Оглавление

Глава 1. Ссора

День первый

— Хабиба! — окликнул, поднимаясь из кресла, Стефан, до того праздно сидевший на террасе и, по-видимому, поджидающий меня. — Удели мне время, хочу поговорить с тобой.

— Что-то случилось? — встревожилась я. — С Дашей? С Анютой?

Моя тревога была оправданной. Анюта училась в Петербурге, и Даша уже несколько дней как уехала туда же — знакомиться с мальчиком дочери, о котором та, начиная с марта, упоминала в каждом разговоре с матерью.

— Ничего не случилось, — усмехнулся Стефан, — за исключением того, что Анютка беременна.

— И это «ничего»?! — засмеялась я. — Стефан, дедом скоро станешь! А свадьба когда?

— Не знаю, Хабиба. Даша вчера была расстроена, разговаривать не хотела, а сегодня на звонки не отвечает. Телефон Анюты тоже молчит.

— Я чем-то могу помочь?

— Я хочу говорить не об этом.

— Та-ак, — я уставилась на часы и решила, что лишний часок времени у меня есть. — Хорошо, давай поговорим и прямо сейчас! Позже не получится, мы сегодня едем знакомиться с родителями Эдварда. — Я вновь хохотнула. — Кажется, в семье череда свадеб намечается!

— Нет, Хабиба! — нахмурясь, прогудел он. — Не отдавай Катю за Эдварда. Не любит Катя его, ты и сама знаешь!

— Я, Стефан, не знаю! — отрезала я. — Катька сама настаивает на свадьбе, её никто замуж не гонит! По мне, так и встреча эта сегодня — дурацкая! Я вообще не понимаю, почему это мы к родителям Эдварда едем знакомиться, а не они к нам? Сватают вроде как невесту! Нет? — шумно выдохнув, я уже спокойно спросила: — Ты об этом хочешь говорить?

— Нет, — односложно ответил он.

— Ну хорошо, пойдём под липу, там никто не помешает, — решила я и, развернувшись, скорым шагом направилась в беседку под липой.

Беседку эту, укромно удалённую от ушей и глаз домочадцев, Серёжа выстроил для наших с ним разговоров, но со временем она превратилась в место уединённых встреч для всех членов семьи и обросла историями.

Старая-старая липа со сломанной макушкой, состарившаяся ещё до того, как Серёжа основал здесь наше родовое гнездо, окончательно утратила свою прежнюю крону, когда-то нависающую над беседкой раскидистым куполообразным шатром, но была жива. Три года назад у неё отсохла большая ветвь, и Василич, испугавшись, что дерево умирает, решился на его омоложение. «Я это… Сергей Михалыч, попилю, однако, у липы часть веток, — почёсывая затылок, озвучил он своё решение, — некрасивая она, конечно, станет…» — «Сомневаешься, Вася, давай специалиста пригласим», — предложил Серёжа. «Да я в этом… в гугле́ специалистов уже начитался, один одно пишет, другой — другое. Консилиум, что ли, будем собирать? Нет, Сергей Михалыч, завтра буду пилить». От меня он потребовал, чтобы я ходила к липе почаще. «Придёшь, ручки свои к стволу приложи и говори с ней, — напутствовал он. — Она нужность свою будет чувствовать и новые побеги взамен отпиленных веток даст. А я подкормлю её назьмом, вот и выходим красавицу!» И липа выхаживалась. Дала новые побеги — пока ещё тоненькие, пока ещё чужеродно торчавшие из старого остова, но и они со временем окрепнут.

«Весна в этом году торопится, — думала я, шагая по дорожке впереди Стефана и слыша за собой его тяжёлые шаги, — ещё немного и у липки полетят наземь чешуйки-прилистники, и сама она заневестится зелёной дымкой. Слово-то какое славное на ум пришло… заневестится…» — я улыбнулась и полной грудью вдохнула вкусный, будоражащий кровь воздух, напоенный теми особыми флюидами весны, которые и не запах вовсе, а предощущение чего-то тысячи раз изведанного и всё же таинственно-нового, желанного и волнующего.

В беседке я села на ту её сторону, с которой видны были длинные голые стебли почвопокровных роз, уже высвобожденные Василичем из-под зимнего укрытия. Розы эти я высадила на могилах наших пёсиков — над Графом цвета фуксии, над Лордом двухцветную, бело-розовую. Шипастые красавицы давно переплелись между собой. Василич их не разбирает, так переплетёнными и укрывает на зиму. Так переплетёнными они и зацветут.

«И холмиков могильных уж не видать, совсем сравнялись с землей, — с грустью отметила я и тут же тряхнула головой. — Прочь! Пора отпустить печаль по псам, пора новых пёсиков взять в дом. Сегодня же поговорю с Серёжей!»

— Я уезжаю, Хабиба, не знаю, вернусь или нет, — подал голос Стефан.

— Как? Куда? — забыв, о чём думала, всполошилась я. — Стефан, что случилось?

Он не смотрел на меня, сидел, глядя на вытянутые перед собой огромные ноги, достигая ими почти середины беседки.

— Что ты молчишь?

— Домой, — пожал он чуть оплывшими плечами, — в Черногорию. Я уже в прошлом году не хотел возвращаться. Вернулся, потому что не попрощался. Получилось бы, будто сбежал.

— Но почему?

Он вновь пожал плечами.

— Стефан!

— Хабиба, я устал ждать, — сказал он и взглянул на меня.

У меня перехватило дыхание — вместо внимательных и спокойных глаз Стефана на меня смотрели глаза парня с обрыва — того, в Черногории, больше двадцати лет назад, перед которым я встала, перегородив собою его шаг в пропасть. Я протянула руку к заросшей смолистым волосом щеке и провела по ней пальцами. Он накрыл мою руку ладонью и, закрыв глаза, прошептал:

— Хабиба… инта насиби.

— Стефан, милый, я не понимаю.

— Старуха так сказала. Помнишь старуху у деревенской корчмы? Ты шаньги там пекла. Старуха сказала — ты моя судьба. Ты решила, она Сергею говорила. Она мне говорила, Хабиба.

Я с отчётливой ясностью вспомнила неряшливую старуху, сидевшую в лучах по-осеннему тусклого солнца перед входом в корчму, вспомнила клетчатый, изъеденный молью плед, которым были укрыты её ноги. Кривым, как коготь птицы, пальцем тыча мне за спину, она глядела на Серёжу поверх моей головы и настойчиво твердила, что я его судьба. Я не оглядывалась, я знала — Серёжа стоит позади меня. «Выходит, Стефан стоял там же? — попыталась переосмыслить я давно минувшее. — А Серёжа?.. Выходит, он понимал… видел, к кому обращалась старуха, и промолчал мою ошибку?»

— Старуха сказала, у меня будет шанс сделать тебя моей. Я к ней ездил, как из Чехии вернулся. Она сказала, что я должен этот шанс обязательно использовать, иначе Сергей тебе много боли причинит.

— Стефан, ну что ты говоришь? — очнувшись от воспоминаний, возмутилась я. — Ерунду наговорила твоя старуха! Сергей меня из боли вытащил, подарил новую счастливую судьбу.

— Нет, Хабиба! Ты сама себе новую судьбу подарила и ему заодно. Старуха сказала, что тебе подвластно изменять судьбы людей.

«Судьбы людей подвластно изменять кому угодно, — ворчливо подумала я, — в том числе и мне, и ей, направившей тебя ложным путём».

— Я не знаю, когда этот шанс был, и был ли он у меня? — продолжал Стефан. — Я всё время ошибался и только отталкивал тебя. Я помню, какой я тебя увидел в первый раз — маленькая худенькая девочка. Мы договаривались с Сергеем об оплате и маршруте пути, ты стояла спиной к нам, и Сергей всё время вставал так, чтобы не терять тебя из виду. Я подумал: «Дочка». Мы договорились, и он не позвал тебя, а сам пошёл за тобой. Подошёл, обнял, и вы стали целоваться прямо посреди площади. Я подумал: «Не дочка. Мужик любит маленьких девочек», решил не связываться с вами, вдруг ты несовершеннолетняя. Когда Сергей привёл тебя, я увидел взрослую женщину с глазами лучистыми и любопытными. А потом ты заступила мне дорогу в пропасть. Я бывал на этом обрыве и всегда думал: два шага и я встречусь с моей любимой Джамилой, попрошу прощения, освобожусь от тоски, от вины, в груди болеть перестанет. Я не собирался в тот день прыгать. Зачем при посторонних? Ты так неожиданно возникла предо мной, у меня сердце остановилось. Одно движение — и ты улетишь в пропасть. Когда прижал тебя к себе, ощутил твой аромат, под ладонью хрупкость тела, грудки маленькие упёрлись мне в грудь… Я почувствовал желание, Хабиба. Я рассердился тогда не на тебя, я на себя рассердился, на это своё желание, — вздохнув, он отнял мою ладонь от щеки, прижал её на миг к губам и отпустил. — Потом старуха с её предсказаниями… потом ты, Хабиба, раскрасневшаяся от жара печи, лицо мукой перепачкано, глаза сияют, торопишься попробовать ещё горячую лепёшку, кусочек откусила и во рту перекатываешь… Я любовался тобой и в первый раз тогда смеялся, в первый раз забыл о своём горе.

Когда я парил тебя в бане, то как вор рассматривал твоё тоненькое и одновременно женственное тело. А потом ты упёрлась лбом в моё плечо и плакала, когда я разминал твои ягодичные мышцы. Ты не жаловалась, кусала губы и терпела, а слёзы лились мне на грудь. Я жалел тебя, как жалеют ребёнка, целовал, стараясь унять боль. А когда боль ушла, ты звонко рассмеялась. Такой контраст — мокрые от слёз глаза и весёлый смех! — он рассмеялся. — Ты застала меня врасплох — обняла и поцеловала, но тут же выскользнула из рук и побежала целоваться с Сергеем. Я смотрел на тебя и видел женщину, любившую другого мужчину, счастливую в своей любви, а сам по ночам не мог спать от желания. Моя ладонь чувствовала хрупкость твоего тела, грудь ощущала упругость грудок, как будто я держал тебя в объятиях.

— Я думала, что пробудила у тебя желание тем нашим поцелуем… обвиняла себя… — пробормотала я, но он как будто и не услышал, оставаясь в своих воспоминаниях.

— Потом, в Чехии, я увидел, что ты сделала с Сергеем. Я до сих пор помню его обезумевший от страха взгляд, когда ты танцевала с тем наркоманом. Тот одну девочку уже сделал калекой, а ты зачем-то захотела танцевать с ним. Сергей следил за каждым вашим движением, боялся не успеть поймать тебя, если тот уронит. Он был похож на зверя, изготовившегося к прыжку. Я такой любви не понял. Зачем так рисковать? Он мог запретить тебе танцевать и не запретил. Я спросил потом. Он сказал, что поклялся наполнить твою жизнь всем, что ты пожелаешь, — Стефан помолчал и добавил: — Я и клятвы такой не понял.

— Сергей считает, что риск там, где плохо просчитаны действия.

Он покачал головой.

— В жизни есть место случайности.

«Каждая случайность — это закономерность или следствие», — хотела возразить я, но вовремя прикусила язык — незачем было бередить его рану, Стефан и так жил в аду чувства вины.

— В Париже, куда ты позвала меня лечить графа, я и сам попал в ту же ловушку. Я сердился на тебя, потому что не мог устоять против твоих желаний, и шёл к Сергею, надеясь найти поддержку, но видел, что он готов позволить тебе ещё больше. Я сердился на него и не заметил, как и сам захотел радовать тебя, сам захотел исполнять твои желания. А теперь я устал, — повторил он и взглянул на меня привычным спокойно-внимательным взглядом, — да и поздно уже, мне пятьдесят один, а тебе опять надо менять год рождения в паспорте.

— Я думала, ты Дашу любишь. Стефан, если ты уедешь, как же…

— Хабиба, я тебя люблю. Люблю твоих детей. Макс в тебя — надёжный, твёрдо идёт своим путем. А Катя на отца похожа, не знает, чего хочет. Эдвард ей не пара, не будет она с ним счастлива, из упрямства и ему, и себе жизнь испортит. Отговори её, Хабиба, ты сможешь!

— Слушаю тебя и поражаюсь, мы будто о разных людях говорим! Это Макс в отца! А Катя — в меня! Это я всю жизнь не знаю, чего хочу, а Серёжа всегда твёрдо идёт к своей цели!

Стефан усмехнулся, всем своим видом давая понять, что не согласен. Спорить я не хотела и вернулась к тому, что меня интересовало сейчас больше всего:

— А Даша, Стефан? Как же Даша?

— Захочет, приедет ко мне. Нет, значит, нет, — равнодушно отозвался он.

Меня потрясло это равнодушие. Я помнила его любовь к Даше — в старом доме не было уголка, где бы их не застали целующимися. «Как же Даша? — продолжала я тупо вопрошать уже молча, вглядываясь в темень его глаз. — И… и зачем?.. если ты ждал своего часа, зачем же ты с Дашей? И как теперь Даша?»

— Поцелуй меня, Хабиба! — вдруг попросил он. — Как тогда, много лет назад, когда я проснулся после долгого сна. Я увезу твой поцелуй с собой.

— Я поцелую, Стефан, — согласилась я и попыталась выставить условие: — Но ты возвращайся! Слышишь? Нельзя, чтобы ты не вернулся! Стефан, я люблю тебя, — я помотала головой, увидев его усмешку, и возразила: — Да, не так, как ты хочешь, но люблю! Без тебя не знаю, как будет… Как Даша, Анюта?.. И дети! Как Катька без тебя? Она тебя любит, она тебя очень любит! Ты уедешь, она за тобой помчится!

— Хабиба, ты ошибаешься, Катя любит — тебя. Ты — главный человек в её жизни, она восхищается тобой и хочет твоей любви.

— Боже мой, ты говоришь так, будто Катя не верит, что я её люблю!

— Ты тоже не веришь, что она любит тебя.

Я охнула и закусила губу. Стефан был прав, я давно приняла нелюбовь дочери и смирилась. С первых дней жизни Катя была привязана к Серёже и не очень нуждалась во мне. А потом я и вовсе превратилась для неё в игрушку — пока в руках, она любит и лелеет, но лишь выскользнула из рук, она сердится. «Я смирилась», — убеждала я саму себя после каждого нашего конфликта, но как же больно было каждый раз, когда Катя кричала и обвиняла! В конце концов я перестала стремиться к пониманию, я даже перестала защищаться, я отступила, но чем больше я закрывалась в молчании, тем с большим напором Катя меня ковыряла.

«Я смирилась! — повторила я про себя и на этот раз. — Смирилась, только пока ещё боль унять не умею».

Прекращая этот разговор, я поднялась и повернулась к Стефану.

Следя за мной взглядом — не веря и надеясь, он подтянул к себе ноги, и я встала меж его колен. Расправила и пригладила его космы, как всегда, всклокоченные на макушке и в буйном беспорядке спадающие на лоб. Некогда чёрные до синевы, теперь они были густо пересыпаны сединой. Он выпрямился, и наши глаза оказались на одном уровне. Я медленно приблизилась к его лицу и губами прикоснулась к его губам. Его ответный поцелуй был нежным, таким же нежным, как и в тот, первый, раз.

Между поцелуями Стефан шептал слова любви, а я просила не уезжать, не покидать семью и меня. Поцелуи стали продолжительнее и жарче, и я отвернулась.

— Стефан, всё… пусти…

— Хабиба… любовь моя…

— Стефан, пожалуйста, отпусти.

Его руки упали, и я отошла.

— Прости, Стефан. Не надо было этого делать.

— Ты мне сделала подарок, теперь мне будет, что вспоминать, — возразил он. — Спасибо, Хабиба. Ты иди. Я ещё посижу.

Я вышла из беседки и… увидела Серёжу. Прочно расставив ноги и засунув стиснутые кулаки в карманы брюк, он стоял в нескольких метрах от меня. Я подошла, меня встретили бесстрастное лицо, прищуренный взгляд и шелест вопросов:

— Понравилось? — он ощупал моё лицо взглядом. — Часто вы так?

— Второй раз. О первом ты знаешь.

— А на первый вопрос не ответишь?

За моей спиной встал Стефан. Серёжа на него даже не взглянул.

— Стефан, пожалуйста, иди, — попросила я.

Он несколько мгновений колебался, но потом обошёл меня, Сергея, чуть не задев его плечом, и пошёл к дому.

— Серёжа, я не хочу оправдываться, я могу всё объяснить, но не заставляй меня оправдываться.

— Я не требую объяснений, Маленькая, и оправдания мне твои не нужны, — сказал Серёжа, провернулся ко мне спиной и вслед за Стефаном зашагал к дому.

«Он уходит не от меня, — с ужасом подумала я, — он уходит из моей жизни. Он не простит». Я вернулась в беседку и осела на пол, тупо повторяя вслух:

— Что же делать?.. Что же мне делать?.. Что мне делать?..

Я легла на бок и свернулась калачиком. За закрытыми веками виделся прищуренный взгляд Серёжи, а в ушах звучал его голос: «Понравилось? Тебе понравилось? Часто вы так?» Я до боли закусила губу, надеясь болью заглушить этот голос, но голос не унимался. Тогда я закрыла уши ладошками и, думая перебить голос звуком, вновь начала говорить вслух:

— Серёжа, не уходи… ты не можешь оставить меня… не уходи, пожалуйста, не уходи… — как молитву, я повторяла и повторяла свою просьбу.

Вдруг совсем рядом, где-то в ветвях липы, засвистала, запела птица. Я прислушалась. Невидимый певец пробовал себя в пении. «Уже запели? Неужели зяблик? Надо Серёжу спросить… Да! Надо спросить Серёжу… надо поговорить! Что же я разлеглась? Конечно надо поговорить!» — и я заторопилась вон из беседки.

В доме ко мне кинулась Женя. Я отмахнулась: «Не сейчас!», и растерянное лицо её осталось позади. «Серёжа. Где ты, Серёжа?» — немо взывала я. Мой взгляд фиксировал встречающиеся лица и искал единственное, нужное мне сейчас. Андрэ что-то говорит, я не слышу звуков, но вижу открывающийся рот и прохожу мимо. Маша выглядывает из кухни. Наверх. Спальня тоже пуста. Назад. Максим идёт по коридору навстречу.

— Мама… — пытается он что-то сказать.

Я прервала его выставленной перед ним ладонью и спросила:

— Папа где?

Не слушая ответа, пошла дальше. «Куда же ты делся, Серёжа? Я не могу тебя найти! — сбежав по лестнице на первый этаж, я зашла в кабинет и захлопнула за собой дверь. — Сейчас подумаю, где тебя искать. Позову, может, услышишь и сам придёшь?»

Я обошла диван, упала в кресло и… выдохнула с облегчением:

— Серёжа…

Невидимый от входной двери за спинкой дивана, он лежал на нём, держа книгу перед глазами. Я подошла, опустилась коленками на пол и попросила:

— Серёжа, поговори со мной.

— Конечно, Маленькая, о чём ты хочешь поговорить? — с охотой откликнулся он, не отводя взгляда от книги.

— Серёжа, я люблю тебя.

— Я знаю, Девочка, и меня, и Стефана, и всех, кто крутится около тебя все эти годы. Я не хочу это обсуждать, Маленькая.

— Серёжа, посмотри на меня.

Он повернул лицо. В его глазах не было обычного для них тепла. Так уже бывало раньше, когда мы ссорились, но сейчас в его глазах не было и гнева… в них царила усталость.

«Скука!!! — вдруг осознала я, и у меня замерло сердце. Вся моя решимость испарилась, а страх ожил опять: — Это всё. Это конец».

Боясь поддаться панике, я заспешила словами:

— Вечером, Серёжа, мы решим всё вечером, когда вернёмся домой, хорошо? Сейчас надо сделать вид, что всё в порядке. Я тебя прошу, не надо ломать планы Кати нашей размолвкой!

— Ты называешь это размолвкой? — усмехнулся он.

— Серёжа, раз ты нашёл определение случившемуся, ты мне скажешь об этом вечером. Не сейчас! Мне очень страшно, милый! Я боюсь не справиться с собой, если ты дашь определение сейчас.

Боясь вновь увидеть скуку в его глазах, я избегала смотреть ему в лицо, мой взгляд метался по сторонам и упал на книгу — он держал её вверх тормашками. Это обстоятельство почему-то немного успокоило меня, и я попыталась пошутить:

— Ты осваиваешь новый метод чтения?

Он непонимающе взглянул на меня… на книгу… захлопнул её и бросил на пол. Книга упала титульной стороной вверх.

— Кафка. Дневники, — механически прочла я и с той же интонацией уведомила: — Стефан решил уехать навсегда.

— И это был последний поцелуй на память? — вновь усмехнулся Серёжа.

Я кивнула.

— Звучит глупо, но так и есть. Серёжа, я не хочу его терять, не хочу, чтобы из моей жизни уходили родные мне люди.

«Зачем я говорю это сейчас?» — пронеслось у меня в голове, но было поздно.

— В твоей жизни слишком много родных тебе мужчин, — снова усмехнулся Сергей, — я чувствую себя лишним.

Его ироничный, отстранённый, чужой тон окончательно выбил меня из равновесия, я истерически закричала:

— Нет, Серёжа, не говори так! Это — неправда!!!

Но даже моя истерика вызывала только скуку. Я глубоко вздохнула, беря себя в руки, и уже спокойно произнесла:

— Стефан сказал, в чём суть моих разногласий с Катей.

— Я рад, что Стефан помог тебе разобраться, — с тою же усмешкой отозвался Сергей, но вдруг оживился, повернулся ко мне и спросил: — Почему же ты со мной на эту тему не поговорила? Маленькая, почему ты избегаешь обсуждать домашние дела со мной? Твои взаимоотношения с детьми, с домочадцами, их взаимоотношения между собой, помнится, мы говорили на эти темы. Раньше! Теперь уже много лет ты просишь совета у кого угодно, но никогда не делишься переживаниями со мной. Ты и детям внушила не прибегать к моей помощи.

Я лишь ахнула в ответ на эти несправедливые обвинения, а он продолжал:

— Макс вообще всё держит в себе, а Катя со Стефаном шепчется, он её слёзы утирает, не я. Почему так? Ты мне не доверяешь?

— Серёжа, ну зачем ты так? Я ничего не внушала детям! Что ты? Я доверяла и доверяю тебе. Я ценю твоё мнение. Серёжа, это ты молчишь, вопросов не задаёшь! Ты всё время занят!!! Я… я понимаю, ты много работаешь, содержишь нас всех… неужели ты ещё будешь заниматься возникающими то тут, то там разногласиями между домочадцами? Зачем тогда нужна я? И потом, когда я не справляюсь, я всегда обращаюсь к тебе. Не-ет, ты несправедлив! Я знаю, тебе известно всё, что происходит в доме. Тебе известно даже больше, чем мне! Ты сам не принимаешь участия в жизни семьи!!! — частила я, то и дело срываясь на крик. Мой крик ранил мои собственные уши и унижал меня, я умолкла, опять глубоко вздохнула и продолжала медленнее и тише: — И с детьми… Макс всё про всех понимает и знает. И про себя тоже. Мне иногда кажется, он наблюдает за нами как за маленькими детьми, вовремя корректирует, а если надо, поддерживает. А Катя…

— Весь в мать! — улыбнулся Сергей. В незнакомых, доселе безучастных усталых глазах вспыхнули знакомым теплом искорки и остались.

Я радостно рассмеялась.

— Что?! Не-ет! Максим в отца! Его взгляд с первых месяцев жизни дарит тепло, как твой сейчас! — и я погрузилась в родную тёплую зелень любимых глаз, успокаиваясь и вновь обретая себя.

Он не принял, прикрылся веками, опустив взгляд на уровень моего подбородка.

— Ровно теми же словами Маша говорит о тебе, — сказал он мягко, — говорит, что ты всё про всех понимаешь и наблюдаешь за ними как за маленькими детьми, а нашалят — исправляешь.

— Серёжа… — позвала я едва слышно, не в силах отвести глаз от его губ, и не решаясь просить о поцелуе.

Он взглянул на меня, вновь криво усмехнулся и отвернулся.

— Надеялась, поцелуешь, — промямлила я и вернулась к разговору о дочери: — С Катей всё сложно. Зачем она со свадьбой торопится? То ли доказать мне что хочет, то ли убежать от меня. Я спрашивала, она отшучивается.

— «Птенцу пора покидать гнездо!» — понимающе кивнув, воспроизвёл слова Кати Серёжа.

— Да. Или дерзит: «Не волнуйся, мамочка, всё хорошо! Настало время узнать, чему ты дочку учила-учила и выучила. Чему меня папа научил уже известно — прокормить себя я смогу, а вот сумею ли я быть любящей матерью и женой — это вопрос!» — озвучила я тираду Кати, а озвучивая, опять видела перед собой её пытливый и одновременно насмешливый взгляд и вдруг поняла: — Она же намекала на моё утверждение: «Ребёнок, которого любят родители, умеет любить сам»! О господи! а я обратной связи не уловила. Она меня дальше спрашивает, уже напрямую: «Ты ведь хочешь узнать, научила ты меня любить или нет, правда, мама?», а я и на этот раз не поняла. Не поняла, что Катя моими же аргументами стремится уличить меня в отсутствии любви к ней! — растерявшись от собственных умозаключений, я взглянула на Серёжу и спросила: — Катя что, правда думает, что я её не люблю? Мне это и Стефан сегодня сказал.

— Катя ревнует, Лида, и повод для ревности ты ей даёшь сама. Ты зачем-то стремишься быть с нею суперматерью. Если по отношению к Максу ты естественно проявляешь материнскую любовь, то с Катей очень стараешься. Она это и видит, и чувствует.

— Почему ты мне раньше этого не сказал?

— Я говорил. Ты не слышишь. Ты не хочешь расстаться с парадигмой: «Катя любит Серёжу и не любит меня». Тебе почему-то непременно нужно, чтобы твоя дочь любила своего отца в ущерб любви к тебе, к матери, а Катя одинаково любит и тебя, и меня, и если мне не требуется доказательств её любви, то тебе она отчаялась доказывать и в конце концов избрала путь конфликта, собственно, как делают все подростки. В её понимании, Лида, только любящий способен почувствовать и принять любовь.

Столь простое объяснение многолетних обид и претензий Кати обрушивало затейливую конструкцию причин и следствий, выстроенную мной, и я мысленно застонала: «Господи-и-и, когда же фантомы прошлого перестанут искажать мою жизнь? Я так долго страдала, что недолюбила Настю, так долго корила себя, что посвятила жизнь борьбе с её болезнью, вместо того чтобы просто любить — обнимать, целовать, дарить ласку словом и взглядом, что потом…»

— …убедила саму себя, что не способна на любовь к собственной дочери, — механически, уже вслух, произнесла я. — А когда родилась Катя, я на всякий случай решила перепоручить всю родительскую любовь тебе. Вот и создала парадигму — Катя любит тебя, не любит меня, а следовательно, и не особо нуждается в моей любви. Так славно сладила!

По моим щекам обильно потекли слёзы, в них смешалось всё — и боль за Катю, и боль за давно умершую Настю, и моя собственная боль обид и потерь. Сергей взглянул на меня и, сорвавшись с дивана, подхватил на руки.

— Ну что ты? О-о-о, моя Девочка… — прижав меня к себе, он опустился обратно на диван, целуя и успокаивая: — Всё наладится! Не плачь! Катя поймёт. Мы всё исправим.

— Серёжа, я по себе знаю, как тяжело сознавать себя нелюбимым ребёнком. Катька же мне кричала… о своей детской боли кричала! Господи, и почему я всем приношу одни только несчастья?

— Неправда, глупенькая, ты даришь счастье, потому-то так много людей вокруг тебя.

Сергей покачивал меня на руках, а я плакала, оплакивая то Настю, то конфликты с Катей. Наконец наплакавшись и отирая остатки слёз ладошками, я проговорила:

— Катя и тебя стремится от меня защитить… она и в мою любовь к тебе не верит…

— Катя ревнует… то меня к тебе, то тебя ко мне.

— Не знаю, Серёжа, — уныло покачала я головой, — верно ли всё списывать на ревность? Эдвард в лице переменяется, когда Анюта в гостиную входит, а Катя остаётся спокойной.

— Ревнуют, Маленькая, любимых.

— Так зачем же она рвётся за него замуж?

Сергей помрачнел.

— Ты озвучиваешь мой страх, Девочка, я смотрю на Катю и встречаю себя. Правильно ведьма сказала, я передал Кате не только ревность, но и похоть. Потерять девственность Катя мечтает лет с пятнадцати.

— Серёжа, нет! Катя девственна! Ох, ну зачем ты так думаешь о дочери? Катя девственна в самом полном смысле этого слова, в ней не только похоть, в ней и чувственность ещё не проснулась!

Я знала, о чём говорила. Подтверждением моих слов могла бы послужить одна из глупых выходок Кати, о которой я Серёже не рассказала и никогда не расскажу.

…Катьке было шестнадцать, и она уже несколько месяцев встречалась с Эдвардом — вполне взрослым двадцатипятилетним мужчиной. В тот вечер они должны были пойти на концерт какой-то группы, но рассорились. Эдвард, обидевшись, уехал, и Катя решила отправиться на концерт одна.

— Катюша, как ты доберёшься? — спросила я. — Послать с тобой Павла?

— Я уже вызвала такси.

— А обратно?

— И обратно я тоже закажу такси, мама! Я у тебя уже большая девочка!

И вот, часы пробили полночь, потом час ночи, а Катя ещё не вернулась, и телефон её не отвечал.

В тревожном ожидании мы втроём сидели в гостиной — я, Макс и Стефан.

— Мама, не волнуйся, — сделал попытку успокоить меня Макс, — если бы с Катькой что-то случилось, я бы почувствовал.

— Макс, я тоже умею чувствовать! Я жду, потому что не хочу поднимать шум — разыскивать несовершеннолетнюю загулявшую девочку с помощью полиции.

— Ты думаешь… — Стефан взглянул на меня исподлобья, — ты думаешь, Катя с кем-то выпивает?

— Думаю, доказывает свою независимость! Она сегодня опять поругалась с Эдвардом.

В молчании мы просидели ещё полчаса.

Взглянув в тысячный раз на часы, я объявила:

— До двух! До двух не появится, пойду будить Павла, и начнём искать! — я поморщилась, представив себе процесс поиска: Катькина фотография, имя Серёжи… из рук в руки, из уст в уста. — Господи, как в бульварной книжонке! — прошептала я.

Часы зашипели, готовясь к бою, когда по окнам чиркнул свет автомобильных фар. Мы дружно бросились к двери.

У террасы стоял чужой автомобиль. Рядом с открытой водительской дверью высился незнакомый мужчина, а через другую дверь, с заднего сиденья, Паша выуживал Катю. Молчаливо сопротивляясь, она почему-то не желала выходить из машины.

— Катя! — окликнула я.

— Мама… — то ли выдохнула, то ли всхлипнула Катя.

Стараясь вырваться из захвата Пашиной руки, она продолжала дёргаться и вне машины. Усмиряя, Паша чуть встряхнул её, довёл до меня и только тогда отпустил. На меня пахнуло табачным дымом и чем-то кислым.

— Катюша, иди в ванную, — проговорила я тихо, — я позже зайду к тебе.

Стефан обнял её и повёл в дом, а я спустилась с террасы к незнакомцу. Фонари не горели — Паша, вероятно, из желания скрыть от домочадцев постыдное возвращение Кати, вырубил всю наружную иллюминацию — а в падающем из окна гостиной луче света лицо незнакомца было плохо различимым. Я решила, что лет ему около сорока.

— Здравствуйте, — протянула я руку. — Я мама девочки. Спасибо, что доставили.

— Не за что, — ответил он, неловко пожимая мою руку. — Я знаю, кто вы. Мы встречались, вернее, я видел вас на одном из приёмов. Девочку в баре увидел, она… я её не сразу узнал, потом только… она на отца похожа, на Сергея Михайловича. Она предложила… то есть, уговаривала… молоденькая совсем… — слова мучительно тяжело покидали его рот.

— Моя дочь домогалась вас? — спросила я.

Он с облегчением кивнул и тотчас испугался:

— Вы не… Нет! Она… не знаю, зачем…

— Моя дочь предложила вам себя?

Он вновь кивнул.

— Она плакала, что её не хотят му… му… глупенькая ещё… — он окончательно стушевался и вдруг испугался: — Ничего не было, вы не бойтесь! Молоденькая совсем… вы не ругайте… Ей плохо было! Рвало сильно!

— Как вас зовут?

— Я Рустам. Рустам Даев.

— Как я могу вас отблагодарить, Рустам?

— Нет-нет, что вы? Я рад… то есть, хорошо, что я.

— Благодарю, Рустам. Хотите чаю?

— Нет! Поздно уже, я поеду! Спасибо.

Я вновь подала ему руку.

— Спасибо вам, Рустам! Большое спасибо!

Так и не проронив ни слова, всклокоченный и сердитый Павел прошёл мимо меня к машине Катькиного спасителя, чтобы сопроводить того до выезда из усадьбы, и я поблагодарила в спину:

— Паша, спасибо.

Не дожидаясь, пока отъедет автомобиль, я взошла на террасу. Максим молча открыл передо мной дверь, мы в молчании пересекли холл, потом гостиную и поднялись на второй этаж. В конце коридора, у нашей с Серёжей спальни, маячил Стефан.

— Доброй ночи, сынок, — простилась я с Максом.

— Мама, ты только себя не вини! Катя дурит, ей завтра стыдно будет.

— Лучше бы Кате было стыдно перед тем, как она начинает дурить. Добрых снов, милый. Я люблю тебя.

Я поцеловала его и пошла дальше. Стефан пошёл мне навстречу.

— Хабиба, Кате плохо, её рвало.

Заглянув в тревожный мрак его глаз, я поднялась на цыпочки и успокаивающе провела пальцами по смолянистому шёлку его щеки.

— Не тревожься, Стефан. Доброй ночи.

Катя сидела на диванчике, задрав к груди коленки и обняв их руками.

— Катька, ты почему не в ванной? Иди купаться. Ты дурно пахнешь.

Она тотчас вскочила и неровной, подпрыгивающей походкой направилась в ванную. Я открыла окно и, чтобы не терять времени, решила принять душ в Катиной комнате.

«Счастье, что ни Серёжи, ни Андрея нет дома, — думала я, медленно вращаясь под струями воды в душевой кабине, — Серёжа бы расстроился, а граф бы сгорел со стыда. Как так случилось, что я научила сына бережному отношению к чувствам близких и не научила тому же дочь?»

Вернувшись, я услышала в ванной шум фена и присела на диванчик. Наконец дверь отворилась, и чистенькая разрумянившаяся Катя с туго стянутыми в косу волосами, мельком взглянув на меня, устремилась к кровати.

— Я с тобой буду спать, — буркнула она и запоздало спросила: — Можно?

Прямо в халате она легла на бочок, спиной к другой половине кровати. Я выключила свет и тоже легла. Всхлипнув, Катя прошептала:

— Он меня не хочет.

— Глупости, Катя, говоришь.

— Он же взрослый! Как может взрослый мужчина отказываться от секса? Как попугай твердит: поженимся — тогда, поженимся — потом! — она порывисто повернулась ко мне. — Мама, в наше время, где это видано?

— Катюша, Эдвард любит тебя. Именно потому, что он взрослый мужчина, и именно потому, что он любит тебя, он и относится к тебе бережно.

— И этот тоже не захотел! — будто не слыша, продолжала она травить себя.

— Я рада, что на твоём пути встречаются порядочные мужчины.

— А тебе встречаются непорядочные? Или ты у нас профессионалка? — вскинулась она. — Любой мужик, как только ты ему улыбнёшься, сразу хочет тебя!

Из моей памяти услужливо вынырнуло лицо Карины, и её ярко накрашенный рот, насмешливо кривясь, проговорил: «Профессионалка не знала, на что способна?» Я поморщилась.

— Катя, ты вульгарна!

— Ты бы хоть о папе подумала! Каково ему? — не унималась она.

— Катя, ты как угодно можешь судить меня, но не смей судить мои отношения с твоим отцом.

— Почему?

— Потому что это мои и твоего папы отношения. Личные! Неужели это не понятно? — сделав паузу, я впервые не пожалела дочь и без обиняков, наотмашь, ударила: — И вот ещё что. Какой бы профессионалкой я не была, у меня не было маниакального желания лишить себя невинности, да ещё не особо утруждаясь с выбором исполнителя! В отличие от тебя, я себя уважаю!

Катя судорожно вздохнула, будто захлебнулась моими словами, а я повернулась к ней спиной. О том, каково будет отцу узнать, что любимая дочь предлагает себя любому, кто согласится, я говорить не стала.

«Мужчины угадывают в Кате ребёнка и не желают травмировать её грубостью секса, а отвергая секс, наносят раны её самолюбию…» — думала я в ту ночь, лёжа без сна и слушая размеренное дыхание уснувшей дочери…

«А теперь Катя собралась замуж, хотя за эти два года в ней мало что изменилось», — продолжила я ту же мысль и тяжело вздохнула.

— Что ты? — шепнул Серёжа. — О чём подумала?

— Знаешь, Серёжа, Катя очень рано нашла себя профессионально и, кажется, именно в этом её беда. Изобразительное искусство пронизано чувственностью, собственно, чувственность и стала предметом её изучения с раннего детства. Из детской стыдливости она собственную чувственность закрыла на сотню замков, и теперь женщина в ней формируется как-то уж очень мучительно, — я вновь вздохнула и сползла с его колен. — Пойду. Спасибо, что взял в тепло своих рук. Прости меня.

Он не остановил. Уже открыв дверь кабинета, я вспомнила про птичку.

— Ты ушёл, мне птичка песенку спела. Наверное, зяблик?

— Рано ещё, Маленькая, зяблику петь, — с грустью отозвался Серёжа.

— Рано. Но кто-то мне пел и отправил на поиски тебя, чтобы я про себя и про Катю поняла. Конец фразы я договорила, уже выйдя из кабинета.

Надо было спешно собираться в дорогу, но прежде надо было выяснить, что от меня хотели все те, кого я встретила, блуждая по дому в поисках Серёжи.

— Маша, ты что хотела? — спросила я, заглянув на кухню.

— Я, Маленькая? — недоуменно воззрилась она на меня. — Ничего.

— Значит, мне показалось.

— Случилось что, Маленькая? — крикнула она уже в спину и, чуть помедлив, проворчала: — Стефан — бирюк бирюком, не слышит, когда к нему обращаются, Сергей Михалыч прошёл, никого не увидел, потом ты, будто что потеряла.

Вбежав на второй этаж, я стукнула в дверь Максима и, перевесившись через порог, повторила тот же вопрос:

— Макс, что ты хотел?

— Мама, зайди! Сейчас по всему дому вонь разнесёшь!

Он что-то паял, сложившись втрое на полу, в комнате воняло канифолью.

Максим похож на Серёжу так, что их многие путают. Он выше отца и одевается иначе — проще и дешевле, а в остальном — прямая копия. Хотя нет, есть ещё одно отличие — Макс волосы отращивает длиннее. Сейчас он подвязал их кожаным плетёным ремешком, таким же, каким за работой подвязывает свои космы Стефан.

Я опустилась подле сына на пол и на минутку прижалась лицом к его затылку.

— Ты плакала, — сказал он и, выждав некоторое время, добавил: — Стефан тоже ничего не хочет говорить.

— Стефан ни при чём, сынок, я плакала из-за Кати.

— Мама, с Катькой всё будет хорошо, — вразумляющим тоном заверил он, поставил паяльник на подставку и выпрямился, оставшись сидеть на пятках. — Что с папой?

— Что с папой узнаю вечером, когда вернёмся. Ты что хотел, когда мы встретились?

— Спрашивал, что случилось.

— У меня что-то Женя ещё спрашивала, Андрэ о чём-то говорил.

— Вопрос Жени я разрешил, а дед сетовал, что ты на себя не похожа.

— Ясно. Благодарю, совсем взрослый мой сын! — я оперлась на его руку и поднялась на ноги. — Пойду собираться, Даши-помощницы нет, боюсь, не успею.

Макс удержал меня и молча прижал к себе.

— Люблю тебя, милый, — прошептала я в его макушку и погладила пушок на его щеке.

Уходя, ещё раз заглянула в тепло его зелёных отцовских глаз, и на душе стало светлее.

В спальне Серёжа собирался в дорогу. Приготовленные сорочка и бельё лежали на диванчике, а костюм он как раз укладывал в портплед.

— Ты определилась с туалетом? — не взглянув на меня, спросил он. — Давай я сразу положу.

Я прошла в гардеробную, открыла шкаф и оглядела содержимое, потом открыла другой. Понравлюсь я или нет родителям Катькиного жениха, мне было всё равно, мне нужен был наряд, в котором я понравлюсь Серёже, и я выбрала платье от Мишеля, сшитое из полосок плотной чёрной ткани разной ширины, хаотично перекрещивающихся между собой. Кое-где полосы сходились неплотно, образуя разные по размеру дыры. Платье требовало особых украшений, и я подошла к Сундуку Сокровищ. Так я называла ларь ручной работы из красного дерева с множеством ящиков и ящичков для колец, браслетов и колье. Серёжа заказывал его по собственным чертежам в Италии. Стефан ради удовольствия смастерил точно такой же ларь — в том же дизайне, но другой формы, получившийся ничуть не хуже, чем итальянский. В нём я стала хранить украшения для волос. Поразмыслив, я выбрала старинный гарнитур — ажурные бронзовые браслеты, один на запястье, другой, более широкий, на плечо выше локтя. Из второго сундука я достала бронзовую же, вертикальную заколку для волос, застегивающуюся на пикообразный стержень. Сложился туалет воительницы — соблазняющей и уверенной в себе, пожалуй, несколько экстравагантный, но как нельзя лучше уравновешивающий моё сегодняшнее унылое, изобильно-плаксивое состояние. Украшения я сложила в специальную сумку, платье в чехол и, захватив туфли, всё вместе вынесла из гардеробной и отдала Серёже.

Засмотревшись, как он кладёт в сумку чехол с платьем, я спохватилась о времени и, бросив на ходу:

— Я в душ, — скрылась за дверью ванной.

Под тёплыми струями воды тело, скомканное в узел пережитыми волнениями, расслабилось, размякла и ослабла воля, и на свободу вновь вырвались мой страх и отчаяние.

«Страшно. Господи, как же мне страшно! — думала я. — Я встретилась с самым беспощадным врагом, и поцелуй со Стефаном никакого отношения к этому врагу не имеет. Скука! Серёжка, ты соскучился жизнью, которая у нас есть, ты соскучился мною. Мне даже осознавать это страшно. Я не знаю, что с этим делать! Мне хочется кричать, бить кулаками по своему телу, кусать губы и пальцы, так мне больно и страшно. Я не на краю обрыва, когда после падения ещё остаются мгновения полёта, я уже на земле — распластанная, раздавленная тяжестью случившегося. Мне нечем развеять твою скуку! Я от тебя себя не прятала. Во мне нет ничего, неизведанного тобой. Стефан рассказал мне о твоей клятве. Ты, милый, исполнил её, ты подарил мне жизнь, которую я хочу. Правда, до встречи с тобой я не знала, что я хочу именно такую жизнь, многое, что есть в моей жизни сейчас, и к чему я привыкла, мне даже в мечтах не грезилось. Это ты взрастил мои желания, сформировал потребности, это ты создал условия для развития моих способностей. У меня есть большой дом, обставленный роскошной мебелью, с галереей и маленькой солнечной студией для занятия танцем; есть участок земли, где поместились и лес, и сад, и многочисленные клумбы, на которых я рассадила любимые мной розы. Ты выстроил конюшню и заселил её лошадьми, выстроил крытый манеж, где я и дети могли заниматься выездкой даже зимой. По примеру старого дома ты рядом с бассейном оборудовал Аквариум, ещё более роскошный, чем раньше, где время от времени назначаешь мне свидания, и мы наслаждаемся друг другом. Серёжка, ты даришь незабываемый секс! Даже сейчас, по прошествии стольких лет, секс с тобой не утратил для меня первоначальной новизны, и я всякий раз волнуюсь, когда собираюсь к тебе на свидание. Ты любишь и умеешь делать подарки! У меня много украшений, иные из которых стоят не одно состояние, но самый ценный твой подарок — ты подарил мне счастье материнства. У нас с тобой замечательные дети! Они унаследовали твою, здоровую, генетику. Они и внешне похожи на тебя, и столь же талантливы и успешны в делах. Макс замечательный пианист, умелый организатор и управленец. В нём есть твой дар привлекать к себе хороших людей. Полагаю, он уже заменил меня в управлении домом, только я ещё об этом «не знаю» и, наверное, «не узнаю» никогда, так наш сын деликатен. Столь же умело он справляется с бизнесом. Ты, Серёжа, сам восхищаешься его новаторскими преобразованиями, которые и упрощают ведение дел, и одновременно повышают безопасность. По крайней мере, мои финансовые активы ты уже передал под его управление. Дед Андрей тоже не стесняется брать консультации у внука и предлагает даже платить за них, настолько они ценны. Катька — твоя любимица, в свои юные годы уже признанный эксперт в области современного и классического искусства. В вопросах бизнеса она ничуть не уступит брату, просто предпочитает другой путь заработка. Ещё в четырнадцать она заявила, что «не будет бегать за деньгами, а сделает так, чтобы деньги бегали за ней». Я не очень понимаю, как это возможно практически, но суммы, что вращаются в её деловитых маленьких ручках, весьма убедительны. У Кати великолепная пластика и с обретением женственности, она могла бы стать непревзойдённой танцовщицей; вот только этот путь её мало привлекает, нашей девочке больше нравится носиться по миру и искать шедевры искусства. Мы, Серёжа, хорошо воспитали наших детей, и я безумно горжусь ими.

О, я счастливая женщина! В течение этих лет я часто чувствовала себя Золушкой, прибывшей на бал жизни. Я безмерно благодарна тебе. И я люблю, люблю, люблю тебя! Люблю! И это не приговор, моя любовь к тебе — это главное моё обретение, с которого всё и началось. Я благодарна тебе за саму возможность любить тебя!

Но, как и для Золушки, видно, настал час и для меня. Мой дом не превратится в тыкву, а красивые наряды в рваньё. Всё намного хуже. Если ты оставишь меня, в моей жизни наступит ночь. Это как Землю лишить Светила — Земля останется, но всё живое на ней вымрет. Так и со мной — во мне умрёт жизнь, и останется только прошлое.

Да, милый, ты исполнил свою клятву, и теперь, вероятно, для тебя настало время ставить новые цели. Тебе жизненно важно быть нужным — спасать, оберегать, дарить, изменяя судьбы людей, и созидать, изменяя материю мира. Именно это я люблю и ценю в тебе, именно эти качества я связываю с образом Мужчины. И я не могу стоять у тебя на пути, мне придётся научиться быть без тебя…»

В стекло душевой кабины постучали, и через мгновенье Серёжа спросил:

— Маленькая, с тобой всё в порядке?

— Я выхожу, Серёжа! — сообщила я громко и выключила воду.

Где-то под толщей отчаяния вспыхнула надежда: «Он ждёт… из кабины я шагну в его объятия», но едва вспыхнув, надежда моя скукожилась и увяла. Уже зная, что в ванной Сергея нет, я раздвинула дверцы и пробормотала:

— Со мной всё в порядке, если не считать, что я почти умерла.

Его не было и в спальне.

Я быстро оделась и, поторапливая саму себя, занялась причёской. Изогнувшись назад, я старалась собрать волосы в высокий хвост, но они не слушались — какая-нибудь прядь то справа, то слева да ускользала из захвата ладони.

Голос Кати раздался одновременно со стуком в дверь:

— Мама, давай помогу!

— О-о-о, Катя, тебя ангел-хранитель послал, — с облегчением выпрямилась я, — замучилась уже. Здравствуй, детка.

Катя склонилась ко мне и обняла. Я расцеловала её в душистые щёки и в который раз восхитилась, как удивительно приятно она пахнет, сама, своим естественным запахом.

— Не думала, что заедешь.

— Макс звонил, сказал, у вас что-то стряслось.

— Стряслось. Не знаю, каков результат тряски будет. Ты с Эдвардом?

— В гостиной ждёт. Там папа уже одетый и с сумкой. Велел альфа ромео из гаража выкатить. Павлу отказал, сказал, сам поведёт, — выдавая информацию фразами, Катя после каждой пытливо взглядывала на меня. — Дед сразу решил, что со мной поедет, — добавила она со смехом и, оборвав смех, деловито поинтересовалась: — Ты что хочешь?

— Давай, наверное, косу потуже, — решила я, усаживаясь в кресло перед туалетным столиком, — в дороге всё одно растреплется, а уже на месте соорудишь мне что-нибудь. Я заколку с пикой взяла.

— Которая бронзовая? А платье?

— Дырявое.

— Ух ты! Родитель Эдварда в транс впадёт!

— Думаешь, лучше заменить?

— Не-ет, наоборот! Я просто его напыщенную м… лицо представила.

— Катюша, нельзя так. У всех есть недостатки, его не самые худшие.

— Да, мам.

Начав ото лба, Катя забирала пряди волос с висков и дальше с боков головы и вплетала их в одну тугую косу. Я любовалась её отражением в зеркале. Те же, что у отца, зелёные, но более яркие — ближе к изумрудному оттенку — глаза лучатся, очаровывают, не отпускают. Уже потом разглядишь чистый высокий лоб, резко очерченную припухлость рта и нежность округлого подбородка. «И носик, к счастью, не отцов, а скорее мой, маленький», — с нежностью отметила я и вслух сказала:

— Катя, мне надо с тобой поговорить. Я думала в гостях придется время и место искать, но раз ты приехала, то сейчас и поговорим.

Не замечая того, Катя тотчас подобралась, как подбирается зверёк в минуту опасности, и напряжённым тоном осведомилась:

— О чём?

— О ком, — мягко поправила я. — Обо мне и о тебе.

Она метнула на меня взгляд и вновь спрятала его за работой, а я… я задала себе вопрос — как я добилась того, что на простое предложение поговорить моя дочь готовится к бою?

— Ну вот! — Катя опустила руки и пошутила: — Конечно, я не Даша-мастерица, но думаю, если плясать на крыше машины на ходу не будешь, то до дома Эдварда доедешь прибранная!

— Благодарю, детка, — я поцеловала её и под её пристальным взглядом пересекла спальню и села на диванчик.

Катя упала поперёк кровати лицом ко мне.

— Катюша, я устала от наших отношений и предлагаю их обнулить, — начала я без предисловий. — За много лет у нас сложился невозможный, болезненный тип отношений — обращение в форме претензии, ответная реакция в форме защиты или, того хуже, в форме нападения. Я предлагаю забыть обиды и начать с чистого листа, — видя её всё возрастающее удивление, я поспешила пояснить: — Я понимаю, Котёнок, это тот случай, когда легко сказать, трудно сделать. Но не делать, детка, нельзя! Я люблю тебя! Очень люблю! Но… видимо, выражаю любовь как-то не так. Делаю ошибки. Поэтому хочу услышать твои… как бы это сказать… твои требования в свой адрес, и, если это станет мне по силам, я начну что-то в себе менять, — я беспомощно развела руками и добавила: — Катька, я просто уже не знаю, что делать.

К концу моей, прямо скажем, дурацкой речи, Катя от простого удивления перешла к крайней точке изумления. Она уже не лежала на кровати, она села, высоко подняв плечи и вытянув шею, вся устремившись ко мне.

— Мама, какие требования, что ты говоришь? — спросила она.

— Давай назовём это не требованиями, а пожеланиями.

— Требования, пожелания! Какая разница, как назвать? У меня нет ни требований, ни пожеланий! — Катя слетела с кровати и подбежала к диванчику. — Ты зачем так?.. — она упала на коленки и обняла мои ноги. — О мама! Что ты себе напридумывала? Я не могу с чистого листа! Как я могу с чистого листа, если в моей жизни так много дорогих мне воспоминаний? Я хочу их помнить! Ну, например, как мы уборку делали в моей комнате. Помнишь, я решила, что уборка, это пустая трата времени? Комнату запустила так, что не знала, за что в первую очередь браться! Я тогда и о помощи просить не могла — стыдно было, и обижалась на весь свет, что я совсем одна. Плакала от обиды и злилась на саму себя. А ты будто почувствовала, пришла и игру из уборки устроила. И без всяких нравоучений! Нет, мама, я не хочу это забывать! Помнишь, как мы хохотали, когда потихоньку от Эльзы вёдра и тряпки из бытовой комнаты тащили? Помнишь? Я тогда насмеялась так, что у меня мышцы лица заболели! Помнишь, окно мыть стали, а Женя и Эльза пришли бельё развешивать прямо под окном! Ты чуть ведро наружу не опрокинула, прячась от них, помнишь, когда спрыгнула с подоконника? Мамочка, я люблю тебя, а ты про какие-то требования. Мне с тобой всегда хорошо было! — Катя положила голову мне на колени и, понизив голос почти до шёпота, спросила: — А помнишь, когда Лорд умер? Вначале Граф, а потом Лорд. Мне тогда так страшно было, я решила, что теперь все друг за другом умрут. Я тогда попросила, что если так надо, то я согласна, пусть и дед, и Стефан, и даже папа, все пусть умирают, только… только, чтобы ты осталась жива, чтобы ты осталась со мной.

— О-о-ох, детка! — только и смогла я простонать.

— Я к вам с папой ночью в спальню пришла, помнишь? Я уснуть не могла, хотела убедиться, что ты живая. Ты тогда от папы ушла и почти месяц в моей спальне спала. Мама, это мои самые дорогие, самые счастливые воспоминания! Ты тогда только моя была.

— Катюшка, но неужели тебе меня не хватало? Я же всё время с вами была!

— Ты всегда была с нами — со мной и Максом. А мне не хватало — со мной, не хватало, когда вот так, как сейчас, — ты и я, мы плачем и смеёмся, ты слушаешь меня и гладишь по голове, а я чувствую, что ты любишь меня. Так хорошо. Мамочка, забудь всё, что я тебе обидное говорила, я так люблю тебя, так люблю!

— Любимая моя, славная моя девочка! — я потянула её к себе. — Иди ко мне. Не смей думать, что я не люблю тебя!

Катя в отчаянном порыве переместилась с пола на диванчик и, неловко изогнувшись, — бог знает как сложив свои сто семьдесят семь сантиметров роста — распласталась на моей груди. Обхватив её руками, я плакала вместе с ней и смеялась. «Неужели всё-таки ревность делает Катю несчастной? — чутко внимая её откровениям, одновременно размышляла я. — Да-а, Катя хочет, чтобы я принадлежала только ей… но ведь это уже деформация… ах нет! какая деформация? Катя — ребёнок, пока ещё ребёнок! Катя деньги зарабатывает как взрослая, а в остальном она ещё совсем-совсем ребёнок. Ребёнок повзрослеет, и искажения пройдут. Правильнее будет с собой разобраться! Исковерканные дети вырастают только у кривых родителей. Серёжа сказал, что я с Максом естественна, а с Катей „очень стараюсь“. Что же это „очень стараюсь“? Это верно, я с Катей всегда вела себя иначе, но это потому, что она девочка. С Макса я требовала и требую сейчас, с самого его детства я опиралась на его ответственность. Выходит, и с Катей так же надо было? Ответа, как всегда, нет».

Выговорившись, Катя высвободилась и смущённо пробормотала:

— Нас ждут, а я… Пойдём умываться, а то дед там, наверное, уже сердится.

Мы умылись холодной водой, что мне помогло мало. Рассматривая в зеркале измельчавшие в распухших веках глаза и распухший нос, я протянула:

— Да-а… в самый раз для знакомства! В моём возрасте вредно увлекаться слезами!

— Сегодня солнце, можно очки тёмные надеть, — неуверенно предложила Катя.

— Придё-ё-тся! — я вздохнула и, переведя на Катю глаза, спросила: — Пойдём выбирать?

Андрэ играл в шахматы с Эдвардом. Катя подбежала к нему со спины и, подкупая лаской, обвила его шею руками; попеременно перевешиваясь то через одно его плечо, то через другое, она принялась целовать графа то в одну щёку, то в другую, попутно тараторя:

— Деда, я тебя люблю! — чмок. — Ты не передумал со мной ехать? — чмок. — Деда, я гнать не буду! — чмок. — Я тебя бережно доставлю в наследственный замок мистера Эдварда, — чмок. — Деда мой любимы-ы-ый…

Заворожено улыбаясь, за Катей наблюдал её друг.

— Добрый день, Эдвард! — поздоровалась я.

Отторгнутый от приятного видения, он с торопливой неловкостью встал, уронив с шахматного стола пешку, и наклонился к моей руке.

— Здравствуйте, Лидия!

— Простите, что пришлось ждать, — извинилась я и повернулась к Стефану, — Стефан, до Даши дозвонился?

— Да. Всё в порядке, — кивнул он. Его глаза пытались определить моё состояние, прочесть в лице хоть что-нибудь, но большие, в половину моего лица, чёрные очки не позволили это сделать.

— Мы едем или ещё кого-то ждём? — спросила я, ни к кому не обращаясь.

— Едем, — ответил Серёжа, встал, подхватил сумку и двинулся к выходу.

Все, кто был в гостиной, с немым удивлением уставились ему в спину, а потом так же дружно перевели взгляд на меня. За более чем двадцатилетний стаж совместной жизни Серёжа ни разу не оставил меня за своей спиной, напротив, он всегда либо сам оставался за моей спиной, либо увлекал меня за собой, взяв за руку или обняв за плечи. «Какой, однако, насыщенный событиями день! — усмехнулась я. — Я нежно простилась со Стефаном, кажется, вернула дочь и потеряла мужа!» На помощь мне устремился Макс и, закрыв собой от перекрестья взглядов, повёл к выходу.

Но на террасе меня встретил ещё один пытливый взгляд — Пашкин.

— Сынок, отойди в сторонку, — попросил он Максима.

Максим не двинулся с места, Паша пожал плечом — как хочешь, мол, и, щурясь на грузившего сумку в багажник машины Сергея, спросил у меня:

— Вижу, у тебя сегодня день плача? Он тебя обидел?

— Паша!

— Маленькая, я же вижу…

— Детка, иди ко мне, я тебя поцелую, — вмешался подошедший Андрэ. — Ты сегодня сама не своя. Что вы с Катей опять выясняли?

И Макс, и Паша отошли, а я прижалась к груди графа. Обняв, он на минутку приник ко мне, потом отклонился и приподнял мои очки. Я задвинула их на макушку. Укоризненно покачав головой, Андрэ нежно прикоснулся губами к моим векам, а потом шепнул:

— Детка, никогда не пытайся слезами вернуть уходившего от тебя мужчину. От такой, как ты, может отказаться только дурак!

— Спасибо, Андрей, я запомню! — сказала я.

Он ободряюще кивнул и молодцевато сбежал по ступенькам с террасы. Катя услужливо открыла перед ним дверь своего суперкара, подождала, пока он сядет, захлопнула дверь и, направляясь на своё место, помахала нам рукой.

— Догоняйте!

Отъезжая от дома, я взглянула на раскачивающегося с пятки на носок Павла. Прищурившись и глядя прямо перед собой, он о чём-то размышлял. В последние пару лет… нет, пожалуй, в последние года три, оставаясь безупречно вежливым словесно, Павел не скрывал неприязни к Сергею. Что послужило причиной неприязни, я выяснить не смогла. Павел невразумительно процедил: «Есть причина», и намертво умолк, а Серёжа и вовсе пожал плечами и отмахнулся: «Чепуха! Павел верен тебе — и это главное!»

«Павел верен мне, — повторила я про себя и поправила Серёжу: — Павел не просто верен, Паша мне брат… когда-то он поклялся служить мне, и я расценила это как шутку, но потом, когда я убежала в Алма-Ату, Паша бросился за мной, и с тех пор он всегда со мной…»

— Мама, поспи, — оборвал мои мысли Максим. Привлекая меня к себе, он чуть-чуть подался вперёд, усаживаясь так, чтобы мне было удобнее.

Я сняла очки и положила голову ему на плечо. И когда Макс прижался щекой к моей макушке, моё сердце зашлось от нахлынувшего чувства признательности. «А-ах… славный мой