Владимир Владимирович Маяковский
Полное собрание сочинений в тринадцати томах
Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

В. Маяковский. Фото 1927

Стихотворения, 1927

Стабилизация быта*

После боев
#8195;#8195;#8195;#8195; и голодных пыток
отрос на животике солидный жирок.
Жирок заливает щелочки быта
и застывает,
#8195;#8195;#8195;#8195; тих и широк.
Люблю Кузнецкий
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; (простите грешного!),
потом Петровку,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; потом Столешников;
по ним
#8195;#8195; в году
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; раз сто или двести я
хожу из «Известий»
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; и в «Известия».
С восторга бросив подсолнухи лузгать,
восторженно подняв бровки,
читает работница:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; «Готовые блузки.
Последний крик Петровки».
Не зря и Кузнецкий похож на зарю, —
прижав к замерзшей витрине ноздрю,
две дамы расплылись в стончике:
«Ах, какие фестончики!»*
А рядом,
#8195;#8195;#8195; учли обывателью натуру, —
портрет
#8195;#8195;#8195; кого-то безусого:
отбирайте гения
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; для любого гарнитура, —
все
#8195; от Казина* до Брюсова.
В магазинах —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ноты для широких масс.
Пойте, рабочие и крестьяне,
последний
#8195;#8195;#8195;#8195; сердцещипательный романс
«А сердце-то в партию тянет!»[1]
В окне гражданин,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; устав от ношения
портфелей,
#8195;#8195;#8195;#8195; сложивши папки,
жене,
#8195;#8195;#8196;#8196; приятной во всех отношениях,
выбирает
#8195;#8195;#8195;#8195; «глазки да лапки»*.
Перед плакатом «Медвежья свадьба»*
нэпачка сияет в неге:
— И мне с таким медведем
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; поспать бы!
Погрызи меня,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; душка Эггерт. —
Сияющий дом,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в костюмах,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в белье, —
радуйся,
#8195;#8195;#8195; растратчик и мот.
«Ателье
мод».
На фоне голосов стою,
стою
#8195; и философствую.
Свежим ветерочком в республику
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; вея,
звездой сияя из мрака,
товарищ Гольцман
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; из «Москвошвея»
обещает
#8195;#8195;#8195; «эпоху фрака»*[2].
Но,
#8195; от смокингов и фраков оберегая охотников
(не попался на буржуазную удочку!),
восхваляет
#8195;#8195;#8195;#8195; комсомолец
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; товарищ Сотников
толстовку
#8195;#8195;#8195;#8195; и брючки «дудочку».
Фрак
#8195;#8195;#8196;#8196; или рубахи синие?
Неувязка парт- и советской линии.
Меня
#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; удивляют их слова.
Бьет разнобой в глаза.
Вопрос этот
#8195;#8195;#8195;#8195; надо
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; согласовать
и, разумеется,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; увязать.
Предлагаю,
#8195;#8195;#8195;#8195; чтоб эта идейная драка
не длилась бессмысленно далее,
пришивать
#8195;#8195;#8195;#8195; к толстовкам
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; фалды от фрака
и носить
#8195;#8195;#8195; лакированные сандалии.
А чтоб цилиндр заменила кепка,
накрахмаливать кепку крепко.
Грязня сердца
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и масля бумагу,
подминая
#8195;#8195;#8195;#8195; Москву
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; под копыта,
волокут
#8195;#8195; опять
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; колымагу
дореволюционного быта.
Зуди
#8195; издевкой,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; стих хмурый,
вразрез
#8195;#8195; с обывательским хором:
в делах
#8195;#8195; идеи,
#8195;#8195;#8195;#8195; быта,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; культуры —
поменьше
#8195;#8195;#8195;#8195; довоенных норм!

[1927]

Бумажные ужасы*

(Ощущения Владимира Маяковского)

Если б
#8195;#8195; в пальцах
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; держал
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; земли бразды я,
я бы
#8195; землю остановил на минуту:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; — Внемли!
Слышишь,
#8195;#8195;#8195;#8195; перья скрипят
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; механические и простые,
как будто
#8195;#8195;#8195;#8195; зубы скрипят у земли? —
Человечья гордость,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; смирись и улягся!
Человеки эти —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; на кой они лях!
Человек
#8195;#8195; постепенно
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; становится кляксой
на огромных
#8195;#8195;#8195;#8195; важных
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; бумажных полях.
По каморкам
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ютятся
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; людские тени.
Человеку —
#8195;#8195;#8195;#8195; сажень.
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; А бумажке?
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Лафа!
Живет бумажка
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; во дворцах учреждений,
разлеглась на столах,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; кейфует в шкафах.
Вырастает хвост
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; на сукно
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в магазине,
без галош нога,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; без перчаток лапа.
А бумагам?
#8195;#8195;#8195;#8195; Корзина лежит на корзине,
и для тела «дел» —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; миллионы папок.
У вас
#8195; на езду
#8195;#8195;#8195;#8195; червонцы есть ли?
Вы были в Мадриде?
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Не были там!
А этим
#8195;#8195; бумажкам,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; чтоб плыли
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и ездили,
еще
#8195; возносят
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; новый почтамт!
Стали
#8195; ножки-клипсы
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; у бывших сильных,
заменили
#8195;#8195;#8195; инструкции
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; силу ума.
Люди
#8195;#8195; медленно
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; сходят
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; на должность посыльных,
в услужении
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; у хозяев — бумаг.
Бумажищи
#8195;#8195;#8195;#8195; в портфель
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; умещаются еле,
белозубую
#8195;#8195;#8195;#8195; обнажают кайму.
Скоро
#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; люди
#8195;#8195;#8195;#8195; на жительство
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; влезут в портфели,
а бумаги —
#8195;#8195;#8195;#8195; наши квартиры займут.
Вижу
#8195;#8195;#8196;#8196; в будущем —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не вымыслы мои:
рупоры бумаг
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; орут об этом громко нам —
будет
#8195;#8195;#8196;#8196; за столом
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; бумага
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; пить чаи́,
человечек
#8195;#8195;#8195;#8195; под столом
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; валяться скомканным.
Бунтом встать бы,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; развить огневые флаги,
рвать зубами бумагу б,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ядрами б выть…
Пролетарий,
#8195;#8195;#8195;#8195; и дюйм
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ненужной бумаги,
как врага своего,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; вконец ненавидь.

[1927]

Нашему юношеству*

На сотни эстрад бросает меня,
на тысячу глаз молодежи.
Как разны земли моей племена,
и разен язык
#8195;#8195;#8195;#8195; и одежи!
Насилу,
#8195;#8195; пот стирая с виска,
сквозь горло тоннеля узкого
пролез.
#8195;#8195; И, глуша прощаньем свистка,
рванулся
#8195;#8195;#8195; курьерский
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; с Курского*!
Заводы.
#8195;#8195;#8195; Березы от леса до хат
бегут,
#8195; листками вороча,
и чист,
#8195;#8195; как будто слушаешь МХАТ,
московский говорочек.
Из-за горизонтов,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; лесами сломанных,
толпа надвигается
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; мазанок.
Цветисты бочка́
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; из-под крыш соломенных,
окрашенные разно.
Стихов навезите целый мешок,
с таланта
#8195;#8195;#8195; можете лопаться —
в ответ
#8195;#8195; снисходительно цедят смешок
уста
#8195; украинца хлопца.
Пространства бегут,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; с хвоста нарастав,
их жарит
#8195;#8195;#8195; солнце-кухарка.
И поезд
#8195;#8195; уже
#8195;#8195;#8195;#8195; бежит на Ростов,
далёко за дымный Харьков.
Поля —
#8195;#8195; на мильоны хлебных тонн —
как будто
#8195;#8195;#8195; их гладят рубанки,
а в хлебной охре
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; серебряный Дон
блестит
#8195;#8195; позументом кубанки.
Ревем паровозом до хрипоты,
И вот
#8195; началось кавказское —
то го́ловы сахара высят хребты,
то в солнце —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; пожарной каскою.
Лечу
#8195; ущельями, свист приглушив.
Снегов и папах седи́ны,
Сжимая кинжалы, стоят ингуши,
следят
#8195;#8195; из седла
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; осетины.
Верх
#8195;#8195;#8196;#8196; гор —
#8195;#8195;#8195;#8195; лед,
низ
#8195; жар
#8195;#8195; пьет,
и солнце льет йод.
Тифлисцев
#8195;#8195;#8195;#8195; узнаешь и метров за́ сто:
гуляют часами жаркими,
в моднейших шляпах,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в ботинках носастых,
этакими парижа́ками.
По-своему
#8195;#8195;#8195;#8195; всякий
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; зубрит азы,
аж цифры по-своему снятся им.
У каждого третьего —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; свой язык
и собственная нация.
Однажды,
#8195;#8195;#8195;#8195; забросив в гостиницу хлам,
забыл,
#8195;#8195; где я ночую.
Я
 адрес
#8195;#8195; по-русски
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; спросил у хохла,
хохол отвечал:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; — Нэ чую. —
Когда ж переходят
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; к научной теме,
им
#8195; рамки русского
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;у́зки;
с Тифлисской
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Казанская академия
переписывается по-французски.
И я
#8195; Париж люблю сверх мер
(красивы бульвары ночью!).
Ну, мало ли что —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Бодлер,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Маларме*
и эдакое прочее!
Но нам ли,
#8195;#8195;#8195;#8195; шагавшим в огне и воде
годами
#8195;#8195; борьбой прожженными,
растить
#8195;#8195; на смену себе
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; бульвардье*
французистыми пижонами!
Используй,
#8195;#8195;#8195;#8195; кто был безъязык и гол,
свободу советской власти.
Ищите свой корень
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; и свой глагол,
во тьму филологии влазьте.
Смотрите на жизнь
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; без очков и шор,
глазами жадными цапайте
все то,
#8195;#8195; что у вашей земли хорошо
и что хорошо на Западе.
Но нету места
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; злобы мазку,
не мажьте красные души!
Товарищи юноши,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; взгляд — на Москву,
на русский вострите уши!
Да будь я
#8195;#8195;#8195; и негром преклонных годов,
и то,
#8195; без унынья и лени,
я русский бы выучил
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; только за то,
что им
#8195;#8195; разговаривал Ленин.
Когда
#8195;#8195; Октябрь орудийных бурь
по улицам
#8195;#8195;#8195;#8195; кровью ли́лся,
я знаю,
#8195;#8195; в Москве решали судьбу
и Киевов
#8195;#8195;#8195;#8195; и Тифлисов.
Москва
#8195;#8195; для нас
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не державный аркан,
ведущий земли за нами,
Москва
#8195;#8195; не как русскому мне дорога,
а как огневое знамя!
Три
#8195; разных истока
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; во мне
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; речевых.
Я
 не из кацапов-разинь.
Я —
#8195; дедом казак,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; другим —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; сечевик,
а по рожденью
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; грузин.
Три
#8195; разных капли
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в себе совмещав,
беру я
#8195;#8195; право вот это —
покрыть
#8195;#8195;#8195; всесоюзных совмещан.
И ваших
#8195;#8195;#8195; и русопетов.

[1927]

Фабриканты оптимистов*

(Провинциальное)

Не то грипп,
не то инфлуэнца.
Температура
#8195;#8195;#8195;#8195; ниже рыб.
Ноги тянет.
#8195;#8195;#8195;#8195; Руки ленятся.
Лежу.
#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; Единственное видеть мог:
напротив — окошко
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в складке холстика —
«Фотография Теремок,
Т. Мальков и М. Толстиков».
Весь день
#8195;#8195;#8195; над дверью
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; звоночный звяк,
а у окошка
#8195;#8195;#8195;#8195; толпа зевак.
Где ты, осанка?!
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Нарядность, где ты?!
Кто в шинели,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; а кто в салопе.
А на витрине
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; одни Гамле́ты,
одни герои драм и опер.
Приходит дама,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; пантера истая —
такая она от угрей
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; пятнистая.
На снимке
#8195;#8195;#8195;#8195; нету ж —
слизала ретушь.
И кажется
#8195;#8195;#8195;#8195; этой плоской фанере,
что она Венера по крайней мере.
И рисуется ее глазам уж,
что она
#8195;#8195; за Зощенку
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; выходит замуж.
Гроза окрестностей,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; малец-шалопай
сидит на карточке
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; паем-пай:
такие, мол, не рассыпаны,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; как поганки по́ лесу, —
растем
#8195;#8195; марксизму и отечеству на пользу.
Вот
#8195; по пояс
#8195;#8195;#8195;#8195; усатый кто-то.
Красив —
#8195;#8195;#8195;#8195; не пройдешь мимо!
На левых грудях —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; ордена Доброфлота*,
на правых —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Доброхима*.
На стуле,
#8195;#8195; будто на коне кирасир,
не то бухгалтер,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не то кассир.
В гарантию
#8195;#8195;#8195;#8195; от всех клевет и огорчений
коленки сложил,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и на коленки-с
поставлены
#8195;#8195;#8195;#8195; полные собрания сочинений:
Бебель*,
#8195;#8195; Маркс
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и Энгельс.
Дескать, сидим —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; трудящ и старателен, —
ничего не крали
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и ничего не растратили.
Если ты загрустил,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не ходи далеко́ —
снимись по пояс
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и карточку выставь.
Семейному уважение,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; холостому альков.
Салют вам,
#8195;#8195;#8195;#8195; Толстиков и Мальков —
фабриканты оптимистов.
#8195; Саратов

[1927]

По городам Союза*

Россия — всё:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и коммуна,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и волки,
и давка столиц,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и пустырьная ширь,
стоводная удаль безудержной Волги,
обдорская темь*
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и сиянье Кашир*.
Лед за пристанью за ближней,
оковала Волга рот,
это красный,
#8195;#8195;#8195;#8195; это Нижний,
это зимний Новгород.
По первой реке в российском сторечьи
скользим…
#8195;#8195;#8195;#8195; цепенеем…
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; зацапаны ветром…
А за волжским доисторичьем
кресты да тресты,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; да разные «центро».
Сумятица торга кипит и клокочет,
клочки разговоров
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и дымные клочья,
а к ночи
не бросится говор,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не скрипнут полозья,
столетняя зелень зигзагов Кремля,
да под луной,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; разметавшей волосья,
замерзающая земля.
Огромная площадь;
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; прорезав вкривь ее,
неслышную поступь дикарских лап
сквозь северную Скифию
я направляю
#8195;#8195;#8195;#8195; в местный ВАПП*.
За версты,
#8195;#8195;#8195;#8195; за сотни,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; за тыщи,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; за массу
за это время заедешь, мчась,
а мы
#8195; ползли и ползли к Арзамасу
со скоростью верст четырнадцать в час.
Напротив
#8195;#8195;#8195;#8195; сели два мужичины:
красные бороды,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; серые рожи.
Презрительно буркнул торговый мужчина:
— Сережи!* —
Один из Сережей
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; полез в карман,
достал пироги,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; запахнул одежду
и всю дорогу жевал корма́,
ленивые фразы цедя промежду.
— Конешно…
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и к Петрову́…
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и в Покров…
за то и за это пожалте про́цент…
а толку нет…
#8195;#8195;#8195;#8195; не дорога, а кровь…
с телегой тони, как ведро в колодце…
На што мой конь — крепыш,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; аж и он
сломал по яме ногу…
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Раз ты́
правительство,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ты и должо́н
чинить на всех дорогах мосты. —
Тогда
#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; на него
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; второй из Сереж
прищурил глаз, в морщины оправленный.
— Налог-то ругашь,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; а пирог-то жрешь… —
И первый Сережа ответил:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; — Правильно!
Получше двадцатого,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; что толковать,
не голодаем,
#8195;#8195;#8195;#8195; едим пироги.
Мука́, дай бог…
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; хороша такова…
Но што насчет лошажьей ноги…
взыскали про́цент,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; а мост не проложать… —
Баючит езда дребезжаньем звонким.
Сквозь дрему
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; все время
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; про мост и про лошадь
до станции с названьем «Зимёнки».
На каждом доме
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; советский вензель
зовет,
#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; сияет,
#8195;#8195;#8195;#8195; режет глаза.
А под вензелями
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в старенькой Пензе
старушьим шепотом дышит базар.
Перед нэпачкой баба седа
отторговывает копеек тридцать.
— Купите платочек!
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; У нас
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; завсегда
заказывала
#8195;#8195;#8195;#8195; сама царица… —
Морозным днем отмелькала Самара,
за ней
#8195;#8195; начались азиаты.
Верблюдина
#8195;#8195;#8195;#8195; сено
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; провозит, замаран,
в упряжку лошажью взятый.
Университет —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; горделивость Казани*,
и стены его
#8195;#8195;#8195;#8195; и доныне
хранят
#8195;#8195; любовнейшее воспоминание
о великом своем гражданине.
Далёко
#8195;#8195; за годы
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; мысль катя,
за лекции университета,
он думал про битвы
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и красный Октябрь,
идя по лестнице этой.
Смотрю в затихший и замерший зал:*
здесь
#8195;#8195; каждые десять на́ сто
его повадкой щурят глаза
и так же, как он,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; скуласты.
И смерти
#8195;#8195;#8195;#8195; коснуться его
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не посметь,
стоит
#8195;#8195; у грядущего в смете!
Внимают
#8195;#8195;#8195;#8195; юноши
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; строфам про смерть,
а сердцем слышат:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; бессмертье.
Вчерашний день
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; убог и низмен,
старья
#8195;#8195; премного осталось,
но сердце класса
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; горит в коммунизме,
и класса грудь
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не разбить о старость.

[1927]

Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели*

Я тру
#8195;#8195; ежедневно
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; взморщенный лоб
в раздумье
#8195;#8195;#8195;#8195; о нашей касте,
и я не знаю:
#8195;#8195;#8195;#8195; поэт —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; поп,
поп или мастер.
Вокруг меня
#8195;#8195;#8195;#8195; толпа малышей, —
едва вкусившие славы,
а во́лос
#8195;#8195; уже
#8195;#8195;#8195;#8195; отрастили до шей
и голос имеют гнусавый.
И, образ подняв,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; выходят когда
на толстожурнальный амвон,
я,
 каюсь,
#8195;#8195; во храме
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; рвусь на скандал,
и крикнуть хочется:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; — Вон! —
А вызовут в суд, —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; убежденно гудя,
скажу:
#8195;#8195; — Товарищ судья!
Как знамя,
#8195;#8195;#8195;#8195; башку
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; держу высоко,
ни дух не дрожит,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ни коленки,
хоть я и слыхал
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; про суровый
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; закон*
от самого
#8195;#8195;#8195;#8195; от Крыленки*.
Законы
#8195;#8195; не знают переодевания,
а без
#8195; преувеличенности,
хулиганство —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; это
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; озорные деяния,
связанные
#8195;#8195;#8195;#8195; с неуважением к личности.
Я знаю
#8195;#8195; любого закона лютей,
что личность
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; уважить надо,
ведь масса —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; это
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; много людей,
но масса баранов —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; стадо.
Не зря
#8195;#8195; эту личность
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; рожает класс,
лелеет
#8195;#8195; до нужного часа,
и двинет,
#8195;#8195;#8195; и в сердце вложит наказ:
«Иди,
#8195;#8195;#8196;#8196; твори,
#8195;#8195;#8195;#8195; отличайся!»
Идет
#8195; и горит
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;докрасна́,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;добела́…
Да что городить околичность!
Я,
 если бы личность у них была,
влюбился б в ихнюю личность.
Но где ж их лицо?
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Осмотрите в момент —
без плюсов,
#8195;#8195;#8195;#8195; без минусо́в.
Дыра!
#8195;#8195; Принудительный ассортимент
из глаз,
#8195;#8195; ушей
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и носов!
Я зубы на этом деле сжевал,
я знаю, кому они копия.
В их песнях
#8195;#8195;#8195;#8195; поповская служба жива,
они —
#8195;#8195; зарифмованный опиум.
Для вас
#8195;#8195; вопрос поэзии —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; нов,
но эти,
#8195;#8195; видите,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; молятся.
Задача их —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; выделка дьяконов
из лучших комсомольцев.
Скрывает
#8195;#8195;#8195;#8195; ученейший их богослов
в туман вдохновения радугу слов,
как чаши
#8195;#8195;#8195; скрывают
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; церковные.
А я
#8195; раскрываю
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; мое ремесло
как радость,
#8195;#8195;#8195;#8195; мастером кованную.
И я,
#8195; вскипя
#8195;#8195;#8195;#8195; с позора с того,
ругнулся
#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; и плюнул, уйдя.
Но ругань моя —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не озорство,
а долг,
#8195;#8195; товарищ судья. —
Я сел,
#8195;#8195; разбивши
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; доводы глиняные.
И вот
#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; объявляется при́говор,
так сказать,
#8195;#8195;#8195;#8195; от самого Калинина*,
от самого
#8195;#8195;#8195;#8195; товарища Рыкова*.
Судьей,
#8195;#8195; расцветшим розой в саду,
объявлено
#8195;#8195;#8195;#8195; тоном парадным:
— Маяковского
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; по суду
считать
#8195;#8195; безусловно оправданным!

[1927]

«За что боролись?»*

Слух идет
#8195;#8195;#8195;#8195; бессмысленен и гадок,
трется в уши
#8195;#8195;#8195;#8195; и сердце ёжит.
Говорят,
#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; что воли упадок
у нашей
#8195;#8195; у молодежи.
Говорят,
что иной братишка,
заработавший орден,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ныне
про вкусноты забывший ротишко
под витриной
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; кривит в унынье.
Что голодным вам
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; на зависть
окна лавок в бутылочном тыне,
и едят нэпачи и завы
в декабре
#8195;#8195;#8195;#8195; арбузы и дыни.
Слух идет
#8195;#8195;#8195;#8195; о грозном сраме,
что лишь радость
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;развоскресе́нена,
комсомольцы
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; лейб-гусарами
пьют
#8195;#8195;#8196;#8196; да ноют под стих Есенина.
И доносится до нас
сквозь губы́ искривленную прорезь:
«Революция не удалась…
За что боролись?..»
И свои 18 лет
под наган подставят —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и нет,
или горло
#8195;#8195;#8195;#8195; впетлят в ко́ски.
И горюю я,
#8195;#8195;#8195;#8195; как поэт,
и ругаюсь,
#8195;#8195;#8195;#8195; как Маяковский.
Я тебе
#8195;#8195; не стихи ору,
рифмы в этих делах
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ни при чем;
дай
#8195; как другу
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; пару рук
положить
#8195;#8195;#8195;#8195; на твое плечо.
Знал и я,
#8195;#8195;#8195; что значит «не есть»,
по бульварам валялся когда, —
понял я,
#8195;#8195; что великая честь
за слова свои
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; голодать.
Из-под локона,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; кепкой зави́того,
вскинь глаза,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не грусти и не злись.
Разве есть
#8195;#8195;#8195;#8195; чему завидовать,
если видишь вот эту слизь?
Будто рыбы на берегу —
с прежним плаваньем
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; трудно расстаться им.
То царев горшок берегут,
то
 обломанный шкаф с инкрустациями.
Вы — владыки
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; их душ и тела,
с вашей воли
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; встречают восход.
Это —
#8195;#8195; очень плевое дело,
если б
#8195;#8195; революция захотела
со счетов особых отделов
эту мелочь
#8195;#8195;#8195;#8195; списать в расход.
Но, рядясь
#8195;#8195;#8195;#8195; в любезность наносную,
мы —
#8195;#8195; взамен забытой Чеки*
кормим дыней и ананасною,
ихних жен
#8195;#8195;#8195;#8195; одеваем в чулки.
И они
#8195;#8195; за все за это,
что чулки,
#8195;#8195;#8195;#8195; что плачено дорого,
строят нам
#8195;#8195;#8195;#8195; дома и клозеты
и бойцов
#8195;#8195;#8195;#8195; обучают торгу.
Что ж,
#8195;#8195; без этого и нельзя!
Сменим их,
#8195;#8195;#8195;#8195; гранит догрызя.
Или
#8195; наша воля обломалась
о сегодняшнюю
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; деловую малость?
Нас
#8195; дело
#8195;#8195;#8195; должно
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; пронизать насквозь,
скуленье на мелочность
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; высмей.
Сейчас
#8195;#8195; коммуне
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ценен гвоздь,
как тезисы о коммунизме.
Над пивом
#8195;#8195;#8195;#8195; нашим юношам ли
склонять
#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; свои мысли ракитовые?
Нам
#8195; пить
#8195;#8195;#8195; в грядущем
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; все соки земли,
как чашу,
#8195;#8195;#8195; мир запрокидывая.

[1927]

«Даешь изячную жизнь»*

Даже
#8195;#8195;#8196;#8196; мерин сивый
желает
#8195;#8195; жизни изящной
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; и красивой.
Вертит
#8195;#8195; игриво
хвостом и гривой.
Вертит всегда,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; но особо пылко —
если
#8195; навстречу
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; особа-кобылка.
Еще грациозней,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; еще капризней
стремится человечество
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; к изящной жизни.
У каждого класса
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; свое понятье,
особые обычаи,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; особое платье.
Рабочей рукою
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; старое выжми —
посыплются фраки,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; польются фижмы.
Царь
#8195; безмятежно
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в могилке спит…
Сбит Милюков*,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; Керенский* сбит…
Но в быту
#8195;#8195;#8195;#8195; походкой рачьей
пятятся многие
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; к жизни фрачьей.
Отверзаю
#8195;#8195;#8195;#8195; поэтические уста,
чтоб описать
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; такого хлюста.
Запонки и пуговицы
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и спереди и сзади.
Теряются
#8195;#8195;#8195;#8195; и отрываются
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; раз десять на́ день.
В моде
#8195;#8195; в каждой
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; так положено,
что нельзя без пуговицы,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; а без головы можно.
Чтоб было
#8195;#8195;#8195;#8195; оправдание
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; для стольких запонок,
в крахмалы
#8195;#8195;#8195;#8195; туловище
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; сплошь заляпано.
На голове
#8195;#8195;#8195;#8195; прилизанные волоса,
посредине
#8195;#8195;#8195;#8195; пробрита
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; лысая полоса.
Ноги
#8195; давит
#8195;#8195;#8195;#8195; узкий хром.
В день
#8195;#8195; обмозолишься
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и станешь хром.
На всех мизинцах
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; аршинные ногти.
Обломаются —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; работу не трогайте!
Для сморкания —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; пальчики,
для виду —
#8195;#8195;#8195;#8195; платочек.
Торчит
#8195;#8195; из карманчика
кружевной уголочек.
Толку не добьешься,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; что ни спроси —
одни «пардоны»,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; одни «мерси».
Чтоб не было
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ям
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; на хилых грудя́х,
ходит,
#8195;#8195; в петлицу
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; хризантемы вкрутя.
Изящные улыбки
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; настолько то́нки,
чтоб только
#8195;#8195;#8195;#8195; виднелись
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; золотые коронки.
Коси́тся на косицы —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; стрельнуть за кем? —
и пошлость
#8195;#8195;#8195;#8195; про ландыш
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; на слюнявом языке.
А
 в очереди
#8195;#8195;#8195;#8195; венерической клиники
читает
#8195;#8195; усердно
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; «Мощи» Калинникова*.
Таким образом
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; день оттрудясь,
разденет фигуру,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; не мытую отродясь.
Зевнет
#8195;#8195; и спит,
излюблен, испит.
От хлама
#8195;#8195;#8195; в комнате
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; тесней, чем в каюте.
И это называется:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; — Живем-с в уюте! —
Лозунг:
#8195;#8195; — В ногах у старья не ползай! —
Готов
#8195;#8195;#8196;#8196;#8196; ежедневно
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; твердить раз сто:
изящество —
#8195;#8195;#8195;#8195; это стопроцентная польза,
удобство одежд
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и жилья простор.

[1927]

Корона и кепка*

Царя вспоминаю —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и меркнут слова.
Дух займет,
#8195;#8195;#8195;#8195; и если просто «главный».
А царь —
#8195;#8195;#8195;#8195; не просто
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; всему глава,
а даже —
#8195;#8195;#8195;#8195; двуглавный.
Он сидел
#8195;#8195;#8195; в коронном ореоле,
царь людей и птиц…
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; — вот это чин! —
и как полагается
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в орлиной роли,
клюв и коготь
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; на живье точил.
Точит
#8195;#8195; да косит глаза грозны́!
Повелитель
#8195;#8195;#8195;#8195; жизни и казны.
И свистели
#8195;#8195;#8195;#8195; в каждом
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; онемевшем месте
плетищи
#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; царевых манифестин.
«Мы! мы! мы!
Николай вторы́й!
двуглавый повелитель*
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; России-тюрьмы
и прочей тартарары,
царь польский,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; князь финляндский,
принц эстляндский
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; и барон курляндский,
издевающийся
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и днем и ночью
над Россией
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; крестьянской и рабочей…
и прочее,
#8195;#8195;#8195; и прочее,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и прочее…»
Десять лет
прошли —
#8195;#8195;#8195;#8195; и нет.
Память
#8195;#8195; о прошлом
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; временем гра́бится…
Головкой русея,
— вижу —
#8195;#8195;#8195;#8195; детям
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; показывает шкрабица*
комнаты
#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; ревмузея.
— Смотрите,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; учащие
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; чистописание и черчение,
вот эта бумажка —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; царское отречение.
Я, мол,
#8195;#8195; с моим народом —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; квиты.
Получите мандат
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; без всякой волокиты.
Как приличествует
его величеству,
подписал,
#8195;#8195;#8195;#8195; поставил исходящий номер —
и помер.
И пошел
#8195;#8195;#8195; по небесной
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; скатерти-дорожке,
оставив
#8195;#8195; бабушкам
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; ножки да рожки.
— А этот…
#8195;#8195;#8195;#8195; не разберешься —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; стул или стол,
с балдахинчиками со всех сторон?
— Это, дети,
#8195;#8195;#8195;#8195; называлось «престол
отечества»
#8195;#8195;#8195;#8195; или —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; «трон».
«Плохая мебель!» —
как говорил Бебель*.
— А что это за вожжи,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и рваты и просты́? —
Сияют дети
#8195;#8195;#8195;#8195; с восторга и мления.
— А это, дети,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; называлось
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; «бразды
правления».
Корона —
#8195;#8195;#8195;#8195; вот этот ночной горшок,
бриллиантов пуд —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; устанешь носивши. —
И морщатся дети:
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; — Нехорошо!
Кепка и мягше
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и много красивше.
Очень неудобная такая корона…
Тетя,
#8195;#8195;#8196;#8196; а это что за ворона?
Двуглавый орел
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; под номером пятым.
Поломан клюв,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; острижены когти.
Как видите,
#8195;#8195;#8195;#8195; обе шеи помяты…
Тише, дети,
#8195;#8195;#8195;#8195; руками не трогайте! —
И смотрят
#8195;#8195;#8195;#8195; с удивлением
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Маньки да Ванятки
на истрепанные
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; царские манатки.

[1927]

Вместо оды*

Мне б хотелось
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; вас
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; воспеть
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; во вдохновенной оде,
только ода
#8195;#8195;#8195;#8195; что-то не выходит.
Скольким идеалам
смерть на кухне
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; и под одеялом!
Моя знакомая —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; женщина как женщина,
оглохшая
#8195;#8195;#8195; от примусов пыхтения
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и ухания,
баба советская,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в загсе ве́нчанная,
самая передовая
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; на общей кухне.
Хранит она
#8195;#8195;#8195;#8195; в складах лучших дат
замужество
#8195;#8195;#8195;#8195; с парнем среднего ростца;
еще не партиец,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; но уже кандидат,
самый красивый
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; из местных письмоносцев.
Баба сердитая,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; видно сразу,
потому что сожитель ейный
огромный синяк
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; в дополнение к глазу
приставил,
#8195;#8195;#8195;#8195; придя из питейной.
И шипит она,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; выгнав мужа вон:
— Я
#8195; ему
#8195;#8195;#8195; покажу советский закон!
Вымою только
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; последнюю из посуд —
и прямо в милицию,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; прямо в суд… —
Домыла.
#8195;#8195; Перед взятием
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; последнего рубежа
звонок
#8195;#8195; по кухне
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; рассыпался, дребезжа.
Открыла.
#8195;#8195;#8195; Расцвели миллионы почек,
высохла
#8195;#8195;#8195; по-весеннему
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; слезная лужа…
— Его почерк!
письмо от мужа. —
Письмо раскаленное —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; не пишет,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; а пышет.
«Вы моя душка,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и ангел
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; вы.
Простите великодушно!
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; Я буду тише
воды
#8195; и ниже травы».
Рассиялся глаз,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; оплывший набок.
Слово ласковое —
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; мастер
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; дивных див.
И опять
#8195;#8195;#8195; за примусами баба,
все поняв
#8195;#8195;#8195;#8195; и все простив.
А уже
#8195; циркуля письмоносца
за новой юбкой
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; по улицам носятся;
раскручивая язык
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; витиеватой лентой,
шепчет
#8195;#8195; какой-то
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; охаживаемой Вере:
— Я за положительность
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и против инцидентов,
которые
#8195;#8195;#8195; вредят
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; служебной карьере. —
Неделя покоя,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; но больше
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; никак
не прожить
#8195;#8195;#8195;#8195; без мата и синяка.
Неделя —
#8195;#8195;#8195;#8195; и снова счастья нету,
задрались,
#8195;#8195;#8195;#8195; едва в пивнушке по́были…
Вот оно —
#8195;#8195;#8195;#8195; семейное
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; «перпетуум
мобиле»*.
И вновь
#8195;#8195; разговоры,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и суд, и «треть»*
на много часов
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и недель,
и нет решимости
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; пересмотреть
семейственную канитель.
Я
 напыщенным словам
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; всегдашний враг,
и, не растекаясь одами
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8196;#8196; к восьмому марта,
я хочу,
#8195;#8195; чтоб кончилась
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; такая помесь драк,
пьянства,
#8195;#8195;#8195; лжи,
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; романтики
#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195;#8195; и мата.

[1927]