Оглавление

ГЛАВА 1

Меня слепили вспышки фотоаппаратов. Они мелькали одна за другой, у меня разрывалась голова от гула голосов вокруг, громких вопросов, что выкрикивали журналисты прямо мне в лицо. Очень хотелось прикрыть глаза рукой, чтобы не ослепнуть, но я мысленно повторяла себе, что делать этого нельзя. Нужно продолжать улыбаться. Как меня учили пятнадцать минут назад? Мило и очаровательно. Так, как должна улыбаться дочка Родиона Кауто, известного актера, чье имя уже не одно десятилетие на слуху российского зрителя. Так, как должна улыбаться женщина, которую держит за руку Роман Федотов, бизнесмен и меценат, ведь сегодня вечером он представляет всей стране свою пару, любимую женщину, и, судя по выражению его лица (я ухитрилась кинуть на него взгляд), уверенности в своём выборе у него хоть отбавляй. А вот у меня в голове ничего, кроме одного вопроса: «Что я здесь, черт возьми, делаю?», нет.

Два месяца, всего каких-то два месяца, и моя жизнь перевернулась с ног на голову. А ведь, помнится, я тогда находила, о чем погрустить, за что себя пожалеть, считала себя лишней и ненужной. И, если бы кто-то мне сказал, что спустя считанные недели я буду стоять рядом с Романом Федотовым под вспышками фотокамер, под потоком репортерских вопросов, и меня будут представлять, как будущую супругу кандидата в депутаты Государственной Думы, я бы не то что не поверила, я бы рассмеялась этому сумасшедшему фантазеру в лицо. Потому что со мной подобного никогда не происходит, не моя это судьба, я всегда это знала.

Интересно, в какой момент моя жизнь решила сделать такой неожиданный финт ушами? И с какой, интересно, стати?..

…Всё началось два месяца назад. Точнее, ничего, по сути, и не началось. Я жила своей обычной жизнью. Работа, дом, работа, работа… Год назад, приложив неимоверные усилия, мне удалось открыть маленькое агентство недвижимости в своем городе. Новое дело меня увлекло, я с головой ушла в работу, и, если честно, радовалась тому, что отныне сама себе хозяйка. Конечно, усилий будет приложено ещё достаточно, но я всё равно чувствовала себя победительницей. Не знаю, в каком именно виде спорта, но ощущать себя на вершине, было приятно. И, вообще, я считала, что в моей жизни всё складывается, как надо. Звезд с неба я никогда не хватала, но постоять за себя, заработать себе на безбедное существование, пользуясь только собственными способностями и талантами, всегда могла. К двадцати восьми годам у меня была небольшая квартира, пусть купленная в ипотеку, но своя же; маленькая немецкая машинка яркого цвета, и уютный офис в одном из крупных торгово-офисных центров нашего областного, привлекательного для туристов, города. И всего я добилась сама, чем, считала, имела право гордиться.

Правда, считала так я, еще, наверное, моя мама, а вот на фоне остальных родственников, со стороны отца, я ничем не выделялась. По сравнению с яркими судьбами любимого папы и сводной сестры, проживала я жизнь среднестатистическую и ничем не примечательную, к тому же, где-то в провинции. Подозреваю, что меня воспринимали не иначе, как бедную родственницу. В семье Кауто ко мне всегда относились со снисходительностью, с непониманием от моего присутствия в их доме и их жизнях, но с душевным смирением. Мол, есть я и есть, ничего тут уже не попишешь, слава богу, мне уже двадцать восемь, сил, любви и вложений я не требую, и надо принимать ситуацию такой, какая она есть. То есть, улыбаться мне при встрече, целовать в лоб и интересоваться от случая к случаю, как мои дела.

Кстати, про поцелуи в лоб — это я откровенно загнула. Поцеловать меня могло придти в голову только бабушке, в особо знаменательные моменты, когда того требовала ситуация, а уж никак не отцу. Тот считал проявление подобных эмоций, мещанством и излишеством. Куда чаще отец цитировал для меня стихи или глубокомысленные изречения философов. В этом, по сути, и заключалось всё воспитание, да и его отношение ко мне. Но обижаться я давно себе отсоветовала. Где-то после нашей с ним второй встречи.

Странно звучит: вторая встреча с отцом. Кто может помнить свою вторую встречу с родным отцом, правда? А я вот помню. Мне в то время исполнилось восемнадцать лет.

Вот такая у меня интересная семья.

— Ты что, всерьёз собралась с ними общаться? — говорила мне мама десять лет назад. Она не удивлялась, не злилась, она искренне не понимала. — Кто они для тебя, Настя? Чужие люди.

Я сидела на кухне, пила чай, точнее, усердно дула на него, чтобы поскорее остыл, и вздыхала. Затем рискнула заметить:

— Мама, но это ты обеспечила мне таких родственников. Я в чем виновата?

Мама глянула на меня с недовольством. Нетерпеливо махнула рукой.

— Кто ж знал, что так получится? Я была молодая и глупая, а твой отец… Твой отец мастак рассказывать сказки и играть чужие роли. Так что, вина во всем этом не столько моя, сколько его.

— То есть, я родилась по ошибке?

— Глупости не говори, — разозлилась тогда мама. — Ты родилась потому, что я захотела, чтобы ты родилась. Тебе этого мало? — Я качнула головой. На маму я не злилась совершенно. — Просто я пытаюсь подготовить тебя к тому, с чем ты столкнешься, если решишь общаться с отцом, вот и все.

Этот разговор случился десять лет назад. И, надо сказать, что моя мама оказалась во всем права, и её предостережения мне помогли. Потому что я изначально не настраивала себя на то, что меня будут рады видеть. Никто в семье Кауто мне рад не был. Я была неизбежным злом, о котором много лет не вспоминали, жили своей жизнью, а затем, по какому-то причудливому повороту судьбы, пришла необходимость со мной встретиться. Конечно, у меня был выбор. Я могла отказаться, послушать маму и не ехать на встречу с отцом и его семьей. Но я, всё хорошенько взвесив, пришла к выводу, что, не смотря на все возможные неприятности и обиды, сумею в себе побороть дискомфорт, зато у меня появится шанс взять от жизни тот подарок, что мне неожиданно преподнесли. Наследство деда, Николая Михайловича Кауто, кстати, известного советского драматурга. Который, совершенно неожиданно для всех — и для своей семьи, и для меня, включил меня, внучку, которую он никогда не видел, в своё завещание.

Вот так вот, совершенно неожиданно, по велению незнакомого мне дедушки, в возрасте восемнадцати лет, я оказалась в столице нашей родины, до которой, кстати, от нас было рукой подать, но разница в уровне жизни была сродни пропасти, и я, молодая девчонка, поначалу здорово растерялась.

Помню, как мама бесконечно зудела мне в телефонную трубку, что мне необходимо вернуться домой, домой, что в Москве мне делать нечего. Сейчас всё происходящее тогда, вспоминать и смешно, и грустно.

Больше грустно. Потому что моя мама, как я выяснила с годами, женщина мудрая, и порой мне следует прислушиваться к ней изначально, а не возвращаться в отчий дом с душевными травмами, чтобы поплакать у неё на груди и пожаловаться на то, на что жаловаться уже поздно. Но всему этому нас учит жизненный опыт.

На работу я приходила к открытию торгового центра. Покупала кофе на первом этаже у милых молодых людей, поднималась на эскалаторе на третий, офисный этаж, здоровалась по пути со знакомыми, и почти каждое утро чувствовала себя счастливой. По крайней мере, человеком, который с удовольствием идет на работу. На любимую работу, за которую полностью отвечает сам. Сотрудников у меня было двое. Молодой человек по имени Алексей, и Регина, которая с первого взгляда со стороны тянула на Анатольевну, но старательно молодилась, и представлялась всем едва ли не порхающей двадцатилетней особой. Только я, принимая её на работу, знала, сколько Регине на самом деле лет. Весьма немало, но я приняла правила её игры, и соглашалась с тем, что она молодая и влюбчивая особа, обожающая розовый цвет и платья в облипон. Все втроем мы вполне комфортно умещались в небольшом офисе за стеклянной стеной, я пыталась быть справедливым начальником, а эти двое усердно делали вид, что я для них являюсь непререкаемым авторитетом. Мне, конечно, хотелось верить, что это, на самом деле, так, но особых надежд я не питала. Лишь с самого начала настойчиво расставила все точки над «i», объяснив, что в «дружбу» ни с кем играть не стану. Я ценила свои приложенные усилия, и мечтала, что моё риэлтерское агентство будет жить и процветать, а для этого необходимо руководить процессом твердой рукой. А с сотрудниками держать необходимую дистанцию, не играть в панибратство.

Если честно, все эти истины объяснил мне один человек, я запомнила и намотала на ус, но об этом потом.

Так вот, тем утром, два месяца назад и прозвучал тот телефонный звонок. Он даже не был особенным, и никакой важной информации за собой не нёс. Мне позвонила бабушка, а когда звонила бабушка, мама моего отца, я всегда брала трубку, в любой ситуации. Обязана была ответить на её призыв, даже если бы в этот момент в отчаянном порыве героизма мчала на собачьей упряжке через стихию, ветер и льды по бескрайним просторам крайнего Севера. Всё равно на звонок Зои Аркадьевны Кауто необходимо было откликнуться, причем, незамедлительно. Кстати, это относилось не только ко мне, но и ко всем членам семьи отца. Зоя была непререкаемым авторитетом даже для своего взрослого сына.

Я бабушку, которую также до своих восемнадцати лет, знать не знала, очень уважала. Сказать, что я её любила, было бы нескольким преувеличением. Чтобы искренне полюбить человека, нужно общаться с ним достаточное количество времени, узнать его, проникнуться вашими взаимоотношениями, дать вам узнать друг друга получше, а у меня такой возможности долгое время не было. Точнее, теоретически возможность была — и у меня, и у отца, и у сестры, и у бабушки нашей общей, но воспользоваться ею никто не захотел. Поэтому за десять лет нашего общения, я прониклась к бабушке искренним уважением, и считала, что это серьёзный шаг в моих взаимоотношениях с семьёй отца.

Зоя, не смотря на свой возраст, а она проживала восьмой десяток, и достаточно хрупкую фигурку, женщиной была категоричной и сильной характером. Умело руководила семейными делами, а после смерти мужа десять лет назад, и его наследием. А мой дед, Николай Михайлович, был знаменитым советским драматургом. Несколько его пьес до сих пор с успехом ставят в столичных театрах. Его именем и наследием гордятся, его жизненный путь ставят в пример, и советуют соответствовать его громкому, светлому имени. Все члены семьи Кауто стараются. И идти, и следовать. Я тоже пытаюсь, по крайней мере, не опорочить имя предка. Ну, и горжусь, соответственно, по мере сил.

Но деда я никогда не видела, ни разу с ним не встречалась, и почему он упомянул обо мне в своём завещании, мне до сих пор неведомо. Возможно, чувство порядочности в нём взыграло. Наверное, я доподлинно об этом никогда не узнаю. Деда я знала лишь по его биографии в интернете, по старым фотографиям в семейном архиве, да по рассказам родственников. А вот к бабушке пришлось привыкать. К её категоричности и стремлению управлять всем вокруг и моей жизнью в частности. Возможно, я бы в какой-то момент начала сопротивляться указаниям со стороны, по сути, незнакомого мне человека, но, признаться, знакомство с Зоей произвело на меня неизгладимое впечатление.

На меня, десять лет назад, когда я приехала в Москву и оказалась в доме отца, внутри его семьи, вообще всё вокруг производило неизгладимое впечатление. Но Зоя особенно. Её королевская осанка, размеренная манера говорить, уверенность в голосе, уверенность в своей правоте этой маленькой, худенькой женщины с неизменной ниткой жемчуга на тонкой шее. Мой взгляд будто магнитом к ней притягивало, а ещё, при первой встрече, я жутко стушевалась перед ней. Ни перед отцом, о котором лишь слышала много лет, да смотрела фильмы с его участием; ни перед старшей сестрой, которая могла показаться той самой горящей звездой на небосклоне, что, по сути, и было правдой, а именно бабушка произвела на меня фантастическое впечатление одним своим присутствием в комнате. Особо близки за десять прошедших лет мы не стали, но больше меня не списывали со счетов и не вычеркивали из состава семьи, и я знала, что всё это благодаря Зое. Её непререкаемому авторитету. Правда, она сама с себя всякую ответственность в этом снимала. Я слышала, как однажды она сказала моему отцу:

— Твой отец, Родион, был очень мудрым человеком. И перед своей смертью он решил исправить твою ошибку, постараться снять грех с твоей души. Он признал эту девочку, принял её в семью. Он сделал то, на что тебе, по всей видимости, не хватило когда-то смелости. И раз он принял такое решение, я последую его примеру. Сомневаться в твоём отцовстве нам не приходится, ведь так? Поэтому твоя дочь отныне полноценный член семьи. Будь любезен принять этот факт, и донести его до своей жены. И до Альбины тоже.

Конечно, подслушивать нехорошо, да и просто слышать всё это было неприятно, я попала не в самый удачный момент, оказалась под дверью гостиной, и невольно замерла. Не знала, уйти мне или остаться, поэтому и услышала то, что для моих ушей не предназначалось. И сама не знаю до конца, что почувствовала, слыша наставительную речь бабушки, до сих пор до конца не разобралась в своих чувствах. Мне было неприятно, где-то обидно, но в то же время я ощущала облегчение оттого, что меня не выгонят и не забудут снова про моё существование уже завтра. Не знаю, почему на тот момент это казалось таким важным, особых надежд на то, что меня полюбят, я не питала, но дворовой собачонкой быть тоже не хотелось. Раз уж позвали в «семью», так проявите уважение. Я обещаю ответить тем же.

Вот на этом самом уважении мои отношения с семьёй отца и с ним самим, и держались. Ни на чём другом. Но с тех самых пор меня приглашали на все важные события, семейные советы, мне официальным тоном оглашали решения, даже если меня конкретно они не касались, а ещё, время от времени, озвучивали, чем именно я обязана своей именитой фамилии. А также напоминали, что нужно быть ответственной, серьёзной, и не подвести папу. Особенно, не болтать с незнакомыми людьми о семейных делах, а тем более, о проблемах.

— Настя, ты же понимаешь, насколько это важно?

Я каждый раз после этого вопроса старательно давила в себе тяжелый вздох. Но после смиренно кивала. И заверяла:

— Я очень постараюсь.

Обычно звонки от бабушки означали то, что наступил очередной момент для проведения профилактической работы. Зоя для начала интересовалась моими делами, на всякий случай успехами (вдруг они у меня есть, вдруг я чем-то прославилась случайно?), затем давала мне наставления, а после напоминала об осторожности и правильности моего выбор, какого бы аспекта моей жизни это не касалось. Всё это необходимо было выслушать, временами поддакивать, иногда что-то обещать. Главное, воспринимать всё сказанное бабушкой спокойно, как должное. Ей ведь, с высоты её возраста и положения, куда виднее, как мне жить и как себя надлежит вести. Бабушка, как известно, плохого не посоветует.

— Как ты поживаешь, моя красавица? — услышала я в трубке её протяжный, хорошо поставленный голос.

Я доподлинно знала, что красавицей бабушка меня не считала. Я была брюнеткой, как мама, ростом до модельной внешности сестры не дотянула, да и фигура моя обложку глянцевого журнала вряд ли бы украсила. Если только журнал «Крестьянка», которого, кажется, уже давно не существует. Природной легкостью и проникновенной нежностью Альбины природа меня обделила. При моем достаточно среднем росте, у меня был третий размер груди, достаточно пышные бедра, и чересчур, как считала бабушка, пухлые губы. В её время моя внешность считалась вульгарной, чересчур призывной, но спрятать излишества я не могла, поэтому жила с тем, что Бог дал. Мило улыбаясь окружающим вульгарно пухлыми губами.

Если честно, с внешностью у меня всё нормально. Никогда я не жаловалась ни на отсутствие поклонников, ни комплексами чрезмерно наделена не была. Единственное, что бабушку огорчало, это то, что я совершенно не была ничем похожа на отца, всё, что могла, забрала от матери. И это отчего-то воспринималось, как недостаток. Оспаривать сие умозаключение казалось мне глупым, излишне затратным по времени, поэтому я лишь пожимала плечами и соглашалась с тем, что я совсем не светловолосый ангелочек. Как сестра, внешность которой обожали и копировали миллионы наших сограждан. Точнее, мужчины обожали, а женщины копировали. Старались отбелить кожу до состояния фарфоровых щёк Альбины Кауто; повторить её причёску, блестящие локоны на истинно блондинистых волосах; пытались подражать её манере одеваться. А мне оставалось лишь соглашаться с тем, что для меня сей идеал недостижим.

Вообще, не больно-то и хотелось.

— Здравствуй, бабушка, — проговорила я в трубку. И тут же поинтересовалась: — Как у вас дела?

Зоя не воспринимала, когда я интересовалась лично её делами. Нужно было спросить непременно о семье. Зоя позиционировала себя, как представитель всех Кауто.

После вопроса о делах, минут пятнадцать я выслушивала новости о съемочном графике отца и сестры, об их увлеченности, занятости и нежелании отдыхать во благо российского зрителя. Затем Зоя пересказала мне свои планы на следующую неделю, её ежедневник был плотно исписан событиями, встречами и бесконечными делами, и поэтому, когда мне задали встречный вопрос, мне, как обычно впрочем, стало несколько неловко. Оттого, что мне, кроме как:

— Я в офисе, работаю, — и сказать-то нечего.

— И как продвигается твоя… работа? — поинтересовалась Зоя, явно подбирая подходящие слова. Она не могла понять, для чего я занимаюсь продажей квартир. Как-то сказала мне, что в её время, за такую работу можно было оказаться в тюрьме.

— Хорошо продвигается, — бодро проговорила я. — Вот думаю, ещё одного сотрудника взять. Не справляемся.

Для меня это был достаточный аргумент для того, чтобы ахнуть и меня похвалить, но Зоя в задумчивости промолчала. Подозреваю, что попросту не знала, что сказать. Конечно, я не пишу пьесы, не снимаюсь в кино, не разъезжаю по съемочным площадкам, и ко мне не записываются в очередь репортеры, чтобы взять интервью. Бабушка так давно живет среди людей успешных, среди людей искусства, что, кажется, всерьёз не понимает, как можно жить обычной жизнью. В неизвестности, от зарплаты до зарплаты.

Я для Зои — персонаж непонятный. Подобной приземленности в их семье, наверное, до моего появления и не было. По крайней мере, даже Зоя, в её семьдесят шесть лет, подобного припомнить не может. Есть от чего загрустить, согласитесь. Кстати, это я о себе, всё-таки неприятно быть даже не белой, а совершенно бесцветной вороной на фоне успешных, ярких родственников. Поэтому я когда-то и вернулась из Москвы, не найдя себе покоя рядом с семьей отца. В родном городе мне было куда комфортнее. Здесь меня, по крайней мере, не оценивали все кому не лень, и не выдавали никому не нужных мнений, и не ставили на мне печатей неполноценности.

После задумчивой паузы, бабушка аккуратно проговорила:

— Замечательно. Я за тебя рада. Хотя, я повторюсь, что считаю твоё занятие неподобающим молодой девушке. Но об этом в другой раз.

Я мысленно выдохнула, хотя, предостережение о «другом разе», тоже не слишком порадовало.

— Надеюсь, ты помнишь, что отцу в конце недели вручают премию за культурный вклад в воспитании молодого поколения?

Вообще, не помнила. Даже не уверена, что знала об этом. Но бабушку, конечно же, пришлось заверить, что помню, и что очень за папу рада.

— Порадуемся все вместе, — перебила меня Зоя. — Тебе непременно нужно быть в Москве, рядом с семьёй.

Да что же это такое… Я в тоске разглядывала мотивационный плакат на стене напротив. На всякий случай переспросила:

— Ты уверена?

— Конечно, — решительно отозвалась Зоя. — Будут журналисты, у отца будут брать интервью. Вся семья должна быть в сборе. А если тебя и в этот раз не будет, все решат, что мы тебя прячем.

Скорее, я сама прячусь.

— Настя, ты что, не хочешь нас видеть? — вдруг насторожилась бабушка. И её настороженность была плохим знаком. Мне пришлось немедленно исправлять свой унылый тон.

— Что ты! Конечно, хочу. Просто работа, я же тебе говорю… не справляемся, — лепетала я, сама прекрасно понимая, что получается у меня не очень.

— Господи, что за глупости, — тут же возмутилась Зоя. — Не закроется твоя контора из-за пары-тройки дней. Зато побудешь с семьёй. В общем, — проговорила она безапелляционным тоном, — я жду тебя в четверг.

— В четверг?

— Конечно. В пятницу мероприятие, а нам ещё нужно успеть купить тебе подходящее платье.

— Бабушка, у меня есть, — попыталась я вставить свои пять копеек, но услышана не была.

— Знаю я, что у тебя есть. А это ответственное мероприятие, так что, не выдумывай. Нужно играть по правилам, дорогая моя.

Я знала, что после её «дорогая моя», спорить уже бесполезно, поэтому я согласилась. И прибыть в четверг, и пробыть в столице несколько дней. До того момента, пока меня не согласятся отпустить обратно в мою скучную, провинциальную повседневность.

Закончив разговор и отключив телефон, я поняла, что мой настрой на день и хорошее настроение, несколько пошатнулись. В последние годы я не слишком часто наведывалась в столицу, не часто навещала отца и его семью. И причина всегда находилась подходящая, даже зависящая не столько от меня. Папа был по обыкновению глобально занят, его съемочный график был составлен на пару лет вперед, да и сестра от него не отставала. И я, приезжая в Москву, старалась отделаться встречей с бабушкой, и поскорее уехать. С отцом лишь созванивалась, и то не часто. Виделись мы пару-тройку раз в год, но я неизменно каждый раз поражалась тому, что вел себя любимый папа со мной так, будто мы с ним близкие друзья, настоящая семья и живем под одной крышей. Мама не уставала мне повторять, что отец — поистине талантливый актер. И я с прискорбием отмечала для себя, что она права.

Скрыть от людей тайну моего происхождения было достаточно трудно. Со школьных времен я помню, что люди интересовались моей фамилией. С тех пор, как имя отца перестало сходить с титров кинолент и с заголовков газет и журналов, моя фамилия стала для меня испытанием. Фамилию Кауто нельзя было назвать распространенной в России, поэтому девять человек из десяти обязательно начинали либо присматриваться ко мне, но это самые воспитанные, а другие и вопросы принимались задавать. Довольно долго я чужого любопытства жутко стеснялась. Ну, что я должна была сказать незнакомым людям? Что я внебрачная дочь того самого Родиона Кауто? Который не видел меня и даже не стремился этого сделать с тех самых пор, как мне исполнилось два года? Да и, вообще, я, можно сказать, ошибка его молодости, и ничего более.

Да и после того, как мы с отцом, можно сказать, свели более близкое знакомство, когда я стала вхожа в его дом, и стала как бы неотъемлемой частью его семьи, удобнее мне от всего этого не стало. И радостнее тоже. Потому что, если папа и сестра улыбались в камеры и рассказывали о том, как они все счастливы от того, что я есть в их жизнях, я, в принципе, не знала, что сказать. Потому что близости, как таковой, между нами не появилось. Общение наше больше напоминало общение дальних родственников. И рассказывать об этом людям, любопытствующим и журналистам, было нельзя. А врать, улыбаясь, я не умею. Этого таланта папочка мне не передал. Поэтому своей фамилии я всегда стеснялась. Поначалу было неловко от того, что я ненужная дочь, а теперь от того, что приходится врать, будто нужная и любимая.

— Может, мне фамилию сменить? — как-то задала я риторический вопрос в кругу семьи.

— Замуж выйди, — посоветовал мне отчим без всякого намека на сарказм. Кстати, совет его был дельным, вот только с его осуществлением как-то плохо выходило. Не везло мне.

Пользуясь тем, что сотрудников ещё нет, я повернулась к компьютеру и открыла браузер. Подумала, подумала и набрала в поиске свою фамилию.

Если честно, это очень странное ощущение. Когда на твою фамилию на экране начинают пестреть фотографии людей, которых ты знаешь. Твои родственники, твоя семья, а на некоторых снимках и твоё лицо мелькает. Вот отец на вручении очередной премии киноиндустрии. Один, с женой Еленой, а вот и Альбина рядом с ними. Вот сестра позирует перед фотокамерами одна, в дизайнерском наряде, с обворожительной улыбкой на лице, демонстрирует красивый, аккуратный носик. Это была тайна за семью печатями, но я доподлинно знала, что нос Альбина себе подправляла у именитого пластического хирурга в Германии. На старых домашних фото её нос выглядит совсем по-другому, но заговаривать об этом даже в кругу семьи, было категорически запрещено.

А вот Альбина рядом с мужем, Романом Федотовым. Недавно они отметили восьмую годовщину брака, я на ней не присутствовала, но была наслышана. И о шикарном загородном клубе, и о пяти десятках знаменитых гостей, и о популярных артистах и ведущих, что развлекали публику. И всё потому, что Альбине захотелось настоящего праздника и фейерверка, и заботливый муж для неё расстарался. Каждого присутствующего гостя на празднике чета Федотовых называла близким другом, и о гонорарах речи не шло. В открытую, по крайней мере. По окончании празднования фотографиями с того уик-энда пестрели полосы всех светских изданий. А прекрасная Альбина получила от любимого мужа в подарок белоснежный «Camaro». Всё в духе семейства Кауто и их зятя.

Завидовала ли я? Той же сестре… Этот вопрос очень долго меня мучил, несколько лет. Я разглядывала её фотографии, читала её интервью, украдкой наблюдала за ней при встречах, и никак не могла понять, что же я чувствую. Наверное, какая-то доля зависти всё же была, куда без этого? Жизнь Альбины напоминала один из её фильмов. Яркая, наполненная событиями, объятиями, похвалами и подарками. Сестра никогда не переставала улыбаться, даже когда её никто не видел. Подозреваю, что она и спала с улыбкой на лице. В моей жизни столько счастья не было, это точно. Но в то же время, я не уверена, что хотела бы жить у всех на виду. Отчитываться за каждое свое слово, за каждый жест, за каждый поступок.

Но мы с Альбиной выросли в слишком разных условиях. Ей не приходилось стыдиться своей фамилии, она всегда гордилась отцом, который был рядом и с ранних лет брал любимую дочку с собой на съемочную площадку и в театр. Альбина выросла в театральной среде, и ничего удивительного, что пошла по стопам отца. Думаю, она неплохая актриса. Я судить никогда не бралась — я не эксперт, да и, возможно, буду предвзята, но некоторые фильмы с её участием, мне искренне нравились.

Да и семейная жизнь сестры удалась. А как сказать по-другому, если она прожила восемь лет в браке с одним мужчиной? Роман Федотов — человеком был успешным, хотя и не медийным лицом. Занимался бизнесом, когда-то, в двухтысячных годах, занимался импортом автомобилей из Европы разной ценовой категории, а затем занялся международными грузоперевозками. Я совершенно ничего не понимаю в этом бизнесе, но человеком Роман был достаточно влиятельным. До поры, до времени он будто оставался в тени семьи Кауто, даже на всех семейных фото, что выходили в свет, где-то заднем плане, уступая пальму первенства в семье тестю и жене. И только года три назад я узнала, что Роман проявляет немалое участие в карьерах членов семьи. Даже учредил какой-то благотворительный фонд для поддержки начинающих работников культуры — артистов, музыкантов и художников. Также он участвовал в создании Института архитектуры и дизайна, благодаря финансовым вливаниям его компании поддерживалась музейная деятельность в некоторых регионах страны. Именно в то время о Романе Федотове заговорили отдельно от членов семьи Кауто, и тогда уже про мою сестру стали говорить, как о жене Романа Федотова, а не наоборот. И Альбина, скорее всего, очень чутко уловила момент перемен, потому что даже на будничных, проходных фотографиях было заметно, с каким обожанием она смотрит на мужа. Как трепетно держится за его локоть, какой успокоенной стала её улыбка, чисто женская, мягкая и понимающая. Глядя на их совместные фотографии, я уверена, все женщины страны моей сестре безумно завидовали. Восемь лет брака, восемь лет счастья, стабильности, уверенности в завтрашнем дне рядом с мужчиной, который готов для тебя на всё — разве это не предел мечтаний?

Время от времени, с периодичностью примерно раз в год, журналисты сообщали о том, что чета Федотовых ждет ребенка. Даже не ребенка, нет, громогласно сообщалось о наследнике, будто Федотов и Кауто были членами королевской семьи. Настолько часто их имена звучали с экранов телевизора и со страниц глянцевых журналов. И вся страна начинала обсуждать, ждать подтверждения, и я, признаться, тоже ждала. Мы с сестрой не были близки настолько, чтобы я могла ей позвонить и запросто спросить:

— Альбина, ты что, беременна?

Таких отношений между нами никогда не было. И мне приходилось ждать вместе со всеми обрывков информации, или того момента, когда Альбина на одном из многочисленных светских мероприятий, что она посещает, не рассмеется легко в ответ на прямой вопрос и, загадочно улыбнувшись, не пообещает, что в скором будущем они с мужем обязательно подумают над вопросом рождения ребеночка.

— У меня впереди очень важный проект, — неизменно говорила Альбина, — а вот после него обязательно.

Я продолжала листать фотографии на экране компьютера, на одной из них мне попался Роман, стоял в одиночку на широкой террасе, с задумчивым видом, смотрел на огни города, и я тут же перестала щелкать мышкой. Подперла рукой подбородок и принялась разглядывать зятя на этом снимке.

Если честно, внешне они с Альбиной совершенно не выглядели идеальной парой. Роман был высоким, тяжеловесным, его лицо порой казалось высеченным из камня, особенно, когда он вот так задумывался, как на этом фото. Он совсем не был легким, приятным человеком в общении. Федотов был целеустремленным, брал желаемое нахрапом, добивался своих целей любым способом, редко оборачиваясь на людей, что оставлял позади себя. Считал, что тот, кто не успел, тот не особо старался, а, значит, жалеть таких ни к чему. Понятия не имею, как их с Альбиной судьба свела. Точнее, я знаю историю их знакомства, но до сих пор гадаю, почему сестра сделала выбор именно в пользу Романа. В то время особыми успехами он похвастать не мог, приехал из Сибири, хоть и не с пустым карманом, но для столицы огромной страны особой ценности, как предприниматель, не представлял. Перспективы его были туманны, все доступные денежные средства, которыми он к тому моменту располагал, были вложены в развивающийся бизнес, трогательностью и влюбленной натурой Роман никогда не обладал, и поэтому мотивы Альбины мне до сих пор не понятны. Конечно, сейчас сестра, наверняка, счастлива от своей прозорливости. С гордостью держит супруга под руку и гордится им. Хотя, вместе они смотрятся, как день и ночь. Альбина, озаряющая мир своей красотой и улыбкой, и Роман — подозрительный и продумывающий каждый свой шаг и шаг собеседника. Под его цепким взглядом было трудно сохранять спокойствие, особенно, если пытаешься что-то утаить.

А последние полтора года Роман Юрьевич и вовсе озадачился политической карьерой, и метит ни куда-нибудь, а в Государственную Думу. И, поговаривают, что у него неплохие шансы. Я, совершенно не разбирающаяся во всех тонкостях политического закулисья, могла только удивляться чужим амбициям и изворотливости. Помню, в новогодние каникулы, гостя в доме отца, я слушала сестру, которая, едва ли не взахлеб, пересказывала мне избирательную программу мужа. Говорила с таким упоением, будто её наняли его пиар-агентом. Хотя, может быть, так и есть, в каком-то смысле. Для чего Роману Федотову платить наёмным звездным лицам, когда он женат на Альбине Кауто? Жена и тесть — лучшая избирательная кампания для него. А для них тыл в виде депутатской неприкосновенности супруга — лучшее, о чем можно задуматься.

В общем, все в шоколаде. Вот такая у меня замечательная семья. В которую я никак не вписываюсь. Как бы я ни старалась, как бы ни хотела быть к ним ближе, у меня никогда не достанет для этого ни таланта, ни способностей, и даже тех же внешних данных. Я на члена семьи Кауто не похожа. Но мне двадцать восемь лет, и я с этим смирилась. Нашла в себе силы, переступила через детские обиды, и стараюсь жить своей, отдельной от их успехов, жизнью.

Беру пример со своей мамы.

Мама у меня, кстати, большая молодец. Иногда я пытаюсь поставить себя на её место, представить, как бы я пережила ситуацию с моим рождением, и совсем не уверена, что вышла бы победительницей. В последние годы, достаточно повзрослев, я стала много вопросов маме задавать. А она на них отвечала. Почти всегда. Наверное, через огромное нежелание, но в надежде уберечь меня от тех ошибок, что она совершила. От пустых надежд, с которыми сама столкнулась однажды. Мама рассказывала мне о встрече с моим отцом, об их взаимоотношениях, старалась говорить отстранённо, ведь всё это дела давно минувших дней, но я видела, замечала нервозность, что проявлялась в некоторые моменты её рассказов. Ей всё ещё было больно, и обидно, неприятно вспоминать своё унижение и, как она сама это называла, наивность. Ведь мама моего отца, на самом деле, любила.

Хотя, как можно его не любить? Даже сейчас, когда отцу немного за пятьдесят, он выглядит мужчиной полным сил, сшибает любую женщину врожденным обаянием, очаровывает рокочущими нотками низкого голоса с хрипотцой, и зазывными, чуть саркастическими улыбками. Каким он был в молодости, я могу только представлять. Думаю, что устоять перед ним было невозможно, даже без флёра известности и успешности.

Мама тоже была красавицей, но красавицей из разряда девушек, что ходят по улицам пешком и спускаются в метро. Мама была студенткой из провинции, за спиной, кроме родителей-педагогов, никого и ничего, и, конечно, встреча с московским молодым гулякой произвела на неё серьёзное впечатление. Как она говорит, и я ей верю, что первые три месяца она даже не подозревала, что у отца уже есть семья. Моей сестре к тому моменту едва исполнился год. А Родион, человек творческий, увлекающийся и влюбчивый, с головой окунулся в новые, незнакомые для себя отношения. Он мчался к моей маме на крыльях любви, встречал её после института, водил по ресторанам и даже знакомил с друзьями. Стеснительностью мой папа никогда не отличался, шел по жизни уверено и смеясь. Отцу я вопросов, конечно, не задавала, не такие у нас с ним были отношения, но подозреваю, что у него никаких серьёзных планов, на молодую девочку с влюбленностью, не было. Он развлекался, а мама вдруг забеременела. Момент со штампом в паспорте моего отца вскрылся сам собой, но моя мама не из тех, кто впадает в отчаяние, поэтому Родион Кауто был определён ею в негодяи, а я всё равно родилась. Вот такая история.

Кстати, мои родители не общались и, вообще, не встречались, с тех пор, как мне исполнилось два года. Два года после моего рождения мама продолжала жить в Москве, в общежитии квартирного типа, доучивалась, но, надо признать тот факт, что отец дал мне свою фамилию и помогал материально. Наверное, потому, что факт моего рождения стал известен его родителям и жене. И если последняя оказалась не в восторге, то родители призвали сына взять на себя ответственность за содеянное. Ответственность заключалась в финансовой помощи, меня отец, за два года, по маминым словам, видел три с половиной раза без особого энтузиазма. Маленькие дети Родиона никогда не интересовали, даже сейчас, при слове «внуки», он непроизвольно морщится. Чем взрослее ребенок, тем, судя по всему, ему интереснее. Вот сейчас, взрослой Альбиной он неимоверно гордится, и наслаждается её обществом. Я не в счет, я необходимое приложение к семейным праздникам, чтобы журналисты лишние вопросы не задавали. Дочка младшая? Да, есть, вот она, лапочка, воспитываю, люблю, забочусь. А так, что интересного я ему могла рассказать, чем удивить? Отец не слишком стремился к моему обществу, а я старалась не обижаться. Сама стала тяготиться приглашениями в его дом, но не могла отказать бабушке, хотя, и понимала, что та тоже не слишком душой ко мне тянется. Ведь, по сути, мы все друг другу чужие люди. Начинать общение с родственниками, когда тебе восемнадцать, да ещё при определённых обстоятельствах, достаточно проблематично. И, возможно, уже никому не нужно.

— Поедешь? — спросила меня мама вечером, когда я передала ей разговор с бабушкой.

Я, не скрываясь, вздохнула.

— Поеду. Что делать?

Мама пожала плечами.

— Отказать.

Я мялась, водила пальцем по краю чашки. Затем призналась:

— Не могу.

Мама повернулась ко мне, подперла рукой крутой бок и многозначительно хмыкнула.

— Тогда поезжай. Мне даже интересно, насколько тебя ещё хватит.

Я помолчала, затем довольно решительно проговорила:

— Последний раз.

— Ты всегда так говоришь.

Я с видом мученицы возвела глаза к потолку. Призналась:

— Знаю.

— Но не отпускает, да?

— Мам, а как меня должно отпустить? — удивилась я. — Все вокруг знают, чья я дочь. Без конца вопросы задают, присматриваются ко мне… так, будто у меня две головы. Как же, я дочь Родиона Кауто! Будто он какой-то небожитель. — Я вздохнула. — Хотя, так почти и есть.

— Глупости, — фыркнула мама, поднимаясь из-за стола. — Он обычный человек. Причем, не слишком хороший человек. Думаю, ты и сама это уже успела выяснить.

— Я не хочу это обсуждать, — тут же отказалась я. Тоже поднялась, поблагодарила маму за ужин и засобиралась домой. Мои младшие сестра и брат в комнате занимались своими делами. Антон сидел за компьютером и играл в какую-то стрелялку, а Маша, которой недавно исполнилось четырнадцать, не отрывала глаз от экрана телефона. Я с младшими попрощалась, но они даже не оторвались от своих занимательных занятий, только рукой мне каждый махнул на прощание.

Помню, однажды, Маша, в каком-то порыве подростковой откровенности, призналась мне, что завидует моей судьбе.

— У тебя такой папа! — выдохнула она тогда мечтательно. А я в ответ сестре лишь неопределённо улыбнулась. Ответить мне ей было нечего. По крайней мере, не тогда, в сознании моей сестренки бушует юношеский максимализм. Возможно, позже, через несколько лет я расскажу ей, что на самом деле мне пришлось пережить, и что я чувствовала всю свою жизнь, оказавшись ненужной дочерью известного человека. Сейчас Маша не способна меня понять. Не способна понять, что я всегда завидовала ей и Антону, потому что они воспитываются в полной семье, потому что никто не тыкает в них пальцем и не шепчется за их спинами. Никто не обсуждает, похожи они или не похожи, талантливы ли настолько же, сколь и их выдающийся родитель. Или природа на них отдохнула, обделила и внешностью, и способностями.

— Позвони, — попросила меня мама, целуя на прощание в коридоре. — Обязательно мне звони.

— Позвоню, — пообещала я. Улыбнулась ей и вышла за дверь.

Было у меня какое-то неопределенное, тревожное предчувствие. Но кто бы знал, чем для меня обернется очередная поездка к родственникам в столицу. Кто бы знал…

ГЛАВА 2

В Москве у меня была собственная квартира. То есть, как собственная? С появлением этой квартиры, в качестве наследства деда, Николая Михайловича Кауто, и началось когда-то моё общение с отцом и его семьей. Квартира, сама по себе, была небольшая, двухкомнатная, когда-то полученная Николаем Михайловичем от государства в качестве признания его таланта и достижений, ещё в начале семидесятых годов. После в семье Кауто появилось немало недвижимости, из двухкомнатной квартиры, семейство при первой же возможности выехало, сначала в квартиру побольше, а затем в загородный дом, но квартирка осталась. То ли про неё позабыли, то ли оставили, как память, особо ценным имуществом её не считали. Наверное, поэтому дед и решил подарить её мне, зная, что благосостоянию семьи никакого урона этим подарком не нанесет. А вот для меня квартира в Москве, и ни где-нибудь, а в Гагаринском переулке, всё-таки не шутка, а Центральный Административный Округ Москвы, оказалась отличным подспорьем в жизни, буквально дала старт и финансовый задел на будущее. Конечно, в восемнадцать лет я не особо об этом задумывалась и варианты не просчитывала, только радовалась, что у меня есть собственное жилье, пусть и в старом фонде, зато в центре столицы. Больше трех лет я жила в Москве, в собственной квартире, училась и работала, а затем, буквально в один день, решила вернуться в родной город. Шальную мысль о том, чтобы квартиру продать, чтобы меня с жизнью в столице ничего больше не связывало, я довольно быстро откинула. Обратилась в престижное риэлтерское агентство, чтобы мне подобрали правильных и порядочных квартиросъемщиков, кстати, те самые первые мои арендаторы до сих пор в моей квартире и проживают. Люди аккуратные, вежливые, платят вовремя, хлопот я с ними за последние шесть лет не знала. Да и встречаемся мы редко, раз в год я приезжаю проверить состояние квартиры, как у нас прописано в договоре. Остальное общение сводится к телефонным звонкам. Стоимость аренды квартиры в этом районе довольно высока, и я несколько лет старательно эти деньги откладывала, чтобы открыть собственное дело в родном городе. В конце концов, всё удалось, и дедушке, с которым мне так и не пришлось познакомиться, я искренне благодарна.

Но, так, как свою квартиру я сдавала, приезжая в Москву, мне приходилось либо останавливаться в гостинице, что, между прочим, было предпочтительнее, либо в доме отца. Раньше было проще отговориться, найти какие-нибудь причины для того, чтобы уехать ночевать в гостиницу. Не знаю почему, но в доме отца я чувствовала себя до ужаса неуютно. Скованно, будто за мной без конца наблюдали. Но пару лет назад бабушка, решив, что ей уже не по возрасту жить одной в просторной московской квартире, также переехала в дом отца. И с того момента ни о какой гостинице речи идти уже не могло. В каждый мой приезд мне выделяли гостевую комнату, и ежедневно все собирались к ужину за большим столом. «Играли в семью». Тяжкое это было бремя, надо сказать. Но бабушка считала, что делает для всех нас благое дело.

— Когда меня не будет, — любила ворчать она, — вы и не вспомните о том, что вы семья. Пытаюсь вам вбить это в голову уже сейчас.

От таких разговоров атмосфера и вовсе накалялась, становилось ещё тягостнее, но все продолжали старательно улыбаться друг другу.

Так что, и в этот раз мне предстояло провести несколько дней в загородном доме отца. И, насколько понимаю, вся семья должна была собраться под крышей его дома. В другие моменты меня не приглашали, очень редко. Как только Родион и Альбина вместе оказывались свободны от съемок, а случалось это не так часто, бабушка тут же торопилась собрать всех, чтобы напомнить важность семейного единства. А в этот раз ещё семейный выход в свет предстоял. Было от чего загрустить, по крайней мере, мне.

Моменты общения с журналистами я не любила. О том, что у Родиона Кауто есть ещё одна, причем, младшая дочь, всем было давно известно. Отец, по сути, моего существования никогда не скрывал, публично признал факт измены, и это его признание было ничем иным, как покаянием и раскаянием, правда, сильно смахивало игрой на публику. Понимаете, да? Мне, как и моей маме, радоваться от подобных заявлений не приходилось. Неприятно чувствовать себя ошибкой чьей-то бурной молодости. Даже если это всеми любимый актер, по которому мечтательно вздыхает половина женщин нашей страны. Они-то вздыхают, а нам с мамой с этим жить приходится, день за днем.

Признание талантливого актера обществом было принято благосклонно, его если и пожурили когда-то те же репортеры, выражающие общественное мнение, то быстро и дружно простили. Даже хвалебные оды в адрес отца стали слышны, мол, вот, не побоялся признаться, взять на себя ответственность, о ребенке внебрачном заботится. При этой мысли я неизменно усмехалась, не могла удержаться. Заботился обо мне папа всегда очень отчаянно. Шестнадцать лет мы с ним даже не встречались, но кого интересуют подобные подробности? Для всей страны Родион Кауто являл собой пример мужской порядочности и заботы о детях. Вот взять, к примеру, его старшую дочь Альбину, он так её любит и так заботится, с ранних лет она рядом с ним на съемках и репетициях… Меня же для примера никогда не брали.

Но говорить о моих претензиях и обидах на отца было непринято. Между прочим, большинству даже моих знакомых попросту не приходило в голову, что я из-за чего-то могу на него обижаться. И когда я в ответ на какое-то замечание или заявление могла позволить себе пренебрежительно фыркнуть или не согласиться, на меня смотрели, как на сумасшедшую. Будто каждый второй считал необходимым мне объяснить, что я не понимаю своего счастья. Я ведь дочь Родиона Кауто!

— Ты видела обложку журнала? Твоему отцу предложили сниматься в Голливуде!

Подумаешь… Предлагают ему много, но это совсем не означает, что он согласится или роль достойная. Но не буду же я это всем объяснять? Вот и получается, что для большинства, что обывателей, что светской московской тусовки, что для репортеров, я являю собой завистливую, неблагодарную дочь, которая совершенно не ценит того подарка, что сделала ей судьба. И того, что для неё делает благородный, известный отец. А уж Альбине я, без всяких сомнений, бесконечно завидую. Она забрала от отца все лучшие качества, таланты, да и с внешностью ей повезло, а я… я в провинции квартирами в старом фонде торгую. Оттого, наверное, такая злая.

Конечно же, на вокзале меня никто не встретил. Я и не ждала. Взяла такси, назвала адрес и стала смотреть в окно, мысленно настраивая себя на встречу с дорогими родственниками. А ещё вспоминала мамины слова о том, что неплохо было бы отойти, наконец, в сторону, и перестать маячить у репортеров на глазах. Моя физиономия на обложки журналов всё равно никогда не попадала. Семейные фотографии, уж не знаю, случайно или намеренно, отбирались таким образом, что меня на них не было. Где-то там, на развороте — да. И даже подписывали, что я дочь, и указывали моё имя. Думаю, что из-за фамилии. Но бабушка отчаянно хватала меня за руку и тащила на все громкие мероприятия, званые ужины в честь своего сына, и разные премии. Особенно, если дело касалось благотворительности. Зоя Аркадьевна совершенно не обращала внимания на то, что ни мне, ни большинству её домочадцев моё участие в происходящем не доставляет никакого удовольствия.

Вот, например, как вы думаете, что чувствует жена моего отца, принимая меня в своем доме? Каждая наша встреча — это напоминание для Елены об измене мужа. Не думаю, что моя мама была единственным его поворотом налево, скорее всего, влюбленностей у отца было безмерное количество, он до сих пор очень притягательный мужчина в полном расцвете сил. Но моя мама, как считала Елена, посмела влезть на её территорию, и даже не отца, а лично её оскорбить на весь белый свет. Своей беременностью, рождением ребенка, которого пришлось признать, которому пришлось платить алименты. Сами по себе алименты не были проблемой, а вот их наличие — было позором. С тех пор прошло много-много лет, возможно, с откровенной обидой Елена справиться или смириться смогла, а вот женское уязвленное самолюбие по-прежнему давало о себе знать. И ни о каких теплых, дружеских отношениях между нами речи не шло. Елена терпела меня в своём доме, рядом со своей семьей, опять же ради имиджа мужа. Улыбалась мне, обнимала, держала за локоть на различных мероприятиях, говорила в интервью, что считает меня если не второй дочкой, то близким человеком, но, на самом деле, ничего подобного между нами не было. Елена меня терпела, а я не спорила, понимала, насколько ей тяжело. Не знаю, как бы я вела себя на её месте. Её выдержке и терпению ещё можно позавидовать. Но что-то мне подсказывало, что, не стань в один день бабушки, моего присутствия в своём доме она больше не потерпит. Может быть, это и к лучшему. Может быть, в глубине души я этого и жду, как освобождения. Дай Бог, конечно, бабушке долгих лет жизни, но вся эта ситуация, благодаря, кстати, и её титаническим усилиям, порой кажется абсурдной. Зоя Аркадьевна всеми силами выставляет на передний план благородство души своего единственного сына, а всем остальным приходится принимать правила этой игры. Правда, не совсем понимаю, почему.

Почему, например, я поддаюсь? Почему соглашаюсь на чужие правила?

Почему я снова в Москве и еду на зов бабушки?

Почему самой себе не могу честно ответить, насколько для меня это важно?

Ещё на подъезде к дому отца, у меня на душе стало окончательно муторно. Автомобиль остановился, я смотрела на высокие, кованые ворота, на крышу дома над ними, и буквально собиралась с силами, чтобы выйти из машины и нажать кнопку домофона.

Меня и у дома никто не встретил. После моего звонка в домофон, тот пискнул, калитка открылась, я прошла, и направилась с дорожной сумкой к дверям дома. Ситуация была привычная, как однажды объяснила мне Елена, я же член семьи, и в особом приеме и участии не нуждаюсь. Должна чувствовать себя в своей тарелке при любом раскладе. Расклад только всегда был один и тот же. Но я старалась не обижаться. Понимала, что все мои обиды, что порой всё же просыпаются в моей душе, все они родом из детства. Никому я ничего предъявлять и высказывать не стану, со своими демонами мне предстоит бороться самой.

— Всем привет! — довольно громко проговорила я, оказавшись в просторном холле отцовского особняка. — Кто-нибудь дома? Я приехала!

Мой голос звучал бодро и весело. Я всегда начинала улыбаться, когда переступала порог этого дома. Наверное, подсознательно включались гены отца. Необходимо было отыграть свою роль.

— С приездом, Анастасия Родионовна.

Мне навстречу вышла экономка, милая женщина лет пятидесяти, звали её Ольга. Все десять лет, что я приезжала в дом отца, она работала в их семье. А когда семья перебралась из Москвы загород, то Ольга переселилась с ними. Насколько знаю, семья у Ольги была, дети точно, уже взрослые, и она уезжала в столицу раз в неделю, навестить их. Всё остальное время проводила здесь. Тоже, знаете ли, такой жизни не позавидуешь. У отца порой случались приступы плохого настроения, и он становился жутко капризным. Не говоря уже о придирчивом характере бабушки. А Ольга всё сносила со спокойной улыбкой на губах. Завидую её терпению.

Увидев экономку, я с непонятным для себя облегчением выдохнула, притворную радость с лица убрала, а сумку поставила на пол у своих ног. Поздоровалась:

— Здравствуйте. Никого нет?

— Пока нет. Родион Николаевич на репетиции, у Зои Аркадьевны встреча в музее, а Елена Витальевна в салоне красоты.

— Понятно, все тотально заняты, — проговорила я.

Ольга подошла, по всей видимости, хотела забрать мою сумку, но я её опередила.

— Спасибо, не нужно. Моя комната готова?

— Да, конечно. Принести вам что-нибудь?

— Нет, спасибо.

Оказываясь в доме отца, я всегда начинала чувствовать неловкость от услужливости прислуги. К подобному необходимо было привыкнуть, у меня никак не получалось. А кроме Ольги в доме всегда присутствовала домработница, повар, водитель и через день приходил садовник. В общем, полный набор. Время от времени отец ещё охранника нанимал. Не знаю, для чего. Возможно, в моменты обострения звездной болезни или мании преследования.

Моя комната, если я могу назвать её своей, Елена всегда подчеркивала, что это комната для гостей, располагалась на втором этаже. Немного в стороне от других, что меня даже радовало. Небольшая, но светлая, два окна выходили в сад, здесь всегда было тихо. Удобная кровать, встроенный шкаф, комод с зеркалом, и телевизор на стене. Всё досконально обезличено, на самом деле комната для гостей, а не обустроенная для какого-то определенного члена семьи. Я не спорила, личных вещей в шкафу никогда не оставляла. Что привезла, то с собой всегда и увозила.

К сегодняшнему моему приезду поменяли круглый ковер у подножия кровати. Бежевый исчез, появился мятный с цветами. Красивый, кстати. Я скинула с ног туфли и походила по пушистому ворсу. Потом присела на край постели, вздохнула, окинула взглядом знакомые стены. Никакой радости от присутствия здесь не испытывала. И опять же возникал вопрос: зачем я приехала?

— Настя, дорогая, ты, наконец-то, здесь!

Бабушка вернулась домой после обеда. Её везде сопровождал секретарь, совсем молодая девушка неимоверно скромной и невнятной внешности, помню, когда девушка появилась, бабушка рассказывала мне, что нашла Олесю в каком-то подмосковном музее. Должность музейного работника, этой серой мышке очень подходила. И, кажется, девушка считала серьёзным везением, что Зоя Аркадьевна Кауто её заметила и приблизила к себе. С тех самых пор скромная музейщица в очках тенью следовала за своей начальницей, исполняя роль секретаря. Но на самом деле, следила за тем, чтобы с бабушкой ничего не случилось, как только та покидала дом. Олеся неотступно следовала за ней, поддерживала под локоть, приносила воду и чай, напоминала о времени приема лекарств, планировала график встреч Зои Аркадьевны, а затем всё обстоятельно конспектировала. Понятия не имею, кому нужны её дотошные записи. Наверное, после пыльной, тягучей, казавшейся бессмысленной и бесконечной деятельности в провинциальном музее, перемены казались Олесе фантастическими. Хотя, своими мыслями девушка никогда не делилась. Появлялась и исчезала всегда молча и незаметно. Только на моего отца и сестру глаза удивленно таращила, это я замечала, будто даже за полгода своей работы в этом доме, не сумела привыкнуть к тому, что они живые люди, и, по факту, её работодатели.

Я поторопилась спуститься по лестнице, бабушке улыбнулась, причем совершенно искренне. Подошла, позволила себя обнять и расцеловать в обе щеки. Это был обязательный ритуал. Потом я отстранилась и на бабушку посмотрела. Зоя выглядела, как всегда молодцом и очень элегантно, не смотря на свой возраст. Точнее, на свой возраст она совсем не выглядела. Только домочадцы знали, что в последний год Зоя Аркадьевна стала быстрее уставать, чаще оставаться в постели из-за головной боли или скачков давления, а ещё жаловаться на ухудшившуюся память. По крайней мере, она сама говорила, что память стала её подводить. Всем остальным казалось, что она помнит каждую мелочь за свою долгую жизнь. Особенно то, что её когда-либо расстроило или разочаровало.

— Приехала пару часов назад, — сказала я бабушке. И тут же её похвалила: — Замечательно выглядишь.

— Спасибо, дорогая. — Зоя Аркадьевна кокетливо улыбнулась. — Жаль только, что для этого приходится прикладывать всё больше и больше стараний.

— Не говори ерунды. — Я аккуратно взяла бабушку за локоть. Посмотрела на Олесю, которая не подумала со мной поздороваться. Стояла и притворялась безголосой тенью. Что ж, я не гордая, я поздоровалась первой. — Здравствуй, Олеся.

Девушка на мгновение будто ожила, подняла на меня глаза, раздвинула губы, наверное, это означало приветственную улыбку.

— Здравствуйте.

Глядя на неё, мне захотелось вздохнуть. Наверное, трудно жить с такой бесцветной внешностью. На самом деле, как моль. Белесые, будто выгоревшие на жгучем солнце, волосы, такие же брови, довольно густые, большой нос, тонкие губы, и старушечья манера одеваться. Зоя на фоне своей молоденькой секретарши смотрелась яркой и манящей.

Зоя Аркадьевна тоже обернулась на свою помощницу, махнула той рукой.

— Иди, Олеся, отдохни. Я поговорю с внучкой.

На какую-то секунду Олеся видимо растерялась. Её взгляд заметался, после чего она забормотала:

— Зоя Аркадьевна, ваши таблетки… Через двадцать минут.

— Думаю, Настя подаст мне стакан воды, — хмыкнула бабушка. — В конце концов, она мне не чужая.

— Всё будет хорошо, Олеся, — заверила я девушку, стараясь быть максимально доброжелательной. — Мы посидим на террасе.

Олеся ушла. Развернулась на своих низких каблуках и молча удалилась. Я поневоле засмотрелась на её худую, прямую спину. Очнулась, только когда бабушка похлопала меня по руке, и я вспомнила, что мы с ней направлялись на террасу. А Зоя ещё и шепнула мне:

— Всё-таки она странная.

— У нас у всех свои странности, — успокоила я её. — Главное, что она тебе помогает.

Мы устроились за столом на террасе, тут же рядом возникла Ольга.

— Принести чай, Зоя Аркадьевна? Или пообедаете?

— Принеси нам что-нибудь легкое, Оля, — со вздохом проговорила бабушка.

— И стакан воды, — напомнила я. — Лекарство запить.

— Будь оно неладно, — пробормотала себе под нос бабушка. Ольга ушла, а бабушка посмотрела на меня. Вот этот её взгляд, первый оценивающий после разлуки, я не любила. Он был придирчивым и въедливым. Правда, почти тут же бабушка протянула ко мне руку, я осторожно сжала её тонкие пальцы. — Как твои дела? Рассказывай.

Пришлось снова улыбнуться.

— Всё хорошо, работаю. Мы же говорили с тобой по телефону…

— Причем тут телефон? Разговаривать надо глядя друг другу в глаза. Вот я смотрю в твои глаза и понимаю, что не всё хорошо.

Я решила удивиться.

— Что ты имеешь в виду?

— Что тебе почти тридцать, Настя. А ты мне все рассказываешь, что все хорошо.

Я вздохнула и пожаловалась:

— И ты туда же. Тоже хочешь меня замуж спровадить.

— Не спровадить, а выдать. Всё, как полагается.

Я руками развела.

— Пока мне принц не встретился.

— На кой черт тебе принц? От них одни проблемы. Тебе муж нужен.

— Вот здесь я с тобой согласна. Но и он никак не встречается.

— А как он тебе встретится, раз ты уехала к черту на куличики и чего-то там «работаешь»?

— Бабушка, представляешь, там тоже люди живут, — посмеялась я. — И, к