Оглавление

Глава 1

Вениамин был глубоко несчастным мужчиной. Или же он легко поддавался влиянию погоды. А поскольку в его родном городе, в котором он родился и жил до сего дня, были дожди едва ли не ежедневно, он чувствовал себя несчастным так же часто.

Однажды он пошел к психологу и убедился, что все они шарлатаны. Тот авторитетно и раздражающе высокомерно записывал что-то в пухлый блокнотик, поправляя очки с толстыми стеклами, что съезжали по его носу картошкой. На белой рубашке, немного выше сердце, было пятно от кетчупа, которое психолог пытался затереть, но лишь размазал.

У него были грустно опущенные глаза.

Практически весь час сеанса Вениамин злился на психолога, но в конце, когда вручал деньги ему внезапно стало до омерзения жаль этого мужчину. Как когда смотришь на бродячую собаку с перебитой лапой.

От того с кабинета он выходил с неприятным послевкусием. Задаваясь вопросом, как этот врач может помочь кому-то, когда сам окружен аурой безграничной печали.

Дома его ждала Магдалина. Он не сказал ей, что пойдет к психологу. Почему-то ему казалось, что это её расстроит. Как будто, то что он чувствует себя несчастным — это упрек в её сторону.

Но его жена была, наверное, слишком умна и проницательна. Как по его мнению — это было печально для женщины. Глупышкам проще быть счастливыми. Взять хотя бы для примеру Вику — младшую сестру Магдалины.

Та была хорошенькой и абсолютно полностью глупой. И Вениамин был уверен, что не помнит ни дня, когда та была одинока. Девушку всегда окружали мужчины готовые преподнести ей едва ли не весь мир на блюде. А она принимала это как должное.

Вика никогда бы не заметила тревожность на дне глаз мужа, слишком увлеченная собой. Она так уверенна в себе, что никогда бы не допустила мысли, что мужчина рядом с ней может быть несчастным.

Когда он вернулся домой, в квартире был полумрак, Магдалина не любила яркий свет. Девушка сидела на кухне. Окно в их единственной комнате было полностью распахнуто, как и все двери. Из-за ветра полупрозрачные шторы взлетали и колыхались.

В квартире было прохладно, но казалось Магдалина этого не чувствовала. Она подтянула к себе ноги, сидя на неудобном кухонном стуле. Она была лишь в большой белой рубашке, та висела на ней едва ли не мешком и доходила до середины бедра.

На столе стояла полная прозрачная пепельница, а девушка читала книгу, щурясь из-за полумрака. Она подняла на него глаза, вглядывалась в его лицо, казалось, лишь пару мгновений, а уже собственные черты исказились грустным осознанием. Она не сказала ему ничего, но в темноте и тишине квартиры звучало едва ли не церковным колоколом, что Магдалина все знает и понимает.

Она принимала с ужасной жертвенность, что, как бы не старалась, не может сделать ничего, чтобы её муж был доволен жизнью.

— Я слишком романтичный, — любил шутить Вениамин, когда собирался с друзьями со студенческих времен.

И в этом была лишь доля шутки. Он был убежден, что смысл жизни в любви и без неё все бы что ты не делал не стоит ничего.

— Ты должен был родится девушкой! — шутил его хороший друг — Олег.

Они часто сидели старой компанией в небольшом баре с кисловатым пивом. Напоминали сами себе мужичков среднего возраста. Собирались в пятницу вечером после работы, перед этим отпросившись у жен, и вспоминали былые времена. В эту пятницу они решили не нарушать традиции.

Их было пятеро, но, естественно, как и во всех компаниях кто-то общался лучше, кто-то хуже, разбившись внутри компании на группки по меньше. Так сделали Вениамин и Олег. Когда им было по восемнадцать они жили в общежитии в одной комнате, учились на одной специальности и на одном курсе. И, конечно же, вместе выпивали. А когда ты молод и тебе только недавно на законодательном уровне разрешили пить, твоим лучшим другой становится кто-то такой же жадный до жизни.

Их дружба укрепилась литрами выпитого алкоголя и от того, даже спустя столько лет, они продолжали гордо величать друг друга лучшими друзьями. Хотя, на самом деле, были совершенно разными. И жизни у них были такими же разными.

Вениамин посмотрел на большие часы, что весели на стене в офисе. Рабочий день заканчивался с минуты на минуту. Его коллеги и подчиненные сохраняли сделанные документы. Несколько сотрудников продолжали усердно корпеть перед таблицами и схемами, проводя вычисления и заполнять поля, пытаясь выслужится и показать свое трудолюбие. От чего мужчине, на самом деле, было как-то иронично смешно. Как будто те думали, что его действительно волнует, что они там делают, заполняют и вообще, как работают.

Подчиненные упорно делали вид, что они хорошие сотрудники и что им не плевать на результаты. Начальники, особенно такие небольшие, как Вениамин, делали вид, что ценят их труд. Хотя тех и других единственное, что на самом деле волновало — это сколько им заплатят за проделанную работу.

Начальника всего этого муравейника тем более волновало лишь количество денег.

Отличалось лишь количество требуемого. Недавно прибывшие довольствовались тридцатью тысячами рублей в месяц, небольшие начальники. Хозяины этажей, группок, ярусов требовали больше.

И чем большего ты достигал, тем больше становилась твоя прожорливость. Больше никогда не согласишься работать за те деньги, за которые работал в начале. Нужно все больше и больше барахла. Уже не можешь представить, как возможно жить без дизайнерских туфель и часов с белого золота.

И пусть Вениамин находил это смешным сам не был избавлен от этого порока.

Глупо гордился, что он маленький начальник. Руководит восьмеркой человек. Главным в своем ярусе по перекладыванию бумажек. Купил себе небольшую подержанную серебряную машину и заглядывался на машину начальника побольше.

Часы показали шесть вечера. Как по сигналу застучали клавиши. Сотрудники сохранили последние документы. Зашуршала бумага, сложили её стопочками и положили в стол. Чтобы завтра утром достать и заполнить очередную кипу бумаг. Они ведь работают в торговой компании, а значит нужен подсчет. Нужно внимательно посчитать каждую копеечку, каждую циферку.

— До свидание, Вениамин Константинович, — попрощались с ним сотрудники.

— До встречи, хороших выходных, — распрощался он, тоже уходя.

Перед ним шла две девушки с его группки. Они весело трещали, обсуждая, как пойдут этим вечером в клуб. Ещё раз разулыбались ему на прощание и умчались, стуча шпильками. На улице уже зашло солнце, светились фонари и в очередной раз лил дождь. От того девушки побежали в сторону метро, прикрыв голову сумочками.

Мужчина же постоял минуту у стеклянной двери выхода из здания. Рядом стояло ещё несколько людей, которых он никогда не видел. Что не удивительно. Он, казалось, знал только начальников и тех, кто работал на его этаже. А в этом здание было ещё слишком много этажей, из-за чего иногда Вениамин не мог избавиться от сравнения с муравейником.

Он глубоко вдохнул, но запах озона уже давно не радовал. Девушка рядом с ним закурила, говоря по телефону, раздраженно объясняя таксисту куда и как скоро нужно подъехать. Вениамин скривился, отворачиваясь от девушки и шагнул под дождь.

Он ненавидел запах сигарет. Даже когда был студентом, когда, казалось курили едва ли не все его знакомые, он не взял в рот ни одной сигареты. Всеми силами пытался заставить Магдалину бросить, но та с упорством не поддавалась. И единственное чего у него вышло добиться — это, что она каждый раз, когда курила в квартире, открывала абсолютно все окна. От того, бывало, что он возвращался домой, а в квартире было так же холодно, как и на улице. Даже если это были зимние вечера, потому что Магдалина открывала все окна.

Он захлопнул за собой дверцу машины. Включил дворники и обогрев. На его сером пальто были мокрые, темные пятна. Такая верхняя одежда была совершенно не подходящей для его города, но в ней он выглядел более представительным. Он всегда стеснялся своих мягких черт лица и всеми силами пытался придать своему образу строгости и авторитетности.

Упрямо держал спину ровной, плотно сжимал губы, зачесывал волосы назад, пытался отрастить щетину.

Щетина нормально не отрастала, к обеду волосы растрепывались и мягкие темные волосы спадали на лицо. Лицо никогда не казалось строгим из-за по-женски пухлой нижней губы.

Он повернул ключ и мотор зарычал, забурчал, а после машина двинулась с места. Фары освещали темно-серый мокрый асфальт, а полосы дождя были отчетливо-резкими росчерками. Дворники постоянно протирали лобовое стекло.

Дороги были заполнены машинами, все куда-то спешили. Вениамин по привычке поворачивал руль на поворотах. Они всегда сидели в одном и том же баре и ехал он туда уже на каком-то автопилоте, совершенно не о чем не думая.

Вывеска тускло светилась, несколько лампочек потухло. И возле неё, на небольшом крыльце, конечно же, стояло несколько человек. Они кутались в куртки и торопливо курили, дрожа от холода. На стоянке было так много машин, что ему пришлось дважды объехать стоянку, чтобы найти одно маленькое и неудобное местечко. И оно было самым отдаленным от входа, от чего, он с огорчением понял, что ему придется пройтись под дождем. А тот, как на зло, лишь усилился.

Вениамин выключил фары, вытащил ключ и откинулся на спинку сидения. Та старо заскрипела. И в машине, казалось, мгновенно стало холодно. Как будто пронзительный ветер пробирался в салон, проникая сквозь самые маленькие щели.

Он вышел с машины, захлопнул дверь и, казалось, промок насквозь мгновенно. Зубы тут же застучали и он неуклюже съежился. Он шлепал по лужам, а намокшие кудри падали на лицо.

Дверь в бар была тяжелой, металлической, что даже ему пришлось приложить немало сил, чтобы её открыть. Но в награду, как только он её открыл, ему в лицо пахнуло жаром. В заведении даже пахло теплом, расслабляя.

Этот бар был полуподвальным помещением, от чего окон не было, а на вентиляции сэкономили. Хозяин бара был максимально прагматичным. Он разместил небольшие столики так близко друг другу, что места практически не было. Чтобы пройти приходилось поворачиваться боком. Посетители набивались, как рыба в консервную банку.

— Веня! — окликнули его и мужчина тут же заозирался.

За одним из множества столиков сидела вся его компания. Олег приподнялся, улыбаясь совершенно по-мальчишески, махая ему рукой.

Вениамин пошел к столику, что подпирал стену. Все его друзья уже сидели за ним, а на столе стояли пузатые кружки. Пытаясь пройти к столику, он несколько раз пихнул сидящих посетителей вдоль узкого прохода. Улыбнулся виновато, торопясь к друзьям.

Он плюхнулся на скрипучий табурет, задевая локтем Олега. Тот привычно развалился на своем стуле, едва ли не как на троне, занимая собой все пространство.

Раньше Олег таким не был. Мысленно подметил Вениамин.

Он был, как и Вениамин, выходец с обычной семьи. Никаких машин подаренных на совершеннолетие, не каких выходных за границей. Обычный парень, заглядывающийся на симпатичных девушек и покупающий лапшу на ужин.

В восемнадцать Олег был высоким, худым и с волосами скучно-темного оттенка. Непримечательный и совершенно обычный парень. Сейчас, в тридцать шесть, он обзавелся круглым животом и лысиной.

На его крупном запястье блестели напыщенные золотые часы. По сравнению с ними тонкое золотое обручальное кольцо казалось дешевым и скучным.

Он был одним из тех, кто вырвался с бедности и теперь гордо бросает свой достаток в лицо другим. Уверенный, что единственная ценность — это деньги. Впрочем, Олег этого не отрицал. Он авторитетно и уверенно как-то заявил, что у каждого есть цена. Все можно купить.

На столе лежал его кожаный толстый кошелек.

— Нас такая официанточка обслуживает, ух, — пихнув Вениамина, весело сказал друг.

И это объясняло от чего тот выложил кошелек на стол. Это было его практически беспроигрышный способ обольщения. У Олега были странные взаимоотношения с противоположенным полом. Его привлекали исключительно меркантильные девушки, для которых имело значение лишь толщина его кошелька. Других он этим способом не пытался очаровать, от того был уверен, что абсолютно каждая представительница прекрасного пола будет в восторге стоит её лишь поманить стопкой банкнот.

— А как же Алиса? Или как там её? Алена? — спросил ещё один их друг, отвлекшись от беседы в которой участвовал до этого.

Все они были семьянинами и самым большим приключением в их жизнях был запланированный отпуск. Если повезет в Египет, вместе с надоевшей женой и вечно недовольными и чего-то хотящими детьми. От того они все слушали рассказы Олега увлеченно, как будто читали приключенческий роман.

Алена или Алиса была его секретаршей. И Олег так гордился своими романами, что рассказывал абсолютно о каждом. Они продолжали ними наслаждаться, хотя давно запутались в именах и действующих лицах.

Обычно их встречи начинались с рассказов Олега. После они выпивали по бокалу пиву и начинали жаловаться на жен, детей, скучную работу и недостаток денег. На бокале от третьего до пятого они начинали вспоминать студенческие годы. Они чередовали эти воспоминания с грустными вздохами и взрывами хохота, когда всплывала с пучин памяти какая-то смешная история.

Лишь у Вениамина в их компании не было детей. И он сжимал зубы, чтобы не признаться, что его ужасает лишь одна мысль о том, чтобы завести детей. Жить с нелюбимой супругой, но к которой чувствуешь глубочайшую привязанность, это одно. А жить с ней и воспитывать ребенка — это совершенно полностью и абсолютно другое.

— А мой спиногрыз ноет, что новый телефон хочет, — говорил один.

— Начальник дрючит. Представляете, подходит на той недели за тридцать минут до конца рабочего дня!

— Шубу мне купи! Ты мне не помогаешь, гвозди не забиваешь, тьху, а не жена. Достала.

— Ага-ага, каждый раз возмущается, что я выпил. Я работаю! И не имею право выпить? Женщины. А сама, что делает? Ноет, что все хозяйство на ней, а что она там делает? Кнопочки нажимает!

Вениамин подпер подбородок кулаком, глядя на пену пива. Что с ними стало? Собираются в баре и жалуются на том, какие они все несчастные и какая жизнь у них плохая. Эти встречи были как пощечина. Как вылитое на голову ведро разочарования.

Он не понимал, как они не замечают того, как с каждым годом все их разговоры сводятся все к более и более приземлённым вещам. Мечтания студенческих годов остались позади и, казалось они их стыдливо вычеркнули ибо «взрослые и важные люди». Намного важнее обсудить политику, которая их не касается, падание доллара, задницу официантки и то что вот стиральная машина сломалась.

Как не кстати вспомнилось, что в студенческие года по соседству была женская общага. Девчонки строили им глазки и громко хохоча без страха оставались вечерами в их комнатах. Они распивали дешевый алкоголь с пластиковых стаканчиков, закусывая чипсами, и играли в игры. Они тогда даже игру в шахматы могли перевести на пошлые шутки и на зажимание по углам.

Один из них, тот, что сейчас жаловался на начальника и вытирал платочком лысину от пота, набил над кромкой белья «навсегда 17». Тогда у него были кубики пресса и ямки на щеках, чем он и очаровал одну из красавиц соседней общаги.

Они поженились на третьем курсе. Развелись спустя шесть лет, обзаведясь двумя дочерями. Он обзавелся круглым животом, усталым взглядом и желанием лишь посмотреть телевизор после работы. Она десятком лишних кило, недовольством от жизни и, казалось, ненавистью ко всему живому.

А после он обзавелся алиментами и расписанием по которому встречался со своими дочерями. И каждый раз после этих встреч он недовольно бурчал, что мать их разбаловала и те стали настоящими маленькими стервами.

Все ещё где-то на его круглом животе, под рубашкой с мокрыми пятнами из-за пота, есть размытое от времени «навсегда 17».

И эта надпись для Вениамина служила полным печали напоминанием о том как неумолимо время. Даже лысые головы и полные усталости глаза не были в этом так показательны, как эта надпись.

Когда ты молод, кажется, что юность будет длиться вечно. А в итоге они превратились в скучных взрослых.

— Что-то ещё желаете, джентльмены?

Вениамин закашлялся, подавившись пивом и поднял слезящиеся глаза на неожиданно подошедшую официантку. Она стояла с маленьким блокнотиком и в отвратительном белом передничке.

Олег тут же приосанился, слегка задирая голову. Он, определенно, занял ещё больше места. Хотя казалось, что это просто не возможно за маленьким кругленьким столиком. Вениамин проглотил неприятный комок, что встал в горле при взгляде на его друга. От чего-то это было до омерзения напыщенно, до презрения лицемерно.

Девушка его до смешного открыто игнорировала. Казалось, не бросила на него не взгляда. От чего ужимки Олега становились ещё более смешными.

— Я не специально Вас испугала, — открыто улыбнулась она Вениамину.

Как будто он был её старым другом.

«Страшная женщина», — подумал Вениамин наблюдая за тем, как она записывает заказ.

Как поправляет упавшую прядь темно-каштановы волос за ухо. Каждый взгляд, каждое движение было полно легкости, за которой хотелось наблюдать не отрывая взгляда.

На прощание она вновь улыбнулась Вениамину и он почувствовал, как дыхание сбилось. Как он захлебнулся вдохом.

— Вот увидите, я получу сегодня её номерок! — гордо заявил Олег.

Она была похожа на Соню.

Глядя на то, как девушка перегнувшись через стойку и что-то говорит бармену, подумал Вениамин.

У Сони была светлая кожа и светлые волосы, она была одной из немногих натуральных блондинок. Но он помнит только по найденной где-то на чердаке фотографии. До этого она была лишь образом.

Он слышал в громком женском смехе напоминание на её смех, видел в блестящих веселостью глазах её глаза. Но больше всего ему запомнилось, как Соня ходила. Она слегка покачивала бедрами и бросала хитрые взгляда, как будто пыталась подловить кто все же очарован ней.

Она была старше за него на четыре года и жила в небольшой деревеньке, куда Вениамин приезжал на лето к бабушке.

Соню ненавидели девушке. Они искренне не понимали, как она со своей посредственной внешностью умудряется очаровывать мужчин. Девушки не видели того, что видели в мужчине. Тот какой-то непонятный свет, который, казалось, девушка излучала.

Она была идеальной кандидаткой для первой влюбленности.

И в этой официантке Вениамин видел призрак его старой и чистой любви.

Пусть волосы были темными, кожа сверкала бронзовым отливом загара, а глаза были по-колдовски черными. При взгляде на неё так же замирает сердце и ты не можешь оторвать взгляда от того, как она легко взмахивает рукой или небрежно откидывает тяжелые, густые волосы за спину.

Она отошла от бара, поставив на поднос несколько пиал с орешками. Что-то весело крикнула бармену и танцующе, Вениамин даже не замечал, что играет музыка, пошла обратно к их столику. Она ловко обходила других посетителей и казалось вот-вот закружится в танце.

Ему казалось, что он как в живую может представить её кружащей под солнцем где-то на пляже. Босые ноги оставляют следы на горячем песке. На шее ожерелье с ракушек, а черные глаза горят каким-то диким и завораживающим огнем. Вся девушка была полна какого-то необузданным огня.

— Ваши орешки, мальчики, — поставив пиалы, сказала она.

— Спасибо, дорогая, — нагло ухмыльнулся Олег, без стеснения разглядывая пышные бедра и вырез блузки.

— Спасибо, — хрипловато сказал Вениамин, бросив взгляд на бейджик, — Варвара.

— Всегда пожалуйста, дорогой, — радостно, до неловкости как-то искренне, сказала девушка, неотрывно глядя в глаза Вениамина, — если что-то понадобится — обращайся.

— Похоже ей Веня понравился, а не ты, — взорвался хохотом их столик, как только девушка ушла.

Вениамин отмахнулся, вежливо-натянуто улыбаясь. Не зная куда деть руки он потянулся к орешкам и закинул несколько в рот. Тем более это был весомый повод, чтобы не отвечать на эту глупейшую шутку.

Все в их компании знали, что он ненавидит, когда о любви и симпатиях говорят в насмешливом тоне. Возможно, от того, даже в студенческие времена он никогда не был душой компанией. Невозможно быть любимчиком каждого, если не разделяешь любови к шуткам на такую животрепещущую тему, как женщины.

— А смысл? — продолжали хохотать они, — Наш Веня хороший мальчик! Он не изменяет!

В наши прекрасные времена, почему-то смешно из-за чужой нравственности.

— Эй, Веня, можешь замолвишь перед ней за меня словечко? — расхохотался его друг.

Того жёнушка бросила спустя четыре месяца супружеской жизни. То ли не выдержав жизни с кассиром маленького супермаркета, который любил приложится к бутылке пивка, то ли не выдержала его смех перебивающийся с хрюканьем.

— Чтобы я не говорил, как только ты засмеешься, она в ужасе убежит, — улыбаясь сказал мужчина, крепко вцепившись одной рукой в бокал пива, а второй в сидение стула.

Губы сводило, как и щеки, от фальшивой натянутой улыбки.

— Вот же чертяга, — рассмеявшись пуще прежнего, сказал Олег, насмешливо ударив кулаком по плечу Вениамина, — Тебя уделали!

— Я отойду, — подсмеиваясь, сказал Вениамина, допив пиво одним большим глотком. Компания заугукала, несколько махнули на него рукой, казалось, полностью забыв предыдущую тему разговора.

Вениамин тяжело выдохнул, когда зашел в туалет. С лица слетела улыбка и он тяжело поправил волосы, убивая их с лица, пропуская пряди сквозь пальцы. Где-то глубоко в груди все ещё колотились отзвуки злости.

Рука слегка болела и он посмотрел на ладонь, нахмурившись. Он так крепко вцепился тогда в сидения деревянного стула, что ладонь прочерчивала красная полоса.

Он подставил её под холодный поток воды, после того как открутил вентиль. Пальцы слегка подрагивали, а вода была мутной, стекала в желтоватый разъем водостока.

Мышцы лица сводило. Он ненавидит это. Каждый раз, когда ярость кипела в нем, он натягивал на лицо беззаботное выражение лица и легкую улыбку, надеясь, что та затрагивает глаза и они не отливают холодом.

Его мать никогда не кричала, казалось, она никогда не злилась. А отца у него просто не было. Знал он лишь то, что тот выпивал и был не прочь поколотить мать. Но он этого не помнит. Помнит старшая сестра и хмурится каждый раз, когда кто-то упоминает их отца, даже мимолетно.

И она совершенно не замечает, что самой присуще то за что она его так яростно ненавидит.

Когда Вениамин был маленьким то она взрывалась, вспыхивала, подобно пороху. Давала подзатыльники, не желая сил.

Он не виделся с ней уже больше десяти лет. И о жизни её практически ничего не знает, только ненавязчиво оброненные матерью фразы. У сестры было две дочери и младший сын. И всем им Вениамин искренне сочувствовал, вспоминая, как ненавидел сестру, когда она в очередной раз давала обидный подзатыльник или пощёчину.

И он с поразительным упорством пытался искоренить в себе все намеки на вспыльчивость сестры.

И теперь к нему намертво пришилась привычка, списанная у матери, улыбаться каждый раз, когда захлестывает ярость. Впрочем, это не единственная его схожесть с матерью.

Он всегда был её любимчиком из-за похожего спокойного нрава. Раньше они часто сидели на кухне за чашкой чая, ведя долгие беседы не о чем. Его мать ошиблась лишь однажды — выбрав его отца. После этого она ни разу не была в отношениях, так же как и он, не видя смысла быть с кем-то кого ты не любишь до дрожи, до готовности отдать свою жизнь.

Сестра говорила, что они оба начитались бульварных романов, а на её безымянном пальце блестело обручальное кольцо.

Его старушка мать стала причиной его глубочайшего уважения к женщина. Она прожила жизнь, посвятив её детям, оставшись верной мысли о безграничной и преданной любви. Даже, когда лежала на смертном ложе, старость приковала её к кровати, она говорила, что там, на небесах, или же в следующей жизни она встретит мужчину предназначенного ей судьбой.

Вениамин умылся, вода была такой холодной, что кожа рук покраснела, а пальцы слегка сводило.

Будь его мать жива, она бы разочаровалась в нем.

И он рад, что его бабушка не дожила до этого времени. Она была женщиной практичной, советской закалки. В молодости красива, но при этом никогда не бывшая глупышкой.

К выбору мужа она отнеслась со всей серьезностью. Выбирала едва ли не как лошадей. По породе, по родословной, по болезням в роду, по прикусу, зубам и ещё множеству факторов.

Вениамин помнит, когда приезжал к ней в детстве. Она ему напоминала ведьм из сказок. Старая, сварливая, с громким голосом и прищуром глаз. Даже когда она смеялась у него что-то внутри содрогалось.

Она рассказывала как по молодости за ней бегали красавцы на селе. Рассказывала с какой-то гордостью, как они приносили целые охапки цветов. А замуж она вышла за того, кто принес ей баклажку молока и хорошего бычка.

А вот те парни, те с цветами, её смешили. Она рассказывала с такой веселостью, как будто это была лучшая шутка, как они печально глядели ей в спину.

Не смешил её только один паренек. Того тоже звали Вениамином, но его бабушка уверенно утверждала, что это совпадение. Она вообще не принимала участия в выборе имени.

Вениамин был соседским мальчишкой, жил в покосившейся избушке. За душой ни гроша не имел и вообще был детдомовский.

Он бы о нем и не узнал никогда, если бы однажды не пришел к бабушке, а та подвыпившая. Стояла перед ней рюмка и открытая банка с солеными огурцами. Старуха как-то осунулась, потеряла ту спесь и уверенность, что присуща русским женщинам на селе.

«Как сейчас помню, — крутя в пальцах маринованный огурчик, говорила бабушка, — волосы как пшено и весь нос в веснушках. Глаза яркие-яркие и когда он улыбался они как будто сверкали золотом».

Вениамину тогда было четырнадцать, но глядя на старую женщину он чувствовал, как в груди что-то сжимается. Почему-то для него было до ужаса очевидным, что образ того парня его бабушка, сильная, старая женщина, пронесла в сердце через всю свою жизнь.

«У него ничего не было. Совсем ничего. А я перед ним ходила то так, то эдак. Нос задирала, косы цветами украшала. Не заговаривала. Гордая же была. А он и не подходил».

Вениамин вышел с туалета и отошел слегка в сторону, пропуская других посетителей. За пять минут, что его не было в зале, казалось людей стало раза в два больше.

А он стоял и не спешил пробиваться обратно к своему столику. Эти встречи вызывали печально-болезненные воспоминания. Но и не встречаться он тоже не мог.

Ему казалось, что если он позабудет о старых друзьях то со временем растворятся в памяти то, что происходило десять-пятнадцать лет назад. И он забудет то кем хотел быть. Как будто подхватит от других людей, как какую-то проказу, болезнь под названием «скучный взрослый, скучная жизнь».

Варвара бегала между столиками и была до невероятного прекрасной в освещении бара. Желтоватые блики сверкали в её темных волосах. Она походила на девушку с картин, такая же далекая и очаровательная.

В горле встал ком.

Глава 2

Даже ночью город не спал. Сумрак, как стекло, разбивали фонари, возвышающиеся вместо деревьев вдоль дороги. Фары куда-то спешащих машин слепили, мелькали, напоминая светлячков.

Его телефон разрядился где-то два часа назад и отключился.

Но он все равно не спешил домой. Медленно шел по улочкам, тротуару, сейчас переходил мост. Вениамин остановился, ловя лицом прохладный ветер ночи. Вода реки казалась черной, как какая-то безграничная бездна.

Сейчас было не меньше третьего часа ночи. И он старался избавится от мысли остаться на улицах города, а не возвращаться в квартиру. Последний раз он встречал рассвет, когда закончил школу. И, казалось, это было в другой жизни.

Теперь он не может себе позволить не спать. Ему нужно вставать рано на работу.

Он поставил предплечья на поручень моста, слегка наклоняясь.

Машины куда-то ехали, на другой стороне моста дремал бездомный, укутавшись, как в кокон, бесформенными фуфайками. Погода была отличной, но вот таких же случайных прохожих не было. Никто никуда не шел медленным, прогулочным шагом.

Где-то три часа назад их друзьям начали вызванивать их жены. Телефон Вениамина, что лежал на столе, молчал. Мужчина смотрел, как его старые друзья морщатся и кривятся, как дети малые, доказывая своим женщинам, что они имеют право посидеть со старыми друзьями в пятницу вечером в баре.

Вениамин и их единственный не состоящий в отношениях друг, точнее разведенный, переглянулись. Подняли бокалы с пивом, как будто говорят молчаливый тост, и отхлебнули уже теплое пиво.

— Достала! — в сердцах сказал Олег, жадно отхлебнув из своего бокала, — Я что не имею права посидеть с друзьями? Та кем она себя возомнила?

Он пьяно и неразборчиво бурчал, хмурясь.

— Вот ты развелся и не женись больше! Эти бабы достали! А ты, Веня, чего такой спокойный? Твоя тебе ещё не звонила?

— Нет, — спокойно сказал он, слегка поворачивая бокал, чтобы логотип был к нему, — она и не позвонит. А зачем? Знает же, что с вами сижу. Когда приду, тогда и приду.

— Эх, завидую. Может обменяемся женами, а?

— Это что, получается, она не ревнует тебя? — Вениамин едва слышно вздохнул, сам не знаю от чего до сих пор общаются с этим мужчиной. Он недовольный своей жизнью всегда пытается заставить засунуть в чужие головы неприятные мысли и беспокойство, — Это ж значит, что не любит она.

— Она просто адекватная, — улыбаясь, чувствуя какие напряженные мышцы лица, ответил Вениамин.

Олег рассмеялся, хлопнув себя по бедру.

— Ну что, мужики? По домам? — спросил он.

Мужики согласно замычали, начиная медленно и неуклюже собираться. Переваливались с ноги на ногу, бурчали что-то под нос, иногда, взрывались хохотом. Некоторые стояли более твердо, Олега приходилось поддерживать. Вениамин обхватил его за плечи и тот навалился на него, принявшись что-то негромко и неразборчиво рассказывать, дыша парами алкоголя в лицо.

Кто-то нашел такси, в которое Вениамин и уронил Олега. Тот едва не упал на бок, но кто-то вовремя его придержал.

— Ну что? Ты с нами?

— Нет, — покачал головой Вениамин, оставаясь стоять у машины, — Езжайте сами. Я немного прогуляюсь.

— Уверен? — напряженно прищурился его самый трезвый друг, — Ты только сам за руль не садись, а то мало ли.

Вениамин согласно закивал и захлопнул дверцу такси. Та громко хлопнула, казалось, этот звук разнесся эхом по небольшой улочке. Двигатель забурчал и машина двинулась.

Вениамин остался стоять на месте, слегка запрокинул голову и прикрыл глаза, засунув руки в карманы.

Спешить ему не было куда. Магдалина, наверняка, уже легла спать, оставив ему свободную половину кровати. А может быть она сейчас лежит под одеялом, возле кровати включенный светильник и она увлеченно читает какую-то книгу.

Дверь за его спиной громко хлопнула.

— Фух, я так рада, что Вы не уехали!

Вениамин слегка повернулся и ему показалось, что в одно мгновение он разучился дышать. Возле двери стояла Варвара. Её волосы растрепались и она глубоко дышала, как будто бежала. Её грудь вздымалась, а губы из-за глубоко дыхания были приоткрыты.

Свет уличного фонаря падал как раз на неё и Вениамин мог разглядеть облачко пара, которое она выдыхала. Ночью температура была где-то минус пять, а она выбежала в своем платьишке, похожем на платье горничной, с голыми ногами и глубоким вырезом. Девушка обнимала себя за плечи, слегка растирая кожу.

— Что-то случилось? — обеспокоено спросил он, — Холодно, ведь, Вы замерзните!

Вениамин попытался снять свое пальто, но девушка отрицательно покачала головой, слегка отступив. Она улыбнулась и её улыбка была столь яркой и обезоружующей, что мужчина безропотно послушался, оставив пальто на себе.

— Я не надолго. Меня оштрафуют, если заметят, что меня нет в зале.

Она засунула руку в передник и вытащила салфетку, подошла ближе и протянула её Вениамину. Тот послушно взял и разглядел поспешно написанный номер. Восьмерка была забавно закрученной, а единица толсто подчеркнута.

— Я не могу, — отрицательно покачал головой Вениамин, протягивая номер обратно, — не могу. Я женат.

Но девушка лишь улыбнулась, не принимая салфетку обратно. Отступила назад, а глаза сверкали веселостью.

— Мне нужно идти. Позвоните мне как-то. Завтра я ещё работаю, а потом у меня выходные.

— Подождите! — воскликнул мужчина, делая шаг к девушке, но та забежала обратно в здание, каким-то чудом легко открыв дверь заведения, оставив мужчину в одиночестве на промозглой улице.

Салфетка была ужасного качества, казалось, она может стереться до дыр от простого прикосновения. От того, он положил её в карман пальто и старался больше не прикасаться. Решил, что не позвонит никогда и ни за что, но почему-то боялся, что цифры размажутся и исчезнуть.

Медленно идя по улице, он решил для себя, что он просто оставит номер. Он не будет звонить, просто оставит его. Положит во внутренний карман пальто и будет носить так, пока тот не сотрется, превратившись в ошметки бумаги. Да, именно так он и сделает.

Завтра суббота, подумал он, стоя на переходе.

Машин не было, но он все равно стоял. По ту сторону тоже стояли. Там была компания молодых ребят, наверняка, студенты. Всем не больше двадцати. Некоторые совсем пьяны, опираются друг на друга и что-то весело и громко обсуждают.

Все неловкие в своем юношеском образе. Напоминающие оленят с длинными, худощавыми ножками.

— Давай туда, — махнув рукой куда-то в сторону, громко сказал один, хотя сам едва держался на ногах.

— Не, — так же громко и невнятно сказал другой, — там дверь на крышу запирается.

Только сейчас Вениамин заметил, что у них было с собой два светлых пакета с супермаркета, через тонкий материал которых проглядывались бутылки, наверняка, пива.

Когда он был так же юн у них тоже не было денег ходить по барам, от того они покупали в магазинах бутылки самого дешевого и пили в общежитие. Иногда шли в какие-то дворы, к лавочкам, в подъезды и бывало, но редко, на крыши. Сейчас тяжело найти многоэтажный дом на котором не заперта дверь на крышу.

Вспомнился старый школьный друг. Когда им исполнилось по пятнадцать, они часто выпивали у него в квартире. У него был только отец и тот часто пропадал на ночных сменах в больнице. Наверняка, все прекрасно знал, но умело закрывал глаза, позволяя детишкам почувствовать себя взрослыми.

Мальчишки прошли мимо, даже не обратив на него внимания. Те от холодного ветра не трезвели, а вот Вениамин себя чувствовал до обидного трезвым. Как будто не пил вовсе.

Телефон завибрировал в кармане и Вениамин достал его. Экран засветился, а после потух. Мужчина попытался включить тот, но ничего не вышло.

Впрочем, это не имело значения.

Магдалина никогда не звонила ему, когда он встречался с друзьями. В пятницу вечером коллеги и даже начальник ни за что не позвонит. Он, как и они для него, существуют только в будние дни с восьми утра до шести вечера.

А после исчезают. Как будто он находится в какой-то игре и все эти коллеги, все эти люди с высотки, лишь декорация, которая растворяется в воздухе, как только пропадает наблюдатель.

После университета у него не появилось новых друзей. А те, что остались звонили как будто по какому-то расписанию. Никто ни за что не позвонит поздним вечером. Как будто с возрастом в дружбе появляются четко прописанные правила.

Или как будто сама дружба пропадает и вы общаетесь, встречаетесь ибо вы же взрослые, состоятельные люди. И у всех таких людей друзья обязаны быть.

Вениамин остановился на середине моста, опершись об поручень, вглядываясь в черные воды реки. Он глубоко вдохнул.

Кончики пальцев замерзли из-за холодного ветра и покалывали.

Ветер, казалось, заставлял вспоминать давно забытое. То, что было в прошлой жизни.

Он так невыносимо скучал за студенческими временами. Во время встреч, как сегодня, они вспоминали былое. Но, почему-то, было не принято вспоминать именно то, что волновало больше всего. Было не принято вспоминать то, что отдавало колющей и тянущей болью в сердце.

Вспоминали, как они веселились с девушками, как напивались, пробовали наркотики.

Но Олег ни разу не вспомнил, как они вдвоем лежали на кровати, глядя в потолок. Они растянулись задевая друг друга непропорционально длинными конечностями. Это была глубокая ночь или же ранее утро. Примерно, как сейчас.

За окном стояла тишина, как будто весь город спал. В комнате был выключен свет, окно было полностью распахнуто, а на улице стояла поздняя осень. От холодного ветра кожа покрылась мурашками, но они как будто этого не замечали. Как и дрожи тела.

Они оба были слегка на подпитии и весь мир казался далеким, каким-то совершенно другим, сюрреалистичным.

Они говорили не громко, как будто боялись разбить атмосферу громкими голосами. И это был единственный раз в жизни Вениамина, когда он был полностью честен с чем-то. Когда его душа была на распашку и все его чувства и волнения выливались словами.

Боль и страхи. Они признавались в этом друг другу. Теперь они не позволяли этого себе. Теперь, по негласным правилам, вы не признаетесь в слабостях. Жалуетесь на начальника, жену и детей, обсуждаете футбол и другие виды спорта, которым ни разу в жизни не занимались. Но не говорите, что не видите смысла в жизни, что она пугает.

Вениамин пропустил пряди волос через пальцы, убирая их с лица.

Купить машину, чтобы ездить на работу, а ездить на работу, чтобы отдавать кредит за машину.

В понедельник ждать пятницы, потому что выходные, а в выходные ждать понедельника, потому что провести полных два дня с женой невыносимо. Ты сидишь перед телевизором, потому что, казалось бы отвык от дней, когда не нужно спешить к бумажкам, документам и каким-то файлам на стареньком компьютере.

Весь год ждать лета, потому что там месяц отпуска. А потом рассказывать коллегам, как потрясающе ты отдохнул на море.

Похвастаться друзьям, показать фотографии.

И какой в этом смысл?

— Эй, сынок, все нормально? Ты чего здесь стоишь?

Вениамин дернулся, оборачиваясь. Рядом стоял полицейский. Он был в теплой дубленке и с красным носом. Ему, наверное, было не меньше шестидесяти. Черты лица были искажены добрым нравом, а глаза светились верой в человечество, которую он умудрился сохранить до таких лет.

— Да, нормально, — ответил мужчина, — просто не особо хочется возвращаться домой.

Полицейский, тот напоминал доброго дедулю, понимающе улыбнулся, подходя ближе.

— Никто не ждет? — он поправил дубинку на поясе.

Вениамин хмыкнул, не зная, что ответить. Жена дома, но ждет ли? И не скажешь сразу.

— Больше нет, чем да, — после, казалось, бесконечно длинной паузы, сказал Вениамин, опять поворачиваясь к реке лицом.

— Это как? — непонимающе нахмурившись, спросил полицейский.

Вениамин хмыкнул, дернув плечами. Как будто пытался пожать ними.

— Меня вот, уже не ждет моя старушка, — вздохнул мужчина, — а когда жива была, пусть земля ей будет пухом, ждала с каждого моего дежурства. И я летел, как влюбленный подросток, — опять наступила долгая пауза, а полицейский опять тяжело вздохнул, — но ничего, ничего. Теперь она меня на небесах ждет.

Вениамин хмыкнул, не желая навязывать мужчине свое мнение, что никто его там не ждет. Вот умер человек и все. Прах прахом и ни души, ни памяти, ни сознания. Одна жизнь, какие-то жалкие шестьдесят лет, в среднем.

— Ты бы не стоял здесь, — отходя, сказал служащий закона, — не хорошее здесь место. Тьху, не хорошее. Частенько ребятишек вылавливаем с реки этой.

— Прыгают, что-ли? — хмуро поинтересовался Вениамин.

— А как же? Дурачье. У самих ещё молоко на губах не обсохло, а они решают, что жить не хотят, вот и летят птичками.

— Я пойду тогда, — мужчина отошел от поручня, бросив взгляд на небо усеянное созвездиями, — жена дома.

— Ну вот и правильно, — довольно сказал полоцкий, поправив фуражку, — чего тогда сказал, что никто не ждет? Беги, не давай скучать ей.

Вениамин шел по знакомым улочкам, ловя открытым ртом холодный воздух. Пальцы уже так сильно пощипывало, что не отличить это от равномерного, пекущего ожога.

Он засунул руки в карманы пальто и прикоснулся кончиками пальцев к салфетки. Она была такой мягкой, что первые секунды он пытался вспомнить, думая, что это платок или же какая-то другая ткань.

Возможно, цифры уже стёрлись, подумал он. Захотелось достать и посмотреть и, если номер ещё различим, переписать его в телефон. Но он сознательно остановил это стремление, силой воли оставляя руку в кармане, хотя думал, что от этого салфетка ещё больше истребится.

Это не имеет значения, уверил он себя, я все равно никогда не позвоню.

Но как только он зашел в подъезд, он тут же вытащил руки с карманов, оправдывая это для себя тем, что все, подъезд, ветра нет.

В нем было тихо. Или от того, что район был хорошим и в их подъездах пьяниц днем с огнем не сыщешь. То ли от того, что сейчас было около четырех утра, а может и все пять. Его шаги разносились, казалось, эхом до самого верхнего этажа. И ему почему-то стало неловко, как будто их слышит каждый, кто живет в этом доме и осуждает за поздние возвращения.

Он медленно поднялся на третий этаж и остановился у квартиры с номером двести двенадцать. Громко завозился ключом в замке, повернул один раз до щелка, попытался повернуть второй, но ключ больше не поворачивался. Он всегда говорил Магдалине закрывать дверь на два оборота, но она лишь пожимала плечами, говоря, что если к ним решит пробраться убийца его не остановит ещё один оборот.

В квартире стояла, казалось, мертвая тишина. Вениамину чудилось, что он может слышать каждый свой вздох. Как будто Магдалины здесь вовсе нет. О её присутствии свидетельствовал лишь холод — опять открыла все окна. И призрачный след сигаретного дыма.

Он стащил из себя обувь, поставил её под стену и прошел дальше по коридору. На прикроватной тумбе тускло горел светильник, а Магдалина лежала к Вениамину спиной, повернувшись на бок. Ему казалось, что она вовсе не дышит.

Он прошел в ванную и закрыл за собой дверь. Когда ты взрослый и серьезный человек ты моешь руки по приходу. Даже если ты пил пол ночи со старыми друзьями, а после бродил по городу в одиночестве думая о смысле жизни.

Мокрыми руками зачесал волосы назад, убирая тяжелые пряди с лица. А после стащил вещи, бросил их возле корзины для грязного белья. Кафель холодил босые ноги и он неловко поджимал пальцы.

Взгляд зацепился за тумбу. Между кремом для рук и бальзамом для волос стояла упаковка теста на беременность.

Когда он вышел с ванной Магдалина лежала в той же позе, не сдвинувшись, кажется, ни на сантиметр.

В квартире было так невыносимо тихо, что был слышен даже скрип простыней, когда Вениамин лег в кровать. Он бросил быстрый взгляд, на жену, что лежала на другой половине кровати. Та все так же не сдвинулась, не повернулась.

Между ними было расстояние в две ладони, если не больше, как будто каждый пытался инстинктивно отодвинуться подальше. И в конечном итоге они лежали едва ли не на краю.

В квартире было невыносимо холодно, казалось, практически так же как и на улице. Но он совершенно забыл об открытых окнах до того, как лег в кровать. А сейчас вставать совершенно не хотелось, внутри билась мысль, что если он встанет с кровати и начнет закрывать окна, Магдалина обязательно проснется.

От того он просто укрылся своим одеялом.

Кажется, давным-давно, когда они только поженились или когда они только находились в отношениях, они спали под одним одеялом. Но это казалось было целую вечность назад, что и не вспомнишь, было ли такое на самом деле или может быть ему это просто приснилось.

Сейчас Магдалина спала под воздушно мягким, но не очень теплым пледом. А Вениамин под тяжелым, ватным одеялом.

Вениамин закрыл глаза.

Ему чудилось, что он утопал в снеге. Погружался все глубже и уже через мгновение тело, как будто было чужим. Полностью расслабленным и каким-то неподъёмным.

Вениамин не понимал спит ли он, ему чудилось, что нет, что он может связно мыслить и если захочет сможет пошевелиться, но этого делать не хотелось. Может быть, уже утром, когда он открыл глаза, подумал он, часто просто просыпался ночью, вот и чудилось, что не спит вовсе.

В квартире было тихо, так тихо, что непонятно Магдалина дома или нет. Её часть кровати пустовала, а окна уже были закрыты. Но, казалось, квартира напиталась морозным воздухом.

Он лежал на спине, раскинув руки и закрыв глаза.

За окном завывал ветер. Скоро зима. А он ненавидел зиму, особенно зимы в этом городе. Почти никогда не бывает снега, а если и бывает то растает спустя несколько дней, прекращаясь в грязь.

В зимы он особенно сильно чувствует одиночество.

Если прислушаться можно услышать редкие капли дождя, что бьют по подоконнику. Эта осень особенно серая и дождливая.

С кухни раздался свист, а после он мог расслышать, как его жена наливает закипевшую воду в чашку. Та всегда по утрам пьет кофе, даже если ей не нужно на работу. Наоборот, когда выходной она позволяет себе утром две, а то и три чашки. Пьет их не спеша, наслаждаясь. В будние дни она выпивает одну как можно быстрее, чтобы не опоздать на работу. Удивительно, что не обжигается.

Вениамин поднялся с кровати и шаркающе пошел на кухню.

Как он и думал, Магдалина сидела за кухонным столом. Перед ней была чашка темно коричневого, практически черного, кофе. На столе лежала толстая книга, которую девушка читала. А рядом была прозрачная, чистая пепельница.

— Доброе утро, — не отрываясь от книги, сказала девушка, переворачивая страницу.

— Доброе, — ответил он.

В привычном молчании он взял свою чашку, заварил чай и пока тот остывал, заглянул в холодильник. Там практически ничего не было и Вениамин, сев за стол, обняв чашку ладонями, задумался о том, куда можно пойти позавтракать.

В этом не было ничего удивительного. Магдалина ела мало, а утром никогда. А о нем она, наверное, забывала. А он и не говорил ей никогда. У них не было принято заказывать, что хочешь на ужин или на завтрак. Каждый заботился о своих потребностях самостоятельно.

Он быстро выпил чай, чувствуя, как тот обжигает небо, но сидеть в полном молчании сегодня было как-то особенно тяжело. Как будто присутствие жены заполняло все пространство и давило невидимым грузом.

Вениамин поплёлся обратно в комнату, лег на кровать и включил телевизор, бездумно переключая с канала на канал. На кухне опять засвистел чайник.

Когда он понял, что смотрит футбол, который люто ненавидел всю свою жизнь, он взял ноутбук. Смотрел минуты три на пустую строку поиска, не зная, что написать. Как будто он отучился наслаждаться свободным временем. Не знал, что делать помимо работы, на которой всегда мечтаешь о доме и отдыхе.

Он услышал, как открылось окно на кухне и закрылась дверь. И включил какое-то глупое видео. Одно из тех, которое имеет около миллиона просмотра и не несет за собой никакого смысла. Ты смотришь его лишь ради того, чтобы убить время.

Но молчание квартиры давило и спустя полчаса он не выдержал. Засунул ноутбук в специальную сумку и быстро оделся. Зачесал волосы назад, убирая темные кудри с лица.

Когда он уходил дверь в кухню была по прежнему закрыта и если прислушаться можно было услышать завывание ветра. Наверняка, Магдалина сидит на подоконнике, как всегда, одетая слишком легко для этого. В одной руке держит кружку горячего кофе, другой медленно и как-то вдумчиво подносит сигарету ко рту.

Он слишком громко захлопнул за собой дверь.

Они никогда не интересуются друг у друга, куда уходят и когда вернутся, но почему-то Вениамин чувствует себя обязанным поставит девушку хотя бы в известность, что он ушел. На случай, если его присутствие так же давит на неё, как на Вениамина давит её присутствие.

Девушка дернулась, не ожидавшая хлопка двери, погруженная в свои мысли. Пепел сорвался с сигареты, падая на обгаженное бедро.

Магдалина чертыхнулась, пытаясь его стряхнуть, но на коже все равно осталась серая полоса.

Допила одним большим глотком кофе, наслаждая насыщенно-горький привкусом и затушила окурок об прозрачный бок пепельницы.

Был уже полдень.

Магдалина поставила кружку в раковину, бросив взгляд на телефон. Тот молчал. Не было ни пропущенных звонков, ни непрочитанных сообщений.

Что, впрочем, не было удивительно. Она упомянула в недавнем разговоре, что в субботу может быть придёт в гости, когда говорила с матерью. А так же, как-то говорила, что может быть наведается на сегодняшнюю лекцию.

Но ей не звонили, чтобы уточнить придет она или же нет. Лишь её мать ещё не смирилась с её привычкой приходить и уходить, когда вздумается, ориентируясь лишь на свое настроение.

Девушка захлопнула за собой дверь в ванную. Присела на крышку унитаза и взяла в руки тест на беременность, не решаясь его распечатать.

Ей было уже почти тридцать и она проходила тесты практически каждый месяц. Но один за другим они были отрицательными.

Она вздохнула, прикрыв глаза. Распечатала тест дрожащими руками.

В горле стоял ком и ей казалось, что она забыла, как дышать. Каждый вдох давался тяжело.

Она сидела, глядя на тест, ожидая, когда проявится одна или две полоски. И каждая секунда была тяжелой вечностью.

Девушка откинулась назад, затылком оперлась об стену, покрытую кафелем. Холод от неё побежал мурашкам вниз по спине.

Она так давно мечтает о детях. Она не хочет быть теми многодетными матерями, которые говорят, что дети смысл их жизни и не посвящают ни минуты себе.

Она ни за что не поверит в это. Человечество слишком эгоистично, чтобы бескорыстно находить смысл жизни в ком-то другом.

Если ты посвящаешь всего себя своему ребенку это не от светлой любви, а от того, что ты чувствуешь свою никчемность и надеешься стать хоть кем-то, если твой ребенок добьется хотя бы немногим больше чем ты.

Чтобы не быть какой-то безымянной и серой ничего не значащей личностью. Одной из многих. А чтобы с гордостью говорить: «а мой ребёночек достиг вот этого!». Как будто его заслуги автоматически и твои тоже.

А печаль в том, что эти дети чаще всего такие же бесполезные.

Её мать всегда говорила: «я посвятила вам всю себя», ставя им это в упрек. Как будто они задолжали ей жизнь. Она была уверена, что они должны чувствовать себя обязанными и благодарными.

От того Вика — младшая сестра, была любимицей их матери. Та обхаживала её, полная благодарности и с благоговением говорила, как она признательна за все то время и силы.

Их мать едва ли не считала, что их жизни принадлежать ей, и она имеет полное право решать, что, как и когда им делать. Вика прислушивалась, кивая, выполняя «советы» матери.

Ещё одна причина, почему она была любимицей.

Девушка шумно выдохнула, прошли положенные пятнадцать минут.

На тесте была одна полоска.

Магдалина наклонилась вперед, закрыв глаза. Те пекли от слез, но она глубоко дышала, стараясь не плакать, прикрыв часть лица рукой. Как будто боялась, что кто-то зайдет и увидит выражение её лица.

Опять отрицательно.

— Не плачь, не плачь, не плачь, — говорила она себе, едва открывая рот.

Глубоко вдохнул и тяжело выдохнув, она поднялась. Выкинула очередной тест. Нужно просто выполнять привычные действия. Если ты живешь так, как будто ничего не случилось, то как будто переходишь в режим автоматизма и забываешь о боли.

Она подошла к окну на кухне. Там моросил небольшой дождик и она любила такую погоду. Особенно она любила сидеть на автобусных остановках, глядя на спешащих куда-то людей. Или в небольших уютных кафе, попивая горячий кофе, наслаждаясь негромкой музыкой и отголосками чужих разговоров.

На лекцию не хотелось и навещать мать не хотелось тем более.

«Выставка», — решила девушка. Правда она не знала, есть ли сегодня какая-то художественная или хотя бы фотовыставка. Но даже если нет, она не расстроится. Она пройдется по малолюдной улице, наслаждаясь людьми, спешащими куда-то.

Когда она выходило было уже около двух часов ночи. А она обещала прийти в гости к матери в три.

Наверняка, там будет Вика. Отчим не работает, так что почти все время сидит в квартире. И если она придет, они все втроем будут говорить о её безответственности.

Она прихватила зонтик и небольшую сумочку. Накинула плащ на тонкую блузку.

Когда она вышла на улицу то с удовольствием вдохнула запах озона. У мокрого асфальта и серых туч был особенный, ни с чем несравнимый запах.

Сырая земля и пыль, лужи. И все с тускло серого преобразилось в темно серый.

Ближайшая галерея была в трех автобусных остановках. Но, наверняка, сейчас автобусы битком забиты. Даже в субботу, в обед, много людей едут неизвестно куда по неизвестно каким делам. От того Магдалина раскрыла зонт и неторопливо пошла в сторону галереи.

Капли мерно бились об ярко-красный купол зонта. По лужам расходились круги. Девушка шлепала по воде, не глядя под ноги.

Наверное, я всегда буду любить такую погоду, глядя вдаль улицы, подумала Магдалина.

Когда ей было шесть и её отец ещё был жив, это одно из последних воспоминаний о нем, они вышли прогуляться в парк. И неожиданно начался дождь. Все заторопились по домам, брали детей на руки, чтобы быстрее добежать, а они продолжили сидеть на лавочке. Отец раскрыл над ними зонт и капли отбивали странный, умиротворённый ритм по зонту.

Её отец мог наслаждаться самыми простыми вещами, видел прекрасное где никто больше не видел ничего особенного.

Она, ещё совсем малышка, сидела рядом, наблюдая за спешащими куда-то людьми и пыталась увидеть их так, как видит её отец.

Он умер в автокатастрофе спустя три месяца.

И её мать не взяла её на похороны.

Она всегда была слишком эгоистичной и сама того не осознавая она решила так отомстить за то, что чувствовала всегда. Отомстить за то, что её дочь никогда не будет её любить так же сильно, как любила своего отца.

Или это была такая своеобразная месть ему.

Она верила в призраков и в загробную жизнь и хотела сделать больно тем, что его обожаемая дочурка не пришла попрощаться сним.

Её мать не была самой умной женщиной, но она прекрасно чувствовала, что её бывший муж оставался с ней исключительно из-за Магдалины.

Но ничего, хмыкнула девушка про себя, новый муж соответствует её представлениям о семье. И дочурка тоже. Только она одна, дочь от предыдущего брака, разрушает идеальную картинку семьи.

Впрочем, её мать и не скрывала разочарование в своей старшей дочери. Когда ей было около пятнадцати к её матери частенько захаживали её подруги вместе с друзьями отчима. И она не понижая голоса во всеуслышание заявляла: «Старшая вся в своего отца! Такая же индивидуалиста!».

«Индивидуалиста? — переспрашивал отчим, — ты слишком к ней мягкая. Она просто эгоистичная зазнавшаяся девчонка».

В том, что её отчим любил больше св