Оглавление

Том II

Глава 19. ДУЭЛЬ

Когда он очнулся, в доме было темно и тихо. В его доме. Неужели всё это приснилось?

Охотник на ведьм лежал на постели для гостей, широкой и мягкой, на которой всегда спала Эрика. Издалека, с улицы, доносились мерные шаги ночной стражи. В камине трещал огонь, наполняя комнату запахом дыма. Было невыносимо жарко, и Готфрид сбросил с себя тёплое меховое одеяло. Готфрид был раздет, а перевязанная рана жутко болела, но, кажется, не кровоточила. Он потрогал её и застонал от боли. С кухни прибежала Эрика, присела возле кровати и положила ладонь ему на лоб.

— Дай попить, — слабым голосом попросил Готфрид, убирая её руку.

Она молча принесла с кухни чашку с чем-то тёплым и странно пахнущим и поднесла к его рту.

— Что это? — брезгливо прохрипел он отворачиваясь. — Дай воды!

— Это травы, чтобы жар сбить, — неуверенно сказала девушка. — Так быстрее поправишься, они тебе сил придадут…

— Один Господь силу мне даёт! — ответил Готфрид, отодвинув и расплескав отвар. — И уж если Господу будет угодно, чтобы я выздоровел, то Он меня и исцелит! А колдовства в своём доме не потерплю!

Эрика помолчала какое-то время, глядя на него в темноте, а потом вернулась на кухню и принесла оттуда простой, слегка тёплой воды.

Готфрид выпил всё в несколько глотков, вернул чашку Эрике и взял её руки в свои. Оба они молчали какое-то время, глядя друг на друга в темноте. И он думал, насколько приятно возвращаться домой, где тебя кто-то ждёт. Где ты нужен, где чувствуешь себя чем-то большим, чем эхом в четырёх стенах. Для этого люди заводят собак и любимых — чтобы только не быть простым эхом.

— Я очень по тебе соскучился, — сказал, наконец, Готфрид, отводя глаза. — Долго я проспал?

— Уже несколько дней лежишь, — тихо сказала она. — Говоришь во сне, зовёшь кого-то… У тебя рана загноилась, я её перевязываю.

— Тебе, наверное, тяжело? Прости… — сказал он, чувствуя свою вину за слабость и бессилие.

— Да нет, — призналась Эрика. — Дитрих приносит еду и повязки, ходит за водой. Как ты себя чувствуешь?

— Плохо. Жарко очень. Как я здесь оказался?

— Тебя привезли на телеге крестьяне. Сказали, что какая-то девушка остановила кровь и заплатила им, чтобы тебя довезли до Бамберга.

— Хэлена, — прошептал он.

— Хэлена? — насторожилась Эрика. — Кто это?

— Колдунья, которая помогала мне… Я ей жизнью обязан. Меня схватили разбойники, а она дала мне какой-то отвар, от которого всё замедлилось. Я как будто под водой оказался…

— Ведьмы называют его «Бычий глаз», — сказала Эрика, погладив его по голове. — Я слышала, что он даёт человеку невероятную скорость и реакцию.

— Я ей жизнью обязан, — повторил Готфрид и прикрыл веки.

Ему вспомнилось, что «бычьим глазом» некоторые крестьяне называли «глаз бури» — затишье в центре шторма.

— Спи, — Эрика снова погладила его, и постепенно он провалился в тяжёлый, тревожный сон.

Иногда он просыпался. А может быть, так лишь казалось. Открывал глаза, оглядывал, пустую комнату, а потом снова тонул в забытье. Один раз ему привиделось, будто Эрика бросает в огонь пригоршню трав, и по комнате расплывается пятно неестественно-белесого дыма.

Следующий день — если это был следующий день — оказался солнечным и жарким. С Ланге штрассе доносился грохот карет, гомон множества людей, спешивших по своим делам.

Эрика сидела перед камином и что-то читала в рассеянном свете из окна.

— Доброе утро, — сказал Готфрид, и собственный голос не понравился ему. Он был такой слабый и скрипящий, словно у умирающего. Пришлось прокашляться.

— Доброе утро, — Эрика уже отложила чтение и присела возле его постели. — Как спалось?

Готфрид неопределённо покачал головой. Потом собрался с силами, посмотрел ей в глаза и произнёс:

— Я видел… или мне показалось, что ты бросала в огонь какие-то травы или что-то такое…

— Тебе приснилось, — ласково сказала она. — Я надеюсь, твои сны не возвращаются?

Готфрид закрыл глаза, помотал головой и пробормотал:

— Не помню.

Послышался громкий стук.

Готфрид насторожился, приподнялся на постели, морщась от боли… Но Эрика уже беззаботно подошла к двери и открыла. На пороге стоял Дитрих с двумя корзинами, накрытыми белыми платками.

— О, Гога! — воскликнул он, пронося корзины на кухню. — Проснулся? Как себя чувствуешь?

— Нормально, — соврал Готфрид. — Лежу вот.

— То-то по голосу слышно, — усмехнулся друг. — Я вам тут еды прикупил. Эрике-то опасно на рынок ходить, да и тебя же стеречь надо, вот я и… Красавица, сделай-ка нам покушать.

— Хорошо, — ответила Эрика и улыбнулась ему. Готфрида обожгла ревность.

Этот Дитрих не был похож на себя обычного. Какой-то слишком он стал заботливый и добрый, будто подменили.

Они с Эрикой завозились на кухне, разбирая покупки, а потом Дитрих вернулся к постели.

— Как на службе? — спросил Готфрид.

— На службе-то всё по-старому. Путцер сидит себе в камере, на Доротею Флок ищут улики, остальные либо давно сознались, либо сознаются на днях. А сегодня…

— А про меня герр Фёрнер что-нибудь спрашивал? Я так его подвёл…

— Нет, он понимает. Сказал, что ему всё поведала твоя спутница-колдунья. Ты правильно всё сделал, Гога! Я бы также поступил. В общем, он говорит, что послал за Флоком других. Вошёл в положение, передаёт, чтобы ты лежал пока. Дел, мол, серьёзных нет, а если и будут, то без тебя обойдёмся…

Почему-то это задело Готфрида. Он как будто начал ревновать Фёрнера к другим подчинённым. «Без тебя обойдёмся»? Это было глупо, и он мысленно обругал себя. Нужно работать на благо церкви, а не думать о повышениях!

— Я скоро поправлюсь и вернусь на службу, — сказал он. — Надоело лежать, как полено.

— Ты бы полежал, Гога, — покачал головой Дитрих. — Успеешь ещё поработать.

— Не хочу, — буркнул Готфрид.

Друг не ответил. Обоим было ясно, что в ближайшее время он не поднимется с постели.

Повисла пауза, которую прервал Дитрих.

— Так я о чём! — оживлённо начал он. — Сегодня, представляешь, Шварц бежала! Ну, то есть, вчера ночью.

— Сбежала? — удивился Готфрид. — Как?

— А кто это? — спросила Эрика.

— Гога, ты ей не рассказал, что ли?

— Нет, — немного смутился Готфрид. — не думал даже… Так что там с ней?

Дитрих снял шляпу и положил на стол, а потом начал рассказывать:

— Тут неподалёку, на рыночной площади, есть такой трактир «У гуся». Там часто народ после торговли отдыхает. Барбара Шварц была женой хозяина. Такая стерва, что боже упаси. Ругалась похлеще пьяных ландскнехтов! Так вот, три года назад её обвинили в колдовстве. Одни говорят, что поссорилась с конкурентами-трактирщиками, а другие — что и вправду колдовала. Ну, понятно, посадили мы её под замок. Пытали четыре дня подряд, по нескольку часов — всё выдержала! «Нет, — говорит, — я невиновна». Наши уже сами сомневаться стали.

Бросили её в тюрьму, а год назад, где-то в конце лета, снова вызвали на дознание. А она не успела зайти в пыточную, как давай ругать судей на чём свет стоит. Навроде этой Фегер, — Дитрих кивнул Готфриду. — Потом оказалось, что кандалы перепилила. Никто до сих пор не знает, как, но, скорее всего, не без помощи дьявола. В общем, выпороли её как следует и снова в тюрьму.

А нынче ночью стражники, видимо, по случаю воскресенья, напились пива и уснули. Ведьма снова перепилила цепи и вылезла через каминную трубу!

— Кого-нибудь отправили в погоню? — Готфрид даже приподнялся с постели.

— Конечно! Сейчас ждём вестей… Говорят, она в Регенсбург отправилась. Они, крысы, все теперь туда сбегаются — пощады просят…

Эрика накрыла на стол. Дитрих замолчал и принялся есть.

— Я обедать ушёл. Доротею палачику одному оставил, чтобы руки на себя не наложила. А сам дай, думаю, к вам забегу, поем. Брюхо подвело, сил нет!

Они ещё немного поболтали, а потом Дитрих убежал. Сказал, что спешит, так как судьи должны были уже вернуться в Друденхаус.

Дверь за ним закрылась, а Эрика принялась убирать со стола.

— Расскажи, почему вы так дружны с Дитрихом? — спросила она. — Вы ведь совсем разные…

— Не знаю. В нём есть что-то… какой-то огонь, которого мне часто не хватает.

Она не ответила, только слышно было, как пляшет нож на доске, да хрустят свежие овощи.

— Эрика, — позвал Готфрид.

— Да? — она отложила нож и подбежала к нему, как хорошая служанка, на ходу вытирая руки о передник. — Что-нибудь нужно?

Готфрид помолчал, стараясь не смотреть ей в глаза. Было немного стыдно перед ней за вчерашнее, ведь она старалась… Но Дитрих не оставил его равнодушным. По сравнению с ним, он чувствовал себя дряхлым стариком, умирающей развалиной, покидающей жизнь со всеми её радостями. Поэтому он пересилил себя, перешагнул через принципы, через отвращение, через гордость, и попросил:

— У тебя остался ещё тот отвар, который ты мне давала ночью?

* * *

Был необычайно тёплый день. По небу плыли редкие белые облака, а на шпилях церквей блестело солнце. Множество горожан вывалили из домов и пивных на улицы, чтобы насладиться начинающимся летом. Они гуляли по уютным узким улочкам, каменным мостам, площадям.

И на одной из таких площадей, разрезая поток людей, стоял мужчина с цветами.

На его не обезображенном интеллектом лице были голубые глаза, под носом произрастали по-военному аккуратные усики, а венчала всё короткая, также невероятно аккуратная, причёска. В руках он держал букетик каких-то полевых сорняков, которые, верно, собирал с дотошностью знахаря-травника. Все цветочки одинаковой длины, с бутонами равного размера. Даже лепестков на каждом было поровну.

Мужчина стоял как на карауле: не двигаясь, лишь изредка провожая глазами прогуливающихся. Он ждал свою фройляйн, рядом с которой его жёсткое сердце начинало биться чуть быстрее, чем обычно приказано сердцу немецкого солдата. И вот появилась она…

— Фройляйн Каленберг! — воскликнул он, тщетно пытаясь сдержать восторг.

— Ну зачем же так официально, Зигфрид? — смутилась она, подавая ручку для поцелуя.

Её забавляло, как этот вояка корчил из себя галантного мужчину. Ага, небось сейчас цветочки и «фройляйн Каленберг», а потом, в казарме, рассказы, в которых фройляйн Каленберг во всей красе и под всевозможными углами. Знаем вас подобных, не раз сталкивались.

Отточенным движением Зигфрид протянул букет Хэлене. Наверное, после такого движения люди обычно сгибаются пополам, держась за живот и хватая ртами воздух.

— Большое спасибо, — и Хэлена вновь смущённо отвела глазки, вдыхая запах цветов. — Какие красивые!

— Я их очень долго собирал, — после паузы ответил солдат.

Хэлена оторвалась от цветов. Зигфрид взял её под руку и они медленно пошли по парку.

— Я так соскучился, — говорил он, взирая на девушку сверху вниз, ловя мимолётные её взгляды. — Мне без тебя было очень одиноко. Куда ты ездила?

— К тётушке, в Эрланген. Знаешь, там так скучно.

— Представляю.

Какое-то время они шли молча.

— Произошло что-нибудь новое?

Зигфрид как будто очнулся ото сна:

— Марк, один мой сослуживец, меч потерял, так мы его искали долго… Да, недавно в пивной подрался…

— Бедный мой, — сказала Хэлена, заглядывая в лицо мужчине. — Тебя не поранили?

— Нет, — ответил Зигфрид с воодушевлением. — Я увернулся, вот так, а потом ка-ак…

И он начал рассказывать о своём ратном подвиге, а Хэлена слушала его внимательно, изредка кивая.

Весь день они гуляли по городу, наслаждаясь тёплой и светлой погодой. Зигфрид рассказывал о тех немногих событиях, которые произошли в городе, о войне со Швецией, а Хэлена жаловалась ему на жизнь.

Когда они проходили мимо дома Зигфрида, он, как бы невзначай, заметил:

— Вот моё жилище.

— А давай зайдём! — неожиданно для солдата предложила Хэлена.

Конечно, скромная женщина всегда кажется чище, чем она есть на самом деле, но больше колдунья не могла ждать. Нужно было действовать.

Он посмотрел на девушку как-то странно, со смесью недоверия и радости, и открыл дверь.

Хэлена ожидала увидеть типичную холостяцкую берлогу, но внутри было как-то не по-мужски чисто. Очевидно, здесь прибиралась солдатская дисциплина — постоянная женщина Зигфрида. В гостиной было просторно, редкая старая мебель испуганно жалась к стенам, на полках, стройными рядами, вот-вот готовые к маршу, стояли деревянные и глиняные плошки. Между полок висело трофейное оружие, взятое Зигфридом в боях. Весь этот невероятный порядок почему-то вызывал у Хэлены жалость. Казалось, хозяин дома и сам не понимает, почему держит жилище в такой чистоте, но тем не менее старается, потому что так учили в армии. Может быть, он просто любитель Порядка, любитель Предсказуемости и противник всяческих Перемен.

Они вошли внутрь, и Зигфрид усадил свою возлюбленную в обветшавшее деревянное кресло, а сам спустился в погребок, откуда достал грязную бутылку красного вина.

Потом он вымыл её в бадейке, поставил на стол, откупорил. Сколько раз Хэлена видела этот ритуал… Не меньше десятка. И, наверное, он останется навсегда: угостить фройляйн, выпить, уняв предательскую дрожь, а затем внимательно наблюдать, когда она расслабится, начнёт болтать всякую чепуху и бросать на тебя всё более смелые и откровенные взгляды.

— Ещё вина?

А затем нужно только поймать момент, и все былые опасения окажутся слишком надуманными.

То же самое касалось и Хэлены.

Теперь Зигфрид наливал уже молча.

— Разожги камин, — потребовала она, недвусмысленно глядя ему в глаза.

И, пока он возился с дровами и кресалом, капнула немного любовного зелья в его бокал. Нет, она не сомневалась в его чувствах. Просто дело, которое она задумала даже втайне от Матери, требовало от Зигфрида полной отдачи и собачьей преданности. Любви не бывает много.

Хотя, все эти подарки с его стороны, все комплименты, цветы и угощения… Ей жалко было терять такого ухажёра. Конечно, какое-то время он ещё продержится, будет оказывать знаки внимания, но вскоре всё сойдёт на нет. Как всегда. В идеальных мужчин Хэлена не верила.

Однако дело требовало решимости, и, скрепив сердце, она поглядела прямо в глаза Зигфриду и медленно потянула за шнурок на корсете… Казалось, у него задрожали кончики усов, а взгляд опустился.

Он залпом осушил бокал и повёл фройляйн в спальню.

Зигфрид не был мастером по части ласк, и после нескольких по-солдатски жёстких минут, Хэлена, изобразив бурный пик удовольствия, получила положенный по уставу поцелуй и смогла, наконец, расслабиться.

Зигфрид повалился рядом с ней и положил руки под голову. От его подмышек пахнуло мощным солдатским потом.

— Ты сегодня грустная, — сказал он.

Она промолчала и только поудобнее устроилась на его волосатой груди.

— Всё в порядке?

— Вообще-то нет, — тихо ответила Хэлена.

— Что случилось?

— Ничего.

— Нет, что-то ведь случилось?

— Если я тебя попрошу, сделаешь для меня кое-что? — спросила она.

— Конечно, — Зигфрид поцеловал её ручку. — Всё что угодно.

— Есть такая девушка, Эрика Шмидт. Она ведьма. И живёт с колдуном по имени Готфрид Айзанханг. Помнишь, я спрашивала тебя о нём?

— Да, я помню. Это который в ратуше служит?

Хэлена кивнула и продолжила:

— Я хочу, чтобы ты сообщил об этом в ратушу. Я хочу, чтобы инквизиция ими занялась. Я хочу, чтобы их казнили.

— Но почему? — Зигфрид очень удивился и, кажется, немного испугался.

— Просто хочу, — надула губки Хэлена.

— Но… я не знаю, что они сделали. И меня они не трогали… Почему ты зла на них?

— Ну, понимаешь… — она прикусила губу. — В Эрланген меня сопровождал этот самый Готфрид. Он сержант. И вот, когда мы остановились в дороге, он…

Глаза Зигфрида аж расширились от удивления.

— Нет! — сказал он не веря.

— Да.

— Нет! Не может быть! — всё его тело напряглось, а пальцы сжались на плече Хэлены. — Он… изнасиловал тебя?

Хэлена отвернулась, ответив только тихими всхлипами. Простые женские слёзы порой сильнее зелья с тысячей компонентов.

Его лицо осунулось, и он проговорил тихим, скрипучим голосом:

— Что мне сделать для тебя?

Хэлена немного помолчала, а потом ответила:

— Сходи в ратушу, найди там кого-нибудь, и расскажи, что когда ты сидел в парке, эта самая Эрика подошла к тебе. Расскажи, что она позвала тебя на праздник в лес, обещала там много выпивки и женщин. А когда ты отказался, она обратилась в козла и начала на тебя наскакивать. Ты отбился, и тогда она превратилась в собаку, изорвала тебе одежду и покусала. А потом снова стала человеком и наложила на тебя проклятие.

Зигфрид внимательно всё выслушал.

— А Готфрид? — спросил он.

— Ему тоже достанется, — уклончиво ответила она.

Зигфрид ещё какое-то время размышлял. Он был бесхитростным и честным солдатом, и не мог просто пойти и соврать. Однако любовное зелье действовало, и Хэлена знала это. Бравый лейтенант поверил даже в такую немудрёную ложь. Хэлена сжала кулачки. Если он согласится, то удатся убрать Эрику чужими руками. И ни Готфрид, ни Матерь не заподозрят колдунью в смерти этой дурочки.

— Хорошо, — сказал он, наконец, когда взгляд его затуманился. — Я всё сделаю. Ты будешь довольна, моя восхитительная.

Она чмокнула его в губы.

— Спасибо. Только ни в коем случае не упоминай моего имени! Хорошо?

До вечера они провалялись в постели. Околдованный чарами Хэлены Зигфрид думал, как защитить её честь. А она уже праздновала победу. Эрику Шмидт закроют в Друденхаус, а может быть даже сожгут. И никто не знает, что она, Хэлена, всё это придумала. Просто какой-то сумасшедший придёт, расскажет дурацкую историю и ведьму арестуют. Как было тысячи раз до этого. Правда, придётся потом как-то избавляться от Зигфрида, потому что он совсем одуреет от любви, будет преследовать её. Такое уже бывало с бесчисленным множеством других мужчин. Слабых, податливых мужчин.

Но Зигфрид не мог оставить насильника безнаказанным. На следующий день он узнал у солдат, кто такой этот Готфрид Айзанханг и где тот живёт.

И пришёл прямо к его дому.

Стук в дверь был требовательный и жёсткий. Готфрид, превозмогая боль, поднялся с постели. Отвар, который приготовила Эрика, действовал как надо: рана начала заживать почти на глазах. Однако, её всё равно лучше было не тревожить.

— Я открою, — Эрика прошла мимо, но Готфрид остановил её.

— Я сам.

На пороге стоял смутно знакомый крепкий мужчина с аккуратными усами. Голубые глаза его пылали яростью, которую он сдерживал глубоко внутри. Зрачки были неестественно расширены.

Позади незнакомца стоял старик с пивным брюшком и серыми усами.

— Готфрид Айзанханг? — холодно осведомился молодой.

— Да.

— Я вызываю вас на дуэль.

— Что? — Готфрид удивился и растерялся.

— Я вызываю вас на дуэль, — повторил незнакомец. — Меня зовут Зигфрид Татцен. Вы имели наглость запятнать честь моей фройляйн…

— Подождите, — сказал Готфрид. — Вы, вероятно, ошиблись…

— Эрика Шмидт с вами? — холодно осведомился Татцен.

— Да, со мной, — также холодно ответил Готфрид.

— Значит, я не ошибся. Дуэль послезавтра. В полдень в лесу, за городскими воротами. Выбирайте оружие.

Готфрид разозлился.

— Послушайте, — сказал он. — Кто вы такой?

— Герр Татцен изволил бросить вам вызов, — ответил престарелый из-за плеча безумца. — Извольте принять его или отвергнуть.

— Хорошо, я принимаю, кивнул Готфрид, но я хотел бы знать…

— Ваше оружие? — процедил Татцен.

— Шпаги.

— Вот и хорошо, — сказал престарелый. — Желаем вам всего наилучшего.

И они удалились.

— Проклятие, — Готфрид хлопнул дверью.

— Что случилось? — спросила Эрика.

— Какой-то дурак только что вызвал меня на дуэль! Из-за чести какой-то девки, которую я в глаза не видел.

— Когда дуэль?

— Послезавтра. Но ты на неё не пойдёшь! — сразу отрезал Готфрид. — Я просто поговорю с ним, и мы всё выясним.

Тем же вечером Зигфрид Татцен встретился со своей возлюбленной Хэленой. На улицы уже опустился вечер, уютно горели окна домов по обе стороны улицы. За плотными занавесками иногда мелькали силуэты жильцов. Они накрывали на столы, задумчиво прохаживались туда-сюда или чинно ужинали всей семьёй.

— Дорогая, — сказал Зигфрид, беря её под руку, — я защитил твою честь. Я вызвал этого мерзавца на дуэль.

У Хэлены расширились глаза, она от ужаса прикрыла ладонью рот и остановилась.

— Ты вызвал его на дуэль? А Эрика?

— Когда я заколю его, то сразу же доложу о ней.

— Зигфрид, ты идиот! — воскликнула Хэлена. — Откажись от дуэли! Сейчас же иди к нему и откажись.

— Но на кону моя честь! И твоя тоже! — возмутился он.

— Всё равно!

— Нет, Хэлена! Мне не всё равно! Нельзя вот так бросать вызовы, а потом идти на попятные. Я обещал защитить тебя, и защищу! Этому ведьмаку повезло, что я не заколол его прямо там! Ох, у меня аж руки чесались!

— Ох, Зигфрид… — Хэлена покачала головой. Иногда любви бывает слишком много.

— Дуэль послезавтра. Ты должна пойти со мной и увидеть, как я задам этому…

— Нет! — Хэлена вырвала свою руку из его. — Болван. Ты даже не понимаешь, что наделал!

— Но я…

Однако она уже шагала прочь.

— Хэлена, вернись! Пожалуйста!

Молчание. Только цоканье каблучков по мостовой.

— Хэлена!

Горе и страх на лице Зигфрида вдруг сменились яростью. Наплевать! Насильник умрёт, и всё вернётся на круги своя. Послезавтра.

* * *

— Давай, Гога, — сказал Дитрих, поигрывая шпагой. — Ты хреновый фехтовальщик, поэтому я тебя кое-чему научу.

Дитрих, как всегда, считал себя лучшим во всём.

Они разминались на заднем дворе дома Байеров. Дом находился в пригороде. Одноэтажный, со своим наделом, на котором родители Дитриха растили репу, капусту, морковь и многие другие овощи. Задний двор их был завален разным хламом: тут были и тележные колёса, и обрезки досок, заботливо сложенные в штабеля, и несколько прохудившихся вёдер, и кое-какой крестьянский инвентарь.

— Итак, — сказал Дитрих, — я тебя сейчас научу одному финту. Надеюсь, в дуэли пригодится.

— Я не хочу сражаться с этим дураком, — ответил Готфрид. — Он либо сумасшедший, либо околдован. В любом случае тут дуэлью ничего не решить.

— Хватит сопли жевать, — оборвал его Дитрих. — Какая тебе разница, что там с этим сраным лейтенантом не в порядке? Он же не посмотрел, что ты раненый! Вызвал на дуэль. Значит, нужно его заколоть, и дело с концом. Следи за мной и попробуй отбить.

Он крутанул восьмёрку перед Готфридом, ударил по его шпаге так, что она отклонилась в сторону, потом плашмя хлопнул его по руке, вскинул клинок по дуге вверх и аккуратно уложил лезвие на шляпу Готфриду.

— Ну, как? — сказал он самодовольно. — Конечно, с первого удара башку ему может и не разрубишь, но он точно потеряется, а уж ты коли его в сердце.

— Ловко, — ответил Готфрид. — Мне бы, наверное, пригодилось.

— Ещё бы тебе не пригодилось. Теперь я тебе буду говорить, а ты делай. Сначала восьмёрка. Так. Потом, выходя из восьмёрки, шпага ударяет мою. Сильно, чтобы моя отклонилась, чтобы я потом не смог тебя атаковать. Теперь шпагу обратно и режь мне руку. Так! Теперь по дуге вверх. При этом левую ногу назад. Так! И руби меня по голове!

Готфрид наметил удар и опустил шпагу.

— Похоже на бой мечом, — сказал он.

— Так и есть, — кивнул Дитрих. — Я тут выпивал с одним ветераном, и он мне показал этот финт, а я уж его переделал под шпагу. Там ещё щитом нужно было как-то махать, но я позабыл. Ну, ладно, щитов у нас всё одно нет. Давай отрабатывать. Уверен, этот ваш Зигфрид не сможет отразить такой финт!

— А ты? — с усмешкой спросил Готфрид.

— Да я дурак, что ли? Конечно, смогу! Это же я его, можно сказать, придумал.

Они отрабатывали финт и просто фехтовали до самого вечера, пока мать Дитриха, Хильдегарда Байер, не позвала друзей ужинать. Надо сказать, что Дитрих фехтовал лучше. Просто потому, что Готфрид боялся ранить друга, а вот друг, очевидно, от таких опасений не страдал, и пару раз едва не порезал его.

Готфрид с Дитрихом подошли ровно в назначенный час. В условленном месте, на вытоптанной поляне уже скучали Зигфрид Татцен и его секундант — мужчина с пивным брюхом и седеющими усами.

— Я вижу, вы, Айзанханг, тоже пришли без своей женщины, — холодно сказал Татцен. Ярость душила его, потому что Хэлена отказалась присутствовать на этой дуэли.

— Она не моя женщина, — холодно ответил Готфрид. — Об этом я и хочу с вами поговорить.

Зигфрид встал в стойку, ясно давая понять, что говорить не намерен.

— Понимаете, я даже не знаю той, чью честь вы тут пытаетесь защитить!

— Это потому что я вам не сказал.

— Так скажите!

— Хватит болтовни, — процедил Зигфрид. — Мы пришли сюда не для этого дерьма. Давайте уже начнём. Вы согласны или отказываетесь сражаться?

— Подождите, я же говорю, что всё не так…

— То есть, вы отказываетесь? — спросил секундант Зигфрида.

Готфрид опустил голову.

— Нет. Хорошо, я согласен.

Зигфрид перекрестился, и Готфрид последовал его примеру.

Они сбросили камзолы, оставшись в рубашках. Готфрид отдал Дитриху шляпу. Скрестили клинки, затем разошлись, отсалютовали друг другу и вдруг хищно напряглись, изогнулись, стали похожи на двух скорпионов, выставивших вперёд свои ядовитые жала. Они медленно кружили, сцепившись взглядами, покачивали шпагами, искали слабину в противнике.

Наконец, Зигфрид Татцен решился — шаг вперёд, слабый удар снизу. Готфрид отразил эту проверку.

— Я в сотый раз говорю, что не понимаю, о чём вы!

— Ложь! — новый выпад, и снова Готфрид отбил его.

— Подожди, — прорычал он, укорачиваясь от удара и делая шаг назад. — Я никого не…

На этот раз Зигфрид нападал по-настоящему. Клинок свистнул слева от Готфрида и порезал ему руку. Готфрид отступил, на мгновение потеряв ориентацию, и тут Зигфрид атаковал опять. Ощутимый укол в живот. И выпустил бы Готфриду кишки, если бы тот снова не отступил. Осталась лишь царапина, из которой кровь хлынула на белую рубашку.

Град ударов. Зигфрид перестал шутить и решил взяться за него серьёзно. Готфрид отступал, парировал, снова отступал.

И тут по левому боку потекло что-то горячее. Сначала Готфрид подумал, что Зигфрид всё-таки задел его, но тут же понял, что это разошлась рана, нанесённая ещё в Эрлангене.

— Гога, давай! — крикнул Дитрих.

Контратака. Солдату пришлось отступить, защититься, и тут Готфрид сделал финт. Шаг вперёд, восьмёрка, удар по лезвию, шпага только чуть касается правой руки… и тут удар в лицо кулаком. От Татцена.

Готфрид покачнулся. У него ещё не вполне зажил синяк на левой скуле, как появился ещё один на правой. Но не это главное. Зигфрид смог отбить его финт! Ещё раз Готфрид попробовал: восьмёрка, удар по лезвию… Но нет, Татцен отступил и контратаковал. На его правом плече начало расплываться кровавое пятно. Готфрид увернулся.

На мгновение они застыли, тяжело дыша, мокрые от пота, в пятнах собственной крови. Готфриду стало плохо, кровь из него лилась толчками. Он понимал, что Татцен измотает его, а потом просто прикончит, заколет как свинью.

Тогда он сделал восьмёрку. Татцен понял, что противник снова решил испробовать свой финт. Он отвёл шпагу, отступил, и тут же получил укол в левый бок. А потом ещё один, под плечо, и ещё.

Зигфрид со стоном повалился на землю. Готфрид стоял над ним пошатываясь.

— Можешь сражаться? — с издёвкой спросил Дитрих.

Татцен не ответил. Из его ран текла кровь. Пугающе быстро она расползалась по рубахе, собиралась в лужу на земле. Солдат смертельно побледнел, попытался подняться, его начала бить крупная дрожь.

— Добейте его, — потребовал секундант Зигфрида.

Готфрид приставил шпагу к сердцу противника, и с горечью сказал:

— Я ведь говорил, что всё это было ошибкой!

На жалком, испуганном лице Зигфрида на мгновение сквозь слабость и боль проступила гордость и сила. Он кивнул, преодолевая крупную дрожь, и Готфрид пронзил его сердце.

— …Что мне больше всего понравилось, — говорил потом Дитрих, — так это то, как ты ему сказал: «Она не моя женщина». Вот уж чего не ожидал от тебя, Гога! Молодец!

И он похлопал друга по плечу.

Глава 20. ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС РУДОЛЬФА ПУТЦЕРА

Прошло несколько дней. Готфрид уже почти выздоровел, но изредка приходивший доктор, сказал, что тяжести ему лучше не поднимать ещё как минимум месяц.

Пришлось снова оставить Эрику дома, а самому приниматься за дела.

Фёрнер поздравил его с выздоровлением, и сразу назначил дело:

— Сейчас уже должны были начать дознание Путцера. Пока вы находились в Эрлангене, он валялся в Друденхаусе, отдыхал. Вероятно, теперь станет посговорчивее. Пойдёмте, нас уже ждут.

Их действительно ждали. Доктор Фазольт, доктор Шварцконц и Дитрих.

Готфрид уже успел отвыкнуть от работы, которая кипела в Друденхаусе: от снующих туда-сюда секретарей с чёрными от чернил пальцами, от криков допрашиваемых, от тяжёлой поступи бронированных стражников, от закованных в чугунные личины грешников, от коридорных разговоров о ведьмах, войне и пиве.

— Какой смысл снова беспокоить нас? — возмущался Фазольт, окидывая взглядом пыточную. — Всё равно он молчит как пень. Нужно его сначала хорошенько попытать, а потом уже собирать коллегию.

— Вы думаете? — спросил викарий.

— Конечно! — Фазольт махнул рукой.

— Хорошо, — Фёрнер улыбнулся. — Но нужно соблюдать формальности. Итак, Рудольф Путцер, вы признаётесь в том, что заключили контракт с дьяволом?

Путцер молчал.

— Вы вообще хоть в чём-нибудь признаётесь? — иронически спросил Фазольт.

Путцер молчал.

— Вот теперь позволительно начать пытку, — кивнул Фёрнер.

— Знаете что, — сказал Шварцконц, — я согласен с герром Фазольтом. Не вижу причины, почему бы благородным геррам не посидеть где-нибудь, пока двое солдат развязывают язык этой глыбе.

Фёрнер и Фазольт переглянулись.

— Я только рад, — ответил Фазольт устало. — Один вид этого Путцера вызывает у меня жесточайшую мигрень и злобу. Нет, ну надо же быть таким дураком!..

— В таком случае, — сказал Фёрнер, давайте закажем чего-нибудь в том трактире, «У гуся», и обсудим… хм… кое-какие проблемы. Айзанханг! Начинайте пытать скорняка, мы появимся ближе к обеду. Да уж постарайтесь не убить его, как эту… Фегер.

— Слушаюсь, — ответил Готфрид.

— Они там проблемы будут обсуждать и куропаток жрать под красное вино, а мы будем этого сраного колдуна мучить, — ворчал Дитрих, когда они остались наедине с Путцером в камере пыток.

— Фёрнер любит франконское белое, — поправил его Готфрид.

— Да плевать, — махнул рукой друг. — Что с ним будем делать? Может, верёвкой?

— Пока давай страппадо, потом тиски. Как судьи придут, попробуем верёвку.

Они вздёрнули скорняка под потолок. Суставы и сухожилия, которые ещё не успели срастись за последние недели, громко хрустнули. Путцер взревел, как раненый медведь.

— Ух ты! — удивился Дитрих. — Гога, он, того и гляди, говорить начнёт!

— Опустите! — прохрипел колдун. — Опустите!

— Говорить будешь? — поинтересовался Дитрих.

— Буду.

Его опустили на пол.

— Готфрид, — сказал скорняк, превозмогая боль. — Я ведь знал твоего отца. Я знаю, кто такая Эрика. Помоги мне бежать, и я всё тебе расскажу!

Готфрид замешкался на мгновение. Хотелось узнать у него всё, разгадать эту загадку… Но потом он оглянулся на Дитриха и процедил:

— Я с колдунами и дьявольскими прихвостнями договоров не заключаю.

— Готфрид!…

В этот момент дверь открылась и внутрь вошёл секретарь Шталь, державший под мышкой толстую книгу.

— Их преосвященство направил меня к вам, на случай, если скорняк начнёт говорить.

Готфрид с Дитрихом переглянулись. Монах уселся за парту, открыл книгу для протоколов и сразу начал что-то писать.

— Давай ему пальцы сломаем, Гога? — предложил Дитрих.

— Нет, — сказал Готфрид, глядя на культи скорняка, начавшие срастаться как попало. — Лучше пока выпорем его розгами, а судьи уж пусть сами решают, как дальше.

Они сняли рубаху со скорняка и по очереди начали пороть его по голой спине.

— Готфрид, — рычал он, — неужели ты стал таким же ублюдком, как и все они?

Готфрид не отвечал, снова занося и опуская розгу на изрезанную спину толстяка.

Потом они бросили пороть его, закинули розги в бочку с солёной водой и сели играть в кости, надев на скорняка колодки с шипами.

Путцер всё молчал, потел, скрипел зубами от боли, косился на секретаря и больше ничего не предлагал Готфриду.

После обеда пришли судьи. Они принесли с собой сытые отрыжки и освежающий запах франконского.

— Ну что? — спросил Фёрнер. — Колдун ещё жив?

Готфрид с Дитрихом вытянулись перед ним.

— Ещё как жив! — доложил Дитрих.

Викарий подошёл к секретарю и заглянул в его записи, а потом бросил подозрительный взгляд на Готфрида. Примеру Фёрнера последовали Фазольт и Шварцконц.

— Я всё скажу, — донеслось из угла, в котором сидел скорняк. И Готфриду послышалось в его голосе… злорадство?

Судьи повернулись к нему. Шварцконц уже занял своё место, затем и остальные последовали его примеру. И, наконец, Фёрнер кивнул Путцеру.

— Рассказывайте.

— Альбрехт Шмидт, покойный кузнец, был колдуном, — начал Путцер. — Когда он умер, на его похороны собралось множество нечисти. Я знал только Анну Фогельбаум, остальные обращались друг к другу по прозвищам. Когда колдуны похоронили Шмидта, они всем скопом отправились в лес, чтобы помянуть его.

Судьи даже замолчали. Никто не ожидал, что он когда-нибудь начнёт говорить.

— Альбрехт Шмидт? — переспросил Шварцконц. — Герр Шталь, вы всё записываете? Так. А как вы, Путцер, попали на памятный шабаш в ночь на первое мая?

— Снимите колодки, — натужно, сквозь боль попросил он.

— Вы будете говорить?

— Да.

— Я думаю, он заслужил. Снимите, — кивнул Шварцконц и Готфрид с Дитрихом раскрутили винты.

— Меня заставили туда идти, — ответил скорняк, когда колодки сняли. — Опоили зельем и заставили идти. Я был просто его другом, пришёл на похороны, чтобы проводить, почтить память…

— Что было на шабаше?

— Какие-то пляски, песни, голые девки… Я плохо помню.

— Чтобы он голых девок плохо запомнил? — гоготнул Дитрих.

— Байер! — прикрикнул на него Фёрнер и даже хлопнул ладонью по столу. — Молчать!

Дитрих сразу опустил взгляд.

— То есть, вы хотите сказать, что не заключали с дьяволами никаких договоров?