Глава I: Городская клетка
Будильник не звенел — он рыдал. Сдавленный электронный визг, словно кто-то внутри пластиковой коробки пытался выбраться и умереть у него на тумбочке. Никита открыл глаза медленно, неохотно, с ощущением, будто его душу за ночь кто-то запаковал в полиэтилен. Комната была серой, хотя за окном давно рассвело. Солнце в этом городе не светило — оно отражалось. От лобовых стёкол, от глухих многоэтажек, от рекламных щитов, где смеялись лица людей, которых он никогда не встречал и не хотел встречать.
Он сел на край кровати, провёл ладонью по лицу и посмотрел в зеркало. Незакрытая дверца шкафа отразила его уставшего двойника: сутулого, с мешками под глазами, с волосами, спутанными, как провода на серверной стойке.
— Доброе утро, Селин, — хрипло пробормотал он сам себе. — А ведь ты мог бы родиться деревом.
В кухне за стенкой раздавался топот. Опять дети у соседей — ещё до школы, уже скакали. Кто-то что-то уронил — грохот посуды, женский визг, мужской мат. Стандартная какофония, которая к восьми утра напоминала симфонию безумия. Никита закрыл глаза, прислушался — и едва не рассмеялся. Каждый день один и тот же чёртов спектакль, словно все в этом доме репетировали пьесу «Сдохни поскорее».
Он встал, на автомате включил чайник, посмотрел на заваленный мусором подоконник и вздохнул. Пластиковые крышки, квитанции, старые зарядки — город жил внутри квартиры. Плотно, липко, чуждо.
В девять он уже сидел в метро, уставившись в рекламу новой доставки еды. В вагоне пахло потом, антибактериальным гелем и уставшей злостью. Женщина в костюме толкнула его локтем.
— Простите, — сказал он.
Она не ответила. Даже не повернулась.
В офисе было холодно. Не физически — по-настоящему. Люди говорили, улыбались, переговаривались, но всё это звучало, как за сценой. Он словно стоял по другую сторону стекла. Слушал, как глухо бьют в его аквариум словами.
— Никита, ты там живой? — голос Павла, его коллеги, выдернул его из ступора.
— Почти.
— Я серьёзно. У тебя какой-то вид… Будто ты ночью копал могилы.
— Не угадал. Я просто спал в этом городе.
Павел усмехнулся, но Никита не ответил улыбкой. Внутри не было сил — ни на вежливость, ни на игру.
В обед он вышел на улицу. Стоял на тротуаре, смотрел на машины, будто пытался угадать, в какой из них он мог бы исчезнуть. Кто-то наехал на лужу, обдав его водой. Он даже не выругался.
Вечером дома он долго сидел перед монитором, перебирая фотографии лесов. Не потому что любил природу — он не был ни туристом, ни рыболовом. Его не тянуло к берёзам. Просто там не было людей. Там не кричали соседи, не визжали тормоза, не пугали ночные сирены.
Телефон завибрировал. Смс от отца: «Ты давно не звонил. Всё хорошо?»
Он не ответил. Просто положил телефон экраном вниз.
Потом, не раздеваясь, лёг на кровать. С потолка на него смотрела трещина, похожая на размах крыла. Он закрыл глаза.
И услышал, как этажом выше кто-то начал сверлить.
— Чёрт бы вас побрал… — прошептал он, и в этих словах было столько усталости, будто он пытался их выкрикнуть через толщу воды.
На следующее утро Никита проснулся с ощущением, будто всю ночь его кто-то таскал за ноги по бетону. Во сне был только гул — бесформенный, глухой, как будто город говорил с ним на языке, которого он не знал, но чувствовал спинным мозгом. Он даже не помнил, как заснул. Просто провалился в темноту, а теперь вот снова здесь — в квартире, где потолок всё ещё с трещиной, чайник всё ещё пищит как раненая птица, и будильник вновь пытается убить себя на тумбочке.
В метро он стоял втиснутый между двух мужиков, пахнущих потом и табаком. Один что-то смотрел в телефоне — видео с визжащими блогерами, второй играл в игру с яркими вспышками и звуками выстрелов. Никита попытался сосредоточиться на одной точке — трещине на стекле вагона, — но даже она будто дрожала в ритме этого омерзительного города.
В офисе было как обычно: запах дешёвого кофе, неработающий кондиционер, и коллеги, ставшие чем-то вроде мебели с голосами. Ему не хотелось никого видеть, не хотелось говорить. Он сел за свой стол и просто включил монитор. Серый свет осветил его лицо — тусклый, как уличные фонари после дождя.
Павел зашёл с чашкой кофе, бросил взгляд на него:
— Ты опять как зомби. Что, соседи сверлили ночью?
Никита не сразу понял, что ему говорят. Он даже не обернулся, просто кивнул.
— Может, ты попробуешь отпуск взять? — предложил Павел, присаживаясь на край соседнего стола. — Или сгоняй куда-нибудь. Серьёзно, ты выглядишь, как будто вот-вот полезешь на крышу и начнёшь оттуда кричать, что Бог умер.
— Бог умер, — сказал Никита глухо. — А я слишком устал, чтобы кричать.
Павел почесал затылок и тихо выдохнул:
— Ладно. Не парься. Я просто предложил.
Он ушёл, а Никита снова уставился в монитор. Работы было много. И он делал её — механически, точно, с отрешённой сосредоточенностью, как будто не существовал сам, а существовали только курсор, код и таблицы. День шёл, и он не замечал этого. Он ел бутерброд, не чувствуя вкуса, пил кофе, не зная, тёплый он или холодный. Мир сузился до экрана, клавиш и электрического гула ламп.
Когда все начали расходиться, он остался. Не потому что его заставили. Просто он не хотел идти домой. Не хотел возвращаться в ту клаустрофобную коробку, где стены дышат чужим гневом. В офисе было пусто, но в этой пустоте было спокойнее. Хоть и не уютно.
В одиннадцать вечера он стоял у окна и смотрел на город. Внизу были огни, машины, люди, которые жили в этом гудящем муравейнике, даже не задаваясь вопросом, зачем. Он почувствовал внутри
