Воздух в процедурной палате пахнет старым деревом и жжёной хвоёй — запах стерильности в Министерстве Онейросов. Не та резкая химическая чистота, к которой я привык в мире снаружи, а древняя, органическая. Здесь всё было живым. Даже страх.
Моя новая пациентка, девушка по имени Лила, сидела, вжавшись в кожаное кресло, похожее на раскрытый бутон. Её пальцы, белыми от напряжения когтями, впились в подлокотники.
— Я передумала, — прошептала она, глядя на прибор, который я собирал. — Я не хочу видеть свой лес. Выпустите меня.
— С тобой всё будет в порядке, Лила, — мой голос звучал ровно, отработанной успокаивающей скороговоркой. Я был Проводником, психонавтом пятого уровня. Её страх был для меня инструментом, нотной грамотой, по которой предстояло сыграть симфонию исцеления. — Это всего лишь погружение. Я буду с тобой на каждом шагу.
— Говорят, он… меняется. Там… Говорят, он пожирает Проводников.
«Говорят». Слухи были нашим главным врагом. Лес не пожирал. Он просто был. Зеркалом. И умирали там только те, кто не мог вынести собственного отражения.
— Меня зовут Арнив, — сказал я, надевая на её виски электроды, сплетённые не из проводов, а из упругих, похожих на корни лоз. Они были тёплыми на ощупь. — И сегодня мы просто посмотрим на опушку. Никаких геройств.
Мои пальцы привычно клацнули защёлками кресла на запястьях. Стандартный протокол безопасности. Если сознание пациента пойдёт в разнос, кресло удержит тело от конвульсий. Я поймал её взгляд, полный животного ужаса.
— Это не для того, чтобы запереть тебя. Это для того, чтобы твоё тело, если разуму станет слишком больно, не последовало за ним в падение.
Я подключил шланги к резервуарам на стене, где пульсировала густая, изумрудная жидкость — сыворотка «Сомна», экстракт снов древних деревьев. Она была ключом. Проводником в пограничье.
— Сейчас ты почувствуешь лёгкий укол. Как прививка, — я взял инъектор, похожий на стило из слоновой кости с тонким, полым шипом на конце.
Она зажмурилась. Я приложил инъектор к её шее, шип с лёгким шипением вошёл в кожу.
Лила ахнула. Не от боли. От ощущения, что комната наклонилась. Воздух загустел, заколебался. Стены, бывшие ровным капом, вдруг проступили прожилками. Пахнуло не жжёной хвоёй, а сыростью, прелыми листьями и чём-то неуловимо знакомым, из детства.
Я отошёл к своему креслу-монитору, надел на себя такой же корневой обруч. На мне не было пут. Риск Проводника — его личный выбор.
— Погружение начинается, — сказал я, и мои слова уже отдавались эхом в наливающейся реальности Леса. — Лила, можешь открыть глаза.
Она открыла их. И мы больше не были в процедурной.
Мы стояли на краю. Позади нас была лишь стена густого, непроницаемого тумана — граница сознания. Перед нами расстилался Лес.
Он был не таким, как я ожидал. Я видел леса страха — скрюченные, чёрные деревья в паутине. Леса печали — с серым, стелющимся по земле небом и бесконечно падающими листьями.
Лес Лилы был… ярким. Неестественно ярким. Он напоминал иллюстрацию из старой детской книги. Трава была кислотно-зелёной, стволы деревьев — прямыми и гладкими, как начищенные конфеты. В воздухе витал сладкий, приторный запах марципана и гниющих яблок. Слишком идеально. Слишком тихо.
— Здесь… не страшно, — выдохнула Лила, её голос дрожал от недоумения.
— Это только опушка, — ответил я, чувствуя под ногами упругую, ненастоящую почву. — Лес всегда показывает то, что мы готовы увидеть. Тропа?
Она указала пальцем. Среди ярких стволов вилась аккуратная, посыпанная жёлтым песком дорожка. Она манила, как обложка заманчивой, но запретной книги.
— Помни правило, — сказал я. — Мы не сворачиваем.
— Я помню.
Мы сделали первый шаг. И с первым же шагом свет будто померк на градус. Краски стали чуть более глухими, а с ветки дерева, под которым мы только что прошли, слетела странная птица. Она была сложена из скомканных, пожелтевших страниц, а вместо глаз у неё были дырочки от дырокола. Она прокаркала один-единственный звук, больше похожий на скрип пера:
— Обман…
Лила вздрогнула и прижалась ко мне.
— Игнорируй, — тихо сказал я. — Это просто шум. Отголоски.
Но внутри у меня всё похолодело. Я был прав. Этот Лес был не про страх. Он был про нечто гораздо более сложное. Про то, что спрятано под слоем сладкой глазури.
Мы прошли ещё десяток шагов. Песок на тропе сменился на осколки грифеля от карандашей. Воздух стал пахнуть пылью школьного класса и старыми чернилами. А с деревьев, как плоды, свисали полустёртые детские рисунки. На одном из них, самом большом, была изображена девочка рядом с двумя женщинами. Но лицо одной их них было старательно зачёркнуто чёрной тушью.
Лила остановилась как вкопанная, глядя на рисунок.
— Я не помню
