Оглавление

АЗИАТСКИЙ
ОТПУСК

ГЛАВА 1

Последний солнечный зайчик, игравший на позолоте рамки с их совместной фотографией, угас, сдавшись наступающим сумеркам. В большой гостиной, пахнущей полировкой для мебели и ароматической свечой с бергамотом, царил тот самый, выверенный до мелочей порядок, который Наташа с некоторой иронией называла «фасадом благополучия». Все было на своих местах: диванные подушки, взбитые и разложенные строго по цвету, стопки глянцевых журналов на стеклянном столике, образующие идеальные прямые углы, даже пульт от телевизора лежал параллельно краю полки. Идеальная картина, достойная обложки. Картина, в которой они с Игорем были главными героями — красивой, успешной парой, чья жизнь напоминала отлаженный часовой механизм.

Но сегодня тиканье этих часов звучало для Наташи назойливо, почти угрожающе. Она стояла у панорамного окна, глядя на зажигающиеся огни вечерней Москвы, и пальцами, чуть дрожащими, теребила край шелкового халата. Сегодня был канун их долгожданного отпуска. Две недели в Азии, о которых они мечтали всю зиму. Две недели, которые должны были стереть накопившуюся усталость, вернуть то самое ощущение легкости и взаимопонимания, что понемногу стало утекать сквозь пальцы, как песок.

Она приготовила его любимое рагу. Зажгла свечи. Надела этот самый халат, который он когда-то назвал «одеждой для соблазнения». Все было готово к маленькому предотпускному празднику. Но час назад пришло сообщение: «Задерживаюсь на работе. Не жди на ужин. Вылет завтра как запланировано».

Слово «запланировано» резануло глаз своей чужеродной правильностью. Все у него было «запланировано». Их жизнь была расписана, как деловой график: пятничные ужины в ресторанах, субботние визиты к родителям, воскресный секс. И вот теперь и отпуск вписывался в этот план с холодной, деловой эффективностью. Но не это заставило ее сердце сжаться в тревожном предчувствии. Не это. А то, как именно он это написал. Без «любимая», без «прости», без смайлика. Сухо, по-деловому. Как начальник — подчиненному.

Она откинулась от окна и прошлась по комнате, ее босые ноги бесшумно тонули в густом ворсе ковра. Взгляд упал на его любимое кресло, на чашку с недопитым утренним кофе, которую он, как всегда, не убрал. Обычно это раздражало ее, вызывало короткую вспышку праведного гнева. Сейчас же чашка казалась символом чего-то большего — знаком его повседневного, привычного присутствия, которое вдруг стало вызывать не раздражение, а щемящую тоску. Потому что присутствие это становилось все более призрачным.

Он физически был здесь, каждую ночь ложился рядом с ней в их большую кровать, но мыслями, чувствами, какими-то важными частицами себя — он был где-то там. На этой самой «работе», которая поглощала его все больше и больше.

Наташа вздохнула и потянулась к своему телефону. Может, написать Ане? Коллеге Игоря, милой, вечно улыбчивой девушке, которая, как она знала, работала с ним над одним проектом. Спросить, не знает ли она, когда они наконец-то отпустят Игоря? Мысль мелькнула и погасла, показавшись ей унизительной. Выглядеть как жена, которая контролирует мужа через его сотрудников? Нет уж.

Но тут ее взгляд упал на другой телефон, лежавший на зарядной станции у телевизора. Его телефон. Он ушел так стремительно утром, что, похоже, забыл его. Странно. Он никогда не забывал свой телефон. Это был его основной рабочий инструмент, его жизнь, заключенная в холодном металлическом корпусе.

Сердце Наташи забилось чаще. Она подошла ближе, как будто к чему-то запретному, опасному. Экран был темным. Она знала код. Он никогда не скрывал его от нее, это было частью их «открытости», их доверия. «У нас нет секретов друг от друга», — говорил он когда-то, и она верила.

Пальцы сами потянулись к устройству, подняли его. Оно было холодным и тяжелым. Еще мгновение борьбы с собой — и она быстрым движением ввела код-пароль: дату их свадьбы. Ирония этой цифры пронзила ее, как иголка.

Экран ожил, показав стандартные иконки приложений. Она открыла мессенджер. Первым в списке чатов была она сама — «Натусик». Далее — рабочие группы, друзья. Все как всегда. Но потом ее взгляд зацепился за одно имя. Аня. Не «Аня Коллега», не «Аня Петрова», а просто «Аня». И последнее сообщение в чате было отправлено сегодня, всего пару часов назад.

Кровь ударила в виски. Она нажала на чат.

Сообщения были обыденными, рабочими. Обсуждение графика, правки в документах, вопросы по презентации. Ничего такого. Ни одного лишнего слова. Но Наташа читала их не как набор фраз, а как музыку, пытаясь уловить скрытую мелодию, тембр. И она ее уловила.

Там, где она писала ему «Игорь, не забудь про отчет для Смирнова», он отвечал не «ок» или «понял», а «Хорошо, Анечка, разберусь». «Анечка». Ласково, почти нежно. В другом месте она спрашивала: «Ты сильно задержишься?», на что он отвечал: «Да, придется попотеть, красавица. Держи кулачки».

«Красавица». «Держи кулачки».

Он ей так никогда не писал. Его сообщения ей были сухими, информативными. «Купи молока». «Заберу из химчистки». «Встречаемся у ресторана в 20:00».

Наташа пролистала чат выше, за несколько недель, потом за месяц. Картина была той же. Деловая переписка, разбавленная вот этими «анечками», «красавицами», «умничками» и смайликами с подмигиваниями. Не было признаков флирта, признаний в любви, договоренностей о встречах. Не было прямых доказательств измены. Но было нечто, возможно, более страшное — зарождение особой близости, той самой, что возникает между мужчиной и женщиной, проводящими вместе много времени. Легкий, почти невесомый флирт, который согревает будни, делает их ярче. Того флирта, которого в их с Игорем общении не было уже очень давно.

Она опустила телефон, как раскаленный. В ушах стоял звон. Комната, еще недавно такая родная и уютная, вдруг показалась ей чужой, полной скрытых угроз. Каждая вещь, каждая фотография кричала ей о лжи. Этот идеальный порядок был обманом. Их идеальная жизнь — фасадом, за которым скрывалась труха невысказанных обид, усталости и одиночества.

Она не знала, сколько простояла так, глядя в одну точку, пока не услышала звук ключа в замке. Сердце екнуло, замерло, а затем забилось с новой, бешеной силой. Она быстро положила телефон на место, смахнула предательскую слезу, навернувшуюся на глаза, и сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть лицу спокойное, нейтральное выражение.

Игорь вошел, пахнущий холодным ночным воздухом и дорогим парфюмом. Он выглядел уставшим, но не измотанным. Его усталость была деловой, творческой, а не выжатой как лимон. Он снял пальто, бросил его на стул — еще один штрих к картине его повседневного пренебрежения их общим пространством.

«Ты еще не спишь?» — спросил он, его голос был ровным, без вины или сожаления.

«Ждала», — ответила она, и ее собственный голос прозвучал странно глухо в ее ушах.

Он прошел на кухню, она последовала за ним. Он налил себе стакан воды, выпил залпом. Мускулы на его шее напряглись. Она смотрела на него, на этого красивого, уверенного в себе мужчину, своего мужа, и впервые за долгое время видела не того человека, в которого была когда-то влюблена, а почти что незнакомца. Привлекательного, успешного незнакомца, у которого, возможно, есть другая жизнь.

«Прости, что задержался, — сказал он, наконец, повернувшись к ней. — Этот чертов проект. Все рухнет без меня, кажется».

«Я понимаю», — сказала она. И в этот момент она поняла, что ненавидит это слово «понимаю». Она понимала его вечно. Его работу. Его усталость. Его потребность в пространстве. А понимал ли он когда-нибудь ее?

Он подошел ближе, положил руки ей на плечи. Его прикосновение, обычно такое желанное, сейчас заставило ее внутренне содрогнуться.

«Завтра улетаем. Все забудем, отдохнем. Хорошо?»

Его глаза смотрели на нее, но она читала в них не столько обещание, сколько надежду на то, что она не будет создавать сцену. Что она, как всегда, «поймет».

И тут в ней что-то перевернулось. Вся обида, все подозрения, вся накопившаяся боль превратились в странную, холодную решимость. Она не будет устраивать сцену. Она не будет рыдать и требовать ответов. Сцены — для тех, кто еще надеется что-то исправить. А она в этот момент, глядя в его прекрасные, лживые глаза, поняла, что надежда умерла. Но осталось желание. Желание доказать что-то. Ему? Себе? Она сама не знала.

«Конечно, хорошо», — прошептала она, и ее губы растянулись в подобие улыбки.

Она прильнула к нему, обняла, прижалась к его груди, чувствуя запах чужого парфюма, который, ей показалось, впитался в его одежду. И тогда она поцеловала его. Не нежно, не ласково, а жадно, почти агрессивно. Это был поцелуй-вызов. В нем не было любви, в нем была ярость, приправленная отчаянием.

Он ответил ей с удивлением, а затем с нарастающей страстью. Он, должно быть, принял это за примирение, за долгожданную разрядку. Он не знал, что для нее это было сражением.

В спальне их любовь была стремительной, молчаливой и яростной. Это была не близость. Это была схватка. Каждое прикосновение было попыткой не ласки, а обладания. Ее ногти впивались в его спину не от страсти, а от желания оставить след, напомнить, что она здесь, она существует, она — его жена, черт возьми! Его губы обжигали ее кожу, но в его поцелуях она читала не любовь, а собственнический инстинкт, желание подтвердить свою власть над ней, над этой ситуацией, над их жизнью.

Он пытался «вернуть» ее, вернуть ту Наташу, которая смотрела на него влюбленными глазами и безропотно ждала его с работы. А она пыталась «вернуть» его, вырвать из той другой жизни, где его называли «красавцем» и он просил «держать за него кулачки».

В этом безумном, почти жестоком танце они не видели друг друга. Каждый был заложником своих собственных демонов, своих обид и подозрений. Когда все закончилось, они лежали рядом, тяжело дыша, в полной темноте. Он почти сразу повернулся на бок и, судя по дыханию, погрузился в сон. Облегченный. Довольный. Он думал, что все наладил.

Наташа лежала на спине, глядя в потолок, по которому ползли отсветы фар проезжающих машин. Тело ныло, на губах был привкус соли — то ли его пота, то ли ее неслышных слез. Она чувствовала себя опустошенной и грязной. Это не было примирение. Это было саморазрушение.

Она тихо поднялась и пошла в ванную. Включила свет и подошла к зеркалу. Отражение показалось ей чужим: растрепанные волосы, размазанная помада, синяки-поцелуи на шее. И глаза. Глубокие, темные, полные чего-то нового и пугающего. Холодной ярости. Трещина. Та самая, почти невидимая трещина, что появилась сегодня вечером, прошла через ее душу и добралась до самого сердца. И она понимала — это только начало. Зеркало их жизни дало трещину, и теперь оно могло разлететься на тысячи острых осколков.

ГЛАВА 2

Утро началось с обмана. Яркое, нагло-веселое солнце билось в оконные стекла, обещая новый день, новые впечатления, ту самую перезагрузку, о которой они так долго твердили. Наташа лежала с открытыми глазами, слушая, как Игорь двигается по спальне. Звук застегиваемого чемодана, шелест упаковываемых вещей — все это было частью ритуала, к которому она готовилась морально все эти недели. Ритуала под названием «наш отпуск».

Тело ныло приятной усталостью, напоминая о вчерашней ночи. Но в голове не было и намека на эйфорию или нежность. Была лишь тяжелая, как свинец, пустота и отчетливое, щемящее чувство стыда. Стыда за ту яростную, почти животную схватку, в которую превратилась их близость. Она прикоснулась пальцами к синяку на ключице — его поцелуй-укус. Не знак страсти, а клеймо собственности. Тег «собственность Игоря». Или, возможно, предупреждение: «Не забывай, чья ты».

Он вышел из гардеробной, уже одетый в удобные для перелета джинсы и темную футболку. Выглядел он свежим, подтянутым, почти помолодевшим. Деловая усталость с его лица словно испарилась, уступив место предвкушению. Предвкушению чего? Отпуска? Или свободы от нее, от этого дома, от необходимости играть роль примерного мужа?

«Встаешь? — спросил он бодро, подходя к кровати и садясь на край. — Самолет ждать не будет. Выезжать через час, чтобы без пробок».

Его рука потянулась к ее волосам, привычный, почти автоматический жест. Наташа едва сдержала порыв отстраниться. Его пальцы, прикоснувшиеся к ее коже, вызвали не тепло, а холодную дрожь.

«Я уже проснулась», — сказала она, и ее голос прозвучал хрипло. Она приподнялась на локтях, отводя взгляд от его слишком ясных глаз.

Именно в этот момент его телефон, лежавший на тумбочке, завибрировал, заиграл настойчивый, деловой рингтон. Не обычный звонок, а специальный — тот, что он назначил для работы. Для «важных» звонков.

Игорь вздохнул, с легким раздражением потянулся за аппаратом. «Наверняка Карпов, — пробурчал он. — Не может без меня шагу ступить. Сейчас, я быстро».

Он поднес телефон к уху, и его лицо мгновенно преобразилось. Исчезла расслабленность, появилось то самое сосредоточенное, серьезное выражение, которое она видела каждый раз, когда он погружался в свои проекты. «Да, слушаю», — сказал он голосом, лишенным всяких эмоций, кроме деловой собранности.

Наташа наблюдала за ним, и каждая клетка ее тела напряглась, как струна. Она видела, как его брови слегка поползли вверх, как губы сжались в тонкую, напряженную линию. Он встал и отошел к окну, спиной к ней.

«Понимаю, — говорил он в трубку. — Сроки горят… Да, я в курсе важности… Но мы же договаривались…»

Он помолчал, слушая что-то с другой стороны. Наташа видела, как мышцы на его спине напряглись под тканью футболки.

«Петр Иваныч, — гол