Всё потому, что на фоне обычной семейной музыки – в оркестровке битых тарелок и перевёрнутых кастрюль, материнского крика и отцовского рычанья, – ребёнок запомнил тонкую мелодию счастья: он идёт посередине, слева мама, справа папа, – две руки в двух ладонях: раз, и через лужу перенесли.
Всё потому, что на фоне обычной семейной музыки – в оркестровке битых тарелок и перевёрнутых кастрюль, материнского крика и отцовского рычанья, – ребёнок запомнил тонкую мелодию счастья: он идёт посередине, слева мама, справа папа, – две руки в двух ладонях: раз, и через лужу перенесли.
– Не знаешь ты малороссов, – беззвучно засмеялся Калибр. – Малоросс никогда не врёт. Просто малоросс может передумать. Бабка тебе сегодня сказала святую правду. А на завтра правда поменяется – и она искренне не поймёт, в чём её вина. “Всё же другое теперь!” – так скажет.
Почти метнулся за дверь, стараясь никуда не смотреть, – чтоб не ловить себя на мысли, что в последний раз видит дочкины туфли, дочкину куртку, дочкин портфель, этот подъезд, это дерево во дворе, эти окна – на которые мельком глянул, – и, конечно же, увидел лицо дочери, приникшее к стеклу и совершенно бесстрастное: как если бы он смотрел сквозь воду на икону, упавшую на дно.