О. Дэкаэн

Прогнившие корни

Книга 1

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© О. Дэкаэн, 2019

Лана поклялась не возвращаться в родной город, но смерть бабушки заставила нарушить клятву. Каково же было её удивление, когда она обнаружила дневник умершей, а в нём ответ на мучивший вопрос: почему мать бросила её сразу после рождения? Казалось бы, ответы найдены и можно жить дальше, но пожелтевшие страницы хранят куда более страшные тайны. Например, куда более полувека назад исчезла беременная подруга хозяйки дневника и, как с этим связано исчезновение семилетнего брата Ланы?

18+

ISBN 978-5-4493-9162-9 (т. 1)

ISBN 978-5-4493-9163-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Прогнившие корни
2. Пролог
   1. Март 2015 год
3. Глава 1
   1. 6 ноября 2016 год
4. Глава 2
   1. 18 ноября 2016 год
5. Глава 3
   1. 9 ноября 2016 год
6. Глава 4
   1. 11 ноября 2016 год
7. Глава 5
   1. 11 ноября 2016 год
8. Глава 6
   1. 18 ноября 2016 год
9. Глава 7
   1. 12 ноября 2016 год
10. Глава 8
    1. 13 ноября 2016 год
11. Глава 9
    1. 13 ноября 2016 год
12. Глава 10
    1. 14 ноября 2016 год
13. Глава 11
    1. 14 ноября 2016 год
14. Глава 12
    1. 14 ноября 2016 год
15. Глава 13
    1. Более года назад
16. Глава 14
    1. 15 ноября 2016 год
17. Глава 15
    1. 18 ноября 2016 год
18. Глава 16
    1. 15 ноября 2016 год
19. Глава 17
    1. 16 ноября 2016 год
20. Глава 18
    1. 16 ноября 2016 год
21. Глава 19
    1. 16 ноября 2016 год
22. Глава 20
    1. 17 ноября 2016 год
23. Глава 21
    1. 18 ноября 2016 год
24. Глава 22
    1. 18 ноября 2016 год
25. Глава 23
    1. 18 ноября 2016 год
26. Глава 24
    1. 21 ноября 2016 год
27. Эпилог
    1. 26 ноября 2016 год

«Всё не то, чем кажется и не наоборот»

Конфуций.

Пролог

Март 2015 год

Ему нужно было взять себя в руки. Сейчас не время, чтобы впадать в спячку и просто плыть по течению. Это не поможет, не избавит от той тяжести, что опустилась на его плечи.

От понимания того, что он всего лишь пешка, вставшая на пути ферзя, ему становилось не по себе. Уже неделю он не спал, практически не ел, и сейчас организм требовал передышки, иначе просто развалится. Но уже не молодое тело отказывалось подчиняться. Эти семь дней оказались для него кромешным адом, со своими грешниками и карателями. Только невозможно было разобрать, кто чью сторону выбрал.

Он повернул за угол, на нужную ему улицу и перед взором предстало здание местного банка. Двухэтажное серое строение с вековой историей приветливо распахнуло двойные двери, словно приглашая.

Он не ощущал морозного воздуха, проникающего под одежду и продирающего до костей, мысли были заняты куда более важным делом. Ради этого он и пришёл, ради этого всё и затеял.

Кожа в том месте, где был нагрудный карман пиджака, словно медленно плавилась, не давая забыть, для чего он покинул тепло уютной квартиры. Нужно было избавиться от этой бумаги ещё неделю назад, когда была возможность. Теперь уже поздно! Теперь он связан по рукам и ногам толстыми канатами совести, затягивающимися всё сильнее. И ничего уже не изменить.

Он замешкался, остановился прямо посреди проезжей части, слово упёрся в невидимую стену и нетерпеливые водители тут же проявили всю степень своего негодования, заполнив уличное пространство негодующими звуками клаксонов. Вздрогнув, словно лунатик, очнувшийся от сна, он, сутулясь, словно старик, преодолел оставшиеся метры.

Просторное, светлое помещение, с фисташковыми стенами и стойкой из морёного дуба было пустым, не считая банковского персонала по ту сторону, в бело-чёрной униформе, галстуках и бейджами на правой стороне груди. Огромные хрустальные люстры и кожаные кресла манили атмосферой комфорта и финансового благополучия.

— Добрый день. Рады вас снова видеть, — заученно, с широкой улыбкой, хотя глаза оставались безучастными, поприветствовала его молодая сотрудница.

— Здравствуйте, — протолкнув ком в горле, произнёс он. Слова давались с трудом.

— Чем могу помочь?

— Я хотел бы арендовать банковскую ячейку.

— Как вам будет угодно. На какой срок хотите заключить договор по аренде ячейки? Месяц, полгода, год? — пальцы девушки запорхали над клавиатурой.

— А максимальный срок?

— Неограничен, но вам необходимо будет ежегодно обновлять договор.

— Хорошо. Пусть будет неограниченный.

— Вам также необходимо ознакомиться с правилами хранения ценных вещей в ячейке. Банк в свою очередь предоставляет высокую степень защиты круглосуточно. Полная конфиденциальность и доступ к ячейке в рабочие часы.

На протянутые бумаги он даже не взглянул толком, подписал, не читая.

— Хотите ли вы оформить доверенность на кого-то ещё? Например, на родственников или иных лиц?

Отрицательно покачал головой, но тут же передумал:

— Да.

— Мне необходимы данные этого человека.

Он заколебался, но уже секунду спустя всё же произнёс по слогам имя и фамилию.

«Ну вот! Втянул её в эту грязь, — устало подумал, проводя рукой по лицу, словно смахивая невидимую паутину. — Быстрей бы закончить всё это…»

Вслед за девушкой прошёл вглубь здания, спустился на цокольный этаж и оказался перед дверью-решёткой. Открыв её ключом, миловидная сотрудница торопливо прошла к стене, которую сплошь занимали прямоугольные, металлические дверцы с глянцевыми табличками и двумя замочными скважинами. Вставив один ключ, второй она протянула ему. Дверца бесшумно открылась, и из недр показался пустой металлический бокс.

— Я вас оставлю, — сказала девушка и предусмотрительно отошла на несколько метров. Он видел её прямую спину сквозь прутья решётки.

Через секунду он уже держал в руках извлечённый из кармана бумажный конверт. Плотная бумага была тёплой от прикосновения к его телу, но ему казалось, что это содержание проклятого письма жжёт кончики его пальцев.

«Ещё раз! Только убедиться, что это будет сокрыто», — пообещал он себе, извлекая пожелтевший от времени и потёртый в местах сгиба лист, исписанный корявым, неразборчивым почерком. Так мог писать только ребёнок.

Неделю назад, когда он только обнаружил «это», ему понадобилось время, чтобы разобрать слова, но ещё больше времени, чтобы понять смысл. Для него уже давно не секрет, кто автор и от этого знания становилось страшно. Как бы ему хотелось не знать того, что говорилось в этих строках. Жить, как раньше, до того как он полностью, с головой погрузился в это топкое болото лжи и лицемерия, словно прикоснулся к чему-то грязному и сам замарался. Начал медленно гнить, как рыба — с головы. И эти мысли уже не отпускали, тащили за собой ко дну, разъедали мозг.

Руки его тряслись. Заметив это, он торопливо засунул бумагу обратно в конверт и швырнул в ящик.

«Скрыть и никогда не возвращаться к этому, — подумал он, незаметно вытирая потные ладони о полы пиджака. — Больше не думать! Забыть и жить дальше, словно ничего и не произошло».

Но как не старался, не думать не получалось. Он раз за разом возвращался к содержимому конверта. Усталый, измученный мозг продолжал обрабатывать информацию, выдавая итоговый расклад. И какой бы он не выбрал путь, всё получалось скверно.

Для всех!

Все эти годы он был лишь звеном в этой цепи, счастливо прозябающий в неведении. Теперь всё изменилось и у него лишь два пути: смириться и забыть обо всём или…

Свой выбор он уже сделал.

Глава 1

6 ноября 2016 год

Тринадцать дней до расплаты.

«Что-то случилось!»

Эта мысль возникла где-то в подсознании, как только Лана, сквозь сон, услышала свой мобильный. Тот, светясь и вибрируя, пытался уползти подальше, словно говоря: не бери, ничего хорошего из этого не выйдет.

Никто и никогда не звонил ночью, все знали об её не добром нраве, когда дело касалось сна. Только переехав в город, она работала, как проклятая по двадцать часов в сутки, чтобы прокормить себя, платить за аренду тесной комнатушки и учёбу. Единственной мыслью в те времена было поскорее добраться до подушки, и, накрывшись с головой, остаться наедине с собой. Приходила за полночь и просто валилась с ног. Хотя далеко не всегда удавалось выспаться из-за трудной соседки. Та часто металась и кричала во сне.

И первое, что она сделала, когда появились первые деньги — это сняла отдельную маленькую квартирку-студию, где не было ничего лишнего. Старый потёртый диван с кучей подушек, словно нарочно разбросанных, чтобы прикрыть уродство первого, закуток кухонной зоны с посудой, рассчитанной на одну персону, и покосившийся шкаф со стопкой книг на полу вместо исчезнувшей куда-то ножки. Не было телевизора, но был книжные полки во всю стену. Много позже узнала от хозяйки, что книги остались от бывшего мужа, любителя скоротать вечерок, за чтением. За те пять лет, что она жила здесь, телевизор так и не появился, а книги она перечитала практически все, некоторые даже по несколько раз. Они так и стояли ровными рядами на полках. Годы шли, а то чувство, что ей не хватает времени на сон, осталось.

Включив лампу, одиноко стоящую на столике у изголовья дивана, щурясь от яркого света, она взглянула на электронное табло часов 2:10. Как не хотелось слышать то, что так настойчиво пытались донести до неё с той стороны, ответить было необходимо. С тяжёлым вздохом она поднесла всё не замолкающий мобильный к уху.

— Я слушаю, — её голос был хриплым после сна.

— Лана?

Сердце сделало бешеный скачок и замерло. Она узнала голос и сразу поняла причину звонка.

— Агата? — сдавленно спросила, хотя уже знала ответ. Её дядя не будет звонить ночью по пустякам.

— Умерла несколько часов назад, девочка, — глухо подтвердил он и Лана, словно наяву, увидела, как тот, зажав трубку плечом, снимает очки и нервно протирает стёкла платком.

Она была не готова к этой новости — лишь почувствовала, как в груди что-то сжалось, словно тисками. Стало трудно дышать. Несмотря на всё то, что было между ней и её бабкой в прошлом, и разлукой в долгие одиннадцать лет, чувство, накрывшее её с головой, было столь велико, что захотелось забыться.

Знать бы ещё, что ею движет — боль утраты или освобождение? Это была потеря того, что связывало её с прежней жизнью: со школой, вечными конфликтами и детскими страхами — её постоянными спутниками и по сей день. Словно дорогие сердцу друзья, которых она не в силах отпустить — всегда рядом, всегда начеку, готовые в любой момент напомнить о себе.

— Что случилось, дядя?

— Ей стало плохо, — осторожно начал он. — Я толком сам ничего не знаю… Доктор объяснил лишь, что она, должно быть, потеряла сознание…

Дальше он продолжать не стал. Её воображение довершило картину.

— Я приеду, завтра ближе к обеду, — пообещала Лана. — Раньше не смогу, надо закончить все дела.

— Да-да, конечно, — поспешно отозвался Ян, — я не тороплю тебя.

Постепенно приходило осознание того, что произошло. Её и без того неустойчивый мир, в который раз сделал стремительный кульбит и именно в тот момент, когда она считал, что всё более или менее наладилось и можно расслабиться.

Понимая, что уже вряд ли удастся заснуть, отправилась в душ. Не знала, сколько провела времени под прохладными струями воды, смывая с себя остатки сна. Не плакала — забыла, как это делать. Агата ещё в детстве вытравила из неё эту «дрянную» привычку.

«Не реви, Ланка. Противно смотреть, как ты ноешь. Ты ведь не какая-то дура безмозглая, которая сопли пускает по пустякам», — вспомнила её давние слова Лана, когда будучи совсем ещё ребёнком, прибегала к ней со слезами обиды на своих сверстников. Слишком часто эти злые дети позволяли себе то, что не могли, открыто позволить себе их лицемерные родители по отношению к ней.

«Они снова кричали мне, что я уродина, — жаловалась маленькая, зарёванная Лана, размазывая слёзы по лицу, — и кидали в меня камнями».

«Довольно! Что с этих дикарей возьмёшь! Не обращай внимания, им надоест и они успокоятся».

«Почему они так говорят?»

«Потому что слушают своих идиотов-родителей — ворчала старая женщина и добавляла. — А ты подумай на досуге, стоит ли бегать ко мне с этими бреднями! — хватая её цепкими скрюченными от артрита пальцами одной руки и одновременно другой рукой открывая дверь в ненавистный подвал.

Почти всегда всматриваясь в своё отражение в зеркале, она вспоминала этот момент. Уродина! Это жестокое прозвище приклеилось к ней, наверное, сразу после рождения. Сейчас она видела лишь неясную тень на запотевшем зеркале и, проведя по нему рукой, привычно взглянула на своё отражение.

Глаза на бледной коже были её проклятьем. Врождённая гетерохромия. Правый глаз — сливался со зрачком, вбирая в себя все остальные краски с её лица, левый — словно болотные мутные воды.

В мегаполисе, где она жила уже больше десяти лет и, где население давно перевалило за миллион, все были заняты собой, не обращая внимания на то, чем живут другие и тем более, как выглядят. В таких городах хватало фриков — искусственных, стремящихся выделиться из толпы серости. И она чувствовала здесь себя вполне комфортно, не выделяясь. Всем было наплевать на её вид, на то, какие у неё глаза и есть ли они вообще. Но всё было иначе в месте, где она родилась, в городке с населением чуть более пяти тысяч. Люди там не менялись. И как бы этого не хотелось, ей ещё только предстоит встретиться со своим прошлым и его «химерами».

Ей ещё никогда не приходилось терять близких, не считая родителей, о которых она ничего не знала. И Агата — она поклялась, что больше никогда не назовёт эту женщину таким тёплым, источающим любовь и привязанность, словом «бабушка» — не горела желанием рассказывать о том, что же случилось с её дочерью, матерью Ланы и её избранником. Все попытки выяснить истину, приводили лишь к скандалам и ссорам, после одной из которых Лана и покинула сначала ставший ненавистным дом, а затем и город с его враждебно настроенными жителями, прихватив с собой лишь старый чемодан, что ещё недавно пылился в подвале. Теперь не осталось даже Агаты.

Тянуть с поездкой было бессмысленно. Как бы ей не хотелось плюнуть на всё, с дядей она так поступить не могла. Заказала билет на поезд, на ближайший рейс, попутно закидывая в дорожную сумку кое-какие вещи. Времени было в обрез, поезд отправлялся в 10:00 утра, а нужно было ещё позвонить на работу. Единственное, что она любила, отдавалась без остатка. Возможно, поэтому была лучшей.

Она не ладила с людьми, но «чувствовала» собак и профессию кинолога выбрала не задумываясь. Работа освобождала от ненужных мыслей, так часто терзавших раньше. Стоило переступить порог питомника, как всё отходило на второй план, оставляя один на один с теми, кто не ранит словом, не попытается навязать что-то своё, не взглянет косо. И вот теперь, как кара за спокойную, размеренно текущую жизнь, ей придётся оставить всё это, и окунутся во мрак прошлого.

Кутаясь в пальто и огромный вязанный красный шарф, и уворачиваясь от встречного потока толпы, она шла пробираясь по перрону. Весь этот шум, все эти люди, куда-то спешащие и ничего не замечающие вокруг, так и норовили задеть, толкнуть оставить на Лане свой след. И где-то глубоко внутри сразу же зарождалось чувство неприязни, и отвращения. Но больше всего страха. Хотелось сжать руки в кулаки и крикнуть, чтобы они прекратили, отступили на шаг или вообще исчезли. Только так она бы смогла протолкнуть внутрь хоть немного воздуха и успокоить сильно бьющееся сердце. Не дать разгореться костру под названием «паника».

Прожив столько лет в этом муравейнике, посетив не одного мозгоправа, она так и не смогла излечиться.

Поезд пришёл точно по расписанию. Его гладкое, стальное тело с огромными синими буквами на ребристом боку, по инерции ещё какое-то время с протяжным стоном катило по рельсам и наконец, застыло, распахивая двери и выплёвывая пассажиров из своего нутра. Пропустив толпу вперёд, она протиснулась внутрь, стремясь как можно скорее оказаться на месте, что значилось в билете.

Соседкой оказалась девушка-тинейджер с огромными, ядовито-розовыми наушниками, в которых что-то визжало и громыхало. Выкрашенный в синий цвет хвост то и дело подпрыгивал в такт музыке, а пальцы с режущими глаз фиолетовыми ногтями, порхали над клавиатурой дорогого планшета. Голову та даже не подняла.

«Всё не так уж и плохо», — уговаривала себя Лана, опускаясь на своё место и отворачиваясь к окну. По крайней мере, не словоохотливая пенсионерка или ещё кто-нибудь с желанием скоротать весь путь за нудными разговорами.

Она сидела, прикрыв глаза, а память то и дело выталкивала наружу, словно тухлую воду из канализационного стока, куски детства, проносившиеся перед её мысленным взором с той же скоростью, что и серый, унылый городской пейзаж за окном. То время лишь с натяжкой можно было назвать счастливым и винила она в этом только одного человека. Теперь уже мёртвого. Мысль казалось непривычной и от того абсурдной.

Только когда её накрыла волна страха и неприязни, поняла, что пока дремала, кто-то до неё дотронулся. Она напряглась и резко распахнула глаза. Над ней навис кондуктор в форме, который ранее проверял её билет.

— Вы, кажется, задремали, — сухо сказал мужчина. — Мы подъезжаем.

Лана лишь кивнула и, прижавшись лбом к холодному стеклу, попыталась взять себя в руки. Знала, что то место на плече под слоем одежды ещё долго будет гореть, напоминая о прикосновении к её телу чужого человека. Рука сама потянулась к сумке и спустя пару секунд Лана почувствовала, как внешняя сторона бедра взорвалась от фейерверка боли, успокаивая и подавляя нарастающую панику. Маленькая булавочная игла в который раз спасла от истерики, оставляя лишь чувство контроля над ситуацией… и невидимый на чёрной ткани джинсов пятно от крови.

Её считали высокомерной, за спиной называли сухарём, и никому в голову не могло прийти, что этому есть объяснение. Но развенчивать мифы о себе она не собиралась, ей просто было плевать на то, что думают остальные. Свои фобии выставлять на потеху публике она не собиралась. Да, она была чёрствой. Её не трогали чужие проблемы, хватало своих, куда более серьёзных, но их она держала при себе, глубоко запрятав за, казалось бы, безразличным фасадом, считая излишне делиться с другими тем, что происходило в её жизни. И если люди из-за этого считали её не нормальной, то это было их дело. Ей было наплевать.

Мужчина в форме громко объявил о следующей станции и в голове, словно что-то взорвалось.

«Мигрень обеспечена» — поморщилась Лана, мечтая оказаться подальше от толпы и шума.

Наконец, сойдя с поезда, поставила дорожную сумку на промёрзшую, покрытую инеем землю, плотнее запахнула серое, кашемировое пальто и спрятала замёрзшие пальцы в рукавах вытянутого, старого свитера. Было холодно. Над головой нависли свинцовые тучи, будто предупреждая о том, что вот-вот извергнутся белоснежными, невесомыми хлопьями на головы людей, которые спешили поскорее скрыться в тепле здания вокзала.

Она дождалась, пока перрон полностью не опустеет, и полной грудью вдохнула свежий, морозный воздух — чистый, не испорченный большим городом. Пахло детством.

Постояв так какое-то время и прислушиваясь к своим ощущениям, Лана огляделась. За столько лет практически никаких изменений: всё то же унылое двухэтажное здание вокзала с новой голубой крышей, из которой с двух противоположных сторон торчали огромные кирпичные трубы — отголосок времён с печным отоплением, большие арочные окна с выкрашенными в белый цвет рамами. Ещё одним новшеством были две металлические скамейки, сменившие на своём посту почерневшие от непогоды деревянные лавки. На стене над входом в здание вокзала, табло попеременно показывало 13:45 и минус семь по Цельсию.

Вздохнула, понимая, что пути назад нет и подняла с земли сумку. Если и можно было найти машину, которая доставила бы её до места, то только на площадке для парковки. Таких здесь было несколько: две явно принадлежали местному таксопарку, ярко жёлтые с чёрными эмблемами по бокам, третий — синий маленький автомобиль без каких-либо опознавательных знаков, выглядел пришельцем из прошлого столетия. Частник. Именно к такому и направилась Лана, мечтая как можно быстрее оказаться в тёплом салоне.

Костяшкой согнутого пальца, она постучала по стеклу. Мужчина в полушубке и не покрытой головой — шапка так и осталась лежать на пассажирском сидении — поспешно выбрался из кабины. Лана бросила на него короткий взгляд. Плотный, лет пятидесяти, одного с ней ростом, с огромным, нависшим над ремнём животом, на котором его верхняя одежда отказывалась сходиться. Он двигался перебежками вокруг своего маленького автомобиля, запихивая в багажник её сумку и при этом засыпая её пустыми вопросами:

— Прибыли на скоростном?

Лана лишь кивнула, пряча нижнюю часть лица в красный вязаный шарф, в надежде не околеть окончательно.

— Старушка что надо, доберёмся без проблем, — широкая ладонь с короткими, толстыми пальцами с нежностью похлопала по капоту.

Когда автомобиль тронулся, салон наполнили звуки музыки из старого приёмника. Город, как и вокзал, нисколько не изменился. Лана знала здесь каждую улочку, каждый магазинчик. Помнила, как в детстве часто убегала, чтобы побродить по мощёным улицам и старинным моста, как возвращалась через лес, в надежде, что Агата не заметила долгого отсутствия и ей не влетит. Детская наивность: наказание ждало её всякий раз.

Сидя на заднем сидении, она безразлично блуждала взглядом по всё тем же аккуратным домам с уютными двориками, которые в летний сезон, утопая в зелени, служили гордостью своим хозяевам-садоводам. Агата называла таких — глупцами, тратившими время на бесполезную возню, плодами которой останется лишь перегнивающая, осенняя листва. Сейчас, с голыми ветвями деревьев, подмороженной слякотью на тротуарах, покрытых изморозью дорогами, город выглядел уныло и безлюдно.

— Давно так похолодало? — не отрываясь от пейзажа за окном, спросила Лана, сидящего впереди мужчину.

— Да уж пару недель как, — охотно отозвался тот, не отрывая взгляда от дороги. — А что в тех местах, откуда вы, сейчас по-другому?

— Грязь и слякоть, — безразлично пожала она плечами.

— Да уж, погодка… Погостить приехали?

— Вроде того.

— У нас здесь красиво, правда?

— Даже слишком, — ответила она с отстранённым видом.

Наконец, машина выбралась за городскую черту, и водитель набрал скорость. Вдоль дороги тянулись, поросшие голубыми елями холмы, казавшиеся скорее чёрными на фоне туч, плотно окутавших небо, словно тяжёлое пуховое одеяло. Только снега не хватало для полноты картины. С каждым новым километром, что высвечивается на приборной панели маленького автомобиля, Лана начала всё сильнее нервничать. Ещё пару минут, и она окажется в месте, что когда-то считала домом и откуда так стремилась убежать.

Словно предугадав её мысли, сидящий за рулём пожилой мужчина резко сбросил скорость.

— Что-то не так? — оторвала она встревоженный взгляд от пролетающего за окном пейзажа.

— Проклятое место, — буркнул он, указывая на участок дороги незадолго до нужного ей поворота.

«Это уж точно» — усмехнулась она про себя.

Серая лента дороги, вечнозелёные деревья стеной по обеим сторонам и единственный ориентир — дорожный знак — скоростное ограничение шестьдесят километров в час. Было слышно, как резина подминает под себя еловый мусор, пока автомобиль, наконец, не замер, тихо урча двигателем, словно довольный кот.

Только когда выбралась наружу и, расплатилась, Лана, наконец, повернулась и взглянула на дом, и попыталась примириться с неизбежным — ей придётся войти туда, куда она поклялась никогда не возвращаться. Даже сейчас это место казалось ей пугающе красивым. Небольшая поляна, окружённая со всех сторон еловым пролеском, двухэтажное старое строение в центре, с покатой, почерневшей от времени и непогоды черепичной крышей, выступающим козырьком, защищавшим стены от дождей и холодных ветров. Зимой такая кровля хорошо удерживала снег, и она тут же вспомнила, как Агата ворчливо, из года в год, при приближении зимы, повторяла, как заклинание:

«Я надеюсь, у тебя хватит мозгов никогда не подходить так близко к крыше?»

Маленькая Лана уверяла, что помнит о её наказе, знала, что кроме них двоих в радиусе семи километров не было ни одной живой души и, если бы случилось непоправимое, Агата, разменявшая седьмой десяток, вряд ли смогла бы что-то сделать. А помощи из города ждать пришлось бы долго — во время снегопадов и метелей они были отрезаны от остального мира. Про это почти заброшенное место местные давно забыли, выбросили за городскую черту, как что-то лишнее, не нужное.

Дом изгоев!

Первый этаж из грубого, неотёсанного камня покрылся мхом. Второй — мансарда из массивных, деревянных брусьев, почерневших и потрескавшихся, придавал дому ещё более состаренный и, как теперь она понимала, жуткий вид. Сейчас он выглядел даже намного хуже, чем она помнила, словно долгие годы стоял в этой глуши заброшенным.

Её обволакивала тишина: деревья напряжённо застыли не подвластные ветру, птицы давно покинули эти места в надежде отыскать лучший мир. Словно природа задержала дыхание, ожидая от неё того единственного, чего её тело делать отказывалось — входить внутрь.

«Что с тобой такое, Берсон? Боишься, снова оказаться в прошлом, от которого так стремилась убежать, снова стать той маленькой девочкой?» — спрашивала себя Лана, чувствуя, как по телу волнами пробегает дрожь.

Она отлично помнила свой последний день в этом доме. День, когда грубые, пропитанные злобой слова Агаты будто хлестали по лицу. Та не скупилась в выражениях, пытаясь внушить своей внучке, что она раз и навсегда должна забыть о тех, кто бросил её. Заставить поверить в то, что она никогда не была нужна своим родителям!

Очнувшись от воспоминаний, сделала первый шаг. Место укола на бедре защипало, напоминая об инциденте в поезде. У неё не было ключа, но она знала, что один всегда хранился в небольшой трещине в фундаменте. Всего же было три таких ключа: один сейчас держала в руке Лана, замерев перед отпертой дверью, другой всегда был у Агаты, судьба последнего была ей неизвестна. Видимо, он был утерян ещё до её рождения.

Распахнув дверь и шагнув внутрь, она втянула носом до боли знакомый запах и прислушалась к себе.

Что она сейчас чувствует? Облегчение, скорбь или что-то другое? Она сама себе боялась ответить на этот вопрос.

Внутри дом казался необитаемым. Всё тот же пол из грубо струганых еловых досок, отполированный до блеска за более чем сотню лет, покрытый тонким слоем пыли. Вся та же мебель — из самого доступного и дешёвого материала: дерева. Лана ненавидела эту мебель, ненавидела каждую вещь, как и весь этот дом. Её раздражало, когда кто-нибудь с умным видом утверждал, что дерево — это тёплый, живой материал. В мёртвом доме не могло быть ничего живого.

Прислушивалась к себе и призракам прошлого, что жили буквально в каждом углу. Всё здесь казалось её теперь чужим. В её маленькой квартирке не было ни одной детали, сделанной из дерева: пластик, металл, стекло и ничего, что напоминало бы ей о той старой жизни, наполненной страданиями. Она вычеркнула все несчастливые годы, как только приняла решение не возвращаться. И она держала слово! До сегодняшнего дня.

Больше часа она в темноте бесцельно бродила по дому, то беря в руки свои детские фотографии в рамках, расставленные на каминной полке, то пробегая пальцами по салфеткам, что крючком вязала Агата, то прикасаясь к поникшему букетику синих незабудок в вазе, который казался здесь не к месту. Хозяйка этого дома никогда не любила цветы.

Она совсем продрогла. Температура в доме была не намного выше уличной. Видимо, электричество было выключено для безопасности. Всё ещё в верхней одежде, она подошла к щитку и щёлкнула рубильник. При свете всё выглядело не таким пугающим. За годы её отсутствия, в доме не произошло никаких изменений, не считая огромного, серого холодильника, который заменил несуразное белое чудовище. Сколько себя помнила, тот грохотал так, что она верила, в живущего в нём монстра, время от времени, напоминавшего о себе громким рыком. Над деревянным столом большой кухни, всё так же поблёскивая, висели всевозможных размеров почерневшие сковородки и кастрюли. Агата не любила яркий, дневной свет — особенно зимой — тяжёлые шторы и сейчас были сомкнуты. На потёртой тахте стояла корзина с разноцветными клубками пряжи и торчащими в разные стороны, словно спина дикобраза, крючками. Лана потянула вязанное розовое полотно, когда-то бывшее её детским свитером, с воткнутым в него длинным костяным стержнем, загнутым с одной стороны.

«Так и не закончила…»

От этих мыслей её отвлёк стук в дверь.

— Ты приехала, девочка, — грустно улыбнулся Ян, запирая одной рукой дверь, в другой он держал её дорожную сумку. — Кажется это твоё?

— Да, спасибо. Совсем о ней забыла, — сказала Лана и оказалась в объятьях единственного родного человека.

Единственного ещё и потому, что рядом с ним её фобия мирно дремала.

— Почему не сообщила, когда придёт поезд? Я бы встретил, — упрекнул Ян, отстраняясь.

— Не хотела тебя отвлекать от работы.

— Глупости, — отмахнулся он. — Я взял пару дней отгула.

— Ты хорошо выглядишь, — сменила она тему и сделала пару шагов назад, чтобы как следует разглядеть, стоящего перед ней мужчину.

За годы, что они не виделись, её дядя почти не изменился: такой же подтянутый, высокий, без единого, седого волоска в густой, тёмной шевелюре. Всегда в неизменном твидовом пиджаке с кожаными заплатками на локтях и прямоугольных, узких очках — хамелеонах. Несмотря на свои пятьдесят с хвостиком, он был довольно привлекательным и Лана, в который раз задалась вопросом: Почему он до сих пор не женат?

Такого положительного во всех отношениях мужчину в маленьком городке оторвали бы с руками. Она ни разу не видела его неопрятным. Всегда аккуратный, с доброжелательной улыбкой на лице он нравился всем. Её дядя был тем человеком, которому хотелось рассказать обо всех своих переживаниях, поделиться своими горестями, что она и делала раньше. А он её слушал, успокаивал, давал дельный совет. Ян заменил ей отца, которого у неё никогда не было. Когда она была ребёнком, то часто воображала, что он и есть её потерянный родитель.

— Как может хорошо выглядеть человек в моём-то возрасте? — вздохнул он, хотя было заметно, что ему приятны слова племянницы. — Вот ты у нас красавица, девочка! Так похожа на… Агату в молодости.

Лана пропустила мимо ушей эту заминку, поняла, что дядя совсем не это хотел сказать, но время было не подходящим для расспросов.

— Сколько прошло? Лет десять?

— Одиннадцать, — поправила она.

— Как бежит время! — сокрушённо покачал он головой. — Как ты доехала?

— Нормально, — отозвалась Лана, отправляясь на кухню, чтобы поставить чайник.

— Как большой город?

— Живёт.

— Ты изменилась, — задумчиво произнёс Ян, вслед за ней появляясь на кухне.

Лана не поняла, хорошо это или плохо.

— Не одобряешь? — склонила она голову набок.

— Дело не в этом… — поторопился он её уверить. — Просто стала другой. Что с твоими волосами?

— Перекрасила.

Она не стала объяснять ему, что уже в двадцать, она начала седеть. Когда-то практически чёрные волосы обзавелись жёсткой мёртвой прядью, белеющей у кромки лба. В то время ей было наплевать на то, как она выглядит, но в сочетании с гетерохромией это рождало у людей ненужные ассоциации. Она ловила на себе обескураженные взгляды сокурсников, прохожих на улице. И так продолжалось несколько лет. Лишь её питомцам было плевать на то, как она выглядит.

Может, ей и дальше было бы всё равно, если бы не маленькая девочка в супермаркете, которая, не переставая дёргала мать за рукав кофты: «Мама, это ведьма?»

Сначала она не придала этим словам значения, но когда люди, как по команде повернули головы в её сторону, напряглась, почувствовав угрозу. Любопытство ребёнка было понятным, реакция её матери была, мягко говоря, странной. Та больно дёрнула своего ребёнка за руку и зашипела той что-то на ухо.

Лана видела слёзы в глазах девчушки, готовые вот-вот водопадом пролиться на розовые щёчки и немой вопрос: «Что я такого сделала?»

В тот же вечер она стала обладательницей тёмно-русых локонов. Где-то читала, что когда у человека наступает новый этап в жизни, он стремиться изменить что-то в своей внешности. Она изменила внешность, стремясь поменять свой внутренний мир. Не удалось.

— Как работа?

— Поверь, не так интересна, как твоя, — уклончиво сказала Лана, не горя желанием обсуждать ту, другую жизнь. Не для этого она приехала. — Ты расскажешь, что произошло с Агатой? — спросила она, устраиваясь в старом, потёртом кресле с чашкой чая в руке.

— Ну, с чего начать… Мне позвонили около полуночи, представились полицейскими и попросили приехать на опознание. Позже уже рассказали, что твою бабушку нашли на пороге дома.

— Внутри или снаружи?

— Внутри, конечно. Что ей делать поздно вечером на улице? Хотя дверь была не заперта и это странно. Врач сказал, что ей стало плохо с сердцем, и она потеряла сознание. Кто-то из местных вызвал бригаду скорой помощи, но было слишком поздно.

— Значит, она умерла сразу?

— Практически сразу.

Лана сделала глоток, давая себе время переварить услышанное.

— Как она жила все эти годы?

— Затворницей. Неделями никуда не выходила. Я старался, как можно чаще навещать её, но ты же знаешь, что Агата не тот человек, который любит принимать гостей. Она мне ясно давала понять, что ей не нужен контроль, даже в таком возрасте.

— Дом кажется заброшенным.

Ян вслед за ней медленно обвёл помещение взглядом.

— Ты должна понять, она стала уже слишком старой, многое забывала, стала рассеянной.

«Он словно оправдывается передо мной» — ужаснулась Лана.

— Перестань, я всё понимаю. Я бросила её в самое трудное для неё время, сбежала, повесив на тебя заботу о ней.

— Я тебя не обвиняю.

Они несколько минут просидели в тишине, думая каждый о своём.

— Она тебя любила.

— Да неужели? — в её голосе был сарказм.

— По-своему, но любила, — упрямо повторил он. — Ты просто не понимаешь…

Да, она не понимала. Просто не могла понять того, во что превратила жизнь маленькой девочки старая женщина. И все эти годы ей приходилось жить с этим внутри, меняя психологов, не способных усмирить её внутренних демонов.

— Ты сказал, вызвал скорую кто-то местный? Кто?

— Я не знаю, мне не сказали.

— Странно тебе не кажется? — задумчиво произнесла Лана. — Как этот неизвестный узнал, что с ней случилось, если она была в доме? Кто вообще заходит в нашу глушь?

И это было правдой. Дом Берсонов, переходящий из поколения в поколение, стоял в стороне от дороги — в десяти минутах ходьбы — и народу тут днём с огнём не сыщешь. С одной стороны тянулись частные владения Вальтманов — их давних соседей, по другую — хвойный лес.

— Может к ней кто-то приходил? — выдвинул предположение её дядя, словно впервые задумавшийся.

— Поздно вечером? — усомнилась она и сменила тему. — Мне ведь что-то нужно делать?

— Все обязанности по похоронам я, с твоего позволения, взял на себя.

— Спасибо.

Её благодарность этому человеку была искренней. Несмотря на постоянную занятость — он был директором местного музея — он всегда находил время на то, чтобы уделить внимание своей племяннице. Лана не помнила ни одного праздника, где не было бы её дяди, ни одного школьного собрания, на которое он исправно ходил все годы её учёбы. Каждая разбитая коленка или синяк, всё это проходило через заботливые руки дяди с неизменными словами: «Девочка, давай не будем расстраивать твою бабушку, хорошо?» И она со слезами на глазах всегда с готовностью кивала в ответ. Ей и самой не хотелось, чтобы Агата знала. Ведь тогда бы сразу же последовало наказание.

С возрастом проблемы стали более глобальными: парни, плохие оценки по предметам, но одно осталось неизменным — она всегда бежала к Яну, который выслушает, даст дельный совет и после напомнит: «Агате ни слова».

Они проговорили ещё около часа, обсуждая то, что нужно будет сделать завтра, пока Ян не задал вопрос, который явно его мучил:

— Я никогда не спрашивал тебя… — неуверенно начал он. — Ты знаешь, лезть не в своё дело мне не свойственно. Но ответь, пожалуйста, почему ты так поспешно уехала, никому ничего не сказав?

Лана понимала, он заслуживает объяснений, но вываливать наружу всё то, что накопилось за годы, было выше её сил. Знала, что он догадывался о методах воспитания своей тётки, но погружать его в это ещё глубже, ей не хотелось.

— Скажем так, у нас с Агатой возникли кое-какие разногласия, — начала она, вспоминая тот злополучный день.

Слова Агаты о родителях стали последней каплей, что, наконец, переполнили чашу терпения. А стоит ли ворошить прошлое сейчас, когда единственный человек, имевший возможность рассказать правду о родителях, завтра будет предан земле? И ей снова предстоит жить с этими вопросами, оставшимися без ответов. Набрав воздуха в лёгкие, как для прыжка в воду, она выпалила:

— Дядя, теперь, когда её больше нет, я хочу знать всё о моих родителях?

К этому он был не готов и Лана сразу это поняла. По слегка дрожащей руке, потянувшейся за платком в нагрудный карман. Ян уже был не рад, что задал тот вопрос, осознавая, что сам только что, своим любопытством, прорвал эту плотину.

— Извини, но я не могу ничего тебе рассказать.

Он сдёрнул с носа очки и принялся торопливо протирать стёкла, избегая смотреть на племянницу. Этот его жест она знала ещё с детства. Дядя нервничал и явно не хотел продолжать эту тему.

— Не можешь или не хочешь? — не унималась Лана.

— Извини, она взяла с меня слово, что я не буду вмешиваться, — словно оправдываясь, произнёс он.

— Даже сейчас, когда она умерла? — спросила она, почувствовав, как в ней закипает злость к этим двоим, сговорившимся за её спиной.

Она имеет право знать!

— Извини меня. Не нужно этого… Так будет лучше, — сказал он и поднялся с кресла. — Тебе нужно отдохнуть. Увидимся утром. Завтра будет тяжёлый день для нас обоих, девочка.

— Да, — задумчиво ответила Лана, вслед за ним подходя к входной двери.

Ей оставалось только гадать, что же могло произойти в прошлом её семьи. По обрывкам разговоров людей, смолкавших всякий раз, стоило ей только появиться, она поняла, что произошло что-то нехорошее. Потом её осенило. Возможно, она приёмная и её удочерили, а родителей никогда и не было!

И она тут же выдвинула эту версию Агате, которая долго смотрела на маленькую девочку, а после проворчала: «Не будь идиоткой, Ланка! И не трепи мне нервы своим бредом, иначе снова придётся тебя проучить».

Едва услышав ненавистное «проучить», Лана тут же исчезала, обещая себе в будущем найти более терпимого слушателя. Это был, словно замкнутый круг. Даже сейчас обойдя весь дом, она не нашла ни одной вещи, которая бы могла принадлежать её матери. Агата избавилась от всего, что когда-то напоминало о дочери, не дав внучке возможность узнать истину.

Теперь её уже ничто не сдерживало.

Глава 2

18 ноября 2016 год

День до расплаты.

В комнате было тихо и только тяжёлое, хриплое дыхание выдавало присутствие в ней человека. Вальтман полулежал в своей постели, окружённый медицинским оборудованием, поддерживающим в его теле тень того, что лишь с натяжкой можно было назвать жизнью. У него был рак лёгких, четвёртая стадия — последняя, если быть точнее. Хотя его лечащие врачи всячески избегали говорить это слово «последняя», будто это могло что-то изменить. Словно это не означало конец, за которым последует лишь мрак и ничего более.

Насмешка судьбы, которая отмерив ему слишком долгий век, решила напоследок показать ему, кто здесь главный! Организм был слишком стар и изношен, чтобы побороть эту заразу, медленно день за днём разъедавшую его изнутри. Ведущие онкологи страны, специалисты с мировыми именами следили за его состоянием, пичкали его таким количеством лекарств, что он временами не мог ясно мыслить. И его постоянно терзал вопрос, который, как навязчивая идея, застрял в мозгу. То что он видит и чувствует — это эффект всех этих разноцветных пилюль или же это его дряхлый мозг даёт сбои и посылает все эти ведения и мысли, как мухи зудящие в его голове, не дающие ему покоя ни днём, ни ночью?

Было потрачено целое состояние на проведение различных процедур, большинство которых не имели никакого смысла. И что же он услышал в итоге? Жить ему осталось всего ничего! Какие-то недели, может даже дни. Врачи потерпели фиаско! Этот монстр слишком глубоко запустил свои щупальца в его лёгкие, которые с каждым новым вдохом горели так, словно не кислород наполнял их, а раскалённая лава. Рак победил окончательно, он торжествовал, сделав его своим рабом!

Он очень устал и больше не хотел продолжать эту бессмысленную борьбу с невидимым противником. Ему надоело жить в этих стерильных помещениях, пропахших лекарствами, с постоянно мелькающими людьми в белых халатах: медсёстрами и врачами. Надоели все эти процедуры, делающие его безвольным «овощем», пускающим слюни. Он был не в силах терпеть постоянную боль, которую хочется хоть как-то приглушить, убежать. Он не мог ходить, не мог сидеть, не мог есть, не мог дышать! Со временем перестали спасать даже сильнейшие обезболивающие, и он был готов лезть на стену, стал раздражительным. Злость, вот то, что он испытывал: на людей, на мир, больше всего на самого себя.

Не видя смысла продлевать свои мучения в клинике, решил, что проведёт последние дни там, где чувствовал себя хозяином — дома. А вернувшись, понял, ровным счётом мало что изменилось. И где он слышал, что родные стены лечат? Чушь! Пребывая практически круглые сутки в одной и той же комнате, от вида которой его уже тошнило, у него появилось достаточно времени, чтобы наружу, словно черти из ада, лезли воспоминания о прожитых годах и поступках им совершенных. И становилось страшно при мысли, что «там» ему придётся ответить за всё! Страшно до дрожи, до конвульсий сотрясающих его почти прогнившее тело.

Он перестал спать ночами, а когда усталость и лекарства всё же брали над ним верх, и глаза его закрывались, его окружало, словно сжимающееся кольцо из тел тех, в чьих смертях он был повинен. Чьи жизни принёс в жертву своим амбициям. Его жертвы! Это были всего лишь тени, призраки прошлого, которые тянули к нему свои истлевшие, корявые пальцы. Он практически чувствовал этот зловонный запах гниения и разложения, и эта с трудом переносимая вонь была теперь частью его жизни, отравляя всё вокруг, делая омерзительными вещи, которые когда-то были ему так дороги.

Запах тлена и безысходности.

Запах смерти и вечной муки.

Его собственный запах!

Он не хотел туда, к ним. Хотел лишь спокойно умереть в своём собственном доме, в своей собственной постели. Надеялся, что так и случится, и все, что ждёт его впереди это тихая, скорая смерть и покой. Или забвение. Вот только старуха с косой не спешила забирать его немощное, дряхлое тело, будто зная, что не все земные дела он закончил и не во всех грехах покаялся.

Понимание того, что ничто не способно спасти его тёмную душу, приходило к нему постепенно, день за днём, год за годом. Но даже эти мысли не могли приглушить эту проклятую боль. Он знал, что скоро впадёт в то пограничное состояние между жизнью и смертью, когда перестанет воспринимать мир вокруг. Но боль останется с ним до конца! И всё-таки он цеплялся за жизнь, стремился выиграть время, оттянуть тот миг. Хотя зачем ему продолжать своё существование, терпеть и дальше эту агонию? Он слишком долго готовился к этому дню, надеялся. Дурак! И вот, когда смерть подобралась к нему достаточно близко, он не хотел уходить вот так…

«Это всё она, — думал Вальтман, слушая свою гостью. — Мой палач. Пришла в тот момент, когда я почти смирился, почти отпустил этот мир».

И сквозь замутнённое, воспалённое сознание он ощутил, как вместе с её резкими словами наружу вырвалось всё то, что он держал в самых отдалённых уголках своей памяти, пытаясь десятилетиями вытравить воспоминания давно минувших лет. Он был слишком слаб, чтобы ясно мыслить и понимать всё то, что она говорила. Её тихий, обманчиво спокойный голос с трудом проникал в его отравленное таблетками сознание. Лишь одна мысль пульсировала, словно сигнальная кнопка тревоги. Она всё знает! Но откуда? Это было не возможно. Те, кто знал — были мертвы, их плоть давно сожрали черви.

Может это его совесть? Может она то, что является перед смертью каждому человеку, меняя лишь обличие, но не цель? Она жаждала правды! А он искупления! И вот он уже больше не мог сдерживать поток воспоминаний. Они как бурная, полноводная река стремительно неслась, сметая на своём пути все преграды, возведённые им.

Лёжа в темноте, он перебирал в памяти все то, что было совершенно им в молодости, когда жизнь только начиналась, а смерть казалась чем-то очень далёким и нереальным. Он просто жил и наслаждался, делал то, что казалось, если и не правильным, то просто необходимым. Когда ты молод, тебе кажется, что любому, даже самому мерзкому поступку можно найти оправдание, и нет времени задуматься, что настанет тот час, когда придётся нести ответственность. А он обязательно настанет!

В последнее время он часто задавался вопросом. Изменил бы он что-нибудь, предложи ему такую возможность, или оставил бы всё, как есть и вновь прожил бы эту жизнь полную раскаяний и одиночества? Он не знал. Он был чудовищем! И остался им, даже проведя на этом свете век. И ничто уже не могло этого изменить.

Хотя, как повернулось бы всё, не соверши он тогда того, что сделал? Может, и не было бы сейчас тех демонов, пожирающих его душу. И внутри царил бы покой. И не было бы этого страха перед смертью и той неизвестностью, что ожидала впереди.

Все эти терзания разъедали его. Видимо, этот крест ему нести до последнего вздоха. Но ужаснее всего было понимание того, что его ошибки породили нечто ужасное. Нового монстра, более жуткого, чем он сам!

***

— Войдите, — услышал он голос по ту сторону двери и нажал на дверную ручку, впуская с собой частичку света и напрягся.

Когда сегодня, рано утром, к нему в дверь постучали двое, с настойчивой просьбой проследовать за ними, он внутренне напрягся. Собрался наспех, не позавтракав, вышел из своей небольшой комнатки, три на четыре, которая служила ему домом уже больше года. Садясь на заднее сидение огромного внедорожника с тонированными стёклами, он размышлял над тем, что он почти у цели и от возбуждения у него покалывали кончики пальцев. Он с трудом сдерживал внутренний трепет.

В салоне пахло дорогой кожей и сигаретным дымом. Он сам никогда не брал в руки сигарет и плохо переносил этот запах. Всё его детство было пропитано никотином, смешанным с запахом перегара.

Глядя на коротко стриженые затылки, сидящих впереди мужчин, гадал: «А что, если бы отказался ехать, неужели повезли бы силой? Как овцу ведут на заклание, не знавшую, что её ждёт впереди!»

Для этих двоих он был никем. Всего лишь инструментом в чужих руках. Возникла глупая мысль, воспротивиться «похищению» и посмотреть на реакцию. Но он не мог. Хотя в их просьбе не было и намёка на неуважение, в суровых взглядах чувствовалась скрытая угроза. Эти люди не приняли бы его отказ, они не привыкли, что кто-то может себе позволить сказать им «нет».

За всё время пока они добирались до пункта назначения, не было сказано ни слова, если не считать тихого голоса ведущего, с местной радиостанции, бодро вещавшего гороскоп на этот день. Сидя на заднем сидении, чтобы хоть чем-то занять чем-то свои мысли, он прислушался. Очередь, наконец, дошла до его знака зодиака.

— Этот день сулит большие перемены в вашей размеренной жизни. Он будет переломным. Честность и предприимчивость станут ключевыми понятиями на этой недели в целом. Будьте аккуратны в выборе новых знакомых и не запланированных встреч, они могут иметь для вас катастрофические последствия.

— Кто бы сомневался, — пробормотал он и нему тут же повернулся один из сопровождающих с немым вопросом в колючем взгляде. — Мысли вслух, — пояснил он и тут же добавил. — Могу я узнать, куда мы едем?

— Почти приехали, — бросил тот через плечо.

Не на такой ответ он надеялся. Руки его сжались в кулаки, но он заставил себя успокоиться. Здесь явно не хотели считаться с его мнением, а этого он не любил. Ему даже чашку крепкого чая выпить не дали — это была его маленькая прихоть, его лишили и этого. Он чувствовал раздражение, а такое состояние было неприемлемым, и злился на себя за такую слабость.

Единственный секрет его успеха был в его силе воли. Он гордился тем, чего достиг, шаг за шагом продвигаясь к своей цели, и такие маленькие слабости, как гнев, были неприемлемы.

Вскоре тяжёлый внедорожник замер в нескольких метрах от старинного здания из серого камня. Все трое выбрались из автомобиля. Ему никогда не доводилось бывать здесь. Вчера он вообще впервые услышал об этом доме и его хозяине. Совпадение ли это?

Один из «конвоиров» сразу же, как только за ними закрылась тяжёлая входная дверь, исчез в глубине дома, второй жестом попросил следовать за ним. Их шаги заглушал длинный ворс натурального ковра. Остановившись, бугай открыл боковую дверь и, отступив в сторону, жестом пригласил его войти внутрь.

Но он не двигался, замер, словно не решаясь переступить порог, будто невидимый барьер удерживал его — стена из темноты и неопределённости. Мог лишь с трудом различить тени. Нужно было время, чтобы дать привыкнуть глазам к темноте… и запаху — тошнотворному и такому плотному, что казалось, вырвавшись из плена комнаты, тот обволакивал тело невидимой плёнкой. Запаху долгой болезни и приближающейся смерти.

Тому, кто находился внутри, суждено умереть в ближайшее время. Уж в этом-то он разбирался много лучше других. Чувствовал, как смрад с каждым новым вдохом проникает в его лёгкие и оседает там.

«Знакомо», — мелькнула мысль, и горло свело судорогой. Он вспомнил женщину, что родила его.

— Войдите и закройте за собой дверь, я плохо переношу свет, — долетел до него властный и неестественно хриплый голос.

Говоривший, произносил слова медленно, делая длинные паузы, будто ему не хватало воздуха на то, чтобы закончить предложение. Он, наконец, сделал шаг, оставляя снаружи постового со сложенными за спиной руками.

«От кого охраняют этого старика? От какой угрозы?» — мелькнула мысль.

В ту же секунду в комнате вспыхнул тусклый свет. Старинный светильник, лишь отчасти освещал комнату, оставляя углы и противоположную стену во мраке. Первое, на что наткнулся его взгляд, когда глаза привыкли к свету, это огромные стеллажи из тёмного дерева набитые таким количеством книг, которое он видел, должно быть, только в библиотеках. Но эти, несомненно, были очень ценными — в дорогих переплётах, расставленные в определённом порядке и цветовой гамме. В углу — массивный, деревянный стол в форме полукруга, фасад украшала искусная резьба. Вся мебель была из прошлых столетий, как и тёмные деревянные панели, доходившие до середины стен. Тяжёлые шторы преграждали путь естественному источнику света.

Единственными лишними деталями здесь был белоснежный, медицинский аппарат с мигающими лампочками и узкая металлическая кровать. Этим чужакам было здесь не место. На этой самой кровати, обложенный со всех сторон подушками, полулежал сам хозяин дома.

То, что когда-то было сильным, здоровым мужчиной, превратилось в высохшую мумию с обтянутым кожей скелетом. Голова старика, казавшаяся неестественно большой на тонкой шее, была абсолютно лысой и вспухшей от вен, плечи и руки, скрытые под больничным халатом, были слишком худыми, а длинные, скрюченные пальцы на концах имели шарообразную форму. Этими пальцами старик то и дело прижимал к лицу прозрачную, кислородную маску, трубка, которой, словно змея тянулась куда-то вниз. Больной тяжело дышал, с каким-то свистящим звуком и хрипом, вырывающимся откуда-то из нутра грудной клетки. Нижняя часть тела было скрыта одеялом.

— Насмотрелись? Или ещё полюбуетесь? — со злой усмешкой спросил старик, убирая маску в сторону.

Голос его был настолько хриплым, что сразу всплывали ассоциации со скрипом старых половиц. Некоторые слова вообще с трудом удавалось разобрать.

От звука этого голоса он вздрогнул и очнулся от шока, в котором пребывал последние секунд двадцать. Сделав шаг, он протянул руку в приветствии.

— Извините. Мы не знакомы. Моё имя… — гость не успел договорить, старик тут же поднял свою тощую руку и вяло отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Мне наплевать на ваше, чёртово, имя. Знаете, зачем вы здесь? — спросил он, переходя сразу к делу.

— Нет. Ваши люди ничего мне не объяснили.

— Вы молоды… — думая о чём-то своём, протянул старик. — Сколько вам лет?

— А это имеет какое-то отношение к моему визиту сюда?

— Хочу быть уверен в том, что вы именно тот, о ком мне рассказывали. Своим нынешним положением и этим местом вы обязаны мне. Не забывайте об этом! И надеюсь, вы в состоянии справиться со своей задачей?

— Справиться с чем?

— С той ролью, которая вам отведена.

Его начало раздражать то, что этот маразматик говорил намёками. Судя по тому, что он видел, хозяин комнаты явно был не в себе и не мог здраво мыслить. Такие люди были опасны. И что за идеи могли возникнуть в воспалённом мозгу старика, он и представить себе не мог. Но едва взглянув на количество лекарств, стоящих на прикроватном столике, понял, почему тот так медлителен. Как наркоман после долгожданной дозы.

— Поверьте, я сделаю всё, что в моих силах, — спокойно ответил гость.

— У вас всё равно нет выбора, — проворчал недовольно хозяин и тут же зашёлся в сильном приступе кашля.

Его совершенно лысая голова тут же покрывалась паутиной из вздувшихся синих вен, проступающих сквозь тонкую, словно пергамент кожу.

Выждав, пока больной снова сможет принимать участие в разговоре, гость спросил:

— Я могу вам как-нибудь помочь?

— Обойдусь, — отмахнулся тот. — Как видите я почти мертвец. У меня рак! Я и так прожил гораздо дольше, чем мне предписывали эти «ветеринары», — словно что-то горькое, выплюнул он последнее слово. — Представляете ли вы, каково это знать, что жить осталось считанные дни? Но самое ужасное, это когда ты проживаешь ещё день и ещё… Словно в насмешку. Знаете ли вы, сколько человек ежегодно умирает от рака?

— Нет.

— Восемь миллионов! Представьте эту цифру. Эту толпу! И если бы среди них были такие, как я, было бы не так горько. Но рак не щадит никого, даже детей.

— Это ужасно.

— Да уж. Но сейчас не об этом. В последнее время меня одолевают разные мысли, касательно того, подвёл ли я черту под всеми своими делами, исправил ли ошибки, которые можно было исправить, — он замолчал, давая себе возможность сделать глоток кислорода из маски. — Я за свою долгую жизнь успел натворить всякого, и не хотелось бы мне уходить с таким грузом. А вы у нас, вроде, как раз и занимаетесь тем, что выслушиваете таких, как я грешников? — и он, наклонив голову чуть в бок, взглянул на гостя с мелькнувшим в мутных глазах любопытством.

Ему вдруг показалось, что старик увидел ещё что-то, но это длилось всего лишь мгновение.

«Будто энтомолог с лупой любуется на нового жука или бабочку из своей не живой коллекции, нанизанную на булавку» — пришло ему тут же в голову.

За прожитые годы он такого узнал о том, что твориться в черных душах людей, что сомневался, что этот измождённый болезнью человек, сможет его удивить.

— Это мой долг выслушать вас, тем самым облегчить вашу душу.

— Насколько я помню, вы в нашем приходе недавно? — сощурился старик.

— Около года.

— Я не слишком хорошо знал вашего предшественника. Хотя ничего удивительного с моей-то верой в церковь и Бога.

— Когда я приехал, люди разное болтали…

— Вы про то, как он умер? Да уж смерть жуткая. Каждому из нас суждено пройти через что-то подобное. Рак — это ведь тоже своего рода зверь.

Его тонкие, иссохшие губы, словно трещина разделили лицо. В комнате повисла тишина. Каждый думал о своём. Старик заговорил первым, взгляд его был направлен куда-то в сторону.

— Неужели люди, правда, верят в то, что если они поведают о своих грехах, им станет легче?

— Не мне они изливают душу, через меня они общаются с Богом. Может, и вы для себя получите столь желанное искупление?

— Да бросьте! — и вновь тот был сражён новым приступом каркающего кашля.

— Давно уже доказано, что мы с вами даже и не от обезьян произошли и старик Дарвин ошибался в своих теориях, а вы мне… — и он махнул анорексичной, серой, на фоне пигментных бляшек, рукой.

— Я никого, и уж тем более вас, в вашем почтенном возрасте, не принуждаю к вере. Думаю, если это не удалось сделать до меня, то и не мне пытаться. Это ваш выбор. Кто-то хочет верить и верит, и живёт в гармонии с собой и миром, а кто-то… Вы что желаете для своей души?

— Умереть спокойно и не испытывать терзания, что не исправил того, что можно было исправить, — с вызовом произнёс старик.

Гость кивнул, наконец, понимая, что их разговор затянется надолго. Старик говорил медленно и делал долгие паузы, чтобы перевести дух и вдохнуть кислород из маски.

— В любом случае вы пригласили меня сюда, чтобы я выслушал вас.

— И наш разговор останется в этом доме и этой комнате? Даже, если вы услышите такое, от чего придёте в ужас?

— Да, конечно.

— А знаете, я ведь уже очень давно никому не доверяю. Люди бывают очень коварны. И уж тем более я никогда и никому не изливал душу. Моё молчание не раз спасало мне жизнь. Но вот пришло и моё время. Каждый человек способен на такое, с чем потом ему приходиться жить всю жизнь в немыслимых терзаниях. Все мы способны либо на хорошие дела, либо на плохие. Золотой середины нет. Только вот, как узнать, где какие? Если кто-то совершает что-то хорошее во благо себе, то он вполне вероятно, тем самым причиняет вред кому-то? Может быть, и не осознано, но выбор-то у него не велик? И наоборот. Это своего рода равновесие вселенной. Если человек что-то берёт, то тут же вселенная готова что-то отнять.

— Можно совершать благие дела и для других и для себя?

— Да бросьте вы! — отмахнулся старик. — Я сказал: одно из двух! Перед каждым встаёт такой выбор, и он должен решить, что делать, потому что от этого зависит вся его дальнейшая судьба. И вот я — почти мертвец, лежу и думаю: А все ли мои скверные поступки, совершённые за почти вековую жизнь, были такими уж плохими? Ведь я делал их себе во благо. И как вы или ваш Бог будете оценивать их?

— Я не берусь судить. Если вы хотите, чтобы ваши прошлые дела были подвержены критике, то вы обратились не по адресу. Я выслушаю вас, но поверьте, вы не услышите от меня ни слова упрёка, если сами не пожелаете услышать моё мнение.

— Да уж, а способны ли вы, вместе со мной похоронить мою исповедь?

Снова мелькнула мысль: «Это будет долгий день».

Слишком явно от старика веяло недоверием и неприязнью.

— Обещаю, сделать всё от меня зависящее. Этот разговор от начала и до конца останется в стенах этого дома.

Хозяин с удивлением и издёвкой в