Оглавление

3. 9. 1. 1
      2. 2
      3. 3
      4. 4
      5. 5
      6. 6
      7. 7
   10. 1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 761
   12. 1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
   14. 1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
   15. 1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
   19. 1. 1
       2. 2
       3. 3
       4. 4
       5. 5
       6. 6
       7. 7
       8. 8
       9. 9
       10. 10
       11. 11
       12. 12
       13. 13
       14. 14
       15. 15
       16. 16
       17. 17
       18. 18
       19. 19
       20. 20

Предисловие

В этом сборнике — те вещи, которые я писал в молодости. Конечно, я убрал самые слабые или те, которые мне сейчас по какой-то причине неудобно показывать. Выбрасывать каждую было жалко, потому что и там были интересные идеи и смешные места, но при желании вы можете их найти в Интернете. То, что осталось, местами наивно, местами глупо, а где-то и коряво, но мне всё равно дорого, хотя сейчас я это уже вряд ли стал бы писать.

Я знаю, что, несмотря на все недостатки, многим мои знакомым эти ранние рассказы нравились, поэтому надеюсь, что они могут понравиться и вам. Сейчас я пишу уже совершенно другие тексты, и чем-то они, возможно, лучше, но по моим ранним вещам можно, по крайней мере, понять, что меня волновало в молодости и детстве и как я пришёл к тому, что сейчас.

Рассказы

Фламинго

Жил человек. Весёлый был, добрый. И даже звали его Степан Ованесович.

А над дверью у него висела верёвочка. Те, кто приходил к нему первый раз, за неё дёргали. Но дверь не открывалась. А потом спрашивали у хозяина: «Зачем у вас эта верёвочка?» А он говорил: «А просто так». И тот, кто второй раз приходил, уже ничего не дёргал, а просто в звонок звонил.

И цветы у него на окнах были. В горшках, разноцветные, много. И ещё холодильник на кухне стоял. Белый-белый.

Но вот почему-то Степан Ованесович вдруг сел и чай стал пить. Пьёт и смотрит в окно. А за окном — дом, пятиэтажка. А на крыше дома две птицы танцуют.

— Фламинго, — думает Степан Ованесович. — Розовые.

Очень они душевно танцевали. Ему их даже жалко стало — на улице ведь мороз, снег, а тут — поди-ка — фламинго.

— Непорядок, — решил Степан Ованесович. — Что ж хозяин за такой красотой-то не смотрит?

И пошёл выяснять, кто же является, так сказать, владельцем этой красоты.

А на улице шарики летают, самолёты и просто отдельные личности — праздник, наверно.

А на скамейке дед Ахрип сидит. Или Архип, точно не помню. И вздыхает он:

— Вот ведь оно как… Жизня-то пошла!

Подошёл к нему Степан Ованесович, спросил:

— А вы не знаете, Ахрип Баадурович, чьи это птички?

— Голуби-то?

— Нет, какие голуби… Вот те, розовые, что на крыше танцуют.

— Кхме, — сказал дед Ахрип. — Оно, конечно, любая тварь ничья, кроме как божья, но только сдаётся мне, Степан Ованесович, что птички вам мерещатся. Иллюзия какая-нибудь, а то и вовсе мираж.

— Как же? — удивляется Степан Ованесович. — Разве же вы не видите — две красивейших штучки с четырьмя в общей сложности ножками, розовенькие такие.

— Нет, — отвечает дед Ахрип, а сам тем временем валенок вяжет. — Ничего я там не вижу. Токмо снег.

— Да что ж это? — не понимает Степан Ованесович и уж по сторонам поддержки ищет.

И видит — сидит на антенне телевизионной Руфина Айвазовна и жарит арбуз.

— Руфина Айвазовна! — крикнул Степан Ованесович. — Вы там совсем поблизости. Не видите ли вы около себя какой живой материи?

Руфина Айвазовна в бинокль туда-сюда зыркнула и отрапортовала:

— Никак нет, гражданин подследственный. В радиусе двух гектолитров никаких биологических объектов, окромя человеческой цивилизации, не наблюдается.

Степан Ованесович уж и себе не верит. За руку ущипнул, глаза протёр — все равно танцуют проклятые птицы. И ведь здорово танцуют! Никакой Эйнштейн так бы не станцевал.

— Да я же их вижу! — крикнул он. — Граждане! Ну разве ж их нету? Вон, вон они — в натуральности!

Вышли из-за угла граждане. Посовещались.

— Незаметно что-то, — говорят. — Видимо, нет там никого. А вы бы, товарищ тоже гражданин, пошли бы вздремнуть годик-другой.

— Эх вы, — сказал Степан Ованесович, — такие розовенькие…

И спать пошёл.

А утром его человек разбудил с книжечкой.

— Вы, — говорит, — видели двух розовых птичек?

— Видел, — говорит Степан Ованесович. — И сейчас вижу — вон они, на пятиэтажке.

— Танцуют, стало быть?

— Танцуют.

— А я почему не вижу?

Степан Ованесович плечами пожал: не знаю, мол. Феномен тут какой-то.

А человек-то с книжечкой лыбится и вопрос коварный задаёт:

— А что это у вас там за верёвочка на двери?

— А просто так.

— А-а, понятно, — говорит человек с книжечкой и в книжечку «птичку» ставит.

Короче, увезли Степана Ованесовича на всестороннее психическое обследование. И новых жильцов в его квартиру вселили.

А самочка фламинго сказала своему кавалеру:

— Большое мерси за приятное времяпрепровождение, только у меня что-то в груди шкворчит, и вообще, я сегодня не в форме. Не проводите ли вы меня к месту моего проживания? И фламинго-самец обнял её крылышками и по лестнице вниз повёл, во двор. Зашли они в гардероб, он ей пальто помог надеть и фуражку. А потом они на автобус пошли.

А дед Ахрип съел стакан семечек и тоже домой пошёл. В недовязанном валенке.

Вот ведь оно как бывает-то. Жизня-то пошла, э-эх! А фламингочку молоденькую, между прочим, в больницу положили с воспалением лёгких. Так что, граждане, со здоровьем не шутят. И пёрышки чистить надо очень даже регулярно. И на морозе от танцев босиком воздерживаться.

Царапинка

Гжеш всегда был маленьким, хлипким и жалким. Но что он до такого докатится — этого никто не ожидал.

Как-то раз, открывая банку с кильками в томате, он умудрился палец порезать. Даже нет, не порезал, а поцарапал чуть-чуть. Но кровь выступила. Он взглянул на неё, охнул и в обморок упал.

Ну, привели мы его в чувство, палец пластырем заклеили, а он всё что-то хнычет и трясётся.

— Ты что? — спрашиваем. — Больной?

— Да, — говорит, — там у меня ранка… На пальце… Я не могу, когда течёт…

В общем, тряпка, а не человек. Да и устройство тела у него было наинежнейшее. Только тронешь — и уж кровь сочится. Причём не красная, а какая-то желтоватая, прозрачная — как шампунь, что ли.

А после этого случая совсем плохо стало. Чуть его кто заденет, обзовёт как-нибудь, поздороваться с ним забудет — у него сразу ранка на пальце снова раскрывалась, и это его желе омерзительное текло.

В автобусе он ездить не мог.

— Люди, — говорит, — там грубые. Да и толкаются — кожицу могут порвать.

И если уж действительно рвали, то беспокойства было уйма. Брызжет из него фонтаном, не остановишь. Да ещё и хныкать начнёт.

Плакал он вообще много. Ни с того, ни с сего сядет на кровать и станет ныть:

— Ну почему я такой урод?

— А кто тебя знает, — говорим ему. — Уж такой ублюдок уродился.

А он ещё сильнее ревёт. И царапинка опять кровоточить начинает.

В общем, такая жизнь нам всем надоела. Думали мы долго, как нам с ним быть. В конце концов, нашёлся умелец. Сказал:

— А я ему латы сделаю. Как у рыцарей. Будет ходить в такой железной одежде — и никто ему кожу не разорвёт.

И действительно, сковал латы. Гжеш, правда, сопротивлялся — но что он, такой хлипкий, может? Замуровали мы его в броню, все гайки закрутили, чтобы не снял, и сказали:

— Вот так-то. И чтоб больше не ныл.

И Гжеш вскоре перевоспитался. Даже голос у него изменился — низкий стал, гулкий, как из железной трубы.

А как смеяться начнёт — так по всей округе слышно:

— Га-га-га!

Это он смеялся так. Он вообще теперь никогда не плакал. Только ржал, как лошадь. И неуклюжим стал немного. В автобус пока залезет, половине народа носы расквасит своими железными локтями. В общем, нормальный оказался парень.

А когда один раз мы заметили, что из панциря у него кровь сочится, он только и сказал:

— А плевать. Га-га-га!

Классный он мужик, Гжеш. И сдачи мог дать, и просто так, ни за что, по морде. И банки с кильками на закуску открывал голыми руками.

И ещё помню — храпел он сильно. Как трактор. Я ночью даже хотел нос ему зажать, чтобы не храпел. Подкрался тихо. Шлем отвинтил. Щупаю — нет носа. И головы никакой нет. И вообще — нет ничего внутри лат.

Я быстренько шлем на место вернул, а Гжеш уж, оказывается, не спит.

— А где, — спрашиваю, — то, что внутри?

Он вначале не понял.

— А, — потом говорит, — эта размазня… Вытекла. Видишь, лужа на полу? Га-га-га!

И встал. И по коридору куда-то пошёл. Бом-бом-бом — железными сапогами. Его за версту было слышно. Все его теперь знали и за честь считали руку пожать. Издали орали:

— Привет, Гжеш! Придёшь в преф играть?

— Га-га-га! Я вас всех обчищу сегодня.

И обчищал. Гжеш всё умел. И в карты играл, как Бог.

О воспитании детей

Медленно, спокойно

здравствуйте дорогие товарищи в последнее время пошла мода называть людей господами так что пожалуйста кто хочет так могу и так итак сегодня я хотел рассказать вам о детях потише пожалуйста могу и не рассказывать мне иногда говорят что я очень непоследовательно излагаю материал возможно в этом есть доля правды но учитывайте что тема очень обширна и трудно за полтора часа сказать что-нибудь вразумительное поэтому сегодня я написал себе планчик и буду идти по пунктам и первым пунктом у меня записана каша согласно старым представлениям о воспитании детей кстати мне не очень нравится слово дети поскольку в единственном числе вроде ребёнок и не звучит логичнее было бы ребёнки или ещё как-нибудь ну впрочем могу и дети это как желаете манной кашей питали детей всегда но так ли это хорошо помните же наверняка из детства какая это гадость и сейчас многие учёные считают что манная каша способствует иссушению мозгов выпадению волос и вываливанию зубов кроме того густой манной кашей можно подавиться а горячей обжечься а холодная манная каша настолько отвратительна что может вызвать травму нежной детской психики вот к примеру известный детский собаковод павлов звенел в колокольчик чтобы покормить собаку а если бы он экспериментировал с человеческими детёнышами то вряд ли бы они к нему приползли если конечно они не умеют ползать а если кто и приползёт так если на него опрокинуть тарелку горячей манной каши так сами понимаете больше никакой охоты так мы плавно перешли и ко второму пункту в моём планчике о том как назвать ребёнка там так и написано как назвать ребёнка и это вопрос непростой вот сейчас модно называть по-русски это возможный вариант но тоже нужна осмотрительность вот скажем джон на русский лад будет ваня и сразу у ребёнка возникают ассоциации с детскими сказками если иван-царевич то он может у вас вырасти развратным ленивым и с неоправданным чувством удовлетворения а если иванушка-дурачок то и вовсе одна дорога сами понимаете куда поскольку начнутся депрессии по поводу некрасивых таких ассоциаций и сказки конечно можно не рассказывать но ведь ребёнок может увидеть сказку по радио или ещё откуда-нибудь и окончательно сломать голову кроме того представьте что его назовут вонюшей и сразу возникают параноидальные переживания по поводу собственного запаха я это знаю из жизненного опыта сам иван сергеевич так что я думаю всё ясно и можно к третьему пункту переходить третий пункт называется воспитание детей так что достаньте ручку и бумажку те у кого ещё могут быть дети воспитание ребёнка значит формирование его характера вот скажем станет он у вас известным футболистом и что вам потом с ним делать когда вы сами пару слов в футболе сказать не можете или к примеру некоторые из вас спят если я у них вопрос спрошу они могут и не ответить но это не означает их характера а просто они устали на работе и значит воспитали их правильно а те из вас кто сидит и посмеивается скорее всего просто весёлые люди и на работе они не устают в силу своей выносливости а всё потому что не надо ребёнку в детстве показывать слишком много мячиков а то того и гляди он и вообще не сможет в этом зале оказаться мне вот как-то говорили что так читать лекции как я все могут только надо написать какую-то чушь без точек и запятых и читать монотонным голосом это неправда я вчера вместо лекции начал читать вслух басни крылова и реакция была та же впрочем я вижу некоторые из вас не слушают да и я тоже тороплюсь так что кому это интересно я закончил до свидания

3.03.98