Оглавление

1. Сказочница
2. Глава 1. Трудности в профессиональной сфере
3. Глава 2. Брелок на память
4. Глава 3. Маэстро
5. Глава 4. Охотничий замок
6. Глава 5. Профессор Лодин
7. Глава 6. Крот
8. Глава 7. Обманщица
9. Глава 8. Мастер Артели чудотворцев
10. Глава 9. Дома у Крота
11. Глава 10. Дом по Гороховой улице
12. Глава 11. Начало охоты
13. Глава 12. Инженерный замок
14. Глава 13. Ключ от мансарды
15. Глава 14. В розыске
16. Глава 15. Шах конем
17. Глава 16. Высшее благо
18. Глава 17. Находки из мусора
19. Глава 18. Кунсткамера
20. Глава 19. Интервью
21. Глава 20. Переполох в Малом Круге
22. Глава 21. Часы, идущие назад
23. Глава 22. Ловушка
24. Глава 23. Доктор Григорович
25. Глава 24. Орден некромантов
26. Глава 25. Разговор по душам
27. Глава 26. Побег из клиники
28. Глава 27. Старые недруги
29. Глава 28. Та, что достойна доверия
30. Глава 29. Грифон Вильгельм
31. Глава 30. Башня Грифонов
32. Глава 31. Погоня в ночи
33. Глава 32. Давняя любовь
34. Глава 33. Дорога к зеркалу
35. Глава 34. Особняк Брусницыных
36. Глава 35. Ловушка
37. Глава 36. В западне
38. Глава 37. Долг или клятва
39. Глава 38. Спасение Калидаса
40. Глава 39. Главный трофей
41. Глава 40. Дочь Ксении
42. Глава 41. Незнакомец в шляпе
43. Глава 42. Камень Гангуса
44. Глава 43. Полное уничтожение
45. Глава 44. Раскаяние
46. Глава 45. В плену некромантов
47. Глава 46. Спасение
48. Глава 47. Личное дело
49. Глава 48. Перелом
50. Глава 49. Послание с того света
51. Глава 50. Институт Менделеева
52. Глава 51. Аннигилятор
53. Глава 52. Треугольник 30 лет спустя
54. Глава 53. Пустые страницы
55. Глава 54. Цена проклятия
56. Глава 55. Финальная проверка
57. Глава 56. Разговор по душам
58. Глава 57. Тайна тубуса
59. Глава 58. Магистр ордена де Бирса
60. Глава 59. Крах всего
61. Глава 60. Самопожертвование
62. Глава 61. Сказка о белых истуканах
63. Эпилог

Глава 1. Трудности в профессиональной сфере

Грузный седовласый мужчина угрюмо оглядывал кабинет с потемневшей репродукции. В глазах классика отчетливо читались недовольство и разочарование.

Оставляя на полях едва заметные точки, Лара подсчитывала ошибки:

«…Базаров относЕтся к Аркадию как к ребенку, ласково называя его „слюнтяем“. В одежде Базаров очень прост, в отличЕе от Павла Петровича, который много возЕтся с туалетом. Попадая в бархатные лапки таких женщин, как Одинцова, Базаров не забыл о своем нигЕлизме. Роман Тургенева шевелит ум…»

Сочинение Груздева погружало ум в кататонию. Лара подняла голову, избегая смотреть на портрет Ивана Сергеевича. За литературу после «бархатных лапок» больше тройки не светило, и лишь оценка за русский еще балансировала на грани между двойкой и двойкой с плюсом.

Гороскоп на день предрекал трудности в профессиональной сфере, и стопка непроверенных работ вполне соответствовала прогнозу. Заметив сверху чистый лист с единственной строчкой и размашистой подписью, Лара не сдержала улыбки — даже несмотря на принципы, ученики восьмого «А» оставались ее любимчиками.

Она с трудом вернулась к работе; строки, исчирканные красным, расплывались перед глазами. Если верить новостям, в Европе скоро станут печатать только на вторичной бумаге — чтобы сохранить исчезающие леса и их обитателей, постепенно приучая читателей к цифровым форматам. Хотя в подлинную заботу бюрократов о природе верилось с трудом.

Задумчиво перекатывая ручку между пальцев, Лара представила, как дикие звери выходят на открытое пространство, ведомые страхом и ненавистью к тем, кто лишил их дома.

Очень грустный медведь по прозвищу Шкапик отважно пробирался через джунгли. Огромные тропические растения уступали ему дорогу, немедленно смыкая широкие листья за его спиной. Медведь с разбегу вывалился к излучине желтой реки Сикоко и тут же увидел закадычного друга — крокодила Буню. Звери, пришедшие на водопой, старались держаться от него подальше.

— Буня! Буня, ты не спишь?! Просыпайся! — рванулся медведь к другу, распугав стадо грациозных антилоп.

— Это ты, Шкапик? — крокодил приоткрыл сначала один глаз, чтобы проверить догадку; только убедившись в своей правоте, он соизволил открыть и второй. — Шкапик, ты рычишь, словно тебя укусила муха-цеце, а сейчас еще не сезон.

— Буня, все гораздо страшнее! — медведь плюхнулся на песок. — Скоро случится большое несчастье.

Крокодил заинтересованно моргнул и на всякий случай заполз в воду по самые уши.

— Сегодня мне рассказали…

— Кто? — Буня не признавал пустых сплетен, тем более анонимных.

— Да наша птица-секретарь, Заноза, ты же ее знаешь! — отмахнулся медведь. — Так вот, Заноза по большому секрету рассказала, что скоро все наши джунгли исчезнут! Понимаешь, Буня? Джунгли исчезнут и нам станет негде жить!

Шкапик чуть не плакал от расстройства.

— Я ничего не понял, — капризно зевнул Буня. — Леса не могут исчезнуть просто так. Деревья живут долго-долго, дольше нас с тобой, это мне точно известно.

— Их вырубят, Буня. Люди вырубят леса, и нам придется уходить отсюда.

Крокодил лязгнул зубами и помолчал немного.

— Люди сюда не ходят, — проговорил он неуверенно. — Тут опасно, тут живу я и могу их съесть. Они…

Страница кончилась, и Лара перевернула лист, чтобы продолжить.

«Базаров — человек высокого роста…»

Что?

Она крутила лист в руках, не понимая, как такое могло случиться. Ну вот же, с одной стороны — работа Груздева, двадцать восемь синтаксических ошибок и миллион пунктуационных, «бархатные лапки» и «слюнтяй» Аркадий. И сам листок явно не первой свежести. Что она наделала?!

Крак! Сломанный колпачок от ручки приземлился на пол и укатился под раковину.

Придется сказать Груздеву, что работа потерялась. Только где и как? Завуч уже год как запретила выносить задания из школы; кто хотел — мог сидеть в учительской хоть до полуночи или приходить в выходные. Физик Борис Михайлович тогда бурно протестовал и прятал тетради в недрах огромного кожаного портфеля, пока на одной из контрольных не оказалось пятно от кетчупа. Слухи, когда не надо, разносятся слишком быстро. Борис Михайлович даже заболел с расстройства и неделю не появлялся в школе.

Сказать, что случайно сожгла? Но она не курит. Залила чаем? Еще хуже — завучиха запретит еду в классах. И позору не оберешься. Лара оглядела работу критически — интересно, получится скопировать почерк слово в слово? Когда-то она умела писать, как кура лапой, но Груздеву до куры далеко: по три слова на строке, размашистые, упавшие, налезающие друг на друга буквы. Не кура, а настоящий медведь.

Медведь?

Лара в панике обернулась. Ей почудилось, или на самом деле за спиной послышалось приглушенное рычание? В окно задувал теплый майский ветер, разнося приторный запах отцветающей черемухи. Но откуда этот легкий пряный флер тропической листвы? Лара затравленно оглядела пустой кабинет — со стен на нее с укором косились пожелтевшие от времени портреты классиков.

Если нельзя угадать, откуда они появятся, то можно попытаться предотвратить. Пара мгновений — и от работы Груздева осталась только груда обрывков, которые Лара тщательно ссыпала в мусорную корзину.

Вот так.

Этого больше не должно произойти. Никогда. Сколько раз она уже давала себе слово? Надо что-то придумать, даже если рука сама тянется к бумаге. Ведь ничего не предвещало — она сидела над несчастным Груздевым, считала ошибки…

Что за проклятие с этими сказками!

Дурацкий день. Боль тяжелым обручем сдавила голову. Все из-за работы Груздева с «бархатными лапками» и нигилизмом. Лара в очередной раз подивилась тому, как странно составлена школьная программа. «Война и мир», «Преступление и наказание» — что до них объятому гормонами организму? Вот и ее сказки никому не нужны, никакая это не терапия и не эскапизм. Если бы только она могла перестать их сочинять!

В какой момент рождалась первая строчка? Каждый раз — неожиданно, каждый раз — словно исподтишка, словно давно таилась где-то поблизости, выжидая удобного случая. Под руку попадал всякий мусор: если повезет — листок из блокнота, иногда — газетные обрывки, оберточная бумага, однажды — рулон бумажных полотенец. Рука торопливо выводила одно предложение за другим, не оставляя ни секунды на размышления: сюжет готов, герои — вот они, только помани — и тут как тут.

И «тут как тут» следовало понимать буквально.

Месяц назад, придя домой, она обнаружила Шушу — в унитазе плавало бесформенное фиолетовое пятно, похожее на размокшую губку для мытья посуды. Приглядевшись, Лара поняла, что перед ней — и отпрянула в ужасе. Шуша жил на острове Пури-кари в далеком Восточном океане, питался ананасами и вредными тараканами, дружил с обезьянкой Тяни-Мани из многодетной семьи и попугаем Лакомкой. Закончив тем утром первую сказку, Лара планировала вечером написать о приключениях Шуши и Лакомки в опасной Апельсиновой бухте.

Это ведь просто сказка, да? И психолог советовала чаще доверять мысли бумаге.

Но как мертвый Шуша оказался в ее унитазе? Галлюцинации? Первые симптомы безумия?

Лара навернула не меньше десяти кругов по маленькой двухкомнатной квартире, прежде чем отважилась нажать кнопку слива. Изорванная на мелкие кусочки история острова Пури-кари отправилась в мусор, который Лара немедленно вынесла на помойку.

Больше никаких глупостей.

Рефлексия не помогла — голова разболелась еще сильнее. Последняя найденная в недрах сумочки таблетка цитрамона показалась непривычно горькой, а проглотить ее, не запивая, Лара смогла не сразу.

Без сказок она продержалась до конца каникул. Тот день остался в памяти отдельными, несвязанными между собой осколками. Кто-то из родителей принес букет гиацинтов, обернутый в гладкую белую бумагу. С самого утра вместо классного журнала ей мерещился комплект документов, переданный накануне адвокатом. Кое-как дождавшись окончания уроков, Лара заперлась в кабинете и с головой погрузилась в рассказ о доброй ведьме Маризе и ручном аисте Кляксе. Писалось легко, так, что рука едва поспевала за мыслью — когда запястье свело судорогой, обертка от цветов была исписана больше чем наполовину. Довольная собой, Лара поставила точку и разгладила бумагу.

В школе никого не осталось; она сложила вещи, отнесла в учительскую журналы и как раз возвращалась в кабинет, рассеянно кивая в такт гулко цокавшим каблукам. Рекреация на третьем этаже тонула в закатном багрянце; обида поутихла. Часы показывали половину седьмого, когда в боковом тупичке, ведущем в спортзал, мелькнул расшитый звездами фиолетовый плащ. Насыщенный глубокий оттенок — любимое одеяние колдуньи Маризы в сезон цветения гиацинтов.

Чашка в ее руках с силой звякнула о блюдце. Невзирая на резкую боль, Лара понеслась обратно в кабинет, разодрала упаковочную бумагу на самые мелкие кусочки, затолкала в ведро и только тут поняла, что подвернула ногу. Из глаз хлынули слезы, размазывая тушь и дорогие румяна. Макияж исчез, но страх угнездился прочно и с тех пор уже не отпускал ее.

Что все это значило?

Дверная ручка дернулась вниз, потом еще раз, уже настойчивее. Лара спешно потянулась к сумочке за зеркалом и салфетками. Раздался нетерпеливый стук, и она бросилась открывать, едва не споткнувшись о мусорную корзину, на дне которой одиноко покоилась работа Груздева на тему «Основной конфликт в романе Тургенева «Отцы и дети», изорванная и не подлежащая восстановлению. Гороскоп обещал трудности в профессиональной сфере — вот они и наступили.

Можно не выдумывать объяснения для Груздева. Время вышло.

Повернув ключ, Лара отступила на шаг, чтобы не получить по лбу. В кабинет ворвалась завуч Тамара Евгеньева, известная среди учеников с первого по одиннадцатый класс под прозвищем Томагавк. Маленькие темные глаза напряженно обшаривали окружающее пространство.

— Лариса Аркадьевна, что это такое?

— То… Тамара Евгеньевна, я сейчас все объясню, — пролепетала Лара заготовленную на самый крайний случай фразу и умолкла.

— Вы уж потрудитесь. Почему глаза опять на мокром месте? Это как называется, я вас спрашиваю?

Ах вот она о чем. Час от часу не легче.

В ожидании ответа завучиха повернулась к зеркалу и поправила воротник накрахмаленной блузки. Томагавк признавала только то, что вышло из моды не меньше двадцати лет назад: длинная юбка с высокой талией и бантом на уровне колена, вязаный кардиган и уложенные в кичку волосы, начисто сожженные перекисью в попытке закрасить седину. Образ дополняли очки в якобы черепаховой оправе и остро подпиленные ногти.

Зато под стать характеру, этого не отнять.

— Вы что, язык проглотили? — завуч ткнула в Ларису пальцем. — Я же знаю, чем вы тут занимаетесь после уроков! Да-да, что вы потупились? Уходите после семи вечера, я у Федора проверяла по записям. Сколько можно убиваться?

Надо же, грымза даже охранника достала.

— Все в порядке, Тамара Евгеньевна. Даю честное слово!

Лара включила сценарий НПпЗ — «Неунывающий Пионер перед Звеньевым» — и шутливо приложила руку к воображаемой пилотке.

Томагавк нахмурилась и на уловку не повелась.

— Каждая вторая женщина на планете через это прошла. Если перестать себя жалеть и собраться — станешь сильнее, понимаете, о чем я? А вы вечера в школе просиживаете, крокодильи слезы в платочек собираете. Стыдно должно быть, Лариса Аркадьевна. Вы какой пример детям подаете? Не стойте как истукан, сядьте уже!

Что за ужасная привычка лезть в чужую жизнь?! Лара села обратно на стул в надежде, что примерное поведение ей зачтется. Она изо всех сил старалась не смотреть в сторону корзины. Но Томагавк, распаляясь, не собиралась трубить отступление.

— Вы же привлекательная молодая женщина, губки накрашены, одежка сидит как надо. Чего еще желать? Мужики сами липнуть должны, а вы по одному-единственному страдаете. Да они же все козлы, вам ли не знать? Чудес, милочка, не бывает, бабника даже кандалами не удержишь. Один уйдет — другой придет, нагадит и уйдет. К следующей дурехе. Так уж заведено.

Она рассмеялась собственной глупой шутке. Гадина, гадина, гадина! Слезы выступили вновь, Лара чувствовала, как наливаются краской щеки и закусила губу. Неужели так нужно резать по-живому, так безжалостно? Николя еще два месяца назад провожал ее на работу, подтрунивал над темами сочинений, заваривал ее любимый каркадэ. А теперь — его нет.

— Все дело в неправильно выставленных приоритетах, — снисходительно улыбнулась Томагавк. — Сделали мужчину центром Вселенной, пуп Земли какой-то — а теперь расплачиваетесь. Подумаешь, развелся! Да это не вы потеряли смысл в жизни, это он упустил шанс, которого больше не будет. Надеюсь, вы ему не звоните?

Лара стиснула зубы. Если б она только могла ему позвонить!

— Еще не хватало умолять его вернуться. Чтобы он почувствовал свою силу? А силы-то никакой нет. Все мы на себе тащим, женщины. Ну что вы молчите, Лариса Аркадьевна? Словно воды в рот набрали.

Сама напросилась. Лара медленно поднялась со стула.

— Я не молчу, Тамара Евгеньевна. Просто жду, когда вы оставите мою личную жизнь в покое.

Она уже и не думала вытирать предательские слезы.

— Мне не нужно ваше сочувствие и ваши советы. Вечерами я работаю, а не то что вы подумали. Да, я развелась с мужем, и да, я все еще его люблю, а ваше мнение о мужчинах мне ни капельки не интересно!

Томагавк опешила. Короткая тонкая шея покрылась пятнами, завуч судорожно сжала руки и выпалила непривычно тонким, визгливым голосом:

— Что вы себе позволяете?!

Смена темы — уже достижение. Семейная жизнь Лары перестала ее интересовать.

— Я к вам со всей душой, неблагодарная девчонка, хотела подсказать, поделиться опытом! От всего сердца. Вы же учитель литературы — и такое хамство!

Вот и до профпригодности добрались. Не прошло и получаса.

— Моя квалификация вам известна, — Лара собрала остатки хладнокровия. — Если вы ставите мои преподавательские способности под сомнение…

— Да, и поставлю под сомнение! — завучиха отвернулась. — Вы отстранены от занятий до заседания дисциплинарной комиссии. Завтра вас заменит Марьянова. Можете быть свободны и плакаться по поводу своей великой любви сколько влезет. Только не в моей школе!

Хлопнула классная дверь. Лара осталась одна и наконец-то смогла дать волю слезам.

Конфликт отцов и детей, все как по-писаному.

Глава 2. Брелок на память

Через несколько минут она уже брела к метро «Балтийская», старательно обходя разбросанные по тротуару пуговицы. Оптовый склад на углу Дровяной и десятой Красноармейской давно грозили закрыть, но пока что весь путь до Обводного канала стабильно усеивали бракованные белые кругляшки. На другой стороне улицы громоздились шиномастерские и строительные заборы, а венчала унылый пейзаж громада метрологического института. Лара перешагнула через особенно широкую лужу и все-таки наступила на пуговицу.

У поворота на Обводный полгода назад вырыли яму. Ров получился глубокий, со рваными краями, и полностью пересекал тротуар. Через яму перекинули четыре мостка, которые шатались даже под детьми. Задержав дыхание, Лара в три шага оказалась на другой стороне и свернула на набережную.

У метро «Балтийская» толпился народ; она опять «подгадала» прийти одновременно с пригородной электричкой. Одно хорошо — до самой «Гражданки» можно не держаться за поручни: падать все равно некуда. Лара торопливо шла по залитой желтым светом станции — скорее, скорее домой, сразу теплая ванна, стакан чая с капелькой коньяка и в постель. И плевать, что завтра не надо на работу. На все плевать.

Шагнув в квартиру, она врезалась в старую коробку, оставленную на пороге.

Проклятие! Сколько можно натыкаться в каждом углу на что-нибудь, принадлежавшее Николя?!

В первую неделю после визита адвоката, когда внезапно оказалось, что муж не погиб, не потерял память, не лежит в какой-нибудь больнице без документов, она ничего не выбрасывала, скорее наоборот — вытиралась его полотенцем, надевала старый, в пятнах от скипидара халат, спала у стенки, на «его месте». Потом, в приступе злости, выкинула тюбики с кремом для бритья, сами бритвы, треснутую чашку и новую упаковку носков. Долго плакала и клялась больше так не делать.

С получением свидетельства о разводе ярость и злость вернулись с удвоенной силой. Халат, полотенце и даже наволочки постигла печальная участь носков и бритв. В мусоропровод полетели научные журналы, музыкальные диски и огрызки карандашей. Раскаяние после содеянного оказалось сильнее стократ; Лара не пошла на работу и плакала, уткнувшись в зеленую подушку-лягушку — подарок на годовщину встречи. В таком виде ее и застала приехавшая к вечеру мама, отругала и накормила куриным бульоном.

И вот недавно Лара все-таки заставила себя собрать остатки вещей в коробку. Только выбросить никак не получалось — то на урок опаздывала, то задвинула под вешалку и забыла. Но сегодня — самое время, чтобы наконец-то избавиться от этого хлама и урода, испортившего ей жизнь. Мало того что бросил без всяких объяснений, так даже в суд не потрудился явиться — прислал какого-то заморыша-адвокатика, чик-чик, «желания сделать еще попытку у моего клиента нет и не будет», «распишитесь, пожалуйста, вот здесь» — и нате вам! Вчера еще замужняя дама, Лара превратилась в разведенку, которая одуревала с тоски и писала всякую чертовщину, всерьез подумывая о месте в психушке!

А все из-за этой гадины, красавца-мужчины, пиявки, мрази, бесконечно любимого и бесконечно далекого одновременно. Лара металась по квартире, на ходу сбрасывая верхнюю одежду. Томагавк хоть и дура, но права — надо уже вычеркнуть Николя из жизни, раз он сам себя благополучно из нее удалил. Нажал «Delete» и даже корзину не почистил за собой.

Гадина, ненавистная гадина!

Лара схватила коробку и как была, в домашних тапочках побежала вниз по лестнице. Пора уже поставить точку — большую и жирную. По щекам текла смешанная с тональным кремом тушь. Как же она его ненавидела! Лара добежала до мусорки и, торжествуя, опустила коробку на дно почти пустого бака. Через пару дней машина увезет проклятое барахло свиньям или куда там девают эту гниль — а вместе с вещами прихватит и ее прошлое, на кой ляд оно теперь, если Николя больше не было рядом.

Не было и никогда не будет.

Лара, уже поднявшись на крыльцо, кинулась обратно и выхватила из мусорного бака первый попавшийся предмет — им оказалась поношенная кожаная куртка, вся в трещинах и потертостях, на груди — карман со сломанной молнией. Слезы текли, пока она ехала в лифте, бережно прижимая спасенную вещь.

Хоть что-то останется на память.

Сбросив испачканные тапочки, Лара прошлепала босиком до городского телефона и набрала номер. В трубке раздались знакомые длинные гудки. Николя так и не появился в своем холостяцком жилище с момента исчезновения; чтобы это выяснить, Лара неделю караулила обшарпанный подъезд до и после работы, став объектом подозрительных взглядов неизменных старушек-лавочниц.

Все-таки мобильный.

Мобильный — средство обоюдоострое. По городскому можно услышать хотя бы «Але, кто говорит?», по сотовому не дождешься и этого. Лара глубоко вдохнула и нажала кнопку вызова. Прошло уже три месяца — нет, два месяца и двадцать пять дней — неужели он все еще ненавидит ее? И, главное — за что?

— Абонент выключен или находится вне зоны действия сигнала.

Вне зоны уже три месяца, утром, вечером, днем и даже ночью?!

Скорее всего, просто сменил номер. А может, выкинул вместе с телефоном.

Лара обнаружила, что все еще прижимает к себе старую куртку. Рука нащупала в нагрудном кармане что-то твердое; разжав кулак, она увидела на ладони желтую уточку с ярко-малиновым клювом — флешку-брелок. Глаза у птицы полустерлись, пластик в нескольких местах треснул. Что ж, хозяин явно не планировал за ней возвращаться.

Нацепив брелок на палец, Лара потопала на кухню. Чай с коньяком перестал быть актуален; она заварила крепкого кофе и нашла в холодильнике кусок сыра. В глазах защипало; пришлось идти смывать остатки туши и тональника.

Сквозь потоки воды с трудом пробивалась настойчивая телефонная трель.

Николя?!

Не выключив кран, она ринулась в спальню, едва не поскользнувшись на блестящей напольной плитке.

— Лариса, ты давно пришла с работы? Поела уже?

Мама. Конечно, кто же еще. Вот дура, подумала, что Николя может позвонить ей на городской телефон!

— Привет, ма. Да, уже поела.

— Чем занимаешься? — не отставала Ксения Николаевна.

— Да так, отдыхаю…

— Понятно, — в голосе матери послышались знакомые нотки. — Опять убиваешься по этому ничтожеству? Лариса, я придумала, как тебя отвлечь. Тебе нужно записаться в клуб.

— Какой клуб? — смысл простейших слов ускользал от нее.

— Клуб по интересам. Вот, например, отличный вариант — городское ориентирование. И дома сидеть не будешь по выходным, и там много молодежи участвует — познакомишься с кем-нибудь. Я видела, они бегают с картами, у них какие-то чемпионаты, конкурсы…

— Мама, ты что — заболела?! — Лару прорвало. — Какой клуб, какая беготня? Я прихожу в восьмом или девятом часу и валюсь с ног. Мне в выходной трудно вообще встать с кровати, а ты говоришь — ориентирование! Мама, это же бред…

— Лариса, прекрати! Ты что, так и собираешься в своей каморке всю жизнь провести? Ты когда последний раз в театре была? А на концерте? Ты…

— Мама, я не хочу на концерт! Что непонятного? Прекрати делать вид, словно мы в средневековье, а я старая дева. Мне по фигу на все, ясно? По фигу!

Лара бросила трубку и сжала кулаки, с трудом восстанавливая дыхание. Мать никогда не поймет, что ей нужен только Николя — какой есть, лучшего не надо. Она была так счастлива с ним, а матери просто нечем заняться. Вышла на пенсию, вот и страдает.

Когда Лара вернулась на кухню, кофе безнадежно остыл.

Это мама еще не знает, что ее с работы выгнали — вот шуму-то будет. Всех добрым словом помянет — и Николя, и Томагавк, и соседку Лизу, и бесшерстного «голого» кота, которого Лара хотела, но так и не купила. Мама она такая, если заведется — уже не остановишь. Ничего удивительного, что отец и десяти лет не выдержал.

А теперь Лара повторила ее судьбу, только вместо восьми лет удачного брака, у нее и трех не получилось. Винить во всем наследственность или плохое воспитание? Лучше все вместе, так спокойнее. Пока Николя не скажет честно, почему все произошло, вину можно сваливать даже на зеленых человечков; но мама как-то ближе и назойливее.

А пока стоило заняться галлюцинациями. По словам психолога, назывались они механизмом психологической защиты и адаптации. Все это бумагомарание — посттравматическая реакция на уход Николя. Лара выдрала листок из журнала «Космополитен» за прошлый месяц, быстро начертила табличку, где отметила дату исчезновения мужа, сказку про Шушу и появление адвоката. И как она раньше не догадалась?! Он ушел, а в ее голове появилась всякая мура. Словно проклял на прощание…

Рука дрогнула, и остатки кофе мгновенно пропитали скатерть бурыми разводами. Лара отодвинулась на другой край стола вместе с листком. Все эти мысли, эти сказки оттого, что она так и не узнала ответа на единственный вопрос.

Почему?

Кыс сначала не понял — чего это она обиделась? Подумаешь, посмеялся немного, ну опалило юбку — новую зато сшить можно. Обидчивая какая-то попалась — неинтересно с такой играть.

Но на следующее утро после испорченной игры молочница заявилась снова. Кыс, недовольно зевая — но осторожно, чтобы только дым, без огня — выполз из уютной пещеры и покосился на гостью. Ну вот чего ей надо-то? Вчера уже побегали, поиграли — визг такой стоял, что галки с веток падали с сердечным приступом. Эти бабы такие горластые рождаются, прямо спасу нет.

Кыс насупился и пробурчал:

— Чего надо?

Молочница, уперев руки в боки, даже ногой притопнула от возмущения.

— Как это чего надо, злодей, пакостник этакий? Мы тебя чего ради тута держим, балбеса шипастого? Чтобы ты юбки дивчинам поджигал да косы подпаливал? Ну-ка отвечай, поганец?

Ишь какая нахальная. Кыс набычился и пополз обратно в пещеру. Нечего с такими речами приходить, пока дракон не завтракамши. Плохо дело может кончиться.

— Ты куда пятишься, паскудник? — молочница храбро сделала пару маленьких шажков и остановилась. — Думаешь, отстану так просто?

Ну да, кивнул про себя Кыс. А что ей еще остается-то, дурехе трусливой?

Но с дурехой он, пожалуй, промахнулся.

Молочница уселась у входа в пещеру и не двигалась с места. Кыс, недовольно ворочая хвостом, прислушивался к урчанию в животе. Плохо дело, еще немного — и придется превратить бабу в обед, до того есть хочется.

— Эй ты…

Лара скомкала листок и бросила на пол. Они никогда не оставят ее в покое!

Будь рядом Николя, он бы сразу разобрался, что происходит. В его институте как раз изучали…

Стоп. Лара моргнула, машинально продолжая изничтожать незаконченную сказку.

Почему она до сих пор не сделала самого очевидного?

На улице стремительно темнело. Она задернула занавески и включила маленький кухонный телевизор — для фона. Рука потянулась к карандашу, но Лара вовремя спохватилась. Не надо ничего записывать — такой короткий план можно и запомнить.

Пункт первый — встретиться с начальником Николя и выяснить, что ему известно.

Пункт второй — поговорить с Николя, выяснить причину обиды и помириться.

Пункт третий — все вернется как было, и никакой психотерапии.

Николя работал в ужасно престижном месте — Институте параэнергетики и метафизики — ИПиМ, пусть и на полставки. От такой работы не отказываются…

…также просто, как от жены.

Работа за полставки — шикарная вещь. Просыпаться в полдень, лениво потягиваясь, доползти до кухни, точнее — до кофеварки и свежих булочек, окончательно проснуться под душем, не торопясь доехать до работы, провести там несколько часов и вернуться домой уже к семи. Но дома Николя мог сидеть в комнате до ночи, что-то рассчитывая, залпом поглощая статьи и распечатки, стуча по клавиатуре и вороша чертежи. Лара, пару раз обжегшись, соваться не рисковала — только тихонько подсовывала под дверь любовные записки с намеками на ужин и его продолжение. Иногда срабатывало, но чаще — нет.

Удивительно, но, кроме названия, ей никогда и в голову не приходило расспрашивать мужа о работе. Лара зашла с телефона в браузер и очень скоро получила скудный, но вполне достаточный для начала набор сведений.

Институт находился около метро «Нарвская», часы работы — с восьми до двадцати одного. Заместитель генерального директора и начальник отдела разработки — Дмитрий Аристархович Лодин. Лара скопировала данные и расслабленно откинулась на диване.

День мог считаться завершенным успешно, даже несмотря на Томагавк и ссору с мамой.

Скоро она найдет мужа и больше не отпустит. Никогда.

Глава 3. Маэстро

Глухо лязгнул тяжелый сейфовый замок.

Маэстро с усилием повернул колесо и открыл дверцу. Из сейфа пахнуло затхлостью. Нижний отсек давно пора разобрать — вытащить на белый свет все это конструкторское барахло, чертежи гидравлических установок, приводов, электродов, датчиков и прочих неудавшихся экспериментов. Механика — великая штука, но кое-что ей не по зубам. Для этого даже можно привлечь Василича — пусть заработает немного сверхурочных, ему не повредит.

Не удержавшись, Маэстро вытащил из стопки первый попавшийся чертеж и поморщился. Эскизы не требовали точного соблюдения стандартов оформления. Взгляд притягивала единственная строчка в основной надписи, напротив графы «Проверил».

Руничев.

Маэстро не считал злопамятность недостатком, а потому не собирался ни забывать, ни прощать того унижения, которое испытал после ухода Игоря Руничева десять лет назад. Он брезгливо сунул чертеж обратно в нижний отсек. Его переиграли на его же поле — а такого Маэстро с рук никому не спускал. Ни до, ни после. За прошедшие годы Институт превратился в его крепость, в неприступный бастион, куда врагам ход был заказан.

Наверху, рядом с секретным ящичком, лежала тоненькая стопка бумаг. Прошения, письма, замаскированные угрозы. Маэстро много их понаписал, а вода между тем камень точит. Он аккуратно сложил листок, который держал в левой руке, и набрал секретную комбинацию на заветном ящичке. Глупо, конечно, писать такое — но береженого, как известно…

В последнее время из Москвы доносилось лишь сдержанное ворчание; старые патенты уже никого не устраивали, гранты раздавали кому попало, а деньги на длительные контракты отсчитывали скупо. Такими темпами скоро начнут сами придумывать темы для исследований — придется либо кланяться в ножки, либо драться до победного.

Ладно, философствования — это вечером, за чашечкой мокко. Крякнув от внезапной боли в пояснице, Маэстро обернулся и с удивлением обнаружил, что за окном стемнело. Вторник пролетел слишком быстро — совещания, комиссия из пожарного надзора, очередной ворох служебных записок с производства… и вот уже восьмой час, а он даже не подходил к кульману!

При мысли о том, что совсем скоро его детище будет полностью готово к испытаниям, началась тахикардия. Волноваться вредно. Окошко бы открыть, но на дворе середина мая, отопление давно выключили; продует — как пить дать. Маэстро тяжело опустился в кресло и открыл портсигар.

— Василич, огоньку!

Секретарь тенью проскользнул в кабинет — ишь, как вышколил-то! — и поднес начальнику импортную зажигалку. Хороша штучка, блестящая, гладкая — но Маэстро не признавал побрякушек. Зависимость от вещей еще хуже, чем зависимость от людей. Он кивнул, давая понять секретарю, что тот может быть свободен.

Василич бесшумно исчез за дверью, ведущей в приемную. Молодой еще, но смышленый. Потому и звал его Маэстро по отчеству — выказывал особое доверие. Из него хороший зам получится, исполнительный. Не для Маэстро, конечно — тому замы ни к чему — а в другой отдел очень подойдет. Но это еще годков через пять, не раньше.

Маэстро потушил сигару и поднялся. Годы брали свое — он уже не чувствовал той неуемной энергии, которая переполняла его в тридцать и бурлила в сорок. На шестом десятке приходилось следить за питанием, за режимом дня и даже за количеством курева. Он не становился моложе — а враги так и оставались недосягаемы. Они были осторожны — но Маэстро был терпелив. Ему бы поймать одного — и больше ни один из проклятых колдунов никогда не будет чувствовать себя в безопасности.

Проигрывают только те, у кого личного дела нет. Кому нечем считаться и не за что мстить. Но Маэстро не из таких — у него найдется, за какое место прищучить эту падаль. Он им многое расскажет и еще больше покажет — за себя и, главное — за Коленьку.

Эх, Коля, Коленька.

Маэстро откинулся в кресле и прикрыл глаза. Прошло уже почти три месяца, а вестей так и не было. Ни плохих, что уже давно не утешало, ни хороших, ни от полиции, ни от… других источников, которыми он пользовался в особых случаях.

— Доброго денька, Шеф Шефович. Как настроение, как чашечка кофе? Портсигар при вас? — просунув голову в дверь, Коля сверкал улыбкой и, не дожидаясь приглашения, садился на любимый стул, у самого окна. Из окна, правда, кроме задницы Кирова и не видать ничего — но Коля не жаловался. Никогда не жаловался.

Соня он был, Коленька — до самого конца был соня. Никогда раньше двенадцати в кабинет не приходил; пушками буди — не добудишься. Звал «Шеф Шефовичем» — Василич только зубами скрежетал, когда слышал. Любил стрельнуть сигару — другую, если тянуло пооткровенничать. Рассказывал про тещу, про соседского барбоса — или просто анекдоты травил без остановки. И откуда он их только помнил в таком количестве? Маэстро улыбался, протягивал портсигар и спрашивал о новостях. Иногда Коля отмалчивался, иногда, возбужденно размахивая руками, доказывал, что разгадка совсем близко, вот-вот сама придет в руки. Он сам взялся вычислить колдовское логово — никто не заставлял. Маэстро одобрительно кивал, подбадривал, заставлял раскрывать подробности.

Вот этого Коленька не любил.

Начинал путаться, рисовал на коленке диаграммы, крестики, снова и снова повторял, что близок к ответу. Маэстро не давил — а стоило бы. Давала себя знать разница поколений, «Отцы и дети», как говаривал классик. Они говорили с мальчиком Коленькой на разных языках — а теперь Маэстро остался один. Подобравшись так близко, Коля исчез — и вместе с ним исчезли все ниточки, догадки и тропинки.

Доверие стоит дорого, а доверчивость — еще дороже.

Иногда она может стоить жизни.

Сисадмин, а вместе с ним и весь отдел программистов безуспешно терзали Колин рабочий компьютер в течение месяца, после чего сдались. Все незапароленное оказалось обычным хламом, а заветная папка с результатами Колиного сыска так и осталась назойливым ярлыком на рабочем столе.

Маэстро вздохнул и вернулся в настоящее. Воспоминания — дело хорошее, но бесполезное. Корить себя за то, что не выудил у Коли пароля, он уже давно перестал. Оборвалась одна ниточка — появится другая, ничто в этом мире не исчезает бесследно.

Так не бывает.

Взгляд скользнул по часам с кукушкой — половина восьмого. Время летит быстро, даже слишком, вот уже и домой пора — а чем он может похвастаться за прошедший день?

Визгливо затрещал телефон, спрятанный на маленьком табурете у стены. Маэстро не ставил его на стол специально — слишком громоздкий. Вещи должны знать свое место.

— Слушаю.

— Москва на проводе, — прошептал Василич и переключил на межгород.

У всех свои тараканы — звонки «сверху» вызывали у бедняги такую робость, что пропадал голос и учащался пульс. Обычно после звонка Василич глотал таблетку валидола — на всякий «пожарный». Вот и еще один пунктик — излишне трепетное отношение к собственному двадцатишестилетнему организму.

— Слушаю, — снова произнес Маэстро.

— Прочел твою записку, профессор, — собеседник не счел нужным поздороваться. — Опять буянишь?

В трубке слышалось тяжелое, сердитое дыхание. Маэстро вспомнил последнюю встречу с заместителем министра — врачи давали тому от силы несколько месяцев. А вишь ты — выкарабкался!

— Ну что вы, Анатолий Павлович. Продолжаю свои исследования, и вместе с ними рассуждения, только и всего. Кто не задумывается о будущем, тем более в нашем с вами возрасте — тот беспечный и недалекий человек.

Вот тебе, министерская крыса. Посмотрим, как теперь запоешь.

В трубке закашлялись. Все-таки победить смерть окончательно не удавалось еще никому.

— Всецело согласен. Но ваш тон не выдерживает никакой критики, профессор. Нельзя же так набрасываться. Вспомните о толерантности.

— Толерастии? — презрительно скривил губы Маэстро.

— Толерантности, — собеседник сделал акцент и помолчал. — Мы не можем ущемлять чьи-то права слишком навязчиво, понимаете? А вы… Вы же говорите о ваших же согражданах, профессор. Все они чьи-то дети, родители, учителя, бабки-дедки и прочие родственники. Поднимется крик о правах и нарушении оных. Вам оно надо, дражайший? Вы до сих пор не предоставили никаких доказательств — только домыслы. Похищениями занимается полиция, ФСБ подключится со дня на день. А вы говорите — колдуны? Я был склонен вам верить в последние годы, но эта вера стоит государству больших денег. Вы меня понимаете? Нельзя вечно прикрываться отчетами и коробками никому не нужных чертежей.

Все та же трусливая песня. Маэстро вытащил из кармана носовой платок и промокнул лоб. Неторопливо сложил платок и вернул на место.

— Совсем скоро я предоставлю вам веские причины увеличить финансирование.

— Действительно? — вежливо удивились в трубке. — На вашем месте я бы поторопился, уважаемый Дмитрий Аристархович.

— Будьте покойны. До свидания.

Маэстро подержал трубку на весу и бросил.

Ничего, скоро вы запоете совсем по-другому. Клубочек все разматывается себе, не стоит на месте. Маэстро натужно усмехнулся.

Его кабинет, бесконечные стеллажи с книгами, книжицами и талмудами были созданы ради этого часа. До прихода Маэстро Институт метафизики загнивал, доживая последние дни мелкими заказами. Конструктора не знали, что им рисовать, программисты раскладывали пасьянсы на допотопных машинах. Пять этажей вверх, два — вниз, лаборатории, охрана, сигнализации на каждом углу. У него самого никогда не было ни компьютера, ни личного ноутбука. Просто так, что ли? Работа велась давно и упорно, ради этой самой работы многое, очень многое было поставлено на карту. Вышколенные сотрудники, тишина в коридорах, высокие оклады и редкие премиальные.

Да что там, сам Институт создавался с одной целью — неужели непонятно? Его работа не синекура какая-то, опасность существовала на самом деле. Беспечный Коленька подобрался слишком близко к змеиному логову — и попался. Ради его памяти и ради всеобщего блага Маэстро должен раз и навсегда уничтожить рассадник заразы.

Он посмотрел на кульман и тяжело поднялся из-за стола. Восемь часов — детское время, еще рано бить баклуши в одинокой, полупустой квартире. Здесь — его крепость, его дом, его линия обороны перед нависшей угрозой, которую никто не хотел признавать.

Но Маэстро знал, как устранить ее раз и навсегда.

Глава 4. Охотничий замок

Набитый хламом аквариум да пара чучел в углу — все, что осталось от Музея живой природы, занимавшего Охотничий замок после революции. На стенах кабинета, соединенного с архивом коротким узким коридором, когда-то висели маски животных, водившихся в окрестных лесах, старинный шкаф красного дерева покосился под тяжестью гербариев и неумелых минералогических коллекций. Когда музей в тридцатых годах закрыли, как идеологически чуждый, в замке ненадолго устроили детский дом, но часть помещений так и стояла закрытой еще очень долго.

Калидас и сам не мог сказать, почему до сих пор не разобрал остатки — аквариум он использовал как мусорную корзину, а чучела… Чучела служили эстетическим целям. В моменты сильного раздражения пальцы непроизвольно складывались в нужную хасту, и полинялая кабанья морда превращалась в лицо наиболее рьяного оппонента из Малого круга. Конечно, иллюзия держалась недолго — как раз хватало, чтобы с наслаждением отхлестать тупицу по щекам свернутой в рулон газетой. В остальное время морды его не беспокоили. Калидас усмехнулся и одним движением смахнул с последнего чучела пыль.

Все никак не хватало времени разобрать бумаги, грудой сваленные на столе. Можно было бы изловчиться и подобрать подходящую хасту — но какую сингулярность прикладывать, с учетом вектора и нестабильной розы ветров, Калидас не знал. Не с его всегдашней неуверенностью испытывать новые заклинания на собственном рабочем месте. Он раскрыл тяжелую створку дореволюционного секретера, за которой скрывалось зеркало, одернул свитер и поправил манжеты рубашки. Запустил пальцы в рано поседевшую шевелюру, приглаживая непослушные космы. Сколько раз он просил составить какую-нибудь микстуру, чтобы не потеть так сильно — но лекарь знай отмахивался. Ему не понять, в его тридцать восемь, что такое волноваться перед свиданием!

Калидас расстегнул верхнюю пуговицу и распахнул окно, жадно вдыхая влажный, остро пахнущий зеленью вечерний воздух. В парк, окружавший замок, почти не долетал ветер с залива, и даже во время штормового предупреждения можно было без опаски гулять, не доходя лишь пару десятков метров до прибрежной полосы. Смешно — каждый раз он так сильно боялся, что она не придет, и при этом ничуть бы этому не удивился. Кому нужен никчемный, ничего толком не добившийся почти старик?!

По паркету застучали острые каблучки, и Калидас поспешно обернулся, загораживая раскрытое окно. Быстрым движением сложил пальцы левой руки в простейшую хасту — свечи с легким шипением погасли. В тени морщины заметны не так сильно.

— Мой сладкий, — Жанна, ворвавшись в кабинет, бросилась прямо к нему.

Нежные ладони обхватили голову архивариуса точным, сильным движением. Она запустила в жидкие с проседью волосы длинные пальцы с алыми ноготками и запечатлела на лбу Калидаса жадный, шумный поцелуй. Потом чуть отпрянула, давая ему возможность разглядеть новую короткую прическу, шаловливые стрелки на глазах и платье с глубоким декольте. Удостоверившись, что архивариус оценил прелести по достоинству, Жанна снова придвинулась к нему вплотную.

— Я скучал, дорогая, — Калидас осторожно обнял девушку за талию, словно этрусскую вазу. — Все ждал, когда же ты придешь.

— В этот салон связи ходят одни мудаки, — обиженно надула губки красотка. — Спокойствие только снится. Пришлось воспользоваться короткой дорогой, чтобы успеть к тебе.

Калидас кивнул, старательно скрывая радость. Конечно, разница в двадцать с лишним лет не могла остаться незамеченной, но ведь Жанна выбрала его, архивариуса, а не кого-то другого из Малого круга. Для этого должна быть причина, так почему бы…

— Почему ты так на меня смотришь? — Жанна, наклонив голову, встретилась с Калидасом взглядом. — Что-то не так?

Архивариус тихонько вздохнул и привлек ее к себе.

— Переживаешь, что я тебя брошу?

Не дожидаясь ответа, Жанна прижалась к нему вплотную и медленно провела указательным пальцем по дряблой, плохо выбритой щеке.

— Мистер Недоверчивость снова в деле, — она чмокнула Калидаса в уголок рта. — Свежая пресса? Что новенького?

Она выскользнула из его объятий и наметанным глазом высмотрела на столе источник головной боли архивариуса. Газета «Желтый угол» была именно тем, на что намекало ее название — рассадником самых нелепых слухов и порнухи. Жанна брезгливо поморщилась, перелистывая плохо отпечатанные страницы.

— Неужели тебя интересует подобная дребедень?

Калидас отвернулся к окну, наплевав на тень и морщины. Больше всего на свете ему хотелось рассказать правду — но это значило сообщить простой ассистентке то, чем он делился только с Глостером и другими членами круга. Его долг заключался в том, чтобы секреты Артели не выходили за ее пределы, и многие годы он не представлял, как могло быть иначе. Но сейчас, спустя несколько месяцев после выборов, к нему попросту не желали прислушиваться. Окончательно списали в утиль, не иначе. Калидас сжал руки в кулаки. Они не желали понимать, что все это неслучайно…

— Ты можешь поделиться со мной, в любое время, — нежные пальцы скользнули по его плечам. — Я всегда поддержу тебя, сладкий. И я не из болтливых, ты же знаешь.

В том, что Жанна умеет держать язык за зубами, архивариус убедился еще полгода назад, когда они начали проводить вместе все больше времени. Он ждал, что не пройдет и недели, как об их связи будет знать даже глухой дворник дядя Семен, но если шепоток и раздавался по углам, источником его была явно не Жанна. Красотка не делала ставку на сплетни, и Калидас не мог не уважать ассистентку за отказ от самого простого и грязного пути.

— Я знаю, дорогая, — Калидас повернулся, снова привлекая ее к себе. — Там, на пятой странице.

Жанна торопливо перелистнула газетку, которую и не думала выпускать из рук.

— «Талисман знахаря Миколы», «Письма травнику Никомеду», «Бальзам «Мужская страсть»… — Жанна хихикнула. — Кто читает эту чушь, сладкий? Обычный бред шарлатанов. А, нашла! «Банда колдунов-мошенников продолжает свою кровавую жатву! Полиция бездействует, и скоро каждый из нас может быть похищен из-под носа у собственной жены или ребенка прямо на улице, чтобы стать жертвой безумных ритуалов новоявленных адептов Тьмы»…

Она нахмурилась, потом перечитала заметку еще раз.

— О чем это он? По телевизору говорят, что похищения расследует ФСБ. Ни о каких адептах… что это вообще за слово такое? Адепты Тьмы!

Жанна скривилась. Калидас прикусил язык — поделиться подозрениями с Жанной прежде, чем он расскажет о них Глостеру, значило больше, чем просто довериться любимой женщине. Любой Мастер, даже самый лояльный, не спустил бы подобного.

— Это уже пятая статья за три месяца, понимаешь? — Калидас попытался перевести тему. — Всегда одного и того же автора. Он каждый раз не стесняется намекнуть, что люди исчезают по нашей вине, их пытают и чуть ли не убивают. И полиция подкуплена, разумеется, тоже нами. Это тщательно спланированный вброс.

Жанна еще раз пробежала статью, задержавшись на подписи.

— А кто этот «Д.Л.»? Ты знаешь его настоящее имя?

— Подозреваю, что Маэстро собственной персоной, — Калидас решил, что настоящее имя закадычного врага Артели Жанне ни к чему. — Его хлебом не корми — дай поглумиться. Я пытался поговорить с Глостером о том, что стоит принять меры, пусть даже напечатать что-нибудь в ответ, но нет! Он от меня только отмахнулся. Но ведь похищения продолжаются!

Тут Калидас сообразил, что сморозил лишнего, но было поздно. Цепкий, неженский взгляд Жанны встретился с его глазами.

— Глостер ведь может ошибаться, не так ли? — осторожно произнесла она. — Ты его старше, ты больше повидал в этой жизни. Да, его выбрали Мастером, но это не значит…

— Значит, — Калидас, отодвинувшись, с трудом отвел глаза. — Если каждый будет делать, что ему кажется нужным, начнется анархия. Этого нельзя допустить, только не сейчас, когда нас осталось так мало.

Леший его побери! Снова ляпнул слишком много. На этот раз Жанна, казалось, пропустила ремарку мимо ушей. Она присела на краешек стола и медленно сворачивала в рулон потрёпанный «Желтый угол».

— Этого «Д.Л.» можно заставить замолчать, — предложила красавица будничным тоном. — Если ты знаешь, как его настоящее имя. Ты ведь знаешь, есть средства…

— Жанна, ты сошла с ума!

На Калидаса словно обрушился ушат ледяной воды, барабанные перепонки заполонил чужеродный гул. Хасту беспамятства не изучали среди базовых манипуляций. Ни один чудотворец за всю историю Артели не составлял ее по доброй воле.

Жанна легким движением поправила густые черные локоны, словно не заметив реакции Калидаса на страшное предложение. На указательном пальце блеснуло единственное украшение — тонкое платиновое кольцо. Архивариус все порывался узнать, откуда оно — но Жанна каждый раз изящно уходила от ответа.

— Ты все равно можешь что-нибудь предпринять, сладкий, — она обвила его шею руками и крепко поцеловала. — Я вовсе не предлагаю нарушать правила, не подумай. Их ведь не просто так придумали, хотя кое-что давно покрылось столетним дустом. Но я тебя знаю, ты все равно будешь переживать, дорогой. Чувство ответственности такая вещь, либо есть — либо нет. Что бы они без тебя делали, сладкий? Что бы я без тебя делала?

Калидас слушал и таял, наслаждаясь горячими поцелуями. Она прильнула к нему, а тонкое шелковое платье не только не скрывало молодого разгоряченного тела, но неведомым образом являло его во всей красе. Не женщина — идеал, и Калидас не собирался терять такое сокровище. Она права, кругом права. Если гора не идет к Магомету…

За окном медленно догорал душный майский вечер, предвещая наступление белых ночей. В распахнутые окна ворвались тревожные трели трясогузок и тут же оборвались от предчувствия скорой грозы. Солнце давно село, и на Охотничий замок, надежно укрытый в заповедных лесах Невской губы, опустилась ночная мгла, неся недолгое успокоение его обитателям.

Глава 5. Профессор Лодин

Встать в восемь утра оказалось намного легче обычного. В школу Лара с трудом выдирала себя из кровати в семь — макияж, прическа, завтрак на скорую руку — и к пятнице пытка достигала кульминации. Но стоило работе отступить на второй план, как она вскочила с кровати за несколько минут до будильника и закружилась по комнате в предвкушении нового дня.

Гороскоп, который Лара проверила, пока накладывала самый легкий макияж из возможных, советовал быть осторожной в мыслях и не поддаваться панике. Отличная рекомендация на любой из трехсот шестидесяти пяти дней в году — лучше и не придумаешь.

Погода, как всегда в Петербурге, оказалась переменчива, и небо затянуло серым полотном прежде, чем она успела продумать гардероб. Что ж, грядущий дождь значительно упрощал выбор — вместо платья Лара натянула джинсы и блузку, проверила зонт в сумочке и выпорхнула из парадной, спровоцировав сияющим видом неодобрительное хмыканье лавочных старушек. Лара могла поклясться, что паучихи ежедневно ведут учет каждому жителю, добавляя при пересказе старых сплетен парочку новых. Рука потянулась за блокнотом, чтобы поскорее записать историю болтливых паучих, которым не повезло стать жертвами шпионской игры, затеянной хитрым стрижом. Словно обжегшись, Лара стиснула пальцы в кулак и плотнее застегнула молнию на сумочке.

На «Нарвской» ее поджидал дождь, пока еще не сильный, но все равно создавший на выходе из метро небольшой затор среди тех, кто мечтал переждать непогоду в вестибюле. Наивные… Лара открыла зонт и торопливо сбежала по ступенькам. Проще слегка намочить рукава сейчас, чем потом тонуть в лужах, когда морось превратится в ливень, что случалось в Питере нередко и всегда внезапно для части горожан и коммунальных служб. Прижав ручку зонта щекой, она вытащила мобильник и сверилась с картой. Прямо по Стачек, арка строго за спиной. Отличный маршрут для топографического кретина вроде нее.

Дождь припустил сильнее, но Лара как раз успела добежать до козырька над почтовым отделением, занимавшим угловой флигель длинного серого здания. Над центральным входом до сих пор темнел огромный герб Союза. Лара предпочла бы видеть на месте серой коробки современный торговый центр или аквапарк, но инвесторы гораздо охотнее застраивали свободные площади, которых в городе на Неве оставалось все меньше. Она стряхнула зонт и в одну короткую перебежку домчалась до центральных дверей.

Тяжелая деревянная створка поддалась с трудом, до последнего не пропуская ее внутрь. Николя ходил сюда каждый день, всегда с интересом и возвращался очень воодушевленный. Почему ей никогда не приходило в голову заехать к нему на работу или проводить? Почему она ничего не знала до вчерашнего вечера про его начальника или коллег? Она плохая жена или просто витала в облаках собственных фантазий? Лара недоуменно оглядела большой холл с широкой лестницей, которая после первого пролета разделялась на две, уходя далеко вверх. Здание, с улицы казавшееся небольшим — да еще этот флигель, который оттяпала Почта России — поразило ее своими размерами, стоило переступить порог.

— Вы к кому?

Исковерканный микрофоном строгий голос доносился из кабинки с темными стеклами рядом с турникетом.

Как неудобно разговаривать, когда не видишь, к кому обращаешься!

— Мне бы… — Лара запнулась, вспоминая фамилию. — К Дмитрию Аристарховичу Лодину, пожалуйста.

— Вам назначено? — в усталом голосе вахтерши звякнуло любопытство. — Из газеты, что ли?

Лара уставилась на темное стекло.

— Нет, я по личному делу. Мне не назначено, — торопливо добавила она. — Меня зовут Лариса Беркутова. Может быть…

— Ждите тогда, — неприязненно бросила вахтерша.

Микрофон треснул, выключаясь. Лара почувствовала себя глупо, явившись без звонка к заместителю директора, который, очевидно, принимал только по предварительной записи. Сейчас ее попросят отсюда и последняя ниточка, которая могла бы привести к Николя, будет потеряна.

— Проходите, — на турникете загорелся зеленый кружок. — Третий этаж, правая лестница, по коридору до конца и там налево. Кабинет триста восемьдесят.

— Спасибо, — Лара кивнула, не веря своему счастью. — Спасибо вам большое.

Вахтерша не ответила. На лестнице эйфория быстро сошла на нет — Лара неторопливо поднималась по широким мраморным ступеням, то и дело представляя под ногами красный ковер. Пока она дошла до третьего этажа ей встретилась лишь пара степенных матрон, которые обсуждали — разумеется! — какую-то третью особу, потому что нет ничего более приятного, чем перемыть косточки коллеге у той за спиной. Лара невольно скривилась — однажды ей не повезло подслушать весьма далекий от истины диалог про нее саму, после чего посиделки за чаем в учительской утратили всякую прелесть.

Третий этаж, как и обещала невидимая вахтерша, начинался коридором — Лара подметила, что левый пролет лестницы заканчивался на другой высоте и вел в противоположную часть здания. По одну сторону тянулся ряд одинаковых деревянных дверей с номерами, кое-где встречались таблички с названием отдела или фамилией. Противоположную стену занимало окно, растянувшееся на всю длину коридора. Выглянув, Лара остолбенела: здание института оказалось огромным, с прямоугольным внутренним двором, над которым нависал матовый стеклянный купол и двумя длинными флигелями. Дождь мешал разглядеть детали. Лара поспешила дальше, опасаясь нерасторопностью разгневать начальника Николя еще сильнее, учитывая, что она явилась без предупреждения.

Кабинет триста восемьдесят отличался от других весьма разительно. Тяжелая, металлическая дверь была распахнута настежь, демонстрируя вторую попроще, на которой тоже значился номер триста восемьдесят и табличка «Заведующий отделами Э и Р, заместитель генерального директора, ведущий инженер, профессор Лодин Дмитрий Аристархович».

При виде таблички Лара немного оробела и топталась на пороге около минуты, прежде чем рискнула постучать. Ей никто не ответил, но за дверью послышались шаги и внезапно перед ней оказался молодой человек с рыжими, коротко стриженными волосами, в костюме с галстуком, и приветливо улыбнулся.

— Лариса Аркадьевна? Проходите, пожалуйста.

Секретарь, догадалась она. Молодой человек посторонился, уступая дорогу — она попала в приемную с небольшим столом в дальнем углу, занятом тремя телефонами, очень старыми и пожелтевшими от времени. На подоконнике стояли два цветочных горшка с фиалками — один куст как раз отцветал. На остальном пространстве кое-как уживались шкафы с непрозрачными створками, замочными скважинами и пронумерованными полками. Лара сделала еще шаг и едва не споткнулась о вешалку, на которой болтался теплый полосатый шарф. Секретарь между тем вел ее дальше:

— Прошу сюда, Дмитрий Аристархович ждет вас.

Лара кивнула и, дождавшись, пока тот приоткроет дверь, шагнула внутрь. Кабинет профессора оказался намного меньше приемной — здесь тоже стояли на окне фиалки, а на столе солидно поблескивал письменный прибор из цельного куска малахита. Кроме него, часть пространства у хозяина кабинета отнимали развернутый к стене кульман и старый, чуть тронутый ржавчиной сейф. Лодин живо вскочил на ноги и кивнул секретарю:

— Спасибо, Василич. Дальше я сам. Позвони в хозблок, не забудь.

Молодой человек кивнул и скрылся за дверью. Лара стояла посреди кабинета, разглядывая профессора, который, в свою очередь, тоже смотрел на нее в упор. Дмитрию Аристарховичу можно было дать пятьдесят или чуть больше, половину его головы занимала лысина, но это вполне компенсировалось очень пышной, хотя и седой, шевелюрой на затылке. Как и секретарь, он носил костюм, совершенно вышедший из моды — без галстука, но с жилеткой, к которой крепилась цепочка карманных часов. «Сумасшедший гений» — первое, что пришло Ларе на ум.

— Прошу, прошу, дорогая. Садитесь вот сюда, — Лодин внезапно засуетился и указал на жесткое, видавшее виды плюшевое кресло у окна. — Дмитрий Аристархович, к вашим услугам. Полагаю, мы не знакомы?

Маленькие проницательные глаза смотрели одновременно с любопытством и восторгом. Лара невольно улыбнулась в ответ и решила слегка приукрасить действительность.

— Муж отзывался о вас очень высоко, Дмитрий Аристархович. Николя… простите, Николай Беркутов, он ведь у вас работал?

Она прис