Оглавление

Памяти В. А. Лившица, выдающегося советского востоковеда, лингвиста, исследователя парфянского языка.

«Варвар и раб по природе своей — понятия тождественные».

Аристотель[1]

Антиохия-на-Оронте[2], весна 132 года до н. э.

В небольшой угловой комнате, едва освещённой за решёточным окном, выходящим на восток, встретились двое совершенно разных мужчин. Подтянутый эллин в богатом белом хитоне из тонкой шерсти, возраста около сорока, властного, надменного вида, не растерявший ещё кудри тёмно-каштановых волос и угрюмого вида, грузный, халдей, старик, лет пятидесяти, по виду маг[3] или прорицатель, с тщательно завитой крашенной хной иссиня-чёрной бородой, при резном посохе, в тёмных, многослойных, простого просторного кроя, варварских, часто штопанных, выцветших пыльных одеждах, некогда бывших небесно-синего цвета. Хозяин дома, молча улыбаясь, стискивает халдея[4] в крепких объятиях. Так же молча указывает гостю на кресло напротив окна, сам же, проверив, нет ли кого за дверью, плотно затворяет её, садится в тени напротив халдея.

— Хайре, Баласу, мой самый лучший друг! — Хозяин дома широко улыбается гостю. — Как я рад снова увидеть тебя. Ты проделал трудный путь из Вавилона ради нашей встречи. Огласи же новости от звёзд, Баласу.

Кресло под халдеем жалобно скрипит. Посох три раза постукивает по полу. Халдей устало вытягивает ноги в грязных сапогах. Гость снимает плоскую шапку, укладывает её изнанкой к потолку, на колени, разглаживает складки помятых штанов, халдей явно не спешит с новостями. Хозяин дома хлопает себя по лбу ладонью.

— Прости, на радостях от встречи совсем позабыл наше давно заведённое обыкновение… — С теми словами эллин с почтением укладывает в дорожную халдейскую шапку кошель с монетами.

Старому ведуну звёзд вовсе не зазорно сначала взвесить кошель, потом развязать и даже неучтиво высыпать монеты себе в ладонь. Полуденное солнце выглядывает из-за туч. Комнату освящает яркий луч света. Монеты из кошеля оказываются неистёртыми драхмами[5] чекана Деметрия II, в серебре. Хозяин дома едва сдерживает нетерпение. Тяжело вздохнув в потолок, халдей ссыпает монеты обратно в кошель, медленно начинает оглашение запрошенных новостей, без варварского акцента, на очень приличном койне[6]. Голос гостя заметно дрожит.

— Электрион, друг мой. Не хотел я тебя печалить дурными известиями, но ты настоял, я же не имею привычки врать. Спроси себя: а хочешь ли ты погрузиться во тьму скорби? Быть может, оставим предсказание тайной неоглашённой?

Однако бывалого хозяина дома не пронять и таким отчаянно грустным вступлением, глаза эллина наполняются жгучим любопытством.

— Любое событие можно обратить себе во благо, если… — Эллин резко встаёт, бесшумно подходит к двери, открывает её. Не обнаружив никого за дверью, затворяет её, тихо возвращается на прежнее место в тени. — …Если заблаговременно о нём узнать. Ах, мудрейший Баласу, как ты мне помог в прошлый раз, сообщив имя нового базилевса! Я благодарен тебе, искусный прорицатель! Всем, что есть у меня: достатком, положением в обществе, чином и званием важного вельможи, — обязан только твоему сбывшемуся пророчеству. Никогда не забуду щедрую милость твою. В этом доме ты всегда желанный многочтимый гость.

Хозяин дома улыбается так тепло и нежно старому халдею, как иной жених не улыбается красивой невесте. Халдей становится ещё угрюмей, постукивает по полу посохом три раза, тихо, едва слышным шёпотом, отправляет в потолок:

— Что ж, Электрион, исполню оплаченную просьбу. Вопрошал ты звёзды о будущем, так слушай. Скоро состоится поход твоего молодого царя на владения, прежде бывшие собственностью его предков, но ныне утраченные…

Беспокойство хозяина дома о неприкосновенности двери оказывается ненапрасным. Дверь отворяется, на пороге появляется статный юноша лет восемнадцати, лицом очень похожий на хозяина дома, в новом походном снаряжении всадника.

— Отец, прости, я не знал, что у тебя гости. У меня крайне неотложное дело…

— …Амфитрион, я занят! Дело твоё неотложное слегка подождёт. — Тон раздражённый заставляет дверь закрыться самой собой, за дверью раздаются женские голоса, шум шагов, потом всё стихает, устанавливается тишина. Хозяин дома одаривает сладкой улыбкой халдея, жестом простит гостя продолжать прерванное.

Посох вновь отстукивает три раза.

— Поход тот обернётся катастрофой, никто из ушедших из него не вернётся.

Хозяин дома тут же разражается удивлённой речью:

— Бесславная погибель воинства! Какой ужасный приговор! Судьба жестокая их поджидает! Воистину боги задумали жестокое испытание нашей державе. Никто не вернётся из похода? Да, человеку с роком не поспорить. Завсегда проиграет в споре с роком человек. А наш базилевс? Что с ним-то, добрым, станет, Баласу? — Глаза эллина хитро прищуриваются.

За окнами дома кто-то, громко вскрикнув, роняет сосуд. Раздаётся хлопок, сосуд разбивается. Нечто выплёскивается на камни внутреннего двора. Вместе с досадным шумом раздаются печальные слова халдея:

— Базилевс твой тоже погибнет.

Эллин прикрывает ладонью лицо. За окном раздаются проклятья, ругань, шлепки — нерадивая служанка разбила амфору с отборным оливковым маслом. Хозяйка дома не стесняется в рукоприкладстве, глухие удары заглушаются громким жалостливым женским плачем, горячими мольбами остановить «жестокое насилие». Хозяин дома прикрывает окна ставнями, придвигает своё кресло ближе к креслу гостя, садится в него, коленями касаясь ног халдея.

— Как именно он погибнет, а, мудрый Баласу? — шепчет эллин, жадно заглядывая в глаза гостя. — От бранного железа в сражении? Иль от душевных мук в плену?

— Мне то неизвестно, Электрион. Слишком незначительная подробность для великих звёзд. Ему ничто уже не поможет, — холодно отвечает халдей. Однако, заметив жгучий интерес эллина, уже вежливо уточняет: — Антиох погибнет вдали от дома. Это всё, что мне сообщили светила о твоём базилевсе.

— Восточный поход сложится несчастливо? — задумчиво произносит хозяин дома и откидывается в кресле.

— Да, именно так. Несчастливо. Для всех тех, кто окажется в нём, — безучастно произносит гость, откидывается в кресле, подражая хозяину в позе.

— Ценные знания ты мне передал. Удвою твоё вознаграждение, Баласу, потому как предвижу неисчислимые блага для себя.

Дверь в комнату вновь открывается, теперь уже самым бесцеремонным образом, без стука, резко, нараспашку, в дверном проёме появляется всё тот же юноша, но уже в сияющей бронзовой кирасе, отполированной до сияния золотом.

— Отец, важное у меня неотложное дело! Оружейнику надо внести остаток за мои доспехи. Мастер внизу стоит, он третий раз пришёл, с последней меркой, твои пожелания исполнены в точности, как ты того хотел.

Хозяин дома пребывает в таком глубоком раздумье, что юноше приходится повторить запрос, прежде чем тот медленно поворачивает к нему голову. Отец рассеянно оглядывает с головы до ног военное облачение юноши, встаёт, что-то шепчет гостю, сжимает благодарно руки старому халдею. Вместе с сыном удаляется из комнаты. Уже за порогом комнаты к опечаленному вельможе возвращается привычный надменно-гордый вид.

Чуть позже угловую комнату покидает и скромный гость. Никем не замеченный, он проходит с посохом позади радостных женщин дома, окруживших отца и юношу в блещущих на солнце доспехах знатного всадника. Счастливый оружейник получает остаток, благодарит многословно вельможу за «славный разумный порядок в делах», довольный, он вместе с хмурым халдеем покидает столичный дом в богатом квартале. Расписные сине-красные ворота со скрипом затворяются. Со створок горгона Медуза провожает удаляющихся гостей раздражённо-гневным взглядом.

На следующий день. Царский дворец. Сад

— Великая базилея, взгляни, вот тот самый прорицатель Салманасар из Вавилона, о котором я говорил давеча. — Вельможа важно поправляет серебряную фибулу с надписью «Первый друг базилевса»[7].

Базилея прерывает любезную беседу, поднимается со складного позолоченного трона, придворные девы расступаются, образуется живой благоухающий коридор, царица делает к вельможе три лёгких шага, словно танцуя, останавливается на удалении в семь шагов. Базилее на вид около двадцати пяти, роста среднего, она красива, стройна и худа. Облачена властительница Сирии в многослойное драпированное складками платье из прозрачного невесомого золотистого виссона. На голове поверх простой строгой причёски повязана пурпурная диадема. Игривый весенний ветерок доносит до вельможи облачко девичьих духов, ароматы сплелись в один душистый настой, и совсем не понять, какой из них принадлежит самой царице.

— Вы как всегда прекрасны, Клеопатра! У вас прекрасный вкус во всём, базилея. — Вельможа почтительно склоняет голову. — Восхитительные утончённые египетские духи вас украшают!

В отличие от вельможи, сопровождающий его варвар неучтиво взирает на правительницу, не скрывая восхищения, высоко подняв голову и широко от изумления открыв рот. Впрочем, болезненный удар локтя вельможи под рёбра приводит растерявшегося светловолосого юношу в чувство, он крепко сжимает резной посох, почтительно склоняет голову перед царицей. Базилея сближается с вельможей, охрана дворца становится рядом.

— Маг халдейский, — базилея становится напротив варвара, властно твёрдым голосом командует: — Повтори мне своё предсказание.

Позади базилеи выстраивается женская гордость города, три десятка благородных девиц, они с улыбками взирают на приглашённых. От таких ярких улыбок можно и оробеть. Светловолосый варвар заливается бордовой краской, опускает взгляд в камни мощения, прерывистой скороговоркой говорит:

— Звёзды желают удачи восточному походу. Они сообщили мне о неминуемом поражении Парфии…

— …Подними голову! Смотри мне прямо в глаза! — требует шёпотом царица. — Говори внятно, громко, неспешно, слова не глотай!

Юноше удаётся сдержать волнение, он встречается взглядом с базилеей и уже медленнее, внятно, громко произнося, как того истребовали, проговаривает речь:

— Города восточных сатрапий с радостью распахнут ворота перед Антиохом Седьмым. Гордые города признают власть Селевкидов. Границы державы будут восстановлены вплоть до рек Бактрии. Парфия же утратит все приобретённые владения. На коленях смиренно будет просить её властитель о снисхождении к проигравшим. Поход принесёт вечную славу базилевсу. Это счастливое послание звёзд я принёс во дворец.

— Когда нам стоит отправляться в поход на парфян, тебе известно? — Базилея придирчиво осматривает дорогие одежды гостя. Останавливается взглядом на новых, расшитых бисером чёрных сапогах.

— Благоприятное время для восточного похода наступит следующей весной. С наступлением весны стоит незамедлительно выступить против парфян. — Взволнованный халдей твёрд под взглядом царицы.

— Как зовут того властителя, проигравшего тебе, звёзды не сказали? — недоверчиво вопрошает мага базилея.

Юноша утрачивает краску на щеках, под пристальным взглядом царицы плотно закрывает глаза, нараспев отвечает:

— Имя врага твоего, базилея — Фраат Второй, царь парфянский, с ним не стоит заключать никаких соглашений.

— Открой глаза, халдей! — Шёпот базилеи становится менее требовательным. Юноша нехотя повинуется воле царицы. — Почему с ним не стоит заключать соглашений?

— Потому как царь парфянский коварен. — На вопрос царицы у вавилонянина находится быстрый ответ. — Клятвы он подло нарушит при удобном для него случае. Такова всем известная привычка кочевников. Предостерегаю тебя, базилея, Фраат — лгун изворотливый, опасный, хитрый. Слово его не имеет цены.

Базилея теряет интерес к прорицателю, обращается к вельможе с видом весьма недоверчивым:

— Электрион, а твоему светловолосому халдею можно верить? Не слишком ли он юн для толкования воли звёзд?

— Да, Клеопатра, именно этому халдею можно верить. Пред тобой, властительница, не звездочёт, но посланник из храма, а предсказания древнего вавилонского храма всегда сбываются. Их сложные астрономические карты не врут. — Вельможа касается рукой резного посоха мага. — Базилея, не привёл бы я неизвестного служителя во дворец, как бы не знал храм его и его мудрейших наставников.

— Так это не он высчитал будущее по звёздам? — Базилея расплывается в надменной улыбке. — Сколько ему лет? Кто назначил его в жрецы храма? Непривычно слышать превосходное койне от варвара.

— Нет, не он, вы правы, базилея, он слишком юн для тайного знания, его посвящают в таинства. Салманасар — сын верховного жреца халдеев, моего давнего знакомого. Отправили его сюда наставники — отец и коллегия опытных звездочётов храма — сразу после длительных расчётов. Салманасар очень спешил. — Вельможа покровительственно укладывает правую руку на плечо светловолосого юноши.

— Халдей, ты сможешь повторить, не заикаясь, как сейчас, всё, что ты сказал, моему мужу? — Вновь царственный шёпот становится требовательным. Базилея смотрит пристально в глаза прорицателю из таинственного храма.

— Царица, я исполню волю твою. — С превеликим трудом юноша выдерживает испытующий взгляд царственной особы.

— Электрион, оставайтесь с халдеем во дворце до вечерней трапезы. Вас сопроводят. — С теми словами базилея отбывает с придворными девами из сада во дворец.

Много позже, в сумраке, при свете первых вечерних звёзд двух посетителей — вельможу и его подопечного — сопровождают во дворец. В библиотеке они застают блистательную базилею во гневе, горячо беседующую с кем-то, сокрытым стеллажом с пыльными свитками. Упоминается презрительно имя «Деметрий» с нелестным эпитетом «пленённый неудачник, всем приносящий одни только несчастия». Заметив вошедших, царица резко меняет тон на наигранно-шутливый:

— Антиох, выгляни, прошу! Твой синедрион[8] проявляет завидное радение. Выслушай их мудрые слова.

— Синедрион? Что, и они пришли тоже тебя поддержать? — Из тени стеллажей со свитком в руке появляется статный благообразный мужчина лет тридцати. Он одного роста с базилеей. — Не вижу синедрион. Кто это, Клеопатра? Какая, право, странная шутка!

По отстранённому выражению правильного лица спорщик явно не расположен к выслушиванию чьих-то новостей. Сделав усилие, базилевс всё же узнаёт вельможу:

— Электрион, попечитель моих конюшен, кого ты привёл по ночи? Что за странствующий халдей? Зачем он нам? От его пёстрого наряда у меня рябит в глазах, а ночью привидится кошмар.

— Мой властитель, это вовсе не халдей, это счастливые прорицания из Вавилона. — Вельможа почтительно приветствует базилевса.

— Из твоего утраченного Вавилона, заметь, любимый муж. — Базилея хитро улыбается вельможе. — Город богатый послал тебе весть. Гордый Вавилон мечтает вернуться под твоё правление. Варвары любят тебя, Антиох!

Отстранённость властителя сменяется интересом, свиток занимает своё место на стеллаже среди себе подобных. Светловолосый халдей с молчаливого разрешения царствующих особ излагает благоприятное прорицание.

Полночь того же дня. Дальняя хора[9] Антиохии-на-Оронте. Частное поместье

— Салманасар? Жрец из самого Вавилона? Обращения требуешь, приличествующего сану? Тебе мы не ровня? Как ты нас давеча назвал? Угодливой прислугой? Заткните ему кляпом рот! Уж очень много верещит этот варвар. Галдит да галдит, как сорока. — С теми словами крепкого сложения муж лет сорока, по виду управляющий, из вольноотпущенников, отвешивает сильный удар в челюсть светловолосому юноше, тот мгновенно теряет сознание. Упасть избитому не удаётся по причине удержания за руки двумя наголо обритыми клеймёными рабами. Приказ исполняется без промедлений, в рот юноше набивают кляп из сухой травы.

— Управляющий, мы справились. — Рабы ждут дальнейших распоряжений. Управляющий чешет за ухом, обдумав, выносит приговор Салманасару:

— Обзываться удумал, приятель? Что ты о себе возомнил, ничтожный халдей? Не ровня? Надо же такое, в гостях пребывая, хозяевам взять да и сказать! Рот твой бездонный ещё много содержит обид? Ну, теперь ты молчун, жрец болтливый из Вавилона. Разденьте-ка его донага! Знайте — то не моя воля. Хозяин так наказал. Действуйте без раздумий. Это не преступление. Вещи на нём ценные — из наших кладовых, надобно вернуть их на место. После утопите его как есть нагого в придорожной вонючей канаве. Да-да, умертвите его! И это не преступление, потому как он плут и обманщик. Мошенник, выдавал себя за другого, был пойман с поличным. Заслужил за вероломство он самое суровое наказание, слова хозяина. А лучше-ка ножом его по горлу полосните, кровь скверную наземь спустите, труп спрячьте потаённо за камнями. Пусть будет как будто свершилось разбойное ограбление по ночи. Следы свои умело сокройте, не топчитесь возле тела ногами. Возвращайтесь в поместье окольными тропинками. Молитвы почаще произносите, не приведите с собою призрака в дом. Даю свободы вам до восхода! Но только до восхода. Если опоздаете, выпорю нещадно. С меня, вы знаете, не убудет.

Приказание исполняется. Вещи бережно снимаются, обтряхиваются, тщательно складываются в кожаный мешок, мешок передаётся в руки управляющему. Светловолосого юношу приводят в сознание, окатив холодной водой. Нагого, мокрого, выводят с тумаками насильно в темноту. В темноте ночи он, несчастный, исчезает бесследно.

 Политика, I, 1, 5, 1252в 17.

 Антиохия-на-Оронте, или Антиохия Великая — античный город, основанный в 300 году до н. э. Селевком I Никатором на берегах реки Оронт, на месте прежней столицы государства Антигона I, Антигонии. Одна из двух столиц эллинистической державы Селевкидов. Современная Турция, город Антакья.

 Маг — в данном случае жрец зороастризма.

 Халдеи — первоначально полукочевой народ, проживавший в болотах Междуречья, захватили Вавилон в VIII веке до н. э., основали царскую династию, некоторое время правили. Слыли умелыми астрономами и прорицателями.

 Драхма (др.-греч. δραχμή — схваченное рукой) — денежная единица, 1/60 мины, 6 оболов, серебряная драхма аттического веса — 4,32 грамма.

 Койне (греч. κοινὴ ελληνική — общегреческий) — форма греческого языка, возникла в античную эпоху.

 Друзья базилевса (др.-греч. φιλοι τοδ βασιλέως) — наиболее приближённые придворные, имевшие влияние на государственные дела, образовывавшие вместе с «соратниками» (έταιροι) закрытый корпоративный совет (синедрион) царя эллинистических государств, вносились в «список друзей», могли не занимать официальных должностей, подразделялись по степени влиятельности на четыре категории: «друзья» (φιλος), «почётные друзья», «первые друзья», «старые первые друзья» или «первые и весьма почитаемые друзья». Друзьям предоставлялся свободный доступ к царю. Имели право носить отличительные пурпурные македонские плащи и пурпурные македонские широкополые шляпы. При лишении звания друга с придворного публично срывали эти отличительные одежды и вычёркивали имя из списка друзей.

 Синедрион (др.-греч. συνέδριον) — в данном случае закрытый корпоративный совет базилевса эллинистического государства.

 Хора (др.-греч. — область, земля) — сельскохозяйственная округа эллинского города, часть античного полиса. Делилась на наделы (клеры) — 4—5 современных гектаров. До 5 км в окружности от крепостных стен.

Часть первая.

Успех

Глава 1.
Искусный парфюмер

Раннее утро. Южная дорога на Антиохию

— Хозяйка, вы только посмотрите, кого я обнаружил у дороги. — Раб-охранник откладывает в сторону дубину, обеими руками вытягивает за ногу из колючего куста нагой мужской окровавленный труп.

— Начинаю жалеть о ранней поездке в поместье. — Хрупкого сложения невысокая миловидная эллинка лет двадцати пяти склоняется над находкой. — Ах, зачем ты решил справить нужду именно на этот высокий куст! Неужели прочие тебе не подошли? Ужасное предзнаменование. Нет, всё же хорошо, что ты заглянул за куст. Иллюзии исчезли. Теперь хотя бы знаю исход встречи во дворце: труды напрасные, сработала впустую, не заплатят мне. Убыток меня поджидает. — Жалость запоздало посещает эллинку. Она, сопереживая чужому горю, качает головой. — А убиенный был при жизни совсем недурён.

Раб рад угодить, поняв настроение хозяйки, охотно поддакивает, заискивающе улыбается:

— Именно так я подумал, хозяйка, боги вас оберегают. Горько от сурового предзнаменования только в первый момент. Мне это чувство прекрасно знакомо. Разбитые надежды — это всё же лучше, чем опустошённый кошель. Знак верный ваш демон послал, уж лучше бы иными делами вам заняться. Может, вам духи те дорогие для царицы на какие… что попроще заменить? Зачем вам стараться, раз она вам не заплатит?

От слов раба хозяйка задумывается. Труп неожиданно подаёт признаки жизни, пытается поднять правую руку. Рука оказывается сломанной, движение ею вызывает страдания, гримаса боли обезображивает грязное лицо, раненый тихо стонет. Женщина вздрагивает от неожиданности.

— Жив! Дай ему свою воду. — Участие сменяется привычной строгостью. Раздосадованная эллинка уходит прочь от куста к нарядной повозке в разноцветных узорах, запряжённой парой спокойных кобыл. В задумчивости касается рукой спиц колеса. Что-то шепчет колёсам про духи.

— Так и бросим его тут умирать? — жалостливо уточняет раб, снимая суму-мешок со своих плеч. Добротная керамическая пузатая фляга открывается, в рот раненого осторожно вливается вода.

Хозяйка не отзывается, молчит. Раб проявляет настойчивость и смекалку:

— А вдруг наш труп богатый? Купец, например? Стал несчастной жертвой разбоя? Может, за пропавшего награда какая назначена? Тут мы его вылечим, нам награду за радение щедро заплатят.

— Какую награду? О чём ты лепечешь? Мечтатель! — иронично отзывается от повозки возничий-эллин лет тридцати, при внушительных размеров кинжале. — Посмотри на него. Синий, весь в синяках. Вон удавка красной дорожкой по шее прошлась. Нищий он, по виду варвар с Востока. Богатого так бы не убивали. Богатого бы заполонили. Разбойники не дураки. Не будет награды тебе, наивный. Не мечтай понапрасну. Щедро ему заплатят? Экие глупости! Прибудет нам лишних хлопот да издержек на прокорм и лекарства. Ты лучше подумай о последствиях, если он возьми и помри от ран, ему нанесённых.

Однако раб не сдаётся, упрямо продолжает:

— Как выздоровеет богач, богам за нашу заботу щедрые жертвы принесёт, боги услышат наши имена против доброго дела, нас наградят дарами. Так нам дважды за доброе дело прибудет.

— Доброе дело! — добродушно смеётся возничий. — Никчёмные хлопоты. Ты оцени состояние избитого тела. Ему крепко досталось, рёбра побиты. Боль терзает его. Может, внутри есть разрывы печёнок? Кровью наполнен живот? Сегодня к полудню, того гляди, помрёт. Захрипит и тело покинет. Имя твоё не вспомнит, тебя не похвалит, в Аид улетит. Пришёл конец твоему развлечению. Придёт время трудов. Кто его будет хоронить? Яму ты будешь копать, меня не зови. Боги нас наградят? Ты наивный простак! Бросим его — нам же меньше хлопот.

Однако «избитое тело» на краткий миг приходит в сознание, произносит хоть и тихо, но слышно:

— Салманасар… я… спасите…

Выслушав доводы стороны, женщина хлопает в ладони, тем прекращая спор.

— Раз ты предложил, ты и будешь его лечить в свободное от работы время. — Хозяйка с помощью возничего проворно-ловко взбирается на повозку, а раб, кряхтя, обхватив руками находку, волочит полуживого раненого к повозке. Уже у повозки нагое тело рабу помогает загрузить возничий. Спор возобновляется вместе с началом движения.

— Он стоит нашей заботы. Посмотри-ка на него. Мозолей нигде не видно. Ни на руках, ни на плечах. Стопы без следов кандалов. Зубы на месте. Тяжким трудом он не занимался. Изнежен. Белая кожа. Не клеймён. Волосы длинные, рассыпчатые, без колтунов. Чистенький он. Признаки богача налицо. Я победил в разуменье тебя.

— Говорю тебе, зря ты старался, то напрасные хлопоты. Салманасар имя его. Варвар! Бродяга! Никчёмного бродягу-варвара в кустах обнаружили. За что-то душили его. Никак за дела омерзительные? — Возничий добродушно смеётся. — По всем приметам знатная находка! Ты победил, не возражаю. Да ещё серьёзно раненный. Скоро помрёт. Будут расходы одни. Запомни моё предсказание, мечтатель.

Хозяйка оглядывается назад, пристально вглядывается в лицо раненого, однако ничего до прибытия в поместье более не произносит. У ворот крепкого каменного двухэтажного дома повозку встречают первыми радостным лаем двое огромных псов, один чёрной масти, другой белой. Ворота открывают две молоденькие девушки лет четырнадцати-пятнадцати, по виду рабыни, в простых длинных льняных рубахах до полу.

— Госпожа, всё готово для вашего визита во дворец, — в голос поют помощницы.

— Ээт! Крон! Вы ждали меня? Рада вас видеть! — Хозяйка проворно покидает повозку, поглаживает псов. — Ценю вашу преданность.

Псы машут от счастья хвостами, лижут руки женщины, но вопреки известной собачьей привычке не пытаются запачкать одежду, встав на задние лапы.

— Демонасса, пойдём со мной. — Владелица поместья берёт за локоть одну из девушек, с блестящими чёрными волнистыми волосами. — А ты, Мирина, помоги с находкой. Несчастному надо наложить повязку на сломанную руку. Надеюсь, богини воздадут мне за оказанное милосердие.

— Воздадут! — Раб и возничий опускают с телеги тело раненого.

Хозяйка и помощница скрываются в доме. Где-то на первом этаже хлопает дверь.

— Вот что, Демонасса, я передумала насчёт царских духов.

Помощница огнивом высекает искры, масляная лампа разгорается, освещая небольшое помещение, обставленное шкафами с разновеликими сосудами. Хозяйка садится на простой табурет без спинки, укладывает манерно руки на массивный грубый стол, обитый красной медью.

— Анаксо, неужели вы не поедете во дворец? Но ведь тогда мстительная Клеопатра Тея почтёт себя оскорблённой. У вас будут огромные неприятности. — Демонасса являет полное знание всех дел хозяйки. — Цари всевластны, богам подобны по могуществу, они ведь жизни могут вас лишить.

Демонасса от ужаса закрывает рот ладонью. На глазах девушки появляются слёзы.

— Мне знак был свыше. — Анаксо печально вздыхает. — Очевидный во значении, от демона моего. Его заботами живу. Подай духи, что мы приготовили для Клеопатры Теи.

Из шкафа осторожно извлекается ярко-синяя резная пиксида[1] с раскрашенным конём на крышке. Анаксо открывает крышку, вынимает большой белый алабастрон[2] грушевидной формы.

— Базилею Клеопатру злить не будем. — На этих словах хозяйки помощница шумно, с облегчением, выдыхает. — Ты перелей половину в алабастрон поменьше. Есть у нас подходящий?

— Такой же, белый по цвету?

— Любой, но только не коричневый. Царица не любит коричневый во всех его оттенках.

Демонасса проявляет расторопность, приставляет лесенку к шкафу, мигом вынимает из его недр сосуды, выставляет ряд из дюжины разноцветных алабастронов.

— Синий или алый? — задумчиво произносит Анаксо.

— Духи на тему Ареса, — тихо вкрадчивым тоном шепчет Демонасса. — Арес ведь бог войны, он любит кровь, быть может, алый? Синий был бы уместен для Посейдона, ему подвластны пучины моря.

Анаксо выбирает алый. Демонасса открывает белый сосуд и, не дрогнув, переливает половину его содержимого в алый. Комнату наполняет терпкий, жгучий, тяжёлый, сложный древесный мужской аромат.

— Ах, как вы постарались, Анаксо! — восторженно поднимает к потолку глаза Демонасса. — Такой запах запоминается надолго. Он как одежда, как описание души. Вы такая искусная, такая исключительная. Царице понравится ваша работа.

Меж тем алый алабастрон плотно закупоривается. Анаксо грустно улыбается помощнице. Открывается набор чернил, на узкой полоске египетского папируса выводится «Арес».

— Позвольте, Анаксо, но ведь на алабастроне нет вашего клейма. — В правой руке Демонассы появляется небольшой деревянный штамп. — Пусть помнят, кто мастер-составитель.

— Нет, не будем проставлять, — печально произносит парфюмер.

— Вы думаете, Анаксо, им не понравятся духи? — Вновь на глазах помощницы появляются слёзы.

— Знак был свыше. Не заплатят. Оскорблений несчётно на спину повесят. Духи выкинут на свалку в тот же вечер. Про меня позабудут. Жалко стараний. Сколько затрат! Столько трудов! Сколько волнений! И всё понапрасну пропало! Печально-то как! Заказы лучших клиентов отложила надолго. Обидела людей. Извиняться теперь предстоит. Терпеть укоры. Эх, глупые мечты прославиться меня разорят. Наш домашний болтун так и вовсе предлагал подменить царский аромат на совсем простой.

— Да с нашего болтуна станет и не такое. Его язык длиннее вожжей. — Демонасса вытирает слёзы. Её лицо принимает разочарованное выражение. Помощница выставляет на стол пиксиду размером меньше, цветом белую, без украшений, вдвое меньше прежней ярко-синей. Алый алабастрон вкладывается в белую пиксиду. На том приготовления заканчиваются. Раздаётся двойной печальный вздох хозяйки и рабыни.

— Ты говорила, моё лучшее платье готово?

— Да, моя госпожа! — Вновь в девичьем голосе звучит радость и гордость. — Ваше тёмно-зелёное платье отглажено, складки накрахмалены, хрустят, как вы любите.

— Ну, пойдём собираться, моя добрая Демонасса. Сопроводишь меня до дворца. Приготовься меня утешать, на обратной дороге буду горько рыдать.

Анаксо встаёт, берёт в руки белую пиксиду, ещё раз с жалостью смотрит на белый алабастрон и ярко-синюю пиксиду, тихо покидает мастерскую ароматов.

Утро. Царский дворец

— Базилея, к вам парфюмер. — В покои царицы входит придворная дева с серебряной фибулой «Первая лучшая подруга», получив разрешение, за нею, яркой, гордой, входит скромная, напряжённая, бесцветная лицом Анаксо.

Удивительная картина предстаёт перед приглашённой. В расписной комнате женской половины дворца расставлен мужской триклиний. Тут словно всё приготовлено для проведения встречи компании старинных друзей. Анаксо вглядывается в стены комнаты, на стенах свежая краска, брутальные сцены какого-то неистового сражения не то богов, не то гигантов с многоголовыми чудовищами. От удивления от увиденного парфюмер застывает на месте, забыв про вежливость. Слева раздаётся лёгкий женский смех.

— Смотри, Эригона, как она удивлена!

Подруга базилеи оглядывается на изумлённую Анаксо, тоже смеётся, но уже надменно-зло. Эригона прикрывает пальцами рот гостьи, поворачивает её голову налево. Из глубины комнаты появляется базилея. Она благодушно улыбается. Анаксо сбивчиво произносит заученные приветствия, вдруг робеет, густо краснеет, склоняется в полупоклоне. Базилея оглядывает с головы до ног пришедшую.

— Какой приятный цвет у твоего наряда. Ты принесла мой заказ? — Клеопатра подмигивает придворной даме. — Я как будто не покидала родного Египта. Тут, в Сирии, все склоняют голову, даже тогда их не просят. Приходится упрашивать людей открывать глаза при моём появлении. Ты не ослепнешь, открой глаза… — Базилея смотрит вопросительно на придворную даму, та произносит за царицу:

— Анаксо…

— …Анаксо… — подхватывает базилея. — Посмотри на меня.

Анаксо поднимает голову, встречается взглядом с царицей, учтиво протягивает ей принесённую белую пиксиду.

— О, какая чудная пиксида. Изящна в простоте. — Базилея заинтересованно принимает шкатулку. Открывает крышку, вынимает алый алабастрон. Не открывая сосуд, делает глубокий вдох. — Сложный изысканный аромат. Ты меня удивила, сирийка…

— …Анаксо, — вставляет за царицу придворная дама. В её руки переходит пустая пиксида.

Дверь в покои без стука открывается, на пороге появляется некий молодой мужчина, кто своим профилем удивительно похож на профиль с чекана монет. Базилея с алабастроном устремляется навстречу вошедшему. Придворная дама следует тенью за царицей. Про парфюмера забывают.

— Хайре, Клеопатра Тея! — Голос у гостя полон сил, весел и чист.

В ответ раздаётся двойное мелодичное «Хайре, правитель». От услышанного у Анаксо перехватывает дух, округляются глаза. Гостя вводят в покои, предлагают почётное место на триклинии.

— Нет, подожди, драгоценная Клеопатра. Я хочу всё тут рассмотреть. — Базилевс, минуя триклиний, подходит к стенам, вглядывается в батальную сцену, раздаётся громкое удивлённо: — Это же я? Это ты меня изобразила с оторванным рогом быка? Я в образе бога Диониса?

— Ты угадал, любимый муж. Думала, ты не заметишь, — шутливо отвечает Клеопатра. — Но у тебя исключительное зрение, Антиох.

— Зрение? Я же размещён в самом центре битвы. Все линии сходятся на мне. Как такое не заметить? Краски ещё не высохли. Какие они сочные! — Рассмотрев в деталях баталию богов, высказав неоднократно похвалу вкусу жены, базилевс занимает предложенное место на триклинии. Антиох восхищённо качает головой. — Как у тебя тут…

— …По-мужски? Да? Ты это хотел сказать? — Клеопатра садится рядом. Сияет восторгом. — Такой обстановки в гинекее не найти.

— …Ты восхитительная, моя Клеопатра Тея. Я уже люблю в твоём лице Египет Птолемеев, хотя никогда там не бывал. Ты разделяешь все мои увлечения. Да ты такая же, как я! Ты моё отражение. Ты моя душа в женском обличье.

В руках базилеи алый алабастрон медленно вращается. Антиох замечает яркую вещицу, читает надпись на ленте папируса:

— Арес.

— Это мой подарок тебе, Антиох. Второго такого нет и в Египте.

Базилевс открывает сосуд, вдыхает запах, раздаётся громкое:

— Как прекрасен твой подарок, Клеопатра!

Ноги не слушаются Анаксо, скромной мастерице, дабы не упасть от счастья, приходится прислониться спиной к мраморной колонне. Холод камня успокаивает волнение парфюмера.

— Ты мой грандиозный замысел, Антиох. Ты моё творение, — вкрадчиво-ласково произносит базилея. — Я вытащила тебя из глуши памфилийского Сиде для того, чтобы встряхнуть этот спящий дряхлый мир. Мир должен познать твоё величие, Антиох. Ты достоин свершений великих Селевкидов. Эллины будут слагать гимны тебе. Верни утраченное могущество Великой Сирии. Пусть этот египетский аромат напоминает тебе о твоём предназначении.

Антиох восхищённо смеётся, встаёт с ложа. Несколько капель духов в шутку достаются царице, вдвое больше наносятся царицей в ответ на властителя. Алый алабастрон закупоривается и прячется в суме на поясе.

— Ты говоришь обо мне как иной архитектор о постройке храма.

— Но ты и есть мой громадный храм. В храме том до меня были лишь прочные селевкидские стены да обветшалая крыша из черепицы легенд о давних свершениях. Колонны из новых побед уже я возвела, украшаю фронтон искусством Египта. В храме моём не хватает золотой статуи бога огромной державы. Впереди, как ты видишь, ещё очень много тяжёлой работы. Рождена я была богами для помощи тебе, прекрасный властитель. Твой я ваятель, твой я декоратор.

— Клеопатра, мы с тобой свершили уже немало. — Базилевс поправляет складки белых одежд из тонкой шерсти. — Самозванец с позором повержен. Иудея мне подчинилась. Может, стоит дать передышку армии? Они того заслужили.

— Мой отец[3], — в ласковом голосе явственно слышна твёрдость, — говорил мне, часто повторяя: «Клеопатра, знай, сильная армия распадается от безделия. Мирное время — наихудшее из зол для воителя. Где слава? Где почитание? Где деньги, наконец? Их нет. У воителей и истёртого обола[4] не водится за душой. Ведь опсонион[5] часто задерживают, а то и вовсе не выдаётся. Царская казна бывает пуста в годы плохие. Вернуться воинству к плугу или глине? Наполнить хранилища зерном? Увы, это невозможно. Наклонности хищные отвращают воинство от обычных мирных дел. Скорбь и голод для воинства мирное время. Потому знай, Клеопатра, мужчины с оружием обожают опасность. Походы, стычки, лагеря, сражения, гарнизоны в покорённых странах — вот их удел. Исчезла скука голодных мирных дней! Играть со смертельной опасностью, терпеть суровые лишения, соревноваться с врагами на быстроту, смотреть Танатосу в глаза, видеть его острый меч над головой — да ведь это лучшее развлечение для крепких духом. Делить прилюдно честно добытые богатства — как пить дорогое вино на пиру, Клеопатра. Мистофоры[6] — великолепные верные солдаты, когда ты говоришь с ними на их привычном языке». Как видишь, я хорошо разучила наставления о мужских наслаждениях. Но скажи, Антиох, разве мой отец не прав?

— Клеопатра, с твоим отцом никто не сравнится. Он мудрец. Так ты всё-таки настаиваешь на скором походе на парфян? — На этом вопросе базилевса царица встаёт, а её руки чуть позже нежно обвивают шею Антиоха. Раздаётся поцелуй, ласковые бормотания, базилевс покидает покои Клеопатры. В дверях на прощание раздаётся уверенно:

— Благородные мечты у тебя, дорогая жена. Сегодня же объявлю о решении синедриону.

Дверь тихо затворяется. В тишине Анаксо тихо выдыхает, отделяется от спасительной колонны, её накрахмаленное платье шуршит. Этого малого шума достаточно, чтобы базилея, а за ней и придворная дама посмотрели на давно позабытую гостью.

— Мои мечты… мои притязания… ты скажешь синедриону… — Клеопатра громко щёлкает пальцами. — Подойди ко мне, парфюмер.

Анаксо послушно выполняет приказ. Базилея садится на ложе. Что-то шепчет придворной даме, та удаляется, через непродолжительное время приносит богато расшитый каменьями кошель. Кошель открывается, руки царицы отсчитывают серебро. Анаксо благодарно принимает оплату, не считая монет, сжимает их в ладони правой руки.

— Парфюмер… — шёпотом начинает базилея.

— …Анаксо, — вставляет придворная дама.

— …Да-да, Анаксо, — впервые имя приглашённой произносится нежно царственной особой. — Составь свой аромат ещё раз, в этот раз для меня. Более никому не делай подобных духов. Никогда и никому. То, что ты услышала в комнате этой, в комнате этой и останется. Ты поняла меня, преданная Анаксо?

— Да, моя базилея. Неукоснительно будет исполнена воля твоя! — Бледная лицом Анаксо улыбается Клеопатре счастливой улыбкой. — Это великая честь — работать для царского дома Селевкидов и Птолемеев. Моя мечта сбылась сегодня.

— Когда ты сможешь составить духи «Арес»? — Ещё несколько серебряных, новых в чекане монет переходят во влажную от волнения ладонь.

— Завтра же доставлю точно такую же порцию, — тут же без промедления, уверенно, не дрогнув, произносит парфюмер.

Клеопатра Тея легко смеётся. Подруга царицы провожает гостью до охраны. В середине ухоженного сада дворца лучшая подруга базилеи резко останавливается, важно насупливает брови, угрожающим тоном произносит:

— Сдержи своё обещание, а не то тебе не поздоровится.

В довершение угрозы сверкает сердито глазами. Потом без перехода улыбается надменно-сурово, продолжает высокомерным тоном:

— Уясни, парфюмер, у Клеопатры Теи крепкая память, она ничего никому не прощает. Не простит обиды и тебе. Слово твоё будет стоить жизни тебе.

С теми словами придворная дама передаёт Анаксо на попечение стражников, коротко прощается. Теперь парфюмера до самых ворот провожает молчаливая царская охрана. Под ногами хрустит враждебно мелкий щебень дорожки. Покинув роскошный дворец, Анаксо бежит к своей скромной повозке, словно бы в далёком детстве, не чуя ног под собой, беззаботно смеясь в голубое безмятежное небо.

 Пиксида (др.-греч. πυξίς, от слова «самшит», первоначальный материал изготовления) — цилиндрической или реже округлой формы сосуд из керамики, дерева, кости, металла, часто украшенный росписью, с плоской крышкой. Использовался как шкатулка.

 Алабастрон (др.-греч. ἀλάβαστρον) — сосуд для хранения ароматических жидкостей, масел или духов.

 Отцом Клеопатры Теи был Птолемей VI Филометор, матерью — Клеопатра II, то есть её родителями были родные брат и сестра.

 Обол (др.-греч. ὀβολός) — название мелкой древнегреческой монеты, медной, серебряной, золотой, 1/6 драхмы.

 Опсонион (др.-греч. ὀψώνιον — снабжать едой) — содержание, солдатское жалование в различных формах, в том числе денежное, продуктовое, в переносном смысле — вознаграждение, награда.

 Мистофоры (др.-греч. μισθοφόρος) — наёмные солдаты в составе регулярных армий эллинистических государств.

Глава 2.
Канцелярия Антиоха Седьмого

Позднее утро, ближе к полудню. Царский дворец

Сад царского дворца благоухает буйным весенним цветеньем. Цветут не только душистые полевые травы. Яблони радуют глаз белыми цветками. Умелой рукой садоводов кустарники мирта острижены то ровными шарами, то островерхими пирамидами. Мягко переливаются прозрачные воды из фонтанов, орошая владения влагой. Кипарисы поднимаются к небу ровными зелёными стенами, разделяя части сада на равные части. В тех частях двухсотлетние оливы прикрывают тенью идущих по саду. Ровные, без подвохов, прямые дорожки дарят отраду ногам. В центре царского сада у мраморного портика с нарядными ярко-красными колоннами — собрание лучших людей столицы. Три сотни мужчин возрастом от двадцати пяти до пятидесяти, по преимуществу македонян и эллинов, облачённых в белые одежды, смотрят в глубину строения. Там на золотом складном кресле восседает базилевс. С того кресла он произносит громко тоном серьёзным:

— Хайре, синедрион! Сегодня утром Электрион, друг мой, произнёс мне замечательную речь. Настолько замечательную, что я попросил вас собраться и выслушать его. Где ты, мой друг? Появись же! Не будь скромным. Пусть и прочие мужи оценят мудрость твою, Электрион.

Мужи оглядываются назад. Из последних рядов благородного собрания к царскому портику проходит вельможа в тонком белом гиматии[1] с одной широкой золотой полосой по низу. Его приветствуют. Электрион поправляет складки одежд, принимает благопристойную позу оратора, откашливается, начинает громко, тоном нарочито суровым:

— Базилевс, синедрион, наследные династы, представители вольных эллинских городов! — Устанавливается тишина. Электрион оглядывается назад, базилевс жестом просит продолжать. — Деметрий Второй своим несчастливым походом на восток дал повод возгордиться парфянам непомерно. Пленённый базилевс насильно женат на варварской царице. Удерживается Деметрий в неволе парфянами, тем умножает позор для Великой Сирии. Парфянам нужен законный наследник? Дабы претендовать на владение Великой Сирии? Чем долее удерживается в плену Деметрий, тем больше раздуваются притязания кочевых варваров на богатства нашей священной державы. У нас в скором времени появятся новые нечестивые самозванцы, теперь уже с Парфии. Парфия претендует на Сирию! Но кто такие эти наглые варвары с Востока? Вчерашние пастухи пустынь Маргианы, позабыв о своём скоте, возжелали сравняться с нами, покорителями Дария, наследниками Александра Великого? Варвары нагло чеканят монету в захваченном Гекатомпиле[2]. Тем актом провозглашают независимость, обретённую в чести оружием. Лук и всадник украшают их мелкие монеты. На тех незначительных в достоинстве монетах парфянские вожди во всеуслышание называют себя «ценящими эллинов». Разве варвар может понять эллинскую душу? Напомню вам изречение философа, известное вам от грамматистов[3] со школы: «Варвар и раб по природе своей — понятия тождественные».

В толпе раздаётся громкий смех, оратора поддерживают жидкими аплодисментами.

— Что может понять этот наглец, чеканящий монету в Гекатомпиле, на постановке, скажем, «Ипполита»[4]? Парфянский царь-самозванец увидит лошадей, возрадуется ему знакомому животному, на этом варварское понимание театральных песнопений закончится. Варварские души не развиты для восприятия эллинских законов, эллинской музыки, эллинской религии, эллинских легенд и мифов, всего того, что мы называем домом истинного эллина. А потому я провозглашаю, согласно с известным философом, что у варвара, как и у раба, нет души. Варвар и раб никогда не могут ценить эллина, потому как у варваров нет глаз и ушей…

Речь Электриона грубо прерывается, звучит насмешливый голос мужа в годах:

— О, да ты назвал воду водой! Какое чудное открытие намедни ты свершил!

Ещё один голос, молодой и задорный, поддерживает насмешника:

— Нам не надо рассказывать про отличия эллина от варвара. Они нам прекрасно знакомы.

— Мы видели варваров, видели и рабов, Электрион!

— К чему все эти общепринятые суждения?

— У меня самого есть рабы из варваров, ты представляешь, оратор!

— Забыл сказать нам про ослиные уши у варваров. Длинные уши, которые всё слышат, но ничего не понимают. Мой педотриб[5] так частенько говаривал. — Кажется, потоку едких шуток не будет скончания.

— Наследника от Деметрия Второго мы никогда не признаем в правах на престол… — едва успевает вставить оратор, как тут же заполучает уже от другого слушателя, по голосу зрелого, уверенного, надменно-ироничное: «Сначала ты открыл свойства воды, теперь той водой нас поливаешь».

Со всех сторон раздаются смешки. Смутившись, Электрион пытается продолжить речь, видимо, сильно ужав её и переходя к самому главному суждению:

— Пойдём же войной на парфян! Не будем медлить. Освободим страдающие от гнёта варваров города. Пусть восточные сатрапии возвратятся в нашу державу. Вернём Селевкию, Ктесифон, Экбатаны, Гекатомпил и Вавилон.

На этот раз никто не пытается подшутить над оратором. Из глубины портика к синедриону выходит базилевс. В его руках несколько разновеликих свитков с печатями.

— Возлюбленный синедрион! — Базилевс медленно разматывает один из свитков, на папирусе, длиной плашек с локоть, потрясает свитком, печати из свинца перестукивают глухим звуком. — Это пишет нам храм Мардука[6] из Вавилона. Жрецы храма жалуются на регулярные поборы парфянского царя, насильное обращение в рабство членов храмовой общины, беззаконие, учиняемое варварскими чиновниками, просят прийти и освободить их, вавилонян, от гнёта парфян. Даже вечно строптивые вавилоняне умеют отличать варваров от эллинов.

Свиток сматывается, разматывается следующий, плашками с половину локтя, печати из глины.

— «Приди к нам, справедливый базилевс, мы поднимем восстание при твоём близком приближении, изгоним гарнизон парфян. Полис Селевкия признаёт только твою власть единственно законной». Селевкия призывает меня. Вы слышали? Жители полиса сохранили буле. Они сохранили эллинские порядки. Жители Селевкии продолжают поклоняться эллинским богам и отказываются строить в пределах города храм царю Нанайе[7]. Всё это написано здесь. Вы чувствуете неизбывное горе эллинов под гнётом нечестивых захватчиков-парфян?

Свиток из Селевкии бережно скручивается. Приходит черёд вещать свитку размером в половину от свитка Селевкии. Свиток с простыми деревянными полосками вместо привычных печатей.

— Сосед Селевкии Ктесифон жалуется на выселение эллинского населения парфянами. Вы послушайте мольбу жителей Ктесифона. — Базилевс читает послание. Печально звучат слова: — «Целые кварталы некогда процветавшего города отданы под проживание знати варваров. Давние права собственности не соблюдаются. Клеры земельные наследные розданы приверженцам парфян. На агору эллинов не пускают даже по делам торговым. Буле распущено, законы эллинские преданы поруганию. Демы, филы, гетерии и фиасы[8] повсеместно упразднены. Суды не действуют. Возле храмов отеческих воздвигнуты дома парфянских чиновников. Дома те закрыли крышами своими священные храмы. Всякие праздничные шествия к храмам отныне запрещены. Культы можно справлять только тайно и тихо, а не как ранее, прилюдно пением, танцами и музыкой. Положение наше отчаянно ужасно. Лишили собственности, лишат скоро и жизней. Приди, спаси нас, притесняемых, о базилевс милосердный».

Антиох делает паузу, обводит взглядом собравшихся. Потом грустным голосом произносит:

— Таков истинный нрав у этих «ценителей эллинов». Пусть всякий сомневающийся в намерениях парфян спросит себя: можно ли верить фальшивым монетам фальшивых царей? Где предел наглости варваров? Быть может, в этот самый миг парфянские пастухи мечтают о золотом царском троне в Антиохии? Неужели вы тоже желаете оказаться под их «справедливым правлением»? Учтивость у варваров тождественна слабости. Почитают же парфяне только силу. Сила — вот их главный закон. Парфянам нравится унижать покорённых. Вы слышали слова жителей городов? «Захватчики стирают в наших городах любую память о нас». Пресмыкаться перед варварами оказывается очень трудным занятием.

Остальные свитки базилевс не раскрывает, видимо, сочтя достаточными приведённые доказательства, передаёт послания чиновнику канцелярии.

— Деметрий Второй давно утратил право на престол. Потому как он пребывает в плену. Из плена парфянского базилевсу самостоятельно не выбраться. Но не злосчастная судьба Деметрия меня сейчас волнует. Меня тревожит насильный брак Деметрия с парфянской царицей. Престолонаследие Великой Сирии — удел только македонян Селевкидов. Деметрий оступился преступно дважды. Первый раз — проиграв недостойному противнику, второй раз — оставшись в живых на поле брани. Деметрий не должен был угодить в плен. Долг обязывает нас освободить пленного базилевса. Однако не повторим ошибок поверженного. Предлагаю синедриону поучиться у несчастного Деметрия. Базилевс пошёл войною на парфян с малыми силами, полагаясь всецело на удачу. Он был крайне самонадеян, попал в хитроумный капкан, расставленный коварными врагами. Не будем полагаться на переменчивую нравом Тихе[9]. А будем полагаться прежде на собственную силу и храбрость и только потом на милость богов. Боги любят разумно подготовленных. Превзойдём мощью врагов. Наберём огромное войско, равного по численности которому ни у кого из прежних правителей не бывало. Предложим щедрое вознаграждение добровольцам. Пусть жители Антиохии и окрестных городов вступают в войско. К войску тому пригласим присоединиться всех желающих поселиться на вновь завоёванных землях. Не будем медлить, пока обиды на парфян ещё сильны, а народы им не покорились. Следующей весной начнём поход, изгоним врагов из их логова. Вернём старые установления. Наградим преданных. Накажем предателей. На недовольных наложим чувствительный налог. Так и назовём его — налог за неподчинение. Разделим на клеры тучные поля парфян. Учредим новые полисы и комы[10] на землях вновь обретённых. На тех свершениях не остановимся — дойдём до Бактрии. Покорим Бактрию, увидим Инд! Пусть боевые слоны Маурьев[11] станут нашей добычей. Всюду, где воткнётся моё копьё, будет держава Селевкидов. Пусть с помощью богов наши мечты станут явью!

В отличие от речи вельможи, речь базилевса не прерывается. Синедрион молча выслушивает слова властителя. В тот славный момент Антиох уверен в себе, убедителен доводами, излучает непоколебимую веру в превосходстве дел Селевкидов над варварами. После короткой паузы Антиох произносит спокойно, вполголоса:

— Если у достойных мужей нет возражений, перейдём к назначениям.

Из портика выносят кресло для базилевса. Властитель спускается по ступеням вниз, усаживается. Рядом садится писец и старший чиновник канцелярии с царскими печатями. Синедрион упускает возможность обсуждения грядущего похода, никто не говорит про опасности, силы врага, малое время для подготовки, но, напротив, вокруг сидящего правителя шумно спорят взволнованные ораторы о списках старших и младших гегемонов, тыловых чиновников и размерах предстоящих трат по военным ведомствам. Более всего важных вельмож занимает строгий учёт военных денег. Первым делом избирают главного казначея военного времени и учётную коллегию. Так степенный синедрион Великой Сирии единогласно без возражений принимает предложенный Антиохом рискованный поход против парфян. Среди прочих деловых речей слышится восхваление «чудных духов базилевса».

— Успех? Никто из них не протестовал? Никто? О, верно, ты шутишь, мой Антиох! А был ли жребий за поход? Как разделились в нём голоса? — Клеопатра удивлённо поднимает подведённые чёрным брови. Белые щёки скрыты под слоем алого сурика. В покоях царицы приятный полумрак и прохлада.

— Жребия не было. — Антиох садится рядом с женой на ложе триклиния. Клеопатра нежно касается пальцами висков Антиоха. — Голосов не считали.

— Вот как! Даже когда ты объявил о сборе средств на поход?

— Даже тогда, когда сказал про новый налог на войну, все со мной согласились. — Антиох обнимает Клеопатру, целует её в щеку. — Сбор средств утвердили без возражений.

— А вольные города? — Клеопатра слегка отстраняется от мужа. — Что они изъявили?

— Города изъявили полную покорность. Снарядят, отправят за свой счёт отряды из добровольцев, поддержат посильно пожертвованиями. Твой аромат «Арес» многим понравился. Его часто хвалили. Ты так очаровательна, моя дорогая жена! — Нового вопроса уже Клеопатре не задать, Антиох замыкает ей губы страстным поцелуем.

Клеопатра подчиняется воле Антиоха, отвечает ему взаимностью. Вскоре на ложе два тела сплетаются в одно единое целое.