Оглавление

Посвящение
Моей любимой жене и дочке. Моим родителям, сестре, племяннику. Без вашей веры я — ничто.

Пролог

Ровно в 6:30 утра (и 6 секунд) её вырвал из глубокого сна вибрирующий телефон. Мелани одним глазом взглянула на имя контакта и в сердцах выругалась. Вставать в такую рань совершенно не хотелось, но этот звонок — дело исключительное.

Обычно мистер Хорни предпочитает электронную почту или длинные сообщения в мессенджерах. Пожалуй, «предпочитает» не совсем верное слово — скорее, обожает.

Порой создавалось ощущение, что и письма он пишет только затем, чтобы набить послание до предела витиеватыми фразами «повелеваю», «сброшу в геенну огненную», «во благо справедливости и утренней звезды» и «да снизойдет свет нашей правды на род человеческий». А потом еще сдобрить весь этот пафос нудными нравоучениями, притчами, баснями, отсылками к философам прошлого и, наконец, гифками милых до тошноты котят.

«Не письма, а раздутый мусорный пакет. Конечно, мы, как та бумага, все стерпим. Вот возьми любое из сообщений, а суть одна: срочно бегите, а то мир рухнет и попутно разгадайте какую-нибудь загадку. То, кто маньяк, кто серебряные ложки из комода украл, то, что за странное сияние от той штучки, проверьте, только руками не трогайте, а то отвалятся, — сонная женщина улыбнулась своим мыслям и широко зевнула.

Телефон тем временем перестал жужжать, и наступила тягучая тишина. Мелани едва успела бросить удивленный взгляд на телефон, как комнату заполнил мощный рёв: «А ну-ка прекрати надсмехаться над письмами усталого старика и возьми трубку. Не заставляй меня бросать все и мчаться к тебе. Дело не терпит отлагательств».

Слышимые нотки раздражения в этом голосе заставили женщину немедленно схватить трубку и отрапортовать: «Доброе утро, монсеньор! Простите, задумалась!»

Сделала она это так зычно, что легко затмила бы любого заправского вояку на плацу перед генералом. После чего Мелани согнулась в полупоклоне, разметав свои пышные рыжие волосы по кровати.

Если бы в это время случайный прохожий волшебным образом оказался в просторной, озарённой сиреневым светом спальне, многое бы показалось ему странным.

Первым делом, его взгляд притянуло бы огромное — размером со всю стену — тусклое, покрытое трещинами, древнее зеркало. Казалось, что его массивная оправа из переплетённых серебряных рук, змей и виноградных листьев находилась в постоянном движении и погружала в гипнотическое оцепенение.

Однако, если бы посторонний глаз отважился и заглянул внутрь — увиденное поразило и напугало бы до смерти. Изящная в стиле хай-тек спальня с модной мебелью исчезала в отражении мутного зеркала, уступая место другой обстановке.

Вместо книг, разбросанных на стеклянной прикроватной тумбочке, громоздилась стопка пожелтевших манускриптов на обветшалом сундуке. Современная лампа в зеркале оказывалась шестью свечами в оплывшем от воска канделябре. Вместо красной китайской шкатулки улыбался беззубым ртом череп, из пустых глазниц которого блестели дамские украшения.

Изящный электрический камин в углу отражался в зеркале таким огромным каменным очагом, что в нем легко можно было поджарить кабана приличных размеров, и еще оставалось бы место для приготовления крылышек барбекю с гавайским соусом.

Сейчас же над тлеющими дровами в нем висел маленький котелок, пыхтящий сквозь дрожащую от жара крышку и выпускающий тонкие струйки зеленоватого дыма.

Раскидистая пальма в углу комнаты при внимательном рассмотрении оказывалась буйными побегами ядовитого сиреневого аконита, а напольный коврик из Икеи — мохнатой медвежьей шкурой.

И это лишь малая часть тех странностей, которые мог бы рассмотреть в зеркале и оттого ужаснуться наш внезапный гость.

И даже спустя долгие годы, в глубокой старости, спроси вдруг его: «Что же ты всё-таки видел?» — «Эх, бесовщина какая-то, в зеркале — одна комната, в реальности — другая».

Так и стоял бы он, недоуменно разведя в стороны руки и покачивая головой. Люди же неприметно бы перемигивались за его спиной, подтверждая друг другу, что, мол, дедушка уже точно не в себе, да и всегда был странный.

Потому и незачем, дорогой читатель, заходить утром к ведьме, да и в любое другое время, не… за… чем! Держитесь лучше подальше! Много чего нехорошего может с непрошеным гостем произойти.

А то, что это была ведьма — сомнений, благодаря поразительному зеркалу, не осталось никаких. Согласитесь, когда молодая привлекательная женщина лет примерно тридцати, с зелёными прищуренными от близорукости глазами и немного хищной, но все же обворожительной улыбкой отражается в зеркале скрюченной старухой в грязных обносках да еще и на скособоченной деревянной кровати — тут уж напрасно вы сомневаетесь!

Что? Все равно не верите? И даже горбатый нос с бородавкой вас не убеждает?

А ну-ка, сделайте милость, перелистните мысленно старые книжки со сказками да прочувствуйте заново ваши детские страхи в ночи, когда вы тоненьким голоском звали на помощь маму. И вот уже ваши мурашки на руках мне подсказывают, что всё-то вы хорошенько вспомнили и ясно представили, как эта женщина могла выглядеть в волшебном зеркале, и кем она была.

Но, к счастью, никто из посторонних в то утро к ней не забрел, потому у разговора между ведьмой и ее загадочным хозяином свидетелей не было.

Хотя некоторые удивительные события, произошедшие в то утро, кое-кого все же озадачили.

Так, парочка любителей утреннего бега стала свидетелями необычного зрелища: коты со всей округи, пушистым одеялом, стекались к воротам особняка Мелани Девилль — знаменитого профессора археологии и руководителя местной ассоциации любителей органического кофе. Мало того что домашние любимцы по странному совпадению собрались вместе и замурлыкали в унисон, но еще и отбивали единый ритм хвостами всех мастей.

Как позднее утверждал проезжавший мимо Марк Сибилл — отставной полковник морской пехоты: «Вы не поверите, они исполняли турецкий марш Моцарта или Баха — кто этих композиторов разберёт — но марш, точно говорю».

Нет никаких оснований не верить бывшему военному — личности абсолютно неподкупной и в шалостях замеченной лишь однажды, когда во время рождения он десантировался на божий свет ногами вперёд, изумив все родильное отделение. Из-за последствий данного события, всю остальную жизнь он был прямолинеен в словах и атаках на врага.

В первую секунду при виде природного мюзикла «Кошки» Марк Сибилл даже решил, что с ним случился сердечный приступ, и он оказался в кошачьем раю. Следует осторожно заметить, не оскорбляя ничьих чувств, что офицер был преданным собачником и для него оказаться после смерти в месте, заполненном котами-музыкантами, согласитесь, не лучшая перспектива. Еще раз повторю: в его конкретном случае.

Доподлинно известно, что среди прекрасных кошатниц бытует иное мнение.

Тяжёлая туча тем временем нависла над округой, хотя на горизонте небо было чистым, и все метеорологи на телеканалах наперебой обещали, что будет прекрасный солнечный денек.

Других странностей замечено не было. Разве что одинокая мисс Шарлотта Бэнкс, слывшая чудаковатой дамочкой, а за глаза называемая покрепче, потому что любила бороться против всего на свете и своими яростными призывами под окнами порядком утомляла соседей, заметила при встрече мисс Оливии Хэнкс, что вчерашнее молоко из Walmart скисло, и это точно грозит бедами. Правда, кому именно стоило содрогнуться и ждать несчастья — всему человечеству или лишь продавцам из магазина — она не пояснила.

Мисс Хэнкс многозначительно хмыкнула и постаралась поскорее вырваться из цепких рук соседки: «очень уж зловеще та угрожала скрюченным пальцем наказать всех виновных».

Однако мы слишком отвлеклись на малозначительные события, тогда как все самое интересное могло ускользнуть от нас.

Через несколько минут после странного звонка серая «Тесла», управляемая хозяйкой, вынырнула из чащи садовых растений, буйно оплетающих жилье Мелани, и заскользила по направлению к университету Сан-Хосе.

Пока машина странным образом самостоятельно маневрировала, Мелани откинула солнцезащитный козырек, чтобы привести себя в порядок. Она кокетливо поправила локон, забавно сморщила изящный, с небольшой горбинкой носик, вытянула чувственные губы, словно для поцелуя, и уже было расплылась в улыбке, как припомнила недавний разговор и сразу помрачнела.

Она раздраженно захлопнула козырек, устроилась удобнее в кресле и задумалась, не обращая внимания на поток автомобилей.

Наконец она приняла решение, нажала единицу в быстром наборе и ждала, слушая длинные гудки.

— Амори у телефона, — раздался глубокий мужской голос.

— Привет, извини, что беспокою в воскресную рань, но звонил мистер Хорни.

Мелани сделала паузу, прислушалась, будет ли реакция, но на другом конце не было слышно ни звука.

— Дело достаточно срочное, — продолжила она. — К нему обратился детектив из Редвуда за консультацией. В местном парке обнаружили мёртвого юношу.

Она буквально ощутила, как ее собеседник насторожился от недоброго предчувствия.

— Все указывает на ритуальное убийство. На месте найдены: воловий череп, тело кошки без ног и головы, черный петух.

Мелани не могла скрыть волнение, когда произносила вслух то, что он уже был готов услышать.

— Одна половина тела зачищена от плоти. Все точно, как и при нашей первой встрече.

Амори не сдержался и выругался, после чего извинился.

— Прости, Мелани. Я только прилетел из Европы, голова ещё не соображает.

Она понимающе ответила.

— Угу. В общем, собираемся на кафедре, как можно скорее. Там все и обсудим. Я уже в пути.

— Хорошо, выезжаю, — протяжно произнес Амори Дероше и отключился.

Он сонно посмотрел на свой нераспакованный багаж посреди комнаты, призывно манящую кровать и покорный судьбе побрел принимать душ, чтобы хотя бы немного взбодриться.

ПЕСНЬ ПОТЕРЬ

Рыцарь

Пронизывающий холодный ветер Нормандии, играясь, высоко подбрасывал белый плащ с красным крестом за спиной одинокого рыцаря на утесе.

Хозяин плаща — командор ордена тамплиеров, граф Амори де ла Рош — задумчиво стоял на краю утеса, скрестив руки на груди. Его серые глаза внимательно следили за линией горизонта, совершенно не обращая внимания ни на почерневшее небо, ни на грохочущие волны моря, накатывающие в яростной злобе на прибрежные скалы.

Мелкий дождь собирался в крупные капли и медленно стекал с прядей русых волос на приятное, но несколько печальное лицо рыцаря.

И хотя тамплиер был еще очень молод, груз ответственности за орден, а также накопившееся изнеможение после последнего крестового похода под предводительством Людовика Святого добавили борозд на его лбу и придали лицу излишне упрямое выражение. Тонкие шрамы у виска и на подбородке служили весомым доказательством, что молодой человек в бою не прятался за спины остальных.

Несмотря на то, что он был в мирной Франции и всего в получасе ходьбы от цитадели тамплиеров, под его плащом виднелась короткая кольчужная рубаха, которую обычно носили храмовники на жарком Востоке. Щит с красным крестом и дорожная сумка с припасами лежали тут же рядом с воином.

Пожалуй, необычным в снаряжении храмовника был только полуторный меч в искусных ножнах на левом боку. Судя по красивому навершию с двумя всадниками на коне, окруженными витиеватым девизом ордена «Sed nomini tuo da gloriam», клинок был сделан на заказ, чем и выдавал во владельце непростого рыцаря.

Ненастье тем временем все сильнее проверяло командора на прочность. Порывы ветра усилились. Последние чайки, еще несколько минут назад бесстрашно бросавшиеся в воду за добычей, спрятались на берегу. Тучи, наползая друг на друга, становились все темнее и темнее. Наконец сверкнула яркая молния, за которой незамедлительно последовал грохот грома. Мелкую морось сменили крупные капли дождя. Рыцарь торопливо накинул капюшон и сильнее укутался в плащ, но с места не отошел в поисках укрытия от непогоды. Он ждал чего-то или кого-то, погруженный в собственные размышления.

Вчерашним утром с разницей в пару часов к командору прискакали два гонца.

Первый привез в цитадель послание от бенедиктинцев аббатства Мон-Сен-Мишель, второй — конюх Рене из родового замка, передал кусок пергамента от сестры Амори и дрожащим голосом сообщил, что благородный граф де ла Рош отдал богу душу, а молодая госпожа Агнесса молит о помощи. Затем верный слуга в порыве чувств схватил руку молодого господина и жарко поцеловал, не скрывая слез.

Страшная новость пронзила тамплиера такой ледяной волной, что он едва смог вдохнуть воздух. Сквозь пелену боли он вдруг понял, что их вражда с отцом закончилась. Все его обиды показались совершенно пустыми и надуманными в тот миг.

«Я больше не увижу отца. Ни его сурового взгляда, ни постоянного укора. Он не любил меня, я знаю. Но почему же мне все равно плохо?» — огорченно подумал он.

Он принялся озираться, как слепец, не понимая, как ему поступить дальше. Вдруг чьи-то всхлипывания вернули его в действительность. Старый конюх стоял рядом и тихо плакал.

— Ну-ну, будет. Поешь и отдохни. Завтра на рассвете я найду тебя и передам ответ сестре, — пробормотал рыцарь.

Он неуклюже похлопал Рене по плечу и, незаметно смахивая слезу, кивком подозвал слугу, чтобы поручить тому заботу об обоих гонцах. Сам же решил заняться неотложными обязанностями, намеренно отложив до вечера чтение писем, чтобы немного прийти в себя.

Сразу после вечерни братья ордена принялись разбредаться из храма, но Амори задержался и направился через величественный зал к небольшой двери уединенной молельни.

В отгороженной от остальных помещений храма небольшой комнате хранились частицы мощей святых Бернарда и Бенедикта, и в это время суток сюда никто не заглядывал.

Статуи святых, тускло освещаемые факелами и чадящими свечами, охраняли собственные останки в золотых раках и подозрительно наблюдали со своих пьедесталов за входящим молодым командором.

Эхо шагов братьев-рыцарей постепенно угасло. Ничто не нарушало тишины в храме. Только раскидистые ветви старого дуба, посаженного более ста лет назад в день закладки первого камня цитадели, раскачиваясь на ветру, скрежетали и шелестели листвой, напоминая о существовании мира за мозаичными окнами.

Рыцарь перекрестился перед распятием, подвинул ближе пару свечей и уселся на скамью у стены. Он повертел в руках оба послания, колеблясь, с какого из них начать.

Вероятно, решив, что долг превыше семьи, он оторвал сургучную печать с оттиском девиза ордена Бенедиктинцев: «Ora et labora», нетерпеливо сдернул тонкую веревку, обмотанную вокруг послания, и начал читать.

«PAX

Мир тебе, благородный Командор Братьев во Христе, защитников веры, рыцарей ордена храма.

Неустанно молимся о твоем здоровье, граф,…»

Амори коротко вздрогнул. Новый титул напомнил о смерти отца.

«…так же, как и о процветании ордена вашего, надежды христианского мира. В благодарность за заслуги ваши, помилосердствуй, прими в дар бочонок меду весеннего и свечей восковых полпуда.

Прости за столь скромное подношение, но, несмотря на все старания монастырских монахов, медом Господь нас не благословляет. Братья шепчутся, что дело вовсе не в холодной весне года сего, а в проклятии, нависшим над стенами нашей обители и ближайших земель…»

Амори нахмурился. К «ближайшим землям» относился их родовой замок тоже.

«…и хотя я подобные разговоры пресекаю, но сам, признаюсь тебе, ощущаю постоянную тревогу и нуждаюсь в помощи. Зная твой ум и проницательность, приумноженные на боевые качества (а я полагаю, здесь не только глубокомыслием и рассудительностью потребно действовать, но и быть готовым с мечом в руках отстаивать безопасность жителей нашей местности), решился написать тебе, как своему былому воспитаннику.

Да, поистине свидетелями весьма странных событий стал наш Ordo sancti Benedicti.

Несколько месяцев назад перед праздником Рождества Христова в монастырь пришел монах из нового ордена проповедников. Представился он братом Оттоном из Магдебурга и поведал, что восемь лет назад семья его погибла в пожаре, покуда он был в отъезде и не смог их спасти. Потому принял он монашеский постриг и обет о том, что будет странствовать между обителями разных орденов, денно и нощно работать на благо их, чтобы в святости монастырских мест — где Бог точно слышит слово каждого — вымолить у Создателя прощение и выпросить рая для погибших жены своей и дочери.

Дали мы ему место, о чем я нисколько не пожалел. Человек он оказался полезный, и правду сказать, где бы он ни трудился и за что ни брался — везде у него спорилось, и на конюшне, и на мельнице, и даже в скрипте. Человек он был образованный, посему много времени проводил с братом Амвросием — библиотекарем нашей братии.

Через пару месяцев после появления Оттон с моего благословения организовал небольшую школу при монастыре, куда набралось двадцать пять мальчиков возрастом от семи до десяти лет. В основном, дети зажиточных арендаторов монастырских наделов. Каждый день, кроме воскресенья и праздников, учили они молитвы, церковное пение и чтение Библии, а также немного латинский язык, грамматику и письмо. И хотя, как известно, телесные наказания премного способствуют очищению души и тела для лучшего познания премудростей, наставник их почему-то избегал прибегать к палке для формирования дисциплины.

Я должен признать, что дети его любили и преуспевали значительно.

Но вот беда: в месяц и в день Святых Даров перед праздником почитания Марка Евангелиста около полуночи поднялся страшный шум у ворот. Перед разбуженной братией предстал один из самых достойных наших арендаторов — Гийом, который требовал объяснить, где его сын.

После расспросов нам удалось выяснить, что Жак (так звали его несчастного мальчика) не вернулся после занятий домой.

Обычно дети уходили задолго до Vesperae, чтобы успеть засветло пройти по узкой косе отлива от монастыря до поселений на берегу реки, но в этот раз родители не дождались свое дитя. И вот испуганный отец явился в надежде разъяснить случившееся, но мы-то сами были поражены не менее его. Горестно мне было видеть его тревогу и волнение, но я мог лишь обнять его и попытаться приободрить добрыми словами.

Я тотчас велел разыскать учителя, чтобы расспросить, когда он отпустил детей домой, и не произошло ли чего-то странного на занятиях, ну хотя бы что-то, что могло пролить свет на исчезновение. Представь мой ужас, когда через час поисков стало ясно, что и его нигде нет. Келья в дормитории была пуста, а все его вещи оставались нетронутыми.

Волнение мое стало нарастать.

(Надо заметить, что Оттон, будучи доминиканцем, жил отдельно от братии в предназначенной для странствующих монахов кельи. По своему решению он иногда покидал на день-два монастырь, хотя и предупреждал меня или библиотекаря).

Кое-как я уговорил Гийома остаться на ночь при монастыре. Он, конечно, несмотря на опасность прилива, рвался обратно к семье, ибо была высока вероятность, что Жак, заигравшись с ребятишками, разминулся с бросившимся на розыски отцом и давно уже добрался до дома.

Я пообещал растерянному отцу снарядить утром ему в спутники двух сметливых монахов, наказав им спешно возвращаться с новостями, и ежели, «да сохранит нас Господь от этой напасти», мальчика не будет дома, — сразу же бить в колокола и отправлять всех монахов и мирян на поиски. На том порешили, и келарь повел Гийома отдохнуть.

Я уже лично осмотрел келью Оттона, но ничего подозрительного не обнаружил. Тревожные мысли так захватили меня, что ночь я провел в полузабытьи между молитвами о счастливом нахождении мальчика и липучей дремотой, обволакивающей меня ужасными кошмарами.

Чудились мне голоса мерзкие, хохот адский, детский плач и волчий вой, а лунный свет рисовал на стене извращенные узоры, в то время как в темных углах моей кельи бродили ужасные тени с горящими глазами.

С трудом дождался я утренней службы, где словно в тумане молился с братией о возвращении мальчика невредимым. И только когда багряные лучи рассветного солнца озарили молельню, мороки той ночи окончательно покинули меня.

К концу службы вернулись ушедшие монахи и подтвердили мои опасения: Жак так и не вернулся домой. Соседские товарищи по учебе рассказали, что, когда они собирались уходить после занятий домой, учитель окликнул Жака и велел тому задержаться. Ничего странного в этом не было, ведь наставник частенько оставлял кого-то из ребятишек: помочь прибраться в классе, объяснить отстающим правила грамматики или сложения. А бывало в награду за хорошие успехи он брал с собой одного из них, чтобы показать гнезда чаек на морской стороне скал монастыря, собирать моллюсков в отмелях или понаблюдать за охотой альбатросов. Затем отводил ученика к песчаной косе, ведущей к поселениям мирян, и долго стоял, наблюдая, как мальчуган, постепенно исчезая вдали, вприпрыжку бежал домой.

Я велел звонить в колокола, чтобы по обычаю собрать всех жителей из округи и начать поиски. К сожалению, первый день закончился безуспешно.

К вечеру настроение среди уставших людей ухудшилось. Некоторые стали шептаться, что мальчик или утонул в реке, или его унесло в море, а посему искать его не имеет смысла.

Однако следующий день принес страшные новости, от которых даже сейчас я чувствую, как кровь отливает у меня от головы, и руки леденеют.

Но, deo juvante, я продолжаю.

Бедный мальчик, да упокоит Господь его безгрешную душу, был найден моими монахами под предводительством приора Петра в лесу. И представь, какой ужас охватил меня, когда открылось, что лес сей принадлежит твоей семье и расположен всего в полутора лье от гордого замка де ла Рош. Все обстоятельства его смерти вопиют, что стал он жертвой ведьминского обряда, чему нашлось немало свидетельств у места его гибели.

Тем временем бывший учитель так и не объявился. Думается мне, что в сговоре он с нечистой силой и бежал от нашего гнева.

Однако же это был не конец испытаний, посланных нам Богом.

Примерно через четыре-пять дней прискакал гонец от твоей сестры, Агнессы, с сообщением, что ваш лесничий нашел в том же лесу в окружении ведьминых знаков еще одного мальчика, словно растерзанного самим дияволом.

Страх подобно огню в сухую погоду разносится среди людей. И теперь в подтверждение слабости человеческого духа, по вашим землям рыщут вооруженные миряне и рыцари, хватают всех, кто хоть сколько-нибудь напоминает бесовское отродье и свозят в острог.

Две схожих смерти не могли пройти незаметно. Глава доминиканцев, ведающих во Франции и Нормандии делами инквизиции, явился с вооруженными людьми в ваш замок и силой увез в Руан какую-то женщину, подозреваемую в убийствах.

Мнится мне, что сестра твоя, еще не окрепшая после неожиданной смерти отца вашего и ставшая поневоле хозяйкой имения, не сможет долго препятствовать людской ненависти. Многие даже винят ее в причастности к смертям детей.

Мои скромные увещевания мирянам набраться терпения и милосердия бесполезны.

Я знаю, что ты оставил семью и наследство, приняв обет тамплиера, но дело таково, что уже сама вера христианская и родная земля нуждаются в твоей защите, чтобы разобраться в произошедшем и охладить буйные головы.

Прошу тебя, не медли и приезжай при первой же оказии.

Magister tuus et amicus bonus,

Аббат Фризо»

Амори бегло просмотрел письмо еще раз и задумался: «Вряд ли обычная гибель одного или даже двух мальчишек настолько взволновала бы аббата, чтобы он стал просить меня о помощи. Дети гибнут постоянно: от голода, от болезней, да мало ли опасностей поджидают юнцов за дверью родного дома. В наше время легче умереть, чем выжить. Обстоятельства смертей, вот что, видимо, напугало настоятеля монастыря. Он всегда отличался холодным рассудком и в последнюю очередь стал бы искать объяснения в нечистой силе, но все письмо явно сквозит каким-то страхом».

Рыцарь взглянул на второе послание.

«Честно говоря, не могу решиться его прочитать», — пробормотал Амори. Он задумчиво рассматривал запечатанный пергамент, словно в оцепенении. Тяжелые воспоминания о семье, детстве, разлуке с близкими, все то, что пряталось глубоко внутри, вырвалось наружу.

Десять лет прошло с тех пор, как младший сын отправился в Святую землю, где вступил в орден храмовников, дав обет служить славе господней, защищать паломников, оставить семью и земные наслаждения ради братства.

Впрочем, отказаться от семьи было не сложно, ведь матушка сильно ослабела после тяжелых родов Амори и его сестры, и спустя пять лет мучений, так и не оправившись, покинула мир. Смерть любимой жены сильно подкосила отца, поэтому часть горестной обиды он перенес на сына, очень похожего на мать, считая именно его виновным в утрате.

Мальчик, долгое время не понимая истинной причины, старался показать себя достойным любви отца. С утра до вечера он усердно занимался стрельбой из лука и фехтованием, и с малых лет соревновался с ветром на самых горячих лошадях замка, но все было тщетно. Отец был безразличен к его успехам и всячески избегал сына.

Старший сын графа Винсент давно покинул замок и сгинул в очередном крестовом походе, поэтому всю свою любовь вдовец дарил Агнессе, сестре-близнецу несчастного Амори. От природы добрая девочка, она очень страдала от этого и разрывалась в своей привязанности между отцом и братом. Все попытки дочери примирить отца с мальчиком наталкивались на стену сопротивления.

Так продолжалось до тех пор, пока детям не исполнилось двенадцать лет. Тогда произошло событие, которое в значительной степени перевернуло жизнь мальчика.

Однажды в полуденный зной конюх разыскал его в небольшой лощине у широкого ручья на границе графского леса.

Спрятанное от посторонних глаз пологими склонами, поросшими густыми деревьями, местечко было идеально, чтобы скрыться от всех.

Амори любил сидеть в одиночестве в тени раскидистой ивы, прислушиваясь к журчанию воды, сбегающей по покрытым мхом камням.

Слуга передал, что отец срочно требует сына к себе.

Спустя полчаса запыхавшийся от быстрой езды мальчик вбежал в главный зал замка и глубоко поклонился отцу, который едва кивнул в ответ.

— В замок пришел священник Фризо. Не могу сказать, что я рад его появлению, но много лет назад в Лангедоке он оказал нашему дому услугу, в память о которой я обязан дать ему приют. Однажды он был замешен в тулузском мятеже. Его жизни, да и нашей, угрожает опасность, если посторонние прознают, что он скрывается у нас. Тебе стоит держать свой язык за зубами.

Граф надменно посмотрел на сына, словно сомневаясь в способности того выполнить даже такое малое поручение, но Амори не отвел глаз.

— Но долг чести выше страха смерти, — несколько смутившись, продолжил граф. — Старик станет отрабатывать свой хлеб: я поставил ему условие, чтобы он обучал тебя всем этим премудростям.

Граф быстро скривился от отвращения, словно был вынужден перемешать рукой навоз, сопровождая свои слова соответствующим жестом.

— Грамматике, философии. В общем, ему отведено место в комнате рядом с часовней. Иди туда, он предупрежден. И помни, все должны полагать, что я пригласил этого скромного монаха с единственной целью — обучать тебя.

И граф взмахом руки отпустил сына. В тот миг он даже не подозревал, что сделал сыну огромный подарок. Ведь он дал ему загадочного наставника, который надолго заменил мальчику отца и научил подростка видеть божественную природу мира.

Письмо сестры. Встреча в лесу

Медленно вырвавшись из воспоминаний, Амори резкими движениями развернул пергамент.

«Милый брат мой,

С надеждой и страхом пишу тебе. Поверь, если бы не крайние обстоятельства, я не стала бы нарушать твое спокойствие тревогами из прошлой жизни.

И хотя я не разделяю твоего восхищения аббатом Фризо, потому что он вызывает у меня, скорее, необъяснимый страх, тем не менее, я решилась последовать его совету и обратиться к тебе за помощью.

Но обо всем по порядку.

Примерно месяц назад я по своему обыкновению ускользнула на прогулку на своем вороном Светлячке. Отец, как ты понимаешь, не одобрял мои поездки без сопровождающих. С наступлением первых дней весны я убегала тайком на конюшню ранним утром, в тот предрассветный миг, когда темнота ночи еще не отступила, и сон всех жителей замка особенно глубок. Так я избегала лишних расспросов, а также успевала вернуться к завтраку. Хотя отец вставал достаточно поздно, но все же существовал риск, что проснувшись и обнаружив мое отсутствие, он бы крайне рассердился, узнав, что я преступила его запрет и нарушила правила, «приличествующие даме».

Улыбнись, мой друг, и немедленно прекрати хмуриться из-за моих невинных забав. Видишь, даже спустя годы, я все еще легко угадываю твои чувства!»

Граф усмехнулся, слегка расправил плечи и повертел в стороны головой, словно осматривая своды молельни, затем вернулся к чтению.

«…Немногочисленны развлечения старой девы в замке (прошу, не смейся), поэтому для меня важны эти прогулки. Конь у меня смирный, и хотя в лесу есть много глухих мест, где бродят дикие звери, все же некоторые тропы вполне безопасны.

Прости, я так много уделяю внимания деталям, но я боюсь упустить что-то важное.

Я выехала из замка через задние ворота, где служит преданный мне старый Огюст и его сыновья. Преодолев ров по малому подвесному мосту, я отправилась через ромашковое поле к лесу.

Солнце лишь начало проступать над макушками деревьев, но природа вокруг уже вовсю ликовала от наступления погожего дня. Поддавшись настроению, я ехала легкой рысью, увлеченно разглядывая утреннюю суету: охоту птиц, виражи пчел, порхание стаек бабочек. Едва я миновала первые деревья, как лес встретил меня такой пьянящей, волшебной смесью из невообразимого количества оттенков запахов цветов, молоденьких листочков на кустарниках, жухлой прошлогодней листвы и смолы на стволах, что, казалось, каждый вдох зачаровывал меня все сильнее. И вот уже в моих глазах обычная утренняя роса мерцала настоящими изумрудными каплями на листве, переливаясь радужным сиянием, а невидимые ткачи-пауки украсили своей паутиной, словно тонким свадебным нарядом, лесную чащу-невесту.

Словом, лес восторженно встречал утро, и я вторила ему всей душой.

Я отпустила поводья, и Светлячок постепенно перешел с рыси на шаг, с интересом поглядывая по сторонам, вскидывал голову, тряс гривой и довольно фыркал.

Ты помнишь тот старый дуб на опушке недалеко от въезда в лес со стороны нашего замка? Ствол его еще расщепился у основания на две части после попадания молнии, а позднее сросся у кроны, и стал напоминать сказочного великана, широко раскинувшего свои ноги? Когда мы были детьми, я легко протискивалась в эту дыру в дереве. Сейчас же я храню там лук, стрелы и искусный венецианский кинжал. Как видишь, я не так уж и беззащитна, так что зря отец тревожился за меня.

Добравшись до своего тайника, я отпустила коня пастись, сама же принялась упражняться в стрельбе. Я уже неплохой лучник, по крайней мере, с двадцати шагов я попадаю в плетенное из хвороста чучело.

Однако я не успела выпустить и пары стрел, как услышала в чаще чьи-то голоса. Первым моим желанием было умчаться прочь, но необъяснимое любопытство удержало меня, и я решилась осторожно проверить.

«Точно кто-то из слуг», — успокаивала я себя, подкрадываясь поближе. Я спряталась за валуном, целиком поросшим зеленым мхом, и огляделась.

В овраге на расстоянии десяти-пятнадцати туазов от моего укрытия беседовали двое мужчин. Один из них сидел на пне, другой же склонился перед ним в почтительной позе внимательного слушателя.

Черный плащ и белая туника сидящего монаха были покрыты слоем дорожной пыли. Сам он был крайне худ и выглядел усталым, однако уверенная поза и голос выдавали в нем человека, привыкшего повелевать.

В противоположность ему второй мужчина с короткой черной бородой был одет в изящный желто-зеленый костюм знатного человека. Золотая цепь на его шее и руки, усыпанные драгоценными перстнями, подчеркивали высокое положение.

— Ваше высоко… — продолжил стоявший мужчина.

— Я вам еще раз повторяю, называйте меня просто — брат… — раздраженно оборвал монах собеседника.

Вельможа молча поклонился и начал снова, избегая прямого обращения.

— Итак, я должен передать его … — монах предостерегающе взмахнул рукой. Собеседник уловил этот жест и продолжил, опустив упоминание адресата: — передать нашему знакомому, — здесь он ухмыльнулся, но, снова заметив неодобрение, сделал каменное лицо и поправился: — Передать на словах следующее: «Любезный друг, как мы и предполагали, лозы лангедокского винограда проросли по всей Франции. Итальянские вина резко упали в цене среди многих представителей знати и даже духовенства! Я приблизился к разгадке, кто стоит за этим, но мне понадобится еще время, чтобы понять их цели. Многое подсказывает, что праздник сбора свежего винограда следует начать в день святого Августина, то бишь 28 августа».

Монах, до того момента бесшумно повторявший слова этого странного послания, умолк вслед за дворянином.

Он закрыл глаза и глубоко задумался. Дворянин же начал медленно прохаживаться взад и вперед. По прошествии изрядного количества времени, когда шаги знатного господина уже значительно ускорились от нетерпения, а молчание более чем затянулось, монах наконец утвердился в своем решении и обратился к своему собеседнику:

— Да-да, именно так и не напутайте! А теперь, шевалье, скачите во весь дух. В Шартре напротив собора Нотр-Дам зайдите в постоялый дом «Соколиная Охота» и там смените лошадь. Спросите хозяина Робьена, скажите ему: «Пес и факел», и он все устроит. Кроме того, велите ему выдать вам… пятьдесят турских ливров и, не задерживаясь, отправляйтесь в Рим.

Шевалье поклонился и уже было направился к привязанной паре лошадей, как раздался треск ломающихся веток неподалеку. Стая птиц взмыла вверх, рассерженно крича и жалуясь на того, кто их потревожил. В шагах двадцати среди кустов на противоположной стороне оврага промелькнула тень человека и резво скрылась в зарослях. Единственное, что я успела заметить, так это его небольшой рост.

Дворянин резко выхватил меч и развернулся на шум, но удивительно было другое. То, с какой невероятной скоростью оказался на ногах монах, ибо через короткое мгновение он уже хищно озирался по сторонам в боевой стойке с длинным кинжалом, молниеносно выдернутым из-за пазухи.

Шевалье бросился вдогонку, но монах успел схватить его за плечо и потащил к лошадям.

— Оставьте! Вас ждут другие дела, да и мне пора возвращаться.

— Вероятно, это чей-то мальчуган, отлынивающий от работы по хозяйству, — сказал дворянин.

— Вероятно, — кивнул монах, — хотя я не верю в случайные встречи в угрюмом лесу. Будьте осторожны, поезжайте с Богом!

Монах перекрестил гонца, успевшего взобраться на своего рыжего коня и дождался, когда шевалье скроется из виду. Затем он и сам подобрал полы туники и сел на пегую лошаденку, которая, несмотря на свой невзрачный вид, отправилась бодрой рысью по делам загадочного монаха.

Признаюсь тебе, дорогой брат, я боялась пошевелиться с момента обнаружения постороннего наблюдателя, ведь эти загадочные люди случайно могли раскрыть и мое присутствие.

Коря себя за излишнее любопытство, я побрела обратно, пугаясь любых звуков.

Однако, несмотря на мои опасения, на опушке у дуба все было спокойно. Светлячок с пользой проводил время без хозяйки и безмятежно отъедал бока молодой травой. Не теряя времени, я зашвырнула лук и стрелы в дупло и собралась скакать в замок. Но тут меня осенило, что монах-то поехал по моей дороге к замку. В чистом поле он легко мог заметить меня, выезжающую из лесу, и принять за того лазутчика.

Мне ничего не оставалось, кроме как переждать и вернуться домой позднее, либо выбрать длинный путь через лес. По сути, выбора-то и не было, поэтому я ударила пятками коня, и мы, чтобы нагнать время, понеслись по лесной тропинке. Дорога вилась рядом с прохладным ручьем, пронизывающим подобно дуге большую часть леса, а затем расходилась в две стороны: одна вела к Шартру и дальше на Париж, куда и направился таинственный шевалье, а другая возвращалась к главным воротам нашего замка.

Красота утреннего леса растворилась в пелене обуревающих мыслей о подозрительной парочке. Почему они забрались в наш лес для встречи? Неужели обсудить виноград? И чего они опасались? И, наконец, кто же следил за ними?

Когда я была в одном лье от границы леса, резкий крик вырвал меня из размышлений. Грубо осадив Светлячка на полном скаку, я едва не свалилась с ним на землю, но, к нашему везению, все закончилось лишь широким фонтаном из влажных комьев, вылетевших из-под копыт. Я похлопала по шее неодобрительно захрипевшего Светлячка и шепотом попросила его не злиться.

Теперь я разобрала, что крик был женский и доносился со стороны твоего излюбленного места у родника. Я немного струсила и пожалела, что у меня с собой никакого оружия, но все же решилась направить коня в ложбину.

Ужасная картина открылась передо мной. На берегу ручья лежала женщина, ее длинные рыжие волосы разметались вокруг нее подобно скомканному тонкому покрывалу. Руки eе и ноги были крепко связаны. Я еще издали заметила кровяные синяки вокруг веревок на ее теле. Судя по тянущемуся от нее следу на земле и перепачканной в грязи и траве котте, несчастная долго ползла, чтобы спастись от своих обидчиков.

Я спрыгнула с коня и подбежала к лежавшей неподвижно женщине. В первую секунду я даже испугалась, что она уже скончалась от истощения, но, слава богу, я различила еле заметное дыхание. Зачерпывая руками студеную воду, я принялась поливать ее лицо и шею, чтобы привести женщину в чувство. Она застонала и тут же начала изгибаться всем телом в попытке уползти дальше.

Я шептала ей ласковые и ободряющие слова, одновременно пытаясь освободить ее от пут, но, как назло, ее обидчики затянули узлы очень надежно. Стоит признать, что я сама тряслась от страха, как осиновый лист, поэтому руки мои совершенно не слушались, и у меня не получалось даже немного ослабить веревки.

Я несколько раз молила несчастную успокоиться и дать мне возможность ей помочь. Увы, бесполезно. Пленница не понимала меня и, вертясь с боку на бок, еще больше усложняла мне задачу. Я раздумывала, не вернуться ли к моему тайнику за кинжалом, но боялась оставить бедняжку одну. Кроме того, все настойчивее в моей голове вертелась мысль о том, куда делись ее преследователи.

Не знаю, что с нами бы произошло, если бы вся мокрая от пота и раздосадованная от неудачных попыток, я не сообразила разрывать узы зубами. Дело сразу пошло на лад, и вскоре мне удалось отбросить ненавистные веревки в сторону.

Освобожденная женщина, еще не вполне осознавая происходящее и, видимо, полагая в полубреду, что находится в руках своих обидчиков, оттолкнула меня, рыкнула и отпрыгнула в сторону. Я умиротворяюще подняла руки и крикнула: «Я вам друг, не бойтесь меня!»

Несколько мгновений мы обе тяжело дышали и молча смотрели друг на друга. Постепенно ее взгляд стал более осмысленным. Она, с заметным усилием подыскивая слова, спросила, кто я такая, и где д’Аркур и его люди?

— Меня зовут Агнесса де ла Рош, я дочь графа де ла Рош — властителя этого леса и замка, — ответила я, как можно спокойнее, — А барон Филипп д’Аркур, если вы говорите именно о нем, наш сосед, хотя я не имела чести его встречать ранее. Он только недавно получил свои земли в наследство и ведет замкнутый образ жизни.

— Чести? Нет уж, скорее вам повезло, что на вашем пути не попалось это отродье, — презрительно бросила бывшая пленница.

Вспышка гнева отняла у нее последние силы, и она упала на траву. Я бросилась к ней на помощь и принялась ее теребить, чтобы не дать ей потерять сознание снова.

— Как вас зовут? Что с вами произошло?

— Мелани… Мелани д’Эвилль, — едва она успела ответить, как мы обе замерли, вцепившись за руки.

Кто-то точно бродил в чаще недалеко от нас.

Нельзя было медлить. Я бросилась к Светлячку, схватила поводья и подвела его к сидящей на траве женщине.

— Скорее, скорее в седло, — приказала я ей.

Мелани даже привстала, но тут же свалилась с глухим стоном. Я быстро надорвала подол ее туники, чтобы облегчить ей движения, так как в ее состоянии она вряд ли бы смогла удержаться на коне, сидя на боку. Затем я подхватила ее под руки и попыталась поднять, чтобы прислонить к Светлячку, но бедняжка безвольно повисла на моих руках.

— Ну же, Мелани, помогите мне посадить вас верхом, — в волнении умоляла я, тормоша ее, пытаясь быстро привести в чувство.

Вдруг несчастная женщина пробормотала что-то резко и неразборчиво. И, о чудо, она оттолкнулась от моих полусогнутых коленей и запрыгнула в седло! Правда, она тут же изможденно завалилась на шею Светлячка и упала бы на землю через мгновение, если бы я не успела вскочить позади нее в седло и подхватить в последний момент.

Но наши испытания на этом не закончились.

Лишь только Светлячок вывез нас на дорогу, как из леса, передвигаясь на четвереньках подобно зверю, выскочил человек в шагах сорока от нас. Я сроду не видела существа ужаснее. Ростом он был чуть выше мальчишки лет двенадцати, но огромная шея, плечи, руки и грудь — все указывало на неимоверную, животную силу. За черными, спутанными волосами на голове и бороде невозможно было разглядеть его черты лица — только пару смотрящих с ненавистью глаз. Стараясь не терять нас из виду, он повернулся в сторону зарослей, откуда недавно сам выскочил странным образом, и тут я успела разглядеть горб на его спине, что объясняло угловатость его фигуры и странную манеру передвигаться. Он коротко свистнул и вытащил полуторный меч. В ответ раздался схожий сигнал, и на дороге появились еще двое.

Первый был высок и худ, его тонкие руки и ноги придавали ему сходство с насекомым. Он высоко вышагивал, смешно поднимая и переставляя ноги, словно паук, пробирающийся к жертве. Но смеха он точно не вызывал. В длинной руке его поблескивал простой баселард, каких много сейчас на вооружении наших стражников. Он начал вертеть и играться своим клинком, перекидывая его из руки в руку. Он делал шуточные выпады в нашу сторону, словно сражался с нашим невидимым защитником и каждый раз довольно посмеивался, забавляясь нашей беспомощностью.

Другой их спутник был напротив невообразимо толст. У него была маленькая лысая голова, совершенно несоизмеримая с гигантским телом, а его короткие и пухлые конечности и вовсе словно взяли от другого человека и насильно прилепили к чужому телу. Было заметно, что поиски беглянки в лесу дались ему непросто. Пот ручьем стекал по его лицу, на котором застыло брезгливое и недовольное выражение. Он задыхался, и его грудь быстро вздымалась, издавая свист и шипение, словно меха в кузнице. Одна его рука крепко сжимала лежащую на левом плече огромную булаву, а другая уперлась в бок.

Вся троица была наряжена в известные всей округе красно-желтые цвета дома д’Аркур, потому спрашивать, кому они служат было бессмысленно.

Горбун тем временем заговорил хриплым, похожим на воронье карканье, голосом.

— Сдается мне, сударь… хотя постойте — сударыня! Конечно, сударыня, ведь костюм пажа не может скрыть вашей женской красоты, до которой мы с друзьями, кстати, большие охотники, — он отвесил своим осклабившимся товарищам шутливый поклон и холодно продолжил, — вы хотите забрать то, что принадлежит нашему господину? Лучше не становитесь на пути барона д’Аркур. Оставьте эту, — он намеренно запнулся, чтобы подыскать верное слово, — особу и уезжайте, если вам дорога жизнь.

По его молчаливой команде спутники принялись расходиться по кругу в разные стороны, чтобы отрезать нам отступление по обратной дороге.

«Быстро назад!» — мелькнула в моей голове мысль.

И тут, к довершению моего ужаса, позади послышался стук копыт, который уничтожил последнюю надежду развернуться и ускакать прочь. Из-за поворота дороги к нам приближался вооруженный, но без шлема, рыцарь на коне, покрытом полосатой красно-желтой попоной. Узнав своего господина, паук и толстяк оставили свои планы окружить нас и вернулись на дорогу к горбуну, и уже вместе вальяжно двинулись к нам навстречу.

Окончательно потеряв голову от страха, я принялась хлестать Светлячка так сильно, как никогда ранее в жизни, да еще и заверещала диким голосом.

Испуганное животное рвануло с места и помчалось таким бешеным галопом, что чуть не сбросило нас с Мелани на землю. Светлячок бесстрашно разметал троицу, которая расступилась в последний момент, осыпая нас проклятьями. Путь был свободен, и черным облаком мы унеслись прочь, оставляя за собой столб пыли и грязи.

Я обернулась и увидела, что рыцарь бросился в погоню. К счастью для нас, его конь — огромный дестриэ — был хорош для боя и достаточно вынослив, чтобы нести на себе рыцаря в доспехах и собственную броню. Однако он был не в силах соревноваться в скорости с потомком чистокровных арабских скакунов, привезенных отцом из жарких стран.

Тем не менее, хотя мы и отрывались — повода для радости не было.

Светлячок закусил удила и уже безоглядно нес нас, не слушаясь повода. Мне становилось все труднее держаться в седле и не давать Мелани свалиться. Тщетно пыталась я перекричать ветер, чтобы голосом успокоить коня. Безуспешно натягивала повод, пробовала дергать и отпускать его, но все напрасно. Мне не хватало сил вырвать жеребца из дикой скачки.

Вот уже промелькнули мимо нас ворота замка, и впереди начинался пологий, но очень каменистый спуск, где Светлячок неминуемо переломал бы ноги при такой скорости.

«Господи, спаси и сохрани!» — жалобно причитала я, но надежда оставила меня.

Внезапно Мелани наклонилась к шее коня, что-то прокричала ему и резко дернула повод влево.

Конь соскочил со своего рокового пути и стал заворачивать обратно к замку. Беглянка тащила и тащила повод, заставляя Светлячка двигаться по кругу, который постепенно сужался. В какое-то мгновение я почувствовала, что бег стал менее импульсивным и обрадовалась. Напрасно. Светлячок принялся злиться и брыкаться на галопе, будучи не в силах успокоиться. Несколько таких прыжков — и я слетела с коня, потянув за собой Мелани.

Я ударилась головой, и все померкло. Я очнулась от того, что моя спутница склонилась надо мной и натирала мои виски какой-то сорванной вонючей травой.

Меня мутило, все тело болело и страшно кружилась голова.

Тем временем прибежали остальные слуги, бережно посадили нас с Мелани в паланкин и понесли обратно в замок.

Я осмотрелась, но не заметила и тени преследователей.

Обессиленный и весь покрытый пеной Светлячок лежал на боку в десяти туазах от нас, трясся, часто дышал и хрипел в лихорадке. Конюх уже обтирал его сухой травой и пытался успокоить, но не то, чтобы ехать на коне, а даже поднять его на ноги не было никакой возможности.

У ворот сгрудилась толпа. Мне показалось, что все жители сбежались поглазеть, что произошло с дочерью господина. Отец в большом волнении ждал меня у входа в донжон — главную башню замка.

Ты помнишь, дорогой брат, что, когда ты покидал нас, последние этажи башни и другие соседние здания еще перестраивались. Сейчас, когда работы закончились, замок изменился до неузнаваемости. Солнце, недавно с трудом находившее путь для своих лучей сквозь маленькие окошки в стенах, теперь изгнало мрак и холод, щедро одаряя верхние залы замка своим теплом и светом сквозь поражающие своим размером великолепные стрельчатые окна. Отец говорил, что украшенные разноцветными узорами колонны и пестрые гобелены на стенах напоминают ему восточные дворцы из его крестовых походов.

Отец велел отделить три маленьких зала не просто гобеленами, а стенами, и теперь у меня появилось свое собственное королевство в замке.

Только представь, на пиру в честь именин отца в новом камине одновременно зажарили двух оленей, настолько он велик! Какая лютая не была бы зима, в зале у камина всегда тепло. Там вечерами я занималась рукоделием со своими служанками и дочерями вассалов, а отец слушал истории труверов или обсуждал охоту со своими гостями.

Скоро ты приедешь, и все увидишь сам.

Отец заглянул в паланкин, жестом остановил мои готовые сорваться извинения и немедленно приказал слугам нести Мелани в женскую сторону.

Когда мы с моими служанками уложили гостью в постель, пришел паж и сообщил, что отец ждет меня.

Я наспех привела себя в порядок и с замиранием сердца спустилась по узким ступеням к отцу. Все еще находясь под впечатлением утренних событий, воображение мое рисовало ужасные картины отцовского гнева. Слабость и головная боль не покинули меня, я неуверенно вошла в зал, медленно ступая и ища взглядом опору.

Думаю, именно мой болезненный вид удержал отца от жестокого наказания.

— О, Боже милосердный, Агнесса, как ты бледна. Сядь, — он провел меня к резному креслу у стола. Затем, не отрывая от меня обеспокоенного взгляда, налил вина и заставил, несмотря на мое сопротивление, выпить кубок до дна.

— Отец, простите меня… — начала робко я.

Он нервно прервал меня рукой.

— Не могу даже выразить, как я зол из-за твоей сумасбродной выходки. Не поздоровится тем, кто тебя выпустил из замка.

Я молитвенно сложила руки и умоляюще затрясла головой.

— Отец, прошу вас, будьте милосердны. Это только моя вина.

— Оставим этот разговор на потом. Кто эта женщина? И что с вами произошло?

Во время моего рассказа удивление отца росло. Но вот что странно — он крайне оживился, когда я рассказывала о беседе монаха с неким вельможей, а вот наше спасение от людей д’Аркура не вызвало у него особого волнения.

— Не скрою, свидетелем очень странных событий ты стала. Следует хорошенько расспросить нашу неожиданную гостью, когда она придет в себя. Каким образом она очутилась в моем лесу? Да еще и одна? Честно скажу, я не верю в вину д’Аркура, ведь я слышал исключительно только о благородстве этого рода. Скорее всего, она — простая жертва разбойников. А вот та странная парочка монаха с неизвестным вельможей посредине нашего леса не выходит у меня из головы, простые ли они путники или соглядатаи? Бретонцы давно зарятся на наши земли, и нам следует быть наготове. Пожалуй, пусть воины осмотрят лес, вдруг найдут еще что подозрительное.

Отец вызвал начальника стражи и дал необходимые распоряжения, затем повернулся ко мне.

— А теперь иди-ка ты отдохни, но никаких больше прогулок вне стен замка!

Хотя я действительно валилась с ног, я все-таки нашла в себе силы зайти в конюшню. Ко мне сразу же подбежал Рене, чтобы рассказать о Светлячке, хотя я сама видела, что тот лежит почти неподвижно в стойле.

— Не знаю, госпожа, как нам удалось его поднять и довести до конюшни. На подъемном мосту он чуть от слабости не свалился в ров, да не утащил мальчонку моего с собой. Чудом оттянули мы его на пару шагов от края, прежде чем он упал. Так он, болезный, посредине моста долго пролежал, все с силами собирался. А теперь овес не берет, от репы отказывается. Вот только воды чуть попил да много-то нельзя воды-то после такого бега. Стражники говорят, что он, как дьявол несся, как вы еще столько-то удержались на нем да шеи свои не свернули. Странно это все, много я на своем веку видел, как лошади несут всадников, и сам попадал в такие истории, но чтобы так конь после бега страдал, не припомню. Обычно оно как? Ну, пробежался, ну, скинул ездока, ну, еще немного поигрался, да и остановился спокойно траву щипать, словно и не было ничего.

Конюх сокрушенно покачал головой. Я дала ему пару денье, которые быстро исчезли за пазухой.

— Постарайся поднять его на ноги, — расстроенно прошептала я и, не в силах более видеть страдания моего любимца, быстро ушла к себе.

Служанки не сообщили никаких перемен в состоянии гостьи. Она спала беспробудно, лишь изредка стонала во сне. Я приказала подготовить для нее мою одежду и будить меня немедленно, как только Мелани очнется. День еще был в полном разгаре, но едва я прикоснулась к подушке, как провалилась в глубокий сон, наполненный густым туманом без отчетливых воспоминаний.

Казалось, я пребывала в нем очень короткое время, когда услышала тихий шепот моей служанки Миранды.

— Госпожа, проснитесь. Я принесла вам одежду, надо поторопиться, уже дважды прибегал графский паж, доложил, что ваш батюшка ждет вас. Ваша гостья уже готова.

Оказалось, что я проспала остаток дня и целую ночь. Миранда помогла мне одеться, и я направилась в комнату Мелани. Самочувствие мое после хорошего сна улучшилось, а любопытство разгорелось сильнее.

Мелани сидела в кресле у окна в дальнем углу комнаты. Солнечные лучи, преломленные сквозь мозаичные окна, танцевали разноцветными зайчиками на ее пышных огненных волосах, изящно уложенных в красивую прическу. У меня не было возможности разглядеть Мелани внимательно до сих пор, ведь события неслись с ошеломительной быстротой. Сегодня же после отдыха и купания эта женщина засияла ослепительной красотой. На вид ей было чуть меньше тридцати лет, она была высокого роста и прекрасно сложена. Мне бросилось в глаза, как чудесно к ее волосам и бледному лицу подходила моя изумрудного цвета туника. Но все же взор приковывали ее глаза. Я даже не предполагала, что на свете бывают такие томные зеленые глаза, обрамленные густыми ресницами. В них был и задор, и вызов, и женское коварство, и какое-то искрящееся лукавство, словно их хозяйка вот-вот вспрыснет со смеху, и потому они манили собеседника немедля присоединиться к грядущему безудержному веселью. Пожалуй, что немного портило ее, так это небольшая горбинка на носу, а также то, что ее улыбка странным образом перетекала в усмешку, вздергивая правый кончик рта немного вверх. Именно по этой причине я замерла в некоем замешательстве, в момент, когда она при виде меня сперва широко улыбнулась, как доброй приятельнице, но спустя мгновение уже легкая тень ухмылки появилась на ее чувственных губах, как при разговоре с соперницей. Однако стоило снова попасть под очарованье ее взгляда, и все остальные черты лица растворялись в зеленом сиянии, а мелкие недостатки представлялись уже настолько несущественными на фоне общей привлекательности этой женщины, что и нелепо их было даже упоминать.

Оглядываясь назад и пытаясь пережить свои первые эмоции, признаюсь тебе, дорогой брат, я понимаю, что была как очарована ею, так и внезапно скована своей внутренней робостью. Еще не заговорив, я уже чувствовала себя рядом с ней маленькой глупышкой и заранее искала ее одобрения моим нерожденным словам.

Она изящно, словно кошка, выгнулась и вытянула шею, на которой я заметила несколько родинок, причудливо складывающихся в форму полумесяца. Мелани грациозно выскользнула из кресла и приветственно протянула ко мне руки. У нее были красивые тонкие пальцы, на одном из которых диковинный перстень мгновенно приковал мой взгляд своим блеском: переплетенные змея и роза обвивали бирюзовый камень с зеленой сердцевиной. Свет настолько ярко переливался в камне, а все остальные элементы были столь искусно вырезаны, что даже возникала обманчивая иллюзия подвижности змеи.

«Странно, — поймала я себя на мысли, — как это разбойники не позарились на подобное украшение? Вроде вчера я не заметила его».

Гостья крепко пожала мои руки, а затем, повинуясь внутреннему порыву, слегка коснулась их губами.

— Мой дорогой друг, — заворковала она нежным голосом, — ведь вы позволите мне вас так называть? После того, что вы сделали для меня, я не могу думать о вас иначе, как о смелой сестре, посланной мне во избавление от мук и вероятной смерти Богом.

— Я буду счастлива называть вас своей подругой, — пробормотала я, смущенная ее простотой.

— Вчера я настолько обессилила от попыток спастись от моих похитителей, что находилась в беспамятстве и не осознавала, где я, и кто передо мной. Сегодня же я счастлива выразить вам благодарность за то, что вырвали меня из рук разбойников и предоставили мне гостеприимный приют, уютную постель и одежду. Вас интересует моя история…

— Дорогая Мелани, — перебила я ее, — если вы в достаточных силах поделиться ею, прошу вас, давайте спустимся к моему отцу. Он ждет нас. Я поведала ему ту часть вашей истории, в которой принимала участие сама и рассказала о подозрениях в варварстве людей д’Аркур.

— Подозрениях? — страдальчески заломила руки гостья, — подозрениях, говорите?

В этот миг с меня словно спало наваждение. Передо мной стояла несчастная женщина, с болезненными синяками на руках, и с искусно скрываемым, но все же заметным ужасом в глазах. Она нервно кусала губы, и слезы накатились на ее пленительные глаза. Она предстала сразу какой-то хрупкой и ранимой, но все такой же прекрасной.

— Прошу вас не горячитесь! Стремление дознаться истины и помощь вам — вот что движет нами с отцом. Пойдемте, мы все обсудим, — я примирительно улыбнулась, — и заодно подкрепимся. Уверена, вы голодны.

— Просто умираю от голода! — улыбнулась в ответ моя гостья.

Когда мы спустились в обеденный зал, отец стоял у окна. Слуги заканчивали накрывать на стол для нашей трапезы.

Отец услышал наши шаги, обернулся и замер в замешательстве при виде моей спутницы, внимательно всматриваясь в ее лицо. Мы с Мелани остановились, не понимая, что послужило причиной подобного поведения хозяина. Это немая сцена продолжалась довольно долго, затем хозяин замка опомнился и подошел. Я представила их друг другу, и они чинно раскланялись.

Отец, странным образом волнуясь, объяснил свое смущение удивительным сходством между гостьей и Сибиллой де Куртинэ. Он поведал, что около пятидесяти лет назад был молодым пажом при дворе Пьера де Куртинэ, чью дочь ему и напомнила наша гостья.

Мелани заметно сконфузилась, но ответила, что граф несомненно прав. Сама она из рода де Куртинэ, и многие в семье отмечали ее необыкновенное сходство с бабкой.

Отец просветлел и уже шутливо сказал, что теперь просто обязан приложить все усилия, чтобы наказать негодяев, ставших причиной лишений дамы, с чьей родственницей он был знаком и «даже был безнадежно влюблен в пору юности».

— Впрочем, простите старику мою невольную грубость. С годами блекнущие воспоминания о былых временах рисуют нам приукрашенные картины. В них люди кажутся красивее, отважнее и благороднее, чем в обычной жизни. Сейчас-то я вижу, что вы прекраснее, чем Сибилла.

Мелани загадочно улыбнулась, а отец еще раз поклонился и пригласил нас к столу. На правах хозяина дома он сел по обыкновению посредине, а нас посадил по обе руки от себя.

Ароматный запах рагу из кролика в хлебе разнесся по обеденному залу и так соблазнительно манил, что мы с Мелани излишне быстро накинулись на еду, что не подобает благородным дамам. Когда наш первый голод был утолен, мы омыли руки в принесенных чашах с ромашковой водой. Отец распорядился налить нам немного вина и подать грушевый пирог, а когда приказы были исполнены — отпустил слуг.

Мелани поняла, что мы с нетерпением ждали ее историю, кивнула и начала рассказ о своих злоключениях. Для твоего удобства, дорогой брат, я постаралась передать его в точности без изменений.

История загадочной гостьи. Начало

Как Вы уже знаете, имя мое Мелани д’Эвилль, и я происхожу из великих родов Шартра — де Пюизе и де Куртинэ.

Моя мать, дальний потомок французских королей, любила при всяком удобном случае об этом напоминать своему мужу. Отец же мой был человек, любивший громко посмеяться, потому обычно отвечал, что нет нужды так часто об этом говорить, ибо он и без этого отчетливо видит корону на челе матери, только почему-то не из золота, а из рогов. На что матушка чопорно отвечала, что рыцарские турниры в поглощении вина повлияли не только на его зрение, но и на ум, иначе он бы понимал, что отсутствие рогов на его голове, скорее говорит не о его заслугах, а о ее добродетельности. Несмотря на словесные перепалки, оба души в друг друге не чаяли.

Отец, хотя и был храбрым человеком, но предпочел проводить время с семьей или в окрестностях наших земель на охоте, нежели чем, подобно большинству рыцарей, отправляться на подвиги и защиту Святой земли. На все вопросы он печально отвечал, что даму своего рыцарского служения уже нашел и согласно обету не имел права с ней разлучаться, а вот своим недостойным нравом святости земли Иерусалима мог даже и навредить.

«Дама» улыбалась изворотливости мужа и одобрительно кивала.

Вся родительская любовь досталась мне без исключения. Бог не дал им других детей. Жизнь моя беззаботно перетекала между моими родителями. Отец, вопреки обычаям нашего времени, охотно делился со мной умениями из семи рыцарских добродетелей, а мать учила тонкостям управления домашним хозяйством.

Но в однолетье жизнь моя изменилась.

Родители мои покинули этот мир от горячки, оставив меня, двенадцатилетнюю девчушку, одну на попечение моей странной бабки, Сибиллы, которую вы, милостивый государь, упоминали.

Я жила в ее отдаленном от дорог горном замке в Наварре, скрытом от любопытных глаз густыми зарослями плюща и терна до тех пор, пока мне не исполнилось двадцать лет. Бабушка, крайне нелюдимая женщина, постоянно повторяла, что более всего на свете ценит одиночество, поэтому оставляла меня на собственное усмотрение и мало посвящала времени моему воспитанию.

Она была до такой степени причудлива, что передавала свои распоряжения слугам через меня, проводя большую часть времени в своей комнате в компании доверенной служанки. Ее сумасбродство подтвердил тот факт, что, хотя она сама же устроила мою помолвку с сеньором Ришаром д’Эвилль виконтом д’Авен, вассалом и двоюродным племянником графа де Блуа де Шатильон, она не соизволила даже выйти благословить нас во время свадебного обряда, объясняя это муками расставания со своей любимой внучкой.

Мой супруг был стройным и беззаботным молодым человеком, и я помню лишь, что он чрезвычайно смущался в моем присутствии. На следующий день после нашей свадьбы, мы вынужденно простились: я отправилась в наше имение Эвилль, а он — вместе с рыцарями в крестовый поход вслед за королем Франции, где и сгинул, оставив меня молодой вдовой. После вестей о гибели супруга в Сирии, я провела в трауре более пяти лет, не покидая поместья.

Я пряталась от мира до тех пор, пока мой сюзерен и родственник мужа граф де Блуа не решил устроить праздничный рыцарский турнир по случаю объявления помолвки его дочери Жанны с сыном французского короля Людовика.

Король и его свита намеревались присутствовать на трехдневных торжествах, а затем на четвертый день в пятницу совершить совместный молебен во здравие и славу будущих молодоженов.

Примчавшийся гонец сообщил, что граф собирает всех без исключения своих вассалов и велит явиться в воскресенье; графиня Алиса Бретонская де Блуа поручила передать лично, что она намеревается удержать меня при себе еще, «как минимум на неделю после турнира, чтобы ближе познакомиться с милой затворницей».

Я не буду утомлять вас долгим рассказом о моих приготовлениях и дороге в Блуа в сопровождении шестерых моих воинов и служанки. Скажу лишь, что хозяева встретили меня более, чем радушно. Граф шутливо пожурил меня, что я так долго лишала их своего присутствия и совсем забыла свой долг вассала.

— Ваш муж всегда будет в памяти дома де Блуа, — с легкой улыбкой продолжила меня корить его супруга, — Мы скорбим о его гибели вместе с вами, но вы уже достаточно времени провели в уединении. Пора выйти снова в свет.

Алиса Бретонская, будучи на пару лет меня младше, взяла на себя роль капризной, но милой сестры. Графиня отпускала меня только на ночь, чем, на мой взгляд, вызвала немало обид среди ее придворных дам.

Тем временем весь двор кипел приготовлениями ко встрече короля. Слуги носили запасы еды, плотники возводили на поле у графского замка ристалище и помосты для знатных зрителей. Удары молотков и свист пил раздавались с раннего утра до позднего вечера. Всюду деловито сновали оруженосцы и слуги съехавшихся на турнир рыцарей, выбирая места для установки шатров. Лагерь желающих участвовать в турнире разрастался так быстро, что графскому герольду пришлось несколько раз вместе с двумя пажами объезжать поле, узнавая вновь прибывших и их права на участие, а затем распределять их в отряды. К приезду королевского кортежа все поле уже пестрело рыцарскими гербами, слепило серебряным огнем доспехов, бушевало на ветру волнами знамен.

Как объяснила графиня, было заранее обговорено, что рыцари королевского домена и нормандского герцогства, в ознаменование недавнего окончательного отказа английской короны от Нормандии в пользу Людовика, выступят в едином отряде.

Все же остальные рыцари будут противостоять им в другом.

Первые под руководством барона Филиппа д’Аркура — любимца короля, будут носить повязки с желтыми лилиями, а их противники — серебряные в честь цветов хозяина турнира. Командовать рыцарями на стороне графа де Блуа поручили Жану Бургундскому, графу Шароле.

Все дамы во главе с женой короля Маргаритой Прованской должны были прикрепить букеты с маргаритками и поддерживать в равной степени обе стороны, чтобы не давать разгореться вражде, вовремя охлаждая буйные головы, и сохранить дух галантного рыцарства Европы.

К полудню понедельника долгожданный королевский обоз показался на горизонте. По мере приближения он все больше напоминал гигантского разноцветного змея, медленно ползущего по извилистой дороге мимо собравшихся у обочин простолюдинов, приветствующих королевскую чету.

Когда до замка оставалось около пары лье, навстречу королю выдвинулась кавалькада местной знати во главе с графом де Блуа. Мне и нескольким дамам была оказана честь приветствовать королевскую чету, поэтому у меня возникла великолепная возможность воочию наблюдать момент встречи с королевским двором.

Примерно на расстоянии полета стрелы обе группы остановились. От встречающего отряда отделился графский герольд, который громким голосом вопросил: «Кто путешествует в землях графа де Блуа?»

Пришла очередь выехать вперед королевскому герольду, который выкрикнул в ответ: «Король Франции Людовик с супругой Маргаритой Прованской и двором совершили трудный путь, чтобы навестить своего доброго вассала, доблестного графа Жана де Блуа де Шатильон и его благочестивую супругу».

Герольды съехались, поклонились друг другу и уже вместе заиграли в свои трубы, украшенные тканями, с вышитыми гербами своих хозяев.

Под их звуки мы приблизились к королевскому кортежу.

Граф спешился, быстро подошел к поджидавшему его верхом королю и, преклонив колено, произнес ритуальную фразу о великой чести приветствовать своего сюзерена в графстве. Король без помощи слуг спрыгнул с коня, поднял графа и обнял. Не выпуская его из рук, Людовик подвел его к королеве, которая ждала на норовистой лошади гнедой масти.

Жан де Блуа поклонился, и попросил позволить ему выбрать ее дамой его сердца, чтобы он мог беззаветно служить ей.

Маргарита, будучи, без сомнения, мудрейшей женщиной Франции, с улыбкой ответила, что разрешает только на время турнира, а потом требует вернуть эту честь Алисе Бретонской.

Графиня, которая стояла вместе с нами неподалеку, благодарно поклонилась, услышав доброту королевы.

— Ваше величество, позвольте и мне присоединиться к просьбе моего мужа служить вам и вступить в ваш не менее храбрый, но гораздо более утонченный и прекрасный отряд, чем воинство мужчин.

Королева рассмеялась.

— С радостью принимаю ваш оммаж, пока продлятся состязания! — И, посмотрев в нашу сторону, попросила: — А сейчас расскажите мне о ваших очаровательных спутницах.

Графиня представляла нас королеве, а та на удивление оказалась высоко осведомлена о каждой из нас. Она легко называла наши фамильные дома, знаменитых предков. Когда очередь дошла до меня, она заметно погрустнела.

— Ах, дорогая госпожа д’Эвилль, — обратилась она ко мне с искренним сочувствием, — Ваш муж погиб, защищая нашего брата, графа д’Артуа, Роберта Доброго. Две сотни отчаянных смельчаков ворвались в египетскую крепость Эль-Мансуру, и почти все полегли. Из той отчаянной битвы вернулись в лагерь пять или шесть человек. Людовик рассказывал мне, что семь рыцарей вместе с Робертом укрылись в доме и защищались столь рьяно, что долгое время сотни врагов не могли победить этих великих людей, и только спустя целые сутки рассвирепевшие от унижения враги растерзали на куски наших израненных воинов. Ужасная трагедия.

Королева обернулась, выискивая кого-то в толпе придворных.

— Нас сопровождает барон Филипп д’Аркур. Он единственный, кто уцелел в том бою из свиты короля. Я обязательно попрошу его рассказать всем нам историю о доблести наших героев. Возможно, и вы узнаете какие-то новые подробности, — королева наклонилась ко мне и тихо сказала: — Я чувствую необходимость отблагодарить вас за мужа, которого король забрал на следующий день после свадьбы.

Я скромно поклонилась. Маргарита Прованская ласково погладила меня по щеке и двинулась дальше к почтительно поджидавшим ее придворным.

Тем временем слуги подкатили на телеге пару бочонков с вином, разбили шатер на лугу у реки и разложили легкие закуски. Оба отряда окончательно перемешались. Все со смехом и громкими разговорами устремились к прохладной реке передохнуть после долгой дороги и слегка перекусить.

Граф представлял королю своих вассалов и хвастливо рассказывал ему об их былых заслугах в предыдущих турнирах и сражениях.

Людовик подбадривал рыцарей, вспоминал тех, с кем довелось участвовать в крестовом походе и шутливо сетовал, что граф подготовился и собрал лучших воинов.

— Да, тяжеловато нам придется, — притворно сокрушался король, затем, хитро улыбнувшись, добавил. — Правда, у меня все еще есть мой Филипп. Он стоит десятка, посмотрим, может, и не осрамимся.

Дошла очередь приветствовать бургундцев, угрюмо державшихся особняком. Повелитель похлопал по плечу склонившего голову Жана Бургундского и пожелал ему удачи в турнире.

Затем король обернулся и выкрикнул имя, заставившее меня почему-то вздрогнуть:

— Эй, д’Аркур, где ты? Мы желаем тебя видеть, неужели ты спрятался от будущих противников?

Из толпы придворных выступил высокий темноволосый мужчина около тридцати лет. В отличие от большинства дворян он был в боевом снаряжении, в длинной кольчуге и, несмотря на теплый день, даже в кольчужных чулках. Широкий кожаный ремень подпоясывал красно-желтую полосатую накидку-сюрко и удерживал богатые ножны с мечом, на который барон тут же воинственно положил левую руку, правой уперся в бок и, горделиво выставив одну ногу вперед, с вызовом стал бросать взгляды по сторонам, показывая готовность к немедленной схватке.

— Я здесь, ваше величество. Вы прекрасно знаете, что д’Аркуры не боятся никого. Я думаю, граф де Блуа меня намеренно отвлекает отменным куском окорока и местным вином, которое, вынужден признать, очень неплохое.

Людовик самодовольно пихнул гостеприимного хозяина в бок.

— Поберегите моих воинов, граф. Люблю этого молодца, — затем король пошутил. — Ты слышишь, что я говорю, Филипп? Если бы ты был мой брат, я бы передал корону именно тебе и мог бы спокойно уйти на покой в монастырь.

Младшие братья короля, Карл и Альфонс, бросили косые взгляды на д'Аркура.

Барон громко расхохотался, как будто ничего забавнее в жизни не слышал.

— Поверьте, ваше величество, мне тоже искренне жаль, что не могу называть вас братом. Но мне показалось, что вы заподозрили во мне труса…

— Ну, ладно, ладно, — примирительно сказал Людовик, — Вряд ли кто-то искренне решит, что ты бежишь боя, если даже в поездку к друзьям ты одет, как на войну.

— Вам ли не знать, ваше величество, после последнего крестового похода: друзья так часто предают, что именно к ним и надо ехать во всеоружии.

— Но не в этот раз, барон, — нахмурился король. — Здесь мамлюков нет. У графа мы можем чувствовать себя в безопасности, потому отвлекись от мыслей о былых сражениях. Пойди-ка лучше вырази свое почтение королеве и ее дамам — они заметно скучают. Ты обязан доказать, что мои вассалы не только воины, но и куртуазные собеседники.

Филипп молча поклонился и удалился, а Людовик повернулся к хозяину земель.

— Не сердитесь, граф. Филипп тяжело переживает из-за нашего неудачного похода.

— Как и все мы, ваше величество.

— Вы правы, граф, но обещаю, мы еще отомстим, — монарх печально вздохнул и клятвенно осенил себя крестом. — А сейчас не пора ли нам вернуться к нашим поданным?

— Конечно, повелитель, — граф показал рукой в сторону шатров с едой, готовый следовать за королем.

Чета монархов много шутила и подзадоривала будущих соперников во время легкого пира на природе, и только с наступлением сумерек единая кавалькада в приподнятом от вина настроении направилась к крепости де Блуа.

Королевская семья с детьми, родственниками и несколькими приближенными дворянами остановилась в замке графа, остальные разъехались по своим шатрам в поле у ристалища.

Вечером пир продолжился в замке, и Маргарита Прованская подозвала Филиппа д’Аркура к нашему женскому кружку.

— Подойдите, барон д’Аркур, я хочу вас познакомить с одной очаровательной дамой.

Филипп покинул Людовика и приблизился к нам.

— Знакомьтесь — Мелани д’Эвилль. Я помню, как вы говорили, что сблизились в крестовом походе с ее супругом, Ришаром. Нас интересуют его последние мгновения в крепости Мансур, где он доблестно защищал нашего брата Роберта. Все мы с признательностью послушаем ваш рассказ об отчаянной вылазке в город неприятеля и вспомним наших храбрых героев, перед тем как разойтись спать.

Мне показалось, что барон поморщился при упоминании моего имени, но быстро овладел собой. Он внимательно посмотрел на меня и галантно поклонился, затем повернулся к королеве.

— Стоит ли, ваше величество, бередить старые воспоминания? Минуло много лет. Да мне и рассказать о виконте нечего. Да, мы участвовали в атаке вместе, но горячка боя вскорости разделила нас. Я чудом уцелел, тогда как почти все наши воины погибли.

Чувствуя какую-то загадку, я взмолилась.

— О, господин барон, прошу вас! Для меня малейшая деталь, любой человек, видевший моего мужа перед смертью — бесценны. Я собираю по крупицам образ того, кому была наречена, но не успела узнать так, как он того заслуживал. Мне легче нести траур по человеку храброму, осознавая, что он отдал свою жизнь во славу Христову, защищая младшего брата короля Франции. Но скажите, правдивы ли разговоры о том, что смельчаков во главе с графом Робертом д’Артуа намеренно заманили в ловушку?

Глаза дам с неподдельном интересом посмотрели на барона. Всех заинтриговала история о тайне и, несмотря на свое нежелание продолжать разговор, Филипп д’Аркур был вынужден сухо ответить.

— Поговаривали, хотя я и отношу это к пустым слухам, что было получено ложное сообщение. Якобы перебежчики поклялись, что в городской крепости осталось не больше пятнадцати воинов. Несмотря на свой горячий нрав, граф не бросился опрометчиво в бой, а отправил на разведку некое доверенное лицо, не раз бывавшее там ранее под видом торговца, чтобы проверить действительно ли крепость беззащитна. По возвращению лазутчик убедил Роберта д’Артуа, что полученные сведения верны, и с полусотней храбрецов граф без потерь сможет принести старшему брату крепость в подарок.

Королева Маргарита удивленно вскинула руками.

— Как? Вы не рассказывали этого раньше. А мы винили исключительно горячность и неосмотрительность Роберта. И кто же этот подлый предатель?

— Ваше величество, перед началом атаки брат короля сохранил имя своего лазутчика в секрете. Я полагаю, единственный, кто мог бы присутствовать на встрече с ним, кроме самого Роберта д’Артуа, был муж госпожи Мелани д’Эвилль. Ведь он исполнял роль помощника графа, был погружен во все его планы и не отлучался от него во время похода. К сожалению, этот храбрец обрел смерть плечом к плечу со своим господином и уже не сможет пролить свет на эту тайну, — д’Аркур прижал правую руку к груди и с явной внутренней борьбой, читавшейся на его бледном лице, высказал наболевшую мысль вслух. — Лично я думаю, что никаких сообщений не было. Граф самостоятельно решился на атаку города-крепости, чтобы порадовать короля неожиданным приобретением и забрать лавры победителя себе.

Королева задумчиво кивнула и попросила.

— Но все же, барон, расскажите, что же произошло в крепости?

Филипп развел руками и поклонился королеве.

— Если вы приказываете, ваше величество, — затем он поморщился, припоминая давние события. — Ночь была безлунная. Дневная жара спала, и освежающий ветерок приятно дул с речного канала, на противоположной стороне которого стояли основные силы египетских арабов, не подозревавших о нашем отчаянном плане. Вначале удача нам сопутствовала: мы смогли перебраться через крепостные стены и захватить главные ворота без сопротивления. Граф быстро разделил нас на два отряда и приказал продвигаться вглубь города по соседним улицам, ведущим к дворцу султана. Не успели мы пройти и двухсот шагов, как ворота за нами захлопнулись с металлическим звоном, а из маленьких улочек, как из десятка ручейков, хлынуло целое воинство арабов. Они расползались по городским стенам, беря нас в кольцо и осыпая кучей стрел.

— Граф д’Артуа с вашим супругом, — барон пристально взглянул на меня и продолжил, — а также еще с несколькими сторонниками попал в окружение и не имел никаких шансов спастись. Они ворвались в ближайший дом и там забаррикадировались. К большому несчастью, остальные наши воины не имели ни малейшей возможности прийти к ним на помощь. Даже сейчас у меня в голове продолжают отчетливо звучать яростные голоса горстки несчастных смельчаков из охраны брата короля, отчаянно отбивавшихся от атак на их последнее убежище. Бой подхватил и унес нас в другую сторону. Мне больно это говорить, но наш отряд уже не сражался, а позорно пытался скрыться от гнавшихся за нами неверными. Враг оттеснял нас прочь, загоняя все дальше вглубь незнакомого города. Мы бежали, не разбирая дороги, по наитию сворачивали в узкие улочки, где арабам было сложнее расстреливать нас из луков. Отставшим и обессиленным от бешеного бега не оставалось ничего, кроме как остановиться и принять последний бой. Ценой собственных жизней они задерживали волну наших врагов, подарив несколько драгоценных мгновений остальным, чтобы мы смогли осмотреться и понять, куда двигаться дальше.

— Как же вам удалось спастись из западни? — невольно вырвался вопрос из груди графини де Блуа.

— Я не перестаю задавать себе этот вопрос и поныне, сударыня. Пожалуй, простое везение. Нас осталось шестеро, когда мы уперлись в широкие ступени лестницы на городскую стену. Больше бежать было некуда. Я опустился на колени, чтобы попросить господа даровать мне сил принять смерть достойно. Неверные выскочили на нашу улочку и кровожадно завопили, увидев нас. Это был конец. И тут меня случайно осенило. Видимо, недалеко от того места была конюшня и повсюду вокруг была разбросана солома. Повинуясь наитию, я схватил два огромных тюка, взбежал с ними на стену и отчаянно прыгнул вниз. Я старался удерживать солому под собой, чтобы приземлиться точно на нее. Это сработало — тюки смягчили удар. Хотя я долго потом кашлял кровью от удара при падении, но я остался жив. Завыв, как дикий волк, от смеси чувств: радости, ярости и злости, я погрозил кулаком врагам и поклялся мстить неверным, покуда будут силы, за моих погибших братьев во Христе.

Дамы вскрикнули от ужасной картины, у некоторых из них по-особенному заблестели глаза при взгляде на рассказчика. Как только он понял, что завладел их вниманием, самодовольная улыбка проскользнула и померкла на его лице. По крайней мере, на мгновение мне показалось, что я ее заметила. Филипп продолжил свой рассказ, подолгу останавливая свой взгляд на вздыхающих дамах.

— Все пятеро спутников прыгнули вслед за мной, но лишь двое тамплиеров смогли встать на ноги — Хьюго де Немур по прозвищу Одноухий и Бернард де Соннак — племянник великого магистра ордена. У остальных были переломаны ноги, и их участь была не завидна: подоспевшие стражники закидали их камнями со стены, — рассказчик покачал головой. — Нельзя было терять ни минуты — до нашего лагеря было около полутора лье, а враги на стенах громко кричали друг другу и показывали в нашу сторону. Хромые, спотыкающиеся, но полные решимости выжить и рассказать королю историю христианской отваги, мы перебегали от одной груды валунов к другой, чтобы сбить с толку наблюдавших за нами стражей на стенах. Вблизи уже показались огни нашего лагеря, и мы поверили, что нам удалось спастись.

Барон замолчал и склонил голову. Пока он стоял в задумчивости, никто не посмел его поторопить. Все терпеливо ждали продолжения. Выдержав паузу, господин д’Аркур встрепенулся и извинился.

— Простите, воспоминания нахлынули на меня.

Все наперебой принялись уверять его в полной поддержке его чувств. Он благодарно поклонился и продолжил.

— Увы! Нашим наивным мечтам не суждено было сбыться. Позади нас послышался лошадиный топот, и улюлюканье вражеских воинов разорвало ночную тишину. Преследователи были уже близко и настигали нас столь быстро, что нечего было и мечтать успеть добраться до своих. Я остановился, ибо бежать больше не было сил, выхватил меч и приготовился отдать свою жизнь подороже. Тамплиеры, которые были еще в худшем, нежели я, состоянии, встали рядом, готовые к бою, с мечами на перевес. Хьюго де Немур хрипло захохотал и выкрикнул, что он горд умереть рядом с нами. Мы молча кивнули в ответ.

Из темноты выскочила четверка всадников, которые оторвались от отставших двоих на несколько корпусов.

Я извернулся, отпрянул в сторону от несшегося на меня всадника и рубанул наотмашь по крупу коня. Бедное животное захрипело и кувыркнулось вперед, подмяв под себя незадачливого араба.

Краем глаза я заметил, что Хьюго сдернул своего противника с коня, ухватившись за вражеское копье, и быстрым взмахом меча прикончил врага.

К сожалению, последний наш товарищ был не столь удачлив. Бернард изловчился вогнать клинок в шею лошади одного из нападавших, но всадник уцелел и, спрыгнув, яростно напал на тамплиера сзади, тогда как другой араб пронзил нашего спутника копьем.

Бернард перерубил древко и завалился на одно колено.

Изогнутая сабля всадника сверкнула подобно молнии, и голова Бернарда де Соннак отлетела от тела.

В диком порыве Хьюго метнул захваченное копье с такой силой и ненавистью, что оно просто разорвало кольчугу врага и почти целиком прошло насквозь, вытянув за собой плоть убийцы.

Последний не успел даже осознать, что произошло и с удивленным лицом рухнул с коня на землю.

Бернард был отомщен.

Я тем временем обменялся несколькими ударами с последним из четырех нападавших, выбил из его рук изогнутый меч и расколол его голову надвое.

Филипп почтительно прервался, заметив, что к ним подошел Людовик и внимательно прислушивается к рассказу своего любимца. Король ободряюще взмахнул левой рукой, призывая барона продолжать, а в другую взял руку своей опечаленной супруги и нежно поцеловал.

— Ваше величество вряд ли услышит что-то новое. Я не раз рассказывал вам о событиях той ужасной ночи, которая стала первым камнем в череде несчастий, смертей, предательств и вашего заточения в плен.

— Продолжайте, барон, ничего позорного нет в памяти наших бед, ведь они дают нам силы для новых побед, — промолвил король.

— Ошеломленные неожиданным отпором, двое оставшихся арабов не решились приближаться и расстреливали нас из луков с некоторого расстояния.

Их тактика увенчалась успехом: я был легко ранен в руку, а у тамплиера стрела опасно торчала из правого плеча, и сюрко обагрилась кровью. Он перехватил меч из повисшей как плеть правой руки и выкрикивал ругательства, вызывая их на рукопашный бой.

Я понимал, что время действует против нас. Хьюго быстро слабел и уже с трудом держался на ногах из-за потери крови. Моя рана, сколь несерьезной мне первоначально казалась, начала ныть и беспокоить меня легким онемением руки.

Я резко побежал к убитому мною первому врагу, рядом с которым валялись щит и копье. Мой рывок спас меня от стрелы, которая просвистела ровно в том месте, где я находился мгновение назад.

Окрикнув Хьюго, я швырнул к его ногам щит, чтобы он хотя бы как-то укрывался от стрел, сам же подхватил копье и рваными движениями, раскачиваясь из стороны в стороны, бросился к нападавшим.

Я вложил последние силы в бросок копья, не смог устоять и повалился в песок. Скакун встал на дыбы, но от силы удара опрокинулся на спину, похоронив под своей тяжестью очередного нашего врага.

Острая боль от стрелы прожгла мое бедро, и я рухнул на песок.

Хьюго, закрываясь щитом и слегка пошатываясь, волок меч по земле в повисшей из-за раны правой руке. Шаг за шагом он медленно наступал на врага, выпускавшего в него одну стрелу за другой. Тамплиер, грозно заревел священную молитву, с каждым словом тяжело ступая на землю:

Pater… noster… qui… es… in… caelis… sanctificetur… nomen… tuum… Adveniat… regnum… tuum.

Первые лучи утреннего солнца выскочили из горизонта и легким багряным ореолом осветили могучего храмовника.

Весь облик его, неустрашимость его, воля его — слились в непобедимого воина света, идущего на последнюю битву со злом. Столь грозен был вид его, что одинокий наш противник дрогнул, выпустил последнюю стрелу и скрылся, оставляя за собой столб пыли.

Хьюго остановился, с тоской посмотрел на небо, вытер пот с лица и упал лицом в песок.

Собравшись с силами, я подполз к нему и перевернул, чтобы даже уже не услышать, а угадать последние слова.

Et dimitte nobis debita nostra.

Так, на чужой земле, под звуки непонятной и враждебной природы, под пение неизвестных птиц, под трескотню и жужжание странных и загадочных насекомых, воин ордена храма Хьюго де Немур умер от ран и закончил свой крестовый поход.

Мой долг перед павшими заставил меня встать и идти вперед. Нет, не ради собственного спасения, а для того, чтобы смерти всех участников этой вылазки не оказались напрасными, и соплеменники узнали правду о мужестве и стойкости отряда графа Роберта д’Артуа, младшего брата благочестивого короля Людовика Девятого.

Филипп замолчал, а король поднялся и произнес в общей тишине:

— Et dimitte nobis debita nostra. И прости нам долги наши. Да уж поистине, великие люди делают времена великими. Господа и дамы, я более не задерживаю вас. Пусть же ночь прогонит печаль из наших сердец, ведь завтра мы должны праздновать и веселиться на турнире. Спокойной ночи, а я хочу еще помолиться перед сном о памяти моих воинов.

Людовик взял под руку Маргариту и удалился. Оставшиеся проводили супругов почтительно склоненными головами.

Филипп д’Аркур обратился ко мне, отчетливо проговаривая слова.

— Прошу простить меня, если я невольно расстроил вас своим рассказом. Повторюсь, я был мало знаком с вашим мужем. Вижу, что он был чрезмерно преданный долгу человек. Ведь вы настолько прекрасны, что покинуть вас после свадьбы я не сумел бы даже по прямому приказу короля.

Он говорил любезности, а сам пристально изучал, рассматривал меня, как те дети, которые восхищенно любуются жучками, прежде чем начать безжалостно отрывать им крылышки и ножки.

Холодок невольного страха пробежался по моей спине.

Графиня де Блуа почувствовала мою неловкость и обратилась к остальным.

— Пожалуй, нам всем нужно поблагодарить барона за его рассказ. Однако время к молитве и ко сну. Всего доброго, дорогой барон, желаем вам завтра удачи на турнире.

Она подхватила меня и быстро увела за собой.