автордың кітабын онлайн тегін оқу Ангарский маньяк. Двойная жизнь «хорошего человека»
Елизавета Бута
Ангарский маньяк
Двойная жизнь «хорошего человека»
Плохим людям для достижения своих целей не нужно ничего, кроме того, чтобы хорошие люди смотрели и ничего не делали.
Дж. Ст. Милль
Если вы, например, решили куда-то в ночной клуб пойти с друзьями и задержались, то, наверное, вы позаботитесь о том, чтобы спокойно и безопасно добраться до дома. Ваши друзья проводят вас. А если вы у кого-то из друзей задержались, то они должны вас никуда не пускать и спать у себя положить, разве нет?
Из интервью М. Попкова
© Елизавета Бута, 2025
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Пролог
Ангарск.
2011 год
Артем Дубынин увидел то самое двухэтажное здание по правую сторону. Пару часов назад теплый летний день сменился омерзительной моросью, из-за которой одежда моментально промокает насквозь и заставляет дрожать от холода даже тех, кто каждый год легко переносит шесть месяцев в морозном мраке Ангарска. Ужасно хотелось поскорее оказаться дома, но Артем все же бросил беглый взгляд на роскошный особняк, который в свете фонаря выглядел будто дом с привидениями из романа XIX века.
Все знали эти сталинские двухэтажки – с прогнившими деревянными перекрытиями, проваливающимся полом, затхлым темным коридором-кишкой и воняющей водой в трубах. Все прекрасно знали о том, каковы эти дома изнутри, но их обманчиво парадный вид не мог не привлекать внимания. Именно эти дома и создавали неповторимую атмосферу городков в окрестностях Иркутска. Великое наследие ГУЛАГа: красивая старая площадь с башней, на которую местный умелец установил огромные часы, эти прогнившие изнутри двухэтажные особняки, выглядящие как старинные дворянские усадьбы, и множество огромных зданий, окруженных глухим забором с колючей проволокой. Большие здания с угрожающе высокими трубами – это нефтехимические предприятия. Россыпь уродливых бараков, надежно скрытых за глухими заборами, – это колонии. Силами заключенных из этих бараков и были построены и заводы, и каменные особняки с деревянными перекрытиями, и даже центральная площадь. Наверное, поэтому на улицах Ангарска раньше жителей поселилась безысходная усталость, затмевавшая даже злость и ярость, которые, несомненно, не раз обуревали узников лагерей. Но еще до усталости здесь поселились надзиратели. Они тоже жили в наспех сколоченных и продуваемых всеми ветрами деревянных бараках. Единственное, о чем мечтали надзиратели, – нормальное жилье. Те же бараки, но только чтобы из кирпича и с личной ванной обязательно.
Сотрудники Главного управления лагерей виртуозно владели лишь одним навыком – они умели усмирять. Гнев, радость или злость – неважно, эти люди знали, что любая эмоция способна привести человека к срыву, что чревато бунтом. В тайге, на бескрайних просторах и без единого забора (они еще не были построены) чувства могли повлечь за собой море неприятностей, за которые потом пришлось бы отчитываться. Надзиратели требовали от узников беспрекословного подчинения. Без тени эмоций на лицах заключенные должны были покорно принимать свою судьбу. Нужно построить завод и наладить нефтехимическое производство? Прекрасно. Построить дворец? Превосходно. Убить товарища, чей взгляд еще не остановился? Тоже весело. Когда Ангарск был построен, первыми его жителями были люди с навсегда остановившимся взглядом. Они-то как раз и жили в таких двухэтажных особняках. Проблема этих особняков была лишь в том, что как бы сильно ни хотелось их жильцам жить в благородных имениях, внутри они всегда оставались бараками, с кирпичными стенами, правда.
Артем резко свернул и припарковался. На дворе был поздний вечер, и в доме горело всего два окна. Тусклый свет на первом этаже открывал взору до предела захламленную комнату. Было ясно, что там никто давно уже не живет, и помещение используется исключительно как кладовка. В окне на втором этаже была видна кухня, стыдливо прикрытая белыми в цветочек занавесками. Впрочем, в небольшом зазоре между ними, сквозь который лился ледяной синий свет от телевизора, виднелся кусок стола с дымящейся огромной чашкой. Артему казалось, что он буквально видит седые всполохи пара от горячего чая. Он посмотрел на экран телефона и стал вспоминать график работы Елены. Согласно его подсчетам, сегодня она должна была быть на дежурстве. Следовательно, дома сейчас может быть только дочь.
– Да нет меня дома, вы же знаете, что я уже месяца два как съехала оттуда! – разозлилась девушка, когда Артем ей позвонил.
– А кто сейчас у вас дома тогда? – поинтересовался он.
– Я не влезаю в дела матери, она свободная женщина. Может, грабитель, может, кандидат в мужья. Мне-то какое до этого дело? – продолжала злиться девушка.
Он вежливо поблагодарил и отключился. В этот момент в окне мелькнула чья-то тень. Пришлось на этот раз звонить Елене. Не такая уж она свободная. Вчера он видел, как она утирала фальшивые слезы, упрашивая охранника пропустить ее на свидание с мужем. Если бы не вульгарная блузка с расплывшимися в районе груди кроваво-красными цветами, то была бы буквально олицетворением горькой женской доли. «Может, грабитель, а может, и кандидат в мужья…» – прозвучали в голове слова дочери Елены и Михаила Попкова. Как можно быть столь безразличным человеком? Артем поморщился от собственных глупых мыслей – конечно можно.
– Слушаю, – раздался в трубке встревоженный голос.
– Елена? Вы ведь сегодня на дежурстве, верно? – спросил он.
– Верно, – осторожно согласилась женщина.
– Я просто смотрю, у вас дома свет горит и, кажется, кто-то ходит по квартире, – пояснил Артем.
– Когда кажется, креститься надо. Какое вам вообще дело до моей жизни?! Если в чем-то подозреваете, арестовывайте и допрашивайте, а просто так я с вами говорить не хочу! – взвизгнула Елена и бросила трубку. Спустя еще секунд десять свет в окне погас.
Он сделал пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться, а затем как можно тише попытался открыть дверь. В окне кто-то истерично метался, но может, это были тени от трепещущих от ветра занавесок. Он распахнул дверь, взлетел на второй этаж и оказался посреди широкого темного коридора со скрипучим дощатым полом. В другом его конце мерцала тусклым светом лампочка, которую отчего-то поленились украсть. В нос ударил устойчивый запах плесени и гнилых труб вперемешку с ароматом кислых щей из чьей-то квартиры. Артем не бывал в таких домах очень давно и позабыл о том, как тошнотворно влияет на него это сочетание запахов плохой еды и гнили.
За дешевой китайской железной дверью слышались то шаги, то чей-то шепот, то стук падающих предметов. Он хотел было нажать на дверной звонок, но вовремя остановился и решил все же поступить так, как положено. Будет правильно позвонить сначала следователю из прокуратуры, чтобы получить санкцию на дальнейшие действия. Артем нажал на кнопку вызова, а затем с опаской взглянул на хлипкую китайскую дверь, то ли из железа, то ли из рисовой бумаги. Если в квартире кто-то есть, он сейчас сможет его услышать. Отходить от двери тоже не хотелось: длинный пыльный коридор с обеих сторон заканчивался лестницей, и если отойти, ночной гость мог уйти незамеченным. Артем все ж сделал несколько шагов подальше от квартиры.
– Слушаю, – послышался в трубке тихий голос следователя.
– Дубынин беспокоит. Тут такое дело… К Елене Попковой в гости кто-то заглянул. Она сейчас на работе и говорит, что никого на ночь глядя не ждала. Я что-то беспокоюсь. Это ж и подельник может быть. И хулиган, решивший спалить квартиру… – начал тараторить оперативник. Он сам чувствовал, как с каждым следующим словом градус напряжения в разговоре возрастает.
– А ты не беспокойся, – фыркнул следователь. – У тебя подозреваемый в изоляторе, а чем его жена занимается, тебя касаться не должно.
– Подельник… – выдавил он из себя, пытаясь как-то отделаться от надвигающейся лавины сжигающей ярости. Из динамика телефона вдруг стали доноситься осипшие гудки: Василий Доморадов сбросил вызов.
Казалось, темный коридор оцепенел от напряжения, хотя на первый взгляд ничего не происходило. Тусклая лампочка мерцала вдалеке. Возле пары входных дверей все так же громоздился хлам, состоящий в основном из громоздких детских вещей вроде трехколесных велосипедов, горшков, санок и самокатов. Все это было раскрашено в ядовитые цвета, к которым так неравнодушны производители из Китая. Здесь, в затхлом темном коридоре, все эти санки с нарисованными на них желтыми и розовыми пчелками выглядели пугающе. Покрытые красно-коричневой масляной краской половицы то и дело скрипели, давая понять, что под толстым слоем казенной краски скрывается труха. Ужасно хотелось малодушно выйти на улицу, но оперативник понимал, что не простит себе этой ошибки. Ему нужно было зайти внутрь.
Артем осторожно вернулся к двери квартиры Попковых и встал перед ней, не зная, что делать дальше. Он беспомощно посмотрел на экран телефона и еще раз набрал номер следователя. На секунду почудилось, что из-за двери идет какой-то звук, а в следующее мгновение она издала характерный щелчок и отворилась. В открывшемся проеме было видно, что в квартире перед дверью стоит человек. Оперативник вздрогнул и осторожно потянул ручку двери на себя.
– Зачем ты сюда пришел? – прозвучал голос из темноты. Артему стало не по себе. Так бывает, когда слышишь знакомый голос в незнакомом месте. Перед ним стоял следователь прокуратуры Василий Доморадов.
– А вы зачем сюда пришли? – оторопело спросил Дубынин.
– Что ты тут глупости несешь? Знаешь вообще, сколько ночь в гостинице стоит? А зарплата у меня какая? А что мне скажут, если я в грязной рубашке на работу ходить стану? – зачастил Василий. В его словах было так много страха вперемешку с раздражением, что было сложно уловить суть сказанного. До Артема долетала лишь интонация. – Леночка мне разрешила прийти и постирать вещи у себя. Святая женщина. Что ты-то здесь развел? Ты в курсе, что слежка за сотрудником прокуратуры – подсудное дело?..
Доморадов, говоря все это, двигался вперед, тесня к выходу и Артема. Когда они уже оказались на лестнице, до оперативника стал постепенно долетать смысл сказанного. Он все еще был в бешенстве, но теперь к нему добавился тягучий, липкий страх, который тут же стал оставлять следы на мыслях, крутящихся сейчас в ускоренном режиме.
Артем поднял телефон к уху, демонстративно посмотрел на висящую на уличном фонаре камеру наружного слежения и начал звонить начальнику отделения. К удивлению Артема, тот не стал его отчитывать за поздний звонок, а сразу велел изложить суть дела.
– Езжай в отделение и пиши рапорт о случившемся, – сказал, помолчав, начальник.
– Не понял, – севшим голосом ответил Артем.
– Слежка за сотрудником прокуратуры – подсудное дело, – коротко пояснил начальник, повторив слова ночного гостя квартиры Попковых.
– Да я не… – начал было Дубынин.
– Для этого и нужен рапорт.
Артем со злости ударил по рулю и поехал писать рапорт. Ни о каком сне речи уже не шло. Оперативник налил себе огромную кружку чая, сел за стол на кухне и попытался осмыслить случившееся. В этот момент к нему тихонько подошла его любимая овчарка и интеллигентно положила ему голову на колени.
– Не время же гулять, ты чего? – недовольным шепотом зашипел Дубынин.
Собака грустно посмотрела на него, скроив при этом максимально трогательную и несчастную морду.
– Да что с тобой делать… – прошипел Артем, сдергивая поводок с крючка на стене. В этот момент на кухню выбежала заспанная дочка и удивленно посмотрела на отца.
– На улицу хочет, – шепотом пояснил Артем и поспешил выйти.
Ночь уже сменилась серой утренней дымкой. Собака радостно выбежала на улицу, а потом вдруг потянула поводок в сторону деревянного стола с лавочками, за которым обычно летом старики играли в шахматы и карты. Артем благодарно посмотрел на собаку и тяжело уселся на одну из лавочек. Серая дымка потихоньку начала белеть, а затем по небу вдруг разлилась ядовито-розовая краска, напомнившая о ярко-розовых санках в пятидесятилетней пыли.
Через несколько часов Артем приехал на работу с рапортом и в полной боевой готовности. У входа в здание стоял и курил приятель оперативника Виктор. Артем заметил, что Виктор как-то изменился в лице, когда его увидел.
– Знаешь, что вчера произошло? – чуть не задыхаясь от переизбытка информации, спросил Артем. Только сейчас ему стало ясно, как нужно было это с кем-то обсудить. Виктор слушал молча и не перебивал. Мимо проходили сослуживцы, коротко кивали и исчезали за истертой дверью, которая едва держалась на петлях. Обычно кто-то всегда останавливался и пытался влиться в разговор в середине монолога. Любопытство и жажда информации – необходимые любому оперативнику качества. Впрочем, куда важнее уметь следовать правилам и приходить на работу вовремя.
– Странная история, короче говоря, – заключил Виктор, когда Артем закончил рассказ.
В этот момент у Артема зазвонил телефон. На экране высветился номер начальника отделения. Такие звонки никогда не предвещали ничего хорошего. Виктор не обратил внимания на то, что собеседник отвлекся. Он с выражением вселенского безразличия щелчком отбросил догоревший бычок сигареты и, не прощаясь, развернулся и пошел ко входу. Артем недоуменно проводил глазами удаляющуюся фигуру, а затем сосредоточился на предстоящем разговоре с начальником. Встретив Артема у входа в свой кабинет, он задал несколько уточняющих вопросов о том, что случилось накануне, после чего небрежным жестом указал куда-то в глубь своего кабинета, тем самым приглашая Артема пройти внутрь.
– Ты отстранен на время, пока не уезжай никуда из города, – коротко сказал начальник, как только дверь за ними закрылась. – Послушай. У тебя еще есть шанс сделать вид, что ничего не было. И тогда ничего и не будет, – уже совсем другим тоном добавил он.
Дубынин прекрасно знал, что этот тон используют обычно в тех случаях, когда жизненно необходимо, чтобы задержанный подписал то, чего ему подписывать не нужно.
– У меня следователь ночует в квартире жены подозреваемого, вам не кажется, что вы отстраняете не того человека? – возмутился Артем.
– Слежка за сотрудником прокуратуры – подсудное дело, – в очередной раз процитировал начальник. – Разговор окончен.
С этими словами он прошел к своему столу, а оперативник так и остался в дверях, не зная, что на все это сказать. Дубынин ехал сегодня на работу с ощущением того, что все сделал правильно. Не так часто в профессиональной жизни ты чувствуешь подобное: всегда есть то, что можно было бы сделать лучше, – но ведь не в этот раз! Он обратил внимание на некоторые странности, и оказалось, что не зря.
– А где можно найти Доморадова? – поинтересовался Артем спустя минуту неловкого молчания.
– Попкова твоего допрашивает, – пожал плечами начальник отделения, – он как приехал в семь утра, так и стал его допрашивать.
Он не стал отрицать факт нахождения в квартире подозреваемого, но ссылался на то, что его жены в этот момент в квартире не было. Это выглядело максимально странно. Начал зачем-то потом рассказывать про то, что ему вещи нужно было постирать.
Артем Дубынин
* * *
Ангарск. 1992 год
Центральное отделение милиции
– Девочка пропала, дочка моя… – с порога стала завывать посетительница. В нос тут же ударил запах перегара, табака и пота. Мужчина в кабинете скривился, но быстро замаскировал отвращение улыбкой вежливости, поднял глаза и увидел перед собой заплаканную женщину лет сорока, с одутловатым, болезненным лицом. Ее огромный пуховик заполнил собой весь кабинет.
– Погулять, наверное, пошла, а вы забыли, – предположил дежурный Попков.
– Ей пять лет, куда она, по-вашему, гулять могла отправиться? – вспыхнула женщина.
Дежурный недоверчиво взглянул на ночную гостью, но затем все же отодвинул в сторону кипу бумаг перед собой, взял ручку и стал что-то быстро записывать. Незадачливая мамаша год назад развелась и пребывала в поиске нового отца для ребенка. Предыдущие ухажеры ее дочь не приняли, а вот нынешний сожитель утверждал, что против детей ничего не имеет.
– Все только ради дочки. Если бы не она, то у меня бы совсем другая жизнь сложилась, но ради детей все нужно по-другому складывать… – без конца повторяла посетительница.
Кандидат в отцы в тот день был в дурном настроении, и мать отправила дочку погулять, пока мужчина не выпьет и не утихомирится. При этом женщина пообещала, что заберет ее, когда «будет можно», а вот откуда именно – не уточнила. По рассказу было понятно, что она по какой-то своей болезненной инфантильности полагала, что малышка все это время так и будет стоять где-то на лестнице, пока мать про нее не вспомнит. Ребенка нигде не было, и мамаша подумала, что ребенка пригласила к себе соседка.
– …Соседка говорит, что и не знает ничего. Украла дочку, украла. Точно. У нее детей своих нет… – выла она, картинно заламывая руки и наполняя комнатку парами дешевого алкоголя.
Дежурный встал, схватил куртку.
– Пойдемте дочку вашу искать, – бросил он, уже выходя из кабинета.
В середине зимы непроглядная тьма затапливала Ангарск уже к шести вечера. В такую погоду на улице пятилетнему ребенку делать нечего. Дежурный усадил ее в служебную машину и повез домой. За те десять минут, что они ехали, женщина успела заснуть и даже немного похрапывала, когда они заехали во двор дома. Сожитель дамы, как и предполагалось, находился в квартире в бессознательном состоянии. Старуха из соседней квартиры вспомнила о том, что видела в коридоре ребенка с санками. Это дало хоть какое-то понимание того, откуда начинать поиски. Горка, с которой катались дети, располагалась на приличном расстоянии от дома. В Ангарске не слишком плотная застройка, и ее легко можно было разглядеть в окно, однако дойти до нее пятилетнему ребенку с санками было бы не так уж просто.
Дежурный поблагодарил соседку и вернулся к машине. В салоне продолжала храпеть незадачливая мать, которая «все это делала только ради ребенка». Похоже, кроме дежурного милиции, никому не было дела до того, куда пропал пятилетний ребенок.
Всю ночь Михаил Попков осматривал детские площадки, дворы и гаражи вокруг, опрашивал редких прохожих, а потом снова бегал по району вокруг горки в поисках пропавшего ребенка. Кто-то вспомнил о том, что какая-то малышка долго каталась здесь на санках и говорила, что сейчас за ней придет мама. Через два часа поисков Михаил заметил темную фигуру у машины. Он ринулся в ту сторону, понимая, что через полчаса уже может сразу ехать в больницу с обморожением. Вряд ли ребенок смог бы так много времени провести на улице. Тут же вспомнилась сказка про девочку со спичками откуда-то из детства. Тень вдалеке вдруг уменьшилась вполовину, а затем вновь выросла. Михаил разглядел очертания зимней куртки. Это оказался крупный мужчина, стоящий на фоне черной машины «ВАЗ-2107».
– Наконец-то, весь бензин из-за нее сжег. Вы ведь девочку ищете? – мужчина не спрашивал, а, скорее, утверждал.
Попков увидел, что он держит на руках маленькую спящую девочку. Михаил кивнул. Когда он брал девочку на руки, она что-то выронила. Здоровяк, фыркнув, опустился на корточки, выудил из снега какую-то игрушку и протянул ее дежурному.
– Смотрю, ребенок уже пару часов без присмотра катается. Я как раз своего выгуливал. Спросил девочку, где родители, а она стала говорить, что за ней мать сейчас приедет. Еще через час предложил ей с нами домой поехать, а она ни в какую. Мама, говорит, придет и искать ее будет. Хотел сам ее отвести домой, а она адреса не помнит. В итоге сначала в машине час прождали, а потом все же домой к нам поехали… – рассказывал мужчина.
Преодолевая брезгливость, Михаил растолкал храпящую в салоне служебной машины женщину. Он передал ей в руки почти невесомого ребенка, но та тут же согнулась, уронила девочку в снег и начала ее будить, требуя, чтобы та сама шла до дома, а «то и так уже дел натворила». Вдобавок ко всему вместо благодарности мамаша стала требовать назад санки, которых дежурный и в глаза не видел.
Чтобы не сорваться, Попков поспешил сесть в машину и завести мотор. Подъехав к отделению, он нашел у себя в кармане игрушку, оброненную девочкой. Это был довольно пугающего вида клоун с трясущейся головой. Он напомнил дежурному Гуинплена, персонажа из романа Гюго. С недавнего времени Попкова прозвали так в отделении, поэтому ему показалось забавным поставить игрушку себе на приборную панель – как напоминание о том, что он сделал в жизни что-то хорошее.
Где-то через месяц Михаил пришел в морг за какими-то бумагами и столкнулся там с той самой нерадивой мамашей. Ребенок все-таки умер: сожитель, как водится, допился до чертей и зашиб девочку.
– Значит, судьба у нее была такая, за грехи наши ответ держать невинным, – плакала и причитала она, рассказывая о случившемся. Она говорила без остановки, пока не обвинила дежурного в том, что зря он искал ребенка, да еще и санки украл. Если бы санки остались, то она бы дочку погулять на горку отправила. А если бы тогда ее найти не удалось, то у нее хотя бы муж остался, а теперь вот ни дочери, ни мужа, да и поплакать даже некому…
– …Или выпить не с кем, – закончил за нее дежурный. Собеседница осеклась, а у дежурного уже было непроницаемое лицо с гримасой отвращения – с таким он обычно принимал людей на дежурстве.
Это неправильно с точки зрения Уголовного кодекса, с точки зрения общепринятых традиций, с точки зрения правил поведения в обществе, в стране. В некоторых странах раньше блудных женщин забивали камнями, но даже если бы я сейчас жил в такой стране, это не стало бы моим оправданием. При этом в любом обществе осуждают поведение распутной женщины.
Михаил Попков
Часть первая
Отрывок из переписки в одной из социальных сетей. 2012 год
А***
То есть, с позволения сказать, девушка стояла на трассе и торговала собой, а перед ней остановилась машина, в которой ее ждал водитель с дурными намерениями? Ну кто бы мог подумать? По мне, так он только чище мир делал, за что арестовали только, не понимаю.
Л***
Он убил 70 женщин, и далеко не все они зарабатывали на жизнь своим телом. Кто-то просто шел вечером домой и решил поймать попутку. Он убивал из-за того, что ему это нравилось, а не потому, что хотел сделать мир лучше.
Н***
Может, и хотел он сделать мир лучше и чище. Это не повод для самосуда. Кто дал ему право выезжать на охоту и решать, кому жить, а кому умирать? Если убить всех убийц, в мире останутся только убийцы.
А***
Да было у него это право. Он же в органах работал. Только что он с этими проститутками сделать может? С одной стороны, они отравляют своим существованием жизнь обычным людям, разрушают семьи и ничего хорошего обществу, в котором, как ни крути, живут, не делают. С другой стороны, что он мог с ними сделать? Разве есть для них какое-то наказание? Вот он и делал что мог. Я считаю, что все получили то, что заслуживают. Нормальных девушек не насилуют, а если ты так себя ведешь, то не удивляйся потом последствиям…
Далее в дискуссии был применен закон Годвина[1], и все переключились на обсуждение достоинств и недостатков марки Hugo Boss[2].
1
Мишенька
Михаил Попков родился 7 марта 1964 года в Норильске. Родители мальчика, Виктор и Антонина, поженились из-за незапланированной беременности. Некоторое время они жили вместе с родителями Тони, но вскоре Виктору предложили переехать в Ангарск, маленький городок в тысячах километров от Норильска.
Молодожены поехали в Ангарск – осмотреться и, возможно, остаться.
– Оставь Мишеньку с нами, чего ему лишнее мотаться, – предложила мама Антонине.
Уговаривать девушку долго не пришлось. Она была типичной шестидесятницей – барды, походы, свобода. И если дома, в Норильске, молодые родители вполне могли себе позволить вести беззаботный студенческий образ жизни, лишь на пару часов в день вспоминая о том, что нужно понянчиться с ребенком, то переезд в другой город означал бы, что Антонина пополнит ряды всех этих неухоженных, вечно замотанных женщин, которые примерно половину рабочего времени проводят, названивая домой и выясняя, как там их ребенок. Естественно, они не продвигались по службе, не ездили в походы и не веселились вместе с коллегами. Казалось, они родились уставшими, их лица стерлись, превратив в одинаковых матрон. Перспектива стать такой никчемной и невзрачной женщиной не слишком нравилась Антонине, и уж тем более страшно было ехать с ребенком в совершенную неизвестность. Девушка никогда из Норильска не выезжала, поэтому Ангарск казался ей местом на другом конце земли.
– Веди себя хорошо, и мы скоро тебя заберем, – сказала Мише на прощание мама и пропала из его жизни на долгие годы.
Поначалу родители приезжали в Норильск в отпуск. Мама врывалась в Мишину жизнь прекрасной яркой феей с кучей подарков и гостинцев в нескольких сумках. В первый день она обычно донимала сына вопросами о том, как он себя вел и каких успехов добился. В следующие несколько дней она брала сына в парк или все вместе ехали на рыбалку, а потом мать теряла интерес к ребенку и переключалась на встречи с друзьями и одноклассниками. Каждый день Тоня наряжалась в яркие летние платья и пропадала куда-то до позднего вечера. Порой Миша ненавидел все эти сарафаны с цветочками, вишенками или восточными огурцами – они делали маму ужасно красивой и совершенно чужой. Мальчику верилось, что если успехов будет достаточно много, то ему удастся провести с мамой побольше времени, но всякий раз перечисления успехов хватало только на один день.
Антонина и Виктор любили сына, но когда он родился, они были попросту не готовы к появлению ребенка и не собирались менять свою жизнь ради него. Да и не требовал этого никто. В те годы, в 1960–1970-х, вера в коммунистические идеалы, хоть уже и не такая пламенная, как раньше, по-прежнему грела сердце советского человека. Считалось, что воспитывать должно государство. Ясли, детский сад, школа, пионерия – все эти организации брали на себя функцию образования и воспитания. Считалось, что профессионально обученные люди с педагогическим образованием уж точно лучше справятся с ребенком, чем необразованные родители. Каждый должен заниматься своим делом. Учителя пусть учат, доктора – лечат. Зачем возлагать на людей без педагогического образования родительские обязанности? Задача родителей – обеспечить ребенка всем необходимым и проследить, чтобы он вовремя в школу приходил. Как раз в то время популярность получила пятидневка, то есть школа с проживанием. Учась на пятидневке, школьник приезжал домой только на выходных, чтобы провести пару дней с родителями, а затем вновь отправлялся в школу интернатного типа. Встречались даже те, кто считал, что детей лучше забирать из семьи и отдавать на воспитание государству. Впрочем, таким радикалам обычно возражали примерами из 1920-х, когда подобные эксперименты ни к чему хорошему не привели.
Тоня и Виктор не были радикалами и уж тем более ничего плохого в жизни сына с бабушкой не видели. Поначалу мама, конечно, названивала домой и расспрашивала о том, как поживает сын, но со временем эти звонки становились все реже. А вскоре Тоня перестала приезжать даже в отпуск. Как сильно Миша ни старался, его успехов было недостаточно для того, чтобы приблизить маму.
Любви, как и любой другой способности, требуются практика и тренировка. Тоня прекрасно относилась к сыну, но никогда не была с ним близка. Девушка забеременела от любимого человека и решила оставить ребенка, наслушавшись ужасных рассказов об абортах. Появление ребенка в жизни она восприняла как очередную трудность, которую нужно преодолеть. Отъезд в Ангарск дался ей тяжело. Она корила себя за то, что сын растет вдали от родителей, но забрать ребенка никак не получалось. Жили они в жуткой комнате в общежитии, где для ребенка не было никаких условий. Соседи умудрялись как-то фигурно расставить шкафы и развесить занавески таким образом, чтобы дети находились в более-менее отделенном от родителей пространстве. Но Тоня не вполне понимала, как им это удается, если даже они с Виктором, живя за стенкой, прекрасно знали, когда у соседей случается ночь любовных утех. Уж лучше пусть мальчик поживет в нормальных условиях с бабушкой и дедушкой, а они пока попробуют как-то наладить быт и построить светлое будущее.
Работа, необходимость обосноваться в новом месте и завести друзей, сплетни и конфликты на почве жилья и другие бытовые проблемы так сильно затянули молодую супружескую пару, что Тоня и Виктор совсем перестали интересоваться сыном. Иногда по вечерам они вспоминали о том, что давно не звонили Мишеньке, но потом смотрели на часы и решали, что позвонят уже завтра. Через несколько лет Тоня снова забеременела, и тут уж стало совсем не до сына, который вроде бы стал уже совсем взрослым.
Вторая беременность помогла Попковым решить проблему с жильем. Вскоре после рождения дочери им удалось наконец переехать в хрущевку, которая казалась им тогда настоящими хоромами. Родители Тони сильно сдали и с трудом справлялись с воспитанием мальчика, так что Мишу пора было забирать в Ангарск.
Известие о том, что он станет жить с родителями, застало Мишу летом. До самого переезда он думал лишь о том, как они будут с отцом ходить на рыбалку, с мамой – вместе они будут гулять в парке или ходить в походы. Теперь-то у нее будет много времени, чтобы узнать обо всех его достижениях!
Переступив порог ангарской квартиры, Миша увидел сестру. Мама вышла встречать его с младенцем на руках, и когда Миша неуклюже шагнул вперед, чтобы обняться, как это делают в фильмах, Тоня отшатнулась в сторону, испугавшись, что мальчик разбудит дочку.
Он всегда был хорошим и послушным сыном. Если требовалось помочь, обязательно все делал. И по дому все сделает, и готовить очень любит. Миша всегда старался ко мне прислушиваться. Он для меня сын…
Антонина Попкова[3]
В колонии, где отбывает наказание Попков, нет данных о том, что мать приезжала к нему хотя бы раз.
Hugo Boss – немецкая компания – производитель модной одежды, в 1930–1940-х годах занималась изготовлением униформы для вермахта и СС.
Закон Годвина – забавное наблюдение Майка Годвина, сделанное в 1990 году. Оно гласит: по мере разрастания дискуссии в Usenet вероятность сравнения, упоминающего нацизм или Гитлера, стремится к единице.
2
Ангарск
В год, когда Михаил Попков переехал в Ангарск, Павел Курдюков притащил в городской музей свой стул. Вместе с этим строгим пожилым мужчиной в сером невзрачном костюме и с извечной увеличительной линзой для починки мелких деталей началась светлая полоса в истории этого города.
Павел Васильевич родился в 1908 году в семье крестьянина, который так и не смог приспособиться к жизни после революции. Отец Павла быстро спился и умер, оставив семью на грани голодной смерти. Мальчик, наверное, пополнил бы многочисленную армию беспризорников Вятской губернии, если бы не один случай. Невесть откуда у него появились карманные часы на цепочке, и он тут же побежал сдавать в магазин нежданную находку, а пожилой часовщик, забавы ради, решил показать парнишке механизм, скрытый внутри его сокровища.
– Так ведь они не работают, они ничего не стоят, – лукаво воскликнул старик, разглядывая циферблат.
В следующий момент часовщик неожиданно выхватил цепочку, положил железный корпус на ладонь и одним движением снял крышку, скрывающую сложный мир шестеренок за белым блюдцем циферблата. Одна деталь касалась другой, и все были связаны вместе, вот только не работали. Старик взял в руки нечто вроде иголки, поддел что-то, и все эти шестеренки вдруг задвигались, затрепетала секундная стрелка, и мертвый механизм из множества маленьких блестящих деталей вдруг обрел жизнь. Это так впечатлило Павла, что он пошел к мастеру в подмастерья. Старик не только обучил его часовому делу, но и заставил выучить азбуку, а затем потребовал, чтобы подросток записался в вечернюю школу.
Про часы Павел забыл на долгие годы. Он выучился на слесаря, пошел работать на предприятие, а вскоре встретил прекрасную девушку Ульяну, которая пришла в восторг, увидев, как легко ее кавалер починил приятелю старинные ходики. В их семье родилось четверо детей. С возрастом Павел все чаще вспоминал старика в пыльной часовой мастерской, казавшейся ему в детстве лавкой чудес. Курдюков начал увлеченно коллекционировать ходики всех видов и мастей. Все началось с трофейных японских часов, которые ему принесли на ремонт, но так и не забрали.
В конце 1950-х Курдюков приехал в поселок Ангарск, из которого пытались сделать промышленный центр. Это место окрестили «городом победы», так как строить его решили после войны, силами пленных немцев и заключенных АнгарЛага. Здесь планировалось возвести несколько крупных заводов, но ограничились лишь нефтедобывающим комбинатом. Зато колоний вокруг набралось немало. Они окружали рабочий поселок, который стремительно превращался в город, в том числе и за счет освободившихся из лагерей людей. Курдюков не раз замечал в магазинах и на улицах мужчин, которых раньше видел на стройке, где работали заключенные.
Один за другим тут вырастали каменные двухэтажные дома – временное жилье с коридорной системой и деревянными перекрытиями, в которые селили в основном сотрудников ГУЛАГа, а со временем и рабочих заводов. Появились здесь и площадь Ленина, и улица Карла Маркса. Центральная площадь городка, построенная в последние годы сталинской поры, вскоре украсилась шпилем почтамта, напоминавшим Адмиралтейскую иглу в Северной Пальмире.
В здешних местах особенно ценились покорность и умение быть незаметным. Этому учила лагерная система. Заключенных, которые хоть чем-то выделялись, всегда старались изолировать от остальных, так как они несли собой угрозу бунта, а этого боялись сильнее всего. На многие километры вокруг тут ни души. По большому счету ничто, кроме страха, не держало заключенных за колючей проволокой. Если кто-то подавал голос, то, значит, ему было не так уж страшно. Когда город только начинали строить, то сами заключенные сначала возводили по периметру забор, а потом принимались за строительство дома или завода на огороженной территории. Закончив с одним объектом, забор переносили на новый квадрат, и все повторялось. От свободы арестантов отделял только хлипкий забор и парализующий страх, ну и караульные с винтовками. Со временем желание раствориться, стереть все собственные черты начало доходить до абсурда: к примеру, однажды бунт в лагере удалось подавить с помощью одного фотоаппарата.
Замполит с фотоаппаратом выдвинулся вперед всех военных и, обороняясь от камней, через объектив всматривался в первые ряды бунтовщиков, стараясь сфотографировать лица зачинщиков и особо агрессивных заключенных. Толпа зашевелилась. Заключенные, стоящие в первых рядах, стали закрываться полами бушлатов, прятаться друг за друга. Смотрящий тоже пригнулся, загораживая лицо рукой…
Ф. Устюжанин
Павел Курдюков вместе с семьей поселился в доме на Сибирской улице и устроился на работу в трест «Сибмонтажавтоматика». В рабочие часы он проверял точность измерительных приборов, а в свободное время чинил и конструировал часы. Дети повзрослели и разъехались, а квартира стала потихоньку напоминать музей. Люди частенько специально ломали свои часы, чтобы заглянуть к Курдюкову и поглазеть на изобретения местного Кулибина.
В 1960-х Ангарск стал расширяться. Позади каменных двухэтажек с лепниной на фасадах и прогнившими перекрытиями внутри стали появляться одинаковые кубики хрущевок. В стране объявили о борьбе с архитектурными излишествами, поэтому о планах по строительству сибирского Ленинграда решили подзабыть.
Вечерами на Сибирской улице можно было услышать то бой курантов, то звон будильника. Люди случайные обычно грешили на призраков и даже вспоминали о декабристах, которые вроде бы как раз по этой самой дороге шли полтора века назад. Местные жители прекрасно знали: Курдюков работает над пополнением своей коллекции.
Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не написал кляузу на старого часовщика, превратившего свою квартиру в музей. Времена на дворе были дружелюбные, поэтому в лагерь старика ссылать не стали, а, напротив, предложили обустроить все наилучшим образом: передать все экспонаты в музей и стать его смотрителем.
На том и порешили. Ульяна Курдюкова стала смотрительницей музея, а Павел – его заложником. Именно тогда, в 1969-м, когда часовщик окончательно перебрался в музей, чтобы иметь возможность работать с коллекцией, сюда зашел с мамой пятилетний мальчик, который с явным любопытством стал разглядывать выставленные здесь причудливые механизмы.
Павел Курдюков, уволившись из своего треста, все время теперь проводил в краеведческом музее, где располагалась его коллекция. Азарт коллекционера заставлял его выискивать ценные экземпляры, чинить трофейные редкости и изобретать самые странные конструкции. С тех пор как коллекция перешла в ведение города, его больше никто не сдерживал. Напротив. В городской управе вдруг вспомнили о том, что их гордость, здание почтамта, нуждается в часах, которые уже лет пятнадцать никак не могли установить. Естественно, изготовить макет и проконтролировать работу поручили Курдюкову. Спустя несколько лет на по-военному строгой и сдержанной башне появился черный металлический циферблат, за который здание вскоре стали называть Биг-Беном. Павел Васильевич из странного старика с увеличительной линзой в глазу превратился в местную знаменитость, а спустя еще пару лет сосед Курдюкова написал о нем книгу. Хочется верить, что автором выступил не тот самый сосед, строчивший на старика жалобы в городскую администрацию.
Поселок, который начали строить в 1940-х годах, спустя двадцать лет превратился в полноценный городок близ Иркутска и озера Байкал, со своей историей, памятниками, музеями и невероятной окружающей природой. Стоило выехать на окружную дорогу и съехать на любую из лесных троп, и ты оказывался возле прекрасной бурной реки, извивающейся и шипящей на вековечные деревья, растущие по ее склонам. К концу 1960-х годов в Ангарске жило около двухсот тысяч человек. Это был тихий промышленный городок. Тут, как нигде, остро ощущался дух каторги и ссылки, а главными кумирами, конечно, были декабристы.
– Говорят, декабристы вроде бы даже где-то рядом проходили, – упомянул однажды отец Миши, когда они всей семьей шли мимо памятника политкаторжанам в центре города. Мальчика заинтересовала массивная мрачная бетонная конструкция, и отец дал ему это короткое пояснение. Тоня негодующе посмотрела на мужа, и тот моментально замолк. Обычно, когда сын задавал какой-то вопрос, мать просто отмахивалась, и вскоре сын перестал их задавать. Так было проще. Не нужно рассказывать о памятнике политкаторжанам, чтобы потом не переживать, не сказала ли лишнего и подходит ли такая информация детям этого возраста. Возможно, именно из-за того, что мама предпочитала с сыном не откровенничать, а с отцом из-за его работы Миша даже виделся редко, этот ничего не значащий эпизод навсегда остался в его памяти. Это был тот самый день, когда в последний раз все было хорошо.
Дух каторжан присутствовал здесь повсюду. Город нефтехимиков, каким хотели видеть Ангарск, строили в том числе и силами Главного управления лагерей, и, освободившись, бывшие заключенные оседали в городе надолго. Сюда приезжали ученые, кто в романтическом порыве, а кто и в добровольно-принудительном порядке. Так или иначе, как и в любом другом маленьком сибирском городе, по вечерам здесь было очень тихо, а за спиной у каждого была такая история, о которой не принято обычно говорить. Если случалось что-то криминальное, то об этом говорили только вскользь и уже на следующий день забывали. А ну как окажется виновен кто-то из знакомых? Или, может, в этом замешаны кто-то из «законников»? О том, что есть некий темный и мрачный мир организованной преступности, Миша знал, кажется, с первого же дня жизни в Ангарске. По крайней мере впоследствии ему казалось, что он знал об этом всегда, но считал, что этот мир находится в какой-то параллельной вселенной.
Зимой в Сибири холодно, а в колонии нет других развлечений, кроме чтения книг. Образование и общая начитанность в Ангарске всегда ценились. В 1960–1980-х годах достать книгу было непросто, поэтому читали все подряд, книги ходили по рукам, люди обменивались мнениями. Миша рано научился читать и взахлеб поглощал все зарубежные романы, которые подворачивались под руку. Советские производственные саги издавались в огромном количестве, но их никто никогда не читал; Гюго, Дюма, Драйзер и Купер издавались тиражами поменьше, но всегда были нарасхват. Истории про одиноких мстителей, которых так и не поняло общество, занимали мальчика больше всех других.
Женщин в Ангарске по понятным причинам всегда было меньше, чем мужчин, но при этом требования к ним предъявлялись особые. Вот здесь тюремные понятия пришлись по душе буквально всем и просочились даже в самые интеллигентные дома, далекие от криминала. В колонии нет женщин, но есть возможность мечтать и фантазировать. Заключенные на длительный срок оставались запертыми в исключительно мужском обществе с очень жесткими правилами, невыносимыми условиями жизни и все нарастающей жестокостью в коллективе. У них развивался так называемый пенитенциарный синдром. Жизнь в тяжелых условиях снижала способность к сопереживанию. Жестокость и насилие становились чем-то обыденным и естественным, а способность испытывать эмоции постепенно утрачивалась. Нельзя себе позволить припадки гнева, если живешь в запертом пространстве с людьми, о которых ничего не знаешь. Мозг человека имеет склонность стирать ненужные навыки, поэтому спустя несколько лет нет больше эмоций, есть лишь память о них. Сентиментальность. Память о былых чувствах. Это свойственно любому заключенному, солдату или воспитаннику школы для мальчиков. Женщина в их глазах – нечто возвышенное и одновременно низменное, но никогда не равное. Под влиянием книг и растущей сентиментальности женский образ в глазах заключенного претерпевает серьезные трансформации, а когда он выходит на свободу, оказывается, что ни одна девушка не соответствует его высоким стандартам и не воспламеняет тех чувств, память о которых подогревала в нем желание жить все эти годы. И тут рождаются чудовищная злость, ненависть и обида, причем на свободе уже никто не сдерживает тебя от них. Лишь один только женский образ под воздействием этой сентиментальности остается незыблемо прекрасным – образ матери. Добрая, красивая, не совершающая дурных поступков и совершенно точно не знающая ничего о грязной, плотской стороне жизни. Святая.
Конечно, Ангарск не состоял сплошь из бывших заключенных. Напротив, их здесь было меньшинство. Однако такие воззрения коррелировали с общественной моралью, поэтому пришлись по душе многим. Бывший заключенный приходил работать на завод – и вскоре все вокруг него начинали придерживаться правил жизни и норм морали, которые были приняты в колонии.
Тоня и Виктор Попковы привезли Мишу в Ангарск, когда тому было почти шесть лет. Мальчика тут же огорошили известием о том, что у него теперь есть младшая сестра, за которой нужно ухаживать. Через год с небольшим Мише предстояло пойти в первый класс, поэтому вдобавок ко всему ему нужно было готовиться к школе. Мальчик, который в один момент лишился своей привычной обстановки, бабушки с дедушкой, друзей, совершенно растерялся.
– Как у тебя дела? – спрашивала иногда Тоня.
– Все хорошо, – послушно отвечал ребенок.
– Ну ничего, – вздыхала мама и тут же переключалась на другие проблемы.
Из таких диалогов и состояло теперь все общение мальчика. Из-за переезда он начал немного заикаться, но это выяснилось, только когда он пошел в школу. Родители нечасто разговаривали с ним, поэтому и к логопеду его не водили. Уже в старших классах Миша сам нашел специалиста и пришел к нему на консультацию.
Никаких особенно нежных чувств к сестре мальчик никогда не испытывал, но всегда усердно выполнял обязанности старшего брата: нянчился с ней, помогал с уроками и даже много лет спустя писал ей курсовые.
В семье Попковых не принято было говорить по душам. Брат и сестра никогда не видели, чтобы родители о чем-то болтали друг с другом, как-то проявляли нежность или подшучивали друг над другом. По вечерам Тоня спрашивала мужа о том, будет ли он ужинать, и обычно на этом все их общение заканчивалось. В какой-то момент между родителями что-то случилось, и они стали часто ссориться, но эти «скандалы» проходили в тишине. Тоня просто переставала разговаривать с мужем на неделю или две, а по вечерам долго старательно наряжалась и уходила куда-то в красивом платье с яркими восточными огурцами. Возвращалась она уже за полночь, но то же самое платье отчего-то уже не казалось красивым. Жесты матери становились неуклюжими, а когда она растворялась в темноте спальни, в коридоре еще долго чувствовался едкий запах дешевого алкоголя.
Для Тони сын так навсегда и остался чужим. Она исправно исполняла материнские обязанности, но никогда не делала ничего сверх того, что требовало от нее общество. До тех пор пока учительница не просила постирать форму мальчика или починить его портфель, она ничего не замечала. Антонина не жила с сыном в его первые годы и не чувствовала потребности в общении с ним. Что он понимает? Он и не запомнит даже ничего. Ей хотелось думать, что дети – неразумные существа, которые моментально забывают обо всем, что случилось. Такая логика сохранялась у нее вплоть до совершеннолетия Михаила.
В школе Миша учился хорошо, ходил в спортивные секции, всерьез увлекся биатлоном и даже участвовал в различных соревнованиях. Впрочем, его спортивная карьера быстро закончилась: на городском турнире он получил серьезную травму ноги.
– Теперь ты понимаешь, как было глупо лезть в этот биатлон твой? О себе не думаешь, но у тебя ведь сестра есть. Ты о ней заботиться должен, а не по лесу бегать, – возмущалась Тоня, когда сын вернулся домой из больницы.
Близких друзей у мальчика не было, но его всегда уважали за спокойствие, начитанность и способность с невозмутимым видом и едва заметной улыбкой на лице выслушать человека. Он ни с кем не конфликтовал, не связывался с плохими компаниями и не влипал в истории. Все свободное время он посвящал спорту и книгам. В какой-то момент Миша даже поверил в то, что спортивные успехи помогут ему поступить в институт, но, заметив однажды на лице матери неодобрение, постарался выкинуть это из головы. В конце концов, не мужское это дело, – штаны за партой в двадцать лет просиживать.
На лето родители обычно отправляли детей к бабушке с дедушкой, но когда Мише было двенадцать, Попковым удалось получить пару путевок в пионерский лагерь неподалеку, и они не преминули этим воспользоваться. Лучше, если дети будут под присмотром квалифицированных специалистов, так им полезнее будет, чем объедаться у родственников на дачах.
В лагере у Миши все складывалось не слишком хорошо. Многие его сверстники уже начали интересоваться противоположным полом. Подростки целыми днями разглядывали игральные карты с изображенными на них обнаженными женщинами, обсуждали девочек и рассказывали неправдоподобные истории о своих сексуальных подвигах. Михаилу были неприятны все эти разговоры. Он представлял свою сестренку на месте героинь этих рассказов, и от этого ему становилось противно. А когда кто-то начинал утверждать, что девочкам «только одного и надо», и вовсе хотелось отбежать и опорожнить желудок.
Ко
