Оглавление

1. Миров двух между
2. Пролог
3. Часть I. Экскурс в прошлое
   1. Бывшие родственники
   2. Слухи о вымогательстве
   3. Бомба в «китайской стене»
   4. Первое задержание
   5. Обыски. Задержания
   6. Игнатов
   7. Сообщник по назначению
   8. Факты уголовного дела
   9. Сплетни Голандо
   10. Прессинг родственников
   11. Рассказы Игнатова
   12. Адвокат Иван Сытик
   13. Размышления о «темных» делах
   14. Следствие по уголовному делу
   15. Суд и доказательства
   16. Возвращение к делу
   17. Второе задержание
   18. Обвинение. Арест. Тюрьма
   19. После освобождения
   20. Снятие обвинений. Послесловие
4. Часть II. Миров двух между…
   1. Предисловие ко второй части книги
   2. Семьи Чабаровых и Бересток
   3. История дела в мировом суде
   4. Первый взрыв
   5. Второй взрыв
   6. Опричники генерала Сидаша
   7. Первые месяцы заключения
   8. Следствие Иры Кирпичевой
   9. Воры в погонах
   10. Ловкий стряпчий Дмитрий Скипин
   11. Ознакомление с уголовным делом
   12. Окончание процесса в мировом суде
   13. Последние «художества» Димы Скипина
   14. Дело «шитое белыми нитками»
   15. Судебный процесс
   16. Приговор
   17. После суда
   18. Апелляция
   19. Кассационные обжалования
5. Эпилог
6. Примечания

Пролог

«…Оставь надежду всяк сюда входящий…»

(«Божественная комедия» Данте Алигьери)

Насколько трудно бывает узреть в чем-то истину, и как зачастую гораздо проще принять за действительность то, что человеку убедительно преподносят средства массовой информации. Достаточно публично назвать человека преступником, подкрепить это ссылкой на следственные органы, якобы располагающими неопровержимыми доказательствами, и общественное мнение уже можно будет считать сформированным.

Большую роль здесь играет именно слепая вера в Закон. Ведь, скажем, поверить прокурору гораздо проще, чем уголовнику-рецидивисту, особенно для человека, кто никогда не сталкивался сам со следственно-судебной системой. Человеческое сознание устроено так, что человек любую информацию воспринимает на основе знаний априори и верит в то, во что привык верить.

Закон, писанный на бумаге, дает огромную власть своим «служителям». Со времен Хаммурапи этой властью наделяют избранных служить на благо общества, во имя справедливости. Но одновременно она является и оружием, с помощью которого можно как защитить общество от посягательства, так и навредить ему или отдельным гражданам, выходя за рамки закона.

Закон и Беззаконие, это как два тесно связанных параллельных мира, и современная следственно-судебная система давно переплела эти миры своей паутиной власти в одно целое. А люди, которым дана эта власть, способны совершать множество преступлений ради того, чтобы не дать повода для сомнений в своей правоте. Если человек уже назван преступником, то им он и должен остаться, и неважно Закон или Беззаконие будут сопровождать для достижения этой цели.

Автор этой книги, вплотную столкнувшись с этой системой власти, сам прошел путь от момента, когда был назван преступником, до того как стал считаться таковым уже по приговору суда. Сформировав с помощью СМИ в отношении меня общественное мнение, «слуги закона» взаимосвязано приложили максимум усилий, чтобы оно не изменилось ни при каких обстоятельствах. При этом, используя власть от Закона, они безбоязненно одно за другим совершали преступления, погрязнув в мире Беззакония.

Напомню события, о которых пойдет речь в этой книге, как они остались на памяти простого обывателя благодаря именно средствам массовой информации.

Вечером 21 июня 2012 года в 7-м подъезде дома 14 в четвертом микрорайоне города Тобольска Тюменской области прогремел взрыв. В результате взрыва пострадала женщина, которая в тот момент проверяла свой почтовый ящик. Взрывное устройство с ее слов выглядело как пачка из-под сигарет.

Это происшествие было громко озвучено в местных и региональных СМИ, но через пару-тройку дней событие уже потеряло интерес аудитории. Основными версиями произошедшего на первоначальный момент были предпринимательская деятельность сына пострадавшей женщины и споры по капитальному ремонту дома, где произошел взрыв.

И вот днем 28 июня уже в каждом новостном выпуске Первого канала будоражащая весть — в Тобольске рано утром второй раз за неделю, все в том же доме, при таких же обстоятельствах прогремел новый взрыв. Пострадал мужчина, некто Рифкат Чабаров, которому так же, как и пострадавшей женщине, оторвало кисть руки. Как прямая связь между двумя взрывами в новостях неоднократно повторяется, что взрывное устройство было замаскировано в пачку из-под сигарет, как и в первом случае.

Это событие уже действительно вызвало широкий общественный резонанс. Город заполонила полиция, бдительные граждане сообщали в дежурную часть УВД о любом подозрительном предмете в жилых подъездах. Дом, где произошли взрывы, а также близлежащие дома, были обследованы на предмет возможных новых взрывных устройств. Различных слухов среди населения тоже хватало, и в их числе был устойчивый слух о том, что в том же доме было обезврежено еще одно взрывное устройство.

А буквально через день в СМИ широко прошла новая новость — преступник задержан, его имя объявлено публично, он дал признательные показания и заключен под стражу. Жители злополучного дома и его окрестностей могли днем 30-го июня наблюдать, как проводится следственный эксперимент с участием обвиняемого.

Также СМИ сообщили, что в ходе обыска на даче преступника были обнаружены и изъяты компоненты взрывчатых веществ, из которых он там же на даче изготавливал взрывные устройства, а впоследствии там скрывался, где и был задержан в ходе оперативных мероприятий ^[39].

Мотивом к совершению преступления, со ссылкой на информацию следственных органов, была обозначена личная неприязнь к Рифкату Чабарову, пострадавшему при втором взрыве, которого преступник таким способом хотел убить в отместку за поданное заявление в суд. Первый взрыв неделей ранее, по той же информации, был лишь для того, чтобы ввести в заблуждение следствие, т.е. «для отвода глаз». В дополнение сообщалось, что преступник ранее уже привлекался к ответственности за совершение аналогичного преступления, когда летом 2005 года в процессе вымогательства денег у своего бывшего тестя пытался с помощью взрывного устройства убить его дочь.

Новостные ленты пестрели сотнями комментариев, интернет-форумы и соцсети — горячими обсуждениями произошедших взрывов. Мнения были разносторонними, от предложений четвертовать преступника до выражения сомнений по поводу того, что «как то все уж слишком быстро и гладко».

Подытожил события неделей спустя начальник областной полиции генерал Сергей Сидаш, собственноручно наградив более десятка своих подчиненных за оперативное раскрытие данного преступления. Это событие формально подтверждало, что каких-либо сомнений в объективности раскрытия преступления у руководства полиции области не имеется, и преступником является ранее объявленное лицо. Тем более, пресс-служба регионального Следственного Управления СК РФ уже успела заявить, что следствие по делу в скором времени будет закончено и материалы переданы в суд. К слову заметить, что особо отличившимся в раскрытии преступления и изобличения преступника был отмечен майор тобольской полиции Дмитрий Билан.

Вот так выглядела основная картина событий, представленная общественности в конце июня — начале июля 2012 года.

После этого на данную тему в СМИ было довольно продолжительное затишье, лишь время от времени редкие источники сообщали, что обвиняемому продлена мера пресечения в виде содержания под стражей. В начале сентября 2013 года лишь местная пресса сообщила, что уголовное дело передано в суд, и несколько раз после этого тобольский журналист Вадик Калина скупо освещал происходящее в суде с явным негативным оттенком в адрес подсудимого.

И вот в конце апреля 2014 года СМИ наконец-то широко распространили новость — «тобольский взрыватель» приговорен к 11-ти годам колонии строгого режима. Общественности было дано понять, что справедливость восторжествовала и преступник наказан. И вроде бы все последовательно, закономерно и предельно просто, но…

На этих страницах я не задаюсь целью доказать свою невиновность, как многие могут предположить. Для этого существует суд, и в ходе судебных заседаний мной было реализовано практически все, что было возможно. Да и, собственно, чтобы понять основное, достаточно взглянуть на фото с места второго взрыва ^[23] и сопоставить прямые факты.

Но, несмотря на реалии приговора, даже таким судебным процессом я остался доволен, потому что нисколько не сомневаюсь, что основная цель стороны защиты была достигнута.

В судебном следствии мы вывернули уголовное дело практически наизнанку, показав суду все моменты, по которым истину можно было понять только однозначно. И нет никаких сомнений в том, что судья Сайдашева все это прекрасно поняла.

Очень жаль, что некому было предать широкой общественной огласке ход судебного следствия. И еще более жаль, что внутренние убеждения и совесть судьи не возобладали над навязанной служебной необходимостью. В настоящее время существует приговор, признанный законным вышестоящими судами, и даже при его явной незаконности он навряд ли когда-то будет отменен. Круг заинтересованных в нем лиц хорошо понимает, что при повторном суде они, скорее всего, потерпят фиаско. И беспокоит их не только то, что приговор может быть оправдательным, а что он вызовет цепную реакцию и каждому придется ответить по степени его участия в этом Беззаконии. Поэтому моя цель на сегодняшний день это лишь рассказать обо всем, что осталось за кадром уголовного судопроизводства, описать преступный вклад каждого участника. Ну и, конечно же, все написанное всецело отдаю на суд читателя.

Мое вынужденное участие в событиях 2012 года вряд ли имело бы место, если бы не было предшествующих событий 2005—2007 годов, которые можно уверенно назвать предысторией ко всему. И в уголовном деле, и в судебном процессе они сыграли очень большую роль. Более того, новостные ленты в 2012 году, как я упоминал ранее, информировали о том, что я якобы также был причастен к взрывному устройству, обнаруженному в доме, именуемом «китайская стена» в 2005 году, и что вымогал деньги у своего бывшего тестя, угрожая взорвать его близких. СМИ прямо говорили: «…ранее привлекался за аналогичное преступление…», хотя никакой аналогии между двумя делами нет и подавно. Все это преподносилось лишь поверхностно, и имеют ли действительно обстоятельства 2005 года какое-то ко мне отношение, так и осталось нераскрытым для общественности.

В первой части книги я намерен полностью в деталях изложить все происходившее в 2005—2007 годах. Для себя я считаю это очень важным. Ну, а кто не хочет вдаваться в это повествование и интересуется лишь историей взрывов почтовых ящиков, может сразу перейти ко второй части книги.

Хочу также отметить, что я не позиционирую себя как главного героя данного повествования. Поэтому умышленно не касаюсь своей биографии, работы и иных моментов жизни, не связанных с описываемыми событиями, кроме того, что напрямую имеет отношение к делу и в какой взаимосвязи я находился с теми или иными персонажами.

Суть этого заключается в том, что на моем месте мог фактически оказаться любой человек со своей биографией, родственниками и знакомыми. Так что, я — всего лишь действующее лицо, невольно оказавшееся втянутым в данный круговорот событий или, точнее сказать, в мясорубку нашей судебно-следственной системы.

Эти и другие материалы также размещены в свободном доступе на сайте http://mdm2012.com.

Часть I. Экскурс в прошлое

«Не зная прошлого, невозможно

понять подлинный смысл

настоящего и цели будущего…»

(М. Горький)

Бывшие родственники

Одним из основных фигурантов тех давних событий является мой бывший тесть Голандо Владимир Игоревич. На начало 2005 года в статусе бывшего тестя он находился уже порядка семи лет и каких-либо отношений ни с ним, ни с членами его семьи я практически не поддерживал.

На закате советского времени Владимир Игоревич был руководящим работником среднего звена в строительстве, с ярко выраженной комсомольско-партийной карьерной направленностью. Он был из тех людей, которые старались мало-мальски двигаться по карьерной лестнице, импонируя руководству лояльностью и умением красиво говорить. В то же время, в отличие от большинства руководящих работников, он был напрочь лишен деловой предприимчивости. Другими словами, когда все кто мог разворовывали страну и государственные предприятия, Владимир Игоревич идейно работал за зарплату. Поэтому и руководящими должностями в жизни не обогатился. Жена, две дочери, квартира в порядке очереди от государства, «Запорожец» на накопленное с зарплаты — вот стандартная советская семья Голандо, не избалованная жизненными изысками. И внешне со всех сторон Владимир Игоревич выглядел бы положительным персонажем, если бы не существование близнецов Леши и Кати Орловых, плодов бурного Володиного романа параллельно семье, которых он бросил на произвол судьбы еще до рождения. На протяжении долгих лет он «шепотом» будет врать своим близким друзьям, не желая выглядеть в их глазах полнейшим негодяем, что проявляет заботу о своих внебрачных детях. Хотя мне лично, будучи раскрепощен алкоголем, он тет-а-тет признавался, что отношений с этими детьми не поддерживает и от чего якобы очень страдает, но на это есть определенные причины. Уже позже, его младшая дочь, моя первая супруга, раскрыла семейную тайну, что когда-то давно отец уходил из семьи к другой женщине (тогда то и были зачаты близнецы), а потом, вернувшись обратно, он поклялся своей супруге забыть для себя существование этой женщины с их общими детьми. Хотя клятву он эту нарушил, но уже спустя много лет (в конце 2000-х годов), когда со своей супругой начал проживать раздельно, а близнецы Леша и Катя выросли. К тому времени Володя немного обогатился, разворовывая доверенное ему предприятие (об этом чуть позже), и даже стремился воссоздать оставленную когда-то семью. Но подхалимство и лицемерие, по всей видимости, не возобладали над некогда брошенной женщиной, и идея создания семьи с уже готовыми взрослыми детьми потерпела неудачу. Впрочем, Владимиру Игоревичу, на данное время живущему в гордом одиночестве, ничто не мешает хвастаться, что у него есть еще одна дочь, а главное — взрослый сын. Примером тому его аккаунты в социальных сетях.

Кстати, к месту будет заметить, что супруга его, Людмила Андреевна, будучи по профессии воспитательницей детсада, успела какое-то время поработать начальником отдела кадров в одной с мужем организации. И это обстоятельство наложило отпечаток на всю дальнейшую жизнь в виде несоизмеримого высокомерия. И до самой смерти, которая постигла ее не так давно как результат хронического алкоголизма, ее высокомерию можно было позавидовать. А что касаемо моих былых личных взаимоотношений с бывшей тещей, то тут можно смело обозначить, что ее «нелюбовь с первого взгляда» в свое время очень быстро переросла во взаимную неприязнь, которая особо никем не вуалировалась.

В самом начале 90-х Владимира Игоревича пригласили принять участие в строительстве водолечебницы в черте города на месте законсервированной минеральной скважины. Здесь ему тоже полноценно удалось проявить свои хозяйственно-организационные способности, и по окончанию строительства организатор и идейный вдохновитель данного проекта предложил кандидатуру Владимира Игоревича на должность руководителя образованного предприятия. Вот таким образом мой бывший тесть стал генеральным директором акционерного общества «Родник», более известного в городе как водолечебница «Родничок».

Акции предприятия сразу были распределены между инвесторами и участниками строительства в погашение задолженности по зарплате. Коллективу строителей в то сложное время тоже не оставалось выбора, как переквалифицироваться в персонал водолечебницы и продолжать работать в построенном ими предприятии. Тем более, имея акции, они по факту являлись частично его собственниками. Основным же инвестором строительства был региональный социальный фонд, который впоследствии продолжительное время «поставлял» водолечебнице клиентов. Так же, весомую часть клиентов лечебнице отправлял профсоюз Тобольского нефтехимического комбината. Таким образом, фактически живя на деньги бюджетного фонда и градообразующего предприятия, «Родник» функционировал около десяти лет.

И здесь тоже, как честный труженик, Голандо работал и жил на одну зарплату. Пожалуй, за все время функционирования «Родника» единственным обогащением генерального директора было списание в свою собственность некогда подаренного предприятию «РАФика». Но в этом прослеживался экономический смысл — после того, как семейный «Запорожец» был подарен старшему зятю в качестве свадебного подарка, тесть всецело пересел на служебный «РАФ», а списание его в свою собственность избавило предприятие от лишних налогов, хотя на самой эксплуатации автомобиля это никак не отразилось.

Какого-либо значительного развития под руководством Владимира Игоревича предприятие не получило и, потеряв две вышеобозначенные «кормушки», к началу 2000-х годов водолечебница прекратила свою деятельность, а значительную часть работников пришлось сократить. Помещения были сданы в аренду разным фирмам под офисы и склады. Выручка от аренды и функционирующий банный комплекс — на 2004 год это единственные небольшие доходы некогда процветавшего предприятия, позволяющие платить основные налоги и зарплату генеральному директору с коллективом из 2—3 человек.

И все же минимальную предприимчивость Владимир Игоревич проявил. Когда представлялась возможность, он за бесценок скупал акции у своих работников, и на 2004-й год ему принадлежала примерно треть всех акций водолечебницы от их общего количества. И еще во времена процветания предприятия, в середине 90-х годов, он в узком семейном кругу не раз заикался о том, что когда-нибудь он продаст акции «Родника» и обеспечит себя и своих близких на всю оставшуюся жизнь. Не знаю, на чем именно были основаны эти фантазии, но в реальности в 2004-м году у разорившегося «Родника» единственным ценным активом осталось только здание. Насколько мне известно, заинтересованные в его покупке лица находились, но продать только одно здание было трудоемко, поэтому Владимир Игоревич искал покупателя, готового приобрести предприятие целиком. Оптимизмом Голандо тоже обладал неимоверным, обнадеживая себя и своих акционеров, что водолечебница рано или поздно будет в любом случае востребована.

И вот в конце 2004 года «Родником», а именно идеей возрождения водолечебницы, заинтересовался предприниматель Евгений Савин, владелец строительной фирмы «Артель-С». Не знаю, какие у них были с Голандо договоренности по продаже, но даже по материалам нашего уголовного дела навскидку видно, что далеко не все там чисто. Казалось бы, что проще скупить акции у каждого владельца в отдельности, стать единоличным держателем акций и фактически владельцем предприятия. Но в реальности была реализована какая-то сложная схема, по которой деньги Савиным переводились на расчетный счет самого «Родника», затем нужно было время на уплату предприятием каких-то налогов (со слов Голандо), и лишь после этого бывшие акционеры получали свои деньги. При этом за свои акции люди получили на треть меньше от того, что изначально было обещано Владимиром Игоревичем. Поэтому, по скромным меркам, каждый второй акционер был недоволен такой сделкой и чувствовал себя обманутым. Черпая информацию из материалов уголовного дела, проведя нехитрый расчет, получалось, что сам Голандо за свои акции получил официально всего около 600 тысяч рублей. На начало 2005 года эта сумма примерно эквивалентна стоимости однокомнатной квартиры. Мало того, что эта сумма никак не могла обеспечить Володю на остаток жизни, как он об этом говорил, но и чтобы вымогать что-то с этих денег, этого мало, что очевидно.

После продажи предприятия и его возрождения за счет нового хозяина Голандо так и остался руководить лечебницей. Здравый расчет предприимчивого Савина понятен — лучше Голандо во всех нюансах «Родника» навряд ли кто разбирался. Но вот уж наверняка не предполагал Евгений Михайлович, что через десять лет, воспользовавшись трудностями своего хозяина, Голандо решит обманом перевести предприятие в свою собственность. Как та неблагодарная собака, кусающая за руку накормившего ее хозяина, Володя будет козырять правами на «Родник» в лицо Савина, который временно и формально его же ими и наделил. Лишь привлечение надзорных и фискальных органов с организацией различных проверок предприятия позволило поставить все на круги своя и вернуть «Родник» полноправному хозяину.

Причем даже в такой ситуации Евгений Савин проявил высшую добродетель — вскрывшаяся «черная бухгалтерия», различные махинации и многолетние хищения со счетов предприятия, которые Голандо осуществлял при помощи своей старшей дочери Ольги, по совместительству бухгалтера лечебницы, все это могло грозить Владимиру Игоревичу весьма серьезной уголовной ответственностью. Но Савин довольствовался лишь бесславным уходом своего бывшего топ-менеджера вместе с дочерью восвояси и не стал предавать эту историю широкой огласке.

Слухи о вымогательстве

Что касаемо меня, то 2005 год сразу не задался. Получив в начале января серьезную травму и перенеся сложную операцию на печени, я практически оторвался от внешнего мира и всех дел. На восстановление организма, когда я уже более-менее стал передвигаться в обычном режиме, ушло месяца три-четыре. И большую часть времени в тот период я проводил дома в больничном режиме.

О том, что у моего бывшего тестя кто-то пытается вымогать деньги, я вскользь услышал от своей матери примерно в конце февраля — начале марта 2005 года. Она, в свою очередь, об этом узнала от своего внука Антона, моего старшего сына, общего ребенка с первой женой. Он поделился с бабушкой, что «какие-то дяденьки приезжали к деду Вове на машине из Тюмени и просили у него деньги». Потом в телефонном разговоре с бывшей женой вновь всплывает момент, что поступают звонки с угрозами, и у ее отца требуют деньги. Но в подробности я не углублялся, потому что общение с ней ограничивал интересами ребенка, тем более, как я уже говорил, отношений с бывшими родственниками не поддерживал, и их жизнь меня не интересовала.

В конце марта мне позвонили из местного отдела по борьбе с организованной преступностью (ОБОП) и под выдуманным предлогом пригласили на беседу. Саму суть предлога я уже не помню, но в то время со здоровьем у меня было еще не очень хорошо, и я мало куда выходил из дома. Что-то от меня якобы требовалось очень важное, но в то же время пустяковое, и я согласился приехать. В ОБОПе два оперативника, Сергей Новоселов и Дмитрий Радион, буквально с самого начала беседы начали атаковать меня обвинениями в вымогательстве денег у бывшего тестя, что изначально ввело в ступор от непонимания, каким образов я могу иметь к этому отношение. В процессе разговора выяснилось, что обвинения в отношении меня высказывают именно бывшие теща и тесть. Со слов оперативников, чета Голандо прямо называла меня единственным врагом их семьи и утверждала, что вымогать с них деньги кроме меня некому. Беседу в ОБОП мы закончили на более-менее дружественной ноте, я объяснил про свое состояние здоровья с января месяца, и оперативники были этому моменту удивлены — супруги Голандо, обвиняя меня в вымогательстве, не сочли нужным сообщить, что мое нынешнее состояние навряд ли позволяет осуществлять в отношении них какие-то действия, хотя прекрасно об этом знали.

После посещения ОБОП я по телефону попытался высказать претензии бывшей жене, но она сказала, что не в курсе того, что ее мама с папой говорят в отношении меня. По поводу того, что происходит, она тоже ничего существенного не прояснила, все то же самое я слышал от оперативников. Тогда я попросил ее, чтобы она передала просьбу своему нынешнему мужу, Сереже Ярину, встретиться со мной.

Сережа Ярин появился в семье Голандо практически сразу же после нашего развода в 1998 году. На тот момент Сережа был гастарбайтером фактически без определенного места жительства 35-ти лет от роду, и Лариса Владимировна, моя бывшая супруга, подобрала бедолагу буквально с улицы, приведя в родительский дом, где проживала с нашим общим сыном после развода. Сережа был мужчина малопьющий и работящий, поэтому супруги Голандо быстро смирились с новой пассией младшей дочери и новым членом семьи. Хотя у новоиспеченной тещи к новоиспеченному зятю особой любви не проявилось, и зять так же отвечал сдержанной взаимностью.

Около полугода спустя Владимир Игоревич продал квартиру своих покойных родителей в подгорной части города и купил младшей дочери с новым мужем отдельную жилплощадь. Через пару лет они решили обзавестись общим ребенком, а еще через пару лет трудовыми усилиями Сережи Ярина купили более просторную квартиру по соседству с моей матерью. Чем последняя была очень довольна, так как внук теперь жил в непосредственной близости, да и взаимоотношения с бывшей снохой у нее были хорошие.

Ярин ко всем знакомым, и особенно старым знакомым своей жены, относился довольно холодно, потому как страдал патологической ревностью, коей, впрочем, страдает до сих пор. Довольно продолжительное время он проработал в службе безопасности нефтехимкомбината, чем приобрел себе очень недобрую славу среди его работников. Многие там его просто ненавидели, особенно те, кто благодаря его служебному рвению лишился работы. Меня он очень долгое время сторонился, можно даже сказать «волком смотрел», а я на общение не навязывался. Лишь по прошествии лет пяти, как Сережа обосновался в Тобольске, у нас с ним начали появляться общие знакомые, и какое-то маломальское общение при встречах стало присутствовать. Хотя даже приятельскими отношениями это назвать было сложно. Но, несмотря на его некоторые недостатки, в общем Сережу я считал довольно таки адекватным человеком. По крайней мере, самым адекватным из всей родни Володи Голандо. Потому и, когда возникла эта ситуация с вымогательством и обвинениями в мой адрес, то я решил поговорить именно с ним, чтобы прояснить ситуацию.

На мою просьбу Сережа отозвался буквально на следующий день и приехал ко мне с практически нескрываемым любопытством, зачем же он мне понадобился. Я же просто поведал ему обстоятельства своего визита в ОБОП и попросил прояснить как происходящее, так и почву обвинений в мой адрес. По поводу обвинений он сказал просто, что его теща помешана на моей персоне, и во всем, что бы не происходило негативного, ей видится какое-то мое участие. Причем сказал он это с явной иронией, направленной именно в адрес тещи. Ему то было известно, что за последние семь лет мы с Людмилой Андреевной даже словом не обмолвились. А что касаемо вымогательства, он рассказал, что периодически поступают звонки и какой-то человек, обычно находящийся в пьяном состоянии, говорит, что Голандо должен ему денег и если их не отдаст, то пострадают все его родственники. Причем звонят не только самому Владимиру Игоревичу домой и на работу, но и обеим дочерям с навязчивой просьбой вразумить отца. Свое общее мнение Сережа обозначил так, что всерьез он эти звонки не воспринимает, но ему не нравится, что звонят и к нему домой тоже. Мол, попадется ему этот звонящий, и Сережа разберется с ним по-свойски. Этого его мнения мне было вполне достаточно, чтобы на какое-то время забыть и про ОБОП и про бывших родственников.

Чуть позже я даже не придал особого значения случайному прохожему, улыбающемуся пареньку, который подошел однажды вечером к нам с моей второй женой Мариной во время выгула собаки. Слишком частым явлением это бывало, что на улице подходят люди и интересуются собакой. Со временем просто начинаешь автоматически отвечать на такие вопросы, ибо знаешь, что этот человек минут через десять сам забудет и про собаку, и про меня. Но в случае с тем пареньком было некоторое дополнение — удовлетворив свой интерес по поводу собаки, он, перед тем как отойти от нас, как бы невзначай кинул мне фразу, смыслом которой предполагалось, что не нужно лезть в дела бывших родственников. Лицо его было очень типичным и мне показалось, что буквально на днях я его уже видел. И, исходя из того, что на тему вымогательства накануне я говорил с оперативниками ОБОП, то улыбчивого паренька я где-то на уровне подсознания воспринял за их коллегу, который, по всей видимости, видел меня у них в отделе и в курсе обстоятельств той самой беседы.

Лишь спустя время, когда все эти события наберут обороты и серьезность, мне станет известно, что примерно в апреле на адрес Яриных, договорившись на улице с прохожим мальчишкой, неизвестные отправят коробку, внутри которой будет по-киношному имитировано взрывное устройство. Это было что-то типа пластикового цилиндра, вьющегося телефонного провода и обычного китайского будильника. А чуть позже, в подъезде, где проживала Ольга Волкова, старшая дочь Голандо, взорвется что-то типа петарды, и этот инцидент тоже привяжут к эпопее с вымогательством, хотя никаких связей между этими двумя обстоятельствами никто не устанавливал.

Бомба в «китайской стене»

Во второй половине дня 23 июня 2005 года по городу расползается слух — в доме 16 восьмого микрорайона, более известном в городе как «китайская стена», нашли бомбу. Чуть позже местные новости, со ссылкой на прокуратуру сообщили, что в подъезде дома обнаружена коробка из-под торта, в которой находилось мощное взрывное устройство из гексогена, способное обрушить несколько подъездов дома. Жители эвакуированы, вызвана бригада саперов Тюменского ОМОН, которые обезвредили бомбу, вывезли за город и уничтожили. Также сообщалось, что взрывное устройство изначально было передано жительнице дома, дочери известного в городе предпринимателя.

Событие очень взбудоражило жителей города, о бомбе в «китайской стене» знал практически каждый. Оно быстро обросло слухами и версиями, передаваемыми из уст в уста. Жители злополучного дома были реально напуганы, так как на тот момент прошло еще немного времени с момента террористических актов в центральной России, когда при взрывах домов погибло огромное количество людей. Тем более что тоболяков пугали все тем же страшным словом «гексоген», которое несколько лет назад страшило всю страну.

Как выяснилось позже, эту коробку из-под торта принесли два мальчугана по адресу, где проживала с семьей Ольга Волкова, в девичестве Голандо, старшая дочь Владимира Игоревича.

Накануне, в районе вещевого рынка «Арбат» к двум мальчикам школьного возраста подошел мужчина и попросил за определенную плату отнести по адресу коробку с тортом и передать ее девушке Лене. Примечательно, что так зовут старшую дочь Ольги, внучку Голандо. С этим тоже связан интересный момент, о котором я расскажу позже. Дверь мальчикам открыла сама Ольга, но, выслушав их, коробку не взяла, попросила оставить ее между этажами, а мальчиков завела в квартиру. После этого она позвонила отцу, а потом вызвала милицию. Приехавшие сотрудники, по всей видимости, передали информацию дальше и к месту происшествия стали стягиваться представители различных силовых и следственных структур. Был вызван кинолог, из рапорта которого следует, что его собака, обследовав коробку, показала наличие взрывчатых веществ. После этого было принято решение вызвать бригаду саперов Тюменского ОМОН, потому как таких специалистов в Тобольске не имелось.

Приехавшие саперы, согласно рапортам, определили, что в коробке находится взрывное устройство, вещество в котором по запаху напоминает гексоген. Но, несмотря на заключение саперов, что взрывное устройство может подлежать транспортировке и быть направлено на экспертизу, коробка была вывезена за пределы города и уничтожена с помощью гидропушки, в процессе чего произошел взрыв. На месте взрыва каких-либо остатков взрывного устройства обнаружено не было.

Городской прокуратурой было возбуждено уголовное дело по факту изготовления и передачи взрывного устройства, а также покушения на убийство гражданки Волковой Ольги Владимировны. Впоследствии, уголовное дело было объединено с ранее возбужденным по факту вымогательства у гражданина Голандо Владимира Игоревича.

Но еще до того момента, как мне стало известно с кем именно связано данное происшествие, внимание привлекло именно то, что сообщали новости, ссылаясь на следователей прокуратуры. Интересно было, что же именно там обнаружили, раз прокурорские работники на месте заключили, что мощность бомбы при взрыве была способна разрушить несколько подъездов дома. Тем более, взрывное устройство по умолчанию позиционировалось как небольшого размера, раз уместилось в коробку из-под торта. И это при известных обстоятельствах, что при терактах в Москве и Волгодонске преступники мешками привозили гексоген и складировали его в квартирах первых этажей. То есть масса того гексогена, что в реальности разрушил дома и унес много жизни, исчислялась если не тоннами, то, по меньшей мере, сотнями килограммов. Для чего тобольской прокуратуре нужно было умышленно дезинформировать общественность и создавать паническое настроение среди жителей дома, когда в подобных случаях, даже при наличии реальной опасности, они должны действовать с точностью до наоборот.

Забегая вперед, скажу, что в действительности в коробке из-под торта находилась обычная алюминиевая банка из-под «Фанты» емкостью 0,33 мл, наполненная монолитной массой светлого цвета, в которую уходили провода от примотанного к банке радиопейджера автосигнализации. И прокуратуре несомненно было изначально известно, что из себя представляет «взрывное устройство».

Если на тот момент у меня закономерно промелькнуло какое-то сомнение, то сейчас, основываясь на материалах дела и показаниях непосредственных участников тех событий, я уже уверен, что никакого реального взрывного устройства в помине не было. Как, собственно говоря, считаю, что и вся эпопея с вымогательством у гражданина Голандо, это не более чем фикция. Фактические доводы этим заключениям я приведу в процессе изложения событий.

Я, конечно же, заострил свое внимание на произошедшем, тем более, когда узнал, чья семья оказалась в центре событий. И даже участвовал в каких-то общих обсуждениях по этому поводу со своими знакомыми. Но я никак не мог предположить, что это происшествие коснется меня вплотную.

Первое задержание

Утром 27 июня мне позвонили из городского УВД и так же ненавязчиво, как прошлый раз звонив из ОБОП, попросили срочно подъехать для разрешения какой-то незначительной формальности. Посещение ОБОП с неприятным разговором еще были свежи в памяти, поэтому звонившему я ответил, что заеду, если будет на это время, а большего не обещаю. После такого ответа тон звонившего в корне переменился, и прозвучало что-то типа: «не вздумай прятаться, мы тебя все равно найдем». Подобное заявление меня донельзя возмутило, я сказал ему, чтобы подобным тоном он разговаривал со своими приятелями, и положил трубку. Минут через пять позвонил уже другой человек, извинился за ранее звонившего, и со всей обходительностью попросил меня подъехать к ним как можно быстрее, заверяя, что возникшие вопросы не терпят отлагательства. Недолгим разговором сошлись на том, что появлюсь у них я не ранее обеда. У меня, в принципе, на тот момент не было никаких дел, просто остался неприятный осадок от первого телефонного разговора, и было ощущение, что это не последний неприятный разговор на сегодня, поэтому я решил, что пусть меня подождут, если уж это сильно им надо. Однако даже не мог предположить, как закончится тот день.

Приехав после обеда в УВД и найдя нужный мне кабинет, я обнаружил на табличке, что хозяином его является начальник так называемого «убойного» отдела угрозыска Анатолий Иванович Глухих. В кабинете кроме него самого и нескольких сотрудников угрозыска я застал уже известных мне Сережу Новоселова и Диму Радиона.

Также, внимание тогда привлек, казавшийся очень молодым, энергичный паренек, которого все называли Димой. Впоследствии, из-за смазливой внешности и сходства с певцом, я в своем кругу общения прозвал этого Диму «Биланом», и был потом крайне удивлен, что ассоциативно данное прозвище окажется его настоящей фамилией. И тот день, 27 июня 2005 года, можно назвать днем знакомства с Дмитрием Александровичем Биланом. Осенью 2007-го он будет занимать должность начальника угрозыска, а летом 2012-го, покинув эту руководящую должность, будет возглавлять тот самый «убойный» отдел, в кабинете начальника которого мы и познакомились.

Мне уже трудно вспомнить все разговоры, продолжавшиеся с обеда до вечера 27 июня 2005 года, но суть их сводилась к одному — никто не сомневается в том, что я либо организатор, либо идейный вдохновитель вымогательства у бывшего тестя. При этом для меня лучше всего будет выдать все пароли, явки и агентурные связи. В подтверждение своих обвинений мне приводили какую-то карту СТК (сервисная телефонная карта), которая якобы была использована мной и одновременно, с их слов, использовалась при звонках родственникам Голандо с таксофона.

В то время основным оператором сотовой связи в Тобольске был «Ермак RMS» от компании «Уралсвязьинформ» и карты СТК использовались как для пополнения баланса мобильных телефонов, так и при звонках с таксофонов.

Согласно детализации моего мобильного, 17 мая 2005 года мной действительно был пополнен баланс телефона на сумму меньше полного баланса подобной карты. И по утверждениям оперативников в начале мая эта же карта была использована для звонков с таксофона на домашний телефон Яриных, при котором, правда, с ними не разговаривали, а включали музыку «похоронного марша».

Тогда я принял эти слова на веру, но спустя восемь лет, ознакамливаясь с материалами уголовного дела, я не нашел этому подтверждения. В показаниях Яриных есть такой момент, что как-то ночью к ним на домашний телефон поступали звонки и в трубке был слышен «похоронный марш», а также в деле имеется масса детализаций карт СТК, которые в тот временной период использовались для звонков с таксофона на домашний номер Яриных. Но вот номер моего мобильного в них нигде не фигурирует.

Хотя одну очень интересную вещь я в этих детализациях нашел — с использованием одной карты СТК три дня подряд в начале января примерно в одно и то же вечернее время с небольшой продолжительностью разговоров звонили с таксофона, расположенного в коридоре хирургического отделения третьей областной больницы. А интерес к этим звонкам у меня был вызван тем, что в те самые дни в том самом отделении находился я сам после операции, сначала в реанимации, потом в общей палате. Кто был инициатор тех звонков, и имеют ли они отношение ко мне для меня до сих пор остается загадкой.

Еще один интересный момент тут прослеживается, если вникнуть чуть глубже. Предположим, что кто-то действительно звонил Яриным и включал «похоронный марш». Но где здесь взаимосвязь со звонками по вымогательству? Что давало основания считать, что это звонили одни и те же люди? Если взять только то, что данная музыка связана со смертью, но это довольно субъективное восприятие. Если бы включали «свадебный марш», то тогда хулиганов равносильно надо было бы привлекать за сексуальное домогательство.

Но все эти мысли пришли уже гораздо позже, а действительные факты на тот момент известны не были. Оперативники упорно утверждали, что я организатор вымогательства, а карта СТК это подтверждает. По поводу карты все звучало настолько убедительно, что я начал перебирать в памяти все моменты за последнее время, когда на баланс мобильного вбивал случайные карты. Такое нечасто, но бывало.

Сейчас, наверное, сложно будет это понять, но в то время эти карточки были равносильны деньгам, а чтобы проверить у случайно попавшей в руки карты баланс времени уходило около минуты. Вот, например, что сделает простой обыватель, найдя обычную сим-карту. Вставит в свой телефон, проверит на предмет работоспособности и наличие пин-кода, и обязательно полюбопытствует балансом, а то и переведет его на свой номер. Только вот деньги на номере мобильного все же принадлежат конкретному абоненту, а деньги на той же сервисной карте, это уже потерянные кем-то деньги. Поэтому нисколько не было странным, обнаружив где-нибудь карту СТК, проверить ее баланс. В мае 2005-го был случай, когда моя вторая жена Марина после выгула собаки принесла и отдала мне такую карту. Сказала, что подобрала ее прямо у нашей входной двери и подумала, что, возможно, выпала она у кого-нибудь из нас. Автоматом, проверив ее баланс, остаток на карте я скинул на баланс мобильного.

Ассоциировав эту случайную карту с той, которую мне вменяли оперативники, я поведал им эту историю. Они откровенно посмеялись, сказав, что эту историю я выдумал экспромтом. Велико же, наверное, было их удивление, когда несколькими часами спустя при допросе моя супруга Марина также вспомнила тот случай с картой и подтвердила мои слова. Но за неимением другой кандидатуры они коллективно уже определили меня в преступники и не хотели в этом разубеждаться. Я не скажу, что в процессе всех разговоров присутствовали грубость или угрозы со стороны сотрудников, все происходило довольно дипломатично. Хозяин кабинета, где проходила беседа, Анатолий Иванович Глухих, показал себя тогда с очень профессиональной стороны, что нельзя не отметить. Ведя разговор на несколько тем одновременно, он тщетно пытался меня подловить на каких-нибудь несостыковках и противоречиях.

Ближе к вечеру приехал, на тот момент еще молоденький, следователь городской прокуратуры Евгений Евгеньевич Курмаев. К слову будет заметить, сейчас он возглавляет управление по надзору за уголовно-процессуальной и оперативно-розыскной деятельностью прокуратуры Тюменской области. А тогда оперативники называли его панибратски просто Женей. Допрашивать официально он меня не стал, а, посовещавшись с остальными и дождавшись приезда вызванного для меня дежурного адвоката, стал оформлять протокол задержания. Я, конечно же, был возмущен таким поворотом событий и в протоколе написал короткое эссе о том, что считаю задержание незаконным и необоснованным.

В протоколе не было указано даже намека на то, в чем именно я подозреваюсь и в связи с каким преступление, хотя мотивы задержания следователь был обязан указать в соответствии с законом. Единственное, что Курмаев обозначил — это формальное основание для задержания, предусмотренное п.3 ч.1 ст.91 УПК РФ и указывающее на то, что «следователь имет право задержать лицо, подозреваемое в совершении преступления, когда на этом лице или его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления». Само собой ни при мне, ни в моем жилище никаких следов преступления, а тем более явных, никто не обнаруживал. Поэтому этот курмаевский протокол задержания можно смело обозначить первой из многочисленных фальсификаций по уголовному делу ^[1].

После этого я был препровожден в изолятор временного содержания, где в довольно неплохой компании мне пришлось провести двое суток.

Дежурным адвокатом, которого вызвали для соблюдения формальности задержания, был Куттус Рахимов. Его же на следующие сутки привел с собой Курмаев для проведения допроса подозреваемого.

В силу закона, с момента допуска адвоката Рахимова к делу он являлся моим полноправным защитником. Впоследствии он не заявлял о невозможности меня защищать, а я не заявлял отказа от этого защитника. Независимо от его дальнейшего участия в следственных действиях, он фактически оставался моим законным защитником до вынесения приговора. Позже я разъясню, к чему я делаю акцент на статусе адвоката Рахимова.

Проводя допрос подозреваемого, Курмаев дважды умудрился нарушить процессуальный закон — с момента задержания прошло более суток, и допрос был проведен после 22 часов, то есть в ночное время, хотя обстоятельств, препятствующих соблюдению норм закона, не было. Сам допрос, по сути, имел чисто формальный характер, вопросы в основном касались моих отношений с Голандо и его родственниками, поэтому и сказать Курмаеву мне было особо нечего.

Еще через день, 29 июня днем, меня вывели из камеры ИВС, и я вновь оказался в кабинете Анатолия Глухих. Не знаю, что они от меня хотели услышать, но через почти двое суток в камере желания общаться с оперативниками у меня не было, что я и дал им сразу понять. Видя, что разговора не получится, меня снова препроводили в ИВС.

Вечером того же дня, когда истекали 48 часов с момента задержания, в ИВС пришел Курмаев в сопровождении Рахимова, ознакомил меня с постановлением об освобождении из изолятора временного содержания, где основанием освобождения было написано «подозрения в отношении данного лица не подтвердились» ^[2]. Я был освобожден из-под стражи и по закону уже не являлся подозреваемым. На выходе из ИВС меня встретил Дима Билан и буквально упрашивал на пять минут подняться к ним в кабинет. Я ответил отказом, сказав, что и так что-то тут загостился, после этого поехал домой.

Обыски. Задержания

Дома меня ожидал еще один сюрприз. Буквально за несколько часов до моего освобождения у меня в квартире побывала многочисленная оперативно-следственная группа с обыском. Постановление суда на проведение обыска, как и протокол его проведения, я увидел только спустя восемь лет в материалах дела ^[3].

При обыске дома присутствовала только моя супруга с четырехлетней дочерью и как-то противостоять такому количеству народа, внезапно появившемуся в квартире, она просто не могла. Да и конечно была в состоянии шока от всего происходящего. Ей просто внаглую отказали в копиях постановления и протокола, но в то же время угрозами заставляли расписываться об ознакомлении с ними.

Впоследствии, обнаруживая дома нехватку какой-либо вещи, я даже не знал точно, изъята она по протоколу или просто похищена. Со слов жены вся эта многочисленная орава в погонах вела себя просто бесцеремонно. Соседям-понятым напрямую заявили, что я причастен к бомбе, обнаруженной неделю назад. Найдя простую оконную замазку, перед понятыми ее позиционировали как «очень похоже на пластид». Дима Билан забрал мою банковскую карточку, объявив, что, скорее всего, она чужая, хотя рядом с карточкой находился договор об ее обслуживании на мое имя. Сережа Новоселов забрал из дома все блокноты и записные книжки, которые не были внесены в протокол, то есть просто украл их.

Также без протокола, якобы на время, изымались какие-то фотографии, которые также никто не вернул. Исчезло множество документов коммерческого характера. Изъяли всю оргтехнику и электронику, включая нерабочую.

Само прохождение обыска, как описывала его Марина, и то в каких местах осуществлялись поиски, обоснованно наводило меня на мысль, что еще до обыска, на предмет что и где искать, оперативников явно консультировала моя бывшая супруга, ныне гражданка Лариса Ярина. Но с того момента, как она потеряла статус супруги и покинула эту квартиру, прошло более семи лет и практически все в ней изменилось.

Под конец обыска, не найдя ничего напрямую интересного для дела, оперативники стали требовать от моей жены, чтобы она выдала то, что по их мнению она успела спрятать или унести из дома после моего задержания. Это требование послужило предлогом для того, чтобы фактически незаконно задержать Марину после проведения обыска. Непосредственно Сергей Новоселов увез ее вместе с ребенком в ОБОП, где буквально требовал дать показания, что ее муж организовал вымогательство у своего бывшего тестя, угрожая задержать официально и отправить в камеру. Лишь приезд в ОБОП и вмешательство моих родственников, которым Марина успела позвонить перед выездом из дома, избавили ее от продолжения этих противоправных действий. Вот такими неожиданными подарками одарила жизнь мою семью с подачи бывших родственников буквально за два дня. Но главный сюрприз был еще впереди.

На следующий день после освобождения и официального снятия подозрений я направился в прокуратуру к Курмаеву с требованием вернуть все изъятое при обыске. На что он с ехидством ответил отказом, сказав, что все изъятое приобщено к уголовному делу в качестве вещественных доказательств и будет возвращено тогда, когда решит следствие. То, что я уже не являюсь подозреваемым по делу, а значит и мои вещи, именно по мнению следствия, уже не имеют отношения к делу, Курмаев просто проигнорировал. Для этого мальчика-карьериста закон показательно вообще не имел никакого значения. Вернуть мне вещи — означало признать, что для обыска оснований не было, и значит его действия, как следователя, были полностью незаконны и необоснованны — вот что хорошо понимал Женя Курмаев. Я сейчас удивляюсь, как он не инициировал тогда мой арест следом за задержанием. Видимо опасался, что после этого родственники отреагируют так, что это приведет к неблагоприятным для него последствиям. Тем не менее, после его отказа возвратить изъятое, я написал жалобы на действия следователя Курмаева как прокурору города, так и в областную прокуратуру. После этого я связался с адвокатом Геннадием Владимировичем Кучинским, ввел его в курс всего происходящего и попросил содействия. Доверительного впечатления адвокат Рахимов на меня не произвел, хотя еще в ИВС говорил, что мне надо держаться именно его как защитника, потому что дело серьезное, и он в случае чего сможет помочь. А после моего освобождения по телефону он пытался вымогать деньги у моей матери, как аванс за его последующую работу.

После общения Кучинского с Курмаевым мне был возвращен только мобильный телефон. А чуть позже от прокурора города Романа Тютюнника (ныне первый заместитель прокурора области) по моей жалобе пришел ответ, что действия следователя законны, изъятые вещи приобщены к делу и направлены на экспертизу, а в отношении подозреваемого Трушникова ведется следствие. Это беспрецедентное хамство было уже от лица прокурора города. Он в открытую называл меня подозреваемым по делу, хотя никто не привлекал меня в этом качестве. Данную бумагу я вновь обжаловал в областную прокуратуру. Налицо образовалось противостояние между мной и прокуратурой города, которые не желали признавать, что действия следователя Курмаева в отношении меня были противоправными. Адвокат Кучинский тоже разводил руками, осуждая действия прокуратуры и обнадеживая, что Курмаев все вернет чуть позже, когда ажиотаж вокруг дела чуть поутихнет.

Восьмого августа во второй половине дня ко мне домой пожаловал оперативник угрозыска Эдуард Рыжов с двумя сотрудниками. На руках у него имелось постановление о производстве безотлагательного обыска в моей квартире, вынесенное Женей Курмаевым. Я их встретил само собой очень неприветливо и оставил подождать в подъезде пока не уточню правомерность намечаемых действий. Во-первых, для проведения обыска, не терпящего отлагательства, нужны веские причины, а во-вторых, обыск обычно проводится представителем следственного органа, но никак не оперативником. Поэтому я позвонил адвокату Кучинскому и обрисовал ситуацию. Он сказал, что сейчас свяжется с Курмаевым, все выяснит и перезвонит. Минут через пять последовал звонок и Кучинский сказал мне, чтобы я не препятствовал оперативникам, ничего серьезного в происходящем нет. После этого я пропустил Рыжова с коллегами в квартиру, он начал составлять протокол обыска, а его ребятки прошлись по соседям и привели понятых. Было видно, что Рыжову самому этот процесс не доставлял удовольствия. С Эдиком мы были знакомы задолго до этого момента и находились в хороших отношениях. Гораздо позже, в июне 2012 года Эдуард Рыжов будет возглавлять Тобольский ОБОП и с пренебрежением отнесется ко мне, не удосужив даже вниманием, когда я буду там находиться. Обыск, можно сказать, провели поверхностно, пройдясь по шкафам. После этого Рыжов позвонил по телефону, коротко с кем-то пообщался, сказав, что ничего не нашли, и вместе с коллегами покинул квартиру, извинившись за причиненные неудобства.

Возмущению моему просто не было предела. На следующий день я вновь отправил жалобу в областную прокуратуру на действия Курмаева. Адвокат Кучинский прокомментировал происходящее, как ответные действия на мои жалобы, советовал лучше выждать время. Но как было просто сидеть и наблюдать, что в отношении меня проводят незаконные действия, причем служащие того органа, который должен защищать законные интересы граждан и чтить закон.

И вот после этого последнего обыска началось самое интересное. Сначала я узнал, что сотрудники ОБОП задержали Сергея Игнатова, моего знакомого, который проживал в коттедже другого моего знакомого Александра Авдеева, помогая последнему по хозяйству. Сразу после этого в коттедже Авдеева с санкции все того же Жени Курмаева оперативники провели обыск. Самого Сашу Авдеева принудительно увезли в ОБОП. В этот же день, опять по постановлению следователя Курмаева, провели обыск по адресу проживания родственников моей жены Марины. После обыска принудительно забрали с собой ее младшего брата Александра Попова. Только через сутки незаконного задержания Авдеева с Поповым отпустили, и от них я узнал, что именно там происходило.

Основное, что они рассказали, это то, что Сережу Игнатова обвиняют в вымогательстве у Голандо и передаче взрывного устройства его дочери. А самое главное то, что делал он это все якобы совместно со мной. С Сашей Авдеевым, как с человеком постарше, вели себя довольно обходительно. Но в то же время навязывали массу показаний и о моей большой дружбе с Игнатовым, и о моей якобы явной неприязни к членам семьи Голандо, и много чего еще. Но Саша был человеком непоколебимых убеждений, тем более он прекрасно знал, как и почему Игнатов оказался у него в коттедже, видел мои с ним реальные отношения, которые ничуть не внушали мысли, что у нас с Игнатовым вообще могут быть общие дела. Из угроз в адрес Авдеева озвучивалась лишь вероятность привлечения его к уголовной ответственности за сокрытие преступления и укрывательство преступника. А вот Саше Попову повезло гораздо меньше. Его несколько часов продержали в кабинете абсолютно голым и при этом многократно угрожали применить насилие сексуального характера при помощи резиновой дубинки. И Саше оперативники уготовили роль непосредственного участника преступления, раз он близко со мной общался и не мог не знать о моей преступной деятельности.

С младшим братом моей жены, то есть с шурином, мы действительно общались очень близко. Можно сказать, что на протяжении нескольких лет он был моим помощником в делах и большую часть времени проводил рядом со мной. Это знают все, кто со мной по тем или иным причинам поддерживал отношения, потому что Сашу видели со мной рядом практически постоянно. И уж если бы я действительно делал то, что мне инкриминировали, то он просто не мог об этом не знать. Но вот с Игнатовым они были знакомы не более чем визуально, и сделать из двух практически незнакомых людей сообщников у оперативников навряд ли бы получилось. Это обстоятельство, думаю, сыграло решающее значение, что от ранее уготованной для Александра роли в преступлении Новоселову, Радиону и всей их компании пришлось отказаться.

Игнатов

С Сережей Игнатовым мы учились в одной школе. Более того, он учился в параллели с моей первой женой и был одноклассником второй. Причем до этого он еще ходил в детский сад вместе с одним моим близким приятелем. А также он работал вместе с несколькими моими друзьями… Если коротко сказать, то связующий круг наших общих знакомых измеряется несколькими десятками человек. И немногим из них даже теоретически пришло бы в голову, что меня и Игнатова могут связывать какие-то общие дела, и тем более криминального характера. Более того, имея постоянную пагубную привычку потребления алкоголя, время от времени Сережа еще употреблял и героин, а моя патологическая неприязнь к наркотикам и наркоманам тоже была общеизвестна.

А еще он имел пагубную привычку жить и черпать жизненные удовольствия за чужой счет, причем в прямом смысле. Имея талант хорошего рассказчика, он легко входил в доверие и занимал безвозвратно различные суммы денег у своих знакомых. На то время, о котором я повествую, нашлось бы очень мало людей из его знакомых, кому Сережа не был бы должен. И я как раз был в числе тех немногих, у кого он никогда не брал в долг. С конца 90-х годов было несколько случаев, когда Игнатов пытался таким образом обмануть близких мне людей, что, изначально неведомо для него, так или иначе пересекалось с моими интересами. Люди жаловались, приходилось прилагать усилия, чтобы находить Сережу и беседовать с ним. И после общения со мной ему приходилось в сжатые сроки изыскивать возможности и рассчитываться с этими кредиторами. Да, подход в таких ситуациях к нему был очень жесткий, но по-другому с такими людьми нельзя. Поэтому где-то образно переходить мне дорогу или соприкасаться с людьми или делами, которые были мне близки, Игнатов откровенно побаивался. Вот такие взаимоотношения и не более того у меня собственно были с Сергеем Игнатовым, как бы кому-то не хотелось считать иначе.

И тем больше было мое удивление, когда в начале 2005 года я узнал, что он должен пару тысяч рублей моей жене. Я был просто в недоумении от этого обстоятельства, когда о нем стало известно. И удивился я не только тому, как Игнатов осмелился на такой поступок, но и тому, что Марина, хорошо зная его натуру, позволила себя обмануть.

С ее слов дело обстояло примерно так. В конце января или начале февраля 2005 года, Сережа заявился к нам домой, когда я отсутствовал. В тот период мое отсутствие было крайне редким явлением (буквально только месяц прошел после тяжелой операции), и если я покидал дом без сопровождения супруги, то это когда друзья-приятели возили меня или в поликлинику, или по каким-то очень срочным делам. Имею все основания полагать, что появление Игнатова именно в такой момент не было случайным. Он рассказал Марине душещипательную историю о том, что его отца-инвалида «скорая» увезла с приступом в больницу, и очень срочно нужны деньги купить лекарства. И Сережа здоровьем отца поклялся, что буквально через 2—3 дня деньги вернет. Видимо пройденная ею самой совсем недавно ситуация с больницей и лекарствами, когда муж находился в реанимации, сыграла свою роль, заставив поверить Игнатову. Да и, конечно же, когда клянутся здоровьем родителя, не хочется сомневаться в человеке. Поэтому денег она ему заняла, но, как и следовало ожидать, возврата не дождалась ни через три дня, ни через неделю, ни через месяц. А от меня это событие изначально скрыла, потому что знала, что даже при реальной такой сложной жизненной ситуации в семье Игнатовых, такого ее поступка я бы не одобрил. И, может быть, она даже махнула бы рукой на эти деньги, невелика все же сумма, но в какой-то момент, видимо желая воззвать к Сережиной совести, позвонила ему домой. Но он, скорее всего, дома отсутствовал, трубку поднял живой, здоровый и как обычно в меру пьяный Игнатов-старший и на вопрос дома ли Сережа, одарил Марину потоком нецензурной брани. Вот это ее уже очень сильно задело, и она решила признаться мне, что поддалась на обман. Я сейчас уже не помню того разговора, по большей части, как я уже сказал, у меня было удивление по поводу услышанного. Ну и само собой возникло острое желание увидеть Сережу воочию. Только вот осуществить желаемое было не так просто, тем более что бегать по городу и искать Игнатова не позволяло ни время, ни здоровье, еще не пришедшее в норму.

Кстати, накануне 2005 года был такой случай, когда у меня возникла потребность в одной вещи. Уточнять подробности, что за вещь не буду, суть в другом. Я обратился с просьбой позаимствовать эту вещь к одному моему знакомому, так как знал, что она у него имеется. А он мне поведал, что дал ее попользоваться как раз таки Сереже Игнатову и тот долго ее не возвращает.

Поиски Игнатова тогда свелись к минимуму — я заехал к нему домой, где его отец сказал, что буквально накануне моего прихода Сережа ушел в гости к своей матери. Я тут же позвонил на домашний телефон его матери, сразу наткнулся на самого Сережу и объяснил ему, что мне требуется. Он без всяких заминок сказал, что минут через пятнадцать собирается уходить, готов встретить меня в определенном месте и отдать мне что требуется.

Мать и отец у него были давно в разводе, проживали раздельно, а их непутевый сынок по большей части жил с отцом, но мог какое-то время жить и у матери. Можно сказать, жил на два дома.

И вот, поговорив с ним по телефону, я через пять минут уже был в условленном месте. Был конец декабря, стояли морозы, и безрезультатно прождал я Сережу около получаса. После этого снова позвонил его матери, которая сказала, что он давно ушел. Последующие звонки отцу и матери тоже результата не дали. Вещь я так и не получил, чуть позже потребность в ней пропала, но обман Сережин не забылся и время от времени я пытался застать его на телефоне либо дома, либо у матери. Потом случились неприятные события начала января 2005 года, я попал в больницу, и было уже не до Игнатова. И вот уже в апреле наивность моей супруги напоминает мне про Сережу Игнатова и возбуждает желание встречи с ним.

Сам я его не искал, просто попросил знакомых по возможности сделать это. И возможность такая реализовалась лишь в начале июня, мне позвонили те самые знакомые и сказали, что Сережа ожидает меня в их компании. В подробности нашей встречи и последующего разговора я вдаваться не буду. Результатом ее стала взаимная договоренность, что Сережа месяц будет помогать моему знакомому Саше Авдееву, и на том инцидент с долгом мы будем считать исчерпанным.

С Авдеевым я поддерживал отношения с незапамятных времен. Его отец был одним из начальников в региональном управлении автомобильных дорог, сам Саша можно сказать наследственно стал инженером-дорожником и работал вахтовым методом мастером в Уватском районе. Человеком он был порядочным, высоких принципиальных убеждений с повышенным чувством справедливости. И, наверное, одним из немногих, кто в любое время дня и ночи отзовется на просьбу о помощи. Поэтому, что во времена, когда я жил с первой женой, что во время второго брака, в моем доме его всегда были рады видеть. Женщины вообще как-то в большинстве своем, насколько я мог наблюдать, восторгались его мужскими качествами, но вот семейная жизнь у него не складывалась, и проживал он один. Со своей стороны я так же был готов помочь ему в меру возможности. Еще в 2001 году он совместно с родителями по случаю приобрел убогий коттедж недалеко от бывшей центральной части города, который с того времени занял все его свободное время. Только своими силами, привлекая иногда друзей и знакомых, он постоянно что-то перестраивал и переделывал в доме. К наступлению лета 2005 года он взялся полностью переделывать крышу коттеджа, я об этом само собой знал, но чем-то помочь не имел возможности. И вот эта ситуация с Игнатовым позволила извлечь двойную пользу — и помочь Саше со строительством, и своего рода наказать Сережу за его нехорошие поступки и невозвращенные деньги.

Александру новость, что у него будет помощник, очень понравилась, хотя он в виду своей высокой принципиальности сначала поговорил с Игнатовым тет-а-тет и убедился, что того никто не принуждает, и он соглашается помогать на добровольных началах. Разговор у них даже сложился в большем, что если Сережа не будет против, то может потом продолжить работу до конца сезона уже за какую-то плату, а если покажет себя ответственно, то Саша подыщет ему местечко в своей дорожно-строительной бригаде. В общем, с дурных поступков у Игнатова появилась в жизни какая-то реальная перспектива на ближайшее будущее.

И начало было более чем обнадеживающее. Сережа исполнительно втянулся в работу, с утра до вечера они с Александром что-то ломали и строили. Я пару раз приезжал в коттедж, смотрел, как асоциальный элемент превращается в человека, а Саша даже хвалил Игнатова и кое-что ему собрал из овощных запасов, чтоб тот отвез в помощь отцу. Буквально через неделю Игнатов и вовсе перебрался в коттедж, перевез какие-то вещи и компьютер, купленный когда-то в кредит. Днем занимался делами, вечером играл в компьютерные игры, да и кроме строительства помогал Саше по хозяйству. Авдееву он этим как бы показал, что собирается долго поддерживать с ним отношения, как они и договаривались. И уезжать вечером, чтоб с утра вернуться, не очень удобно, да и у отца постоянно собираются пьяные компании., что постоянно соблазняет его сорваться. Отцу он сказал, что устроился работать на вахту и будет приезжать раз в неделю, а вот со мной он поделился тем, что в последнее время к нему домой зачастили сотрудники службы безопасности банка «Русский стандарт» по поводу невыплачиваемого кредита, и он боится, что в очередной раз они могут забрать компьютер.

Но такая рабочая идиллия продолжалась недолго. Однажды вечером Саша дал Игнатову денег, отправил в магазин за продуктами и Сережа исчез. Не вернулся из магазина, не пришел ни завтра, ни послезавтра. Чему я, собственно, не очень то удивился. А вот Саша Авдеев переживал, не случилось ли что с Сережей. Спустя несколько дней я заехал к его отцу, узнал что «Серега вчера звонил от матери, сказал, что уезжает на вахту, и делов больше не знаю!», чем я и успокоил переживающего Сашу. В свое время я тщетно пытался вспомнить, какого именно числа июня месяца тогда исчез Игнатов, тем более что Саша мне сказал об этом только через пару дней. Но тот день, когда я заезжал к его отцу, уже был после того, как в «китайской стене» якобы обнаружили бомбу. Игнатов-старший со своим непутевым сыном проживали как раз в том же самом доме, поэтому я могу судить об этом точно. И опять же, я точно помню, что данное происшествие я с Сережей не обсуждал (что было бы логично как с человеком, живущим по-соседству события), хотя был в коттедже Авдеева накануне его исчезновения. Поводов проводить параллели между Игнатовым и происшествием в его доме на тот момент тоже не было.

А встретил я Сережу Игнатова вдребезги пьяного абсолютно случайно именно вечером того дня, когда был освобожден из ИВС, и попался он тогда буквально под «горячую руку». Опять же обстоятельства встречи опущу, скажу, что Сережа благополучно вернулся к Александру в коттедж. Потом позже он объяснил свое неожиданное отсутствие так — пошел в магазин, встретил приятелей, позвали выпить. Деньги, что Саша давал на продукты, потратил на продолжение банкета, а назавтра неудобно уже было возвращаться назад.

В общем, продолжились их с Александром трудовые будни, каких-либо происшествий с Сережей больше не случалось, и так продолжалось до тех пор, пока в начале августа ОБОП не задерживает сначала Игнатова, а потом Авдеева и моего шурина Сашу Попова.

Сообщник по назначению

И вот, исходя из того, что я поведал про самого Игнатова и про мои с ним взаимоотношения, что я тогда должен был думать и делать, зная, что из Сережи делают моего сообщника в вымогательстве? Думал я, что все это попахивает крупномасштабным идиотизмом, но вот чтобы что-то предпринять — абсолютно ничего в голову не приходило. Игнатова до официального задержания промурыжили в ОБОП двое суток, потом отправили в ИВС. Представить в его лице вымогателя я тоже на тот момент никак не мог.

Обо всем происходящем я само собой проинформировал адвоката Кучинского, он в свою очередь взялся разузнать обо всем подробнее через свои связи. В результате примерно через неделю он показал мне протокол допроса Игнатова ^[4], который вызвал у меня действительно бурю эмоций.

По тому сюжету, что излагался за подписью Сережи, следовало, что прошедшей зимой я привлек Игнатова для совершения вымогательства у моего бывшего тестя. Причем мотивировал свои действия тем, что Голандо якобы был мне должен. С декабря 2004 года Сережа вместе со мной и под моим бдительным руководством с городских таксофонов совершал звонки Голандо, при которых по заранее обговоренному со мной плану требовал у моего бывшего тестя деньги, угрожая при этом физической расправой. Кроме этого, в начале 2005 года Игнатов якобы ходил со мной в лес, где мы вместе испытывали взрывное устройство. Испытания прошли успешно, и я сказал Сереже, что если Голандо нам не заплатит, то мы его взорвем. В апреле мы вместе с Сережей на моей кухне изготовили муляж взрывного устройства, который он с помощью случайного мальчугана направил на адрес Яриных. А в июне, получив от меня коробку из-под торта, пульт управления и инструкции, нашел двух других мальчуганов, которые должны были доставить уже реальное взрывное устройство на адрес Ольги Волковой. А Игнатов, находясь в другом подъезде дома, должен был с помощью пульта произвести взрыв, но в последний момент передумал, сломал пульт и выкинул в мусоропровод. После этого Сережа, боясь моей мести за сломанный пульт, долго от меня прятался, надеясь, что скоро нас задержат сотрудники милиции, что вскоре и произошло, чему он обрадовался.

Вот такое изложение я тогда прочитал под ироничный взгляд адвоката Кучинского. Смешного я в этом ничего не видел, и единственным моим желанием было свести на нет эту вопиющую несправедливость. Я хоть в тот же самый момент был готов к очной ставке с Игнатовым, хотел, чтобы все написанное он повторил в моем присутствии.

Многие вещи из этого изложения были просто нереальны. Ну какие хождения по зимним лесам могут быть у человека со свежими семнадцатью швами на печени. Или же, как я мог ходить по всему городу вместе с Игнатовым от таксофона к таксофону и не встретить ни одного общего с ним знакомого. Опять же, описав в показаниях, как он вместе со мной на моей кухне изготавливал муляж взрывного устройства, он не смог бы описать ту самую кухню, потому как в моем доме далее порога нигде не бывал. И уж что совсем противоречило натуре Игнатова, что он якобы обуревая жаждой чужих денег, вдруг взял и отказался от задуманного в последний момент. Шел взрывать, а потом ему в голову пришла мысль, что могут пострадать люди, и он передумал. Ну что за чушь!

Кучинский, кстати, задавал вопрос Курмаеву о том, что, наверное, у следствия имеются вопросы к его подзащитному, то есть ко мне. На что Курмаев ответил, что следствие идет своим ходом, и если возникнет необходимость допроса, то мы об этом узнаем. Звонков из ОБОП или УВД мне больше не поступало, визитов оперативников так же не было. Зато в начале сентября в новостном выпуске местного телевидения сообщили, что дело о бомбе в «китайской стене» раскрыто, один преступник задержан и ведется розыск второго.

В середине сентября ко мне домой пришел человек, который якобы освободился из ИВС, и принес мне письмо от Сережи Игнатова, в котором он слезно умолял ему помочь. В письме он описал какого-то Славу, который якобы заставлял Игнатова звонить Голандо, а потом в ОБОП этого Славу убедили заменить в показаниях мной. Так же в письме Игнатов признался, что из чувства трусливой мести хотел навредить мне, а получилось, что навредил себе. Что оперативники обещали его отпустить, если он даст в отношении меня показания. И много что еще было в этом письме, что за давностью просто не сохранилось в памяти. Оригинал письма я передал адвокату Кучинскому и с того момента больше его не видел. Но у меня осталась его сканированная копия ^[19].

К письму я отнесся почти безразлично. Воспринял его за какую-то очередную провокацию со стороны оперативников или Курмаева. Почерка Сережи я не знал и не мог быть уверен, что письмо написано именно им. Да и желания идти на контакт с ним не было абсолютно. Дело даже не в том, что я боялся себя как-то скомпрометировать, а в неприязни к самому Игнатову. Для меня это было немыслимо осознать, как можно сначала оговорить человека, а потом у него же просить помощи. Хотя некоторые близкие мне люди, которые не раз сталкивались с правосудием, советовали мне начать помогать Сереже. Говорили, что если позволить его обложить обвинениями до конца, то на основе его показаний можно будет всецело обвинять меня. И сейчас я думаю, что эти советы были правильными. Даже в деле самого Игнатова все могло сложиться абсолютно по-другому. Но на тот момент я готов был защищать только сам себя, в том числе и от Сережи Игнатова.

Факты уголовного дела

Немного отойдя от событий осени 2005 года, оперируя лишь фактами, постараюсь объяснить, почему на сегодняшний день я убежден, что многое, в чем обвиняли Игнатова, не имело места. Даже те моменты, которые он до сих пор наверняка боится отрицать. Многое мной ставилось под сомнение еще в 2005 году, но, получив доступ к материалам дела в качестве обвиняемого, я обнаружил множество фактов в корне противоречащих версии обвинения.

Во-первых, телефонные звонки. В материалах дела были представлены только распечатки телефонных разговоров, а я очень хотел послушать сами записи и убедиться, что на них голос принадлежит именно Сереже Игнатову. Однако же в этом было отказано со ссылкой на то, что кассеты приобщены к делу Игнатова и в качестве вещественных доказательств из него не выделялись. А раз в нашем уголовном деле их нет, то и прослушивать эти записи законных оснований не имеется. Так какими же доказательствами являются распечатки разговоров, если нельзя прослушать сами записи? Но следователь сослался на то, что голос Игнатова идентифицирован экспертами, а записи прослушаны и стенографированы в присутствии понятых, и каких-либо сомнений в их соответствии быть не может.

В 2005 году ссылка на экспертизу может и могла была быть для меня авторитетна, но не после того, как я на своем собственном опыте убедился какова реальная цена заключениям центра экспертизы областного УВД. Про осмотр и прослушивания записей понятыми, это вообще отдельный разговор. У меня фантазии не хватает представить, как понятые на протяжении четырех часов прослушивают записи, а потом видимо прослушивают еще один раз, параллельно сверяя их со стенограммой.

Фиктивные протоколы осмотров вещественных доказательств, как я смог убедиться, это само собой разумеющееся в следствии. И никого не смущает, что такой протокол заявляется потом в качестве доказательства по делу. И фактически, действия следователя, который фальсифицирует доказательство по делу об особо тяжком преступлении, подлежат уголовной ответственности с санкцией соответствующей статьи уголовного кодекса до семи лет лишения свободы. Причем, один фиктивный процессуальный документ — один протокол следственного действия, которого на самом деле не было — это одно преступление. А наше уголовное дело напичкано десятками таких документов.

Это будет всего лишь предположение, основанное на факте того, что следствие категорично препятствовало тому, чтобы я вживую мог услышать голос Игнатова. Но другого объяснения, кроме того, что голос на записях принадлежит не ему, я просто не нахожу. И подтверждением этому служат сами стенограммы разговоров.

Абсолютно во всех своих показаниях с 2005 по 2012 год Игнатов утверждал, что совершал звонки по чьему-то указу, и заранее обговаривалось, что он будет говорить. Однако в распечатках разговоров идет полнейшая импровизация, причем очень игривая. Нет даже намека на какие-то заученные слова. Причем некоторые фразы построены так, и содержат такие слова, что говорит о неплохом уровне интеллекта звонившего, до чего Сереже очень далеко. А при прочтении некоторых разговоров у меня вообще сложилось впечатление, что в них двусторонняя игра на публику. Двое человек (под вторым имеется в виду Голандо), разговаривая, импровизируют, заведомо зная, что их слушают и записывают. Фактически один другому помогает вложить в разговор нужный смысл. Читая эти стенограммы, я пытался представить оппонентом Голандо в разговоре Сережу Игнатова, и это представление не выдерживало критики. Потому мне очень хотелось услышать эти разговоры вживую ^[5].

Кстати, в судебном процессе Игнатова был такой момент, когда Голандо ни с того, ни с сего взялся утверждать, что звонивших с угрозами было двое. А вот в материалах дела, в том числе и в его показаниях на следствии про это ни слова.

Еще один очень интересный момент выяснился при изучении этих стенограмм. Голандо, что на судебном процессе Игнатова, что в показаниях уже по моему делу, упорно утверждал, что вымогательство началось в декабре 2004 года, после чего он сразу обратился в ОБОП. А вот тексты разговоров доказывают, что впервые с вымогателями Голандо разговаривал лишь в конце февраля. В третьей по счету стенограмме неизвестный прямо говорит, что он звонит в третий раз. А по первой стенограмме явно видно, что люди разговаривают друг с другом впервые. Заявление Голандо в ОБОП датировано самым концом февраля после второго разговора ^[6].

И отсюда возникает закономерный вопрос — откуда Владимир Игоревич знал, что с него начнут вымогать деньги, что умудрился записать самый первый разговор, причем с самого начала. И для чего ему лгать в последующих протоколах допросов, что первое требование денег поступило еще в декабре.

Во-вторых, я просто убежден, что Игнатов в глаза не видел не только всех этих мнимых взрывных устройств в коробках из-под торта, но не брал и не передавал никому и ничего тогда 23 июня 2005 года.

Во всех протоколах допросов Сережа каждый раз по-разному описывает содержимое коробки ^[7]. И самое ближайшее описание это «продолговатый цилиндр и черная коробочка с антенной», что очень далековато от реальных банки из-под «Фанты» с пейджером, на котором антенн в помине не было. Обстоятельства, как он получал и передавал ту самую коробку, в значимых моментах тоже очень сильно разнятся в его показаниях, и уж совсем не соответствуют показаниям мальчиков, которые принесли эту коробку в квартиру Ольги Волковой. Мальчики эти, кстати, ни один, ни другой, не опознали Игнатова в судебном заседании, и фоторобот, составленный ранее с их слов и ими подтвержденный, на Сережу был совсем не похож.

Также, в показаниях одного мальчика ^[8] присутствует один момент, который в свое время бросился мне в глаза и запомнился. Он утверждал, что у мужчины, который передавал им коробку из-под торта, на руке были часы. И более того, одеты они были именно на правую руку, почему мальчик это и запомнил. А на правой руке, как правило, но и то в редких случаях, часы носят левши. Сережа Игнатов не только правша, но и часов, сколько я его знаю, не носил никогда. Он вообще не имел каких-нибудь более-менее носимых ценных вещей, даже мобильного телефона, который в 2005 году уже был у каждого второго человека в городе.

И, в-третьих, фундамент криминалистики — следы преступления. В деле прослеживается не только отсутствие каких-либо следов Сережи Игнатова, но и явное нежелание их найти. А в каком случае следователь не станет искать следы преступника, чтобы связать его с объектом преступления? Только в том, когда он точно знает, что их нет.

Современная криминалистика даже в провинции уже давно ушла далеко вперед от простого изыскания отпечатков пальцев. Те же потожировые следы сейчас исследуют на всех предметах, имеющих отношение к преступлению. Образцы грязи и пыли, подногтевые соскобы и смывы с рук, следы на одежде и многое другое — все это давным-давно присутствует в уголовных делах и является прямой доказывающей связью между преступником и преступлением.

По материалам уголовного дела Игнатов в апреле 2005 года якобы передал через случайного мальчика небольшую коробочку с муляжом взрывного устройства на адрес Яриных. А до этого якобы изготовил этот муляж вместе со мной на моей кухне. Должна была коробочка и сам муляж сохранить какие-то следы? Безусловно! Производились ли какие-то экспертизы на предмет этого? Нет. Ну ладно, допустим на тот момент с особой серьезностью к этой коробочке наши бдительные органы не отнеслись. Но в июне, когда именно те самые органы подняли панику среди жителей «китайской стены», снова повторилось такое же явление — никаких экспертиз именно на предмет следов преступника в деле не имеется. А на картонных коробках как минимум остаются потожировые следы. Да и отпечаткам пальцев на гладком картоне имеет место быть. Но следов Игнатова непосредственно на объектах преступления нет, и прежде всего потому, что их не захотели найти.

Преступники несколько месяцев звонили Голандо с таксофонов. Судя по стенограммам, были и довольно продолжительные разговоры. Учитывая, что оперативники курировали телефонные звонки вымогателей, то определить таксофон и доехать до него в пределах города дело считанных минут. И если не застать преступников на месте, то обследовать таксофон на предмет возможных оставленных следов выглядит вполне закономерным явлением. Но только не в том загадочном уголовном деле.

Таким образом, можно утверждать, что каких-либо доказательств против Сережи Игнатова, по крайней мере, в эпизоде с коробкой из-под торта, в уголовном деле нет. Есть лишь несколько протоколов допроса, где он в этом признается, но в то же время его показания противоречат установленным и реальным обстоятельствам. Здесь я просто уверен, что он в силу каких-то причин себя оговаривал. И боялся признаться в этом даже в ходе судебных заседаний.

Что касаемо его звонков по вымогательству, то меня очень смущает факт того, что реальные записи следствие целенаправленно скрыло от прослушивания, когда я ознакамливался с делом. Здесь я могу только предполагать, что либо на записях голос не Игнатова (или не только его), либо записи не соответствуют стенограммам.

Сплетни Голандо

Но возвратимся к происходящим событиям 2005 года. До середины октября какого-либо внимания ко мне никто не проявлял. Только опять же, из областной прокуратуры я получал ответы по жалобам, где значилось, что все действия абсолютно законны, а обо мне шла речь в третьем лице, как о подозреваемом, в отношении которого расследуется уголовное дело. Эти короткие прокурорские опусы действительно давали ощущение, что я переписывался с клиентурой психиатрической клиники. Я писал, что живу и дышу свободно, никто мне даже вопроса задать не хочет, но в то же время масса моих личных и ценных вещей, по неподдающимся никакой логике основаниям, пылится в кабинетах прокуратуры. А мне отвечали, что все в рамках закона, причем меня обозначали как основного фигуранта уголовного дела.

И еще несколько раз при разговорах с людьми у меня возникают неприятные моменты, которые смело можно отнести к распространению ложных слухов обо мне со стороны Голандо.

Один такой момент мне запомнился очень хорошо, поскольку был первым и вызвал очень неприятные эмоции. В сентябре-октябре 2005 года у меня был договор на выполнение определенных работ с ООО «Европласт», и я раз в два-три дня наведывался в эту организацию, общаясь там преимущественно с ее директором на то время, Сергеем Кочуровым. Должность главного инженера в «Европласте» занимал Виктор Алемасов, который до этого около пятнадцати лет проработал бок о бок с Голандо, являясь его заместителем и техническим директором «Родника». С Витей мы само собой были хорошо знакомы и, мимолетно встречаясь на его новой работе, приветствовали друг друга, перекидываясь парой слов. Но вот в одну из наших деловых встреч с Кочуровым, тот в шутливой форме выразил сомнения по поводу, что работы по нашему договору будут закончены, ссылаясь на людскую молву, что меня раньше этого посадят за то, что пытался взорвать какой-то дом. Не помню, что именно я ему ответил, возможно отшутился в той же манере, но услышанное меня не порадовало. И так как единственной точкой соприкосновения с этой темой в «Европласте» мог являться только Витя Алемасов, я решил поинтересоваться у него, на каком основании он распространяет такие слухи. На что Алемасов мне ответил, что эту информацию обо мне, не стесняясь, распространяет именно мой бывший тесть Володя Голандо. При этом Витя сказал, что вообще был удивлен меня увидеть в своей фирме и узнать, что у нас в настоящее время идет деловое сотрудничество, потому что слышал от Голандо, что я скрываюсь и нахожусь в розыске.

После этих разговоров в «Европласте» у меня возникло очень большое желание пообщаться с бывшим тестем, заочное хамство которого уже перешло все пределы. Но в то же время я хорошо понимал, что любой контакт с ним, будь это даже безобидный телефонный звонок, мог быть превращен в попытку вымогательства, угрозы и тому подобное. Поэтому на своего рода провокацию я не поддался. А буквально через день, встретившись на улице еще с одним работником «Родника», я услышал про себя аналогичную историю, и точно так же человек был удивлен, встретив меня разгуливающего по улице. Это меня уже позабавило, в отличие от разговора с Витей Алемасовым. И в течение последующих двух лет я подобных историй «из первых уст» от наших общих с Голандо знакомых услышал более десятка.

Но, по всей видимости, не только Владимир Игоревич усиленно занимался созданием для меня соответствующей репутации. Один за другим стали расторгаться деловые отношения, и чаще всего либо на пустом месте, либо по надуманным причинам. Лишь в единичных случаях попытки выяснить, что же послужило истинной причиной моего разлада с людьми, с кем ни один год взаимовыгодно сотрудничали, имели успех. И обобщенно эта причина выглядела примерно как «ходят слухи». В уголовном деле это конечно не оставило следа, но думаю, что в то время усиленно велась работа по сбору в отношении меня различной информации, в том числе о деловой деятельности. Масса документов, похищенных во время обыска в конце июня, дала исчерпывающую информацию о людях и организациях, с которыми мне приходилось сотрудничать. И ведь чтобы изменить чье-либо отношение ко мне, нужно было достаточно мало, например, в неформальной беседе сказать: «А Вы знаете, что он хотел дом взорвать? И мы его скоро пос