Книга Карины Добротворской могла быть написана только девочкой, родившейся в Ленинграде. Ненамного раньше нее в этом же городе родилась и окрепла блокадная мифология, которая поддерживает свойственное его жителям ощущение мученичества и избранности. Как всегда, в этих ощущениях много выдуманного, навязанного, шаблонного. Но для женщины, преодолевшей свою собственную блокаду, отделявшую ее от большого мира, от красоты, успеха, карьеры, – тема ленинградского голода раскрывается совсем с другой стороны. Оказывается, что пережитый Ленинградом ужас никуда не делся из ее жизни.
Пікірлер55
О чем это? Первая половина книги ещё как-то соответствовала ожиданиям. Но затем началась ярмарка тщеславия с жалкой попыткой притянуть к vogue, ресторану «Варвары» и сицилийскому рынку тему блокады. Внезапно поймала себя на 82% и подумала: «какого... я тут делаю??!» и решила прикрыть эту лавочку, то есть книгу. «Что хотел сказать автор» вообще не поняла. Недоразумение, а не книга.
Книга, как попытка избавиться от собственного невроза, который не кому не интересен, но под соусом блокады можно попробовать. Меня радует одно, что в кругу "светского общества" есть люди, которые интересуются не только "Voge", но и историей, такими серьёзными темами как блокада, спасибо за список литературы во второй части книги, который размазан среди кучи не интересующих подробностей про детокс и раздельное питание, автору стоило дать почитать своё творчество узкому кругу лиц: друзьям, знакомым, родственникам, но не широкий тираж, в таких масштабах ценность книги минимальна.
Читать не надо. Автор справедливо говорит о том, что плохо собрала воспоминания блокадниц, руководствуясь собственными неврозами. Возможности поговорить с блокадницами потрачены зря - столько всего не спрошено. И столько всего спрошено непонятно зачем.
Дәйексөздер519
сейчас понимаю, что главные националисты — это русские. У нас же все плохие: этот — еврей, этот — белорус, этот — хохол, этот — таджик… Нет плохого народа, есть плохие люди.
Почти во всех блокадных дневниках и рассказах так или иначе происходит чудо. Чаще всего это чудесное появление отца (дяди, тети, друга, сослуживца, однополчанина) с едой — в момент, когда смерть кажется неизбежной. А может, действительно выжили только те, с кем произошло чудо? И теперь рассказывают о нем? А те, с кем чудо не произошло, ничего рассказать уже не могут.
Десятилетиями блокадники стыдились говорить о пережитом, а их дети брезговали спрашивать. Также скажу, что пока ее (Лидии Гинзбург) „Рассказ о жалости и жестокости“ читают мои американские студенты вместе с текстами Примо Леви, а не русские студенты и школьники, город Ленинград не может вступить в фазу изживания блокадного стыда.
