Париж мешает миражом в пути,

А наяву увидеть не могу.

И мне в Париж визит не нанести,

Да и ему не вырваться в тайгу.

Мешают жить мне не огни реклам,

Не тёмные громады Нотр-Дам,

Не каблучки французских милых дам,

Спешащих вечно по своим делам.

Порывы ветра, барабан дождя,

Хандра и анекдоты про вождя,

И перспектива не успеть в любви —

Как говорят французы, се ля ви.

Мешает Дик, в углу своём зевнув,

Блеск молний, словно отблики ножа.

И даже ты, палатку запахнув,

Мешаешь мне смотреть на парижан.

Голубые горы улюлюкают: ау!

Пересмешник эха гомонится в вышине.

Ночь, как будто нюхая, склоняется в траву.

Слушает ауканье и ложе стелет мне.

Ночь, как падь таёжная, отчаянно темна.

Утонула в саване туманная луна.

Как всегда во фляге не осталось ни хрена:

Ни вина на донышке, ни Алладина…

Ельники махровые и оленьи мхи.

Кто-то очарованный в сплетении ветвей

Дышит суеверием учёной чепухи,

Да косится чучелом — медведя чучелей!

Ох-хо-хо, таёжное житье-бытье мое!

Доживем ли до утра, друг мой костерок?

Повалюсь и я в траву слушать потаённое:

То ли гулкий говор гор, то ли звездный хор.

На Иткуле, на озере,

По утренней по рани

Свершают птицы огари

Обряды обтираний.

С водою малахитовой

И с гордой птицей огарем…

Нет ничего здесь хитрого…

А мы не так живём?

На Тибеке, в акустике

Кузнецкого Алтая,

Кукушки, вскинув клювики,

Качаются, болтая.

Являются кукушками,

Года и дни считают.

Предгорьями, опушками

Живут, в тайгу летая.

А там косуля дикая

Косится из кустарника.

Пойдёт с горы, козликуя

Хвостом, словно фонариком.

Течёт водичка, булькая

По Бейке и по Тибеку.

Стоит Алтая гулкая

Тайга. Шумит. Аукает.