автордың кітабын онлайн тегін оқу Кастинг. Маргарита и Мастер
Владимир Буров
Кастинг
Маргарита и Мастер
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Владимир Буров, 2017
Магия здесь есть, но она другая. Хотя имена героев похожи, но с местной, так сказать, конкретизацией. Например, Кота звать Штрассе. Его напарник имеет имя Германн Майор. Вообще, одно место в актерском составе — свято не бывает. И всё почти, что здесь происходит, — это набор актеров на роли известных персонажей для съемок в кино. Ключевая роль отдана одной даме, которая в перестройку придумала бизнес, первой узнавать, где продают самые дешевые глазированные сырки и потом продавать эту инфомейшэн.
18+
ISBN 978-5-4485-6471-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Кастинг
- Часть вторая
- Глава 42
- Глава 43
- Глава 44
- Глава 45
- Главы 46
- Глава 47
- Глава 48
- Глава 49
- Глава 50
- Глава 51
- Глава 52
- Глава 53
- Глава 54
- Глава 55
- Глава 56
- Глава 57
- Глава 58
- Глава 59
- Глава 60
- Глава 61
- Глава 62
- Глава 63
- Глава 64
- Глава 65
- Глава 66
- Глава 67
- Глава 68
- Глава 69
- Глава 70
- Глава 71
- Глава 72
- Глава 73
- Глава 74
- Глава 75
- Глава 76
- Глава 77
- Глава 78
- Глава 79
- Глава 80
- Глава 81
- Глава 82
- Послесловие, или следующая, последняя Глава?
- Пляски на Шириной Горе
Эпиграф
— Неужели все живы? — вопрос к Евангелию
Часть вторая
Глава 42
— Я не пойду, — сказал Сори, — если только это будет просто экскурсия в лес на школьном автобусе.
— Нет, я в курсе, это находится за плинтусом, — сказал автор человеческой комедии, включая сюда и малолетнего ребенка, а оставалось пока что под вопросом:
— Правомерность участия этого киндера, — в превращении драмы и комедии в:
— Мелодраму в одном лице.
И даже бабушка, коротая не могла, несмотря на все старания, прославиться, будучи девушкой во главе с Евгением Леоновым, то здесь показала весь свой личный запас, накопленный за эти трудные годы жизни вместе с двухсотдолларовым — хотя и купленным в Березке за сто писят русских йен и небольшой очереди — магнитофоном, странно, что не двухкассетным, и:
— Его прямым обладателем, воровавшим когда-то электромоторы на заводе, а ныне — как все — ставшим артистом, похожим на Петра Первого.
— Нет, нет, — Кот поднял руку, такую же как у всех, а вовсе не похожую на лапу, как иногда даже мне кажется. — Туда мы не попремся, — как сказал один известный, правда, уже покойный персонаж трагедии века, марксист по образованию, а:
— Пойдем Назад.
— Назад в Будущее? — спросил с иронией Войнич. — Как это возможно?
— Вы видели когда-нибудь Код Войнича, своего однофамильца, и возможно, близкого родственника? Нет. А там ясно — для Посвященных — нарисовано:
— Пусть нам предстоит по Ласточкиному Хвосту. — Ибо:
— Хвост видели почти все, а откуда он начинается может увидеть только Посвященный.
— Ну, вы в курсе? — спросила СНС.
— Да.
— Я так и думала! — воскликнула леди с обидой и возмущением в голосе: — Он прется к власти! Как костюмы на выбор к каждому празднику — так дайте, а как в Ад, пусть командует Кот Штрассе, так что ли, друзья мои? Учтите, вы у меня дождетесь простой спецовки, пригодной разве что для покраски Лебединского горно-обогатительного комбината. И то раз год, — добавила она и села одна за свой обширный стол. Было ясно:
— Боится посадить за него еще и Штрассе, который уже однажды пытался разделить с ней это благородное ложе:
— Предводителя, — хотя, чем он будет платить никому неизвестно.
Тем не менее, никто не мог понять, где у ласточкина хвоста настоящий хвост, ведущий в прошлое.
— А именно поэтому он изображен на Плане Ада в Коде Войнича, — сказал Кот, опять привстав со своего места, что…
— Ну, говори, что ты тянешь Кота за хвост, — сказал Плинтус, — я в принципе готов идти за тобой, если туда можно проехать на новой иномарке, щас подумаю, какую хачу.
— Пешком пойдем, — просто сказал Штрассе, — и более того: — Привычным путем.
— Вот из ит?
— Что это значит?
Но Кот ничего не ответил, все еще боясь, что леди СНС и в этом случае пойдет впереди.
И так оно и оказалось, она произнесла:
— Скажи и я первая пойду впереди процессии.
И он ответил со вздохом:
— Это путь от нехорошей — по-вашему — квартиры до Берендея. — И добавил:
— Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Но мы уже здесь!
— Я об этом не думал, но скажу:
— Поедем на Клязьму в номера, — сказал напоровшийся на постмодернизм Цыпленкаф, и страдавший с тех пор как минимум теоретическим марксизмом, — там к счастью уже не живет никто из нас, и поэтому можно считать — это то место, где хотел больше всего выпить и закусить Бродский, а именно:
Можно выпить на природе
Где не встретить бюст…
Где нет вообще никаких бюстов,
Кроме Горгулий.
А вот, кого они представляют — это:
— Еще вопрос.
(В оригинале стихи Иосифа Бродского)
И хорошо, что не поплыли туда сразу, иначе многие бы ужаснулись.
И многие думали, что:
— Мы наконец пошли навстречу Голливуду, — так как, как сказал поэт:
— Там и так сплошь все наши люди из бывшей Одессы, — правда, с американскими Браузерами.
— Но по-своему, разумеется, — как предположил Войнич, ибо СНС решила устроить конкурс на новый костюм Адидас с личной подписью Штеффи Граф или Мартины Хингис — пока еще не решено точно, кто даст:
— Кто не то, что прямо вот так изображен, можно сказать:
— Так и лезет из этих Горгулий, а просто сходство:
— Есть, есть!
И значит, Войнич так и выразился:
— Все члены политбюро, начиная с самого начала.
— Да вы что, рехнулись?! — чуть не ляпнул Плинтус, — ибо это будет уже не корпус для отдыхающий писателей, и даже не:
— В том числе писателей, — а Сиднейский многоарочный оперный театр, а как говорится:
— Кто здесь петь-то умеет?
Никто не ответил положительно, только Кот прокашлял:
— Не буду я читать тебе морили, юнец, — но:
Стихи читать я умею, — и выдал кстати:
Должно быть, ты одно из тех существ,
мелькавших на полях метемпсихоза.
Смотри ж, не попади под колесо
и птиц минуй движением обманным.
И нарисуй пред ней мое лицо
В пустом кафе. И в воздухе туманном.
(Стихи Иосифа Бродского)
— Точно, — сказал Сори, — это коты.
— Но в Незнаю, говорят, решили за них взяться, — ответила на возможный выпад СНС. А генетики:
— ЗЧБНТИН и ЕЕЗ, — как назвал их в частном — с Войничем — разговоре Кот Штрассе, — ее поддержали.
— Думаю, эти Горгульи сторожат только нашу группу зданий в виде небольших шалашей, хотя и двухэтажных, разумеется, как у приезжих в Силиконовую Долину новых русских ученых, но, что всех радостно шокировало:
— Не только с вешалкой при входе и паровым отоплением, а:
— Со всей мебелью и другими холодильниками, стиральными машинами и телевизорами.
— И здесь все также, только плюс горгулья или две-три на крыше.
— Но зачем нам горгульи, я не понимаю?! — рявкнул Пли, — мы, что, стараемся принести читателям зло, по крайней мере, простой бред, — прошу прощенья:
— Вред, — чтобы приковать их цепями рабства к Вавилонской Башне, в виде огромного желания не иметь ничего, кроме своих цепей. — Я забыл: знак вопроса здесь ставить надо?
Медиум:
— На пути им встречается Редисон Славянская:
— Ты нам не нужна, — сразу сказал Плинтус.
— Если я не нужна тебе — это не значит, что тебе я не нужна. — И.
И Пли, уже готовый дальше кусаться, потому что из баб терпеть мог только СНС — а и чтобы никто не слышал:
— Только по праздникам, — ибо:
— Трудовые будни в праздники для нас: надо получать подарки и премии, а это — если вы не в курсе — тоже работа. — И самое главное: волнение, как у Корнея Чуковского, ибо мысль стучит яснее и яснее в висок:
— Издадут к этому празднику Чукоккалу, или опять будет известно, что если не протекла крыша у издательства — так:
— Он занят — бреется, — имеется в виду иво куратор в главлите. Даже более, того:
— Сам Главлит — всё еще в массажном салоне.
— Не пришел?
— Так и не пришел. — Остался в прошлом годе.
Пришлось задуматься:
— Из Голливуда?
— Есс.
— И более того, я уже написала один сценарий, и скоро, возможно, начнутся съемки Квентом, если я смогу доказать ему, что это не я написала великолепный сценарий, а он сам, а я только утром, уходя, так сказать:
— З работы, — поставила для смеха свою подпись под его личным легендарным сценарием:
— Пришельцы с того света, оказывается, жили у нас за Плинтусом.
— К-как вы сказали, называет этот сериал? — заикаясь от волнения спросил легендарный, как его дед, сплавщик леса под песню:
— Волга плюс еще Волга, следовательно:
— Две Волги.
— А у нас была только одна, — задумался Плинтус, — ибо действительно:
— Почему?
Парень, — ну где-то это слово поставить надо.
— Так эта-а, ну, он там… щас вспомню.
— Расскажете по дороге.
— Я в обойме?
— Разумеется, почти. Расскажите начало, и я сделаю окончательное резюме для вашего реноме.
— Он… дело в том, что бабушка не сама упала в окно, а…
— А он ее выбросил? — удивился Плинтус, — но он же ж маленький, как сумел?
— Не он, не сам Один Дома, а плюс дед актер и бабка туда же полезла:
— Балаболит и балаболит, — а не знает: ей бы так и петь песни под гитару. Да и дед: за что получил-купил Волжару? Воровал бы спокойно и дальше электромоторы с завода — смотришь остался бы жив, а так…
— А так?
— Бабку, как я уже говорила, он выбросил в окно, когда она хотела сделать тоже самое с его любимой игрой: лично собирать часовые механизмы для СИ-4, а деду подарил во время плаванья в ванне, его японскую автомагнитолу, в рабочем состоянии, чтобы насладился и вполне:
— Первое — это большое удивление, как автомагнитола из Волжары оказалась вдруг прямо дома? И второе:
— Почему не подал прямо в руки, а нагло бросил в ванну, где было полно воды — почти полная — и главное, тоже почти:
— Между ног. — Ну, это-то я понял, — сказал озабоченно Пли, — дверь машины открыл при помощи школьно-детсадовской линейки, магнитолу снять каждый может, если ее еще никто не снял до вас, придя с утра пораньше, часика так в четыре, как принято начинать особо обоюдоострые войны, затем берем, — как говорил один руководитель воровской операции по взятию квартир граждан, уехавших в счастливый отпуск, трубу и по ней лезем все выше и выше, как говорил актер Николай Рыбников, набирая и набирая высоту в фильме:
— Весна на Заречной Улице, — а потом с нее же и падая:
— В данном случае, немного проще: берем провод, тащим его прямо по лестнице на четвертый этаж дома, где мы живет, заводим Волгу, даем конец вместе с магнитолой деду прямо в добрые лапы — всё:
— Дым, искры, высунутый изо рта иво язык, подтверждающий наличие смерти в доме. — И это несмотря на двенадцать только вольт в его запасе, но как говорится:
— Ты все равно в этом не разбираешься.
— А как бабку, бывшую еще в школе, во времена игры на гитарах и песнях под них приличной тушенкой, — маленький-махотка мог поднять за задние лапы и перевернуть туды-твою, не понимаю?
— Так я вам и диктую, — наконец выдохнула Редисон Славянская, что там Уже Были!
— Кто?
— Так об этом весь сериал, а не могу раскрывать тайны создание этого, или:
— Этих супергероев нового времени, — но намекну:
— Пришли как раз оттуда, куда мы сейчас идем. — Если, я имею в виду, вы уже меня порекомендовали вашей бабке — прощу прощения — просто молодой леди в возрасте Мэрилин Монро и ее же обольстительной внешности.
— Да.
— Да? Тогда и я да:
— За Плинтусом жили Баба Яга и ее любовник Верлиока, скрывавшиеся — если уж даже в лесу не дают возможности воровать кору с дерев — за…
— За вашим личным Плинтусом!
— Великолепно. Вы не пожалеете, что рассказали мне эту мечту-идею на… сколько там серий было у — сериал про знаменитого рисованного сыщика.
— Если вы готовы за меня поручиться, я расскажу по дороге — куда мы идем? — всё — или почти всё — что там еще есть у меня за душой.
— Да, но только ответьте на один последний вопрос.
— Да, конечно, могу и на два.
— Спасибо, потому что их как раз два. Первый, — Пли огляделся по сторонам.
— Вы чего? — спросила Редисон Славянская.
— Подслушивают гады, — как сказал Боря Сичкин, или кто-то похожий на него, — а мы должны договорится о тайном договоре.
— Тайном Договоре? — повторила Реди.
— Да, но об этом потом, — хотя считайте, что я вас уже включил в список
— Какой список, Шиндлера?
— Та не, здесь без Шиндлера делов хоть отбавляй. Впрочем, мы можем перейти сразу ко второму вопросу.
— Ко второму?
— Да, но не к тому второму, который я сначала имел в виду, а ко второму, который идет после двух первых: первого и второго.
— Может быть, лучше, чтобы я не запуталась, начать с первого первого?
— ОК, — как мяукают у вас в Голливуде. Не будем торопиться. Хотя поторапливаться надо, ибо они уже зашли в универмаг-универсам, и если будет драка, мы можем понадобиться.
— У вас, точнее, у нас в магазинах уже дерутся, как раньше, когда делили карточки на хлеб?
— Нет, сейчас уже докатились до того, что, да, делить продолжают, но исключительно только духовную пищу, как-то:
— Кто стоял раньше в очереди: я или вы все здесь вместе взятые, если учесть, что мне одной лет больше, чем двух-трем из вас опять-таки взятым в одну корзину, как котята для утопа, а?
— Так бывает?
— Да, некоторые привыкли еще с пятидесятых настолько долго стоять в очередях за хлебом, что теперь никак не могут отвыкнуть, чуть что:
— Я здесь стояла еще с двух ночи.
— Почему?
— Потому что считают: своё уже не только отсидели, но и отстояли — больше, как грится:
— Не мохгу, — дайте дорогу, тем более, у меня с собой только бутылка водки. Вторая привязана между ног — не найдут, постесняются. И знаете почему? Не захотят раскрывать перед новым охранником место, где они затариваются для дома-для семьи.
— Неужели здесь так долго живут? — удивилась Ред.
— Вы не знали?
— Нет.
— Зря уехали, жили бы здесь долго, но…
— Но именно по этой причине: пока хочется ругаться — человек хочет жить, пока при виде его все не будут разбегаться в разные стороны. Но сами же и понимают тщетность своих надежд, ибо очередь крепка не только своей длиной — как в ГУМе, но, разумеется, не в 200-ю секцию:
— Как буфет для Владимира Вы всегда отрытый, но для других так же всегда, увы:
— Закрытый. — Но и духом единым:
— Не пропустить налетчика или налетчику вперед, и знаете почему?
— Почему, все полезут?
— Честно говоря, не знаю ответа на этот вопрос.
— Получается — если я правильно поняла: чем длиннее очереди — тем длиннее и жизнь?
— Наоборот: чем дольше тянется жизнь — тем очереди всё больше и больше заменяют нам телевизор. Ибо:
— Намного веселее.
— Если у вас логика и дальше развивается по пути этого, как его Сократа, то, да, ясно: надо договариваться.
— Да, как просил Лопе де Вега:
— Если очередь в ГУМ больше полутора тысяч человек, то да простится мне моя слабость:
— Не стоять ее просто так, а все эти трое суток разбираться с теми, кто будет лезть без нее, без очереди.
— Я думала, вы скажете:
— Простите, можно я дам иму бесплатную взятку, как двадцать-двадцать пять сверху, и не за чешско-польский гарнитур для Эльдара, а просто за простую американскую Аляску, и не ту, заметьте, что была сделала для Джека Лондона с золотом, а с:
— Капюшоном.
— Я еще не говорил вам ответ на первый вопрос?
— Ответ я сама знаю, вы скажите вопрос.
— Кто написал Петра Первого? Просто? Но вы сначала ответьте.
— К счастью я знаю ответ не только на первый, но и на второй вопрос. Поэтому давайте разделим их поровну.
— А именно?
— Один написал Аэлиту, а другой Петра Первого — справедливо?
— Да, безусловно, но так ли это было на самом деле?
— Но я еще не до конца показала свою логику, а именно:
— Так как Первый Толстой жил ближе к Петру Первому, то он его и написал, а Второй Толстой находился уже ближе к Концу Света, и естественно, как для каждого боязливого человека, хотел бежать отсюда на Марс, или куда он там намылился, в общем, как говорил Владимир:
— Тот же самый виноград, — я имею в виду, как все:
— В Голливуд и обратно.
— И обратно?
— Ну, не совсем, связи остались, хотя муж бросил.
— Бросил?
— Нет, я его бросила, но всегда надо говорить, что он, ибо за это как раз и платят нотариальные конторы:
— За обиду, нанесенную в потрясенную до глубины э-э почек душу.
— Хотите услышать второй вопрос?
— Без сомнения.
— Я скажу вам его, но с ответом не спешите, ибо сначала вы должны увидеть весь контингент.
— Я могла бы и по-фамильно.
— Лучше все равно подумайте.
И рассказал, что Кот — вы его не знаете — придумал, как можно быстрее и легче получить Нобелевскую премию.
— Создать группы человека по три, и кто получит, то будем делить, как и привыкли, на троих, — сказала Реди.
— Как вы догадались?
— Голливуд только тем и отличается от здешних, так сказать, произведений искусства, что знает всё тоже, но немного раньше.
— Вообще-то, — возразил Пли, — это сомнительное утверждение. Мне кажется, они знают, что-то совсем другое.
— Правильно, но это и есть именно тот временной сдвиг по фазе, который позволяет предвидеть.
— Хорошо, ваш кандидатский минимум — это найти третьего, ибо вы и я уже договорились?
— Да. И да: я знаю его.
— Кого его?
— Третьего, это Кот Штрассе, я имела с ним дело на БАМе, или как его там называют — Край.
— К сожалению, его еще не приняли в нашу организацию. Так-то бы, да, но СНС боится, что он ее переживет.
— Пережмет, вы имеете в виду?
— Да.
— Но у него нет денег. Так только пугает, что знает, где Александр Меньшиков зарыл свои сбережения, перед тем, как его посадили. И, конечно, это не бумажные деньги, а золото, и не просто золото, а золотые ожерелья, короны и ордена древних индейцев Майя. Вы представляете, сколько это может стоить. И даже больше, чем сами деньги. Ма-ги-я древнего культа крылатого змея Кецалькоатля.
— Да, но сомнительно.
— Что вы имеете в виду? Что ее нет, или что есть, но до нас всё равно ни бум-бум:
— Даже магия не достучится, — почему и сказано в Библии:
— Бросьте ее — бесполезно, ибо вы уже не можете окаменеть, как древние индейцы Майя, чтобы пройти в Тайный Храм Древних Мистерий.
— Именно окаменеть?
— Да, а вы не знали, что Каменный Гость приходит к Пушкину не для того, чтобы утащить его в бездну иллюзий, а наоборот, как и Петра — первого помощника Иисуса Христа, Он заставляет встать перед Собой, как — не как лист по стойке смирно перед травой, а именно:
— Окаменеть, — чтобы вынести без полного понимания Отречение от Него, от Иисуса во дворе первосвященника. И этим принять удар, направленный в Него — на себя.
Глава 43
На дворе Каифы:
— Ну, чего там у тебя, давай, — сказал первосвященник, не подходя близко.
Я не люблю фатального исхода, от жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года, когда веселых песен не пою.
Я не люблю холодного цинизма, в восторженность не верю, и еще —
Когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо.
(Стихи Владимира Высоцкого)
И… и прежде, чем Он успел испугаться, первосвященник ударил Его по лицу. Но в следующую секунду пришлось испугаться:
— Вверху была Вавилонская Башня, — и свет в виде зигзага уже направился вниз прямо на него. Он прочитал:
— NN, — двойной зигзаг молнии. — Зафиксированный в России Александром Пушкиным.
И Петр принял этот сигнал страха перед Прошлым, когда уже готов был сказать толпе, что:
— Был с Иисусом и пойдет за Ним навсегда, — в ответ на вопрос:
— А ты, кажется, тоже не веришь в бога отцов наших?
Ответил, прокашлявшись:
— Нет, я не знаю этого Человека.
Не верю, что Он говорил Правду, — и тут же молния с вавилонской башни переориентировалась, как будто получила другое шифрованное задание, и:
— Ударила в ноги, — Петр упал на колени.
Ибо Шифр этот имел простое задание:
— Бить в неверующего.
И второй раз ударил первосвященник Иисуса по лицу, и опять молния NN пошла, как на магнит, на испуг от отсутствия веры:
— От создания мира.
Петр успел сказать:
— Я не верю, что Этот Человек говорил правду.
И молния ударила ему в сердце, которое тут же окаменело.
Третий раз первосвященник ударил Христа по лицу — молния отделилась от Вавилонской Башни и направилась на страх Иисуса Христа, который опять принял на себя Петр, и упал головой в землю.
— Я никогда не видел Этого Человека, — сказал Петр, и молния поняла правильно, согласно заданию, зашифрованному в ней:
— Ударила в голову того, кто отрекся от веры. — Но не смогла повредить ее, так как Каменное Сердце уже защищало Петра от:
— Сил этого мира. — Хотя:
— Хотя он уже был мертв, как мертва была Графиня в спальне у Пушкина, выдавшая под ударами молний Рыцаря Золотого Камня, каким был Германн, эту страшную тайну Потустороннего Мира:
— Тройка — Семерка — Дама!
Дама, означающая в Системе Тарот цифру двенадцать. И сумма цифр всех трех ударов стала не 21 — как могло произойти, а:
— 22 — Номер последней главы Откровения Иоанна Богослова.
И, следовательно, не Жизнь, а:
— Смерть.
Германн, как рыцарь Розенкрейцер, выбрал смерть. Но.
Но не по своей воле, а обдернулся. Обдернулся, потому что к этому времени был не один, а связан с Иисусом Христом вечными узами.
Как и другие Апостолы.
Посредством страха Иисус передал Петру и силу братства верующих в Него. В силу через смерть.
Я не люблю, когда я трушу, я не люблю, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю арены и манежи, на них мильон меняют по рублю, —
Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю.
Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю.
(Стихи Владимира Высоцкого)
— Какие перемены планируются? — двое стражников культуры преградили путь парочке, состоящей из Редисон Славянской и Похороните Меня за Плинтусом.
— Иностранные корреспонденты? — сразу понял-решил Плин, — мы не уполномочены распространяться чужими тайнами.
— Ничего, ничего, — похлопала их по плечам Реди, — я скажу, мне можно.
— Почему? — спросил один из них, Ваня.
— И знаете почему? Я не буду рассказывать чужих тайн.
— Почему? — тоже спросил второй иностранный, кажется, корреспондент — Дима.
И она ответила:
— У меня своих тайн хватает.
Зачем мне чужие.
— Это как в песне? — спросил Ваня.
— В какой, простите?
— В песне про солнце: — Даже солнце нам не надо, если восходит оно на западе.
— Есть такая песня? — спросила Редисон, и видя, что парень вынул из большой походной сумки, которую раньше она не заметила, Грюндик, и что самое главное:
— Кажется, не местного производства.
— Щас сыграю, — сказал он, и нажал мягко спружинившую кнопку.
И сыграл, но немного ошибся к еще непривычной перемотке ленты, и запел:
Гёл
(Леннонмккартнеи)
Из зэре энибади гоинг ту листен ту май стори
Олл эбаут зэ гёл ху кэйм ту стэй?
Ши'с зэ кинд оф гёл ю вонт со мач
Ит мэкес ю сорри
Стилл, ю дон'т регрет э сингле дэй
Эх гёл
Гёл
И ребята так заслушались, что Плинтус попросил ребят:
— Пойти с нами.
— Зачем? — удивился Ваня.
— Нас там арестуют, — поддержал его Дима.
— Это совсем не обязательно, — сказал Пли, и показал на Реди: — Вот она тоже из Америки, а посмотрите на нее:
— Спокойно разгуливает по Москве, как у себя в Голливуде, и даже прямо призналась:
— Голливуда мне мало, хочу прописаться и здесь в Союзе — правда пока что — Писателей.
Они ее осмотрели с головы до ног, и:
— Поверили.
— Ладно, — сказал Ваня, — кто не ходил в тыл з-э врага, тот не может стать корреспондентом РС. Пойдем и умрем, так сказать:
— С микрофоном в руке, и песней Гёл на губах.
— В том смысле, что на губах этого Хрю, — и Дима похлопал Ванин приемник-магнитофон Грюндик по ушам. А почему еще? Не в гланды же ему заглядывать.
Они двинулись к двери Елисеевского, куда — мы видели — зашла наша похоронная процессия.
— Почему похоронная? — Потому что перед входом еще не молодой Войнич произнес вступительную речь:
— Но не минут на сорок, как, — он кивнул на СНС, — а на сорок пять!
— Так я и думал, — сказал Сори, — что подберете для своей атаки самый неподходящий момент, — и предложил Пелев скинутся на:
— Краски художнику не только слова — что значит, выразителя общего мнения, но и своего личного, так как — простите — но это не Малевич.
— И не Шагал, — добавил Пели, и после того, как они скинулись ему на краски, обошелся сокращенным вариантом:
— Похороним эту лавочку самомнения под обломками их самолюбия. — И все начали, так сказать:
— С самого начала, — а именно:
— Полезли в дверь шикарного гастронома, как будто это был ГУМ, в котором только что проснувшиеся вчерашние еще постояльцы в очереди вдруг увидели с этого самого утра пораньше на Иво еще закрытой двери объявление:
— С сегодняшнего дня очереди отменяются, и каждый пусть берет — за свои, разумеется, деньги — всё, что душе его угодно.
И самые ласковые слова здесь были не меньше, как:
— Задушу падлу. — Имеется в виду того:
— Который не стоял.
Здесь матом ругались меньше, но делали больше, а если и не больше, то все равно:
— Не мало, — а именно:
— Даже СНС поддалась всеобщему вдохновению, и схватила за плащ болонья на ремне с пряжкой — что для плащей было большой редкостью, так как их выдавали только шпионам, и то большей частью Гэдээрошным для их бело-бежевых партийных плащей. — Некоторые думали:
— Пряжки делать, конечно, не сложно, и можно бы делать вместо того, чтобы вязать ремни на поясе морскими узлами — для тех, кто пробыл три года на морфлоте, и часто вернулся лысым по неизвестным причинам от радиации, которой так-то — если вообще — и не бывает вообще, и:
— Простыми школьными узлами для школьников, — чтобы лучше изучали Долбицу:
— Как дома развязать узел на поясном плаще болонья только недавно купленном, если:
— По дороге из школы домой забыл, как это делается, так как до этого, или после этого целовался в этой самой раздевалке с одноклассницей, чего давно, даже почти никогда, а еще точнее:
— Вообще никогда еще не было, — и забыл, в какую сторону иво завязывал. — Теперь думай — не думай, а так в плаще придется и спасть ложиться, а до этого дела еще долго — значит, и уроки учить, и в футбол играть, а в туалет ходить.
Получается, как медведь:
— Везде в плаще болонья, как он в своей одной единственной шкуре.
И здесь парень заставил СНС сжалиться над ним:
— Я за им три дня стоял в ГУМе!
— Да мне по барабану, — вроде начала, как все леди, но слегка усомнилась в своих способностях к штурму этого Зимнего в виде доступного для всех, у кого откуда-то есть деньги — Елисеевского.
Она ослабила захват, но Кот Штрассе заорал благим матом:
— Сомкнуть ряды-ы! — как будто был, как минимум Расселом Кроу, но не с той стороны, где он пытает решить:
— На кого, собственно, работает наша разведка, — а там, куда забросила его судьба:
— В Древний Рим, — как генерал… нет, не генерал-губернатора, а:
— Генерала-Гладиатора.
И все те, кто пытался выбраться с покупкими, как-то:
— Колбасой Любительской с не только натуральным шпиком, но и мясом из мяса, а не из сои япона ее матери, и так далее, но именно эту колбасу хорошо попробовать сразу после выхода оттель с еще дымящимся от долгой жарки батоном, и:
— Сожрать чуть-чуть, но не больше кило, даже граммов семисот-восьмисот под вредную, как соседка с третьего этажа кока-колу, или такую же упертую в:
— У нас всё лучше натурального, — фанту.
Глава 44
И СНС повисла у кого-то на плечах, хотя это был как раз уже всей душой, всем сердцем, и всем разумением своим:
— Вошедший в курс дела Ваня-Битлз, полезший, как все в тесные иво врата за:
— Корреспонденцией.
А второй к этому времени, к сожалению, еще мотался в конце очереди за наведением небольшого бардальеро в этом:
— Аб-солют-но! непредназначенном для этого развлечения, угодном только для продукции высшего качества, — заведении.
Наконец, авангард прошел встречный заградотряд, пытавшийся вырваться из магазина с покупками, двое решили сразу попробовать мармелад с шоколадом и зефиром в шоколаде, а двое сельдь просто:
— Атлантическую, — плыла из самой Америки, и надо узнать:
— Так доплыла, живой, или приперли на багре сдохшей после нереста, но все равно купленной по три копейки за кило прямо в этом атлантическом, разделяющем нас, океане.
— Живая селедка есть? — спросила СНС, еще не продышавшись от борьбы за вход в элиту этого предприятия.
— Без сомнения, — ответил продавец, который был с похмелья, и шутить просто так не имел никакой охоты, ибо это был Михаил Маленький.
Можно подумать:
— Как?! — он же ж на лесоповале кино снимает, несмотря на то, что это Поселение, где сидят Ни За Что, — потому что сидят:
— Все.
Но логика есть, ибо:
— А если я не знал, что он на лесоповале, то мне и удивляться нечему.
Вы скажете:
— Я помню.
Ответ:
— Так это когда было-то? — Давно. А сейчас может приехал сюда за Любительской натюрлих, а просто так не дают:
— Отработай сначала для рекламы нашего Елисея продавцом неделю, али больше, как мальчик в книге Стивена Кинга в придорожном кафе:
— До полного изнеможения.
Он думал, это шутка насчет изнеможения в таком шикарном натюрлих маге. Но оказалось, вот она пришла в виде СНС и Пели, а также подоспевшего иностранного корреспондента Вани.
— Ничего здесь не записывать, — сказал, привыкшим в последнее время к командованию голосом Михаил Маленький, — здесь и так всё о'кей.
— Отлично, — сказал Ваня, — скажите что-нибудь хорошее в подтверждение ваших не только слов, но и последующих намерений.
— Я те щас скажу, — сказал Михаил, хотя думал бездумно ляпнуть:
— Безусловно, — но увидев, что СНС — сама к своему изумлению — вытащила большую шоколадину, и что самое не совсем понятное:
— Почти с самого низу, — так что остальные даже закачались осуждающе, — сказал то, что сказал.
— Они не довольны, что вы взяли снизу, — сказал Пели, и сам полез лапой на верхатуру, но никак не мог дотянуться до самой верхней, и свалился на СНС. Оба упали, но прилавок все равно закачался, завибрировал, как барабан Ринго Старра, и шоколадки, как девушки на концерте Битлз, полезшие через полицейское оцепление:
— Посыпались вниз, в радостные лапы благодарных на этот раз не слушательниц, но не менее жаждущих сладостных наслаждений покупателей.
— Кому-то придется за всё заплатить! — заорал благородным голосом концертмейстера Михаил Маленький. Но когда одна шоколадка попала ему в лицо, Михаил, не счел возможным бездействовать, и определив по довольному лицу, что эта была СНС:
— Отправил в нее целую вазу мин замедленного действия. — Ибо это был не простой и даже не шоколадный зефир, а обсыпанный густо сахаром, мягкий и сочный, с тремя полосками оранжевого, зеленого и бежевого цветов — мармелад. Эффект его был замедленный не от того, что он чем дальше, тем больше лип ко всему, кто любил и не любил, но чем дальше — тем лип меньше, но что удручало:
— Всё равно клеился, — как банный лист к рукам и вообще всякой приличной одежде граждан, оказавшихся поблизости.
Постепенно от СНС люди начали шарахаться, как от чумы, ибо все здесь были:
— В чистом.
Она заплакала. Подошел Кот — только что от секции с сельдью атлантической.
— О чем плачешь, Золушка? — спросил он.
— Тебе хорошо, ты хорошо пахнешь, селедкой, а я вся в мармеладе, — и леди опять неутешно зарыдала. Ибо сахар и ему подобных существ не очень любила из-за его прилипчивости, и склонности к полноте, а она, как всегда:
— Худела.
— Я за вас отомщу, мэм, — сказал Штрассе, как Ричард Львиное Сердце одной еврейке, — вы будете богаты. — И не успела она ответить, что денег хватает:
— Ты только женись! — Как он достал из кармана две атлантических селедки — одну просто, а другую с гвоздичками, пряного посола по рупь сорок пять, — а та первая была по рубль тридцать, — и:
— Одну за другой, как мины дальнего действия, послал в Михаила.
И продавец их не заметил, не увернулся, почему? По определению, ибо летели они не по прямой, а по дуге снизу вверх — это сначала, а потом совсем наоборот:
— Вверху вниз, — как удар грома, имеющего в правом боковом кармане молнию.
Бац, бац — одна сельдь — пряного посола — за рубашкой, где-то в майке запуталась, как в сети, а просто атлантическая по рупь тридцать у него во рту.
И многие удивились, что этот Михаил Маленький не придумал ничего другого, как — нет, как раз нет, не сожрать ее, как удав кролика, встретившегося ему совершенно случайно, а:
— Покушал чинно и благородно, — содрав с нее шкуру, как верховный жрец Майя с любимой жены вождя этого же племени, — бросил кишки и жабры на пастилу, стоящую смирно сзади, и даже не помышлявшую о буйстве нравов этого дня, а зря:
— Могла бы уклониться как-то, — а теперь приобрела вид пленника, не только обезглавленного и сброшенного с пирамиды Кецалькоатля, но:
— Сброшенного не меньше месяца назад. — Брр-ыы.
Печальное зрелище, и знаете почему? Оно подействовало на некоторых штурмовиков, как:
— Отрезвляющая гимнастика Хирама Абифа. — Например, СНС тут же вырвало. Кот и тот почувствовал, что:
— Кажется чем-то пахнет, а скорее всего, сельдью, и более того, от меня. — В приличном месте, не в пивной, запах неуместный, и знаете почему? По тому же самому, почему часто не рекомендуют есть чеснок:
— А вдруг целоваться придется? — Может отказаться, а это перевернет всю оставшуюся жизнь, которую и будете вспоминать ту единственную, которая звала вас на пруд купаться, а там само собой все было бы, и теперь ясно:
— С очень большим наслаждением.
Далее, участвуют ли остальные, и Ваня с Димой?
На банкете в честь приезда на отдых-работу на Клязьму Кот взял на себя обязанности мадам Воке, и более того:
— Даже сам разливать первое и второе, и только третье, компот из:
— Перьев знаменитых писателей, — как сначала сказал Кот, но потому пошутил:
— Это Саподилла с Маракуей.
— И в чем ваше да, и нет? — спросила СНС, видя, что Кот доверил разливать этот экзотический компот Редисон Славянской, которой здесь никто практически не знал, так как:
— Никогда не писал для Голливуда, — а значит, что они там пишут мы и так знаем, а именно:
— Неправду. — Одно слово: артисты.
— Ну-у, — начал Кот, и тут же кончил:
— Говном, кажется, не пахнет, правда?
— А должно? — удивилась СНС.
— Именно, именно! — поддержал логику Кота Ваня, — и заметьте это не миф: люди любят Адские фрукты.
— Может быть, но только не я, — сказал Сори.
— А я буду! — сказал СНС
— Ну тогда и я — тоже — готов отправиться в ад вслед за вами.
— И вообще, — сказал Кот, — если мы-таки попремся в Ад, то каждый так и так получит в подарок один фрукт, пахнущий цветами, а второй натуральным говном.
— Зачем? — спросила на свою беду Редисон Славянская.
— Кто вам разрешал говорить? — строго спросил ЕЕЗ.
Наступившее тягостное молчание нарушил Войнич:
— А вот я помню, как упал в бочку с селедкой!
— В Елисеевском не было таких бочек, — вставил и свое строгое слово другой летописец литературы ЗЧБНТИН.
— Так, мой милый, я живу в настоящей реальности, — ответил Войнич.
— А именно? — попросил уточнить За Что Боролись.
— Моя реальность такая же, как ваша, но только с учетом того, что она всегда еще и:
— Написана-а!
— Значит, пока реальность еще не написана, вы успеваете бросить яблоко в лоб продавцу, сворованное с витрины нарюрлих?
— Да, но только наоборот, — ответил Войнич, — ибо реальность всегда сначала написана, а только потом будет видна. Что не исключает того, что некоторые не видят очень долго, более того:
— До сих пор, — как Вторую Скрижаль Завета, как Плат с головы Иисуса Христа.
Как Другой Ученик Иисуса Христа, сначала увидел только Пелены, а посмотрев еще и снизу:
— Увидел и Плат, — лежащий отдельно.
— Значит, вот в этот разрыв времени — пока Другой Ученик спускался с Верха Гроба к его Входу, где стоял Петр, — и можно внести те изменения в окончательный текст, которых не было в реальности? — спросил борец с постмодернизмом, именно по причине:
— Отсутствия связи между ним и остальной литературой. — А как сейчас оспаривал Войнич:
— Связь эта, если образовалась, то, значит, она:
— Всегда и была.
— Ну, хорошо, расскажите, что вы сделали такого хорошего в Елисеевском?
— Я просто упал задом в бочку с сельдью, и испортил свое новое, только что привезенное из Израиля по бесплатной путевке бежевое пальто, ибо заплатил за него только пошлину, как за секонд-хенд, подаренный мне с благородного плеча самим Стивеном Спи, когда мы вместе читали мою незабвенную книгу про бравого солдата Чонкина, лежа на спинах в Мертвом море моего несбывшегося детства.
— Вы просто тогда не знали, что вы еврей?
— Да.
— Получается, это та же ваша теория о Пеленах и Плате, лежащем отдельно, что можно не только потом дописать Всю, так сказать, Истину, даже если ее не было на самом деле, но и наоборот:
— Исключить обрезание, — как будто его сначала и не было?! — спросил Если Есть Запас, в простонародии И-Кали.
— Да, — просто ответил Войнич, — задача в том и заключается, что надо обрезать:
— Адама.
После этого некоторые даже забыли, о чем шла речь. Только Реди, желая здесь прописаться постоянно, спросила:
— Можно принести пальто?
— И вообще, — сказал Плинтус, чтобы поддержать свое реноме в том смысле, что:
— Протеже:
— Ну, квартира, ну машина.
— А дальше? — поддержал-посмеялся над ним Сори.
— Дальше возникает вопрос, какая это машина, — невозмутимо отразил удар Пли. — Я, например, люблю…
— Редисон Славянскую, — сказала неожиданно для самой себя произнесла СМС. Прошу прощенья, что-то не то. Ну, потом найдем ошибку, впрочем, пожалуйста:
— Слово можно и сказать, — но оно не воробей — назад всегда вернется.
— Приведите пример, пожалуйста, — сказал Кот во время перемены тарелок между — нет пока еще, не между Саподиллой и Маракуйей, а только:
— Картофельным пюре и его котлетой, — которые Кот ел по-научному, что значит:
— Раздельно.
Впрочем, я сам приведу:
— Говорят, что научный марксизм-коммунизм — это не то, что происходило на самом деле. — Это тезис, а антитезис, как раз наоборот:
— Это тоже самое. — Ибо, даже если Ле говорил, что украинский национализм — это хорошо, только, как дэзинформацию.
— Почему? — спросила СНС.
— По определению. Ибо в фундаменте всех высказываний Ле стоит Партийность, что тоже самое:
— Дэзинформация, как не только вторая, но уже первая натура.
Поэтому марксизм и его практическая реализация в России — это не близнецы-братья, и тем более, не разночинцы, а:
— Одно и тоже. — Но именно по реально научному:
— Сравниваются не две одинаковые половинки, а:
— Первая и Вторая Скрижаль Завета. — Наука не допускает тавтологии. Как некоторые думают, что это вообще возможно.
— Некоторые засомневались: Кот Штрассе — это говорил, или кто-то другой? Но он настоял на своем:
— Я шутил.
— Что значит, шутил? — строго спросил Пели, — у меня давление поднялось на тридцать градусов.
— Кто такое Ле? — спросила Редисон, чтобы о ней не забыли, но и со страхом перед толпой, совершенно невозмутимой ее талантом артистки, сценаристки, менеджера, продюсера и любовницы в одном почти лице. Так только иногда приходится чуть-чуть притворятся.
— Мой родственник, — сказал Кот, — моя фамилия от него образована, это так только говорят в простонародии:
— Кот Штрассе.
— А на самом деле? — спросил Сори.
— Ле-Штрассе Три.
— Три с большой буквы?
— Да, и знаете почему? Взял пример с одной леди, называвшей себя три раза — если не считать остальных — с большой буквы:
— Фике, Августа, София.
— Кто это такая? — спросил Пели, пытаясь раскурить трубку, так как гаванские, в отличие от Сори, не любил, да и дороги, собаки, сто баксов за штуку, а говорится:
— Если уж пить — то Хеннесси, а курить уж если, то не меньше и не хуже, чем Черчилль. — Впрочем, Сори, кажется, бросил, а значит:
— Я не брошу никогда.
Редисон Славянской дали шанс рассказать, что она делала в Елисеевском, когда другие пытались своими силами развеять царивший там дух чванства, а точнее:
— Душевного чавканья, — ибо прямо в магазине мало кто ел — боялись, заподозрят в голодоморе. — Почему? Ну, представьте себе идет человек по бульвару в каком-нибудь Таганроге, в руках толстая, как хвост дракона любительская, а вверху спускается петля, он думает: за колбасой, но тут его во время этого марксистско-умственного эксперимента и ловят самого, и съедают.
— А колбасу выбрасывают? — спросила СНС. И добавила: — Не обожраться же.
— Вы как камень, брошенный в моё море, — сказал Кот.
— Я?
— Я?
— Можно, я запатентую эту фразу за собой? — сказала СНС. — И знаете почему? Я первая поняла, что это значит. — Но тут же добавила: — Конечно, при условии, что вы не попросите уменьшить мой портфель председателя своим присутствием.
— В таком случае, я ей отдам эту фразу, — сказал Кот и тут же сделал:
— Предложил Редисон начать свой рассказ о приключениях в Елисеевском именно с этой фразы:
— Реализация марксизма — это как раз хороший пример того:
— За что боролись — на то и напоролись.
— Только в неожиданном для себя виде, — вставил литературный работник.
— Нет, нет, я докажу, как положено:
— Все именно этого и ждали, включая сюда самого Карла.
Ибо я вам точно говорю, он меня ждал. Кто? И я вам скажу, кто. — Она села, и не просто села, а:
— Расположилась с того торца стола, где никого не было. — Да, вот так бывает, на одном конце председатель, а на другом-то — никого!
И она сказала:
— В свете этого, я думаю, понятно, почему я заняла это место, не как альтернативу, а как дополнение, являющееся вашей эманацией в минуты ваших личных раздумий о жизни частной.
И знаете, почему я так подумала? Нет? Не потому, что я приехала в эту Ирландию — это не Ирландия? Рыбы мало? Со мной не соскучитесь — будет не только лещ — это вещь, но норвежская семга у каждого члена союза в бассейне на его участке в семь га. Кто против?
— Нет, — резюмировала она. — И теперь то, что к делу не относится, а именно:
— Подхожу я к нему в Елисеевском и так прямо под козырек бросаю крылатую фразу:
— Маркс?
— Энгельс, — отвечает, а вижу: бум-бум, но только наполовину. И ясно: боится.
И знаете почему?
— У него не было фуражки, — сказал Кот.
— Зачем ты подсказываешь? — укоризненно ответила она ему полуулыбкой.
— Простите, но даже я мало что понял, — сказал Плинтус.
— Но что-то все-таки поняли, как мой маленький, но уже тет-а-тет?
— Да, — ответил Пли, — на нем не было фуражки члена ордена меченосцев, но вы ее увидели.
— Правильно, но самое главное, что он сам понял:
— Я имею на него влияние.
— Это был Германн Майор, — сказал Штрассе.
— Зачем вы опять подсказываете, милейший? — опять высказала она Коту в глаза то, что о нем думала.
— Дальше, — сказал ЕЕС.
— Дальше мы без слов зашли, как говорил Хир Аб про круги всегда голодной интеллигенции:
— В буфет для других закрытый, — и получили, что даже меня уже не удивило, приготовленный для нас целый вещевой мешок колбасы Брауншвейгской.
— Одной колбасы?! — удивилась СНС.
— Я тоже сначала не поняла, но мне шепнули:
— Коньяк, мадера, мёд, корица и:
— Вот так мяса высшей категории, — заведующая чиркнула себя ладонью по горлу, что, я думаю, означало:
— Еще столько же, — а то и больше.
— Поэтому, — сказал Штрассе.
— Поэтому, — повторила придуманное им слово Редисон Славянская, — предлагаю сначала всем попробовать, правду ли сказала заведующая, а потом и лично получить каждому по:
— Палке, — и что характерно: длиной не меньше семидесяти сантиметров. Сказала, что специально для них готовили, — и показала…
— Вверх! — крикнул ЗЧБНТИН.
— Вниз! — угадал ЕЕЗ.
— Это на личное усмотрение, — сказал Кот, — смотря, кто откуда ведет пристальное наблюдение.
И с традиционным криком семьи Николая Рыбникова и Аллы Ларионовой, когда у них дома была курица:
— Оп-ля-я! — нет, не высыпала прямо на стол мешище этой колбасы почти древнего 1904 года — рецепта:
— Каждому, — имеется в виду раскидала, как научилась в Америке, когда любила игрока в бейсбол. И это бы еще ничего, но и здесь никто не проявил малодушие, как при встрече с неизвестностью, а поймал свою палку, как будто всю оставшуюся жизнь собирался быть:
— Кетчером.
И даже СНС удивилась:
— Неужели я могу не только сидеть за письменным столом по двадцать шесть часов подряд и по восемь толкать речи прижученным дорогущими костюмами адидас благодарным контингентам, но и играть в бейсбол, несмотря на то, что в Библии нигде не написано, что человеки должны иметь верхние и нижние лапы, чтобы бегать и махать ими, изображая в Дон Кихоте ветряные мельницы, и упрямо движущиеся к ним стада баранов.
Далее, ресторан Ван Гог.
Куда их не хотели пускать, и куда они ломонулись, как сказал Кот Штрассе, потому:
— Что так написано.
— Где не удержался Сори, за что был наказан рассказом не в свою пользу. А именно:
— Еще у входа рассказал про своё путешествие по Елисею. — А его подслушали, и сюда уже не хотели пускать.
Глава 45
— Я ничего не делал? — оправдывался Сори перед собратьями не только по перу, но и по самому разуму, которые уже собрались развести костер, но не пред генеральным входом в этот кабакльеро, а прилично:
— Во дворе, — где другим можно, так как здесь живут даже бомжи. И несмотря на то, что бомж здесь всегда был только один, как и в кабаке его собрата по кисти — или что у них применяется еще там, как-то: острозаточенные камыши — хотели расположиться всей компашкой, ибо, как сказал нарочно Войнич:
— То, что мы пишем, и читают только одни бомжи.
— Почему? — удивилась СНС.
— И знаете почему? Им больше делать нечего.
— Сказки рассказываете, господин художник, — сказал Пели. — Ибо бомжи — это как раз те люди, которые честно, от души произносят:
— Я не хочу больше жить.
— Почему? — не понял даже ЕЕЗ.
— Потому что понимают: уже никогда больше не удастся послушать Пинк Флойд и Битлз, которых они когда-то любили.
Но вышла Мотя, и:
— Как электрик электрика узнала СНС.
— Прошу вас проследовать в отдельную аудиторию, где есть и сдвоенный персональный туалет.
— Почему не совсем отдельный, как в лучших домах Ландона, — решил неожиданно для всех почти поддержать Сори Кот Штрассе.
— Нет, то есть, точнее, да, потому что сдвоенный, — пролепетала Мотя, — но не по фронту, а по периметру.
— Нас хотят запутать терминологией, — капнул масло в разгорающийся костер Штрассе.
— Опять те же крестики, что и в Елисее, — сказал Сори, — а где нолики?
— Да, ладно вам — крестики, нолики, был бы сам текст, — сказал Войнич. И добавил: — Хотя, я понимаю, для некоторых крестики — это и есть текст, и без ноликов он, действительно, кажется неполным.
Могла бы начаться драка между Войничем и Сори, но Редисон развела гладиаторов:
— Никому — так никому, — пойдем в общую баню — прошу прощенья — так у нас в Америке называют тет-а-тем с режиссером или продюсером в дорогом кабаке.
— Этого не может быть, потому что не может быть никогда, — как констатировали средневековые мыслители, — сказал один из простых литературных работников, которых не всегда называют писателями, а зря, и скорее всего, именно поэтому они за науку принимают простую:
— Тавтологию. — Ибо, считают:
— Правда должна быть друг на друга похожа. — Но на самом деле, нет, ибо правда:
— После Правды — это Перевод правды, и на вид он, как говорится:
— Имеет другой вид.
Как констатировал Александр Сергеевич Пушкин:
— Ай! не Он. — А потом, как догадалась Мария Магдалина:
— Он и оказался не там, где Его искали, а среди нас, в зрительном зале, где, собственного говоря:
— Действующих лиц не может быть по определению. — Поэтому:
— Даже, если и будут, — то никто их не узнает:
— Кроме Избранных. — И, как говорится:
— Их есть у меня!
Все расселись за одном длинным столом и попытались прочитать меню. А Сори не брал свой экземпляр, и думал.
Но Редисон, желая показать, что и она может отличить кого-то от чего-то, помогла ему избавиться от запора:
— Скажите слово говно, и всё польётся, как из ведра.
— Да, — тут же ухватился за эту мысль настоящий полковник в своей истинной эманации, ибо так его и фотографировала истинная дочь Роберта Рождественского:
— Только полковник, — и нигде не нашла намека на генерала. Так-то это и хорошо, потому что сами генералы ничего и не пишут, а наоборот:
— Только подписывают, — но тем не менее, многим уже начинает казаться, что лучше подписывать, чем писать. — Ибо:
— Если писать — можно только казаться, — а подписывать — значит:
— Быть.
Тем не менее, и несмотря на этот непокобелиный факт:
— На Самом Деле — Дело Было:
— Не Так.
А именно:
— Бог явился на Землю Неузнанным. — Ибо Явился в роли Своего:
— Сына.
И Все посчитали Перевод — Неточным.
Хотя фарисеи и не могли найти противоречий в словах Иисуса, они не верили, не верили своим глазам. Ибо:
— Ну как же Это Он, если Они не похожи?
— Не то, чтобы да, но я не буду читать это меню, — прокашлялся Сори.
— Почему?
— И знаете почему? Я априори знаю, что там нет плана.
— Какого плана? — сделала наводящий вопрос Редисон Славянская.
— Можно я отвечу?
— Кто это сказал? — удивилась СНС, — ибо она и сама-то не всегда не боялась лезть в рассуждения Сори о:
— Нуждах наших грешных.
— А это был парень, но, как говорится:
— Не только не из нашего района, и более того, города, но и вообще:
— Не с нашего стола.
— Это этот, как его? — сказал За Что Боролись — ЗЧБ, без второй своей частит НТИН, ибо хотел спокойно покушать, а скорее всего, опять получится, как вчера:
— И пожрать не дадут, — чтобы ни о чем не думать.
И это был тот, кого, к счастью:
— Все знали, — но к стыду своему:
— Так и никто и не вспомнил.
— Нет, я бы сказал, но боюсь это будет не совсем точно, — сказал Если Есть Запас — ЕЕЗ, — ибо тот, про кого я думаю, что это он, уже умер — это Вениамин-Витамин Е, который наконец нашли в чистом спирте.
— Нет, покойники участвуют, я слышала, — сказал Ред.
— Да, — отклонила ее предложение СНС, — но редко.
— Я хочу сказать, — то этот мой предок, простите, если я оговорился, прав, а я в своей молодости написал неточно:
— Хорошо пить на природе — там не встретить бюст Льва Ландау, и знаете почему?
— Почему?
— Потому что там нет не только его, но нет — значит — черно-белых квадратов и другого преследователя-последователя марксизма, нет, пока еще не Леона Иль и его вечной подруги:
— Индиры Ганди, — на которой ему так не подписали разрешения жениться, а нет продукта его жизнедеятельности…
— Кукурузы! — крикнул Сори, желая показать, что он с этим парнем:
— В контакте.
И чтобы все убедились, что это именно он, а не его уже бывшая эманация, прочитал стихи про Рождественского Гуся.
Многие ужаснулись, а некоторые огляделись, и поняли, что:
— Пока еще не совсем ясно, кто именно, но одиозные личности, которые должны быть в это время на Поселении в Крае:
— Кажется здесь, — и скоро будет ясно, кто именно.
Еще один парень подошел к их столу и представился, но никто не понял, как.
— Он сказал Монсоро.
— Нет, нет, он сказал Густафф, — поправила предыдущего оратора Реди.
— Я думаю, они скорое проявят себя, как плоды тех яблонь, которые мы во времена оные посадили на Марсе, и тогда:
— К гадалке не ходи — это они.
— Кто, покойники? — спросил Пли.
— Если бы, — ответил Войнич, — но именно те, кого гонят, как Каина с насиженного места опять в:
— Другое.
— Я думал, здесь лучше, чем на Поселении, — сказал Пели, и хотел проверить свою версию, попросив первого парня прочитать стихотворение, но не успел, это сделал второй:
— Прочтите, пожалуйста, что-нибудь из Воскресения.
И он сказал:
САД ВОСКРЕСЕНИЯ
О, как дожить
до будущей весны
твоим стволам, душе моей печальной,
когда плоды твои унесены
и только пустота твоя реальна.
Нет, уезжать!
Пускай куда-нибудь
меня влекут громадные вагоны.
Мой дольний путь и твой высокий путь —
теперь они тождественно огромны.
(Стихи Иосифа Бродского)
— Я знаю этого гуся, он мне на Зоне надоел своими стихами, говорит, что Бродский, а какой Бродский — неизвестно, если известно, что он, кажется, умер, — сказал, и что характерно:
— Из-за спины поэта высокий Монтик.
— Он знает, — сказал Войнич, как будто серьезно, — они вместе работали.
— Нет, а действительно, — сказала Редисон, — тот был лысый, как пень без дерева, а этот не только похож на Джека Лондона в роли Морского Волка, но еще и с бородой.
— Вы не смотрите на мою бороду, — сказал Брод.
— А что, ненастоящая? — спросил Войнич, и сам попросил разрешения, но не у него самого, а у своей клоаки, проверить. Не успел не зек, конечно, еще, а только Поселенец, сделать оговорку, что не только не хочет, но и:
— Как Вой чуть не оторвал ему — и хорошо, что не голову, а уже похоже, мог бы — бороду.
— Нет, настоящая, значит, скорее всего, это опять он.
— Разве так бывает? — спросила изумленно Реди, — то даже усов не было, а то:
— И то, и другое, и даже борода?!
— По-видимому, только так и бывает, — сказал СНС, и одновременно попросила подойти сразу двух официантов: по вину, по пиву и по салатам и большим стейкам, — и знаете почему? Если в Америке так не бывает, а судя по вашей неадекватной реакции, это так и есть — значит всё правда:
— Мы живем именно там, где такие вещи происходят, как правило, и значит доказывать надо обратное, а именно:
— Исключение из правил.
— А именно? — удивилась Редисон: — Если нет бороды — пытать, пока не признается, что:
— Только недавно сбрил?
Тем не менее, сам Брод прекратил эти дебаты, так как сел опять туда, откуда явился:
— С теми же охламонами, где и был.
— Если мы ему не нужны, то и он нам не нужен, — резюмировал борец с единством противоположностей, а ЕЕЗ тоже с сомнением покачал головой.
— Тем более, — как выразился кто-то, — есть сомнение-мнение: умеет ли он вообще читать свои стихи.
В общем, можно было так и записать в журнале происшествий этого ресторана:
— Карибский кризис — дело только времени, а так-то дело уже решенное.
Далее, выбор Дуни — Персефоны в Ван Гоге. И выбирают — случайно — Аллу Два.
Пришельцы, как назвала их СНС, выдвинули Грейс Келли, но она, как оказалось, вообще не приехала на Большую Землю, так как не получила Одобрям от своего Тет-а-Тет, Генриха — или как его там:
— Впрочем, именно так и было: Генрих Шварцкопф — друг не только Иоганна Вайса, но и Олега Янковского.
А когда поняли, что она здесь и не очень-то нужна, так как было очевидно:
— За сиреневыми полосами чистого стекла скрываются хитро-добрые глаза великана шеф-повара, и просто добрые его начальника-контролера Димы.
Кто из них Бэлл так и осталось пока неизвестным, Дима-директор, так и не прошел кастинг на мессира, и скорее всего, из-за того, что на спор, и из-за большой нужды в славе, согласился дать избить себя три раза по жопе своему другу-врагу длиннолапому шеф-повару, который сам претендовал на эту роль, но тоже:
— Не вышло.
А банальный вариант с Олегом Басилашвили нам, к сожалению, не подходит, ибо:
— Что было — то прошло и, следовательно, повториться не может, а может только:
— Возродиться, — что значит родиться заново. — А нового — как обычно — не узнают.
Евтушенко? Он, увы, проиграл Бродскому, и проиграл настолько, что можно подумать:
— Был бы не против, если бы его вообще никогда не было.
Вот говорят:
— Народ на площади мог бы кричать, чтобы освободили не Варраву, а Иисуса, и:
— Его бы не убили. — Возможно ли это? Ответ:
— Нет. — Просто по-простому, как и ск
...
