизмах двух последних Мировых войн. Центр международного туризма. Памятники средневековой архитектуры. Современные небоскребы Международного Красного Креста, Европейского отделения ООН и ВОЗ. Место проведения многих международных конференций, совещаний, конвенций, «протоколов». Женева покорила меня чистотой и ухоженностью домов и улиц, патриархальным порядком и покоем. Когда узнали о моем вызове в сей благословенный край, мне позавидовали многие соратники по Институту. Еще бы! Ведь меня ждал европейский комфорт, жалование в валюте, возможность свободно приобрести любой дефицит, от моднейших туфель до престижного автомобиля! Откровенно говоря, и меня самого привлекала такая перспектива. Действительность оказалась несколько иной. Конечно, моя номинальная месячная зарплата как сотрудника ВОЗ вполне позволила бы купить целых две «Волги», а то и «иномарку». Но, в соответствии с принятыми (неизвестно кем) правилами, советские сотрудники моего ранга не имели права на содержание более высокое, чем у нашего посла. То есть, я мог рассчитывать не более чем на тысячу долларов в месяц. Тоже — слава Богу! Однако и тут был своеобразный расклад. Дело в том, что посол (раз уж я принял его за эталон заграничного благосостояния) пользовался бесплатно жильем и трехразовым питанием, посольской автомашиной. За счет посольства вместе с ним жила и его семья. Посольское жалование целиком использовалось ими на «карманные расходы». А мою зарплату забирала посольская бухгалтерия, выдавая мне на руки около 400 долларов. Из этой суммы 350 долларов уходило на оплату весьма скромной комнатушки. На все про все оставалось не более 50 долларов, на которые я должен был еще и питаться — одеваться. Ну, а на развлечения и экскурсии средств, увы, не оставалось вовсе! Интересная ситуация! Ко мне «прикрепили» секретаршу, пожилую миссис из Лондона. Так она за счет своей зарплаты (из тактичности я не интересовался ее размерами) сразу же купила машину и квартиру со всей необходимой классной мебелью. А я, ее «Босс», боялся истратить лишний цент на автобус, труся на работу пешком. Зато ежедневно вкушал шоколад и бананы, которые здесь были самыми дешевыми продуктами питания. Обедал в столовой ВОЗ. Доступны по цене были супы двух видов — луковый (французская кулинарная классика) и томатный. Эх, где вы, наши щи и бесбармаки! На второе — кусочек мяса со спаржей или ломоть пирога с яблочной или другой фруктовой начинкой. Костюмы же и рубашки от известных кутюрье, оказались мне не по карману. Благо, всем этим, отечественным, но со знаком качества, я запасся в Алма-Ате, так что в обществе других европейцев выглядел вполне благопристойно. И все же я не остался без «заграничного дефицита»: выкроил-таки денег на покупку диктофона. Деревянная шкатулочка с магнитной лентой на катушке. Нажмешь кнопочку — записывает твой голос и другие звуки, нажмешь другую — все это воспроизводится довольно громко! Эта штука производила на моих знакомых в Алма-Ате такое же впечатление, как чайное ситечко Остапа Бендера на людоедку Эллочку. Впрочем, мне ли, как и другим «детям войны» и послевоенной разрухи, было пасовать перед подобными бытовыми мелочами? Их полностью компенсировала интересная творческая работа в системе ВОЗ, общение с известными учеными, не стесненными никакими «грифами». Только, ради Бога, не подумайте, что при этом я хотя бы раз нарушил «подписку о неразглашении»! «Внутренний цензор» был вколочен в меня на генетическом уровне. Да и тактичные иностранцы вовсе не пытались выведать у меня «что-нибудь этакое». Тем более, я с удивлением узнал, что все наши медицинские тайны, сберегаемые за семью печатями в спецхранах, тут же становятся известными за рубежом и остаются недоступными лишь для наших специалистов. Короче говоря, «вписавшись в коллектив», я получил предложение продолжать работу в ВОЗе и в дальнейшем. Но Отдел внешних сношений Минздрава СССР отказался выпустить на жительство со мной в Женеве мою супругу и дочерей. Ведь в те годы были случаи побега наших граждан «за бугор». У нас с женой, конечно, и в мыслях подобного не было, но наши бдительные «органы» почему-то не слишком верили в патриотическую стойкость «строителей Развитого Социализма». Кто нас знает?! Из-за этого мне пришлось, с великим сожалением, разорвать контракт о дальнейшей работе в ВОЗ и в зиму 1972—1973 года я вернулся на Родину. Сразу же по заданию Минздрава СССР приступил к расследованию очередных случаев холеры в Горьком, где они продолжались с 1971 года, причем даже в зимний период, что вовсе не типично для этой инфекции. Причину удалось выяснить довольно быстро: она вновь оказалась связана с городскими банями, как некогда в Уральске. Ежегодно с наступлением холодов замерзал основной коллектор сточных вод бань. Вода из бань накапливались в канализационных трубах (хорошая питательная среда для вибрионов). Из канализационных труб вода с холерными вибрионами возвращалась в помывочные отделения. Постоянно сырые полы и сидения в помывочных залах, не подвергавшихся дезинфекции, становились источниками инфекции для довольно обширной клиентуры. Сразу же в городе срочно были предприняты соответствующие санитарно-гигиенические меры и холера в Горьком перестала быть раз и навсегда хронической бедой.

В августе 1974 года по запросу Минздрава Болгарии Минздрав СССР командировал меня для организации противохолерных мероприятий в этой стране. Дело в том, что из воды водохранилища «Бата», питающего водопроводной водой знаменитую международную курортную зону черноморского побережья, местные лаборатории стали в массе выделять холерные вибрионы Эль-Тор. Сюда же прибыла Н. С. Огнева, главный специалист Центральной противочумной станции (Москва). Мы с Ниной Семеновной и представителями Минздрава Болгарии детально обсудили тактику проведения мероприятий в сложившейся ситуации. Н.С.Огнева (выражая мнение Минздрава СССР?) предложила тщательное обследование на холеру жителей населенных пунктов в поймах рек, впадающих в водохранилище (все с той же идеей найти «скрытых носителей» вибрионов!) и рекомендовала массовое профилактическое лечение этой части населения тетрациклином. Между прочим, не без гордости сообщила, что именно она предложила тетрациклин в качестве лечебного и профилактического средства в эпидемию 1965 года в Каракалпакии. Ох, сколько неожиданных «авторов» этого приема появилось и продолжает появляться, заявляя, что это они первыми изволили сказать «А»! Как будто не был применен мной тетрациклин, без всяких рекомендаций, для лечения больных в Казах-Дарье и забыты мои публикации по этому поводу в сборниках института эпидемиологии и микробиологии им. Н. Ф. Гамалеи в 1966 году, в материалах ВОЗ в 1971 году. Она так же была ученицей Н.Н.Жукова-Вережникова и, по-видимому, это было ее личное мнение, а не Минздрава СССР. Я же, при всей моей беззаветной любви к тетрациклинизации при холере, порекомендовал Минздраву Болгарии только усилить наблюдение за всей группой кишечных инфекций, а тетрациклином использовать только конкретных лиц, инфицированных холерными вибрионами, если таковых, конечно, удастся обнаружить. При этом попросил учесть тот факт, что в популяциях вибрионов Эль-Тор могут появляться варианты с высокой устойчивостью к тетрациклину. Это я установил, работая в лаборатории института, полученные данные внес в материалы ВОЗ. Вернувшись в Союз, подготовил очередную статью по этому поводу и опубликовал в журнале «Антибиотики» в 1975 году. Кстати, устойчивость к тетрациклину возбудителя холеры сыграла коварную роль в новой эпидемии холеры в 1994—1995 годы на востоке нашей страны. Когда холера из Афганистана, где без оглядки широко применяли тетрациклин для лечения различных по этиологическому фактору диарей, хлынула с беженцами в южные районы Среднеазиатских республик. Но тогда из-за разногласия с официальной «линией» Минздрава СССР я был отозван из Болгарии. По возвращении в Москву и посетив министерство, попытался еще раз обосновать свою точку зрения на абсурдность поголовной тетрациклинизации населения в окрестностях водоемов, из воды которых выделяются вибрионы Эль-Тор. Употребление тетрациклина без должного на то основания может попросту представить угрозу здоровью взрослых, и тем более детей, так как губит и полезную кишечную микрофлору, что влечет за собой трудноизлечимый дисбактериоз. Мои объяснения были приняты весьма холодно: не менять же, в самом деле, рекомендации представителя Минздрава в Болгарии и ту тактику, которую разработана Ведущими Учеными Страны! В общем, покручинившись в очередной раз о своей «неуживчивости» с Авторитетами», я вернулся в родной Институт.

В институте дел оказалось невпроворот. Ряд тяжелых эпидемий холеры, прокатившихся по территории Советского Союза, послужили причиной проведения исследования материала от страдающих диареями. Заболеваемость острыми кишечными расстройствами в Союзе, особенно в Казахстане и Среднеазиатских республиках, оставалась весьма высокой. Это вызвало необходимость подключить лаборатории отделов особо опасных инфекций санитарно-эпидемиологических станций для выполнения бактериологических исследований на холеру как материала от больных, так и из объектов внешней среды. В свою очередь возникла острая необходимость повышения квалификации в этом направлении врачей-бактериологов и лаборантов. А еще важнее была организация на базе этих отделов специализированных холерных лабораторий, занимающихся только проблемами холеры, с соответствующими кадрами, аппаратурой, бакпрепаратами, методикой. Такие спецлаборатории по инициативе Института были созданы приказом Минздрава Казахстана в 1975 году. Мною, вместе со специалистами нашей лаборатории было разработано «Положение о специализированных холерных лабораториях Минздрава Казахской ССР и организационно-методической работе», изданное в Алма-Ате в 1975 году, а также «Инструктивно-методические указания по профилактике, лабораторной диагностике, лечению и борьбе с холерой», утвержденные Минздравом СССР и изданные в том же году в Москве. На базе нашей лаборатории и противочумных станций организовали ежегодные курсы, на которых работники этих спецподразделений обучались современным методам диагностики холеры и других вибриозов. Большое значение при этом имел, кстати, высокоспецифичный холерный диагностикум, разработанный доктором медицинских наук, профессором М. И. Леви (Москва) и М. Ф. Шмутером с нашим участием. Препарат был приготовлен на основе специально обработанных бараньих эритроцитов, «нагруженных» агглютинирующей холерной сывороткой 01, что позволяло быстро и надежно устанавливать в исследуемом материале наличие холерных вибрионов. Накопились большие и важные материалы по инфицированности вибрионами Эль-Тор и «не 01» гидробионтов и околоводных птиц, что требовало осмысления и систематизации.

В общем, это выглядело следующим образом…

Кроме упомянутых культур холерных вибрионов от лягушек из озера у дома умершей от холеры К., от жаб и лягушек из канализационной системы бани города Уральска, вибрионы Эль-Тор были выделены от рыб, озерных лягушек, раков и водных рачков, детритофагов, а также от околоводных видов перелетных птиц с водоемов Казахстана, Узбекистана, Кыргызстана.

Интересные результаты исследований получили коллеги из Узбекской, а также Уральской, Чимкентской противочумных станций и отделов особо опасных инфекций Алма-Аты и Кустаная. Ими были изучены сезонные колебания естественной зараженности вибрионами Эль-Тор озерных лягушек и рыб в местах постоянного наблюдения, а мной зараженность холерными вибрионами детритофагов (олигохет, мизид и т. д.). Наибольшее число инфицированных указанных особей водного и околоводного биоценоза, (до четырех процентов из числа исследованных), приходилось на июнь-август, самые жаркие месяцы в регионе. В более холодное время года обнаружение холерных вибрионов снижалась до десятых долей процента, однако выделение возбудителя продолжалось до октября-ноября, пока лягушки и детритофаги не уходили уже в зимнюю «спячку», зарываясь глубоко в ил. Это коррелировало с сезонной высеваемостью вибрионов из воды рек и прудов. В условиях эксперимента лягушки, зараженные вибрионами Эль-Тор, при комнатной температуре способны были сохранять возбудитель в кишечнике более 40 суток (срок наблюдения) и периодически выделять его в воду. В состоянии зимнего оцепенения они сохраняли холерные вибрионы в течение всех осенне-зимних месяцев. У некоторых особей развивался активный инфекционный процесс с бурным размножением вибрионов и частым их выделением в воду. Из числа видов рыб, характерных для казахстанских и среднеазиатских водоемов, зараженными вибрионами Эль-Тор оказались гамбузия, жерех, лещ. Их естественная инфицированность возбудителем была примерно такая же, как и лягушек: в пределах четырех процентов. У детритофагов холерные вибрионы обнаруживали весной до их находок в водоемах. Но, конечно же, наибольший интерес представили случаи выделения вибрионов Эль-Тор от птиц, доселе не известные в научной литературе. Такие культуры выделены на территории Алма-Атинской и Чимкентской областей Казахстана, в Навоийской (Центральные Кызылкумы), Сырдарьинской, Сурхандарьинской, Ташкентской областях Узбекистана от представителей четырех видов чайковых, пяти видов куликовых, пяти видов воробьиных. Все они на местных водоемах питались детритофагами. Их зараженность возбудителем холеры была в пределах полутора процентов от числа исследованных. Что же касается естественной инфицированности птиц и гидробионтов вибрионами «не 01», то она достигала 40 и более процентов. В то же время в северных районах Казахстана, где выделение холерных вибрионов из поверхностных водоемов была незначительна, там мы не находили птиц, инфицированных этими микроорганизмами. Заведующий зоологической лабораторией Узбекской ПЧС Олег Вильевич Митропольский, квалифицированный орнитолог, обрисовал пути миграции чаек из гнездовий на морских побережьях и внутренних водоемах южных регионов СССР на зимовки в Южной Азии, Восточной и Центральной Африки и возврат их оттуда в апреле-мае. Зимовки куликов расположены на водоемах тропической и субтропической зон Южной Азии. Там же зимует большинство видов воробьиных. Все это обеспечивает тесную экологическую связь местностей, где происходят регулярные эпидемии холеры, с поверхностными водоемами нашей страны и однозначно указывает на возможность заноса к нам возбудителя холеры без участия в этом человека. Заноса, не контролируемого и не пресекаемого никакими «Правилами санитарной охраны границ», СКП и кордонами. Сравнительно малый процент зараженных птиц с лихвой компенсируется сотнями тысяч и миллионами таких особей. Однако только этими данными нельзя объяснить причину зараженности холерными вибрионами рек, озер, артезианских скважинами в Казахстане и Узбекистане. Наши материалы, правда, в предельно урезанном виде, без указаний мест и времени выделения вибрионов, удалось опубликовать в 1975 году в соавторстве с Л.А.Алтуховым, С.И.Ивановым, Н.С.Захаровой, К.К.Лебедевым в «открытой печати»: в центральном «Журнале микробиологии, эпидемиологии и иммунологии», в сборнике «Здравоохранение Казахстана». А более подробное описание наших исследований, в соавторстве с Ю.З.Ривкусом, О.В.Митропольским, В.М.Бочкаревым и другими сотрудниками было помещено в сборник «Краевые особенности эпидемиологии инфекционных заболеваний в Казахстане» лишь в 1985 году под грифом «Для служебного пользования», который, как известно, мало доступен для научной общественности. К этому времени появились публикации и зарубежных исследователей, например, М. Ливайн (1980 год), о формировании в прибрежной зоне штата Луизиана (США) эндемичного по холере района, где носителями возбудителя холеры Эль-Тор, служат разнообразные морские организмы. В 1982 году И. Ли, Д. Бэшворд с соавторами сообщили о естественной зараженности холерными вибрионами вод реки, канала, озера в графстве Кент (Англия), а их переносчиками объявили чаек. Правда, такие вибрионы, по их мнению, не представляют эпидемической опасности. Эти сообщения опубликованы в журналах, имеющих международный статус, и уже в отечественной литературе, к сожалению, появились ссылки на них, а не на наши работы. В любом случае, столь интересные наблюдения могли бы стать основой нового направления в изучении эпидемиологии холеры. Но опять то самое «НО»… Наше высшее медицинское начальство вдруг охладело к выявлению все большего круга источников холерной инфекции. К тому же стали непонятны и способы борьбы с этим явлением. И местные власти проявляли явное недовольство нашей научной прытью. Например, лягушки из некоторых озер Узбекистана экспортируются в рестораны Франции, принося республике валютные доходы. А тут вдруг у них холера! Разрешения противочумным работникам на их вылов перестали выдавать. То же произошло и в отношении перелетных птиц. К середине восьмидесятых годов наши материалы перешли в разряд архивных. И все же они позволили мне представить логическую схему круговорота холерных вибрионов в природных условиях, вне организма человека. Конечно же, единственным местом их обитания при этом служит водная среда с ее обитателями, животными и растительными, где вибрионы являются законными членами водных биоценозов. Как правило, в прибрежной полосе водоемов обитают вибрионы «не 01», которые выполняют основную функцию обмена между живой и неживой природой, а именно перевод нитратов в нитриты. Без вибрионов не могут происходить процессы утилизации погибших представителей растительного и животного царств. Вибрионы «не 01» являются звеном сложной пищевой цепи. Попадая в организм детритофагов, составляющих часть существующего зообентоса в прибрежных зонах водоемов, они подвергаются элиминации. Выживают в этом процессе только клетки, имеющие О1 антиген. Именно такие клетки извергаются детритофагами во внешнею среду. Как известно по результатам наших исследований (Семиотрочев с соавторами, Ростов-на-Дону, 1994), популяция холерных вибрионов «не 01» неоднородна по своему составу: среди них имеются и клетки с О1 антигеном. Таким образом, процесс жизнедеятельности биоценоза в прибрежной зоне водоема является основной причиной загрязнения поверхностных водоемов холерными вибрионами О1 (Семиотрочев; Алма-Ата, 1985).Помимо детритофагов, значительную роль по загрязнению поверхностных водоемов, уже холерными вибрионами 01 Эль-Тор, продуцирующие различных типов токсины, играют все виды хищных представителей зообентоса (гамбузии, чебачок, озерные лягушки и т.д.),. а также птицы (куликовые, чайковые, воробьиные)., питающиеся представителями зообентоса. В данном случае элиминации не подвергаются холерные вибрионы, имеющие 01 антиген и различные типы гемолизинов, а так же токсин холерного вибриона (Семиотрочев; Алма-Ата, 1992). Структура биоценоза в прибрежной полосе водоемов не стабильна и ее изменения во многом зависят от периода года и сочетания условий внешней среды, оказывающих огромное влияние на жизнедеятельность отельных его представителей. Все это вместе взятое определяет период появления в водоемах холерных вибрионов 01, имеющих различные токсины, генотипические и фенотипические признаки, и степень интенсивности загрязнения ими поверхностных водоемов. С учетом малой пищевой притязательности вибрионов, они довольствуются даже скудными выделениями планктона, существующего, например, в сточных водах. Это объясняет многолетнее обитание вибрионов Эль-Тор в стоках бань г. Чапаева (Уральской области), Нижнего Новгорода и т. д. где они, стойко сохраняли свои видовые свойства. В поверхностных водоемах с их более сложными биоценозами холерные вибрионы Эль-Тор и «не 01» подвергаются действию естественного отбора. В этом отношении интересны работы наших отечественных исследователей (Е. М. Соловьев с соавторами, 1954; Г. И. Ващенок с соавторами, 1971), в которых установлена неоднородность популяций вибрионов «не 01» по ряду таких существенных признаков как способность агглютинироваться холерной сывороткой 01. Д. Л. Шмеркевич с соавторами (1980) путем селекции одного из штаммов таких вибрионов получили клон, реагирующий на сыворотку 01, что позволяло его считать возбудителем холеры. Несколько позже и мною в соавторстве с Л. В. Филимоновой, Э. Ф. Горбуновой и другими был разработан экспериментальный способ селекции микробных клеток по 0-антигену из популяции неагглютинирующихся вибрионов, опубликованный в Сборнике докладов научно-практической конференции по актуальным вопросам проблемы «Холера» в Ростове-на-Дону в 1984 году. Все, что удается в экспериментах, вполне осуществимо и в природных условиях. Именно широкий диапазон водных и околоводных биоценозов в прибрежной полосе поверхностных водоемов и является тем фоном, на котором происходит селекционный отбор холерных вибрионов, различающихся между собой рядом признаков. Отсюда следует вывод о том, что так называемые «водные» вибрионы вовсе не так уж безобидны и среди них могут быть варианты, содержащие гены возбудителей холеры. Более того, даже стойкое отсутствие признака «01» не исключает у «НАГ-вибрионов» наличия токсина холерогена, вызывающего типичную холеру, как это произошло с упомянутым вибрионом 0139 «Бенгал», по всем известным на то время признакам вначале отнесенным к тем самым пресловутым НАГам. Возникают сложнейшие условия сосуществования местных, «коренных» вариантов, со штаммами, заносимыми в водоемы птицами, мигрирующими из различных регионов планеты. Все это объясняет широчайший спектр свойств вибриофлоры, обитающей в водоемах. Пик обнаружения в воде холерных вибрионов 01 совпадает с активизаций жизнедеятельности прибрежных биоценозов, приходящейся на конец мая — июнь. Угасание таковой в конце августа — начале сентября влечет за собой резкое сокращение числа инфицированных проб воды, а зимой — полное исчезновение возбудителей холеры в реках и озерах. В это время их удается обнаруживать лишь в теплых сточных водах с их скудным планктонными биоценозом в основном-дитеритофагами. Такая динамика численности холерных вибрионов в поверхностных водоемах обусловливает уровень опасности их для человека. Заболевания холерой и случаи носительства вибрионов приходятся, как правило, на позднюю весну и лето и прекращаются к осени, тем более — зимой. Исключение могут составить разве только случаи холеры среди лиц (туристы, паломники, мигранты), прибывших уже зараженными из очагов в жарких странах. Отсюда и другой важный вывод. Объектом сохранения, эволюции и распространения холерных вибрионов, основным источником заражения холерой людей служит природная среда, человеческий же организм для возбудителей холеры является тупиком, кратковременным местом их пребывания. В цепь естественного круговорота вибрионов человек может включаться только при крайне примитивных санитарно-гигиенических условиях быта, при отсутствии надлежащей медицинской помощи, теснейшей связи с непрерывно загрязняемыми всяческими отходами водоемами. Такое происходит в некоторых районах Индии, Индонезии, Африки. В странах «умеренного климата», обеспеченных, как правило, достаточно развитыми коммунальными службами и медициной, эпидемии холеры и единичные заболевания ею, возникающие на фоне обильной зараженности возбудителями водной среды. или в результате завоза инфекции из-за рубежа, обычно выявляются без особого труда, конечно, с учетом уровня бдительности медицинских органов и обремененности их устарелыми догмами! Такие очаги эфемерны, легко уязвимы, даже простым путем повышения уровня личной гигиены жителей. Они не оставляют после ликвидации никаких «хвостов эпидемий», «остаточной» или «скрытого вибриононосительства». Все эти «постулаты» — отголоски представлений о холере XIX века. Изложенные данные выше не позволяют согласиться с работами Ю.В.Литвина, который, используя полученные нами материалы, относит возбудитель холеры к микроорганизмам группы «Сапронозы». Возбудитель холеры не может существовать длительное время ни в воде, ни тем более в почве, что характерно только для микроорганизмов группы сапронозов. По своей природе холерные вибрионы различных групп обладают способностью колонизировать объекты их питания и вызывать их деструкцию. Ни вода, ни земля, в которой обитают микроорганизмы группы сапронозов, не служит для холерных вибрионов объектом их питания. В связи с чем холеру следует рассматривать, как природно-очаговое заболевание нетрасмиссивного характера, так как она имеет четко выраженную привязанность к определенному ландшафту, а именно — береговой зоне (стык суши и воды) и характерному биоценозу существующему только в этой зоне. Выполненными нами исследованиями удалось раскрыть процесс механизма формирования холерных вибрионов как возбудителя. Основным движущим фактором развития холерных вибрионов, как возбудителя холеры, является сложный процесс существующей трофической связи представителей биоценоза, включая и человека. Но, как говорится: дальше в лес — больше дров. Вопросов в отношении микробиологии, эпидемиологии и клиники холеры с каждым годом все прибавлялось. С самого начала массовых обследований «внешней среды» бактериологи столкнулись с проблемой отличия эпидемически опасных вариантов вибрионов Эль-Тор от невирулентных для человека. То же касалось и штаммов «не 01». В подавляющем большинстве это были культуры, лизирующие овечьи эритроциты, то есть в случае холерных вибрионов Эль-Тор — типичные «готшлиговские» вибрионы. Эти-то откуда взялись? Ведь эпидемии в 1965 году в Узбекистане и в семидесятые в европейской части страны вызывал негемолизирующий вариант вибрионов Эль-Тор! Ну что же, это только лишний раз доказывало, что водоемы инфицировал не человек, а представители водных и околоводных биоценозов. Однако, по-прежнему оставалось непонятным, как относиться к этой разновидности возбудителей холеры, какое значение они имеют для желудочно-кишечной патологии, что представляет из себя этот самый гемолизин, из-за которого вот уже более семидесяти лет «ломают копья» авторитетнейшие ученые? Эти вопросы я поставил во главу угла работы нашей холерной лаборатории. В общем целом, в период Седьмой пандемии холеры, к семидесятым — восьмидесятым годам, мир вибрионов предстал перед исследователями во всем своем безбрежном многообразии. Еще в начале ХХ века для вполне обоснованного диагноза: «Холера» достаточно было увидеть под микроскопом в мазке изогнутые в виде «запятой» бактерии, а в капле физраствора их стремительную подвижность, установить факт склеивания микробов (агглютинацию) диагностическими холерными сыворотками в беловатые хлопья, видимые «невооруженным» глазом, поставить еще пару-другую довольно простых тестов. Теперь приходилось отличать холерные вибрионы от представителей как минимум шести других родов, принадлежащих к семейству вибрионоподобных микробов. Для этого нужно изучить до двадцати отдельных признаков. Но и в самом роде вибрионов уже известны более десятка видов, патогенных для человека, которые в свою очередь различаются по сорока признакам. Поэтому в практическом отношении важны приемы бактериологической диагностики, позволяющие достаточно уверенно отнести выделенную культуру к Vibrio cholerae, к той или иной разновидности возбудителя (классический холерный вибрион, холерный вибрион Эль-Тор, холерный вибрион «бенгал», определить степень вирулентности для человека, чувствительности к лекарственным препаратам. Все они описаны в ряде инструкций: А.Г.Стогова, В.Л.Семиотрочев и другие (Алма-Ата,1971); Е.А.Ведьмина, А.Е.Либинзон, Н.С.Огнева (Москва, 1984); В.Л.Семиотрочев, и другие, (Алма-Ата, 1995); Л. С. Подосинникова, Л. Г. Воронежская и другие, (Саратов, 1998). Существует и целый ряд Инструктивно-методических указаний по определению отдельных свойств холерных вибрионов 01 и «не 01». Как я уже упоминал, крайне важным остается проблема своевременного установления степени вирулентности холерных вибрионов и их эпидемической опасности. Вирулентность определяют по наличию гена, ответственного за продукцию специфического холерного токсина молекулярно-биологическими методами, а также на лабораторных животных и с помощью холерных диагностических фагов трех вариантов (ХДФ-3, ХДФ-4, ХДФ-5). Первые два приема весьма сложны и доступны пока лишь для институтских лабораторий или лабораторий крупных противочумных и санитарно-эпидемиологических станций. В то же время ни один из этих тестов не совпадает стопроцентно с характером клинических проявлений у конкретных больных, широтой и скоростью распространения инфекции в конкретных очагах. Даже определение холерогенности на крольчатах не может считаться абсолютно достоверным методом, так как холерные вибрионы 01 и «не 01», не вызывающие у зверьков соответствующие изменения, в ряде случаев способны вызвать желудочно-кишечные расстройства разной тяжести у людей. Штаммы, обладающие геном холерного токсина, не всегда реализуют его в человеческом организме. И причины этого далеко не изучены. Поэтому, не отрицая важности этих приемов диагностики, мы обратили внимание на более простые способы определения вирулентности, пригодные для широкого их использования. Стали изучать давно, казалось бы, известный гемолизин и узнали при этом много любопытного. По нашим данным определенные варианты холерных вибрионов 01 Эль-Тор могут продуцировать разные типы и подтипы гемолизинов. Первый тип растворяет эритроциты овцы. Его подтип «альфа» разрушает их не ранее, чем через два часа после контакта в лабораторных условиях, а чаще только к концу суток. В противоположность ему, подтип «бета» разрушает эритроциты уже через тридцать минут, или чуть позже, но все-таки ранее двух первых часов опыта. Такие же подтипы и с таким же свойствами у гемолизинов второго типа, не активных к овечьим эритроцитам, но разрушающих эритроциты морской свинки. Какое это имеет отношение к вирулентности вибрионов? Дело в том, что мы в 1988—1990 годах из гемолитически активных холерных вибрионов Эль-Тор выделили в чистом виде гемолизин первого типа подтипа «бета». Он представляет из себя белок, легко разрушаемый при нагревании, весьма токсичный для белых мышей. Быстро губит культуры живых клеток, выращенные в лабораторных условиях, разрушает мембраны эритроцитов, вызывая тем самым их лизис, то есть является цитотоксином. Это позволило нам отнести гемолизин I-«бета» к одним из активных токсинов холерных вибрионов. Наиболее важным его свойством оказалась несовместимость в микробной клетке с холерогеном. Иными словами, холерные вибрионы, продуцирующие этот гемолизин, не способны вызвать холеру в прямом понимании специфичности ее симптомов. В то же время, гибельно воздействуя на клетки желудочно –кишечного тракта вызывая острую диарею четко отличными от холеры симптомами: тошнотой, болями в животе, повышением температуры тела, следами крови и слизи в стуле, зеленоватым цветом кала, что роднит ее с той самой «НАГ-инфекцией». В таких случаях инфекционисты теряются: какой диагноз ставить? «НАГ-инфекция» — нельзя, так как культура отчетливо агглютинируется 01 холерной сывороткой. «Холеру» из-за своеобразной симптоматики тоже не поставишь. Приходится придумывать что-то несообразное, типа: «Дизентерия? Сальмонеллез? И носительство холерного вибриона». «Носительство» — потому, что по существующим инструкциям гемолизирующие штаммы считаются невирулентными. И это не просто неграмотный, но принципиально неправильный диагноз, так как причиной диареи в таком случае явился именно холерный вибрион 01, продуцирующий гемолизин первого типа подтипа «бета». Вызываемое им заболевание я стал относить к ВИБРИОЗАМ.

Вибриозы у взрослых протекают чаще всего доброкачественно, без тяжелого обезвоживания организма. Это, отчасти, можно объяснить наличием неспецифического иммунитета к гемолизинам большого числа микробов, с которыми человек постоянно имеет дело в течение своей жизни. В то же время гемолизин I-«бета» крайне опасен для детей, особенно младших возрастов, не приобретших еще такой защиты. У грудных детей этот тип гемолизина может вызвать инфекционно-токсический шок с летальным исходом. Вот вам и «невирулентные штаммы холерных вибрионов»! Диарея, вызываемая вибрионами «не 01», это тоже вибриоз, а не «НАГ-инфекция» (грамотность этого термина, как я уже упоминал, весьма сомнительна!). В отличие от холеры, вибриозы мало, а чаще, вовсе не заразны для окружающих. Ну разве только при теснейшем общении инфицированной матери с ее младенцем. И все же возможны групповые вспышки вибриозов, но только при использовании воды, обильно инфицированной гемолитически активными вибрионами. Иногда источником инфекции для коллектива может стать инфицированная пища. Такую «вспышку» наблюдали в ташкентской психбольнице, повар которой оказался носителем «НАГ-инфекции». Ну а какое значение имеют гемолизины первого типа подтипа «альфа» и такие же подтипы второго типа? Наличие их у холерных вибрионов 01 не блокирует холероген, но может ослабить его активность. Следовательно, заболевание, вызванное такими вибрионами есть холера, а гемолизины I — «альфа» или II — «альфа», «бета» вполне объясняют сравнительно легкое ее течение. Своевременно выявить гемолитическую активность вибрионов в материале не представляет труда, так как этот тест обязателен при бактериологическом исследовании на холеру. Его ставят в пробирке, куда во взвесь бараньих эритроцитов в физрастворе помещают суспензию вибрионов, выросших на агаровых пластинках (так называемая проба Грейга).По инструкции результат учитывают дважды: предваритетльно через час-два, окончательно — через сутки. Гемолизирующими считают штаммы, дающие за это время положительные результаты реакции. Их относят к слабовирулентным, или к невирулентным для человека. Но, с учетом разной активности типов и подтипов гемолизинов, такая оценка не совсем верна, так как любой из них по-своему токсичен. «Окончательным сроком» определения наличия гемолизина I-«бета» являются первые два часа после постановки реакции. С учетом результатов агглютинации диагностическими сыворотками, проб с фагами ХДФ и реакции Грейга можно достаточно обосновано ставить правильный диагноз острого желудочно-кишечного расстройства. Выделение холерных вибрионов 01, лишенных гемолизина I — «бета», чувствительных ко всем трем вариантам ХДФ, или, по крайней мере, к двум из них, указывает на заболевание холерой. Тот же диагноз обоснован при выделении холерных вибрионов 01 с гемолизинами I-«альфа» или II-«альфа» или «бета». Наличие в материале от больного холерных вибрионов 01 с гемолизином I — «бета» или вибрионов «не 01» любой гемолитической активности обосновывает диагноз: «Вибриоз». Есть и нетоксичные вибрионы. Они нечувствительны к фагам ХДФ, или лизируются лишь одним из них, но часто обладают гемолизинами I– «альфа», либо II-«альфа» или «бета». Их выделяют в основном от клинически здоровых людей–«бессимптомных вибриононосителей».

Такое подразделение вибрионов 01 и «не 01» чрезвычайно важно для рационализации противоэпидемических мероприятий. При холере требуются соответствующие виды противобактериальной защиты, вплоть до карантинизации ее очагов. Выделение холерогенных вариантов вибрионов 01 из «внешней» среды на эпидемиологически благополучных участках дает основание прогнозировать возможность заболевания холерой в ближайшее время и вызывает необходимость срочного устранения существующих огрехов в водопользовании, повышения бдительности медицинских работников, улучшения санитарного состояния населенных пунктов, повышения санитарно-гигиенической грамотности населения. Все это, конечно, желательно проводить и не ожидая холеры, в любое время на территории всей страны, но на практике, увы, реально лишь в виде известных «кампаний», требующих дополнительных, причем, весьма значительных финансовых и материальных средств, которыми ни советская, ни нынешняя отечественная медицина не могла и не может похвастаться. По крайней мере, случаи заболеваний вибриозами или выделения вибрионов 01 и «не 01» с гемолизином I-«бета» из водоемов позволяет снизить «накал страстей» и не относиться к ним как к Чрезвычайным Ситуациям с мобилизацией всех медицинских и хозяйственных служб. Мероприятия следует проводить в объемах, предписанных для случаев «обычных» кишечных инфекций. Все эти детали, известные специалистам, но, скорее всего, малоинтересные «широкой публике», я привел с единственной целью: показать необходимость постоянного совершенствования существующих лабораторных методов для повышения эффективности эпидемиологического надзора за холерой.

Так что же это за напасть, захватившая нашу страну на многие десятилетия? Посвятив свою работу решению этих проблеем, я постарался установить причины и закономерности возникновения заболеваний кишечными расстройствами, вызванными холерными вибрионами 01 и «не 01», продуцирующими различные по свойствам токсины. Для этого провел анализ условий их появления на ранее благополучных по холере территориях, разработал принципы клинико-эпидемиологической оценки таких заболеваний, выяснял причины загрязнения холерными вибрионами поверхностных водоемов. Основой такого анализа стали материалы, собранные мной в очагах холеры в Каракалпакии (1965—1969 гг.), в Узбекистане (1966—1968,1972—1991гг.), вТуркмении (1969г.), Казахстане (1968—1991гг.), г. Ростове-на-Дону (1968,1978гг.), Женеве (1971—1972гг.), г. Нижнем Новгороде (1973г.), атакже в Индии (1968, 1971 гг.) и Болгарии (1972 г.). Более чем тридцатилетнее изучение особенностей микробиологии и эпидемиологии холеры Эль-Тор в разных регионах СССР позволило вынести, как мне кажется, вполне однозначный вердикт. Прежде всего — о характере этой самой Седьмой пандемии холеры. Если начать ее отсчет с 1961 года, когда массовые заболевания произошли на островах западной части Тихого океана (Сулавеси, Ява, Борнео), то до девяностых годов всемирное распространение инфекции происходило не равномерной «волной», как это описывалось при предыдущих пандемиях, а, как минимум, четырьмя «скачками». Первый из них пришелся на 1961—1962 годы, когда эпидемии холеры внезапно охватили также и страны Юго-Восточной Азии (Филиппины, Тайвань, Новая Гвинея). Спустя три года относительного благополучия, холера вспыхнула уже в странах Центральной Азии: Иране, Ираке, Афганистане и в пределах СССР — в Каракалпакии и Хорезмской области Узбекистана. И здесь эпидемии не распространялись поэтапно, а развились практически одновременно, в течение одного месяца. После этого вновь наступил четырехлетний перерыв в поступательном движении холеры. А в 1970 году она опять стремительно распространилась уже в странах Ближнего Востока, Северной и Центральной Африки, в Европе, а также в городах Украины, Кавказа, Центральной России, где заболевания ею регистрировались с 10 августа по 9 сентября. С 1973 года новых территорий, пораженных холерой, установлено не было. И лишь спустя 17 лет (!), в 1990 году, в странах Южной Америки вновь возникли очаги с высоким числом заболевших холерой с летальными исходами. Одновременно больные холерой были выявлены и в России (город Ставрополь, в Ростовской области), а в 1991 году на Украине (город Вилков, Одесская и Херсонская области). Конечно же, и в периоды тех «затиший» на многих территориях продолжались отдельные групповые и единичные заболевания холерой, однако они не принимали размеров эпидемий предыдущих лет. Их количество и широта находились в прямой зависимости от уровня местного здравоохранения и санитарного состояния населенных пунктов. Чаще всего они были эфемерны, то есть внезапно возникали и исчезали даже независимо от объемов и характера проводимых мероприятий. Все это никак не укладывалось в рамки «классической» эпидемиологии холеры, объяснявшей ее эпидемии и даже единичные случаи заносами инфекции с неблагополучных по холере территорий, прежде всего из стран, где она эндемична, то есть существует веками. При этом основное значение придавалось больным «стертыми» формами инфекции и бессимптомным носителям вибрионов. Такая точка зрения превалировала во многих официальных документах ВОЗ и публикациях (Жуков-Вережников с соавторами, 1966; Фельзенфельд, 1967, и другие). В ходе углубленного анализа ситуаций вырисовалось, по крайней мере, две причины возникновения эпидемий холеры. Одной из этих причин является, конечно же, тот самый занос инфекции. Однако, он реализуется только при наличии четко выраженной связи между действующим очагом холеры и вновь возникающим эпидемическим осложнением. При этом интенсивность процесса всецело зависит от санитарного состояния населенного пункта, гигиенической грамотности населения, характера и правил водопользования, реализации и потребления продуктов питания, действенности местного здравоохранения. Очаги в большинстве случаев бывают групповыми, заметны эпидемические связи между заболевшими при их прямом общении или через инфицированные вещи и продукты. Своевременное выявление источников инфекции и проведение противоэпидемических мероприятий приводит к быстрой ликвидации очагов. Упомянутая нестабильность таких очагов обусловливается также и непродолжительными сроками выделения вибрионов, переболевшими холерой и носителями этой микрофлоры, то есть явным отсутствием «хвоста эпидемий», столь популярного в публикациях по холере в пятидесятые-шестидесятые годы. По нашим данным и данным других исследователей (Г.М.Мединский, Э.А.Москвитина, 1974 и другие) от возбудителя в течение первых двух дней освобождается до восьмидесяти процентов таких лиц. А спустя несколько дней после окончания вспышки вибрионы не удается обнаружить даже при самом тщательном обследовании (Уоллес с соавторами, 1965; Семиотрочев с соавторами, 1980; Семиотрочев, 1984). В то же время в таких местностях холерные вибрионы, как правило, выделяют из поверхностных водоемов и до, и в период, и после окончания вспышек, что убедительно доказывает существование этой микрофлоры в различных объектах внешней среды без дополнительных источников инфекции. Данное обстоятельство служит причиной эпидемических осложнений, не связанных с заносом холеры. Характер таких вспышек определяется интенсивностью зараженности водоемов патогенными вибрионами, долей среди них вариантов, продуцирующих холероген или другие типы токсинов, прежде всего гемолизины. Следует заметить, что штаммы холерогенных вибрионов составляли около десяти процентов от числа вибрионов 01, выделяемых из водоемов. Именно они часто становились причиной возникновения «местных» очагов холеры.

В подобных очагах заболевания регистрируются в виде отдельных случаев, не связанных между собой ни по времени, ни территориально. Они появляются почти одновременно в разных, значительно удаленных друг от друга пунктах. В семьях пострадавших не отмечаются повторные случаи холеры и крайне редки случаи носительства вибрионов 01. Наиболее страдающей группой являются дети, от младенческого до пятнадцатилетнего возраста, причем, в среднем, в десяти процентах случаев заболевания заканчиваются летально. Больные дети довольно часто становятся источниками инфекции для ухаживающих за ними родных и близких. Заболевания холерой происходят в летнее месяцы, в основном с мая по август, а самый высокий процент их обнаружения падает на июнь-июль, то есть на периоды наиболее активного контакта с поверхностными водоемами. Однако, большинство штаммов холерных вибрионов 01, выделяемых из воды, не обладает холерным токсином, продуцирует гемолизины и прежде всего гемолизин первого типа подтипа «бета», вызывающий острые желудочно-кишечные расстройства. Как я уже отмечал ранее, они по сумме признаков принципиально отличаются от холеры и должны именоваться вибриозом.

Очаги вибриоза, как и очаги холеры местного происхождения, представлены единичными заболеваниями или случаями бессимптомного носительства вибрионов. Очень редко встречаются эпидемические вспышки при интенсивном загрязнении водоемов гемолитически активными холерными вибрионами Эль Тор. Причина их заражения — все те же поверхностные водоемы. Больные и носители практически не являются источниками инфекции для окружающих. Заболевания у взрослых протекают, в общем, доброкачественно, не приводя к тяжелому обезвоживанию. Опасны они лишь для детей ранних возрастов, вызывая у них инфекционно-токсический шок. Вибриоз, вызываемый холерными вибрионами 01, продуцирующими гемолизин 1-«бета», в принципе, не отличается от такового, причиной которого служат вибрионы «не 01», разве только свойствами этих возбудителей, без труда определяемыми бактериологическими методами. В то же время вибриозы «не 01» занимают заметное место в инфекционной желудочно-кишечной патологии. На фоне обильного загрязнения этой микрофлорой разного типа водоисточников, заболеваемость вибриозами на порядок выше заболеваемости холерой. Роль воды поверхностных водоемов во всех этих случаях подтверждается высокой зараженностью патогенными вибрионами детей, особенно «неорганизованных» групп, проводящих весь свой летний досуг на речках, каналах, озерах. Среди взрослых повышенный риск заражения вибриозами существует, прежде всего, для лиц, тесно связанных с водоснабжением: мелиораторов, поливальщиков полей (более пятидесяти процентов из числа заболевших). В убывающем количестве заболевают также домохозяйки, пенсионеры и другие лица. Но и у тех при тщательном расследовании причина болезни, как правило, связана с употреблением некипяченой воды, купанием, разделкой выловленной ими рыбы. Эти материалы позволили мне провести типизацию очагов холеры в Казахстане и Республиках Средней Азии. Определены три степени загрязнения холерными вибрионами поверхностных водоемов. К первой (высокой) относятся территории Таджикистана и Узбекистана, ко второй (средней) Южного Казахстана — и Кыргызстана, к третьей (низкой) — Центрального и Северного Казахстана. Такая типизация целиком совпадает с характером и временем возникновения эпидемических очагов холеры на указанных территориях и, следовательно, имеет важную прогностическую ценность. По результатам своих многолетних исследователей я написал доклад: «Генезис эпидемий холеры (микробиологический аспекты)», который представил в 1992 году в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора медицинских наук. Успешная защита ее прошла в октябре того же года на заседании специализированного Совета в Алма-Атинском государственном медицинского институте Минздрава Республики Казахстан. В этом же году ВАК Казахстана выдал мне диплом доктора медицинских наук.

Годы моей последующей работы в Противочумной службе пришлись, увы, на период трагического развала страны. Трагедия был не в отказе от «коммунистической идеологии», не в замене «экономики развитого социализма» на «рыночную». За всеми этими формулами давно уже не стояло никакого смысла, они превратились в мертворожденные заклинания, не более того. К ним я, не будучи членом КПСС, был совершенно равнодушен. Трагедия в том, что страну в единый миг стали «резать по живому». А страна это не только территория, но прежде всего люди. Вот по людям-то и прошелся тупой нож «парада суверенитетов». Для русских и «русскоязычных», живущих в России (РСФСР) эта проблема мало интересна, а чаще вовсе безразлична. Их давно уверили «прорабы перестройки», что СССР это есть «Империя зла», что союзные республики всего лишь «подбрюшье» России, сосущее из нее все соки, что наше Светлое Будущее в тесном единении братских «по крови» народов — России, Украины и Белоруссии. Остальные — как знают: хотят, вступают с нами в содружество, хотят, катятся к чертовой матери! Только вот, радея за возрождение Великой России, как-то позабыли о 25 миллионах русских, проживающих в том самом «подбрюшье». Теперь они для «коренных россиян» в категории «понаехавших тут». Заснув 11 декабря 1991 года советским гражданином, 12 декабря я с великим недоумением узнал, что причислен невесть кем к Сыновьям Суверенного Казахстана. Как и подавляющее большинство недавних сограждан, я вначале не придал этому серьезного значения: ведь не случилось ни землетрясения, ни солнечного затмения. Ни камни не расселись, ни гробы не отверзлись, ни тела усопших не воскресли. Все было по-прежнему. Последствия наползали постепенно…

С моей узковедомственной точки зрения это выглядело следующим образом. Началось растаскивание единой централизованной противочумной службы по суверенным сусекам. В нашем Институте на большинство руководящих должностей стали назначаться представители «нового класса», в основном из числа родственников новоявленной «элиты», еще вчера преподносивших себя в качестве «пламенных коммунистов», а ныне превратившихся в еще более пламенных капиталистов. Они, а вслед за ними и ряд других сотрудников занялись различными махинациями, ныне именуемыми «бизнесом». Особенно те из них, кто имел доступ к материальным средствам Института и не постеснялся объявить их своей собственностью.

Ранее руководители различного уровня, имея доступ к государственным средствам, могли использовать их не только в личных целях, но и делились с вышестоящими руководителями. Чем успешнее они могли использовать такую возможность, тем стабильнее становилось их личное положение. Вышестоящее руководство потворствовало таким руководителям во всем, что позволяло им считать себя непревзойденными личностями, которым было все дозволено. В этих условиях подчиненные таких руководителей становились их частной собственностью. Такая ситуация являлась ничем иным, как проявлением во власти ПЛЕСЕНИ, которая начала разъедать основу нашего государства.

C 1991 г. руководители получили все права на государственную собственность и стали олигархами. Они обезумели от огромной суммы денег, свалившихся на них из средств развалившегося СССР. Чтобы их не отняли, олигархи стали переводить присвоенные деньги в зарубежные банки, а вскоре уехали за ними и сами. А что стало с народом и государством? Народ — быдло, он должен работать и заботиться о своем государстве. У олигархов государством стали страны, где находились их деньги. Из оставшихся олигархов мало кто мог стать рачительным хозяином. Раньше было проще — бери понемногу у государства, а теперь надо было самому заботиться о пополнении своих средств.

В этом отношении во всю показал себя директор Института В. М. Степанов, недавний «верный ленинец». Он стал сдавать институтские помещения каким-то таинственным предпринимателям в аренду под их склады невесть для каких «товаров». От своего имени заключал сделки с республиканскими медицинскими учреждениями на поставку вакцин и диагностикумов, выпускаемых Институтом. Куда поступали вырученные средства, можно было только догадываться. Вскоре сложившаяся ситуация привела к краху бюджет Института, а руководство республики выделяло средства только для проведения противоэпидемических мероприятий. Зарплату стали выдавать нерегулярно. Преимуществом пользовались сотрудники, «лояльные» дирекции. Научные темы, не входящие в сферу личных интересов руководства, практически перестали финансироваться. Ранее принятые решения Проблемных комиссий, научные планы, утвержденные Минздравом СССР, враз потеряли силу. Все решал лично директор: кому чем заниматься, оставаться на своей должности или увольняться «по собственному желанию». У меня, как фатально и предопределялось моим характером, отношения с новым руководством, мягко говоря, «не сложились». Но сильно вмешиваться в работу нашей лаборатории он все же не решался: слишком опасной оставалась обстановка по кишечным инфекциям, в том числе и по холере, в Казахстане и на других подведомственных Институту территориях. Кроме того, в этот период на территориях некоторых Среднеазиатских республик возникали межнациональные столкновения, доходящие до уничтожения отдельных групп населения, как это произошло в г. Узген: в результате столкновений между местным населением и турками-месхетинцами, часть последних была убита. Наиболее тяжелое положение сложилось в Киргизии, куда я, как руководитель СПЭБ, выезжал в составе миротворческих сил России: в 1991 г в г. Узген и в 1992 г. в г. Ош. В этих городах органы здравоохранения были полностью парализованы и нашему формированию приходилось выполнять не только роль санитарно-эпидемиологической станции, но и инфекционных стационаров. Миротворческими силами из России был организован лагерь для беженцев. В этом лагере нашими сотрудниками выявлены и ликвидированы две вспышки: дизентерии Зонне — среди детей младших возрастных групп и педикулеза — среди молодых женщин и девочек юношеского возраста. В городе Ош была выявлена вспышка сальмонеллеза среди военнослужащих. Причиной их заболевания явились нарушения санитарных правил на пищеблоке воинской части. Описания установленных нами вспышек были опубликованы в 1993 г. на страницах «Журнала здравоохранения Казахстана».

На территории Казахстана и республик Средней Азии продолжалось массовое выделение из объектов внешней среды холерных вибрионов 01 и «не 01», регистрировались случаи заболеваний холерой и вибриозами. Это крайне беспокоило республиканский Минздрав, оставшийся без былой опеки Москвы и теперь напрямую отвечавший за эпидемиологическое благополучие перед правительством Казахстана.

Наша же холерная лаборатория еще с советских времен приобрела авторитет у санитарно-эпидемиологической службы СССР и Минздрава республик по проблемам квалифицированной диагностики холеры и по организации, проведению своевременных и высоко эффективных противоэпидемических мероприятий. Поэтому при возникновении опасных ситуаций Минздрав требовал у подчиненного ему с этих пор руководства Института моего участия в этой работе. Скрепя сердце (или скрипя сердцем?), руководство волей-неволей выполняло приказ. Однако, по ликвидации очередного эпидемического очага, вместо оценки моей успешной работы, как правило, меня вызывали «на ковер» пред светлые очи начальства (которое ничего путного не могло сказать, так как не имело никакого опыта работы, ни знаний в области эпидемиологии и диагностики холеры), где предъявляли мне несуразные претензии то к качеству проведенных мероприятий, то к моему, якобы, «нежеланию» обучать других специалистов методам ускоренной диагностики холеры, выяснению причин ее возникновения, путей распространения и прочая, и прочая, и прочая. Хотя, видит Бог, я всю жизнь именно этим и занимался! Я же рассматривал эти претензии начальства, как желание повысить свою значимость в своих собственных глазах.

Но политика политикой, а холера опять проявила свою коварную сущность. В июле 1993 года в Узбекистане и Таджикистане, в «зоне интересов» нашего Института вновь вспыхнула ее эпидемия. На этот раз события опосредованно были обусловлены той самой политикой. С развалом Союза в Среднеазиатских республиках резко обострилась борьба местных кланов за власть. Особенно драматично она развивалась в Таджикистане, где по сути дела вспыхнула гражданская война. Спасаясь от погромов, масса населения «не титульной национальности» ушла в соседний Афганистан. Беженцев разместили в отдельных лагерях, в самых примитивных условиях. Вскоре среди них появились больные разной тяжестью диареями. Приютившая их страна сама уже ряд лет была охвачена эпидемиями холеры. По далеко не полным данным только через один госпиталь в северных провинциях Афганистана в тот период прошло около 10 тысяч больных холерой. Истинные же размеры эпидемии остались неизвестными. Несомненно, и лагеря беженцев не избегли этой беды. Лечение больных диареями проводили тетрациклином без надлежащего на то основании. К 1993 году политические страсти в Таджикистане несколько поутихли, и эмигранты выхлопотали право у руководства республики вернуться на родину. Часть из них пересекла южную границу Таджикистана, а другая через узбекский город Термез Сурхандарьинской области, смежной с Таджикистаном. Органы здравоохранения обеих Суверенных Республик, конечно же, декларативно, «приняли все меры к недопущению проникновения холеры» на их территории, но как всегда, традиционно, «прохлопали» своевременное обнаружение носителей инфекции. В результате в двух районах Таджикистана и в пяти смежных с ними областях Узбекистана в июле 1993 года появились очаги холеры, явно заносного характера. Распространению холеры способствовали по крайней мере два обстоятельства: прибывшие переселенцы, страдающие диареями неустановленной этиологии, которые имели тесные родственные и бытовые связи с жителями районов Таджикистана и Узбекистана, располагавшиеся по соседству, но еще в большей степени — неожиданное свойство этого варианта возбудителя холеры с высокой устойчивостью к тетрациклину.

Как предписывалось инструкцией, его широко применяли для лечения больных и для предотвращения заражения от них остального населения, а он, увы, оказался на этот раз в этом отношении бессильным. Но нарушать инструкций никто не решался и по инерции бесполезным препаратом пользовали людей направо и налево. А холера продолжала захватывать всё новые территории. По просьбе Минздрава Таджикистана я был командирован дирекцией института в очаг холеры в Таджикистане, где сразу же убедился в ранее неизвестной устойчивости возбудителя к тетрациклину и левомицетину. Первым делом организовал поиски более эффективных антибиотиков. В лабораторных условиях кроме препаратов тетрациклинового ряда испытал действенность новых на то время антибиотиков так называемого «цефалоспоринового» ряда. Наиболее действенными при этом оказались сифлокс, таривид и пефлоцин. Я их тут же рекомендовал для лечения заболевших и общавшихся с ними лиц.

Рекомендованные мной антибиотики стали применять в очагах холеры и в Таджикистане, и в Узбекистане и вскоре очаги холеры там были полностью ликвидированы.

Вернувшись в Институт с очередным достижением по успешному лечению холеры, я в глубине души ждал хотя бы благодарности за свой труд. Начальство, как обычно, встретило меня с полным равнодушием, дескать, служебная командировка только и всего. Достаточно, мол, и того, что я «свой длинный нос и с глупой головой из пасти цел унес!», ведь там террористы меня могли и убить. Получив мой подробный отчет о действенности новых препаратов по лечению холеры, директор спешно издал инструкцию, рекомендующую их широкое применение в очагах холеры. Первым автором инструкции, естественно, стал он сам, собственной персоной, а в авторский коллектив дружной струей влились представители Минздрава и даже Совмина Казахстана. Мне же среди них, видимо из-за тесноты, места не нашлось. А такой широкий авторский коллектив, по-видимому, был опубликован, чтобы с моей стороны не было претензий. Потом мои материалы, традиционно, без упоминания моего имени, использовал А.М.Айкимбаев, неоднократно получая благодарность за им якобы примененный этот антибиотик в очагах холеры. Это делать позволял ему его новый статус — он перешагнул с должности старшего научного сотрудника эпидотдела на должность замдиректора Института по науке. Они также вошли и в перечень его документов на получение им звания академика Академии наук Казахстана (!).

Ах, сколь различны наши планиды!

Зато я усек одну очень важную истину: не придерживаться тупо существующих инструкций, а каждый раз заново изучать чувствительность к антибиотикам возбудителей, которые можно будет применять для лечения больных. Правда, звания Академика мне эта истина не принесла.

Несмотря на бедственное положение в Институте с наукой, мне все же удалось продолжить работы и по чуме совместно с исследованиями нашей сотрудницы Т.Л.Баканурской по изучению свойств так называемых «гладких вариантов» возбудителя чумы. Дело в том, что основной формой роста вирулентных штаммов микроба чумы на искусственных питательных средах является «шероховатая», в виде «кружевных платочков». Ну а «гладкие» колонии, вроде капелек мутноватой жидкости, образуют невирулентные варианты возбудителя. Они не привлекают особого внимания бактериологов. Однако, в ходе исследований она занялась изучением необычайной особенностью таких штаммов, имеющихся в институтском Музее живых культур, а затем и в противочумных отрядах. Изучая гладкие форм колоний, она установила, что с изменением форм колоний одновременно происходит и изменение и микробных клеток возбудителя чумы от типичных овальных палочек до нитевидных форм в виде «ожерелий — четок», заключенных в своеобразные «чехлы». Эти измененные клетки даже при кипячении оставались жизнеспособными в течение двух-трех минут и после воздействия на них паров хлороформа. Это свидетельствовало о способности микроба чумы образовывать прочную оболочку т.е. — СПОРЫ! Такого прежде не наблюдал никто! А ведь возможность возбудителя образовывать споры, сохраняемые во внешней среде неопределенно долго, чрезвычайно важно для решения кардинального вопроса теории природной очаговости чумы: форме существования, возбудителя в многолетние перерывы между эпизоотиями чумы. В восьмидесятые годы по этому поводу велись многочисленные жаркие дискуссии, созывались специальные конференции, создавались разной степени логичности гипотезы. Но все эти рассуждения и споры оставались на «кругу своем». Кроме того, Т.Л.Баканурская при пассировании авирулентных гладких вариантов возбудителя чумы на экспериментальных животных получила типичные шероховатые варианты микроба чумы, которые отличались от исходных изменением ряда фенотипических признаков, в том числе и отсутствием их способности разлагать глицерин. Вот если этот факт можно было бы показать моим оппонентам, срочно прибывшим в Кошелакский эпидотряд 1954 г., эту особенность микроба чумы менять способность разлагать глицерин наряду с изменением других фенотипических признаков. Вряд бы они стали сомневаться в достоверности получения мной глицерин негативного варианта микроба чумы от умершей девочки в урочище Ак-мола на территории Кошелакского эпидотряда в Волго-Уральских песках. Довелось бы этим открытиям совершиться в те блаженные времена, оно несомненно привлекло бы внимание наших сторонников и оппонентов, вызвало бы или одобрение, или сокрушительную критику. Но в любом случае это потребовало бы дополнительных исследований заинтересованными сторонами, что, конечно же, способствовало бы более глубокому изучению свойств возбудителя чумы и природной очаговости.

Ну а в условиях «рынка» это никого уже не интересовало: продать идею за деньги вряд ли было возможным. Все же учли, что на выполнение темы особых затрат не потребовалось, в плане научно-исследовательских работ Института ее можно считать выполненной. Милостиво разрешили Татьяне Леонидовне Баканурской защитить ее в качестве диссертации на соискание ученой степени кандидата биологических наук (все же — лишняя рекламная фишка в пользу Института) и «сдали в архив». Спасибо и за это, а то ведь запросто могли «зарезать на корню» как не актуальную. Позже, в 1998 — 2017 годах, я опубликовал ряд сообщений на эту тему в научных сборниках Российской Федерации. Но и они не вызвали никакой реакции со стороны медицинского ученого мира. Слишком уж далеки эти проблемы от и

...