Евгений Ткаченко

Записки поперечного человека

Повести и рассказы

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Евгений Ткаченко, 2018

На обложку этой книги совсем не случайно помещена картина Ильи Глазунова под названием «Великий эксперимент». В рамках этого эксперимента я прожил полвека и в этой книге как раз попытался не только осмыслить его, но и понять каким образом, почему он был проведен именно у нас в России и как повлиял на души россиян. Слишком много неправды написанной и озвученной о том времени заставило меня поделиться своим видением этого эксперимента.

16+

ISBN 978-5-4493-2604-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Записки поперечного человека
2. От автора
3. Повести
   1. Записки поперечного человека
      1. Глава I
      2. Зигзаги жизни
      3. Глава 2
      4. Влияние культурной среды
      5. Глава 3
      6. Любовь
      7. Глава 4
      8. Политика и судьбы граждан
      9. Глава 5
      10. Про дедушек и коммунистов
      11. Глава 6
      12. Самоутверждение
      13. Глава 7
      14. Наше духовное падение
      15. Глава 8
      16. Крушение
      17. Глава 9
      18. Честь, порядочность, совесть, служение
      19. Послесловие
   2. Сказка-быль
4. Рассказы
   1. Издержки свободы
   2. Невольный бизнес
   3. Проблема
   4. Шестидесятилетие 50+
   5. Старики
   6. Чудесный доктор ^*
   7. Благодать ^*
   8. Загадочное и необъяснимое
   9. Зарисовки
      1. Запад-Россия — перспектива отношений
      2. Эгоцентризм
      3. Вой
      4. Адам и Ева
      5. Девушка и счастье
      6. Загадочность женщины

От автора

На обложку этой книги совсем не случайно помещена картина Ильи Глазунова под названием «Великий эксперимент». В рамках этого эксперимента я прожил полвека и в этой книге как раз попытался не только осмыслить его, но и понять каким образом, почему он был проведен именно у нас в России и как повлиял на души россиян. На эту тему литературы достаточно, но большая ее часть далека от правды, поскольку авторы, как правило, в то время были активными членами каких-то объединений, политических или общественных. Они наблюдали этот эксперимент с положения человека несколько привилегированного, а потому описать его объективно оказались не в состоянии.

Я, в советское время не только ни в каких объединениях не состоял, но и сформировался как личность в рамках самой независимой профессии — конструктор.

Конструктор, решая техническую задачу, начинает с того, что набирает максимум информации по теме. Далее он обязан в существующих конструкциях найти слабые места и сконструировать более совершенный механизм, или машину. Таким же образом я воспринимаю нашу социальную и экономическую жизнь, которая не может наладиться уже целое столетие. Понятно, что эти «механизмы» сложнее изготовленных из железа, но я думаю, что подход к их совершенствованию одинаковый.

Слишком много неправды написанной и озвученной о том времени заставило меня поделиться своим видением этого эксперимента.

Повести

Записки поперечного человека

Бог создал нас для известной ему одному роли в большом спектакле. Надо угадать свой текст и суметь сыграть — с трепетом, но без заикания.

Григорий Померанц

Теперь же, когда я не только припоминаю, но даже решился записывать, теперь я именно хочу испытать: можно ли хоть с самим собой совершенно быть откровенным и не побояться всей правды?

Ф.М.Достоевский

Глава I

Зигзаги жизни

Я стар, мне уже за семьдесят. Всю жизнь что-то созидал, видно программа в меня вложена такая. Вот и сейчас, вместо того чтобы сидеть на теплой печи что-то совсем не развлекательное читаю, вспоминаю, размышляю, пишу.

Вспоминаю свое раннее детство и явственно снова ощущаю в душе какое-то благоговение перед созданными человеком предметами и книгами, особенно почему-то книгами. Ни одну за свое детство я не зарисовал и не порвал. Это чувство сопутствует мне всю жизнь. Всегда удивлялся тому, как легко и даже с какой-то страстью дети рвут и пачкают книги. Возмущался понятно. Когда подрос, казалось, что это недоработки родителей, но потом дошло, что меня-то родители этому не учили, это было откуда-то изнутри.

Еще в дошкольном возрасте был у меня приятель Толик, видя часы, он как бы терял на время рассудок пытаясь проникнуть внутрь, для этого годились и отвертка и молоток. Дома у него ни одни часы не ходили, понятно, что родители Толика жестко наказывали, но это не работало. Помню, его побитого мне было жалко, но про себя я занимал сторону родителей. Должно быть, внутри него действовала какая-то сила, толкающая Толика на эти «преступления», да такая мощная, что он до определенного возраста сопротивляться ей не мог.

Мне нужно было достаточно пожить, чтобы понять, как сложна эта жизнь и что разрушитель он не менее важен, чем созидатель. Интересно, что мотив ломать он разный: один ломает из любопытства и страсти познать, а другой из удовольствия крушить. Это какая-то индивидуальная программа, вложенная кем-то в наши души при рождении. Ведь почти треть мальчишек рождаются воинами и большинство из них любители ломать, а не строить. Даже человек злой и агрессивный для социума также необходим, как добрый и сердечный. Без него мы плохо будем отличать добро от зла, да и к добру он может подвигнуть окружающих куда как эффективнее, чем человек сердечный. В общем, то, что в какие-то периоды жизни кажется очевидным и бесспорным, совсем не очевидно. Не случайно в народе говорят, что только дуракам в жизни все ясно и понятно.

Парадокс в том, что сейчас я может быть, больше жалею носителей зла и неправды, представляю, как же тяжело идти по этому пути, но эту дорогу им дал Господь, возможно в назидание многим, чтобы не творили зла. Они, пожалуй, самые большие страдальцы, Бог на их примере учит людей не поступать так, надеясь, конечно и на их преображение тоже. Ведь самое большое несчастье для человека жить без любви и добра в своей душе. Видно на них, носителей зла, действует та же сила, которая заставляла маленького Толика до определенного возраста ломать часы, вот только некоторых она ведет до конца их дней на земле. Пишу это вполне искренне, понятно, что думал так не всегда, понимание пришло ко мне только на склоне лет. Совсем не случайно первым, кого Христос взял в рай, был отпетым разбойником.

Я прожил полную жизнь и благодарен Господу, что Он дал возможность ее прожить. Оглядываясь назад, вижу, как же много было моментов, когда Он поддерживал меня и даже спасал. Думаю я прошел и еще продолжаю идти тот путь, к которому был предназначен. И все же, имея свободную волю и основательный опыт, сейчас вижу, что в самых важных элементах жизни потерпел серьезное фиаско. Я напряженно учился и трудился, окончил политехнический институт, конструировал машины, дорос до главного конструктора и, выйдя в своей области техники на мировой уровень, в расцвете сил оказался государству ненужным. Когда это случилось, помню, в душе появился вопрос: «Если моя страна так легко отказалась от меня и вообще от всего направления техники, которым я всю жизнь занимался, то может путь, который я выбрал — ложный и жизнь прожита напрасно?». Этот вопрос какое-то время мучил меня, но, в конце концов, я понял, что все правильно мне такой жесткий урок был необходим. Ведь изобретая машины, я несколько возгордился и относил себя к элите человеческого общества. Творцом себя возомнил! Понятно, что конструкторская деятельность была для меня долгое время в приоритете по сравнению со многим, чем живет человек и что его окружает. Этот урок перевернул мою шкалу ценностей и сейчас я полностью согласен с В.В.Розановым, который писал: «Верьте, люди, в нежные идеи. Бросьте железо: оно — паутина. Истинное железо — слезы, вздохи и тоска. Истинное, что никогда не разрушится, — оно благородное. Им и живите».

Уже то, что я это понял, говорит о том, что путь этот не был ошибочным. Он не был напрасным еще и потому, что подарил мне громадный опыт жизни, позволивший переориентироваться на гуманитарную деятельность. Наверное, как раз для этого мне этот непростой, длинный путь и был дан. Известный академик, создатель лазера Прохоров как-то сказал, что творческий человек может максимально реализовать себя только при условии, если трижды в течение жизни кардинально поменяет направление своей работы. Волею судьбы у меня так и получилось: инженер, преподаватель, литератор.

Пожалуй, еще больший облом претерпел в семейной жизни, хотя по природе человек я преданный, семейный и терпеливый. Не удалась она мне, и вот доживаю свой век в одиночестве.

Думаю, что это тоже такой замысел Бога? Он дал мне возможность многое увидеть и испытать в этой жизни, а потом оставил одного и подарил способность излагать на бумаге свои мысли, думаю не только с целью осмысления пройденного пути лично для себя. Мне-то это уже зачем?! Возможно, мой опыт для кого-то будет важным, и даже необходимым, но об этом знает только Он.

Всю жизнь я был сильным, энергичным и размеренно по ней, этой жизни, не шел, а бежал. Наверное, свою дорогу чувствовал каким-то невероятным чутьем. Сознаюсь, что пару раз с пути сбивался, но на очень короткое время, и всегда быстро и безошибочно возвращаясь на него. Сейчас я понимаю, как непросто было сориентироваться в советское время, где практически все ценности были перевернуты с ног на голову и во время той дикой анархичной социальной перестройки 90-х, поломавшей миллионы судеб наших соотечественников. Каким-то образом умудрялся выживать, не изменяя себе, несмотря на то, что почти все время приходилось идти против течения.

В ажиотаже жизни я смотрел только вперед, а назад, на то, что осталось за спиной, не оглядывался. Даже выйдя на пенсию, я о прожитой жизни особенно не задумывался. Как всегда сделать это помог случай. Написав первую свою книгу, я подарил ее Вячеславу Харинову, настоятелю храма, прихожанином которого был. Через некоторое время на трапезе после Литургии батюшка внимательно посмотрел на меня и произнес всего одну фразу:

— Евгений, какую же интересную жизнь вы прожили.

Ну да, конечно, первая книга состояла из рассказов и размышлений о моей жизни.

Сначала я удивился, но потом посмотрел по сторонам, на судьбы своих сверстников по школе и институту и, оглянувшись назад на уже прожитую свою жизнь, с удивлением обнаружил, что священник прав, так оно и есть, действительно интересная, значительно многообразнее и насыщеннее чем у моих друзей.

Кстати, он же подвигнул меня к написанию этой первой книги. А получилось так. Когда мой отец ушел в мир иной, я тут же на следующий день приехал к батюшке, с просьбой отпеть его. Дело в том, что отец был крещен, заповеди соблюдал, но в храм не ходил, да его в городе и не было. Вячеслав Харинов попросил рассказать о его жизни. Мой рассказ произвел на него такое сильное впечатление, что батюшка попросил изложить его на бумаге и подарить ему. Излагая, я не только невольно вспомнил массу интересных фрагментов из собственной жизни, но и о многом задумался. Собственно с этого и началась моя литературная деятельность.

На сегодняшний день у меня написано шесть книг, а настоящего осмысления той жизни, которую прожил, в них нет. Какие-то мысли присутствуют, но они фрагментарны и не системны. Придется опять начать со своего детства, с семьи и той культурной атмосферы, в которой пришлось мне произрастать. Не подумайте, что я кого-то пытаюсь пачкать или критиковать. Мне просто хочется максимально искренне описать то время, в котором рос. Уверен, что сегодняшнему поколению людей важно знать правду. Найти ее очень непросто, слишком послевоенное время было противоречивым. Существовало две правды, одна истинная, народная, но она была скрыта, а другая от власти, официальная, которой нас учили, но правдой ее назвать нельзя. И, конечно, я очень хорошо понимаю, что в книге, которую пишу, будет только моя правда, и она весьма относительна. С ней можно соглашаться, а можно ее и отрицать, ведь у каждого свой опыт.

Эту книгу можно отнести к очередному зигзагу моей жизни, поскольку это не просто жизнеописание человека, но попытка осмыслить его в контексте истории страны. Можно подумать, мол, с какой стати ты пытаешься это сделать, ведь ты не историк, а всего лишь рядовой инженер? А я именно поэтому, что рядовой, и взялся писать. Все-таки сознательно наблюдал жизнь в государстве больше пятьдесят лет и наблюдал не из какого-то привилегированного слоя: артистического, политического, чиновнического или журналистского, а из толпы. Наблюдал, пожалуй, не совсем правильно, я еще и активно жил, за исключением жизни политической. В моей памяти все правители — от Сталина до Путина и не только имена, я на собственной шкуре прочувствовал их политику.

Решил писать эти записки еще и потому, что вижу сильное отличие судьбы моего поколения от судьбы поколения предыдущего и последующего. Предыдущее поколение практически всю активную жизнь прожило в условиях коммунистического эксперимента и прошло страшное испытание войной. Последующее, поколение моих детей, сознательную жизнь проживает уже в капиталистической России. Только мое послевоенное поколение попало на социальный излом, причем большинство его представителей в расцвете своих физических и творческих сил.

Об этом изломе говорить правду как-то до сих пор не принято. Собственно ситуация такая же какая была у нас после войны. Тогда власть за правду жестко наказывала. Она пробивалась к нам почти полвека. Семь миллионов потерянных жизней озвученных Сталиным сразу после войны превратились за это время в двадцать семь. Правда о войне от тех, кто полностью прошел ее, тоже появилась совсем недавно. Роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» окончен в 1994 году. В это же время появились «Записки гадкого утенка» Григория Померанца, в которых много удивительной правды о войне очевидца, такой искренней, какой мне встречать не приходилось.

Правду о социальной революции 1991 года сегодня нужно искать по крупицам, за нее не наказывают, но она явно замалчивается. Почему? Думаю понятно многим, у власти до сих пор находится большое количество тех, кто этот антинародный переворот совершал. Совсем не случайны эти лживые ежегодные Гайдаровские форумы и попытки прославлять Ельцина.

Так в период с 1992 по 1998 год в России ушло из жизни почти три миллиона мужчин в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти лет. Они умерли в результате различных заболеваний, которые не свойственны молодым людям. Эти заболевания были вызваны той грубой и циничной шоковой терапией. Заболевали мужчины зрелого возраста от невозможности реализовать себя, от бесперспективности жизни. Эти потери связаны со сломом социального порядка. Из статистики, в 1993 году по сравнению с 1987 годом число умерших в возрасте 30—39 лет увеличилось в два раза, а в возрасте 20—29 лет — в 1,8 раза. За первые два года существования режима Ельцина, численность Русского народа снизилась на 1 млн. человек, и это не смотря на то, что за этот же период в Россию вернулось порядка 500 тысяч русских из союзных республик. Население нашей страны после переворота убывало на протяжении целых двадцати лет. Самое страшное, что больше всего пострадали граждане обремененные культурой и интеллектом, собственно также как это было в революцию1917 года.

В своей книге «Записки гадкого утенка» Григорий Померанц пишет: «Люди созданы для разных задач, и надо понять свою задачу, не испугаться ее, принять ее труды и опасности, но не переоценивать своего дара… Бог каждому из нас назначил ступеньку, до которой мы должны подняться. Есть незримая иерархия этих ступеней».

Мне кажется, сегодня моя задача очевидна. Она сужена Господом до одной деятельности — писательской, другого уже ничего не могу в силу физической немощи. Думаю на какую-то ступеньку я подняться смог. Удалось не только все, что задумывал, но куда как больше. Наверное, потому, что своего дара не переоценивал, а еще не сомневаюсь в том, что Господь мне в жизни всегда помогал. Раньше, когда был сильным и энергичным всегда имел выбор. Сейчас приятно осознавать, что ошибался мало и в основном шел по предначертанному мне пути. Искренне могу сказать: «Слава Богу за все!».

Дорогие читатели хочу обратить ваше внимание, на то, что в своем повествовании старался быть максимально искренним. Понимаю свое несовершенство, грешность и конечно примитивизм, возможно, кого-то это ранит. Заранее прошу прощения.

Глава 2

Влияние культурной среды

Сейчас я убежден в том, что жизнь человека определяется не только талантами, которые он получает при рождении, но в большей степени семьей и той культурной средой, в которой проходит его детство, среда играет роль проявителя, выявляющего талант, или угнетателя, способного талант убить или сильно затормозить его проявление. А еще в семье закладываются основы взаимоотношения человека с этим миром.

Так вот мое детство прошло в маленьком промышленном городке, расположенном на берегу реки Невы в сорока километрах от Санкт-Петербурга. Городок этот сегодня называется Кировском, а когда я там родился, это был поселок Невдубстрой. Появился он в 1932 году рядом со строящейся электростанцией 8 ГРЭС по инициативе Сергея Мироновича Кирова. Понятно, что был этот городок чисто советским, пропитанным коммунистической идеологией и практически без наличия какой либо национальной культуры. Да и население городка сложилось искусственно, жесткой волей коммунистической власти. Основная часть мужского населения в послевоенное время — заключенные советского концлагеря, привезенные из концлагерей немецких, женского — в основном девушки из окрестных поселков и деревень. Таким образом, история моего родного города начала складываться, по сути, с нескольких предвоенных лет и Великой Отечественной войны.

А вот удивительно красивая история края, в котором я рос, ведущая свое начало еще со времен Александра Невского, советской властью была вычеркнута из моей жизни. Даже богатое прошлое крепости Орешек, которая находилась всего в восьми километрах от Кировска, и в которой я многократно бывал, представлялось в советских книгах и экскурсоводами только как история крепости в Великую Отечественную войну. О предыдущей многовековой истории и края, и крепости, определившей, по сути, все дальнейшее развитие государства Российского говорилось очень кратко и с фантастическими искажениями.

В такой среде очень уж малокультурной и пришлось жить. Был и еще один, как мне сегодня кажется негативный момент для поколения детей родившихся сразу после войны. Мы, в какой-то степени мешали празднику жизни родителей. Они все были еще молоды, эта страшная война отняла у них юность и упущенное они старались наверстать. Понятно, что этот негатив затронул всех по-разному, меня, например, очень сильно. Сердечного контакта со своими родителями вспомнить не могу. Я чувствовал, что отец меня любил, но был он не сентиментален и по отношению ко мне авторитарен, кроме этого видел я его в своем детстве очень мало. Отец много работал, а свободное время проводил в лесу на охоте, или на Неве, на рыбалке. Это было не только страсть и удовольствие, но в большей степени желание обеспечить продуктами ближних, поскольку еды тогда сильно не хватало. Очень хорошо помню редкие радостные моменты, когда он уделял мне внимание. Малышом, наверное, четырех-пяти лет всегда брал с собой в ванную купаться, мы гоняли по воде пластмассовые игрушки, смеялись, а потом я счастливый лежал на папиной, как мне казалось необъятной груди. А еще когда я болел, помню рядом только папу и его руки. Однажды на больничном был папа, и целый вечер посвятил мне, рисовал в мой альбомчик медведей, охотников, лосей. Отец рисовал хорошо, и я был в полном восторге. Этот альбомчик долго хранил, как особую ценность.

Для мамы я с самого детства был чем-то негативным, постоянно ее раздражающим, хотя по природе хулиганистым не был. Четырнадцать лет она не работала, зарплаты отца на жизнь хватало. Мне было очень неуютно дома, угнетала атмосфера постоянной ее агрессии в мой адрес. С малых лет домом моим была улица. Мамино угнетение и отцовская авторитарность сильно повлияли на мое взаимоотношение с миром. Я чересчур долго был неуверен в себе, смотрел на всех с некоторой робостью и снизу вверх. Это мешало мне жить, особенно учиться, как в школе, так и в институте, письменные мои работы оценивались, как правило, на хорошо и отлично, за устные же ответы я редко получал выше тройки. Чувствуя в моем голосе некоторую растерянность, преподаватели предполагали слабость знаний.

Как Чехов выдавливал всю жизнь из себя раба, так и я выдавливал из себя неуверенность. Удалось мне это только к пятидесяти годам. Процесс оказался таким долгим потому, что в интеллекте и умении что-то делать, необходимо было не только сравняться с окружающими, но и где-то их превзойти. Честно говоря, в зрелые годы, соприкоснувшись с реальной жизнью, осознал себя таким рабом, что Антона Павловича уже и не понял. Действительно, приходиться бороться с этим до сих пор. К счастью вижу, что этой рабской психологии в поколении моих детей, и особенно внуков намного меньше, чем в моем поколении.

Понятно, что, будучи ребенком, я воспринимал все как само собой разумеющееся и пытался утверждать себя в тех ценностях, которые среда мне предлагала. А предлагала она школу, спорт, летом работу вместе с родителями на картофельном огороде и рыбалку, осенью добычу грибов, в общем, было все кроме гуманитарного развития. Гуманитарное долго воспринималось мной как что-то несерьезное, вторичное что ли. Кого могла заинтересовать, например, история, которая в школе была представлена только как история КПСС и история последней войны, или литература, назойливо подававшаяся нам в виде каких-то политизированных образов? При поступлении в институт меня спасла свободная тема. Сочинение под названием «И на Марсе будут яблони цвести» — принесло мне оценку хорошо. Ну а первичным было служение комсомолу и партии, а если не хочешь, то приветствовалось еще физико-математическое восприятие мира и физическая сила.

Отец был для меня исключительным авторитетом. В партии он не был, причем никогда ее не осуждал, но я каким-то невероятным образом знал его истинное отношение к ней, окончив школу, уже понимал, что если буду делать карьеру с помощью партбилета, потеряю его уважение. На всем политическом я поставил крест еще в школьные годы и ставку сделал на физическую силу и профессионализм. Отрицание коммунистической идеологии тогда было у меня конечно на подсознательном уровне, сознанием я этого не понимал. Не понимал и того, что как раз подсознание и ведет нас по жизни. Все это так, но по правде говор я, еще будучи школьником, уже имел такую аллергию в душе к вожакам комсомольским и партийным, что к ним в компанию идти совсем не хотел. Сейчас мне понятно почему, я чувствовал искусственность и ложь в их речах, манерах поведения, что исключало доверие к ним, а высокое положение в социуме добываемое такими средствами меня совсем не привлекало. Вожаков пионерских я не упомянул потому, что они все же верили по-детски искренне и вели себя тоже искренне.

Школа у нас большая трехэтажная, и пионерская организация была громадной, может человек триста. Возглавляла ее девушка по имени Лида, очень симпатичная и фигуристая, думаю, школу она закончила и это была ее работа. Она мне, десятикласснику уже не пионеру и еще не комсомольцу нравилась, ведь я уже стал засматриваться на девушек. Себя-то со стороны не видел, но это было как раз время преображения меня из гадкого утенка в высокого стройного юношу. Мне была симпатична ее неуемная энергия и естественность поведения, а еще я видел, как любили ее дети. Мы, понятно, были знакомы, и она помнила меня еще гадким утенком. Однажды уходя с занятий, я встретил Лиду на первом этаже, она мне мило улыбнулась и предложила зайти в пионерскую комнату, а там спросила, не тороплюсь ли я. Я ответил, что нет. Она как-то немножко нервно улыбнулась и, показав на сумку, стоящую на столе спросила:

— Поможешь донести до дома.

— Конечно, запросто, — ответил я.

Помогая одеть ей пальто, я почувствовал, что она волнуется. Это волнение тут же передалось мне, оно было приятным, возбуждающим. Расшифровать его в полной мере я тогда не мог, опыта не было. Сейчас-то все понятно.

По дороге Лида что-то говорила, я механически поддакивал, а в ушах и голове была какая-то ватность, истома и постоянно сверлил тупой вопрос: «Зачем она попросила нести такую легкую сумку?».

От школы Лида жила недалеко, через пять минут мы уже зашли в дверь ее квартиры. Сумку я поставил на табуретку в прихожей, а Лида повернулась ко мне спиной, чтобы я помог снять пальто. Я вынужден был приобнять ее за плечи, взявшись обеими руками за отвороты. Она сразу обмякла и на мгновение прижалась ко мне. Почувствовав дрожь в ее теле, я тут же весь покрылся испариной. Лида сделала резкое движение вперед, ее пальто осталось в моих руках и я механически, как во сне повесил его на вешалку, которая оказалась рядом. Лида взяла отвороты моей куртки, прижалась ко мне и каким-то сладким-сладким голосом произнесла: «Раздевайся, чай будем пить». Своей плотной, совсем немаленькой грудью она буквально прижала меня к стенке, и я впал в какое-то полуобморочное состояние, ничего не понимал, только смотрел в приоткрытую дверь комнаты на аккуратно застеленную кровать с большой подушкой. Потом стал наплывать какой-то ужас, я отстранил ее, залопотал какие-то извинения, схватил свою сумочку и выскочил за дверь. Не помню, как дошел до дома. Целый месяц я ходил весь из себя рассеянный, как стукнутый пыльным мешком, даже учиться стал хуже.

Памятью своей иногда возвращался к этому случаю и всегда недоумевал откуда во мне, мальчике, было тогда это целомудрие. Красивым отношениям между полами нас никто не учил, зато двор учил, причем в самом грязном и циничном виде. Я не возмущался, слушал, ведь это было так интересно, притягательно и волнительно. А вот душа грязь не воспринимала, она хотела красоты и верила только в нее.

Я уверен, что это целомудрие и стремление к красоте присутствует в душе каждого. Вот только понятие красоты зависит от той среды, в которой человек вырос, оно не абсолютно и что для одного красиво для другого это может быть совсем не красотой. Так один из моих приятелей, кандидат наук, кстати, родился в деревне. Так вот для него счастье и красота спать на сене и чтоб обязательно вокруг прыгали блохи.

Но что особенно портит человека так это его эгоизм, который часто подавляет и красоту, и целомудрие. В неприкрытом виде мы его можем видеть у мальчиков-подростков. Пытаясь быть более значимыми в среде сверстников, они готовы на многое, порой на гадкое и мерзкое, причем важно, чтобы о содеянном зле знали, а еще лучше, чтобы видели. Удивительно, что эта зараза сегодня распространилась и на девочек. Как-то в новостях показывали избиение девочки группой ее подружек, записанное на телефон, причем били ее ногами. Ради лайков сегодня подростки массово гибнут в рискованных селфи, и даже устраивают самоубийство. У некоторых взрослых все тоже, только уже завуалированное и не так заметное на первый взгляд. Дети тонко чувствуют культуру среды, в которой существуют и невольно проявляют ее нам. Мы, взрослые, ахаем, ужасаемся, осуждаем своих детей и мало кто осознает, что видит в них свое истинное фото, без ретуши и прикрас.

Чем же определялся уровень культурной среды в послевоенное время, когда информационное поле было очень бедным? В первую очередь родителями, родственниками, семьями приятелей и соседей, а они, в то время, еще несли в себе традиционную бытовую культуру, наработанную нашим народом за тысячелетие. Это совсем не то, что мы наблюдаем сегодня. Девяностые годы и информационная революция серьезно изменили культурную среду, грубо внедрив в нее западную масскультуру. А тогда не было никаких заборов и обособления людей друг от друга. В некоторых женщинах еще просматривалась какая-то загадочность из прошлого девятнадцатого века, они еще носили шляпки, а одна моя тетя никак не могла расстаться с муфтой. Женщины не использовали ненормативную лексику и не курили, а мужчины, даже самые хулиганистые, в их присутствии вели себя смирно и старались грубо не выражаться. Недостаток информации успешно компенсировался обилием праздников, на которые собиралась родня, друзья, а порой и соседи. Существовало какое-то особое доверие друг к другу, все и все были на виду. Отношения строилось, понятно, на добром чувстве, но самое главное на терпимости. Ведь на этих искренних встречах выявлялись не только нравственные изъяны каждого, но и дурь, конечно. Удивительно, что тяга к общению, особенно у женщин была так велика, что прощали они друг другу все оскорбления высказанные сгоряча на предыдущей встрече. А в этаком стандартном диапазоне — вначале радость встречи, объятия, лобызания, а при расставании претензии и оскорбления друг друга — проходила значительная часть праздников. Мужчины за праздничным столом выпивали крепче, но вели себя обычно ровно и сдержанно. Инициаторами конфликтов, как правило, будучи существами более эмоциональными, были женщины. Мужчины в эти разборки не встревали. Помню часто повторяемую ими шутку: «На то они и гусыни, чтобы шипеть». Для меня это была удивительная школа познания человека, на моих глазах отношения препарировались до истинной сути, как в анатомическом кабинете.

То послевоенное время я охарактеризовал бы одним словом — терпимость. Она в полной мере проявлялась к власти, в отношении друг к другу и, кстати, в отношениях жены и мужа. Как-то вот я в детстве только это и видел, невероятную терпимость, но не видел настоящей любви и ничего о ней не знал.

Так уж получилось, что и прочитать об этом я нигде не мог. Опять же издержки культурной среды, в которой рос, порядка 80% бумаги тогда в стране тратилось на политическую литературу. Библиотека у нас в городе была бедная, на хорошие книги очередь. Несколько лет стоял в ней на «Трех мушкетеров», так и не прочитал. В школах я не встретил ни одного достойного преподавателя, способного увлечь своим гуманитарным предметом. Помнятся и поминаются мной добрым словом только два преподавателя — по физкультуре и математике.

Именно поэтому после окончания школы в большую жизнь я вышел в некотором смысле интеллектуальным уродом, был силен физически, с достаточно хорошо развитыми логическими мозгами, но почти нулем в самом главном, душевном и духовном развитии. К счастью, я мужчина, а потому имел шанс объективно оценить себя, переосмыслить, изменить собственную шкалу ценностей, и стать другим. Надеюсь, что мне в некоторой степени это удалось. Только вот путь этот был очень длинным, почти в целую жизнь.

Интересные, очень почтительные отношения у меня сложились к книгам. В доме их было не больше десятка, о природе и охоте. Их читал отец, страстный охотник. Зимой он не охотился и, наверное, чтением этих книг утолял свою охотничью страсть. В нашем доме жил книголюб по фамилии Лозовский, владелец достаточно большой библиотеки. По просьбе моего отца он позволил брать книги, при условии, что я никому их давать не буду. Было мне тогда восемь лет. Книги я брал регулярно и за 3—4 года перечитал все сказки народов мира и детскую приключенческую литературу. Потом в чтении моем наступил длительный перерыв. Школа, стадион и улица отнимали все время, и было не до чтения, да и ни один учитель литературой увлечь не смог, для положительной оценки достаточно было хотя бы что-то сказать про образ «Безухова» или «Ноздрева», например, изложенный в хрестоматии. Правда, был в моей школьной жизни момент, со школой, кстати, совсем не связанный, который, пожалуй, и зародил в душе любовь к литературе и отечественной истории. Когда гостил в Питере в семье моей тетушки, то непременно вечерами листал толстенные дореволюционные журналы «Нива», которых у них было несколько штук, передо мной открывался какой-то красивый неведомый мир. Мне было очень странно и непонятно то, что он был совсем недавно и, вдруг бесследно исчез. В студенческие годы иногда читал журналы «Наука и жизнь» и «Техника молодежи». Прочитанные книги помню только две «Денис Давыдов» и «Анна Каренина». Систематически и с интересом начал читать литературу только лет с двадцати пяти. Почти два года я отработал в командировке в Польше, там оказались хорошие магазины с русской книгой и, главное что мне удалось оттуда привести — это книги, больше двухсот томов качественной литературы. Собственно с этих книг и началась моя библиотека.

В целом, семейная культурная среда, в которой я произрастал, была странная и противоречивая. Основу ее составляли шесть женщин-сестер из деревни Сологубовка, самая младшая из них моя мать. Сестры были организаторами встреч нашей родни на протяжении многих лет. Все они были крупными, сильными и в некоторой степени напористыми дамами, хорошо усвоившими правила игры в социуме навязываемыми нам коммунистами. Из войны извлекли однозначный урок, что самое беспроигрышное находиться рядом с кухней и продуктами. Четверо из них работали при столовых и буфетах. Конечно, все они любили сладко поесть и выпить. В детстве мне это нравилось, только у тетушек меня всегда угощали чем-то вкусненьким, для меня невиданным. В гостях у них я впервые попробовал буженину, оливки, твердую колбасу под названием «Советская», маринованные миноги и много еще других вкусностей.

Образование у сестер, понятно какое, выучены были только считать и писать. Их мужья образованы были значительно лучше, культуру имели более высокую и разнообразную, кто-то писал стихи и любил Беранже, кто-то хорошо играл на гармони, отец профессионально разбирался в ботанике, знал большое количество украинских стихотворений и иногда по просьбе гостей читал их. К женам своим относились они терпимо и очень снисходительно. Из всех сестер развелась с мужем только одна, но у них не было детей. Загадка для меня то, что шесть таких крепких женщин родили на всех всего-то только шестерых детей. Но что удивительно, в них таких вроде бы примитивных и не имеющих в душах настоящей культуры, она эта культура где-то на поверхности присутствовала и была очень заметна. Дело в том, что сестры выросли в православной старообрядческой семье, подчиняясь советской пропаганде верующими не стали, но какие-то основные красивые понятия: аккуратности в быту, почтения старших, отрицания табакокурения и ненормативной лексики, знание ритуала многих православных праздников несли по жизни. Все сестры были, по сути, ленинградцами еще с довоенных времен. Культура Питера не могла не отразиться на их поведении. Деревенский же примитивизм в них проявлялся в полной мере только тогда, когда сестры расслаблялись, встречаясь в своей родной деревне Сологубовке. Мой отец сестер называл лизоблюдами, сологубовские праздники не любил, старался их избегать, но уж если мать сильно наседала, то всегда поддавался. Ну, а я им очень благодарен. В детстве часто ездил в гости к ним в Питер и каждый раз это была для меня серьезная культурная программа.

На примере своих тетушек я увидел, что может сделать с человеком семья, традиции и культурная среда, в которой он существует. Оказывается, может сделать почти невозможное, из необразованного и не совсем умного человека сотворить личность достаточно культурную, хотя бы внешне.

Глава 3

Любовь

Советская действительность — это не христианство, любви не учило. Разве что к партии, ее лидерам и коммунизму. Самые пострадавшие от этой идеологии, противной естеству человека, оказались девочки и женщины. В массе своей они эту кривизну, усвоенную в детстве и юности, волокут по жизни, так и не найдя пути к настоящей любви, за исключением единиц с тонкой душевной организацией, или выросших в семьях где эта любовь присутствовала. Думаю, что самая большая ошибка советского времени — недооценка гуманитарного образования для девочек.

Никак не был осмыслен опыт русских женских гимназий и институтов. Человек, интересующийся историей, невольно встречается с целой плеядой русских женщин — носительниц высоких идеалов чистоты, благородства, человеческого достоинства. Оказывается, все они оканчивали либо гимназию, либо Институт благородных девиц. Предметы, которые там изучались: Закон Божий, рус­ский язык, литература, арифметика, геометрия, география, история, главнейшие понятия из физики, правила хорошего тона, домашнее хозяйство и гигиена, чистописание, рукоделие, гимнастика, французский и немецкий языки, рисование, музыка, пение, танцы.

А еще, особенно в институтах, девочек учили практической деятельности по ведению хозяйства — вести записи расходов, приобретать товары, оценивать их качество и производить расчёты, помогать учительницам в воспитании младших детей.

Мне кажется, сейчас в период реформы среднего образования самое время обратить внимание не только на советский опыт, но и дореволюционный. Особенно на Закон Божий, знание которого было главной скрепой в семье. Он учил любви, и только из него можно было узнать об иерархии устроения семейной и социальной жизни.

Понимание значимости любви в жизни, путь к ней и умение любить — все это имеет место быть там, в науках гуманитарных. Ведь женщина — это основа семьи, именно она создает в ней атмосферу любви, либо агрессии.

Профессор Юрий Вяземский как-то сказал:

— Понимаете, что… Любовь «трехэтажна». Есть любовь и совместимость физиологическая, социальная, духовная. Когда мужчина встречает женщину и они совпадают на всех трех «этажах», — это идеально, это редкое счастье. Как правило, в юности, прежде всего, важна физиология: поцелуи, страсть, постель, невозможность физически жить друг без друга. Если отсутствует социальная и духовная совместимость, за редчайшим исключением, физиологическая быстро проходит, наступает пресыщение.

Так вот мне, уже довольно пожившим на белом свете и дважды женатым, невозможно с этим мнением профессора о любви не согласиться. Однако думаю, что даже тремя этажами описать то, что двое начинают жить вместе невозможно, существуют еще нюансы, которые в состоянии брак, в конце концов, разрушить. Они с любовью не связаны, обязательно несут в себе какую-то прагматическую составляющую. Бывает что эти нюансы, в конце концов, в любви тонут, но так бывает не всегда. Читая, например, Чехова мы эти моменты очень даже замечаем. Промотавшийся дворянин женится, порой, из-за приданного, а девушку отдают замуж ради титула и положения в обществе. Не только писатели, но и наши великие русские художники мимо этих нюансов пройти не смогли. Так Павел Федотов за картину «Сватовство майора» получил звание академика и общероссийскую известность, настолько тонко и с добрым юмором ему удалось передать сцену сватовства дворянина за купеческую дочь. Не менее известна и картина Василия Пукирева «Неравный брак» за которую он получил звание профессора живописи. В сегодняшней нашей жизни нюансы благополучно сохранились.

Что я видел в своих браках? В первом браке прожил 33 года, а на самом деле в любви всего три, да и то в этих трех была совместимость только физиологическая, а дальше после рождения дочери и она исчезла, остались муки и сожительство ради детей. Совместимости и любви социальной не было, хоть и были дети. Жена детей обожествляла и ревновала их ко мне. Я попал на случай хорошо описанный в литературе, когда женщина любит мужа только до рождения первого ребенка. Нюансы; с моей стороны я, намотавшись по общагам, вдруг резко захотел семейной гавани, а еще сильно на меня повлиял контраст жесткости в отношении меня со стороны моих родителей и мягкости и внимания, которые я встретил в семье невесты. С ее стороны, как мне кажется, все проще и банальнее — двадцать лет, природа кричит и требует, и тут появляется поклонник, высокий, да еще и перспективный.

Во втором браке физиологическая, чуть-чуть социальная и отчасти духовная. Это уже здорово, настолько, что любовь в моей жизни до сих пор присутствует. На этот раз женился на женщине православной и умной, мне это было очень важно. Но оказалось, что общая особенность женщин, и умных тоже, воспринимать православие в основном на ритуальном уровне. Просто в палитру отработанной схемы жизни у них добавляется еще одна краска, совсем не главная, но в чем-то дополняющая ее, эту жизнь. Наверное, бывает и иначе, но мне как-то не встретилось. Ох, для меня это загадка, такая загадка!

Теперь о нюансах; моя непонятная официальной медицине начинающаяся болезнь и ее, профессионального врача, заверение в моей поддержке и утверждение того, что неизлечимых болезней не бывает. Понятно, что я не мог не зацепиться за это, как цепляется утопающий за соломинку. Но самое главное, что я был очарован ею, поскольку впервые встретил женщину не только приятную мне, но и с мировосприятием подобным моему.

Сразу понимал и то, что возможен негативный вариант развития наших отношений, поскольку быстро терял физические силы и мог стать обузой для всех. Собственно так и случилось. Вначале имел место с ее стороны, кроме симпатии ко мне и очевидный прагматизм или по-другому свои нюансы. Были у нее финансовые сложности. Выяснилось это только в процессе совместной жизни. Прошло время, болезнь брала свое. Когда разрешились ее проблемы, отношение ко мне поменялось, но уйти друг от друга нам не удалось, несмотря на то, что я действительно превратился в обузу для всех. Частичная духовная совместимость, которая была между нами, оказалась для любви исключительно важным элементом. Остались и чувства, может на уровне тления головешки и может только у меня. Слава Богу и за это, в таком возрасте костров, пожалуй, уже и не бывает. Правда, пишу я, как и обещал, искренне, от сердца и это мое восприятие. На самом деле такую жизненную ситуацию куда лучше меня описал Шекспир.

Мои глаза в тебя не влюблены, —

Они твои пороки видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами несогласно.

А вот еще одна мысль о любви, мне очень симпатичная и понятная, ее высказал философ Григорий Померанц, которого я считаю гением любви к женщине: «Настоящая любовь немыслима без внутренней зрелости, может быть, ранней, но зрелости. Способность к истинной любви созревает медленно, слишком медленно».

К понятию любви к женщине он добавляет два очень важных слова — «настоящая» и «истинная». Мне кажется, гармония любви возможна только при их выполнении. Кстати сам Померанц созрел для истинной любви только в 38 лет, в результате прожил два брака во взаимной любви, причем, во втором пятьдесят лет с известным поэтом Зинаидой Миркиной, в исключительной любви и гармонии.

Он так гениально писал о любви, что невозможно удержаться от цитирования: «Опыт любви и опыт бесконечности — братья. Не открывшись бесконечности, нельзя до конца отдаться любви. Я не о влюбленности говорю; я о на-всю-жизнь любви. Поэтому любовь пугает…. Церковный обряд, которым в старину скрепляли брак, — это, в конце концов, отсылка на глубину, прикосновение бесконечного к конечному. Но кто сегодня относится всерьез к символам бесконечности, кто действительно видит в них таинство? Или — кто способен безо всяких символов и обрядов тянуться к глубине? Чувство глубины почти атрофировалось. Это что-то вроде новой болезни, разрушающей иммунитет культуры; только вирус не физический, а духовный: потеря благоговения. Что остается, если нет благоговения к любви? Только волны быстротекущей жизни».

Как жалко, что вся эта важнейшая для каждого человека информация приходит только на склоне лет, когда изменить уже ничего невозможно. Конечно, мне очень хотелось семейного счастья, но не удалось. За это я на судьбу не обижаюсь, поскольку хорошо понимаю, что сам не идеален, ведь моя мать не могла не внести определенную кривизну в мое восприятие женщины, и мне пришлось нести ее по жизни, хотя внутренне женщину я всегда идеализировал. Понятно, что приходилось в дополнение ко всему существовать в атмосфере примитивного отношения к любви, навязываемого социумом. Я захватил то время, когда было нормой выносить семейные проблемы на суд общества. Они обсуждались на комсомольских и партийных собраниях.

Инициаторами этих разборок всегда были женщины. Это естественно, поскольку самая большая кривизна, она сидит как раз в душах женщин, сущностях более консервативных, чем мужчины, сформировавших свое мировоззрение на ценностях советских, где муж и семья были вторичны относительно идеологии, а позже к нему добавились и ценности бандитских 90-х годов, которые опустили семью до уровня рынка. А еще не обидно потому, что за свою жизнь, наблюдая сотни семей и людских судеб, с настоящей любовью встретился всего два раза. По жизни видел терпимость, нетерпимость, предательства, склоки и даже драки между теми, кто соединил свои жизни, чтобы до конца этих дней на земле быть одной плотью, единым целым.

Опишу те два случая истинной любви, с которыми мне посчастливилось встретиться. Я уверен, что каждому о настоящей любви читать приятно, поскольку все к ней стремятся, но мало кому удается ее достичь. Начну по порядку.

В 1951 году моя семья получила квартиру в восьмиквартирном двухэтажном доме немецкого типа. На втором этаже в квартире №5 поселилась семья Брюховецких. Он — высокий мужчина с рябым грубым лицом, Она — изящная, стройная, симпатичная женщина, похожая на киноактрису. У них было двое детей, Люся — моя одногодка, училась в параллельном классе и сынок Толик, на три года младше. Я довольно часто приглашался к ним в гости, понятно с подачи Люси. Мы говорили о прочитанных книжках, о школе, о дворовых ребятах, иногда рисовали. Толик был тихим мальчиком и нам не мешал, возил машинки по полу, иногда доставал из коробочки ордена с медалями и игрался с ними. Должно быть, его папка храбро защищал нашу страну в войну.

Что же я там еще видел? В первую очередь культуру, сильно непохожую на нашу, мало отличающуюся от сельской. Я видел ее в виде картин на стенах и дизайна вещей наполняющих их квартиру. Все здесь было нестандартно, не так как у всех. У окна в большой кадушке стояло лимонное дерево высотой почти до потолка и на нем висели лимоны, а между рамами окон росли дыни. Это было Ее хобби, выращивать что-то оригинальное. В воскресенье Он иногда собирал в своей квартире дворовых детей и показывал фокусы. После представления всех угощали конфетами.

Для меня, мальчишки, взаимоотношения Его и Ее были на втором плане. Сейчас, вспоминая их, они вышли на первый план. Я это семейство почти боготворил, и мне было удивительно постоянное осуждение и обсуждение Его и Ее женщинами нашего двора причем, всегда в негативном плане. Как только Он получал на работе какие-то деньги, то всегда шел домой с роскошным букетом для жены и тортом для детей, а каждый праздник его жена во дворе появлялась в новом красивом платье. Женщины на лавке бухтели: «Вот опять дорогой ерунды накупил, а потом деньги занимает». Только сейчас я понимаю причину этого группового дворового осуждения. Зависть, женщинам тяжело наблюдать такое. Однажды Он вдруг исчез. Люся сказала мне, что ее папа уехал строить Братскую ГЭС и когда получит квартиру они переедут к нему в Братск. Действительно через полгода они уехали навсегда.

Второй случай настоящей любви я наблюдал, когда был уже взрослым и работал на заводе конструктором. Иногда приходилось курировать машины, изготовляемые на экспорт. Они обязательно проходили полный монтаж в испытательной станции. Там я и познакомился с Алексеем, бригадиром электромонтажников. Это был невысокий, тихий, интеллигентный человек лет тридцати пяти, и исключительно разумный.

Так получилось, что в возрасте тридцати двух лет я вынужден был два месяца отработать в заводском лагере пионервожатым. Только при таком условии дирекция позволила взять мою пятилетнюю дочь на дачу в Вырицу. Такое отношение к ИТР тогда было в норме. Строго соблюдался негласный закон по которому премии и всевозможные блага инженеры получали по остаточному принципу, впереди всегда были рабочие и заводская администрация.

В моем отряде оказалась двенадцатилетняя дочь Алексея, Олечка, девочка невысокая, тихая, скромная с круглым личиком и большими голубыми глазами. На нее невозможно было не обратить внимания, казалось, что она светится, может оттого, что на лице всегда присутствовала доверчивая полуулыбка. Она знала, что мы с ее папой знакомы и относилась ко мне с особым доверием, как к родственнику, что ли. На даче у нее была младшая сестра, и мы иногда туда ходили вместе, я навестить дочь, а она сестру. Дача для детсадовских детей находилась рядом с пионерлагерем. Алексей с женой к своим девочкам приезжал не только в родительский день, но каждое воскресенье. Жена и дочь Оля были удивительно похожи друг на друга. Наблюдая эту семью, невозможно было не заметить какое-то тихое особое отношение тепла и любви между ними.

Лет через пять после этой лагерной эпопеи я на пару недель загремел в больницу на неврологическое отделение и к своему удивлению встретил там Алексея. Он был очень подавлен, ни с кем не общался, в основном лежал в домашней пижаме поверх одеяла. Ходил с трудом, мелкими шагами, придерживаясь за стенку. Каждый вечер к нему приходила жена. Крепко держа его за рукав, она ходила с ним по коридору, потом он ложился на кровать, а она садилась рядом, двумя руками брала его руку и прижимала к своей груди. Они почти не разговаривали, а просто смотрели друг на друга. В таком положении они могли просидеть целый час. Палата большая, кроватей на восемь, моя была в противоположном углу. Из него я посматривал на эту пару, и всегда мне казалось, что от них исходит какое-то волшебное свечение. Конечно, мы несколько раз разговаривали, и он сказал, что врачи диагностировали ему рассеянный склероз. Лечащий врач у нас был один, и я как-то поинтересовался болезнью Алексея. Тот ответил, что форма у него тяжелая и прогноз неутешительный.

Понятно, что на заводе я его уже никогда не встречал, понимал, что в Испытательной станции о его судьбе знают, но спросить сил в своей душе не нашел, да и вскоре с завода уволился.

Глава 4

Политика и судьбы граждан

Внутренняя политика власти очень сильно влияет на личную судьбу каждого человека в государстве. Окончательно понял я это только на склоне лет. По жизни думал, что моя судьба зависит только лично от меня. Мне казалось, что я свободен и всегда сам делаю свой выбор. Сейчас-то понимаю, что был марионеткой, которую вели за ниточки, и мне только казалось, что я свободен. Понемногу это понимание стало проявляться только в зрелые годы, и связано оно конечно со мной, моими школьными друзьями и отчасти студенческими, в общем, с постепенно накапливаемым опытом жизни. Так уж получилось, что я сначала окончил семь классов в школе-семилетке, когда учился в ней, она была десятилеткой. Как раз в это время в стране количество школ-десятилеток было резко сокращено, их превратили в семилетки, а некоторую часть в одиннадцатилетки, в которые принимали по конкурсу аттестатов и после собеседования. Учась в такой школе, год нужно было отработать на производстве и получить рабочую профессию. Аттестат у меня был хороший, и меня приняли. Так неожиданно и быстро начиналась хрущевская реформа школы, по ней ставка делалась на рабочий класс и ПТУ. Через четыре года также быстро Брежнев, придя к власти, ее, эту реформу, отменил.

То, что я пережил, получая среднее образование как раз и было искусственным влиянием власти на судьбы граждан. Да это конечно не было таким жестким и порой кровавым насилием над людьми, какое у нас процветало в довоенные годы, но все же это было массовым насилием.

Класс, набранный по конкурсу, в который я попал, оказался очень сильным. Все три года обучения я жил в атмосфере серьезной конкуренции в точных науках и, кстати, в спорте. Для меня это в результате стало благом, позволившим впоследствии достаточно легко поступить в Политехнический институт. Благом это оказалось для всего класса, поскольку в технические институты удалось поступить всем, кто поступал. Правда, через год-два не менее половины из моих школьных друзей были отчислены. Ребята пострадали, лишившись прекрасных студенческих лет, совсем не потому, что способностей не хватило, а из-за элементарного разгильдяйства. Питерские институты держали марку, и не каждому удавалось подстроиться под их жесткие требования. Некоторые из отчисленных, отслужив армию, доучились на вечерних или заочных отделениях.

В нашем выпускном классе было 13 мальчиков. С девятью из них я поддерживал приятельские отношения, невольно видел их личную жизнь и отследил судьбу каждого. Так вот, удивительно то, что судьбы их оказалась схожими, невзирая на разность в талантах и способностях. Все были физически сильными мужиками, в юности разрядниками по легкой атлетике и даже чемпионами области. К 65-ти годам пятеро из них ушли в мир иной по одной и той же причине — конфликт с текущей жизнью из-за потери смыслов и на фоне неумеренного потребления алкоголя. Краем глаза я отслеживал такой же сборный класс, учившийся в нашей школе годом позже меня. Там были три мальчика, ну уж прямо таки вундеркинды. Один из них решил такой сложности математическую задачу, что был принят без экзаменов в Питерский университет. После его окончания работал преподавателем математики в институте. Двое других в точных науках кроме отличных оценок других не имели. Судьба этих мальчиков еще трагичнее; спились все, причем очень рано, никто не дожил и до пятидесяти лет. Эти таланты были так грубо обесценены в 90-е годы, что пережить их не смогли. По моим наблюдениям люди, не обремененные талантами и интеллектом, эту социальную перестройку пережили значительно легче.

Перед закатом Советского Союза на целых полгода судьба свела меня с известным ученым Игорем Анатольевичем Голосенко — российским социологом, одним из первых историков русской социологии в мире, доктором философских наук, профессором. Кстати он единственный из наших ученых переписывался с основоположником социологии Питиримом Сорокиным. Это один из многих великих русских искусственно вычеркнутый из нашей истории коммунистами. Думаю, имеет смысл кратко напомнить о нем, для того чтобы не забывать соотечественников, прославивших Россию.

Биография Питирима Александровича Сорокина, автора ряда известных социологических теорий, вместила в себя все драматические события первой половины двадцатого века. Он являлся непосредственным свидетелем и даже участником многих резких поворотов истории, постигших Россию в ту эпоху. Один из самых выдающихся социологов мира пережил, две революции и гражданскую войну. В 1922 году его вместе с группой других ученых, которые не приняли большевистскую политику и марксистскую идеологию, выслали из России. После изгнания Сорокин год жил и работал в Праге. В 1923 году его пригласили читать лекции в Иллинойский и Висконсинский университеты, в США. После успешных лекций его пригласили в Миннесотский университет на пост штатного профессора. Питирим продолжал активную работу над своими лекциями, статьями и книгами. За всю жизнь он опубликовал больше 30-ти книг и сотни статей, впоследствии переведённых на сорок восемь языков. К сожалению, важность научных трудов Питирима Сорокина не была оценена по достоинству ни в России, ни в Соединённых Штатах Америки, которые стали его второй родиной. По мнению многих современных экспертов, его теории, раскрывающие проблемы и противоречия человеческого общества, остаются актуальными и в наши дни.

Это был 1985 год, я надумал сдать кандидатский минимум и посещал лекции Голосенко. Преподавателем он был, безусловно, талантливым, слушая его, я забывал обо всем на свете. Лекции были особенные, только для нас, аспирантов, а нас в аудитории было не больше десяти. Вел он себя с нами как с коллегами, свободно и непринужденно до такой степени, что через раз приходил на лекцию явно под мухой, а читая лекцию, всегда курил.

В лекциях было много парадоксального, но по отношению к власти не очень криминального, так на грани, что ли. 17-го мая во всех газетах печатают горбачевский антиалкогольный закон, а на следующий день лекция. Голосенко на кафедру забежал шустрее, чем всегда. Широко улыбаясь, окинул нас взглядом и торжественно произнес:

— Действия нашей власти вынудили меня отменить плановую лекцию. Два часа сегодня будем говорить об алкоголе и о взаимоотношении человека с ним, поскольку алкоголь категория очень даже философская.

Лектор был в ударе, и эта лекция оказалась одной из лучших. Кстати, конспект ее я сохранил. Понятно, что о примитивизме, элементарной безграмотности руководства страны он не говорил, но из лекции это было и так понятно. В конце он рассказал нам, чем это мероприятие закончится и когда. Все сбылось, даже в мелких деталях.

Анекдот про Горбачева во времена сухого закона:

Стоит огромная очередь за спиртным, народ негодует.

Один не выдержав, сказал: «Всё иду убивать Горбачева!»

Через какое-то время приходит и говорит: «Туда очередь еще больше».

Прослушав курс лекций, каждый должен был написать работу, причем тему нужно было выбрать самому. Я выразил желание писать о религии. Игорь Анатольевич, услышав это, как-то немножко недовольно сморщился. Потом подумав, написал на листке — Яблоков «О секуляризации». Посмотрев мне в глаза, сказал:

— Воспользуйтесь этой книгой как руководством к действию.

Я тогда понятия не имел, что из-за своих взглядов на религию у Голосенко был серьезный конфликт с властью. Как-то он написал очень злую работу «О значении воинствующего материализма» В. И. Ульянова (Ленина). И оказался в «списках невыездных» до конца существования СССР.

Работу я написал, правильно поняв его намек, но мне за нее до сих пор стыдно. Писал то, что надо было, а не то, что на самом деле думал. Правда если бы писал искренне, что думал, вряд ли получилось бы лучше, мне только казалось, что в этих вопросах я что-то понимаю. Сейчас вижу, что тогда не знал я и не понимал ничего.

Я вспомнил о Голосенко потому, что ушел он из жизни рано в 2001 году, прожив всего 63 года, собственно в то же время, что и мальчики-математики. Уверен, что причина ухода у них одна. Та же причина и у парней из моего класса, просто в силу своего природного здоровья одноклассники мои задержались на земле чуть дольше. Причина совсем не алкоголизм — это следствие, а причина в разочарованиях и потере смысла жизни. У моих друзей я видел это задолго до их ухода.

Наши отцы тоже любили выпить, но почти все прожили больше восьмидесяти. Они, пережив страшную войну, умели радоваться малому, в них был оптимизм и страсть к жизни.

И все же мне было не до конца понятно, почему так легко уходили самые лучшие и талантливые, причем даже, внешне состоявшиеся, как Голосенко, например, и при этом в основном мужчины. Имеющее быть резкое обесценивание интеллектуально развитого населения, на этот вопрос полностью не отвечало.

Окончательный ответ пришел неожиданно и совсем недавно. По программе «Спас» показывали серию из шести фильмов Никиты Михалкова «Русские без России». Я просмотрел все, несмотря на то, что именно эта информация для моей души самая тяжелая и мучительная. Почему-то я очень тяжело с юных лет переживаю судьбы носителей нашей национальной культуры во время революции, и после нее. Они так разрывают мне душу, что по этой причине не смог дочитать некоторые прекрасные книги. Стоит у меня в библиотеке хорошо изданная книга Ирины Головкиной «Лебединая песнь (Побежденные)». Автор — внучка композитора Римского Корсакова. Книга прекрасная, написана талантливо, как раз о судьбе тех, кто остался в России. Прочитал только треть, дальше читать не могу, душа разрывается.

Так вот о фильме — состоит он из двух частей, объединённых одной темой — гражданской войной, и последовавшей за ней русской эмиграцией:

В первой части документального сериала «Русский выбор» рассказано о судьбах военных, вынужденных покинуть Родину после окончания братоубийственной Гражданской войны. В сериале показана жизнь генералов Врангеля и Деникина, адмирала Колчака, трагедия русской эскадры, судьба мальчиков-кадет и казаков. Через призму трагедии писателя Ивана Шмелёва продемонстрирована участь тех, кто, поверив обещаниям советской власти, остался на Родине.

Во второй части сериала «Русскіе безъ Россіи» рассказывается, как строилась жизнь русских изгнанников на чужбине и что помогало им выжить. Каким может быть русский образ жизни, не изуродованный революционными преобразованиями? Каким может быть русский язык, сохраненный в благородном своем качестве и звучании, и самое главное — какой может быть вера в Россию?

Вторая часть оказалась для меня настоящим откровением. Я прозрел, поняв, что без веры, без любви к родине, ближнему, цели жизни пропадают, и она теряет смысл.

Что там наши испытания 90-ми годами! Да это игрушки по сравнению с тем, что претерпели русские, изгнанные с любимой родины. Основное, что помогало им выживать — это православная вера, русская культура и память предков.

Сегодня многим стало ясно, какое страшное преступление перед Россией совершили коммунисты, наполовину уничтожив и наполовину выгнав за пределы страны лучших носителей ее культуры. А ведь это не менее четырех миллионов человек. Они лишили народ наш главного; веры, культуры, памяти и поэтому полностью на их совести неправедное унижение и ранний уход из жизни в 90-х годах лучших представителей русской интеллигенции, выросшей уже при советской власти. Они, именно они лишили нас веры, десятилетиями искусственно унижали культуру, а в девяностые многих ее представителей лишили финансирования и выставили на улицу, сказав: «Вы стране победившего социализма, а теперь принимающей капитализм не нужны, культуру мы возьмем на Западе».

К счастью вторая половина моей жизни проходит в радости в основном потому, что на моих глазах, тяжело с серьезным сопротивлением коммунистов и либералов, но все же возвращается на родину настоящая русская культура.

Прямо с какой-то войной, продолжавшейся больше года, но вышел-таки на экраны документальный фильм, посвященный жизни великого русского философа, писателя и публициста Ивана Солоневича. Возвращается вера, вот уж и церковь наша православная объединились с зарубежной, вернулись к нам изгнанные почти на сто лет русская философия и литература. Даже исконно русские кадетские традиции, трогательно показанные Михалковым в фильме, невероятным образом восстанавливаются в военных училищах. Видел по телевизору несколько передач посвященных хору Жарова, честно говоря — возгордился. Благодаря Михалкову узнал об удивительном поэте-казаке Николае Туроверове. Его стихи переворачивают душу:

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня.

Я с кормы всё время мимо

В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая

За высокою кормой,

Всё не веря, всё не зная

Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы

Ожидали мы в бою.

Конь всё плыл, теряя силы

Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо —

Покраснела чуть вода…

Уходящий берег Крыма

Я запомнил навсегда.

Глава 5

Про дедушек и коммунистов

Детство есть детство, я просто рос, набираясь опыта, а вот в юности уже начал замечать и сравнивать, например, культурную среду в которой существовали дедушки, бабушки и отцы с матерями. Правда про дедушек я подзагнул, за все свое детство видел и общался всего с одним, звали его дед Тима. Жил он в деревне, на первом этаже дома, хозяйкой которого была моя бабушка. Бабушка занимала второй этаж, а первый отдала своей младшей сестре бабе Ксюте. Дед Тима был ее мужем. Запомнился он мне высоким, сутулым с громадной прокуренной бородой и выцветшими, слезящимися глазами. Делая какие-то движения, он всегда громко кряхтел. Во дворе дома стоял большой стол с лавками вокруг. У деда за ним было свое место, и он никогда посиделки не пропускал. Летом вечерами за этим столом всегда собиралась компания, балагурили, смеялись, играли в карты или домино. Дед говорил мало, слушал, явно внимательно и с удовольствием, поскольку живо на все реагировал, хмыкал, поддакивал, смеялся вместе со всеми. Медленно непослушными пальцами время от времени он делал из газеты козьи ножки, набивал их махоркой и с наслаждением закуривал. Любимое занятие деда Тимы — игра в карты. Мне кажется, он знал все картежные игры, и я не помню, чтобы он проигрывал. Днем он иногда медленно ходил по двору, опираясь на клюку, грубо сделанную из кривой толстой березовой ветки, часто останавливался и о чем-то думал. Позже, когда уже деда не стало, узнал, что сразу после войны он получил десять лет лагерей, отсидел восемь, вернулся в деревню в конце 1953, после смерти Сталина.

Уже взрослым я вдруг спохватился, понял ненормальность того, что вырос в окружении одних бабушек. Дедушек не было нигде, не помню ни одного в социалистическом городке Кировске, в котором прошло мое детство, и даже в деревне встретил всего одного.

Мои дедушки оба погибли. Дед Кузьма — нелепо, еще перед войной, от гангрены, сломал ногу и пытался лечиться ее домашними средствами. Дед Иван после войны пропал в сталинских лагерях.

Да, отсутствие дедушек действительно величайший негатив для нас, русских. Целых два поколения выросли без дедушек и, отчасти, с дефицитом отцов. Это явление началось с Первой Мировой войны и сразу за ней — Гражданской. Напомню читателю, что Первая Мировая унесла порядка 3 млн. русских жизней, а гражданская около 10 млн. Понятно, что более 10 млн. из погибших — мужчины, к ним необходимо прибавить и не менее 1,5 млн. мужчин, выгнанных советской властью из России.

Самая страшная потеря мужчин была у нас в мирное время путем совершенных коммунистической властью репрессий в 30-х годах. Раскулачивание, искусственный голод в стране в 1932—33 годах, ГУЛАГ — унесли порядка 15 млн. мужских жизней, а потом сразу Вторая Мировая война и плюс к ним еще 20 миллионов. Неудивительно, что мы, послевоенные дети, росли без дедушек. Два последних поколения в своем подсознании невольно зафиксировали, что дедушки они как бы и не нужны. Набирает силу и новое явление, связанное с распространяющимся по миру феминизмом, отрицания отцов. Когда дети вырастают, все чаще отцы им тоже не нужны. А еще сегодня из-за информационной революции так сильно обострились отношения между поколениями, что они почти совсем перестали понимать друг друга.

Кто-то иногда поштучно спохватывается, например, таким образом: В рамках проекта «Клуб читателей» газета ВЗГЛЯД представила однажды текст Виктора Пляшкевича о том, зачем нужно звонить своим отцам: «Отец — самый ненужный человек на свете. Неизвестно, для чего он существует. Что, собственно, с ним делать? О чем с ним говорить? Вот шеф, друзья, любовница, подруга любовницы, собака, в конце концов, жена — с ними есть о чем разговаривать, потому что за звучащими переливами слов стоит цель. А от отца какая цель, польза-то какая от него? Зачем ему звонить, встречаться? Кажется, странные вопросы задаю. Однако не я один так думаю. Другие тоже говорят, правда, робко. Вот и у Жванецкого на всю страну постоянно проскакивает это: „Сынок, ты хоть позвони!“ Не звонит».

Задача женщины выкормить и вырастить своих детей, а еще она может помочь вырастить внуков, что-то полезное делать на кухне и потому востребована детьми до конца своих дней. А что же дедушка? Задача дедушки — стратегическая, передать следующему поколению национальный код, знание истории своей страны, как минимум того времени в котором дедушка жил. От правильного выполнения этой задачи зависит будущее нации и государства. Совсем не случайно говорят, что народ, забывший свою историю, не имеет будущего. А мы забыли не только историю своего государства, но и память о семьях наших, рода нашего, как правило, обрывается на бабушках. Как же важно помнить собственных предков, гордиться ими! Ведь это заставляет человека жить достойно, праведно, чтобы не только не запятнать честь рода, но стараться прославить его, зная, что потомки будут помнить тебя и поминать добрым словом.

Сегодня у меня нет сомнения в том, что дикий социальный переворот в 1991 году, сотворенный по духу совсем не русскими людьми оказался возможным в основном потому, что два поколения подряд у нас выросло без дедушек. Мы за это время забыли свою историю и национальный код, перестали себя уважать, приняли в души как главные ценности деньги, жратву и развлечения, в результате по незнанию своему и незаметно для себя очень легко предали родину и своих предков.

Даже я, человек, много читающий и что-то знающий из истории родины, кроме истории КПСС, которой нас мучили в школе и институте, на какое-то, хоть и короткое время, но растерялся и тоже посматривал на Запад как больной на врача, с надеждой, что вылечит.

Получив такой страшный урок мы, понятно, спохватились, пересмотрели многие ценности, стали меняться, уверен, что в лучшую сторону, но настоящих причин своего падения так и не поняли.

Вернусь к той культурной среде, в которой прошла моя юность. Официальная среда была навязчивой, примитивной и властью подавалась грубо с серьезной долей насилия. Октябрята, пионеры, комсомольцы, партия — вокруг всего этого с утра до вечера песни, гимны и барабанный бой. Культура власти была на столь низком уровне, что перебора они не замечали. До них не могло дойти очевидное, что если человека перекормить, то его вырвет. Уже юношей, живя в атмосфере этой примитивной пропаганды, я ощущал небольшой рвотный рефлекс. Судя по анекдотам, ощущали его многие. Например, на всех углах висели лозунги — «Слава КПСС». Распространенный в то время анекдот — один человек обращается к другому: «Ты случайно не знаешь кто такой КПСС? Я, например, знаю, кто такой Слава Метревели, а кто такой КПСС понятия не имею». Или такой.

Чукча приехал домой из Москвы и говорит:

— Чукча в Москве был, чукча умным стал, все знает. Оказывается, Карл, Маркс, Фридрих, Энгельс не четыре человека, а два, а Слава КПСС — вообще не человек.

Теперь о том, что я видел в культуре отношений в семьях, между полами и поколениями? Видел винегрет, но с серьезным, основательным и, кстати, очень приятным душком той старой, еще дореволюционной культуры.

Бабушка моя была маленькой сухонькой тихой женщиной. И как же меня удивляло подчеркнутое почтение к ней крупных довольно в быту грубых ее дочерей и их мужей. Мужчины, даже самые безобразники, в присутствии женщин смирялись и старались грубо не выражаться. К старшим и учителям, какие бы они не были, молодежь всегда относилась с почтением. Я не помню, чтобы к учителям предъявлялись бы какие-то претензии со стороны родителей, ну уж со стороны учеников — это вообще было невозможным. Тогда еще работала формула: «Старший всегда прав». В некоторых семьях моих друзей дети родителей называли на «вы».

Однако падение культуры общения в то время имело место быть и шло оно от коммунистической власти. Взяв власть в России не по праву, внутренне чувствуя свою интеллектуальную и профессиональную несостоятельность, посаженные в высокие кресла коммунисты, пытаясь хоть как-то поднять свою значимость, стали бесцеремонно присваивать себе лично достижения других, находящихся по статусу ниже, и даже менять сложившуюся столетиями культуру отношений. Так высший в иерархии коммунист всех низших называл на «ты», невзирая на возраст и заслуги, при этом к нему все низшие обращались на «вы». Об этом хорошо написал Даниил Гранин, вспоминая свои встречи с секретарем обкома Ленинграда Григорием Романовым. Мной такие случаи воспринимались с некоторым юмором и даже вспоминаются где-то снисходительно, как к культурному примитивизму. В стране тогда вся работа была построена на системе разносов. Руководитель собирал совещание и обязательно кого-то разносил, не стесняясь в выражениях. Этот принцип управления негласно был принят всей вертикалью власти. В 1982 году я попал на совещание к министру транспорта в Москве и с удивлением слушал эти разносы в его громадном кабинете с применением очень грубых слов.

Коммунисты искусственно культуру отношений в стране перевернули с ног на голову, все население ее, разделив на классы. Рабочих объявили самыми передовыми и требовали брать с них пример. Интеллигенция в их понимании — это вообще не класс, а какая-то прослойка, и она должна была учиться у рабочего класса, но я за всю свою жизнь так и не понял чему. В результате этого культурный уровень интеллигенции за время советской власти значительно опустился, в ее среде почти исчезли традиционные понятия чести и порядочности. Неприятно, что это бескультурье принесло свои несимпатичные плоды во все слои нашего общества.

Так, недавно я смотрел передачу по «Спасу» под названием «Парсуна». По-русски — это будет «личность» или «персона», персоной в ней был Никита Михалков, а вел передачу Владимир Легойда. Передача хорошая, оторваться невозможно, но одно обстоятельство сильно царапало мне душу и мешало получить полное удовольствие. Михалков к Легойде обращался на «ты», а Легойда к нему на «вы».

Как же так? Ведь Никита Михалков почитается мной как олицетворение русской культуры, его род — один из самых древних и уважаемых в России. Начиная свою историю с XV века, он включает в себя гербы Романовых, Толстых, Пушкиных и Одоевских. И вдруг такой прокол в этикете. Честно скажу, что для меня это шок какой-то. Ведь эту передачу смотрят миллионы. Даже мне, не относящемуся к культурной элите, ведомо, что общение на «вы» обязательно во время конференций, интервью и т. п., вне зависимости от форм общения в неформальной ситуации. В официальной обстановке даже к хорошо знакомому человеку необходимо обращаться на «вы».

У них большая разница в возрасте, но ведь Легойда совсем не мальчишка. Между прочим, он специалист в области культурологии, политологии и религиоведения, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом, профессор кафедры мировой литературы и культуры МГИМО МИД России, главный редактор журнала «Фома».

Да даже если и мальчишка, хотя бы на этих двух каналах, «Спасе» и «Культуре», необходимо вести себя подчеркнуто культурно и к мальчишке. Особенно мне непонятно его поведение на этой передаче потому, что Михалков не только любит и хорошо знает Чехова, но судя по его фильмам, тонко его чувствует.

Давным-давно я читал рассказ Чехова «Мальчики», рассказ очень хороший, но навсегда запал в мою память только один маленький фрагмент, и запомнился он как элемент культуры общения в 19-м веке, умиливший меня, подобного не пришлось встретить за всю мою жизнь.

Ученик второго класса приезжает на Рождественские каникулы к родителям и привозит с собой приятеля, в сенях их встречают родители. Вот этот кусочек текста:

« — Володичка, а это же кто? — спросила шёпотом мать. — Ах! — спохватился Володя. — Это, честь имею представить, мой товарищ Чечевицын, ученик второго класса… Я привез его с собой погостить у нас. — Очень приятно, милости просим! — сказал радостно отец. — Извините, я по-домашнему, без сюртука… Пожалуйте! Наталья, помоги господину Черепицыну раздеться!».

Обратите внимание, что отец обращается к мальчику, ученику второго класса на «вы», да и какая вообще культура общения!

И вот такую красоту мы забыли, и в первую очередь ее забыли самые высокопоставленные члены Советского общества. Их понять можно они пытались построить свою, так называемую пролетарскую культуру, причем на обязательном отрицании великой русской культуры. Нашлись, конечно, в среде представителей нашей культуры талантливые хамелеоны, для которых главное в жизни личное благополучие и они тут же подстроились под новую власть. Поэтому объяснение этого прямо скажем некультурного поведения Никиты Михалкова на передаче найти несложно, поскольку он носит фамилию Михалков. Его отец известный писатель Сергей Михалков. Как мы знаем, он был самым гениальным в стране конформистом, обласканным высшей партийной властью и вхожим во все высокие кабинеты. Сергей Михалков автор текстов к гимнам: Сталинскому, Брежневскому и Путинскому, он лауреат Ленинской премии и трех Сталинских, да и вообще награжден всеми наградами, которые существовали в СССР. Элементы хамской пролетарской культуры, витающие в высоких кабинетах, каким-то образом проникли в семью Михалковых и, наверное, впиталось в душу Никиты, да, причем так сильно, что даже высокая русская культура девятнадцатого века, которую он явно любит, не смогла ничего изменить. Роли Паратова в фильме «Жестокий романс» и проводника в «Вокзале для двоих» удались Никите Михалкову особенно, думаю потому, что в какой-то степени он играл там самого себя, а эти элементы были ключевыми.

Часто возникает вопрос: почему у братьев Никиты и Андрона разные фамилии? Ответ кроется в сложных взаимоотношениях старшего сына с отцом. Будучи максималистом, придерживающимся либеральных взглядов, Андрон сменил фамилию из чувства протеста. Он считал родителя функционером и политиком от пера, разменивающим свой поэтический дар. Поэтому-то настоящее имя старшего сына Сергея Михалкова — Кончаловский Андрей Сергеевич. Друзья чаще называли его Андроном, и это имя закрепилось за ним пожизненно.

Каждому знакомая ситуация в семьях, один ребенок в отца, а другой в мать, то есть один наследует дух матери, а другой — отца. Похоже, что Андрей уродился в мать, а Никита в отца. Несмотря на то, что чрезмерно самоуверенные и циничные люди мне не нравятся из этих двух великих братьев мне все же ближе Никита Михалков, он более русский и Россию чувствует намного тоньше многих известных называющих себя патриотами. Его документальный фильм «Русские без России» я считаю долгожданным и уникальным явлением нашей культуры.

Семьдесят лет властвования коммунистов в стране, несмотря на их жесткую войну с русской культурой, все-таки было прелюдией ее падения, поскольку народ, по-тихому сопротивлялся. Как раз это сопротивление отразилось в переписи населения 1937 года, когда после двадцатилетнего террора властью Православной церкви более 50% населения написали в анкетах, что они православные. Мне кажется, что основной, национальный культурный облом в нашей стране произошел именно в 90-х годах, когда на протяжении более десятилетия, за компанию с опостылевшими народу коммунистическими идеалами, отрицалось все родное, русское. Целое поколение тогда росло на чуждых нам западных ценностях и на культуре воровского криминального мира. Даже сегодня можно увидеть влияние того бандитского времени на всех слоях нашего общества.

Особенно бросается в глаза какая-то безудержная, болезненная страсть людей прорвавшихся к власти не только к наживе и оккупации ее, этой власти, своими родственниками, детьми и приятелями, но и определение своих детей на учебу за границу.

Глава 6

Самоутверждение

Самоутверждение — важнейший элемент в жизни не только каждого мальчишки, но и мужчины, пока он действует в социальной среде. Я, понятно, исключением не был. Борьба за крутизну началась еще в начальных классах. Она проходила в течение всего дня и во дворе, и в школе. Очень долгое время мы мальчишки соревновались в ловкости, смелости и физической силе. Вспоминаю такую картинку из своего детства. Мне лет шесть-семь. Утром выхожу на улицу гулять. У самого крыльца стоит нахохленный сосед Петька, моего возраста, видно расстроен, что во дворе он один. Увидев меня, оживляется:

— Жека, аля на школьный.

Мы наперегонки бежим к двухметровому деревянному забору, огораживающему школу и школьный стадион. Сходу одновременно залезаем на него. Сидим на верхушке, переводим дух. Петька обращается ко мне:

— Скажи «чайник».

Я теряюсь, понимая, что здесь проиграл. Ведь он сейчас скажет: «Твой отец начальник», а мне крыть нечем, это действительно так.

После небольшой заминки я нехотя мямлю «чайник». Петька торжествующе:

— Твой отец начальник!

Сижу на заборе слегка подавленный, но думаю: «Вот сейчас будем прыгать в яму с песком, кто дальше прыгнет, и я его там сделаю.

Интересно, что парадоксальным образом самоутверждаться нам помогало даже то, что в каждом дворе был свой странный мальчишка, не такой как все, «гадкий утенок» что ли, например, мог быть рыжим, или «ботаником», как говорят сейчас. Все его старались задеть, обидеть или в лучшем случае сторонились. Они, такие мальчишки, только своим существованием поднимали нас в собственных глазах. Собиралась компания во дворе, и шли воевать с пацанами соседнего двора, конечно без второсортных «ботаников» и рыжих. Самое интересное, что эти «ботаники» тоже самоутверждались, но шли другим путем и как правило, в жизни достигали больших результатов.

Это хоть внешне и грубое, но самое естественное соревнование в жизни. Очевидно, что работало в этом возрасте подсознание, сознания-то еще не было, оно находилось в зачаточном состоянии. Самое важное для того возраста — нужно было быть таким как все и ходить стаей. Причем в этой стае каждый знал свое место, определяемое духом и физической силой. Потом, чуть позже появилось соревнование на уровень интеллекта, тоже хорошо. На стаи мальчишки, уже, пожалуй, юноши, начали делиться не по дворовому принципу, а по интеллекту, хоть физическая сила и продолжала цениться.

Так получилось, что в школе у нас было последовательно два исключительно талантливых учителя физкультуры, которые заразили нас спортом. Один вел занятия с нами до восьмого класса, а другой с девятого до выпуска. Первый, в нашей маленькой семилетней школе, у которой даже не было спортзала, смог вывести команду по пионерскому четырехборью на такой уровень, что она заняла 3-е место в РСФСР. Второй воспитал двух чемпионов СССР среди юношей по легкой атлетике, а самое главное то, что смог привить многим мальчишкам любовь к здоровому образу жизни. Кое-кто, правда, так и не вырос за всю жизнь выше тех юношеских спортивных достижений.

Для меня занятия спортом оказались определенно благом. Это было совсем не худшее заполнение свободного времени, поскольку каким-то непонятным образом в спорт пошли самые умненькие мальчики, и общение с ними провоцировало не только на спортивные достижения, но и на интеллектуальные. Спортивная подготовка, несомненно, помогла мне самоутверждаться в молодые годы и неоднократно оградила от серьезных неприятностей, может быть, даже спасла жизнь. Первый такой случай произошел, когда мне было лет 13—14.

Это было в конце июля. Шел первый слой подосиновиков. Мальчишки нашего двора всегда ездили за красными, так мы называли подосиновики, на станцию «Грибное», она находилась от нашего городка километров в девяти, две остановки поездом. Но было одно неудобство, от станции до заветного места нужно было идти целых два километра, причем вдоль железнодорожной линии и назад. К счастью там был поворот, и паровозик всегда притормаживал. Мы бросали свои корзины и выпрыгивали на ходу. Паровозик ходил три раза в день, утром, в обед и к вечеру. Тащил он за собой три маленьких пассажирских вагончика. Мы всегда ехали на утреннем, а в обед возвращались. На станцию не шли, а опять же норовили забираться в вагоны на ходу. Конечно, машинист это безобразие видел, понимал, что мы зайцы, но жалел нас и притормаживал на обратном пути сильнее. Технология посадки была такая, бежишь по насыпи со скоростью вагона, ставишь на верхнюю подножку корзину с грибами, руками хватаешься за поручни, забираешься на нижнюю ступеньку, а дальше в вагон.

Все было штатно, как всегда. Я поставил корзину на верхнюю ступеньку, левой рукой схватился за поручень и в этот момент споткнувшись, повис на одной руке. Меня качнуло под вагон, я не только удержался, но и слегка подтянувшись, зацепился правой рукой и быстро вскарабкался в вагон. Испугаться не успел. Понял, что легко мог улететь под колеса только когда сел на лавку, вот тут на мгновенье в животе появился холодок.

Потом, уже много позже, до меня дошло, что не виси я почти ежедневно на турнике, не соревнуйся с пацанами в подтягиваниях и силовухах, все могло бы кончиться намного хуже.

Даже до окончания школы наш естественный природный индивидуализм ни у кого не проявился. Мы все еще держались стаей, вместе развлекались, ходили на танцы и даже в институт поступали за компанию. Конечно, по полной программе каждый из нас продолжал самоутверждаться, но уже на другом поприще, завоевания сердец первых красавиц. Это нам хорошо удавалось, ведь девочки тонко чувствуют мужскую силу и интеллект. Именно эти качества самца провоцировали их симпатию и благосклонность, поскольку сама природа вселила в души девочек уверенность в том, что именно с таким можно вырастить потомство.

Неожиданно для себя я отличился в преданности своим друзьям. Некоторое время после окончания школы был в растерянности, не знал куда поступать. Отец настаивал на Инженерно-строительном институте, муж двоюродной сестры, работавший начальником цеха на Средне-Невском судостроительном заводе уговаривал поступать в Кораблестроительный. Лучшие мои школьные друзья подали документы в Политехнический институт.

Самым красноречивым и авторитетным для меня оказался муж сестры. Его авторитет утвердился в моей душе еще с детских времен, когда он добровольно водил меня по Питеру и его музеям, удивляя знанием города и его истории. Подав документы в Корабелку, я сильно озадачил своих приятелей. Они никак не могли смириться с расколом, который я внес в их ряды. В начале августа, перед самыми вступительными экзаменами, случилось так, что друзья повезли меня в Политехнический институт. Я настолько очаровался красотой и изяществом его главного белоснежного корпуса, расположенного среди сосен Сосновки, а также громадой спортивного городка с бассейном, что уже на следующий же день забрал документы из Корабелки и сдал их в Политехнический институт. Должно быть, поступил правильно, поскольку никогда в жизни об этом не пожалел.

Тогда по молодости лет мы много не понимали; что у каждого в этой жизни свой путь, что она людей разводит, и наша общая дорога уже заканчивается. Теперь каждый пойдет по своей тропинке и мало того, неведомо для себя, идя по жизни, будет иметь шанс возрасти духом своим. К сожалению, жизнь показала, что не все этим шансом воспользуются. Так получилось, что мы в молодости такие единые, преданные и понимающие друг друга с полуслова, неожиданно быстро разбрелись в разные стороны и, должно быть, оказались на старости лет на таких разных ступеньках духовной лестницы, что перестали понимать друг друга.

Почему получилось так? Нормально ли это? Интеллектуальные задатки у большинства ведь были неплохими, но оказалось достаточно много и таких, кто не сознавая того, выбрал путь деградации. Это те вопросы, которые точат меня на старости лет. Предполагаю, что то, что с нами случилось нормально только отчасти, а в большей степени ненормально и так быть не должно. Уверен, что на судьбы наши негативно повлиял тот социальный коммунистический эксперимент, в котором прожили и выросли наши родители и мы. Этот эксперимент кончился крахом, как и должно было случиться, поскольку оказался в противоречии с нашими душами, жаждущими совершенствования и роста, он предлагал нам чрезвычайно узкие рамки жизни, освященные примитивной идеологией. В конце концов, эксперимент проявил непреодолимые противоречия с естественной для русских Православной монархией, которая просуществовала почти тысячу лет, была ошельмована и, в конце концов, уничтожена либеральными предателями, пошедшими на поводу окружающего нас англосаксонского мира, сильно испугавшегося стремительно набирающей силу и мощь России в начале двадцатого века.

Они оказались предателями для России исторически, но по-человечески эти люди таковыми в большинстве своем не были, поскольку искренне хотели блага своей стране. Просто оказались недальновидными и слишком самоуверенными. Такой тип людей существует и сегодня в лице либеральной интеллигенции.

В чем главное противоречие системы коммунистической и Православной монархии? Думаю в том, что до революции 1917 года, в России все ученые, преподаватели и инженеры были настоящими. За свою успешную деятельность они имели положение в обществе и достойную зарплату. Какую-то идеологию сверху никто им не насаждал, и они занимались только своим делом. Собственно этим и определялся тот мощный естественный экономический подъем России в начале двадцатого века. Надуманность, искусственность коммунистической системы была во многом, но главным образом в том, что идеология была поставлена выше профессионализма. Можно представить так, что главное противоречие было в разности культур. До 1917 года в стране утверждала себя культура достоинств, где каждый человек был личностью, и она позволяла стране успешно развиваться во всех направлениях. Коммунистическая система силой навязала стране прагматическую культуру, в которой человек превращался из личности в ничто, ставка делалась на абстрактный коллектив и преданность идеологии. Такая культура убивала таланты, искусственно всех усредняла и не давала возможности государству развиваться особенно в инновационных областях.

Сегодня я уверен в том, что смертный приговор коммунисты объявили созданной ими системе управления страной по глупой самоуверенности еще в 1975 году, когда Брежнев на съезде партии потребовал от нее взять власть в стране во всех областях хозяйства, в том числе научных и технических. Как только профессионалы были отстранены от власти и заменены коммунистами, начался всем известный так называемый «застой», который сильно ускорил то, что и так должно было произойти, СССР развалился всего за десять лет.

В то время я был уже зрелым инженером и хорошо не только знал экономическое положение в стране, но и видел негативные тенденции. Правда, честно скажу, что то, что СССР так быстро развалится, я не думал, да и никто в моем окружении представить этого не мог. Да, мы видели, что во власть проходят не лучшие, а худшие, мы не одобряли ее экономической политики, но каким-то невероятным образом считали, что там на самом верху, управленцы знают и понимают в деле лучше нас. Только время показало, что управляли страной люди среднего уровня развития и невысокого интеллекта. Были исключения, такие как А. Н. Косыгин, например, но их Брежнев со своими партийными идеологами слушать не желал.

В 1971—72 годах все герои моей юношеской компании окончили свои институты. Большинство пошли на производство, в цеха или на монтаж, и только я, единственный стал конструктором, создателем техники. В нашей компании оказался и человек, который страстно желал пробиться в начальники. В начале своей производственной деятельности мы еще часто встречались школьной компанией. Это была естественная потребность, поскольку новая жизнь каждого порождала много вопросов, а обсудить их комфортно и искренне можно было только в компании проверенных друзей.

Наш приятель, стремившийся в начальники, отличался от нас, причем не очень хорошими качествами, например, не умел ничего делать, и не хотел. После окончания первого курса мы все устроились в летние каникулы на производство рабочими, за компанию пошел и он, но отработав один день, больше на производстве не появился. Обладал каким-то невероятным чутьем разгадывать человека, с которым имел дело. Было впечатление, что он почти читает мысли. Во всяком случае, удивлял нас тем, что на экзаменах всегда умудрялся получить на бал больше, чем заслуживал. Плохо зная предмет, свой минимум знаний преподносил всегда уверенно и складно. Кстати он единственный из нас на последнем курсе женился и на наши встречи приходил с женой.

На одной из таких встреч мы обсуждали наши взаимоотношения с партией. Категорическим противником вступать в нее оказался я один. Остальные внешне как бы колебались, явно им было немного неловко признаваться в том, что вынуждены вступить в нее из за карьеры. Только наш приятель, мечтающий о кресле начальника, с жаром принялся превозносить партию, жена его тут же поддержала. Наперебой они начали рассказывать о своем плане, как при первой возможности они оба вступят в партию и будут так активно проводить ее линию в жизнь, что он быстро станет с ее, конечно, помощью секретарем парткома завода, а потом пересядет в кресло директора. Мы все замолчали и слушали с удивлением. Некоторый цинизм своего приятеля мы знали, но такая степень нас тогда несколько шокировала. Бесцеремонно нам была нарисована схема, как в эту жизнь въехать не трудом и талантом, а на партбилете.

И что вы думаете?! Им все удалось, причем как по нотам, и очень быстро. Понятно, что для достижения цели были применены откровенно подлые приемы. К последнему нашему социальному перевороту он дорос до разряда номенклатуры, чем себя обезопасил, ведь они своих не бросают. И если специалисты в 90-е надрывались, чтобы выжить, то многие номенклатурщики тихо распиливали и делили в личную собственность накопленные в России богатства.

Жизнь нас разводила все больше и больше, встречаться мы стали реже. Первый кто полностью порвал все отношения с друзьями юности, оказался, конечно, тот, кто сел в кресло директора.

Обратил внимание на такую закономерность, что внешний успех в этой земной жизни имели только те, кто обладал природной определенной долей цинизма, а еще был способен на подлость и предательство. Эти люди, как рыбак рыбака чувствовали друг друга и везде в социуме организовывали как бы негласный профсоюз хозяев жизни. Человек честный и порядочный в их компанию попасть не мог. У них там были свои правила игры, отличные от тех законов, которые как бы работают в государстве. Собственно очень похожие на правила жизни, существующие в воровском мире. Конституция и государственные законы были действительны только для массы, так называли народ коммунисты, или быдла, как у себя за кулисами, порой, хозяева жизни называли население страны после социального переворота 90-х.

Уверен, что такое положение естественно для существования человека в социуме, независимо от того как он, этот социум, организован. Социализм ли, демократия, авторитаризм — все по сути одно. Думаю, что выделение элиты, настоящей или ложной, можно считать универсальным законом. Ложная элита появляется после революций, мы, русские, это прочувствовали на своей шкуре особенно, да еще и дважды в течение века, после 1917 года и 1991-го. Восточные цивилизации, которым по несколько тысяч лет наглядно нам показывают, как надо сохранять элиты, невзирая ни на какие социальные изменения в своих странах, и при этом никакой демагогией не прикрываются. Они мудрее и честнее европейцев, пытающихся прикрыться фиговым листочком под названием — демократия. То, что под листочком, буквально в последнее время возбудилось и выросло так сильно, что этот фиговый листочек прикрыть его уже не в состоянии. Все это видят, а европейские лидеры, ну прямо как недоумки какие-то, продолжают играть в старую игру, не понимая, что «король-то голый» и это уже никак не скрыть.

Выборы президента России наглядно продемонстрировали то, что не менее 15% россиян, традиционно влюбленных в Запад, в одночасье переориентировались на национальные ценности. Лидеры Европы своей порочности, духовного и нравственного падения в глазах населения земли, понять не могут, и все свои неудачи объясняют кознями «примитивных» народов окружающих западный мир. Мы, русские, несмотря на свою великую культуру и тысячелетнюю государственность, в их глазах не исключение. У них в головах не укладывается, что эти 15% прозрели как раз от их безнравственных действий, а совсем не потому, как им кажется, что будто они от страха вынуждены были подчиниться «режиму Путина».

Интересно то, что нации исключительно похожи на людей. Как человек неповторим, имеет свои, только ему присущие качества, свое предназначение, историю и продолжительность жизни, так и нация. Понятно, что самоутверждение оно тоже присуще каждой нации. Самое важное для успешного существования в этом мире, как для человека, так и для нации — не переоценивать своего дара, не завидовать ближнему и не замахиваться на то к чему не предназначен Богом. Думаю людей, потерпевших в жизни крах, потому что занимались не своим делом, нам всем встречать приходилось. Ну, а среди наций самый наглядный урок нам преподносит Польша, невероятно исторически переоценившая свой дар, не желающая принимать того места в ряду государств которое определено ей Господом. Исторически она маниакально пытается оспорить место России, терпит страшные поражения, постоянно наступая на одни и те же грабли, но никак не может сделать здравых выводов. Последнее время поляки всем вокруг предъявляют исторические претензии. Себя во всех случаях представляя этакой невинной жертвой. Юнна Мориц не могла не отметить «политического благородства» поляков:

За панство пью, чья гордая свобода

В месопотамство въехала, как дар

Исламу — от крещёного народа,

От умных бомб, — вот это был удар!

За лавры пью, за премию полякам,

За совесть их кристальную и честь,

Не зря вознаграждённые Ираком,

Где Вавилон и много нефти есть.

Я пью за Польши ясную дорогу,

За дух, который пламенем горит…

За то, что не Россия, слава Богу,

А Польша эти чудеса творит!

Забавно и то, как неадекватно и даже агрессивно ведут себя маленькие государства, совсем недавно получившие независимость, прибалтийские, например. Как же спешат они самоутвердиться, и как же похожи в этой спешке на Моську из басни Крылова «Слон и Моська». Все выбрали своим хозяином Запад и, демонстрируя свою преданность, злобно лают на Россию. А почему именно по отношению к нам такая ненависть? Лучше всех объяснил это Ф.М.Достоевский в своих дневниках еще 140 лет назад: «Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают.

Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия проглотила бы их тотчас же, «имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени».

Может быть, целое столетие, или еще более, они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и интриговать против нее.

Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия — страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации».

Удивительно насколько точно Федор Михайлович видел будущее. Ведь он писал это тогда, когда русская армия под аплодисменты всех славянских народов освобождала Болгарию, Сербию и Черногорию от Турецкого ига.

Почему-то в желании и страсти самоутвердиться всегда имеет место какая-то спешка. Это действительно как для человека, так и для нации. Стратегия здесь отсутствует полностью. Сегодня мы с недоумением смотрим на своих братьев украинцев, которые в каком-то эмоциональном запале сжигают все мосты и взрывают все дороги, которые строились между нами столетиями. Распаляясь в ненависти к России, всему русскому, как раз они больше всех клевещут на нас и интригуют против нас.

Глава 7

Наше духовное падение

Оно началось задолго до революции 1917 года, пожалуй, еще в самом начале 19-го века с ориентации значительной части элиты русского общества на французские республиканские ценности. Падение это приостановилось на некоторое время после вооруженной попытки декабристов переформатировать Россию. Возобновилось после долгожданной, начатой в 1861 году Александром II, отмены крепостничества и собственно реформы российского общества. Исключительно талантливо и убедительно это время показано в романе Марка Алданова «Истоки». Читая его, начинаешь понимать, почему так получилось, как могло родиться в обществе нашем чуть ли не поощрение экстремизма. Алданов безмерно любил Россию, всю свою жизнь пытался осмыслить и разгадать причины революции. Написав целый ряд исторических романов, он только на склоне лет понял, что не написал главного, когда зло в России стало брать верх. Роман «Истоки» он посвятил пореформенной России, когда политика Александра II и его правительства, по мнению автора, давала империи реальный шанс вступить на путь демократического развития. Падение несколько притормозилось во время правления Александра III и стало снова набирать обороты с начала 20-го века.

Удивительно то, что, как только в России начинались успешные реформы, тут же усиливалось противодействие со стороны социалистов, при этом очень агрессивное с обязательными убийствами государственников, проводников этих реформ. Особенно сильным оно было во время правления Николая II, к 1913 году террористы убили около 20000 человек. От рук террористов пали премьер П. А. Столыпин, министры Н. П. Боголепов, Д. С. Сипягин, В. К. Плеве, главный военный прокурор В. П. Павлов, начальник Главного тюремного управления A.M. Максимовский, десятки губернаторов, руководители многих жандармских и полицейских служб. Тогда наша страна экономически, демографически и культурно развивалась рекордными темпами, каких не было за всю ее историю. При Николае II мы были первыми в мире по темпам экономического развития, к концу его правления национальный доход увеличивался до 9% ежегодно, а население страны почти на 3 миллиона. Сегодня о таком мы можем только мечтать. Сейчас представляется странным то, что чем успешнее шли дела в государстве, тем сильнее было противодействие экстремистских темных сил. Как-то не укладывается в сознании, что силы эти были почти исключительно внутренними. Здравый ум ситуацию эту может представить в виде человека с поврежденным сознанием, сидящего высоко на ветке дерева и пытающегося отрубить ее от ствола топором. Правда, наверное, так видится только сто лет спустя, а тогда, лицом к лицу с действительностью, воспринималось все иначе.

Сегодня самый больной вопрос России — количество ее населения. Для качественного обустройства наших громадных территорий необходимо, чтобы в стране проживало в два-три раза больше людей, чем сегодня. Сомневаюсь, что для решения этой задачи первично строительство дорогущих перинатальных центров. Это, конечно, необходимо, но оно вторично, а первичны те механизмы, которые работали во времена правления последнего русского императора. На них мы до сих пор упорно не желаем обращать внимания. Уже всем понятно, что главная причина — развал русской семьи и аборты. Все это началось в 1920 году с декретов Ленина. Почему эти антигосударственные декреты оказались такими живучими? Почему убийство ребенка в утробе матери до сих пор оплачивается государством? У меня в сознании это никак не укладывается.

А ведь за двадцать лет правления Николая II население Империи возросло почти на 50 миллионов человек — на 40%. Зададим себе простой вопрос, увеличилось ли хоть насколько население России за последние двадцать лет? Ответ очевиден, что уменьшилось. Кто-то может возразить, что жить-то стали лучше. Да лучше, но при Николае II уровень благосостояния населения заметно повышался, невзирая на рекордные цифры прироста населения. Вот некоторые экономические показатели России того времени, которые хотя бы повторить нам вряд ли удастся.

1.В 1913 году Россия от продажи сливочного масла за границей выручила столько же, сколько от добычи золота.

2.На мировом рынке продовольствия в начале 20-го века Царская Россия была абсолютным лидером, тогда говорили, что Россия кормит половину Европы.

3.Среднее и высшее образование при Николае II было почти полностью бесплатно, а перед самой революцией был проведен закон о полной бесплатности — причем не только обучения, но и жизни во время обучения.

4.В России налоги, до первой мировой войны, были самыми низкими во всём свете. Бремя прямых налогов в России было почти в четыре раза меньше, чем во Франции, более чем в 4 раза меньше, чем в Германии и в 8,5 раз меньше, чем в Англии. Бремя же косвенных налогов в России было в среднем вдвое меньше, чем в Австрии, Франции, Германии и Англии.

5.Общая сумма налогов на одного жителя в России была более чем вдвое меньше, нежели в Австрии, Франции и Германии и более чем в четыре раза меньше, чем в Англии.

Еще один очень важный показатель, который однозначно характеризует комфортность жизни гражданина в царской России и сегодня, это число самоубийств. Так вот, тогда оно равнялось 2,7 на 100 000 жителей. А сейчас мы имеем 40. В 15 раз больше!!! Понятно, что человек не желает добровольно расставаться с жизнью тогда, когда ему живется комфортно, уютно и имеется красивая перспектива.

Как же нам можно надеяться на какое-то светлое будущее, когда до сих пор не принято говорить правду о той царской России, которую мы в 1917 году потеряли? И как же нам воспринимать ту неправду, которой нас продолжает кормить власть с высоких трибун? Буквально вчера 24 апреля 2018 года в Москве открыли очередной памятник Борису Ельцину, понятно, что славословили. Представляю реакцию на это событие большинства населения нашей страны, моя реакция такая же, но демонстрировать не хочу, противно. Лучше дам слово загранице, там тоже есть трезвые люди. Контрастом на отношение к нему нашей высшей власти выглядит здесь характеристика политики российского лидера, угодного Западу, о котором написал Эдвард Пирс в статье «In praise of Putin», помещенной в The Guardian: «Существовала ли когда-нибудь еще более достойная презрения фигура, чем Борис Ельцин? Вечно пьяный, неспособный руководить страной, он позволил стае коррумпированных мошенников разграбить национальные богатства. Он одобрил отмену субсидирования цен на продукты, означавшую, что простые люди в одночасье впали в нищету. Если говорить о гордости и чувстве собственного достоинства России, то окажется, что Ельцин выполнял функцию коллаборациониста, полицая, который обогатился сам и находил утешение в алкоголе…. Люди подбирали еду на свалке, но Борис Ельцин был западником, прекрасным образцом, наглядным примером триумфа Запада».

Когда хоть где-то упоминают о библиотеке им. Ельцина в Санкт-Петербурге, меня тут же начинает всего коробить. Это название — сродни мазка дегтя на изящных воротах прекрасного города. Представители власти торопящиеся обозначить себя таким образом, невольно демонстрируют свою несостоятельность, свое непонимание России и ее истории.

Мы воочию видим то к чему приплыли за последнее столетие. Так вот, процесс нравственной деградации проходил на моих глазах в советское время. К счастью я в нем не участвовал, а наблюдал со стороны целых 44 года. Предполагаю, что более половины участников этого процесса не поддержали бы его, если бы имели в своих душах правдивую историческую информацию. Они были обмануты властью в силу своей простоты и доверчивости, и искренне веря ее пропаганде, шли на любые лишения, думая, что страдают во благо страны.

Неучастие в этом процессе совсем не моя заслуга или прокол. Просто так сложилась судьба, что после окончания института я получил распределение в конструкторский отдел, причем очень сильный, являвшийся в то время законодателем в стране в области краностроения. Понятно, что и инженерный состав в нем оказался отборным. Уже через пару месяцев работы я был очарован сотрудниками, которые меня окружали, их профессионализмом, культурой и талантами. В моем КБ работало 27 человек, и среди них был всего один коммунист — начальник. В дальнейшем я с удивлением обнаружил, какими многими талантами природа наделила моих коллег: писали стихи, сценарии и, наверное, каждый второй обладал способностью к лицедейству. Когда мы отделом встречались по какому-то праздничному поводу, это всегда была театральная постановка, где; сценарий, стихи и артисты — все было свое и выполнено на злобу дня, обязательно с юмором и на удивление талантливо. Я, не проявив никаких талантов, был просто восторженным зрителем. Главным режиссером и ведущим артистом у нас был неистощимый на выдумки руководитель группы перспективных разработок Размыслов Михаил Прокопьевич. Общаясь с ним, я всегда удивлялся оригинальности, неожиданности его мысли и глубине инженерных знаний. В дальнейшем выяснилось, что он негласно почитался всеми как лучший инженер отдела. Моя соседка по кульману, Нина Ивановна Сивохо, оказалась женщиной с очень интересной биографией. В начале 30-х годов она с мамой приехала из деревни в Ленинград и по рекомендации они попали в семью академика Графтио, автора проекта Волховской ГЭС. Как она рассказывала мне, мама работала служанкой, но приняты они были в семью академика как родные, им выделили отдельную комнату, и к ней хозяева относились также как к собственным детям. Маленькая Нина участвовала во всех семейных праздниках и наравне с детьми академика получала подарки. Понятно, что инженеры для нее с раннего детства — были лучшими людьми на свете. Она страстно мечтала стать инженером и, старательно учась, эту мечту осуществила.

В отделе отработал я одиннадцать лет и сегодня, оглядываясь назад, отчетливо вижу, как всего лишь за эти годы нравственно опустилось наше общество. Парадокс в том, что чем сильнее я становился как инженер, тем больше претерпевал унижений со стороны власти. В начале 70-х нас, ИТР, два-три раза в год возили автобусами на поля, помогать убирать урожай. Через пять лет стали возить еще и на прополку, а кроме этого зимой на овощебазы, сортировать овощи. К 80-м годам меня, уже матерого инженера, не раз спасавшего завод от рекламаций и два года отработавшего на монтаже оборудования за границей, стали отправлять летом в колхоз на две недели. За 1979 год посчитал, что в колхозах и на овощебазах я отработал почти четверть рабочего времени. Если на заводе не платили премии, то в первую очередь ее не получали ИТР, невзирая на то, что все показатели были выполнены и перевыполнены. Как-то мне по блату показали ведомость оплаты сотрудниками завода пребывания их детей на летней ведомственной даче в поселке Вырица. Рабочие за месяц пребывания ребенка на даче ничего не платили, сотрудники администрации — 9 рублей, а ИТР — 18. Это притом, что у инженеров были самые низкие зарплаты.

В 1980 году в наш отдел назначили партийного Главного конструктора. Первое, что он сделал, создал такие невыносимые условия работы для Размыслова, что он вынужден был уволиться. Через пару месяцев подал заявление на увольнение и я. Главный пытался уговорить меня остаться, но я был непреклонен и одним из аргументов моего увольнения обозначил уход Михаила Прокопьевича.

Мое десятилетнее существование в элитной прослойке нашего общества, не только закрепило в душе потребность не участвовать в заданном свыше процессе деградации, но и обострило мое индивидуальное восприятие происходящего вокруг. У меня появился как бы эталон, с которым можно много чего сравнивать; качество человека, отношения людей друг к другу, профессионализм и тому подобное. Как только я попал в этот коллектив и оценил его, то сразу понял, что в партии мне делать нечего, это не мое, поступить туда — унизить себя.

Если где-то что-то количественно потихоньку копится, то в какой-то момент это переходит в новое качество. Для меня такой момент настал в 1980 году. Я вдруг осознал абсурдность своего пребывания на заводе. Одномоментно потеряли свою значимость все ценности, которые держали меня там, даже остатки еще оставшегося привычного интеллигентного окружения уже никак не держали, (кто-то уехал в Израиль, а кто-то уволился). Я ощутил себя рабом, наподобие Эзопа, от которого: то требовали срочного выполнения высокоинтеллектуальных работ, то в промежутках посылали в колхоз, то на овощебазу или на улицу, дежурить дружинником. После моего увольнения тенденция экономического и человеческого маразма со стороны заводской власти продолжилась. В конце месяца и особенно квартала инженерами-конструкторами стали доукомплектовывать бригады в цехах, с целью выполнения плана. Мой приятель Николай, впоследствии работавший заместителем главного конструктора, и как капитан корабля не покинувший завод даже когда он тонул, рассказывал мне:

— Представь, Женя, мне пришлось несколько раз работать в бригаде, в цеху металлоконструкций. Работа тяжелая, подавали металлические листы на гильотину и на плазменную резку. Ты знаешь — это железные люди, не знаю, что они делают в начале месяца, но в конце пашут как муравьи, при этом постоянно принимают горячительное. Каждые часа полтора бригадир объявляет перекур, идем в раздевалку, а в шкафу там батарея бутылок дешевого портвейна, выпивают по стакану, курят, балагурят, и опять по команде бригадира в цех. Я, понятно, наблюдал со стороны, участвовать отказался.

Тогда я не представлял, что это общая тенденция, отражающая растление всего социалистического общества и что она очень скоро приведет его к естественному развалу. Несмотря на это все же был настроен оптимистично, думая, что где-то, например, в научных кругах все по-честному. Вспоминал учивших меня профессоров Политехнического института, их профессионализм и культуру и, конечно, не мог себе представить, как резко всего за 10—15 лет деградировала атмосфера в высшей школе, что за это время ее почти полностью подчинил себе партийный элемент. Так случилось, что мне наглядно, изнутри, пришлось наблюдать, как проходил процесс подмены настоящих ученых-профессионалов липовыми, людьми с партбилетами.

Процесс этот начался резко с подпольного приказа из Москвы вытеснять ученых еврейской национальности из институтов. Толчком, возможно, послужило то, что евреи где-то с 1972—73 годов стали массово уезжать в Израиль. Мысль работать в институте преследовала меня всего года два и невероятным образом осуществилась, хотя я ее никому не озвучивал и ничего для ее реализации не предпринимал. С 1982 года я работал в научном секторе на кафедре Деталей машин в институте Текстильной и легкой промышленности. Сразу же столкнулся с какими-то внутренними дрязгами и подсидками, закончившимися разборками на уровне комиссии райкома партии. Всего полгода работы и в моей душе поселилось сильное разочарование контрастом развитого интеллекта значительной части преподавателей с их нравственной несостоятельностью. А еще при личной беседе меня поразил инструктор райкома партии, который не мог понять, почему сотрудники бунтуют против Заведующего кафедрой, имея обещанные должности и оклады. Он искренне не мог взять в толк значения таких слов как подлость, честь и порядочность.

Отработал я в двух институтах на четырех кафедрах четыре года. Везде кадрами управляли парткомы, сильно вмешиваясь в учебную работу и отчасти в научную. Настоящих ученых, докторов наук без партийных билетов к преподаванию перестали допускать. Широкий размах стало приобретать написание диссертаций для товарищей, имеющих власть. К этому процессу дважды подключали и меня, но каждый раз я до конца не дорабатывал и сбегал. В 80-х годах среди чиновников стало престижным иметь степень кандидата или доктора наук. Недавно в Интернете увидел чистого чиновника наукой в своей жизни никогда не занимавшегося, я это знаю, поскольку в конторе возглавляемой им некоторое время работал, так вот он кандидат технических наук, доктор экономических, да еще и еще академик РАЕН. Это анекдот для тех, кто в этом деле что-то понимает.

Глава 8

Крушение

Выживая, мы как-то не очень-то замечали скорости, с которой происходила в стране экономическая и духовная деградация. Истинно — лицом к лицу лица не увидать. Чтобы это увидеть и оценить максимально объективно, необходимо было отодвинуться, а лучше смотреть из другой системы координат. Невольно мне удалось посмотреть на нас со стороны в очень важный период моей жизни да, пожалуй, и страны тоже. Это событие не только отрезвило меня, но и совершило переворот в сознании.

Так получилось, что в 1995 году, собственно на пике нашего крушения, я ездил в командировку в Финляндию в город Вааса на фирму «Трендхаус». Вернулся потрясенным. Меня сразу уже в Хельсинки, где я провел полдня в ожидании поезда, удивили люди своей доброжелательностью, неспешностью и улыбчивостью. Пару часов я погулял по городу: дома, быт, улицы, магазины — нет слов красота и чистота. После в то время раздолбанной, грязной, вонючей родины, мне казалось, что попал в сказку.

Нашу техническую и экономическую отсталость я заметил еще в поезде, чистеньком, аккуратном с удобными сидячими местами и нашпигованном всевозможной электроникой. Путь мой пролетел незаметно, поскольку я с удовольствием посмотрел фильм «Маска» и несколько мультиков. В полном же объеме наше техническое отставание я увидел на их производстве, где меня подробно и доброжелательно знакомили со всеми особенностями. Уже тогда у них в КБ кульманов не было, все делалось на компьютере, да и принципы конструирования были совсем другими. Множительная техника с компьютера легко распечатывала формат А1. Производство потрясло своей почти больничной чистотой и аккуратностью, а рабочие своей основательностью в деле и красивой униформой. Лазерные приборы помогали им все измерять и контролировать. На наших предприятиях я такого не видел и даже не подозревал, что существует.

Возвращаясь, я по дороге думал: «И это Финляндия, совсем недавно всего лишь губерния в составе могучей России! А как же тогда мы отстали от Германии, Японии, США?». Наверное, никогда в жизни мне не было так горько и обидно за свою страну.

Выйдя после командировки на работу, как назло встретил в приемной людей в малиновых пиджаках с бритыми головам и тупыми затылками, хозяев нашей тогдашней жизни, и как-то совсем расстроился. Тогда же в мою голову начали приходить мысли о том, что мол, неужели вот такой наш мудрец и всеми признанный пророк как Ф.М.Достоевский как никто знавший душу русского народа, так ошибся с его оценкой. Ведь он писал о нас: «Может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах человечества и состоит лишь в том, чтобы сохранить у себя этот Божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время — явить этот образ миру, потерявшему пути свои, потому что только в Православии и истина и спасение русского народа, а в будущем и всего человечества».

А вот мы оказывается, какие на самом деле тупые, жадные, предающие и признающие своими хозяевами вот эти малиновые пиджаки. Что-то не видел я тогда Божественного образа Христа в наших душах, хоть и находился в окружении, как мне казалось, совсем не худших людей общества. И кто потерял пути свои? — задавал я себе вопрос. Не мы ли?

Пытался понять, за что и почему именно нам русским уготовано это крушение всего? Уже тогда предполагал, что виноват коммунистический эксперимент, который народ наш позволил над собой провести. Живя в нем, я по мере взросления и познания мира видел все больше и больше неправды и постепенно осознавал, что долго так продолжаться не может. Социальный переворот 1991 года приветствовал, думал, что вот оно наше избавление от этой неправды, вот наше очищение. А в результате мы рухнули и вообще в ад. Как это? За что? Неужели народ наш мало настрадался при советской власти? Я сильно растерялся, явственно ощутил, что почва начала уходить из под ног. Судьба заставила меня искать духовную опору.

Тогда страну заполонили всевозможные секты не только христианского толка, но и восточные, а кроме этого на рынок хлынула соответствующая литература, как религиозная, так и эзотерическая. К одурманиванию населения подключилось и телевидение. Половина страны сидела у экранов телевизоров и заряжала воду пасами Чумака, а другая половина шизела от Кашпировского. Я, возможно в силу своей какой-то зрелости, не покупался на внешнюю красоту и пушистость того что нам почти на всех углах предлагали. На меня никак не подействовали даже личные контакты с носителями духовных практик. Тогда я имел двух приятелей кришнаита и свидетеля Иеговы[1]. С семьей кришнаита Геннадия Николаевича поддерживал деловые и дружеские отношения лет семь, а для свидетелей Иеговы месяца три делал работу, неоднократно беседовал с их пастором и приглашался на трапезы. Готовили вкусно, относились подчеркнуто доброжелательно, но вот то, что во главе стола сидели люди говорящие на английском, мне так сильно не нравилось, что даже интеллигентный пастор увлечь меня в эту секту не смог.

В то время я начал активно покупать религиозную и эзотерическую литературу. Кое-что читал с большим интересом, в основном эзотерическую, но душа моя была спокойна, ничто из этого ее основательно не цепляло.

Восточные практики наглядно демонстрировали, что мир и человек устроены не так просто как нас учили материалисты, это как раз и привлекало.

По возможности стал заходить в православные храмы, чаще всего днем, когда службы не было. Рассматривал иконостас, иконы, убранство, один раз попал на конец литургии, а однажды на венчание и с удовольствием отстоял всю службу, красотой обряда был покорен. Вдруг заметил, что в православном храме мне тепло и уютно. Конечно, я все время помнил слова Ф.М.Достоевского, что только в Православии истина и спасение русского народа. Читал соответствующую литературу, а истину найти не мог и спасения не видел, даже Символ веры сознание мое принять никак не желало. Тогда мне казалось, что сознание адекватно здравому смыслу. Оказывается, у него со здравым смыслом нет ничего общего. Достаточно оглянуться на нас, еще советских, в преддверие 90-х годов и сразу после, а еще посмотреть на сегодняшнюю Украину, чтобы это понять. Даже не на сегодняшнюю.

Так, в 2011 году я поездом Санкт-Петербург — Днепропетровск ехал на Украину, на 90-летний юбилей своей тетушки. В купе было двое мужчин среднего возраста и женщина — все украинцы, внешне люди интеллигентные. Естественно разговорились, в какой-то момент на меня, как на гражданина России они прямо таки хором начали вываливать кучи претензий, причем все это было с агрессией и очень злобно. Ругали все, особенно почему-то нашего патриарха Кирилла, обвиняя его в каких-то несметных личных богатствах и роскоши жизни. Мои возражения, что он всего лишь монах и ничего личного материального не имеет, были пропущены мимо ушей. Меня они слушать не желали, были уверены в своей правоте. Диалог им был не нужен, надо было просто выговориться.

До 1985 года на Украине я бывал часто и кроме доброжелательного к себе отношения другого не видел. Удивительно, как быстро самостоятельная жизнь после развала СССР изменила сознание целого народа и как это сознание сильно отличается от сознания русских людей. Сознание русских я никак не идеализирую, хорошо понимаю его искривленность. После идеологической обработки целых четырех поколений нашего народа иначе и быть не должно. Возможно, там, на окраине России их глаза видят нас с большей ясностью. Но все же мы сдержаннее, терпеливее и не торопимся как украинцы делить все на белое и черное. Должно быть, правда в том, что государственность, которую Россия имеет тысячу лет, запечатлена в душах русских, а у украинцев этого нет, в собственной стране они никогда не жили.

Наконец дошло, чтобы в этом разобраться и понять Федора Михайловича надо воцерковляться. Где-то к 2000 году я созрел для этого, но еще целых почти четыре года не мог решиться. В конце концов, все получилось как нельзя лучше, судьба привела меня и в церковь и даже к тому священнику, который как раз и был мне в то время необходим, невероятным образом он оказался тесно связанным с моей малой родиной.

Сегодня я уверен, что воцерковление явилось для меня ключевым моментом. Оно помогло не только пережить и позитивно осмыслить самые сложные периоды в моей личной жизни, но и начать понимать судьбу России, поскольку приход к православию невольно заставил меня заняться историей своей страны, и кроме этого ознакомиться с трудами многих мудрецов болевших Россией.

Так, когда же закончится это крушение, сколько можно падать? Мы часто слышим или читаем, что то, что мы переживаем в последнее время это наказание нам от Бога за то, что мы его предали. Но ведь Бог никого не наказывает, он всех любит. Просто мы, русские, начиная с 19-го века стали забывать Бога, возгордились и вот так неумно распорядились своей свободной волей. Практически вся элита русского общества сначала отошла от национальных православных ценностей, а потом предала царя.

В 1825 году представители элиты обманули солдат и устроили бунт на Дворцовой площади, а потом недоучившиеся молодые разночинцы, под одобрительное молчание опять же элиты охотились, как за зайцем за помазанником божьим Царем-освободителем Александром II, убив его на седьмом покушении. Падение наше продолжилось в виде дикой расправы радикально настроенной молодежи над сотнями государственников, а после над нашим православным царем Николаем II и всей его полностью безгрешной семьей. В результате докатились до того, что семьдесят лет пели славу не Богу, а какому-то КПСС. Под эти славословия физически расправились с собственной культурой, которую растили 1000 лет, православием и крестьянством. Ведь верили по недалекости своей, что избавляемся от того, что мешает нам идти к светлому будущему. Вбили нам в головы идиотскую формулу — цель оправдывает средства, а мы и поверили. Чем бодрее маршировали, тем хуже становилась наша жизнь. Все не могло дойти до нас, за что? И почему? Ну а раз не доходило — вот вам ребята 1991 год и Ельцин с Гайдаром — получите!

Интересно, куда же мы сегодня движемся к дальнейшей деградации или возрождению? Проанализируем хотя бы поверхностно выборы президента России в 2012 году и 2018.

Так вот, что же мы там увидим? А видим то, что в 2012 году за КПРФ проголосовало больше 17% населения страны, а в 2018 — 12,5% причем вместе с последователями сталиниста Сурайкина. Напрашивается вывод, что очень медленно, но мы все-таки идем по пути оздоровления от идеологии сталинизма.

К сожалению, можно констатировать, что в стране, прожившей четверть века после естественного краха коммунизма, все еще достаточно большое количество взрослого населения хотят возврата сталинского времени. Учитывая нашу непростую историю и то, что многие люди поднялись по социальной лестнице, преданно служа Сталину, в некоторых семьях он и сегодня идол, на которого молятся. Понятно, что какое-то количество населения и в дальнейшем будет его боготворить. И все же пятьсот тысяч отдавших свои голоса за Сурайкина — это явно непреклонные и самые ярые. Уверен, что граждан, ностальгирующих по сталинским временам, проголосовало за блок Зюганова-Грудинина, значительно больше миллиона. В сумме с Сурайкиным получается уж очень много, учитывая то, что за последние тридцать лет появилось неимоверное количество правдивой информации о том времени. Правда и книг прославляющих Сталина напечатано немало.

Думаю — это серьезный тормоз на пути нашего очищения и оздоровления, поэтому правду о том времени необходимо повторять как можно чаще, как молитву что ли. Понимаю, что моя позиция, человека родившегося сразу после войны и помнящего только смерть Сталина не может быть убедительной, поэтому отправлю вас к мнению Григория Померанца, солдата-философа прошедшего всю войну от Сталинграда до Берлина, дважды раненого, а кроме этого после войны прошедшего сталинские лагеря.

Вот краткий конспект из статьи Григория Померанца «Запоздалая тень победы». В ней, как я считаю, максимально объективно оцениваются действия Сталина как политика за время его правления: «Для Сталина, сложившегося как политик в актах революционного террора и в Гражданской войне, нет мирного времени. Он решал по-военному все важнейшие социальные проблемы. И его путь — это ряд пирровых побед.

1. Он победил крестьянство и загнал его в колхозное рабство, а в итоге — глубокий развал сельского хозяйства.

2. Он создал в мирное время экономику военного времени, и во время войны она как-то работала, но мирного соревнования с другими системами не выдерживала.

3. Он покорил себе партию и в результате она стала бесцветной, безмозглой, не способной выдвигать талантливых лидеров, не способной к творческим поворотам.

4. Он разрушил традиции интеллигенции и в результате резко снизил ее нравственный уровень.

5. Он поставил на колени армию, расстреляв массу военачальников.

6. Некоторые действия Сталина можно назвать просто самодурскими. Зачем он приказал взорвать укрепленные районы, несколько лет создававшиеся вдоль старой границы? Ради какой выгоды?

7. Во время «заклятой дружбы» были присоединены к Советскому Союзу несколько территорий, народы которых не хотели этого. Эстонцы, латыши, литовцы, западные украинцы, молдаване десятки лет ждали независимости и, в конце концов, дождались своего.

8. Он запретил эвакуировать население Сталинграда. В воспоминаниях секретаря Сталинградского обкома приводятся слова Сталина по телефону: «Армия не защищает пустых городов».

9. Непонятен был отказ поддержать Варшавское восстание, непонятна была секретная инструкция о штрафных нациях, воплощенная в жизнь.

10. Он обрушил удары на военнопленных. Формально они обвинялись в добровольной капитуляции, фактически подавлялась свобода мысли, которую они обрели в немецких лагерях. Даже военнопленных, восставших и самостоятельно освободивших Северную Норвегию, взяли под стражу и осудили на долгие годы советских лагерей. Практически были преданы забвению герои восстания в концлагере Собибор.

11. За свое правление он проявил неимоверное жестокосердие к человеку и солдату. Потери наших воинов по отношению к немецким 5 к 1 — это как минимум».

Не кажется ли парадоксом то, что две побежденные страны Германия и Япония сразу после войны быстро вышли на путь процветания, а мы победители никак не можем подняться до сих пор. Для меня, очевидно, что виной тому опять Сталин и партия. Должно быть к концу войны Сталину и партийной верхушке стало понятно, что война и победа в ней родила новых людей, без того страха, который был поселен в душах советского народа предвоенными репрессиями. Нужно было срочно снова поселить страх. Страх — это единственный механизм, с помощью которого Сталин и партия могли управлять народом.

Еще не кончилась война, а Сталин уже начал свою расправу над победителями. Многих почувствовавших себя сильными и свободными он отправил в лагеря прямо с фронта. Например, в начале февраля 1945 года был арестован на фронте капитан Солженицын за антисталинские высказывания в письмах к другу детства Виткевичу и получил 8 лет лагерей. Особенно сильно пострадали те, кто был в плену и вернулся, таких оказалось больше двух миллионов. Подавляющее их число было обвинено в измене. Многие были расстреляны, 15—20% осуждены на срок от 5 до 10 лет, 10% были сосланы в Сибирь, 15% были посланы на принудительные работы, и только 15—20% вернулись домой.

Маршал Жуков на пленуме ЦК пытался защитить офицеров. По его словам, многие советские офицеры, побывавшие в плену врага и даже бежавшие из него и вернувшиеся к своим, подверглись несправедливым гонениям, заклеймены «предателями», «врагами народа» и подвергнуты уголовному наказанию. В качестве примера он привел судьбу гвардии капитана Дмитрия Фурсова, который в 1946 году был осужден на восемь лет заключения. Его обвинили в добровольном сотрудничестве с оккупантами путем поступления в организованную гитлеровцами Казачью школу для офицеров. По словам Жукова, на сотрудничество капитан согласился, чтобы усыпить бдительность немцев. Дождавшись удобного момента, он смог организовать побег, заодно прихватив «языка».

Мой отец статистически отделался легко, отсидел в советском лагере всего 8 месяцев, но реально это был для него, может самый тяжелый период в судьбе, во всяком случае, по жизни будучи оптимистом, пытался там повеситься. Как он мне сказал — спас случай. У меня же ума не хватило расспросить подробнее. Отец рассказывал, что в советский лагерь их везли на открытой железнодорожной платформе осенью в октябре 1944 года и обращались хуже, чем со скотом. Он был в летней одежде и всю дорогу сильно мерз. Привезли с температурой 40^оС, двустороннее воспаление легких, говорит, временами было так плохо, что терял сознание. Молодость взяла свое — выжил. Сразу приступили к допросам и заполнению анкеты. Первый вопрос — звание, ответил, что старшина 1-й статьи. Человек, заполняющий анкету, сделал паузу, посмотрел на него и голосом полным презрения сказал: «Какой ты старшина, ты предатель, пишу рядовой». Когда восьмидесятилетний отец мне это рассказывал, голос его дрожал от обиды.

Уже с 1945 года началось планомерное насаждение новых страхов в среде победителей.

С 1946 года с издевательской статьи Жданова над Зощенко и Ахматовой в газете «Правда» началась проработка интеллигенции.

Сразу же партия открыла борьбу с «низкопоклонством перед Западом». По всей стране пошла волна судебных процессов над интеллигенцией. Ликвидировались целые научные направления; генетика, кибернетика, а ученые, работающие на этих направлениях, подверглись репрессиям.

Ленинградцы разгневали Сталина предложением сделать город, вынесший блокаду, столицей РСФСР. На этом материале было склеено знаменитое «Ленинградское дело». Большую группу партийных работников бросили в застенки, пытали и расстреляли.

Затеяли новое еврейское дело: врачей, убийц в белых халатах. 5 марта 1953 г. их должны были осудить, а 12-го повесить на Лобном месте. После этого всех евреев, «во избежание погромов», должны были выслать на Дальний Восток и там с ними разделаться. Через месяц после смерти Сталина все вдруг узнали, что врачи ни в чем не виновны и признания у них вырваны «незаконными методами следствия».

Померанц заканчивает описание эпохи Сталина такими словами: «След, оставленный Сталиным, — это разрушение основ русской культуры и разрушение самой плоти русского народа. Идол Сталина, созданный в умах его поклонников, увековечивает могущество тени, вокруг которой собираются мелкие тени зла и пляшут на своем шабаше.

Мы до сих пор не сумели отделить от тени кровавого деспота народные подвиги при обороне Одессы, Севастополя, Ленинграда, Сталинграда, Тулы — и безымянные подвиги бойцов, погибших на своем рубеже, и беспечную удаль танкистов, сделавших ненужной атомную бомбу в Европе. И вот мы топчемся между правдой и кривдой, между чувством вины соратников Сталина и чувством гордости победителей Гитлера. А без нравственной ясности нельзя бороться с гнилью, разъедающей наше общество, и нельзя отбросить призраки прошлого, за которыми прячутся цинизм и бесстыдная ложь».

Вот мнение о Сталине еще одного мудреца прошедшего всю войну, Даниила Гранина: «Сталинская эпоха нанесла нашему обществу колоссальную травму. Вдумайтесь: с 1935 по 1941 год было арестовано и сослано в ГУЛАГ двадцать миллионов человек, семь миллионов расстреляно! Добавьте жен, детей, иных ближайших родственников „врагов народа“ и получите астрономическую цифру изувеченных сталинизмом людей, которым так и не удалось реализовать себя».

Страх, который успел посеять Сталин в послевоенные годы, не изжит нами до конца даже сегодня, власть в СССР пыталась использовать сталинский рецепт страха вплоть до 90-х годов. В какой-то степени он был причиной исхода из страны русских евреев и немцев в начале последнего социального переворота, а это больше трех миллионов деятельного, умного, трудолюбивого населения. Возможно, именно вследствие этого нам никак не удается наладить собственное производство.

Эта неправда — все еще наше крушение. Возрождение возможно только когда сможем изжить ее и утверждаться не только в гордости победителей, но и не забывать чувство вины за миллионы неправедно загубленных и униженных. А ведь кто-то лично творил это зло и сознательно и бессознательно, их много, пожалуй, тоже миллионы. На этом зле заработали они для себя что-то материальное и положение в обществе, которым многие их потомки пользуются до сих пор, непонимая, что фундамент их благополучия — зло.

Однажды, в середине 90-х годов, я вместе с отцом, которому было уже под восемьдесят лет, попал в компанию, в которой оказался председатель городского Союза ветеранов войны. Он, узнав, что отец фронтовик, начал корить его, что не приходит к ним на собрания и не участвует в ветеранском движении. Отец ничего не ответил, молчал со своей обычной полуулыбкой на лице. Когда председатель крепко выпил, и мы вместе вышли на перекур, я начал задавать ему вопросы по его военной судьбе. Он как-то терялся, мычал, смотрел в пол, пытался перевести разговор на другие темы. Выяснилось, что на фронте он не был, а служил во внутренних охранных войсках, однако наград насобирал достаточно.

Когда возвращались домой, спросил о нем отца и тот ответил, что кто действительно воевал туда не ходят, а председателем он назначен партией.

От этой информации я сначала был в некотором недоумении, но быстро понял, что как раз на таких людей коммунисты и опирались, они были им ближе фронтовиков. Прошло лет пятнадцать после этого случая и в интернете я встретил информацию о главном палаче СССР Василии Блохине. Так вот он не только руководил расстрелами собственного народа, но и лично расстрелял не менее 15000 человек. Партия отметила его героизм семью орденами, генеральским званием и похоронила за особенные заслуги перед ней на Новодевичьем кладбище в Москве.

Глава 9

Честь, порядочность, совесть, служение

В предыдущей главе я писал о нашем падении, пытаясь разобраться в его причинах. Очевидно, что оно запачкало наши души, поскольку все было замешано на неправде и не могло не исказить мировосприятие.

Честно говоря, и в 90-х именно из-за этого, понимания того что с нами происходит еще не было, но в некоторых прослойках общества начался постепенный процесс просветления и отторжения той лжи, которая почти за век наслоилась на наши души. Как-то незаметно народ потянулся к православию. После 2000 года ручеек людей возвращающихся к Богу побежал сильнее, в него попал и я, воцерковившись в 2004 году. Несколько позже стал замечать то, что на государственном уровне начало происходить что-то важное не повелению сверху, а естественно, от народа. Мне кажется, что это пробуждение в какой-то степени спровоцировано ежегодными ответами президента на вопросы населения. Явление совсем новое, приятное и, несомненно, многообещающее, говорящее о том, что народ наш начинает выдавливать из себя рабскую психологию. Например, восстановление храмов и строительство новых идет в основном по инициативе обычных людей. Сегодня их, сколько ни строят, сколько ни восстанавливают, а они все переполнены. Сейчас в России уже 36 тысяч действующих храмов. Приятно то, что в них на воскресных Литургиях мы видим много молодых семей с детьми. Воцерковляется молодежь в основном с хорошим образованием. К вере приходят не потому что модно, или за компанию, а на основе знаний и потребности души. Ритуальный акцент веры явно ослаб, если сравнивать с дореволюционной Россией, и вера переместилась из сельской местности в мегаполисы. Не сомневаюсь в том, что именно она делает государство прочнее и сильнее. Правда при одном условии, что истинно верующей окажется основная часть властной элиты. Мы хорошо помним исторический урок 1917 года, когда почти все население было верующим, но это не помешало отошедшей от веры и соблазнившейся социальными западными идеями элите совершить в стране государственный переворот.

Похоже, что под влиянием православного президента Путина наша правящая элита постепенно проникается духом веры. Все же народ, какой бы качественный ни был, а идет туда, куда его ведет власть, имеющая у него необходимый авторитет. К счастью последние выборы президента России продемонстрировали невиданный доселе его авторитет, несмотря на большое количество претензий к власти.

Благополучие и стабильность государства от веры зависят только отчасти. Хотя бы потому, что православными больше 10—15% населения вряд ли могут стать, ч