Оглавление

Философия освобождения

Первый том (1868)

Von

Philipp Mainländer.

Всякому, кто когда-либо вкусил критику, навсегда противна всякая догматическая болтовня, которой он раньше довольствовался по необходимости, потому что его разум не мог найти ничего лучшего, чем его развлечь.

Кант.

Философия имеет свою ценность и свое достоинство в том, что он отвергает все предположения, которые не могут быть обоснованы, и включает в свои данные только то, что можно найти в живом данном внешнем мире, в формах, составляющих наш интеллект, и в единое сознание собственного «я».

Шопенгауэр.

Берлин

Опубликовано Теобальдом Грибеном.

1876.

Содержание

[ПЕРВЫЙ ТОМ]

Предисловие.

Аналитика процесса познания. 1

Физика. 47

Эстетика. 113

Этика. 167

Политика. 225

Метафизика. 317

Приложение.

Критика учений Канта и Шопенгауэра. 359

Аналитика процесса познания. 363

Физика. 463

Эстетика. 489

Этика. 527

Политика. 583

Метафизика. 601

Заключение. 621

— — ———

Предисловие

Тот, кто исследует ход развития человеческого духа от начала цивилизации до наших дней, получит любопытный результат: Ибо он обнаружит, что разум сначала задумывал неоспоримую силу природы, всегда фрагментировал и персонифицировал отдельные проявления силы, образуя таким образом богов; затем переплавил этих богов в единого Бога; затем превратил этого Бога, посредством самого абстрактного мышления, в существо, которое больше не поддается никакому представлению; но, наконец, стал критичным, разорвал свою тонкую паутину и поместил на трон реального индивида: факт внутреннего и внешнего опыта. Станциями этого пути являются:

— Политеизм,

— Монотеизм — пантеизм,

— Религиозный пантеизм,

— Философский подход.

— Атеизм

Не все цивилизованные народы прошли весь путь. Духовная жизнь большинства из них остановилась на первой или второй точке развития, и только две страны достигли конца линии: Индия и Иудея.

Религия индийцев вначале была политеизмом, затем пантеизмом. (Религиозный пантеизм был позже подхвачен очень тонкими и выдающимися умами и развился в философский пантеизм (философия Веданты)). Затем появился Будда, славный сын царя, и в своем великом учении о карме основал атеизм на вере во всемогущество личности. Точно так же и религия евреев была сначала грубым многобожием, а затем строгим монотеизмом. В нем, как и в пантеизме, индивид потерял последние следы независимости. Если, как очень метко заметил Шопенгауэр, Иегова достаточно помучил свое совершенно бессильное создание, поэтому он бросил его в темницу. Против этого критический разум с элементарной силой отреагировал на возвышенную личность Христа. Христос восстановил человека в его неотъемлемом праве и основал на этом, а также на вере в движение мира из жизни в смерть (грехопадение) атеистическую религию искупления. В тексте я докажу, что чистое христианство в своей глубинной сути является истинным атеизмом (то есть отрицанием личного Бога, сосуществующего с миром, но утверждением могущественного дыхания предмирового, мертвого божества, проникающего в мир) и только монотеизмом на поверхности.

Экзотерическое христианство стало мировой религией, и после своего триумфа, описанное выше духовное развитие не происходило в каком-то одном народе. С другой стороны, западная философия развивалась параллельно с христианской религией в сообществе западных народов и сейчас приблизилась к третьей станции. Она взяла на вооружение аристотелевскую философию, которой предшествовала ионийская. В этой философии отдельные видимые сущности мира (вода, воздух, огонь) превращались в принципы целого, подобно тому, как в каждой примитивной религии отдельные наблюдаемые действия природы превращались в богов. В средние века (чистое христианство уже давно было утрачено) простое единство, обретенное в аристотелевской философии через суммирование всех форм, стало философски обрезанным Богом христианской церкви; ведь схоластика есть не что иное, как философский монотеизм. Затем он был преобразован Скотом Эригеной, Ванини, Бруно и Спинозой в философский пантеизм, который под влиянием определенной философской ветви (критический идеализм: Локк, Беркли, Юм, Кант) получил дальнейшее развитие, с одной стороны, в пантеизм без процесса (Шопенгауэр), с другой — в пантеизм с развитием (Шеллинг, Гегель), то есть доведенный до крайности. В этом философском пантеизме (безразлично, называется ли простое единство в мире волей или идеей, абсолютом или материей) в настоящее время, как и благородные индийцы во времена философии Веданты, большинство образованных из всех цивилизованных народов, основой которых является западная культура. Но теперь настал день реакции. Человек требует, сильнее, чем когда-либо, восстановления своего разорванного и растоптанного, но неоспоримого права.

Настоящая работа является первой попыткой дать его целиком и полностью.

Философия искупления является продолжением учений Канта и Шопенгауэра и утверждением буддизма и чистого христианства. Эти философские системы исправляются и дополняются ею, эти религии примиряются ею с наукой.

Она основывает атеизм не на какой-либо вере, как эти религии, а, как философия, на знании, и поэтому атеизм впервые научно обоснован ею. Он также перейдет в познание человечества; ибо и оно созрело для него. Ф. М.

Аналитика процесса познания

Чем больше знакомых данных, тем сложнее объединить их в нечто новое, и в тоже время сделать это правильным способом, поскольку уже чрезвычайно большое количество умов опробовали всё и исчерпали все возможные их комбинации

Шопенгауэр.

Истинная философия должна быть чисто имманентной, т.е. ее субстанцией и пределом должен быть мир. Она должна объяснять мир из принципов, которые может распознать в нем каждый человек, и не должна призывать на помощь ни силы вне мира, о которых абсолютно ничего нельзя узнать, ни силы в мире, которые, однако, не могут быть распознаны по их природе. Более того, истинная философия должна быть идеалистической, т.е. она не должна пропускать познающего субъекта и говорить о вещах так, как если бы независимо от глаза, который их видит, и руки, которая их ощущает, они были бы точно такими же, какими их видит глаз, ощущает рука. Прежде чем он решится сделать шаг к разгадке тайны мира, он должен тщательно и точно изучить способность к познанию, может получиться:

— что различающий субъект производит мир исключительно своими собственными силами;

— что субъект воспринимает мир именно таким, какой он есть;

— что мир является продуктом частично субъекта, частично независимой от субъекта причины возникновения. Поэтому уход от темы — это начало единственно верного пути к истине. Возможно, как я могу, более того, должен здесь сказать, что прыжок через предмет также приводит философа к нему; но такая процедура, оставляющая все на волю случая, была бы недостойна благоразумного мыслителя.

Источники, из которых проистекает весь опыт, все наши знания:

— органы чувств,

— самосознание.

— третьего источника не существует.

Давайте сначала рассмотрим чувственное восприятие. — Стоящее передо мной дерево отбрасывает назад лучи света, падающие на него по прямой линии. Некоторые из них попадают в мой глаз и производят впечатление на сетчатке, которое по возбужденному зрительному нерву передается в мозг. Я прикасаюсь к камню, и сенсорные нервы передают полученные ощущения в мозг. Птица поет и тем самым вызывает волновое движение в воздухе. Некоторые волны попадают в мое ухо, барабанная перепонка содрогается, и слуховой нерв проводит впечатление в мозг. Я вдыхаю аромат цветка. Он касается слизистой оболочки носа и возбуждает обонятельный нерв, который доносит впечатление до мозга. Фрукты возбуждают мои вкусовые рецепторы, и они передают это впечатление в мозг. Таким образом, функция органов чувств заключается в передаче впечатлений в мозг. Поскольку, однако, эти впечатления имеют вполне определенную природу и являются продуктом реакции, которая также является функцией, целесообразно разделить ощущения на орган чувств и проводящий аппарат. Соответственно, функция органа чувств будет заключаться просто в производстве специфического впечатления, а функция проводящего аппарата, как указано выше, в передаче специфического впечатления.

Чувственные впечатления, передаваемые из мозга во внешний мир, называются представлениями; их совокупность и есть мир как представление. Она разбивается на:

— описательная идея или, короче говоря, концепция;

— невизуальная идея.

Первый основан на чувстве зрения и частично на чувстве осязания.

Последний основан на чувствах слуха, обоняния и вкуса, а также частично на чувстве осязания.

Теперь мы должны увидеть, как возникает яркая идея, восприятие, и начнем с впечатления, которое дерево произвело на глаз. Больше пока ничего не произошло. На сетчатке глаза произошло определенное изменение, и это изменение повлияло на мой мозг. Если бы ничего больше не произошло, если бы процесс на этом закончился, мой глаз никогда не увидел бы дерева; ибо как слабое изменение в моих нервах могло бы превратиться в дерево во мне, и каким чудесным образом я должен был бы его увидеть? Но мозг реагирует на впечатление, и в работу вступает способность познания, которую мы называем пониманием. Понимание ищет причину изменения в органе чувств, и этот переход от следствия в органе чувств к причине является его единственной функцией, это закон причинности. Эта функция является врожденной для понимания и лежит в его природе до всякого опыта, подобно тому, как желудок должен обладать способностью переваривать пищу до того, как в него попадает первая пища. Если бы закон причинности не был априорной функцией понимания, мы бы никогда не пришли к концепции. Закон причинности является, после органов чувств, первым условием возможности зачатия и поэтому лежит в нас априори. С другой стороны, интеллект никогда не смог бы функционировать и был бы мертвой, бесполезной способностью к познанию, если бы его не возбуждали причины. Если бы причины, приводящие к восприятию, лежали в органах чувств, как и следствия, они должны были бы быть произведены в нас непознаваемой, всемогущей чужой рукой, что имманентная философия должна отвергнуть.

Тогда остается только предположение, что причины, совершенно независимые от субъекта, производят изменения в органах чувств, т.е. что независимые вещи сами по себе приводят в действие понимание. Таким образом, насколько определенно закон причинности лежит в нас, и, более того, предшествует всему опыту, настолько же определенно, с другой стороны, существование вещей самих по себе, независимо от субъекта, действенность которого сначала приводит в действие понимание.

Интеллект ищет причину ощущений и, следуя направлению падающих лучей света, приходит к ней. Однако оно ничего не воспринимало бы, если бы в нем не было форм, предшествующих опыту, в которые оно вливает причину, так сказать. Одним из них является космос.

Когда говорят о пространстве, обычно подчеркивают, что оно имеет три измерения: Высота, ширина и глубина, и что оно бесконечно, т.е. невозможно думать, что пространство имеет предел, и уверенность в том, что оно никогда не кончится в своем измерении, как раз и есть его бесконечность.

Что бесконечное пространство существует независимо от субъекта и что его ограничение, пространственность, принадлежит сущности вещей самих по себе, — это преодоленное критической философией мнение, берущее начало в наивном детстве человечества, опровергать которое было бы бесполезно. Вне объекта наблюдения нет ни бесконечного пространства, ни конечной пространственности.

Но пространство не является чистым априорным понятием субъекта, равно как и субъект не обладает чистым априорным понятием конечных пространств, через соединение которых он мог бы прийти к понятию всеобъемлющего, единого пространства, как я докажу в приложении.

Пространство как форма понимания (мы сейчас не говорим о математическом пространстве)

— это точка, т.е. пространство как форма понимания может мыслиться только под образом точки. Эта точка обладает способностью (или практически является способностью субъекта) ограничивать вещи в себе, которые действуют на соответствующие органы чувств, в трех направлениях. Таким образом, сущность пространства заключается в способности раздвигать в неопределенное пространство (in indefinitum) в соответствии с тремя измерениями.

Там, где вещь сама по себе перестает действовать, пространство устанавливает ее предел, и пространство не имеет силы дать ей расширение в первую очередь. Он ведет себя совершенно безразлично по отношению к расширению. Он одинаково охотно отдает границу как дворцу, так и зерну кварца, как лошади, так и пчеле. Вещь сама по себе определяет его разворачивание, насколько она работает.

Если, таким образом, с одной стороны, (точечное) пространство является условием возможности опыта, априорной формой нашей познавательной способности, то с другой стороны, несомненно, что каждая вещь сама по себе имеет сферу действенности, совершенно независимую от субъекта. Это не определяется пространством, но предполагается, что оно ограничивает пространство именно там, где оно заканчивается.

Вторая форма, которую интеллект использует для восприятия обнаруженной причины, — это материя.

Его также следует рассматривать под образом точки (о веществе здесь не говорится). Это способность точно и достоверно объективировать каждое свойство вещей в себе,

каждую их особую действенность в рамках формы, очерченной пространством; ибо объект есть не что иное, как вещь в себе, прошедшая через формы субъекта. Без материи нет объекта, без объектов нет внешнего мира.

В соответствии с описанным выше разделением органов чувств на органы чувств и проводящие аппараты, материю следует определить как точку, где соединяются передаваемые впечатления чувств, которые являются обработанными специфическими эффективностями видимых вещей самих по себе. Поэтому материя — это общая форма для всех чувственных впечатлений или сумма всех чувственных впечатлений от вещей самих по себе в зрительном мире.

Материя, таким образом, является дополнительным условием возможности опыта, или априорной формой нашей познавательной способности. Противоположностью ему, совершенно независимой, является сумма действенностей вещи в себе, или, одним словом, сила. В той мере, в какой сила становится объектом восприятия субъекта, она является субстанцией (объективированной силой); с другой стороны, любая сила, независимая от воспринимающего субъекта, свободна от субстанции и является только силой.

Поэтому следует отметить, что как бы точно и фотографически верно субъективная форма материи ни воспроизводила конкретные способы действия вещи в себе, воспроизведение, тем не менее, отличается от силы. Форма объекта тождественна сфере действия вещи в себе, на которой она основана, но объективности материи не тождественны сферам действия вещи в себе.

Выражения силы вещи в себе не тождественны этим, согласно их сущности. Нет и сходства, поэтому лишь с большой оговоркой можно использовать образ для пояснения и сказать, например: материя представляет свойства вещей, как цветное зеркало показывает предметы, или предмет относится к вещи в себе, как мраморный бюст относится к глиняной модели. Сущность силы точно отличается от сущности материи.

Краснота предмета, конечно, указывает на определенное качество самой вещи, но краснота не имеет той же сущности, что и это качество. Совершенно несомненно, что два предмета, один из которых гладкий и податливый, а другой грубый и хрупкий, показывают различия, которые основаны на сущности этих двух вещей в себе; но гладкость, шероховатость, податливость и хрупкость предметов не имеют тождества сущности с соответствующими свойствами вещей в себе.

Поэтому мы должны объяснить, что предмет является главным фактором в производстве внешнего мира, хотя он не фальсифицирует действенность вещи в себе, а лишь точно отражает то, что на него действует. Объект, таким образом, отличается от вещи-в-себе, а внешний вид отличается от того, что в нем проявляется. Вещь-в-себе и субъект делают объект. Но не пространство отличает объект от вещи-в-себе, не время, как я сейчас покажу, а только материя производит пропасть между вещью-в-себе и ее внешним видом, хотя материя ведет себя совершенно безразлично и своими собственными средствами не может ни придать качество вещи-в-себе, ни усилить или ослабить ее действенность. Он просто объективирует данное сенсорное впечатление, и ему совершенно безразлично, нужно ли довести до сознания свойство вещи в себе, лежащее в основе самого кричащего красного или самого нежного синего, самой большой твердости или полной мягкости; но он может концептуализировать впечатление только в соответствии с его природой, и здесь, следовательно, необходимо использовать нож, чтобы иметь возможность сделать правильный, столь чрезвычайно важный разрез между идеальным и реальным.

Работа интеллекта завершается обнаружением причины рассматриваемого изменения в органе чувств и введением ее в две его формы — пространство и материю (объективация причины).

Обе формы одинаково важны и поддерживают друг друга. Я подчеркиваю, что без пространства у нас не было бы объектов, лежащих друг за другом, но пространство может применять свое измерение глубины только к цветам, теням и свету, поставляемым материей.

Поэтому только интеллект должен объективировать впечатления органов чувств, и никакая другая способность познания не поддерживает его в этой работе. Но интеллект не может предоставить готовые объекты.

Чувственные впечатления, объективированные разумом, являются не цельными, а частичными представлениями. Пока активен только разум — а этого никогда не бывает, поскольку все наши познавательные способности, одна больше, другая меньше, всегда функционируют вместе, но здесь необходимо разделение — четко видны только те части дерева, которые попадают в центр сетчатки, или те места, которые находятся очень близко к центру.

Поэтому мы постоянно меняем положение глаз во время наблюдения за объектом. Иногда мы переводим взгляд от корня к крайнему кончику кроны, иногда справа налево, иногда наоборот, иногда позволяем им скользить по маленькому цветку бесчисленное количество раз: только для того, чтобы привести каждую часть в контакт с центром сетчатки. Таким образом, мы получаем множество отдельных четких частичных идей, которые, однако, разум не может объединить в единый объект.

Для того чтобы это произошло, они должны быть переданы разумом другой способности познания — рассудку.

Разум поддерживается тремя вспомогательными способностями: памятью, суждением и воображением. Все когнитивные способности, вместе взятые, составляют человеческий разум, так что получается следующая схема:

Функция разума — это синтез или связь как деятельность. Отныне, когда бы я ни говорил о функции разума, я буду использовать слово синтез, но для обозначения продукта, связанного с ним, я буду использовать соединение.

Форма разума — это настоящее.

Функция памяти заключается в хранении сенсорных впечатлений.

Функция силы суждения заключается в том, чтобы собрать воедино то, что принадлежит друг другу.

Функция воображения такова: удерживать в виде образа то, что связано с разумом. Функция духа в целом, однако, состоит в том, чтобы сопровождать деятельность всех функций сознанием и связывать их познание в точке самосознания.

Разум, вместе с силой суждения и силой воображения, находится в самых тесных отношениях с разумом, чтобы производить восприятие, которым мы до сих пор занимаемся исключительно.

Прежде всего, сила суждения дает разуму частичные идеи, которые принадлежат друг другу.

Это соединяет их (т.е. те, которые принадлежат листу, ветке, стволу) понемногу, позволяя воображению всегда удерживать то, что соединено, добавляя к этому образу новую часть и позволяя воображению снова удерживать целое, и так далее. Затем он аналогичным образом соединяет разнородные части, то есть ствол, ветви, сучья, листья и цветки, и при необходимости повторяет свои соединения по отдельности и в целом.

Разум осуществляет свою функцию на, так сказать, непрерывной точке настоящего, и время для этого не нужно; однако синтез может происходить и в нем: Больше позже. Воображение всегда переносит то, что соединяется, из настоящего в настоящее, а разум добавляет кусочек к кусочку, всегда оставаясь в настоящем, то есть продолжая катиться по точке настоящего.

Обычно считается, что понимание — это синтетическая способность; более того, многие добросовестно утверждают, что синтез вообще не происходит, что каждый объект сразу же постигается как единое целое. Оба мнения неверны. Понимание не может сочетаться, потому

что у него только одна функция: Переход от следствия в органе чувств к причине.

Но сам синтез никогда не подведет, даже если смотреть только на булавочную головку, как покажет внимательный самоанализ; ведь глаза будут двигаться, пусть даже почти незаметно. Обман возникает главным образом из-за того, что, хотя мы осознаем готовые связи, мы почти всегда осуществляем синтез бессознательно: во-первых, из-за большой быстроты, с которой как самый совершенный орган чувств, глаз, получает впечатления, так и интеллект объективирует их, а также сам разум соединяет их; во-вторых, из-за того, что мы так мало помним, что, будучи детьми, мы должны были научиться использовать синтез постепенно и с большим трудом, так же как измерение глубины пространства было сначала совершенно неизвестно нам. Так же как сейчас, когда мы открываем веки, мы сразу же безошибочно воспринимаем любой предмет на нужном расстоянии и сам предмет в соответствии с его протяженностью, в то время как неоспоримым фактом является то, что луна, а также картины салона и лицо матери проплывают перед глазами новорожденного ребенка как цветовые комплексы единой поверхности, Теперь при быстром осмотре мы сразу воспринимаем предметы, даже самые большие, как единое целое, тогда как в младенчестве мы, конечно, видели только части предметов и, в результате слабой тренировки наших способностей суждения и воображения, не были способны ни судить о том, что относится к одному, ни удерживать исчезнувшие частичные представления.

Иллюзия также возникает из-за того, что большинство объектов, рассматриваемых с подходящего расстояния, формирую целостное изображение на

сетчатке, и синтез облегчается настолько, что ускользает от восприятия. Для внимательного самонаблюдателя, однако, она уже непреодолимо навязывает себя, когда он сталкивается с объектом таким образом, что не полностью его замечает, то есть таким образом, что воспринимаемые части исчезают в процессе синтеза. Это становится еще более очевидным, когда мы проходим рядом с горным хребтом и хотим охватить взглядом всю его форму. Но наиболее четко это проявляется, когда мы пропускаем чувство зрения и позволяем функционировать только чувству осязания, как я подробно покажу на примере в приложении.

Первое, что я должен был сделать, это выяснить, что было первым, а что вторым. Оно совершенно не зависит от единства вещи в себе, которое заставляет ее сочетаться совершенно определенным образом.

Мы еще не полностью проникли в царство созерцания, но теперь должны ненадолго покинуть его.

Видимый мир возникает для нас указанным образом. Следует отметить, однако, что через синтез частичных представлений в объекты мышление вовсе не привносится в восприятие. Соединение данного многообразия восприятия действительно является работой разума, но не работой в понятиях или через понятия, ни через чистые априорные (категории), ни через обычные понятия.

Разум, однако, не ограничивает свою деятельность синтезом частичных представлений понимания в объекты. Она выполняет свою функцию, которая всегда одна и та же, в других областях, из которых мы сначала рассмотрим абстрактную, область отражения мира в понятиях.

Частичные представления интеллекта, которые объединяются в целые объекты или целые части объектов, сравниваются силой суждения. С помощью воображения одинаковые или похожие вещи собираются вместе и передаются разуму, который объединяет их в коллективную единицу — понятие. Чем больше сходство, тем ближе к осязаемому.

Чем более похоже то, что обобщено, тем ближе понятие к осязаемому и тем легче перейти к его осязаемому представителю.

Если же количество характеристик объединенных объектов становится все меньше и меньше, а понятие, таким образом, все шире и шире, то оно тем более отдаляется от взгляда. Однако даже самое широкое понятие не полностью отрывается от своей материнской почвы, даже если его удерживает лишь тонкая и очень длинная нить.

Подобно тому, как разум отражает видимые объекты в понятиях, он также формирует с помощью памяти понятия из всех других наших восприятий, о которых я буду говорить далее.

Очевидно, что понятия, почерпнутые из визуальных идей, реализуются легче и быстрее, чем те, которые берут начало в невизуальных; ведь как глаз является самым совершенным органом чувств, так и воображение является самой мощной вспомогательной способностью разума.

Изучая язык, т.е. усваивая готовые понятия, ребенок должен проделать ту же операцию,

которая была необходима в первую очередь для формирования понятий. Это облегчается только благодаря готовой концепции. Когда он видит объект, он сравнивает его с известными ему объектами и складывает то, что похоже. Таким образом, оно не формирует понятие, а лишь подводит его под понятие. Если объект ему неизвестен, он находится в растерянности, и ему необходимо дать правильное понятие.

Затем разум объединяет сами понятия в суждения, т.е. объединяет понятия, которые сила суждения собрала вместе. Более того, он объединяет суждения в предпосылки, из которых выводится новое суждение. Его процедура руководствуется известными четырьмя законами мышления, на которых строится логика.

Разум мыслит абстрактно и, кроме того, в точке настоящего, а не во времени. К этому, однако, мы должны перейти. При этом мы вступаем в чрезвычайно важную область, а именно в область связей разума на основе априорных форм и функций когнитивного факультета. Все связи, которые мы узнаем, возникли из опыта, то есть апостериорно.

13.

Время — это связь разума, а не, как обычно предполагается, априорная форма способности познания. Разум ребенка осуществляет эту связь как в царстве воображения, так и на пути к внутреннему миру. Сейчас мы хотим позволить времени появиться в свете сознания и выбираем последний путь, поскольку он наиболее подходит для философского исследования, хотя мы еще не имели дело с внутренним источником опыта.

Если мы отстранимся от внешнего мира и погрузимся в свое внутреннее существо, то окажемся в непрерывном подъеме и опускании, короче говоря, в непрекращающемся движении. Место, где это движение касается нашего сознания, я буду называть точкой движения. На нем плавает (или сидит, как бы привинченная) форма разума, то есть точка настоящего. Там, где находится точка движения, есть и точка настоящего, и она всегда находится точно над ним. Она не может предшествовать ему и не может отставать от него: И то и другое неразрывно связано.

Если мы теперь внимательно изучим этот процесс, то обнаружим, что мы всегда находимся в настоящем, но всегда за счет или через смерть настоящего; другими словами, мы переходим от настоящего к настоящему.

Когда разум осознает этот переход, он позволяет воображению удержать исчезающее настоящее и соединить его с появляющимся. Она как бы подталкивает под продолжающиеся, текучие, тесно связанные точки движения и настоящего, твердую поверхность, на которой она считывает пройденный путь и обретает серию осуществленных моментов, то есть серию осуществленных переходов от настоящего к настоящему.

Таким образом, он приобретает сущность и понятие прошлого. Если оно затем поспешит опередить движение, оставаясь в настоящем — ибо оно не может оторваться и продвинуться вперед от точки движения — и соединит наступающее настоящее с последующим, то получит ряд моментов, которые будут исполнены, т.е. получит сущность и понятие будущего. Если он сейчас соединяет прошлое |с будущим, образуя идеальную фиксированную линию неопределенной длины, по которой катится точка настоящего, то у него есть время.

Как настоящее ничто без точки движения, на которой оно плавает, так и время ничто без основы реального движения. Реальное движение совершенно не зависит от времени, или, другими словами: реальная преемственность имела бы место и без идеальной преемственности. Если бы в мире не было познающих существ, то существующие вещи, сами по себе лишенные познания, все равно находились бы в беспокойном движении. Если познание происходит, то время есть лишь условие возможности познания движения, или иначе: время есть субъективная мера движения.

Над точкой движения индивидуума стоит, в случае познающих существ, точка присутствия.

Точка индивидуального движения стоит рядом с точками всех других индивидуальных движений, т.е. все индивидуальные движения образуют общее движение равномерной последовательности. Присутствие субъекта всегда точно указывает на точку движения всего сущего в себе.

14.

Имея в руках важную апостериорную связь времени, мы возвращаемся к концепции.

Я уже говорил выше, что синтез частичных представлений не зависит от времени, поскольку разум осуществляет свои связи в движущейся точке настоящего, а воображение удерживает то, что связано. Но синтез может происходить и во времени, если субъект направляет на него свое

внимание. Это не отличается от изменений, которые могут быть восприняты в точке настоящего.

Существует два типа изменений. Первое — это смена места, а второе — внутренние изменения (стремление, развитие). И то, и другое объединяет более высокий термин: движение.

Теперь, если изменение места таково, что может быть воспринято как смещение движущегося объекта относительно неподвижных объектов, то его восприятие не зависит от времени., но воспринимается в точке присутствия, как движение ветки, полет птицы.

По рефлективной причине, однако, все без исключения изменения, как и само восприятие, выполняют определенное время; но, как и восприятие, восприятие таких изменений места не зависит от сознания времени, ибо субъект распознает их непосредственно в точке настоящего, что хорошо бы отметить. Время — это идеальная связь; оно не проходит, а является воображаемой фиксированной линией. Каждый прошедший момент как бы застыл и не может быть сдвинут ни на волосок. Точно так же каждый будущий момент имеет свое определенное фиксированное место на идеальной линии. Но то, что движется непрерывно, и есть смысл настоящего: оно проходит, а не время.

Было бы неверно также сказать, что само это прохождение настоящего и есть время; ведь если преследовать только точку настоящего, то никогда не придешь к идее времени: всегда остаешься в настоящем. Чтобы обрести идеальную связь времен, необходимо смотреть назад и вперед и тем самым иметь как бы неподвижные точки на берегу.

С другой стороны, изменения места, которые не могут быть восприняты непосредственно в точке настоящего, и все события распознаются только с помощью времени. Движение стрелок часов ускользает от нашего восприятия. Если я хочу понять, что одна и та же рука была сначала в 6, а потом в 7, я должен осознать последовательность, т.е. для того, чтобы иметь возможность приложить два противоречиво противоположных предиката к одному и тому же объекту, мне нужно время.

То же самое с изменениями места, которые я, оставаясь в настоящем, мог бы воспринять, но не воспринял (перемещение предмета за моей спиной), и с развитием событий. Наше дерево расцветает. Если теперь мы перенесемся в осень и дадим дереву плод, нам понадобится время, чтобы распознать цветущее и плодоносящее дерево как один и тот же объект. Один и тот же объект может быть твердым и мягким, красным и зеленым, но он всегда может иметь только один из двух предикатов в одном присутствии.

15.

Теперь мы прошли через все поле созерцания.

Является ли он, т.е. совокупность пространственно-материальных объектов, всем миром нашего опыта? Нет! Это лишь часть мира как концепции. У нас есть впечатления, причину которых разум, выполняя свою функцию, ищет, но которые он не может сформировать пространственно и материально. И все же у нас есть идея невидимых объектов, а значит, прежде всего, идея коллективного единства, Вселенной. Как мы к этому пришли?

Каждый вид воздействия вещи самой по себе, в той мере, в какой она воздействует на органы чувств для восприятия (зрение и осязание), объективируется формой понимания материи, т.е. становится для нас материальным. Исключение не происходит ни в коем случае, и поэтому материя — это идеальный субстрат всех видимых объектов, который сам по себе бескачественен, но на котором должны проявиться все качества, подобно тому, как пространство не имеет расширения, но очерчивает все сферы силы.

В результате этой бескачественности идеального субстрата всех видимых объектов разуму представляется аналогичное многообразие, которое он связывает с единством субстанции.

Субстанция, как и время, является, таким образом, соединением a posteriori разума на основе априорной формы. С помощью этой идеальной связи разум мыслит материю во всех тех сенсорных впечатлениях, которые не могут быть перелиты в формы понимания, и таким образом приходит к понятию бесплотных объектов. Эти и телесные объекты составляют единое целое с субстанциональными объектами. Только теперь воздух, бесцветные газы, запахи и звуки (вибрация воздуха) становятся для нас объектами, хотя мы не можем сформировать их пространственно и материально, и теперь предложение имеет безусловную силу: все, что производит впечатление на наши органы чувств, обязательно субстанционально.

Единству идеальной составной субстанции в реальной сфере противостоит Вселенная, коллективное единство сил, которое совершенно независимо от нее.

16.

Вкусовые ощущения остаются. Они ведут не к новым объектам, а к тем, которые уже возникли в результате впечатлений от других органов чувств. Разум ищет только причину, а остальное оставляет на усмотрение рассудка. Разум просто выполняет свою функцию и связывает эффект с уже существующим объектом, например, вкус груши с материальным кусочком ее во рту.

В целом, только разум может распознать различные эффекты, исходящие от объекта, как исходящие из единой сферы силы; ибо понимание не является синтетической способностью. — Если мы теперь подведем итог, то поймем, что воображение не является ни чувственным, ни интеллектуальным, ни рациональным, но духовным. Это работа духа, т.е. всех познавательных способностей.

17.

Как я показал выше, все чувственные впечатления ведут к объектам, которые в своей совокупности составляют объективный мир.

Разум отражает весь этот объективный мир в понятиях и тем самым приобретает, помимо мира непосредственного восприятия, мир абстракции.

Наконец, он достигает третьего мира, мира воспроизводства, который находится между первыми двумя.

Разум, отделенный от внешнего мира, воспроизводит все воспринятое с помощью памяти, причем он либо устанавливает совершенно новые связи, либо вновь точно представляет себе то, что исчезло, но блекло и слабо. Процесс происходит точно так же, как и при непосредственном впечатлении на органы чувств. Разум запоминает не целые образы, запахи, вкусы, слова, звуки, а только сенсорные впечатления. С помощью памяти он вызывает впечатление в сенсорных нервах (не на их кончиках, а там, где они впадают в ту часть мозга, которую мы должны считать пониманием), и понимание объективирует его. Если мы возьмем наше дерево, то разум формирует впечатления, которые сохранила память, в частичные идеи, а сила суждения собирает их воедино.

Сила суждения собирает их, разум объединяет собранные впечатления, воображение удерживает их на месте, и перед нами предстает бледный образ дерева. Необычайная быстрота процесса, как я уже говорил, не должна привести нас к ложному предположению, что воспоминания об объектах происходят мгновенно. Этот процесс так же сложен, как и появление объектов, благодаря реальному воздействию на органы чувств.

Сны возникают аналогичным образом. Они являются идеальными репродукциями. Своей объективностью они обязаны в целом покою спящего индивида и в частности полному бездействию окончаний сенсорных нервов.

18.

Теперь нам предстоит рассмотреть остальные важные связи, которые разум осуществляет на основе априорных функций и форм познавательной способности.

Функция понимания — это переход от следствия в органе чувств к причине. Он осуществляет его бессознательно, потому что понимание не думает. Он также не может осуществлять свою функцию в обратном направлении и идти от причины к следствию, поскольку только следствие приводит его в активность, и пока объект действует на него, то есть пока интеллект вообще находится в активности, он не может занимать себя ничем иным, кроме как найденной им причиной. Если бы он был способен мыслить и захотел перейти от причины к следствию, объект исчез бы в этот момент, и его можно было бы вновь обрести, только если бы интеллект снова искал причину для следствия.

Поэтому разум никак не может расширить свою функцию. Но разум может.

Во-первых, он признает саму функцию, то есть признает, что функция разума заключается в поиске причины изменений в органах чувств. Затем разум прослеживает путь от причины к следствию. Таким образом, он признает две причинно-следственные связи:

— закон причинности, т.е. закон, согласно которому каждое изменение в органах чувств субъекта должно иметь причину;

— что вещи сами по себе оказывают влияние на предмет.

На этом причинно-следственные связи, имеющие бесспорную достоверность, исчерпываются, поскольку познающий субъект не может знать, познают ли другие существа таким же образом или они подчиняются другим законам. Как бы ни была похвальна осторожная процедура критического разума, было бы предосудительно, если

бы он отказался здесь от дальнейшего проникновения в причинно-следственные связи. Она также не позволяет себе отвлекаться и сначала штампует тело познающего субъекта как объект среди объектов. Исходя из этого признания, он приходит к важной третьей причинно-следственной связи. Ибо он распространяет закон причинности (связь между вещью-в-себе и субъектом) на общую причинность, которую я привожу в следующей формуле:

Вещь-в-себе действует на вещь-в-себе, и каждое изменение в объекте должно иметь причину, которая предшествует следствию во времени. (Здесь я намеренно разделяю вещь-в- себе и объект, поскольку мы признаем, что вещь-в-себе действует на вещь-в-себе, но вещи-в- себе могут восприниматься субъектом только как объекты).

Посредством общей причинности разум связывает объект с объектом, т.е. общая причинность является условием возможности распознавания отношений, в которых вещи сами по себе находятся друг к другу.

Теперь здесь можно установить понятие причины. Поскольку вещи сами по себе действуют на вещи сами по себе, существуют только действенные причины (causae efficientes), которые можно разделить на:

— Механические причины (давление и удар),

— Стимулы,

— Мотивы.

Механические причины встречаются в основном в неорганическом царстве, стимулы — в растительном царстве, мотивы — только в животном царстве.

Поскольку, кроме того, человек, в силу времени, может заглядывать в будущее, он может ставить перед собой цели, то есть для человека и только для него существуют конечные причины (causae finales) или идеальные причины. Они, как и все другие причины, действуют, потому что они могут действовать только тогда, когда они стоят на точке настоящего.

Термин «причина возможности» должен быть ограничен тем, что он обозначает только ту причину, которую одна вещь сама по себе дает другой.

Термин «причина случая» следует ограничить тем, что он обозначает только причину, которую одна вещь сама по себе дает другой, чтобы действовать на третью. Если облако, закрывавшее солнце, отодвигается, и моя рука становится теплой, то отодвигание облака является причиной повода, а не самой причиной потепления моей руки.

19.

Разум, кроме того, расширяет общую причинность, связывающую две вещи (действующую и страдающую), до четвертой причинной связи, охватывающей действенность всех вещей самих по себе, до общности или взаимодействия. Она гласит, что каждая вещь оказывает непрерывное, прямое и косвенное воздействие на все другие вещи в мире, и что в то же время все другие вещи оказывают на нее непрерывное, прямое и косвенное воздействие, из чего следует, что ни одна вещь сама по себе не может иметь абсолютно независимого воздействия.

Как закон причинности привел к утверждению независимой от субъекта действенности, а общая причинность — к утверждению независимого от субъекта воздействия вещей самих по себе друг на друга, так и сообщество является лишь субъективной связью, посредством которой распознается реальная динамическая связь вселенной. Последняя существовала бы и без познающего субъекта; но субъект не мог бы ее познать, если бы не был способен вызвать в себе связь сообщества, или, другими словами: сообщество является условием возможности постижения динамической связи вселенной.

20.

Разум теперь имеет только одну связь: математическое пространство.

(Точка) пространство существенно отличается от настоящего тем, что оно полностью достаточно для возникновения восприятия, тогда как настоящее недостаточно для распознавания всех движений вещей.

Поэтому представляется бесполезным переходить к построению математического пространства, которое является связью a posteriori, как и время. Но это не так.

Ведь математическое пространство необходимо для человеческого знания, потому что математика основана на нем, и даже те, кто не является его другом, с готовностью признают его огромную ценность. Математика является не только незыблемой основой различных наук, особенно астрономии, которая так важна для культуры человеческого рода, но и краеугольным

камнем искусства (архитектуры) и фундаментом технологии, которая в своем дальнейшем развитии полностью преобразует социальные отношения человечества.

Математическое пространство возникает в том, что причина определяет точку-пространство для расхождения, а затем объединяет любые чистые пространственности в целое неопределенной протяженности. Здесь, как и при формировании целых объектов, он исходит из частичных представлений.

Математическое пространство — это единственная связь на априорном основании, которая не помогает определить вещь в себе. Соответственно, в реальной сфере нет ни вещи самой по себе, ни совокупности таких вещей, а есть абсолютное небытие, которое мы не можем представить иначе, чем через математическое пустое пространство.

21.

К многообразным отношениям, которые разум имеет к пониманию, добавляется, наконец, следующее: исправление видимости, т.е. ошибки понимания. Так, мы видим луну на горизонте больше, чем она есть на самом деле, палку, сломанную в воде, звезду, которая уже погасла, вообще все звезды там, где их на самом деле нет (потому что воздушная оболочка земли преломляет весь свет, и разум может искать причину чувственного впечатления только в направлении лучей, падающих на глаз); так, далее, мы думаем, что земля не движется, планеты иногда стоят на месте или движутся назад и т.д., и все это разум исправляет.

22.

Теперь давайте подведем итог вышесказанному. У человека есть способность к познанию:

— различные априорные функции и формы, а именно:

— закон причинности,

— (точечное) пространство,

— материя,

— синтез,

— присутствие,

которым в реальной сфере противопоставляются следующие детерминации вещи в себе, совершенно независимо:

— эффективность вообще,

— сфера действенности,

— чистая сила,

— единство каждой вещи в себе,

— точка движения.

Человека способен познавать через:

— различные идеальные связи, или связи, устанавливаемые разумом на основе априорных функций и форм:

— время,

— общая причинность,

— вещество,

— математическое пространство.

Четыре первых соответствуют следующим определениям вещей в себе в реальной сфере:

— настоящая преемственность,

— действие одной вещи самой по себе на другую,

— динамический контекст вселенной,

— коллективная единица вселенной.

Математическому пространству противостоит абсолютное небытие.

Далее мы выяснили, что объект — это внешний вид вещи самой по себе, и что только материя производит различие между ними.

23.

Вещь сама по себе, насколько мы ее до сих пор исследовали, является силой. Мир, совокупность вещей в себе, — это совокупность чистых сил, которые становятся объектами для субъекта. Объект — это видимость вещи-в-себе, и хотя он зависит от субъекта, мы видели, что он никоим образом не фальсифицирует вещь-в-себе. Поэтому мы можем доверять опыту. Что такое сила сама по себе, мы пока не можем обсуждать. Пока что мы останемся на почве мира как концепции и рассмотрим силу в целом, предвосхищая физику как можно меньше.

Закон причинности, функция интеллекта, всегда ищет только причину изменений в органах чувств. Если в них ничего не меняется, он полностью отдыхает. Если, с другой стороны, орган чувств изменяется в результате реального воздействия, интеллект немедленно активизируется и ищет причину воздействия. Когда он находит причину, закон причинности как бы отступает в сторону.

Разум, и это следует помнить, совсем не в том положении, чтобы применять закон причинности дальше и выяснять, например, причину причины, потому что он не мыслит. Поэтому он никогда не будет злоупотреблять законом причинности; также очевидно, что ни один другой вид познания не может этого сделать. Закон причинности лишь передает идею, то есть восприятие внешнего мира.

Если объект, который я нашел, меняется под моим взглядом, закон причинности служит только для поиска причины нового изменения в органе чувств, а не изменения в объекте: это как если бы совершенно новая вещь сама по себе оказала на меня воздействие.

Поэтому, исходя из закона причинности, мы никогда не сможем спросить, например, о причине движения ветки, которая до этого была неподвижна. Мы можем воспринимать движение только на основе этого закона и только потому, что мой орган чувств изменился в результате перехода ветви из состояния покоя в состояние движения.

Теперь мы можем вообще не задаваться вопросом о причине движения ветки? Конечно, можем, но только на основе общей причинности, связи разума a posteriori; ибо только с ее помощью мы можем распознать влияние объекта на объект, тогда как закон причинности, как правило, не имеет смысла, просто прядет нити между предметом и вещью в себе. Поэтому мы справедливо спрашиваем о причине движения ветви. Мы находим его в ветре. Если нам это нравится, мы можем продолжать спрашивать: сначала о причине ветра, затем о причине этой причины и так далее, то есть мы можем сформировать ряд причинности.

Но что произошло, когда я спросил о причине перемещения ветви и нашел ее? Я спрыгнул с дерева и ухватился за другой предмет — ветер. А что случилось, когда я нашел причину ветра? Я просто оставил ветер и встал с чем-то совершенно другим, например, с солнечным светом или теплом. Из этого очень ясно следует:

— что применение общей причинности всегда вытекает из вещей самих по себе,

— что ряды причинности всегда являются лишь связью действенности вещей самих по себе и, таким образом, никогда не содержат самих вещей как членов самих по себе.

Если мы и дальше попытаемся (каждый сам за себя) продолжить прерванный выше на жаре причинно-следственный ряд, то всем станет ясно, что:

— Формирование правильных каузальных рядов так же трудно, как и кажется легким вначале; более того, совершенно невозможно для субъекта, начиная с любого изменения, установить правильный каузальный ряд a parte ante, который имел бы беспрепятственное продолжение in indefinitum.

Поэтому вещи сами по себе никогда не лежат в ряду причинности, и я не могу спросить о причине бытия вещи самой по себе ни с помощью закона причинности, ни с помощью общей причинности; ибо если вещь сама по себе, которую я нашел как объект с помощью закона причинности, меняется, и если я спрашиваю о причине изменения с помощью общей причинности, общая причинность немедленно уводит меня от вещи самой по себе. Вопрос: что является причиной любой вещи самой по себе в мире, не только не должен быть задан, но и вообще не может быть задан.

Отсюда очевидно, что причинно-следственные связи никогда не могут привести нас в прошлое вещей как таковых, и человек проявляет невероятный недостаток рефлексии, если считает так называемый бесконечный причинный ряд лучшим оружием против известных трех доказательств существования Бога. Это самое тупое оружие, какое только может быть, более того, это вообще не оружие: это нож Лихтенберга. И странно! Именно то, что делает это оружие ничем, делает несостоятельными и задуманные доказательства, а именно — причинность. Противники доказательств в упор утверждают: цепь причинности бесконечна, при этом никогда даже не пытались составить ряд из пятидесяти правильных звеньев; а создатели доказательств с легкостью превратили вещи этого мира в звенья причинного ряда, а затем необычайно наивно спрашивают о причине мира. Обе стороны должны быть объяснены, как указано выше: Общая причинность никогда не ведет в прошлое вещей самих по себе.

Семя не является причиной растения, потому что семя и растение связаны не причинно, а генетически. С другой стороны, можно спросить о причинах, которые привели к прорастанию

семени в почве, или о причинах, которые превратили растение высотой в фут в растение высотой в шесть футов. Но если ответить на эти вопросы, то каждый обнаружит то, что мы обнаружили выше, а именно: что каждая из этих причин происходит от растения. В конце концов, растение будет найдено полностью закрученным в звенья причинно-следственного ряда, в котором, однако, оно никогда не появляется как звено.

Неужели нет никаких средств, чтобы проникнуть в прошлое вещей? Вышеупомянутая генетическая связь между семенем и растением отвечает на этот вопрос утвердительно. Причина может формировать развивающие ряды, которые являются чем-то совершенно отличным от причинных рядов. Первые возникают с помощью причинности, вторые — только с помощью времени. Причинные ряды — это объединенная эффективность не одной, а многих вещей; ряды развития, с другой стороны, имеют отношение к бытию вещи самой по себе и ее модификациям. Этот результат очень важен.

24.

Если мы теперь продолжим, опираясь на естественные науки, этот единственный путь, ведущий в прошлое вещей, мы должны проследить все серии органических сил до химических сил (углерод, водород, азот, кислород, железо, фосфор и т.д.). То, что даже эти простые химические силы, так называемые простые вещества, можно будет проследить до нескольких сил, является непоколебимым убеждением большинства ученых-естественников. Однако для нашего исследования совершенно неважно, произойдет это или нет, поскольку это неопровержимая истина, что в имманентном поле мы никогда не достигнем единства за пределами множественности. Поэтому ясно, что даже три простые химические силы приведут нас не дальше, чем к сотне или тысяче. Поэтому давайте останемся с тем числом, которое дает нам естественная наука наших дней.

С другой стороны, мы находим в нашем мышлении не только не препятствие, но прямо-таки логическое принуждение, чтобы довести множественность хотя бы до ее простейшего выражения, дуализма, ибо по причине того, что то, что лежит в основе всех объектов, есть сила, и что может быть более естественным, чем то, что она, выполняя свою функцию, даже действительную для настоящего и всего будущего, должна объединить силы в метафизическое единство? Этому не могут помешать различные эффективности сил, ибо он имеет в виду только общее, эффективность каждой вещи в себе, то есть существенное равенство всех сил, и все же его функция состоит исключительно в объединении многообразных подобий, которые ему передает сила суждения.

Однако мы не должны поддаваться ему здесь, но, твердо глядя на истину, должны удерживать разум от верного падения сильной сдержанностью.

Я повторяю: мы никогда не сможем выйти за пределы множественности в имманентном поле, в этом мире. Даже в прошлом, как честные исследователи, мы не должны уничтожать множественность и должны, по крайней мере, остановиться на логическом дуализме.

Тем не менее, разум не может не указывать снова и снова на необходимость простого единства. Его аргументом является уже упомянутый довод, что для него все

Силы, которые мы разделяем, как силы, на самом глубоком уровне схожи по своей сути и поэтому не могут быть разделены..

Что делать в этой дилемме? Ясно одно: истина не должна отрицаться, а имманентная сфера должна быть сохранена в своей полной чистоте. Есть только один выход. Мы уже в прошлом. Поэтому мы позволили последним силам, к которым нам не разрешалось прикасаться, если мы не хотели стать фантастами, течь вместе в трансцендентном царстве. Это прошлое, бывшее, затопленное место, а вместе с ним ушло и затоплено и простое единство.

25.

Объединив множественность в единство, мы, прежде всего, уничтожили силу, ибо сила имеет силу и значение только в имманентной сфере, в мире. Уже из этого следует, что мы не можем составить никакого представления, не говоря уже о понятии, о сущности предмирового единства. Но полная непознаваемость этого предмирового единства становится совершенно очевидной, когда мы подводим к нему все априорные функции и формы и все апостериорные связи нашего ума, одну за другой. Это голова Медузы, перед которой они все застывают.

Во-первых, органы чувств не могут служить; ведь они могут реагировать только на действенность силы, а единство не действует как сила. Тогда ум остается в полном бездействии. Здесь, действительно, в основном только здесь, поговорка: ум стоит на месте,

полностью справедлива. Он также не может применить свой закон причинности, поскольку не существует чувственного впечатления, и не может использовать свои формы пространства и материи, поскольку не существует содержания для этих форм. Затем разум бессильно опускается на землю. Что значит соединить? Какая польза от синтеза? Какая польза от его формы, настоящего, в котором отсутствует реальная точка движения? Что делает для него время, которое, чтобы быть чем-то вообще, требует реальной последовательности в качестве основы? Какое отношение она имеет к общей причинности, задача которой — связать действенность вещи в себе, как причины, с воздействием на другую вещь, как следствие, по сравнению с простым единством? Может ли он использовать важную связь сообщества, где не существует одновременного сцепления различных сил, динамической связи, но где простое единство направляет к нему непостижимые глаза сфинкса? В конце концов, что толку от вещества, которое является лишь идеальным субстратом разнообразной эффективности многих сил? И вот они все хромают!

Следовательно, мы можем определить простое единство только отрицательно, то есть, с нашей сегодняшней точки зрения, как: инертное, беспредельное, неизбирательное, нерасчлененное (простое), неподвижное, вневременное (вечное).

Но давайте не будем забывать и будем крепко держаться за тот факт, что это загадочное, совершенно непознаваемое простое единство с его трансцендентной сферой погибло и больше не существует. Давайте ухватимся за это знание и со свежим мужеством вернемся в существующее царство, единственное, которое еще действует, — ясный и отчетливый мир.

26.

Из вышесказанного следует, что все ряды развития, которые мы можем начинать с чего угодно, ведут a parte ante к трансцендентному единству, которое полностью закрыто для нашего познания, икс, равный ничему, и поэтому мы вполне можем сказать, что мир возник из ничего. Поскольку, однако, с одной стороны, мы должны приложить к этому единству положительный предикат — существование, хотя мы не можем составить даже самого скудного представления о природе этого существования, и поскольку, с другой стороны, для нашего разума совершенно невозможно представить себе возникновение из ничего, мы имеем дело с относительным ничто (nihil privativum), которое должно быть описано как прошлое, непостижимое первобытие, в котором все сущее содержалось непостижимым для нас образом. Из этого следует:

— что все ряды развития имеют начало (что, кстати, уже логически следует из концепции развития);

— что поэтому не может быть бесконечного причинного ряда

— что все силы появились на свет; ибо то, чем они были в трансцендентной сфере, в простом единстве, совершенно недоступно нашему пониманию. Только это мы можем сказать, что они имели простое существование. Более того, мы можем аподиктически сказать, что в простом единстве они не были силой; ведь сила — это сущность, essentia, вещи в себе в имманентной сфере. Но что представляло собой по сути простое единство, в котором содержалось все сущее, — это, как мы ясно видели, для нашего духа непроницаемая завеса на все времена. Трансцендентная сфера фактически больше не существует. Но если мы вернемся в прошлое с помощью нашего воображения к началу имманентной сферы, мы можем образно поместить трансцендентную сферу рядом с имманентной. Но потом их разделяет пропасть, которую невозможно преодолеть никакими средствами духа. Только одна тонкая нить соединяет бездонную пропасть: это существование. На этой тонкой нити мы можем перенести все силы имманентного царства на трансцендентное: оно способно вынести это бремя. Но как только силы попадают на поле за гранью, они также перестают быть силами для человеческого мышления, и поэтому применяется важное предложение:

Хотя все сущее не возникло из ничего, а уже существовало до появления мира, тем не менее, все сущее, каждая сила, возникла именно как сила, т.е. имела определенное начало.

27.

Мы приходим к этим результатам, когда возвращаемся от любого настоящего существа в его прошлое. Теперь давайте рассмотрим поведение вещей в продолжающейся точке настоящего.

Сначала мы заглянем в неорганическую сферу, царство простых химических сил, таких как кислород, хлор, йод, медь и так далее. Насколько позволяет судить наш опыт, не было случая, чтобы какая-либо из этих сил при одинаковых обстоятельствах проявляла различные свойства;

точно так же не известно ни одного случая, когда химическая сила была бы уничтожена, где химическая сила была уничтожена. Если я позволю сере войти во все возможные соединения и снова выйти из них, она снова проявит свои прежние свойства, и ее количество не увеличится и не уменьшится; по крайней мере, в последнем отношении у всех есть непоколебимая уверенность, что это так, и справедливо: ведь природа — единственный источник истины, и только к ее утверждениям следует прислушиваться. Она никогда не лжет, и на вопрос о том, о чем идет речь, она каждый раз отвечает, что ни одна простая химическая сила не может погибнуть.

Тем не менее, мы должны признать, что против этого утверждения могут быть сделаны скептические выпады. Что бы мне сказали в ответ, если бы я, нападая в общих выражениях и не приводя ни одной характеристики материи, из которой можно было бы сделать вывод о преходящести силы, объективирующейся в ней, сказал: «Правда, еще не известно ни одного случая, когда бы простая субстанция была уничтожена; но можете ли вы утверждать, что опыт научит тому же в будущем? Можно ли что-то сказать априори о силе? Вовсе нет; ведь сила совершенно не зависит от познающего субъекта, она сама по себе является реальной вещью.

Математик вполне может вывести предложения безусловной истинности для формальности вещей в себе из природы ограничений математического пространства — даже если оно существует только в нашем воображении — потому что точка-пространство, лежащая в основе математического пространства, имеет способность расходиться в три измерения, и потому что каждая вещь в себе простирается в три измерения. Кроме того, совершенно одинаково, говорю ли я об определенной реальной последовательности в сущности вещи самой по себе или перевожу ее в идеальную последовательность, т.е. привожу ее во временное отношение; ведь идеальная последовательность сохраняет тот же темп, что и реальная последовательность.

Но естествоиспытатель не должен делать никаких выводов из природы идеальной составной субстанции в отношении силы; ибо я не могу достаточно часто повторять, что сущность материи отличается во всех отношениях, toto genere, от сущности силы, хотя последняя запечатлевает свои свойства именно в материи вплоть до мельчайших деталей. Там, где соприкасаются реальная сила и идеальная материя, находится именно та важная точка, из которой. Необходимо провести границу между идеальным и реальным, где открыто проявляется различие между объектом и вещью в себе, между видимостью и причиной видимости, между миром как концепцией и миром как силой. Пока существует мир, до тех пор вещи в нем будут простираться в трех направлениях; пока существует мир, до тех пор будут двигаться эти сферы силы; но знаете ли вы, какие новые — (для вас новые, а не вновь возникающие) — законы природы откроет вам более поздний опыт, который также заставит сущность силы предстать перед вами в совершенно новом свете? Ведь утверждение о внутренней сущности силы никогда не может быть сделано априорно, а только на основе опыта. Но является ли ваш опыт полным? Вы уже держите все законы природы в своих руках? Что они хотели мне сказать?

Тот факт, что такие скептические нападки на вышеупомянутое предложение вообще могут быть сделаны, должен сделать нас очень осторожными и определить нас держать вопрос открытым для физики, но особенно для метафизики, в которой нити всех наших исследований будут сходиться в чисто имманентной области. Однако здесь, в аналитике, где вещь-в-себе предстала перед нами как нечто весьма общее, где мы, следовательно, занимаем самую низкую позицию для вещи-в-себе, мы должны безоговорочно поддержать утверждение природы о том, что простая химическая сила никогда не исчезает.

Если же мы возьмем химическое соединение, например, сероводород, то эта сила уже будет переходной. Это не сера и не водород, а нечто третье, прочно замкнутая в себе сфера силы, но силы разрушительной. Если разложить ее на основные силы, то она разрушается. Где теперь эта особая сила, которая произвела на меня совершенно определенное впечатление, отличающаяся как от серы, так и от водорода? Он мертв, и мы вполне можем представить, что при определенных обстоятельствах это соединение исчезнет со сцены навсегда.

В органической сфере дело обстоит точно так же. Разница между химическим соединением и организмом будет занимать нас в физике, здесь же она нас не касается. Каждый

организм состоит из простых химических сил, которые, как сера и водород в сероводороде, взвешены в одной высшей, полностью замкнутой и однородной силе. Если мы принесем организм в химическую лабораторию и исследуем его, мы всегда найдем в нем только простые химические силы, будь то животное или растение. Что же говорит природа,

когда мы спрашиваем ее о высшей силе, живущей в организме? Там сказано: сила существует до тех пор, пока жив организм. Если она растворится, сила погибнет. Других показаний она не дает, потому что не может. Это свидетельство величайшей важности, которое может исказить только омраченный разум. Когда организм умирает, связанные в нем силы снова освобождаются без малейших потерь, но сила, которая управляла химическими силами с тех пор, мертва. Должна ли она по-прежнему жить отдельно от них? Где уничтоженный сероводород? Где высшая сила сожженного растения или убитого животного? Парят ли они между небом и землей? Прилетели ли они к одной из звезд Млечного Пути? Только природа, единственный источник истины, может дать информацию, и природа говорит: они мертвы.

Насколько невозможно для нас представить возникновение из ничего, настолько же легко мы можем представить, что все организмы и все химические соединения аннигилировали навсегда. Из этих соображений мы получаем следующие результаты:

— все простые химические силы, насколько позволяет наш опыт, неразрушимы;

— все химические соединения и все органические силы, с другой стороны, разрушаемы. Путаница субстанции с химическими простыми силами так же стара, как и сама философия.

Закон сохранения вещества таков: «Субстанция безначальна и нетленна».

Согласно нашим исследованиям, вещество — это идеальное соединение, на основе априорного разума-формы материи, а природа — это совокупность сил. Таким образом, воображаемый закон будет звучать на нашем языке:

Все силы в мире безначальны и нерушимы.

С другой стороны, мы выяснили это в ходе честного исследования:

— что все силы, без исключения, появились на свет

— что только некоторые силы бессмертны.

В то же время, однако, мы сделали оговорку, чтобы заново исследовать эту нетленность простых химических сил в физике и метафизике.

28.

Мы видели, что каждая вещь сама по себе имеет сферу силы, и что это не пустая видимость, придуманная априорной формой понимания пространства своими собственными средствами. С помощью чрезвычайно важного связующего сообщества мы также осознали, что эти силы находятся в самой тесной динамической связи, и таким образом пришли к совокупности сил, к прочно замкнутому коллективному единству.

Но этим мы утвердили конечность Вселенной, которую теперь предстоит обосновать более подробно. Давайте сначала проясним смысл этого вопроса. Речь идет не о замкнутой, конечной имманентной области, которая, однако, была бы окружена со всех сторон бесконечной трансцендентной областью; но, поскольку трансцендентная область фактически больше не существует, речь идет об имманентной области, которая одна все еще существует и которая должна быть конечной.

Как можно обосновать это, казалось бы, смелое утверждение? Перед нами только два пути.

Либо мы приводим доказательства с помощью воображения, либо чисто логически. —

Точка-пространство, как я уже говорил выше, в равной степени может дать границу песчинке и дворцу. Единственное условие заключается в том, чтобы предполагалось, что оно порождается вещью в себе, или, в отсутствие такой вещи, воспроизведенным чувственным впечатлением. Сейчас у нас есть настоящий мир: наша земля под нами и звездное небо над нами, и наивному уму может показаться, что идея конечного мира возможна. Но наука разрушает это заблуждение. С каждым днем он расширяет сферу силы Вселенной, или, говоря субъективно, он ежедневно заставляет точку-пространство разума расширять свои три измерения. Поэтому пока мир неизмеримо велик, т.е. разум еще не может поставить ему предел. Сможет ли он это сделать, мы должны оставить открытым. Поэтому мы должны воздержаться от аналогичного описания вселенной в малых масштабах. |

Мы должны сказать, что мы не можем достичь цели с помощью воображения, что мы не можем наглядно доказать конечность мира. Таким образом, нам остается только неумолимая логика.

И действительно, ему необычайно легко доказать конечность мира.

Вселенная — это не одна сила, не простое единство, а совокупность конечных сфер силы.

Теперь я не могу придать ни одной из этих сфер силы бесконечное расширение, ибо, во- первых, таким образом я разрушу само понятие, затем я сделаю множественное число

единственным, т.е. ударю опыт по лицу. Рядом с единственной бесконечной сферой силы не осталось бы места для любой другой, и сущность природы была бы просто аннулирована. Но совокупность конечных сфер силы обязательно должна быть конечной.

Против этого можно возразить, что хотя в мире существуют только конечные силы, существует бесконечное число конечных сил, следовательно, мир не является тотальностью, но он бесконечен.

На это следует ответить: Все силы мира являются либо простыми химическими силами, либо их соединениями. Первые должны быть подсчитаны, и более того, все соединения должны быть прослежены до этих нескольких простых сил. Ни одна простая сила не может быть бесконечной, как было объяснено выше, даже если мы можем обобщенно назвать каждую из них неизмеримо великой. Следовательно, мир, по сути, является суммой простых сил, которые все конечны, т.е. мир конечен.

Почему же что-то в нас снова и снова восстает против этого результата? Потому что разум злоупотребляет формой понимания пространства. Пространство имеет значение только для опыта; оно является лишь априорным условием возможности опыта, средством познания внешнего мира. азум, как мы видели, имеет право позволить пространству распадаться по своей воле (как нажимают на пружину палочного меча) только тогда, когда ему нужно воспроизвести или, для математики, произвести чистое восприятие пространственности.

Понятно, что математик нуждается в такой пространственности только в самых малых измерениях, чтобы продемонстрировать все свои доказательства; но также понятно, что именно производство математического пространства является для математика тем обрывом, на котором разум становится извращенным и совершает злоупотребления. Ведь если мы стремимся постичь логически обеспеченную конечность мира (насколько это возможно) в образе и допускаем для этого расхождение с пространством, то порочный разум немедленно заставляет пространство расширять свои размеры за пределы мира. Тогда жалоба становится громкой: у нас есть конечный мир, но в пространстве, которое мы никогда не сможем завершить, потому что измерения все время удлиняются (или лучше: у нас есть конечный мир, но в абсолютном небытии).

Для этого есть только одно средство. Мы должны в значительной степени опираться на логическую конечность мира и на осознание того, что точка-пространство, расширенная силой в безграничное математическое пространство, является мыслью, существует только в нашей голове и не имеет реальности. Таким образом, мы защищены и с критическим благоразумием противостоим искушению предаться уединенной похоти духа и тем самым предать истину.

29.

Точно так же только критическое благоразумие может защитить нас от других больших опасностей, о которых я сейчас расскажу.

Как в природе точечного пространства расходиться от нуля in indefinitum до трех измерений, так и в его природе позволять любой чистой (математической) пространственности становиться все меньше и меньше, пока она снова не станет точечным пространством, т.е. нулем. Подобно тому, как улитка убирает свои рога, она убирает свои измерения в себя и снова становится неактивной формой понимания. Эта субъективная способность, называемая пространством, не может быть понята иначе, ибо она является условием возможности опыта и предрасположена только для внешнего мира, без которого она вообще не имеет смысла. Но даже самый глупый человек может увидеть, что форма познания, которая, с одной стороны, способна понимать самые разные вещи (самые большие и самые маленькие, а иногда и самые

самый большой, скоро самый маленький) как объекты, с другой стороны, должны также помогать постижению совокупности всех вещей в себе, Вселенной, должны быть неограниченными как в прогрессе, так и в регрессе к нулю; ибо если бы она имела предел для отступления, она не могла бы образовать реальную сферу силы за этим пределом; и если бы она имела предел перед нулем для отступления, то все те сферы силы, которые лежат между нулем и этим пределом, были бы неудачны для нашего познания.

В последнем разделе мы увидели, что разум может злоупотребить безграничностью точечного пространства в шаге от него и прийти к конечной вселенной в бесконечном пространстве. Теперь мы должны осветить злоупотребление, которое разум делает с безграничностью пространства при возвращении к нулю, или, другими словами: мы сталкиваемся с бесконечной делимостью математического пространства.

Если мы подумаем о чистой пространственности, такой как кубический дюйм, мы можем

разделить его на неопределенные части, т.е. рецессия измерений в нулевую точку всегда предотвращается. Мы можем делить на годы, на века, на тысячелетия — мы всегда будем стоять перед остаточной пространственностью, которая может быть разделена снова и т. д. in infinitum. На этом основана так называемая бесконечная делимость математического пространства, так же как бесконечность математического пространства основана на бесконечном делении пространства точек.

Но что мы делаем, начиная с определенного пространства и беспокойно его разделяя? Мы играем с огнем, мы — большие дети, которых каждый благоразумный человек должен бить по рукам. Или нашу процедуру не стоит сравнивать с действиями детей, которые в отсутствие родителей без всякой цели орудуют заряженным пистолетом, имеющим вполне определенное назначение? Пространство предназначено только для познания внешнего мира; оно призвано ограничить каждую вещь в себе, будь она велика, как Монблан, или мала, как инфузория- животное: в этом его назначение, как у заряженного пистолета — сбить с ног грабителя. Но теперь мы отделяем пространство от внешнего мира и делаем его

или, как я уже сказал выше, согласно Пюклеру: с нашим духом мы занимаемся «одиноким вожделением».

30.

Деление in indefinitum данной чистой пространственности, кстати, имеет и невинную сторону, поскольку делится вещь мысли, пространственность, которая находится только в голове делителя и не имеет реальности. Однако его опасность удваивается, когда бесконечная делимость математического пространства переносится, почти святотатственно, на силу, вещь в себе. И наказание, которое следует сразу же за бессмысленным началом, является логическим противоречием.

Каждая химическая сила делима; против этого нет возражений, ибо так учит опыт. Но она не состоит из частей до деления, не является совокупностью частей, ибо части становятся реальными только в самом делении. Химическая сила является однородной, простой силой абсолютно равной интенсивности, и это является основой ее делимости, т.е. каждая отделенная часть по своей сути ни в малейшей степени не отличается от целого.

Если теперь пренебречь реальным делением, которое и природа осуществляет по своим законам, и человек в плановой работе для практической пользы, и результатом которого всегда являются определенные сферы силы, то остается праздное легкомысленное деление.

Извращенный разум берет любую часть химической силы, например, кубический дюйм железа, и мысленно делит ее постоянно, постоянно in indefinitum, и в конце концов приходит к убеждению, что, даже если бы она делилась триллионы лет, она никогда не кончится. В то же время, однако, логика говорит, что кубический дюйм железа, то есть конечная сфера силы, не может состоять из бесконечного числа частей, более того, вообще недопустимо говорить о бесконечном числе частей объекта, ибо только в беспрепятственной деятельности in indefinitum способности познания заключается основа понятия бесконечности, Единственное основание для понятия бесконечности существует только в беспрепятственной деятельности in indefinitum когнитивной способности.

Таким образом, извращенный разум может войти в пещеру по мановению руки беспокойного разделения, но, оказавшись внутри, он также должен всегда продвигаться вперед. Он уже не может вернуться в ту конечную сферу силы, из которой он стартовал. В этой безвыходной ситуации она насильно отрывается от своего лидера и постулирует атом, то есть сферу силы, которая больше не должна быть делимой. Конечно, соединив такие атомы вместе, он теперь может вернуться к кубическому дюйму железа, но какой ценой: он поставил себя в противоречие с самим собой!

Если мыслитель хочет оставаться честным, он должен быть благоразумным. Благоразумие — единственное оружие против злоупотреблений, которые извращенный разум склонен совершать над нашими познавательными способностями. Поэтому в данном случае мы вовсе не ставим под сомнение делимость химических сил в реальной сфере. Но мы всеми силами сопротивляемся, во-первых, бесконечной делимости сил, потому что такая делимость может быть утверждена только в том случае, если сущность способности познания (которая, к тому же, была неправильно использована) переносится на вещь в себе самым фантастическим образом; во-вторых, против составления силы из частей. Поэтому мы отвергаем бесконечную делимость силы и атома.

Как я уже говорил выше, способность познания, которая должна установить пределы для

всех сил, которые могут возникнуть в опыте, обязательно должна быть так устроена, чтобы она могла неограниченно отклоняться и, возвращаясь к нулю, не находить предела вообще. Если же мы применяем его односторонне, то есть в отрыве от опыта, для которого он только и предназначен, и делаем выводы, вытекающие из его природы, обязательными для вещи самой по себе, мы вступаем в противоречие с чистым разумом: великое зло!

31.

В конце концов, нам все равно приходится с критическим настроем спасаться от опасности, которая возникает вне времени.

Время, как мы знаем, есть идеальная связь a posteriori, полученная на основе априорной формы настоящего, и есть ничто без основы реальной последовательности. С его мощным руководством мы прибыли в начало мира, на границу погруженного в мир предмирового существования, трансцендентного царства. Здесь она становится бессильной, здесь она перетекает в прошлую вечность, слово которой является лишь субъективным обозначением отсутствия всего и всякой реальной последовательности.

ритический разум скромен; не так как извращенный разум. Это возвращает время к жизни и побуждает его спешить в неопределенное время без реальной основы, независимо от вечности, которая преобладает.

Здесь, как нигде, обнажено злоупотребление, которое может быть допущено в отношении способности к познанию. Пустые моменты непрерывно соединяются, и продолжается линия, которая до трансцендентного царства имела твердую, надежную основу, реальное развитие, но теперь парит в воздухе.

Нам не остается ничего другого, как положиться на чистый разум и просто запретить это глупое занятие.

Теперь, даже если a parte ante реальное движение, субъективным мерилом которого является только время, имело начало, это ни в коем случае не означает, что оно должно иметь конец a parte post. Решение этой проблемы зависит от ответа на вопрос: являются ли простые химические силы неразрушимыми? Ведь ясно, что реальное движение должно быть бесконечным, если простые химические силы неуничтожимы.

Отсюда следует:

— что настоящее движение обрело начало;

— что настоящее движение бесконечно. Последнее суждение мы делаем с оговоркой на пересмотр физики и метафизики.

32.

Эти и более ранние исследования нашей познавательной способности являются, по моему мнению, основой подлинного трансцендентального или критического идеализма, который не оставляет вещам их эмпирическую реальность только на словах, но действительно оставляет им их эмпирическую реальность, то есть наделяет их протяжением и движением, независимыми от субъекта, пространства и времени. Его центральное место заключается в материальной объективации силы, и в этом отношении она трансцендентна, что обозначает зависимость объекта от субъекта.

Критический идеализм, с другой стороны, является таковым потому, что он сдерживает порочный разум (perversa ratio) и не допускает его:

— злоупотребление причинно-следственными связями для получения бесконечных рядов;

— оторвать время от его необходимой основы, реального развития, и превратить его в череду пустых мгновений, исходящих из бесконечности и продолжающихся в бесконечность;

— рассматривать математическое пространство и вещество как нечто большее, чем просто мысли, и приписывать бесконечность этому реальному пространству и абсолютную устойчивость этой реальной субстанции.

Более того, критический идеализм допускает еще меньше порочных оснований для произвольного переноса таких фантазий на вещи в себе и аннулирует их наглые утверждения:

— чистое бытие вещей попадает в бесконечный причинный ряд;

— вселенная бесконечна, а химические силы делимы на бесконечность, или же они представляют собой совокупность атомов;

— мировое развитие не имеет начала;

— все силы несокрушимы.

Два решения, которые мы должны были принять:

— простые химические законы неуничтожимы,

— мировое развитие не имеет конца,

мы заявили, что они нуждаются в пересмотре.

В качестве важного положительного результата следует добавить, что трансцендентальный идеализм привел нас к трансцендентальному полю, которое, поскольку оно больше не существует, не может беспокоить исследователя.

Тем самым критический идеализм освобождает всякое честное и верное наблюдение природы от противоречий и колебаний и делает природу снова единственным источником всякой истины, которую никто, соблазнившись иллюзиями и миражами, не оставляет безнаказанно: ведь он должен томиться в пустыне.

Кто философствует, тот выбрал путь плохой,

Как скот голодный, что в степи сухой

Кружит себе, злым духом обойдённый,

А вкруг цветёт роскошный луг зелёный!

Гёте. (Перевод Н. А. Холодковского)

33.

Важнейшим результатом предыдущих исследований для наших дальнейших изысканий является то, что вещи сами по себе являются для субъекта субстанциональными объектами и, независимо от субъекта, движущими силами с определенной сферой действенности. Мы достигли его путем тщательного анализа направленных вовне познавательных способностей, то есть полностью на почве объективного мира; ведь с таким же успехом мы могли бы производить время, полученное по пути внутрь, на нашем теле или в нашем сознании других вещей.

Но большего, чем знание того, что вещь, лежащая в основе объекта, сама по себе является силой определенной степени и с определенной способностью к движению, нельзя достичь путем выхода. Что такое сила в себе и для себя, как она действует, как она движется — все это мы не можем распознать внешне. Имманентная философия также должна была бы на этом закончиться, если бы мы были только познающим субъектом; ибо то, что она сказала бы об искусстве, о действиях людей и движении всего человечества на основе этой односторонней истины, имело бы сомнительную ценность: это может быть так, а может быть и не так; короче говоря, она потеряла бы надежную почву под собой и все мужество, и поэтому должна была бы отказаться от своих исследований.

Но этот выход — не единственный, открытый для нас. Мы можем проникнуть в самое сердце силы; ведь каждый человек принадлежит природе, сам является силой, причем силой самосознательной. Сущность силы должна быть постигнута в самосознании.

Итак, давайте теперь воспользуемся вторым источником опыта — самосознанием.

Если мы погружаемся в наше внутреннее существо, чувства и интеллект, направленные вовне способности познания, полностью перестают функционировать.

Они как бы приостанавливаются, и только верхние когнитивные способности остаются в активности. В нас нет впечатлений, для которых мы должны сначала искать отличную от них причину; кроме того, мы не можем формировать себя внутренне пространственно и полностью нематериальны, то есть закон причинности в нас не действует, и мы свободны от пространства и материи.

Хотя мы теперь совершенно непространственны, т.е. не можем достичь представления о форме нашего внутреннего мира, мы, тем не менее, не являемся математической точкой. Мы чувствуем свою сферу деятельности настолько, насколько она простирается, только нам не хватает средств, чтобы сформировать ее. Общее ощущение силы достигает самых кончиков нашего тела, и мы чувствуем себя не сконцентрированными в точке, не растворяющимися в неопределенности, а во вполне определенной сфере. С этого момента я буду называть эту сферу реальной индивидуальностью: это первый краеугольный камень чисто имманентной философии.

Если мы рассмотрим себя дальше, то обнаружим, что, как уже объяснялось выше, мы находимся в непрерывном движении. Наша власть по сути своей беспокойна и неспокойна. Никогда, даже в течение самой малой доли мгновения, мы не находимся в абсолютном покое;

ибо покой — это смерть, а самое малое мыслимое прерывание жизни было бы погашением пламени жизни. Поэтому мы по сути своей неспокойны; однако мы ощущаем себя в движении только в самосознании.

Состояние нашей внутренней сущности всегда касается сознания, так сказать, как реальная точка движения, или, как я уже говорил, настоящее плавает на точке движения. Мы всегда осознаем нашу внутреннюю жизнь в настоящем. Если бы, с другой стороны, настоящее было главным и точка движения стояла на нем, то мое существо должно было бы полностью отдыхать во время каждого перерыва моего самосознания (в обмороках, во сне), то есть смерть поразила бы его, и оно не смогло бы возродить свою жизнь. Предположение, что точка движения действительно зависит от настоящего (также реальное движение от времени), является, как и предположение, что пространство придает вещам протяженность, столь же абсурдным, сколь и необходимым для развития философии.

Этим я хочу сказать, что не может быть более высокой степени абсурда.

Осознавая переход от прошлого к настоящему, разум, как уже говорилось, обретает время и одновременно реальную последовательность, которую отныне, применительно к реальной индивидуальности, я буду называть реальным движением: это второй краеугольный камень имманентной философии.

Осознавая переход от прошлого к настоящему, разум, как уже говорилось, обретает время и одновременно реальную последовательность, которую отныне, применительно к реальной индивидуальности, я буду называть реальным движением: это второй краеугольный камень имманентной философии. Что это за сила, которая раскрывается в сердцевине нашего внутреннего мира? Это воля к жизни.

Когда бы мы ни вступили на путь внутри — находимся ли мы в кажущемся спокойствии и безразличии, трепещем ли под поцелуем прекрасного, мчимся ли и бушуем в дикой страсти или таем от жалости, «радуемся ли мы на небесах» или «печалимся до смерти» — мы всегда являемся волей к жизни. Мы хотим быть там, всегда быть там; поскольку мы хотим существования, мы есть, и поскольку мы хотим существования, мы остаемся в существовании. Воля к жизни — это внутреннее ядро нашего существа; она всегда активна, даже если часто не проявляется на поверхности. Чтобы убедить себя в этом, подведите самого усталого человека к реальной смертельной опасности, и воля к жизни проявит себя, неся во всех своих чертах с ужасающей ясностью стремление к существованию: ее жадный голод к жизни ненасытен.

Но если человек действительно больше не хочет жить, он немедленно уничтожает себя через это. Большинство людей только желают смерти, но не хотят ее. Эта воля — развивающаяся индивидуальность, которая тождественна движущейся сфере действенности, обнаруженной извне. Но она полностью свободна от материи. |

Я рассматриваю это непосредственное постижение силы на пути внутрь как свободное от материи, как печать, которую природа накладывает на мою теорию познания. Не пространство, не время отличают вещь саму по себе от объекта, а только материя делает объект просто видимостью, которая то появляется, то исчезает вместе с познающим субъектом.

Как важнейший результат аналитики, мы крепко держим в руках индивидуальную, подвижную волю к жизни, которая совершенно не зависит от субъекта. Это ключ, который ведет в сердце физики, эстетики, этики, политики и метафизики.

— — ———

Физика

И все к небытию стремится, Чтоб бытию причастным быть. Гёте.

Ищите в себе и вы найдете все, и радуйтесь, что там

во-вне, как бы вы это ни называли, есть природа, которая говорит да и аминь всему тому, что вы нашли в самом себе. Гёте.

1.

Я не принимаю в качестве фундамента физики невидимый вид, парящий между небом и землей, метафизическую концепцию вида без костного мозга и сока; тем более так называемые физические силы, такие как гравитация, электричество и т.д., но реальную индивидуальную волю к жизни, обретенную в аналитике. Мы постигли его в самой глубине нашего существа как то, что лежит в основе (внешне различимой) силы, и поскольку все в природе действует непрерывно, а эффективность — это сила, мы вправе заключить, что каждая вещь сама по себе является индивидуальной волей к жизни.

2.

«Воля к жизни» — это тавтология и объяснение, ибо жизнь нельзя отделить от воли даже в самом абстрактном мышлении. Где есть воля, там есть жизнь, а где жизнь, там есть воля.

С другой стороны, жизнь объясняет волю, когда объяснение — это отслеживание чего-то неизвестного до чего-то известного; ведь мы воспринимаем жизнь как непрерывный поток, на импульсы которого мы в любой момент можем наложить палец, в то время как воля возникает перед нами только в произвольных действиях.

Более того, жизнь и движение — понятия взаимные, ибо где есть жизнь, там есть и движение, и наоборот, и жизнь, которая не была бы движением, была бы непостижима для человеческого мышления.

Кроме того, движение — это объяснение жизни; ведь движение — это признанная или ощущаемая характеристика жизни.

Итак, для воли к жизни движение необходимо; оно является ее единственным реальным предикатом, и к нему мы должны присоединиться держат нас, чтобы мы могли сделать первый шаг в физике.

Ясный взгляд на природу показывает нам самые разнообразные индивидуальные воли. Различие должно быть основано в их сущности, ибо объект может показать только то, что находится в самой вещи. Теперь разница проявляется наиболее четко в движении. Если мы теперь рассмотрим его более внимательно, то получим первую общую классификацию природы.

Если индивидуальная воля имеет единое, нерасчлененное движение, поскольку она сама является целостной и нерасчлененной, то как объект она является неорганическим индивидом. Конечно, мы говорим здесь только о драйве, о внутреннем движении внутри определенной индивидуальности.

Если, с другой стороны, воля имеет результирующее движение, которое возникает из того, что она разделила себя, то как объект она является организмом. Выделенная часть называется органом.

Затем организмы отличаются друг от друга следующим образом:

Если движение органов — это только раздражительность, которая просто реагирует на внешние раздражители, то организм — это растение. Результатом движения является рост.

Если, кроме того, индивидуальная воля разделилась сама в себе таким образом, что часть ее движения разделилась на движущееся и движимое, на управляемое и управляющее, или, другими словами, на раздражительность и чувствительность, которые, взятые вместе, снова

образуют всю часть движения, то, как объект, она является существом. Поэтому чувствительность (следовательно, и дух) есть не что иное, как часть движения, необходимого для воли, и такое же хорошее проявление воли, как раздражительность или остальное движение. В мире существует только один принцип: индивидуальная воля к жизни, и кроме него у него нет другого.

Чем больше часть всего движения, которая делится, т.е. чем больше интеллект, тем выше уровень, на котором стоит животное, и тем больше значение проводника для индивида; и тем менее благоприятно отношение чувствительности к остальной части неразделенного движения,| чем больше интеллект, тем больше значение проводника для индивида. тем большее значение имеет оставшееся целостное движение, которое предстает здесь как инстинкт, от которого искусственный инстинкт является ответвлением.

Если, наконец, через дальнейшее разделение оставшегося целого движения, в индивидуальной воле возникло мышление в понятиях, то он — человек.

Возникающее движение проявляется у животного, как и у человека, в виде роста и произвольного движения.

Я представляю проводника, с одной стороны, и сочлененное, а также неразделенное движение — с другой, под образом видящего всадника и слепой лошади, которые растут вместе. Лошадь — ничто без всадника, а всадник — ничто без лошади. Следует отметить, однако, что всадник не имеет ни малейшего прямого влияния на волю и может управлять лошадью по своему усмотрению. Всадник только предлагает направления, лошадь сама определяет направление своего движения. С другой стороны, наибольшее значение имеет косвенное влияние духа на волю.

3.

Дух находится в двойном отношении к воле животного и в тройном — к воле человека.

Общие отношения следующие. Сначала дух направляет, то есть указывает различные направления и принимает то, которое выбрано волей. Затем он передает это чувство воле, которую он может усилить до величайшей боли и величайшей похоти.

Третье отношение, присущее только человеку, заключается в том, что контролер через самосознание дает воле возможность заглянуть в свою внутреннюю сущность.

Последние два отношения могут придать его влиянию, хотя и косвенному, огромную силу и полностью изменить его первоначальное отношение к воле. Раб, который должен только подчиняться, становится сначала предупредителем, затем советчиком, наконец, другом, в руки которого воля доверяет свою судьбу.

4.

Соответственно, к сущности воли относится только движение, а не воображение, чувство и самосознание, которые являются

конкретного раскольнического движения. — Сознание проявляется в человеке

— как чувство,

— как самосознание.

Идея сама по себе является бессознательной работой духа и становится сознательной для него только через связь с чувством или самосознанием.

Воля к жизни, таким образом, должна быть определена: как изначально слепое, насильственное стремление или побуждение, которое становится познающим, чувствующим и самосознающим через расщепление своего движения.

В той мере, в какой индивидуальная воля к жизни находится под законом одного из упомянутых типов движения, она раскрывает свою сущность в целом, которую я, как таковую, называю ее идеей в целом. Таким образом, мы имеем

— химическая идея,

— идея растения,

— идея животного,

— идея человека.

Но если мы говорим о конкретной сущности индивидуальной воли к жизни, о ее особом характере, о сумме ее качеств, я называю ее идеей par excellence, и, таким образом, у нас столько же идей, сколько индивидов в мире. Имманентная философия помещает центр тяжести идеи там, где его помещает природа: а именно, в реальном индивиде, а не в виде, который есть не что иное, как понятие, как стул и окно, или в немыслимом выдуманном трансцендентном единстве в мире, над или за миром и сосуществующем с ним.

5.

Теперь мы должны подойти к идеям в целом и к конкретным идеям в обратном порядке, поскольку идею человека мы постигаем самым непосредственным образом. Это было бы «объяснением формы вещи из ее тени», если бы мы хотели понять органические идеи через химические.

Приведенное выше разделение идей по характеру их движения мы осуществили с помощью факта беспокойного движения, обнаруженного в самосознании. Если теперь и внутренняя | Если внутренний опыт, с намерением непосредственно постичь сущность вещей в себе, заслуживает предпочтения перед внешним опытом, то, с другой стороны, он отступает перед последним, с намерением распознать факторы движения. В себе я всегда нахожу только индивидуальную волю жить в определенном движении, определенном состоянии, которое я осознаю. Я лишь получаю результат многих действий, ибо внутренне я не проявляю себя познающим образом. Я не узнаю свои кости, мышцы, нервы, сосуды и кишечник, не осознаю их отдельных функций: я всегда чувствую только одно состояние своей воли.

Поэтому для совершенного познания природы необходимо использовать воображение, и мы должны черпать из обоих источников опыта; но мы не должны забывать, что мы никогда не достигаем сути вещей путем выхода, и поэтому, если бы нам пришлось выбирать между двумя источниками опыта, то предпочтение, безусловно, заслуживает внутренний. Я проиллюстрирую это картинкой.

Существует три способа взглянуть на локомотив. Первый способ — это внимательное изучение всех частей и их взаимосвязи. Один изучает топку, котел, клапаны, трубы, цилиндры, поршни, шатуны, кривошипы, колеса и т. д. Другой способ намного проще. Другой способ намного проще. Стоит только спросить: какова общая производительность всех этих странных частей? И ответ полностью удовлетворяет: простое движение усложняющегося, раздувающегося чудовища вперед или назад по прямым рельсам. Тот, кто довольствуется только узнаваемым соединением частей и упускает из виду движение целого, удивляясь чудесному механизму, уступает тому, кто рассматривает только движение. Но обоих превзойдет тот, кто сначала реализует движение, а затем композицию машины.

Таким образом, с очень общей точки зрения, мы сейчас хотим дополнить идеей то, что мы обнаружили на основе внутреннего опыта.

Человеческое тело — это объект, т.е. это идея человека, прошедшая через формы познания.

Независимо от субъекта, человек — это чистая идея, индивидуальная воля.

Поэтому то, что мы, имея в виду только движение, называем проводником, на выходе является функцией нервной массы (т.е. головного и спинного мозга, нервов и узловых нервов), а то, что сочленяется (раздражимость), является функцией мышц. Все органы образуются из крови и выделяются из нее. В крови, следовательно, не лежит вся воля, и ее движение есть лишь остаточное движение целого.

Каждый орган, таким образом, является объективацией определенного стремления воли, которое, как кровь, он не может осуществлять, а может только приводить в действие. Таким образом, мозг является объективацией стремления воли распознавать, чувствовать и мыслить внешний мир; таким образом, органы пищеварения и деторождения являются объективацией ее стремления поддерживать свое существование, и так далее.

Но даже если кровь, рассматриваемая сама по себе, не является объективацией всей воли, она все равно остается главным в организме, хозяином, князем: это настоящая воля к жизни, пусть даже ослабленная и ограниченная.

С другой стороны, весь организм является объективацией всей воли: он есть развитие всей воли. С этой точки зрения, весь организм — это объективированная сфера силы воли, ставшей идеей, и каждое действие организма, будь то пищеварение, дыхание, речь, хватание, ходьба, — это целое движение. Так, схватывание предмета — это сначала соединение нерва и мышцы в целое частичное движение, но сам акт — это соединение этого частичного движения с оставшимся целым движением крови в целое движение воли. Единое движение химической силы — это простое действие, движение организма — сложное, результирующее действие. В принципе, оба варианта одинаковы, так же как одинаково, поднимают ли груз десять человек вместе или один сильный человек в одиночку.

Как мы могли бы разделить движение человеческой воли только на чувствительность и раздражительность, с одной стороны, и остальные движения — с другой, так и факторы

движения в организме представлены только как нервы и мышцы, с одной стороны, и кровь — с другой. Все остальное вторично. И из этих трех факторов кровь — это главное и первоначальное, что выделило из себя нервы и мышцы. Он выглядит так безраздельная воля к жизни, объективация нашей внутренней сущности, демон, который играет в человеке ту же роль, что и инстинкт в животном.

6.

Следует, однако, отметить, что хотя нервная масса, как и любая другая часть тела, является объективацией воли, тем не менее, она занимает совершенно исключительное положение в организме. Мы уже видели выше, что он находится в очень важных отношениях с демоном и, хотя и находится в полной зависимости от него, представляется чуждым ему. В любом случае, мышцы находятся значительно ближе к крови, то есть в них содержится большая часть разделенного движения, что уже видно по их цвету и химическому составу. Кроме того, ни один орган не может функционировать без нервной стимуляции, а мозг работает только с помощью крови. По этим причинам целесообразно даже сейчас — позже мы найдем гораздо более важные причины — подчеркнуть хотя бы эту часть нервной массы (овеществленный дух) и поместить идею человека в неразрывную связь воли и духа; но всегда иметь в виду, что все, что относится к телу, есть не что иное, как овеществление воли, единственного принципа в мире, который я не могу достаточно привить.

7.

Поэтому идея человека — это неразрывное единство воли и духа, или неразрывное соединение определенной воли с определенным духом.

Я уже разбирал дух в аналитике: он состоит из познавательных способностей, объединенных в неразрывное единство.

В каждом человеке он особенный, потому что его части могут быть недостаточно, мало или сильно развиты. Если мы пройдемся по фасилитациям, то сначала отдельные органы чувств могут быть погашены или ослаблены. Интеллект всегда выполняет свою функцию — переход от следствия к причине — и делает это у всех людей с одинаковой скоростью, которая настолько несравненно велика, что любое большее или меньшее значение должно полностью ускользать от восприятия. Кроме того, его формы, пространство и материя, одинаково объективируются во всех людях.

Ведь любые недостатки, такие как размытые контуры и неправильное определение цветов, обусловлены дефектным состоянием соответствующих органов чувств (близорукость, ограниченная способность сетчатки качественно разделять свою деятельность).

Поэтому то, что отличает дурака от гения, следует искать в высшей способности к познанию. Он не может лежать только в разуме, поскольку его функция, синтез, как и функция понимания, не может быть атрофирована ни у одного человека, но объединяется в разуме с его вспомогательными способностями: памятью, суждением и воображением. Ибо что толку в синтезе, то есть в способности соединять неопределенное, если, дойдя до третьей мысли, я уже забыл первую, или если я хочу запомнить фигуру и, дойдя до шеи, упускаю голову, или если я не в состоянии быстро сопоставить похожие вещи с похожими вещами, похожие вещи с похожими вещами? Именно поэтому высокоразвитые способности разума являются обязательным условием для гения, будь то мыслитель или художник.

С одной стороны, есть люди, которые не могут связно произнести и трех слов, потому что не могут связно мыслить, а с другой стороны, есть те, кто, прочитав однажды великое произведение, никогда не забывает ход его мысли. Есть люди, которые часами смотрят на какой-либо предмет и не могут четко запомнить его форму, а есть другие, которые однажды, медленно и четко, скользят взглядом по обширному пространству и с тех пор навсегда запечатлевают его в своем сознании. У одних слабая, у других сильная память, у одних слабое, у других одаренное воображение. Но следует помнить, что дух не всегда может проявляться в чистом виде, потому что его активность зависит от воли, и было бы неверно заключать из заторможенной речи тревожного, робкого человека, что он бездуховен.

Следует также отметить, что гениальность действительно является феноменом мозга, но она не зависит только от количественно и качественно хорошего мозга. Как большая куча углей не может расплавить металл, если создать условия для медленного горения, в то время как эффективный мехи быстро приводят к цели, так и мозг может проявить только высокую

гениальность.

Если мы обратимся к воле человека, то сначала должны определить его индивидуальность в целом. Это замкнутое бытие-для-себя или эгоизм (себялюбие, Я-сущность). Там, где заканчивается эго, начинается не-эго, и действуют пропозиции:

Omnis natura vult esse conservatrix sui. — Прими мир, чтобы он был спасен. —

Человеческая воля, как и все остальное в мире, в основном стремится к существованию par excellence. Но затем оно также хочет, чтобы оно было определенным образом, то есть имело характер. Наиболее общей формой характера, которая является, так сказать, внутренней стороной эгоизма (кожи воли), является темперамент. Как известно, различают четыре темперамента:

— меланхолик,

— сангвиник,

— холерик