Оглавление

1. Начать сначала
2. — 1-
3. — 2-
4. — 3-
5. — 4-
6. — 5-
7. — 6-
8. — 7-
9. — 8-
10. — 9-
11. — 10-
12. — 11-
13. — 12-
14. — 13-
15. — 14-
16. — 15-
17. — 16-
18. — 17-
19. — 18-
20. — 19-
21. — 20-
22. — 21-
23. — 22-
24. — 23-
25. — 24-
26. — 25-

— 1-

Я злилась, хотя и силилась не демонстрировать это, нацепив улыбку от уха до уха. Когда же, черт побери, этот автобус, сверкающий так, словно только что сошел с конвейера, тронется с места? Мне уже стало казаться, что никогда. Пассажиры медленно фланировали взад и вперед в ожидании, когда водитель соизволит пригласить их занять свои места, а я нервно барабанила пальцами по гладкой поверхности «Лексуса», бросая нетерпеливые взгляды по сторонам. Широкая потная ладонь накрыла мои пальцы. Я брезгливо поморщилась и резко отдернула руку.

— Не дождешься встречи со своим любимым муженьком? — язвительно спросил Валера. Кривая ухмылка нисколько не красила его узкое продолговатое лицо с крючковатым носом.

— Мой любимый муженек — твой старший брат, если ты успел позабыть об этом. — Я с удовольствием вернула ему усмешку, который раз удивляясь тому, как не схожи два брата. Стас был высоким, широкоплечим, с красивым породистым лицом, а Валера… Не хотела бы я встретиться с обладателем такой физиономии в темном переулке.

— Мой брат дурак, что женился на тебе, — заявил он.

— Вряд ли Стасу понравится то, что ты считаешь его дураком, — парировала я.

Валера продолжал криво ухмыляться. Это он передо мной так хорохорится. Я-то знала, как он боится старшего брата. Даже больше чем отца, хотя и того даже в горячечном бреду не назовешь белым и пушистым.

— Моя бы воля, я не отпускал бы тебя из дома ни на шаг. Ты только прикидываешься невинной овечкой. Я предупреждал брата…

— Можешь радоваться, — перебила я его зло, — Стас последовал твоему совету, и теперь твои родные не спускают с меня глаз.

«Родные» стояли чуть поодаль. Свекор со свекровью, их дочь, а моя золовка, и Лида, Валерина жена. Внешне все очень разные и одновременно похожие друг на друга как две капли воды. На лицах печать властности, высокомерия, чувства собственной значимости. Впрочем, им есть чем кичиться. Мой свекор занимал один из ключевых постов в областной администрации. В политику он пришел из бизнеса. Крупного бизнеса. Когда денег становится слишком много, всегда хочется власти. Возжелал ее и мой свекор. Возжелал — и получил. Благо, связей было предостаточно, а денег еще больше. Свекровь пылинки сдувала со своего именитого и удачливого мужа, а на остальной мир взирала свысока и с легким презреньем. Впрочем, «легким» мягко сказано. Она искренне считала, что невестки, то есть я и Лида, должны им руки целовать за то, что они, Арсеньевы, снизошли до нас, смертных, и приняли в свою семью. Жена Валеры оправдала их ожидания и взирала на семейство Арсеньевых с трепетом и благоговением, хотя сама происходила из известной семьи: ее дед был академиком, отец — профессором, доктором медицинских наук, а мать руководила научно-исследовательским институтом. Я же не могла похвастаться ни знатностью рода, ни богатством: мой отец был мелким служащим, мама — домохозяйкой, единственной заботой которой было выжить на мизерную зарплату мужа, обуть и накормить четырех детей. И, конечно, мама должна была благословлять небеса, когда к ее старшей дочери посватался сын самого Вениамина Арсеньева. Моего согласия никто не спрашивал. На мой палец надели жутко дорогое кольцо с бриллиантом в пять каратов (все подруги мне завидовали — ахали и охали при виде дорогущего украшения, я же мечтала избавиться от этой безвкусной вещицы и в конце концов запрятала ее в старенькую шкатулку, а свое нежелание носить колечко объяснила тем, что боюсь его потерять), и через месяц после помолвки я вышла замуж. Мне только что исполнилось семнадцать, и не прошло двух месяцев, как я окончила школу. Мечта поступить и учиться в столичном вузе так и осталась мечтой. Правда, высшее образование я все-таки получила: целых пять лет я числилась студенткой какого-то вуза, порог которого так ни разу и не переступила, хотя, как явствовало из диплома (его занес к нам домой сам ректор университета), окончила факультет психологии дневного отделения университета.

Долгое время я никак не могла взять в толк, зачем Стас на мне женился. Вообще-то, я до сих пор этого не знаю. Никаких чувств ко мне у него не было, да и не могло быть, коли мы не были знакомы до помолвки, а в течение месяца, что она длилась, встречались от силы раз пять. В любовь с первого взгляда я не верила. Внешними данными я тогда похвастаться не могла, была скорее гадким утенком. В нашем роду девушки расцветали поздно. Я похорошела к двадцати годам, да так, что Стас, вернувшийся после трехмесячной командировки, меня не узнал. Как всегда при виде смазливого личика у него заблестели глаза и участилось дыхание. Пришлось тихо ему напомнить, что я не кто иная, как его суженная. Он искренне удивился и еще больше обрадовался. Кому не понравится иметь красавицу-жену, которой можно похвастаться перед друзьями и коллегами?! Однако друзья и коллеги не столько радовались за него, сколько завидовали. Хотя подозреваю, что зависть как раз и было тем чувством, которое хотел в них возбудить Стас. Зависть, но не вожделение. А они взирали на меня с откровенной похотью, что сводило моего муженька, оказавшегося редким ревнивцем, с ума. Пару раз дело дошло до разборок, закончившихся мордобоем. В результате мой муж потерял пару-тройку своих друзей. Потерять остальных он не захотел, потому перестал выводить меня в свет. Я должна была сидеть в четырех стенах и заниматься воспитанием нашего сына. Но и это важное дело мне не доверялось. Свекровь считала, что, будучи безмозглой курицей, я ничему хорошему своего сына, а их наследника, не научу. Так что к Данилке меня подпускали только раз в день на двадцать-тридцать минут, чтобы ребенок ненароком не забыл, что у него есть мама. Не зная, чем занять себя, я целыми днями слонялась без дела из одной комнаты в другую. Телевизор надоел, читать все время я не могла, к компьютеру меня не подпускали, разве что в нехитрые игры поиграть да пасьянс раскладывать. Муженек, уверовавший, что интернет окажет на меня тлетворное влияние, не разрешал входить во всемирную сеть, если только сам не присутствовал при этом. Вся моя жизнь свелась к тому, чтобы, встав рано утром, проводить мужа на работу, самой позавтракать, привести себя в порядок (свекровь требовала, чтобы мы, невестки, всегда выглядели так, будто собрались на прием к английской королеве), принять и развлечь гостей приятным разговором (приятный разговор сводился к перемыванию косточек наших общих знакомых), встретить мужа с работы, проторчать перед телевизором, составив компанию свекрови, обожавшей мыльные оперы, и, поужинав в милом семейном кругу, отправиться с соизволения той же свекрови спать.

Раздражение копилось изо дня в день, и я боялась, что оно вырвется наружу в самый неподходящий момент. Наверное, что-то читалось в выражении моего лица, сквозило во взгляде, потому что свекровь, а иногда и свекор недоуменно спрашивали, чем я недовольна. Недовольной, по их мнению, я быть не могла. Я должна была каждый день, нет — каждый час, каждую минуту и каждую секунду благодарить Бога, что попала в их семью. Я должна была им ноги мыть и воду пить за то, что ни в чем не нуждаюсь, живу в достатке, в общем, катаюсь как сыр в масле. Однако моих благодарных молитв они не слышали, восхищения не чувствовали, раболепия перед ними я не выказывала, и это их откровенно злило.

«Ты неблагодарная», — периодически заявляла мне свекровь, надеясь услышать в ответ мои горячие возражения и заверения в вечной признательности, но я молчала, чем приводила ее в еще большее бешенство. Считая себя истинной аристократкой, она никогда не повышала тона и все гадости произносила ровным спокойным голосом с высокомерной властностью, которая должна была, по ее мнению, внушать нам трепет. Возможно, сердечко ее младшей невестки и трепетало при очередном разборе полетов, а я если и боялась чего-то, то только того, чтобы не рассмеяться вслух и не высказать все, что я думаю о ней и всей ее милой семейке.

Конечно же, мне хотелось вырваться из золотой клетки, в которую меня заточили. Но как? Мой муж, в этом я не сомневалась ни минуты, никогда меня не отпустит. Я была его собственностью, а своей собственностью он никогда ни с кем не делился, тем более не стал бы добровольно от нее отказываться. Однажды я попыталась вырваться и, когда из этого ничего не вышло, решила прекратить все самым действенным образом — перерезала себе вены на руках. В тот момент мне действительно хотелось умереть, я была на волосок от смерти, но, увы, отправиться на небеса по собственной воле мне тогда не позволили.

И вот теперь Стас звал меня к себе, не желая, чтобы его собственность находилась вне его досягаемости. Он уже два месяца жил в Москве. Каким-то образом (впрочем, понятно каким: отец расстарался, подключив все свои немалые связи) он оказался в Генеральной прокуратуре в качестве следователя по особо важным делам. За это время он успел обзавестись двухуровневой квартирой в элитном доме, обставить ее мебелью, и теперь для полного счастья ему не хватало рядом жены. Он хотел, чтобы я летела в Москву самолетом, но я наотрез отказалась: в последний раз, когда я вынуждена была воспользоваться воздушным транспортом, самолет совершил аварийную посадку. Не хотелось бы еще раз испытать то, что довелось тогда. Я говорю не о страхе. Удивительно, но страха в те страшные, казалось бы, минуты не было — было странное спокойствие и даже равнодушие. Просто мне не хотелось еще раз стать свидетелем панического ужаса, охватившего пассажиров и членов экипажа. Мне даже было как-то неловко смотреть на них, и, чтобы не отличаться от других, я тоже принялась рыдать, кричать и причитать, чтобы Господь не позволил мне погибнуть в расцвете молодости и красоты.

Поездов я не выносила. Более всего меня в них угнетали запахи, какими бы комфортными ни были условия, ни есть, ни пить, ни спать в них я не могла. Валера предложил отвезти меня на своей машине, но я воспротивилась. Во-первых, я не хотела оказаться с ним наедине в таком маленьком пространстве, как салон автомобиля, пусть это и последняя модель «Мерседеса». Во-вторых, я не доверяла ему как водителю: я уже со счета сбилась, сколько машин он угробил и сколько раз в результате оказывался на больничной койке. Слава Богу, и Стасу эта идея по душе не пришлась. Не знаю, из каких соображений, но он не согласился с тем, чтобы его младший брат сопровождал меня. Иного варианта, как ехать на автобусе, не было. Свекру это не нравилось, не могло нравиться, мужу тоже. По их мнению, автобусом, как городским, так и междугородным, пользовался только низший класс, а уподобляться плебеям не стоило. Я же с трудом скрывала радость от того, что встреча с мужем оттягивается, и почти двое суток я проведу в относительной свободе. В относительной, потому что мне дали в сопровождение угрюмую особу лет сорока, которая там, в Москве, должна была исполнять обязанности нашей домработницы — как будто там, в столице, наблюдается острый дефицит в представительницах этой профессии.

Прощание с родственниками затягивалось. Они видели мое нетерпение и наверняка догадывались о моем желании поскорее от них избавиться. Но можно было не сомневаться: они никуда не уйдут, пока автобус не тронется с места. Они ведь не просто собрались проводить меня, а чтобы продемонстрировать всем и каждому, что они большая и дружная семья Арсеньевых.

Я с тоской осмотрелась по сторонам в поисках водителя. Когда же он, наконец, объявит, что пора трогаться в путь, и займет свое место?! Водитель, невысокий лысоватый мужчина неопределенного возраста — ему можно было дать и тридцать пять, и все пятьдесят, — встретился со мной взглядом, заметил мое нетерпение и заговорщицки подмигнул. Я постаралась незаметно кивнуть ему головой, но незаметно не получилось — наш безмолвный разговор не остался без внимания Валеры.

— Что, уже наводишь мосты? — с сарказмом проговорил он, наклонившись к самому моему уху. — Неужели даже водителями не брезгуешь?

Я резко отстранилась и прошипела:

— Отвали!

— Когда-нибудь мой братец поймет, какая шлюшка его жена.

— Ты просто завидуешь своему братцу, — ухмыльнулась я в ответ. — Думаешь, я не замечаю, как у тебя слюнки текут, стоит тебе взглянуть на меня?

Я проговорила это шепотом, но так, чтобы он услышал. При последних словах я заметила, как в его глазах бледно-голубого цвета сверкнуло бешенство. Чего доброго, сейчас закатит сцену. С него станется, он ведь безбашенный. Я снова метнула взгляд на водителя. Ну же, милый, давай загоняй нас всех в автобус! Словно услышав мою безмолвную мольбу, он отлепился от стены и зычным голосом позвал:

— Все, пора трогаться. Всем по местам!

Я вздохнула с облегчением. Выслушав последние наставления свекра и свекрови, я торопливо попрощалась с ними (увы, не обошлось без притворно горячих объятий и поцелуев) и поднялась в салон. Пассажиры суетливо занимали свои места. Мое кресло оказалось с левой стороны у окна, я затолкала сумку под сиденье и с удобствами устроилась в кресле. Сима, что-то тихо бурча себе под нос, заняла место рядом. В самую последнюю минуту, когда автобус уже тронулся с места, в салон на ходу заскочил молодой человек в джинсах и красной футболке с рюкзаком за спиной. Повертев головой по сторонам, он направился к нам, остановился возле Симы и, чуть замешкавшись, занял кресло напротив меня. Рюкзак, небольшой, но явно тяжелый, он спрятал под сиденье.

Не зная, чем занять себя, я принялась его разглядывать. У молодого человека была ничем не примечательная внешность. Черты худощавого лица были правильные, но какие-то незапоминающиеся, стертые. Простоватое лицо, вот только взгляд — цепкий, внимательный, сосредоточенный. Впрочем, стоило ему повнимательнее в меня вглядеться, как его губы тут же растянулись в улыбке, а в глазах появился восторженный блеск. Я поразилась тому, как улыбка вмиг изменила его лицо. Теперь простоватым его никак нельзя было назвать. Ничем не примечательным тоже. Он словно хамелеон сбросил одну личину и надел другую. Теперь это был приятный, довольно симпатичный мужчина с обаятельнейшей улыбкой на устах. Я даже обалдела немного.

— Куда, красавица, путь держим? — обнажив в улыбке все тридцать два зуба, поинтересовался он.

— В Москву, — неохотно отозвалась я.

— И как же ваш муж, — он кивнул на обручальное колечко на моем безымянном пальце, — отпустил вас одну?

— А я не одна, со мной… — я долго подбирала подходящее слово для той роли, которую выполняла моя соседка слева, и наконец нашла: — …моя компаньонка.

— Компаньонка? Какое красивое слово! Небось, из дамских романов почерпнули? — В его голосе звучала добродушная ирония.

— Вот не думала, что мужчины вашего сорта читают любовные романы. — Я вернула ему ироническую улыбку.

— Моего сорта? Это какие же?

— Молодые, дерзкие, уверенные в себе и собственной неотразимости, которым палец в рот не клади.

— Так я неотразим? — приподнял он в веселой усмешке бровь.

— Я так не говорила. Это вы считаете себя неотразимым.

— А вам нравятся неуверенные в себе мужчины?

— Мне никто не нравится.

— Кроме вашего мужа?

— Кроме моего мужа, — подтвердила я ровным голосом.

— И где этот счастливчик?

— Ждет меня в Москве.

— Так вы к нему направляетесь? А он не боится, что по дороге вас украдут?

— А меня могут украсть? — удивилась я.

— Конечно. Будь я вашим мужем, я бы ни на шаг не отпускал вас от себя.

— В таком случае я могу только порадоваться, что я не ваша жена.

— А мне, напротив, очень жаль.

Он болтал без умолка. В какой-то момент я перестала его слушать. Прикрыв глаза, я думала о том, что меня ждет в Москве. Признаться, ничего хорошего от будущего я не ожидала. Особых перемен тоже. Все те же четыре стены, только не в большом трехэтажном особняке Арсеньевых, а в двухуровневой московской квартире. Не думаю, что мой муж позволит мне работать. Зная его ревнивый характер, я не удивлюсь, если утром, уходя на работу, он станет закрывать дверь на замок, а ключ забирать с собой, не давая мне возможности куда-нибудь выйти. И единственный живой человек, которого я буду видеть в течение дня, это Сима, а от ее постного лица меня воротило уже сейчас. Я мысленно вздохнула. В большой и шумной Москве меня не ждет ничего нового: те же телевизор, книги, ужин вдвоем, редкие выходы в свет. Даже ребенка рядом нет. Свекровь не позволила забрать Данилу с собой. Она убеждена, что с бабушкой и дедушкой ему будет куда лучше, чем со мной и отцом.

— Ау, красавица, где витают ваши мысли? — услышала я словно издалека голос своего визави. — Вы меня не слушаете.

— Да нет, слушаю, — вяло возразила я.

— Кстати, почему вы путешествуете автобусом? Судя по вашему дорожному костюму, который тянет на пятьсот баксов, если не больше, вы должны летать самолетом, причем не эконом, а бизнес-классом.

— Хочу быть ближе к народу.

Молодой человек от души расхохотался.

— С колечком на пальце, продав которое простой парень вроде меня сможет безбедно просуществовать целый год?

Я взглянула на колечко на мизинце с бриллиантом размером в крупную горошину. Оно действительно стоило кучу денег. Мой муж на радостях подарил его в день рождения нашего сына.

— Это не бриллиант, — соврала я. — Это синтетический материал, фианит.

— Что вы мне голову морочите? Думаете, я не могу отличить настоящий камень от подделки?

— Странно, откуда такой простой парень, как вы, знает толк в бриллиантах?

Я внимательно взглянула на него. В этот момент солнечный лучик упал ему на лицо, и при ярком свете стали заметны морщинки возле глаз и губ, линия подбородка показалась резче, а глаза… У него были глаза человека много повидавшего на своему веку, и уверена, что далеко не все из увиденного ему пришлось по вкусу.

— У меня много талантов. Отличать оригинал от подделки — один из них. О других моих достоинствах вы сможете узнать чуть позже.

— Не думаю, что за неполные двое суток, что мы будем находиться вместе, мне удастся многое о вас узнать.

— Может, нам предстоит куда более долгий путь? — вкрадчиво произнес он. — Неисповедимы пути Господни.

Я пожала плечами. Вряд ли наши пути снова сойдутся. Меньше чем через двое суток мы будем в Москве, а там… Я и не догадывалась, что меня ждет впереди, что путь в столицу окажется очень долгим и непростым.

— 2-

Если бы я знала, каково ехать в автобусе, сидя неподвижно на одном месте несколько часов кряду, то плюнула бы на свои фобии и согласилась лететь самолетом или даже поехать поездом. Через три часа спина затекла, ноги словно налились свинцом, голова загудела, как медный котел. Вот бы встать, размять руки и ноги, пройтись немного. Когда, черт возьми, будет первая остановка? Через час? Два? Нет, столько я не выдержу. Я встала, сделала пару приседаний и, держась за поручни, пропутешествовала в конец салона. Никто не обращал на меня внимания. Одни спали, откинув головы на спинки сидений, другие читали книжки или пролистывали глянцевые журналы, третьи разгадывали кроссворды, четвертые тихо разговаривали… Только мужчина лет пятидесяти пяти в старом потертом пиджаке ничем не был занят. Он не читал, не смотрел в окно, ни с кем не разговаривал. Из-под полуопущенных тяжелых век он зорко взирал вокруг, словно выискивал что-то или кого-то. Что-то было в его глазах, грубых чертах лица. Беспокойство, тревога, опасение, страх? Нет, не страх. Но настороженность, несомненно, была. Он будто чего-то опасался или чего-то ждал. Подушечками толстых пальцев он медленно перебирал четки из янтаря и беззвучно шевелил толстыми губами. Мужчина заметил интерес к своей персоне и мазнул по мне таким холодным и жестким взглядом, что сердце ухнуло в пятки, а потом поскакало куда-то со страшной скоростью. Мерзкий холодок пробежал по спине, точно ее коснулись тяжелой ледяной когтистой лапой, все тело тут же покрылось мурашками так, словно меня в одном белье выставили на мороз. Я попятилась назад и торопливо вернулась на свое место. Поерзав на сиденье, я оглянулась и снова встретилась глазами с пожилым мужчиной. Взгляд по-прежнему был настороженным, а губы продолжали безмолвно шевелиться. Он что, боится? Кого или чего? Не меня же! Мне даже захотелось снова встать, подойти к нему и тихо прошептать на ухо, что здесь, в салоне автобуса, ему нечего и некого опасаться. Особенно меня. Интересно, как он отреагирует, если я так и сделаю? Уж точно не обрадуется. Или сочтет меня ненормальной. Второе вернее.

— Чем вас так привлек этот старик? — поинтересовался молодой человек, имени которого я до сих пор не удосужилась узнать.

— Лучше спросите, чем я так привлекла его внимание.

— Ну, это-то понятно. Вы самая красивая девушк, которую я когда-либо видел в своей жизни, — с самым серьезным видом заявил он и добавил: — И сомневаюсь, что увижу впредь.

— Вы молоды, и впереди у вас годы и годы жизни, так что поверьте: вам обязательно повезет, и вы еще встретите на своем пути много красивых женщин, — вежливо проговорила я.

Молодой человек напустил в глаза побольше грусти.

— Разве мы можем знать, сколько Господь отмерил нам на этой грешной земле? Может, я умру уже завтра и вы будете последней красивой девушкой, которую я вижу.

Моя соседка слева фыркнула, и я удивленно воззрилась на нее. Сима тут же приняла серьезный вид.

— Почему так мрачно? — перевела я взгляд на своего собеседника.

— Чего от вас хотел этот старик? — не отвечая на мой вопрос, настойчиво спросил он.

— Ничего он от меня не хотел! Только… — Он вопросительно посмотрел на меня, и я продолжила: — У него очень неприятный взгляд. Я словно споткнулась об него.

— А мне показалось, что старик пытался вам что-то сказать,

— Нет, он просто беззвучно шевелил губами, перебирая четки, как будто читал молитву.

— Ладно, не будем о нем. — Он взглянул в окно, за которым простиралось чистое поле, и чертыхнулся вслух: — Черт, когда, наконец, остановится эта колымага и мы сможем подышать свежим воздухом?

Мы смогли это сделать через два часа. Сима не отходила от меня ни на шаг, ходила за мной как привязанная. Неужели я теперь и шагу не смогу ступить без ее назойливого внимания? Я откровенно игнорировала её присутствие, словно её нет, словно она — пустое место, но, странное дело, это нисколько её не задевало и не смущало. Следующая остановка была через пять часов. Они не показались мне особо долгими, скорее наоборот, пролетели очень быстро. Марк, так звали моего нового знакомого, откровенно флиртовал со мной, включив все свое обаяние. Я ничего не имела против, благодарная ему за легкий, ни к чему не обязывающий флирт. Если бы не Сима, которая время от времени давала о себе знать то мычанием, то фырканьем, то каким-нибудь словечком, сказанным мрачным и недовольным голосом, я поверила бы, что жизнь прекрасна.

Погода за окном тем временем портилась. Резко похолодало, и за спиной женский голос пожаловался:

— Что-то мне холодно, а теплых вещей я с собой не взяла. Не заболеть бы.

Я обернулась. Прямо за мной сидела девушка приблизительно моих лет и такого же телосложения. Нагнувшись, я вытянула из-под сиденья сумку, извлекла из нее теплый вязаный жакет и протянула озябшей девушке.

— Возьмите, согреетесь, — предложила я.

— А как же вы? Вам самой не холодно? — спросила девушка, но, помедлив, приняла из моих рук жакет.

— Я люблю холод, — отозвалась я и на ее «спасибо» просто кивнула головой.

Когда автобус остановился в следующий раз, Марк вскочил с места, подмигнул мне и направился к водителю. С минуту они о чем-то тихо переговаривали, потом Марк вернулся ко мне и, наклонившись к самому уху, прошептал:

— Сейчас водитель отвлечет внимание Симы, и мы быстренько смоемся.

— Куда? — не поняла я.

— Неужели тебе нравится двадцать четыре часа в сутки находиться под неусыпным взором этой угрюмой надзирательницы? — насмешливо спросил он.

Я неопределенно пожала плечами, заметив, что он перешел на «ты».

— А я думал, что ты давно большая девочка.

— Я большая девочка, — подтвердила я.

— Тогда… Автобус будет стоять минут двадцать, мы успеем отойти подальше от чужих любопытных глаз.

Я выскочила из салона вслед за ним, спряталась за угол продуктового магазина и оттуда наблюдала за тем, как водитель жестом подзывает к себе Симу и что-то ей быстро говорит. Та молча слушала и беспрерывно вертела головой по сторонам, разыскивая меня. Я выступила из тени, помахала ей рукой, и Сима, успокоившись, переключила внимание на мужчину, которому вдруг отчего-то захотелось с ней поговорить. Кажется, он ей нравился. По крайней мере, с её лица исчез неприступный вид, а на губах даже появилось подобие улыбки.

Воспользовавшись моментом, Марк схватил меня за руку и повел в сторону торговых рядов, которыми всегда изобилуют стоянки автобусов и большегрузных машин. Однако к торговым рядам, где предлагали разную снедь, мы подходить не стали, а завернули за угол. Я вскинула голову и на какой-то миг замерла. Передо мной раскинулся красивый ухоженный сад, ничем неогороженный, с большими яблоневыми деревьями, на которых было столько яблок, что ими, пожалуй, можно было накормить население маленького городка.

— Хочешь попробовать на вкус? — спросил Марк, останавливаясь под старой яблоней и хитро поглядывая на меня. Не дожидаясь моего ответа, он сорвал с дерева большое спелое яблоко и протянул мне.

Марк смотрел, как я обтираю золотистый, медово пахнущий плод о джинсы (видела бы моя свекровь, как я ем немытое яблоко, пришла бы в ужас), откусываю и с удовольствием хрупаю сочную свежесть, со странным выражением лица, его потемневший взгляд был прикован к моим губам. Сейчас он меня поцелует, поняла я. Меня еще никто, кроме мужа, не целовал, и мне вдруг стало интересно, каково это, когда тебя целует чужой, почти незнакомый мужчина. Его губы поначалу были твердыми, даже грубыми, потом сделались теплыми, нежными и мягкими, как бархат. Надо отдать должное, Марк умел целоваться. Мне было приятно, но и только, я не дала ему зайти слишком далеко. Слегка задыхаясь, я отстранилась от него.

— Надо поторопиться, как бы автобус не отъехал без нас, — сказала я и дотронулась пальцами до припухших от поцелуев губ.

— Пусть себе едет, — хриплым голосом прошептал он и небрежно махнул рукой. — Давай останемся здесь.

Марк опять полез целоваться, я была не против, но через несколько минут вновь напомнила, что нам пора идти. Он и на этот раз отмахнулся, однако я не позволила снова себя обнять.

— Если ты совсем потерял голову, — хмыкнула я, — то у меня она на месте. Пойдем, — позвала я и первой двинулась в сторону автозаправочной станции, неподалеку от которой встал наш автобус.

Пассажиры давно расселись по своим местам, водитель тоже находился в кабине, только Сима стояла в открытых дверях и высматривала кого-то. Понятно кого. Меня. Увидев нас, она облегченно вздохнула, крикнула, чтобы мы поторапливались, а сама поднялась в салон.

— Поспешим, — сказала я и оглянулась на Марка, который плелся позади. Он как будто не слышал меня, замедлил шаг, извлек из кармана мобильник и начал тыкать большим пальцем по клавиатуре.

— Нашел время разговаривать по телефону, — проворчала я. — Нас ждут.

— Ничего, подождут, — буркнул он.

Рука с мобильником опустилась.

— Иди сюда! — попросил — нет, потребовал он.

Завороженная его взглядом и властным голосом, я успела сделать два шага по направлению к нему, как вдруг за спиной раздался взрыв чудовищной силы. Я попыталась обернуться, но в следующую секунду взрывной волной меня подхватило и швырнуло на три метра, не меньше. Кажется, на какой-то миг я потеряла сознание, а когда открыла глаза, увидела склоненное над собой лицо Марка. Оно было немного бледным, но нисколько не встревоженным.

— Как ты? Жива? — одними губами спросил он и уже громче поинтересовался: — Ты сможешь самостоятельно встать и идти?

Я пошевелила пальцами рук и ног. Кажется, все цело. Я с трудом поднялась, опираясь на руку Марка, оглянулась и в ужасе застыла. Там, где минуту назад стоял наш автобус, бушевало пламя. Горели и несколько легковушек и большегрузных машин, припаркованных рядом. Со всех сторон слышались стоны, крики, кто-то звал на помощь.

— Что случилось? — выдохнула я, ничего не понимая.

— Автобус взорвался, — спокойно объяснил Марк. Совсем близко я увидела его глаза, они ничего не выражали, совсем ничего.

— Нужно идти, спасать людей. — Я было рванула туда, где бушевало пламя, но он удержал меня за руку.

— Не глупи: в этом огне никто не выживет.

— То есть как никто? — пошевелила я губами. — А Сима? — при всем раздражении, которое она у меня вызывала, я не хотела, чтобы она пострадала.

— Нет больше Симы. Никого нет. — Марк схватил меня за плечи, встряхнул, пытаясь привести в чувство. — Надо бежать отсюда, пока не прибыла полиция.

Я ничего не соображала, думая только о том, что людей, с которыми я ехала в одном автобусе почти сутки, нет в живых.

— Мы единственные, кто остался жив, — быстро проговорил он. — Ты представляешь, сколько вопросов будет к нам? Еще подозревать начнут. Так что лучше сматываться отсюда поскорее, пока никто не обратил на нас внимания.

Заграбастав мою руку, он почти силой поволок меня к трассе. Здесь уже выстроилась целая вереница автомобилей. Водители останавливались, выходили из своих машин и заворожено смотрели на пламя, пожиравшее все вокруг.

— Через несколько минут здесь будет полным-полно полицейских и пожарных, — услышала я голос Марка. — Лучше, если никто не узнает, что мы тоже ехали этим автобусом, иначе проблем не оберешься.

Я пыталась возразить, но он взглядом потребовал, чтобы я молчала. Не выпуская моей руки, он шел вперед, пока не остановился возле трех мужчин, громко обсуждавших происшедшее.

— Я еще издали услышал взрыв, — сказал один. — Громыхнуло так, что уши заложило.

— Интересно, кто-нибудь выжил? — спросил другой, пристально вглядываясь в то, что происходило в нескольких десятках метров от него. — Хотелось бы думать, что да.

— Да кто выживет в таком огне?! — возразил третий. Увидев нас, он живо поинтересовался: — Вы видели что-нибудь?

— Нет, — покачал головой Марк. — Мы тоже, как и вы, проезжали мимо. Остановились, услышав взрыв. Моя девушка до сих пор не может прийти в себя. Она просто в шоке. — Он кивнул на меня.

— Неудивительно. Интересно, сколько человек погибло? Автобус был пуст или заполнен людьми?

Вопрос был риторический, но мужчина говорил, глядя на меня, и я уже собиралась ответить, что в автобусе не было ни одного свободного места, когда Марк наступил мне на ногу, заставив тихо вскрикнуть от боли.

— Будем надеяться, что там никого не было и никто не пострадал, — сказал он, обнял меня за плечи и заботливо произнес: — Да ты вся дрожишь, милая. Нам лучше уйти отсюда. Это зрелище не для женских глаз. Тем более не для такой впечатлительной девушки, как ты.

— Да уж, — проворчал один из зевак, — зрелище не для слабонервных. Мы тоже сейчас двинемся дальше. Кажется, наша помощь не потребуется. Здесь уже никому не поможешь.

Я покорно шла рядом с Марком, все еще во власти случившегося. Возле серой «девятки», примостившейся у обочины, мой спутник остановился, открыл дверцу и втолкнул меня внутрь.

— Чья это машина? — додумалась спросить я.

— Какой-то дурак бросил ее посреди дороги, а сам, наверное, побежал смотреть на полыхающий автобус.

— Мы что, угоняем ее? — вытаращила я глаза.

— Ага, — спокойно кивнул он, словно в его действиях не было ничего необычного и он проделывал такое сотни раз. — Ключ в зажигании, грех не воспользоваться этим.

Через час мы были далеко от места происшествия. Я медленно, но верно приходила в себя. Голова постепенно прояснилась, и тут же возникли вопросы, на которые я хотела немедленно получить ответы.

— Куда мы направляемся? — это первые слова, которые я произнесла за прошедший час.

— В какой-нибудь городок, где нас не найдут.

— А нас будут искать?

— Не думаю. Для всех мы мертвы — так же, как и другие пассажиры автобуса.

— Я тоже?

— Ты тоже.

— Но мой муж, мои родные должны знать, что я жива.

— А ты хочешь, чтобы они знали? — Он обернулся и пристально посмотрел на меня.

— Что ты хочешь этим сказать? — не сразу отреагировала я.

— Что у тебя есть уникальная возможность начать жизнь с чистого листа. Никто не знает, что ты жива, никто не будет тебя искать. Ты можешь начать все сначала.

— А с чего ты взял, что я хочу изменить свою жизнь? — вскинула я голову.

— Я не слепой. И я видел, что ты несчастна.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

Он засмеялся и покачал головой.

— Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: тебе не нравится жизнь, которую ты ведешь, и люди, которые тебя окружают. Теперь ты можешь все изменить.

— Мои родные… — Я закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья. — Я не хочу причинить им горе.

— Весомый аргумент. Но ты хотя бы попробуй, возможно, такого шанса у тебя больше никогда не будет.

— Змей-искуситель. — Я открыла глаза и зло посмотрела на него.

— Так и есть, — хмыкнул он, повернул голову и весело взглянул на меня.

Я молча отвернулась и услышала язвительное:

— Ну, хорошо, отправляйся к нелюбимому мужу и живи так, как жила до сих пор. — Он помолчал, а когда заговорил снова, его голос был мягок и вкрадчив: — Возвращайся — и всю жизнь будешь задаваться вопросом, а как бы оно было, если бы тебя сочли погибшей.

— Змей-искуситель, — повторила я и снова закрыла глаза.

Искушение было велико. Мне давно хотелось вырваться из тех невидимых глазу цепей, в которые меня заковали люди, якобы желавшие мне добра. Мне опостылела моя жизнь, мне опостылели люди, окружавшие меня. Но больше всего мне опостылел мой муж. В Стасе меня раздражало все: как он ест, как пьет, как двигается, как говорит. Я с трудом выносила его прикосновения, ласки. Я готова была орать во все горло от отвращения, когда он дотрагивался до меня, и иногда действительно громко кричала. Я кричала от отвращения, а он думал — от страсти, и я могла только удивляться тому, что при всей своей проницательности он не догадывается о том, как я его ненавижу. Я хотела уйти от него и однажды прямо заявила ему об этом. Стас долго не мог понять, о чем я говорю — ему и в голову не приходило, что я захочу его бросить, а, поняв, рассвирепел так, что я подумала: пришел мой последний час, сейчас он меня убьет. Он так и заявил: «Скорее я убью тебя, чем позволю уйти». Позже, поразмыслив над моими словами, он пришел к выводу, что я не просто хочу уйти, а уйти к другому. Целый месяц он выпытывал у меня, кто тот человек, из-за которого я хочу его оставить. Мне с трудом удалось убедить его, что такого человека не существует. Кажется, он так мне до конца не поверил. Меня и так донельзя опекали, а тут вообще спасу не стало. Долгое время мне не разрешалось даже за порог дома выходить. Если муж и брал меня куда-то с собой, то следил за каждым изменением в выражении моего лица, на кого и как я смотрю, что и кому говорю. Дошло до того, что я вообще перестала открывать рот и, находясь в обществе, сидела, либо уставившись в тарелку перед собой, либо рассеянно глядя в окно. Муженек успокоился только через полгода. Я больше не заикалась о своем желании уйти, уверенная, что он из-под земли меня достанет и выполнит свою угрозу — убьет не поморщившись. А теперь у меня была возможность без потерь уйти от него. Впрочем, потери были. Моя мама и сестры будут думать, что я мертва. Будут ли они страдать от этой мысли? Сестры откровенно мне завидовали. Они не были красивы, как я, и свое замужество, в отличие от моего, удачным не считали. Узнав, что я мертва, они, возможно, и всплакнут, но долго горевать не будут. А мама? С рождением каждого последующего ребенка она теряла часть здоровья, так что особой радости мы, дети, в ее жизнь не привнесли. К сорока пяти годам ее здоровье окончательно пошатнулось. Из нее словно выжали все жизненные соки, и теперь ее ничто не занимало: ни ее муж, ни дети, ни внуки, ни она сама. Она словно оцепенела, равнодушно взирая на происходящее вокруг и не желая в нем участвовать. Если моя смерть и выведет ее из оцепенения, то только на короткое время. Отец последнее время много пил, так что наверняка найдет утешение на дне бутылки. Что касается родственников мужа, то для них я по-прежнему, даже спустя много лет, оставалась чужой. Долго оплакивать меня они не станут. Скорее почувствуют облегчение и возьмутся еще больше опекать моего сына, который как две капли похож на своего отца. Станет ли Данила тосковать по маме? Приходилось признать: мой сыночек больше привязан к бабушке, чем ко мне. О муже думать не хотелось. Главное — чтобы он поверил, что меня нет в живых. Я поймала себя на мысли, что согласилась отринуть прошлое и начать новую жизнь, где не будет людей, которые так много значили в моей прошлой жизни и которые «меня истерзали и сделали смерти бледней — одни своей любовью, другие — враждой своей». Почему-то на память пришли стихи Гейне, и я медленно, безо всякого выражения прочитала их вслух.

— Что тебя на лирику потянуло? — в голосе Марка слышалось недоумение.

— Не знаю, — пожала я плечами.

— Ну, так что ты решила? — через некоторое время поинтересовался он, с любопытством глядя на меня.

— Была — не была! — с беспечностью, которую вовсе не ощущала, сказала я. — Начну жизнь заново и погляжу, что из этого получится.

— Вот это по-нашему! — поддержал он меня.

Мне показалось или нет, что он облегченно вздохнул?

— А если ничего не получится, всегда можно вернуться.

— Как ты это себе представляешь? — усмехнулась я. — Заявлюсь через пару лет и скажу: «Вот я, прошу любить и жаловать»?

— Всегда можно что-нибудь придумать. К примеру, у тебя была амнезия, а теперь ты все вспомнила и вернулась.

— Ты насмотрелся сериалов, — фыркнула я.

— Ну почему же? В жизни и не такое случается, — философски заметил он.

— Может быть. Но уж какими, а легковерными ни моего мужа, ни его родственников не назовешь.

— Уверен, твой муж простит тебе все, одурев от счастья при одной мысли, что ты снова с ним.

В это мне верилось с трудом, но делиться своими сомнениями с Марком я не стала. Вместо этого я спросила:

— Не боишься, что владелец автомобиля уже заявил в полицию об угоне и нас теперь ищут? Стоит сообщить постам ГАИ…

— Не бойся, никто нас не остановит.

Он проявлял странную беспечность, и я так ему и заявила.

— А я везучий, — сверкнул он глазами.

— Хочется в это верить, — пробурчала я.

— Уж поверь. Моя покойная мать всегда говорила, что я в рубашке родился. Примеров уйма. Вот самый свежий: я мог оказаться в автобусе, когда прогремел взрыв, но этого не случилось. А ведь это ты спасла меня. Если бы я не решил приударить за тобой…

— Я могу сказать то же самое о себе. Если бы ты не увел меня подальше от места стоянки…

— Будем считать, что мы оба в рубашке родились.

Ни думать, ни говорить о том, что нас ждет впереди, не хотелось. Хотелось свернуться калачиком в теплой мягкой постели и заснуть. Видимо, он угадал мое состояние, потому что сказал:

— Сейчас мы въедем в какой-нибудь городок, найдем гостиницу и завалимся спать. Тебе следует хорошенько отдохнуть, да и мне это не помешает.

Гостиница оказалась маленькой, но уютной и чистенькой. Марк взял один номер на двоих, я было воспротивилась, но он заявил, что нам лучше держаться вместе. Машину он бросил при въезде в город, до гостиницы мы добирались на такси. Гостиничный номер состоял из квадратной комнаты, большую часть которой занимала двуспальная кровать, а также ванной и балкона, выходящего на оживленную улицу. Первой душ принимала я. Я долго стояла под горячими струями воды, смывая с себя не только дорожную пыль, но и усталость этого долгого и, возможно, судьбоносного для меня дня. После всего пережитого я думала, что не смогу уснуть, но стоило мне положить голову на подушку и закрыть глаза, как я тут же провалилась в глубокий сон и уже не видела, как ложился в постель Марк. Проснулась я от того, что кто-то тряс меня за плечи. Я с трудом разлепила глаза и встретилась взглядом с Марком.

— Тебе приснился кошмар, — объяснил он. — Ты кричала во сне.

Я провела ладонью по лицу. Кожа была влажной от пота, а майка неприятно липла к телу. Наволочка на подушке тоже была влажной, простыня смята и холодна на ощупь

— Что тебе снилось?

Я не сразу смогла произнести:

— Автобус, объятый пламенем, крики и стоны людей. Еще я чувствовала запах горелого мяса. — Я закрыла глаза, заново переживая случившееся.

— Ну-ну, успокойся! Все позади. Главное — мы живы. — Он протянул руку и убрал прилипшую прядь волос с моего лба. — Тебе лучше принять душ, а я попрошу горничную сменить постельное белье.

Я с трудом встала на ноги, но смогла сделать только два шага. Голова закружилась, перед глазами замелькали черные круги, и я бы упала на пол, если бы Марк не подхватил меня на руки.

— Все вы, барышни, одинаковые, — засмеялся он, — чуть что — сразу в обморок.

Он отнес меня в ванную комнату, помог раздеться, усадил в ванну и открыл горячую воду. Странно, ни стыда, ни смущения я не испытывала, словно знала Марка не несколько часов, а всю жизнь. Его руки были сильными, теплыми и нежными, когда он намыливал мне голову, спину, руки. Потом он насухо вытер меня, облачил в банный халат, снова подхватил на руки и понес в комнату. Затем исчез на несколько минут и вернулся, неся в руках стопку чистого белья.

— Нечего тут делать горничной. Я сам справлюсь, — пробормотал он и в считанные секунды сменил простыню и наволочки.

— Теперь можешь ложиться. Залезай в постель, — предложил он.

Я не спешила следовать его совету, свернувшись клубочком в кресле. Он вопросительно взглянул на меня, что-то пробормотал себе под нос, через секунду оказался рядом и приблизил ко мне свое лицо.

— Кажется, тебе нравится, когда тебя носят на руках, — улыбнулся он краешками губ, сгреб меня в охапку и перенес на кровать.

Я уткнулась лицом в подушку, закрыла глаза, но сон не шел.

— Хватит думать о том, что сегодня произошло, — услышала я ворчливый голос Марка. — В этом нет твоей вины.

— Не получается не думать, — с горечью прошептала я.

— Хочешь, научу?

Я молча кивнула.

— Это очень просто.

Он повернул меня к себе. Я почувствовала на своей щеке его пальцы, потом они переместились к моим губам, подбородку, шее, спустились на грудь и остановились.

— Говорят, после пережитой вместе физической опасности людей неудержимо тянет размножаться, — усмехнулась я.

— Верно говорят, — поддакнул он. — Подсознание просто требует продолжения рода. А подсознание, как известно, мудрая штука.

— Ладно, давай его слушать.

Может, физическая близость с Марком действительно заставит меня забыть все, что принес с собой этот страшный день? Я не узнаю об этом, пока она, эта близость, не станет свершившимся фактом. Через несколько минут все мысли оставили меня, и засыпала я в состоянии, близком к райскому блаженству.

— 3-

Проснулась я рано, и первой моей мыслью было: я начинаю новую жизнь, у меня нет прошлого, есть только настоящее и будущее. И все же, как бы ни силилась, я не могла не думать о том, что произошло вчера. Случайно ли мы с Марком не оказались в автобусе во время взрыва или?.. Вот это «или» меня и беспокоило. Если это не случайность, то наводит на очень тревожные мысли. Я повернула голову и нехотя открыла глаза. Марк крепко спал, закинув руки за голову. Облокотившись на подушку, я внимательно изучала его лицо. Оно выглядело бы по-мальчишески юным, если бы не мелкие морщинки вокруг глаз и суровые вертикальные складки возле четко очерченного рта. Кто ты, Марк? Простой парень, за которого себя выдаешь, или нечто другое? Одежда на тебе недорогая, чего не скажешь об обуви. Человек, который хоть сколько-нибудь разбирается в ней, сразу поймет: она не просто дорогая, а очень дорогая, ручной работы. И часы. Часы на твоей руке стоят уйму денег, простому служащему, учителю или врачу не заработать на них, даже если они будут вкалывать всю жизнь. Нет, ты не так прост, как кажешься или хочешь казаться. И если признать, что нам не просто посчастливилось остаться в живых, значит человек, с которым сегодня ночью я занималась любовью, имеет прямое отношение к взрыву. Я закрыла глаза. Нет, думать об этом не хотелось. Неужели можно запросто взорвать автобус, полный пассажиров, и вести себя так, словно ничего страшного не произошло? Каким же бесчувственным чурбаном надо быть! Или… или ему не внове заниматься этим? Я снова открыла глаза и вгляделась в спящего мужчину. Ничем непримечательное незапоминающееся лицо. Если только сам Марк не захочет, чтобы его заметили, запомнили.

— Ну как, нагляделась?

От неожиданности я вздрогнула. Я и не заметила, что уже несколько секунд Марк из-под полуопущенных век наблюдает за мной.

— Ага, нагляделась. — Я постаралась скрыть смущение и тревогу.

— Ну и как? — Он оперся на локоть, развернувшись ко мне, и весело взглянул на меня. — Гожусь?

— Гожусь на что?

— В любовники такой красавицы, как ты.

— Вот бы не подумала, что ты комплексуешь! — фыркнула я.

— Комплексую? Да нет. Просто подумал, не страдаешь ли ты снобизмом?

— Если ты о том, будто слишком прост для меня, то скажу: ты не так прост, как хочешь казаться.

— Это хорошо или плохо?

— Еще не знаю. Только и я непроста. Если ты подумал, что я вдруг поверю во внезапно вспыхнувшую страсть и любовь с большой буквы, то должна тебя разочаровать: я вовсе не романтичная дура.

Я поднялась, накинула банный халат, отыскала пульт от телевизора и нажала на кнопку включения.

— Зачем тебе телевизор? — спросил он, лениво потягиваясь.

— Хочу послушать последние новости. В них наверняка расскажут о вчерашнем взрыве.

— Ты забыла, что начала новую жизнь? Зачем тебе ворошить прошлое?

— Надо кое-что выяснить.

— Что именно?

В его голосе мне почудилось — или нет? — напряжение.

— Хотя бы то, считают ли меня погибшей во время взрыва.

Я взглянула на часы. Без двадцати восемь. До начала утренних новостей я успею принять душ и заказать завтрак в номер: вчера вечером мы едва перекусили, так что я чувствовала зверский голод.

Марк так и не встал с постели, но, как только пошли новости, он открыл глаза и уже не отрывал взгляда от экрана телевизора. Взрыв автобуса оставался темой номер один. Новостная программа как раз и началась с сообщения о вчерашней трагедии. Ведущий подобающим случаю печальным голосом сообщил, что точное число убитых неизвестно. Цифры еще уточняются, но одно ясно: выживших нет и быть не могло. От большого междугороднего комфортабельного автобуса остались груды искореженного металла. Причем передняя часть автобуса пострадала значительно больше, чем задняя, и, скорее всего, вещал диктор, взрывное устройство было установлено под сиденьем в первом либо во втором ряду. Сила взрыва была эквивалентна пятидесяти килограммам тротила. Возбуждено уголовное дело по статье «Терроризм». В городок поблизости от места происшествия съехались родственники погибших при теракте. Им, как утверждал ведущий, оказывается необходимая медицинская и психологическая помощь.

Когда крупным планом показали моего свекра, я тяжело вздохнула. Неудивительно, что он прибыл одним из первых. Выражение его лица, когда он отвечал на вопросы корреспондента, было скорбным. Печальным голосом он сообщил, что в результате взрыва погибла его любимая невестка и это большая трагедия для всей его семьи, в особенности для старшего сына. Я только успела мысленно спросить: «А сынок-то где?», как на телеэкране появилось бледное лицо моего мужа. Нетрудно было догадаться, что он провел тревожную бессонную ночь. Глаза воспалены, губы плотно сжаты, небритая щека дергается. Она у него всегда дергается, когда он нервничает. Он не позволил молоденькой журналистке выразить ему соболезнование, резко перебил ее и произнес слова, от которых я разинула рот от удивления и, не удержавшись на ногах, рухнула в кресло, к счастью, оказавшееся за спиной.

— Моя жена не погибла. Она жива.

—