автордың кітабын онлайн тегін оқу Яма. Грустные истории
Сергей Бушов
Яма
Грустные истории
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Сергей Бушов, 2020
Герои рассказов и повестей этого сборника борются с обстоятельствами, с обществом, сами с собой. И часто терпят поражение. Почему? Глядя на них со стороны, это проще понять, чем переживая такие же проблемы в собственной жизни.
ISBN 978-5-0051-4978-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
2
25
3
24
4
27
5
26
23
1
22
2
1
4
3
29
28
31
30
35
32
34
33
1
5
3
2
5
4
20
21
22
23
16
11
17
10
18
19
7
6
9
8
13
14
14
13
15
16
15
9
10
11
12
12
6
21
7
8
18
17
20
19
Яма
Грустные истории
Предисловие
Перед вами сборник рассказов и повестей. В каждой из этих историй присутствует в разной степени грусть. Где-то совсем мало, а где-то так много, что даже слегка чересчур. Казалось бы, зачем грустные вещи писать, а тем более издавать? Я уверен, что это нужно. Именно через грусть человек может очистить душу, пережить заранее то, что он, возможно, встретит в жизни. И — кто знает? — может быть, опыт, полученный таким виртуальным способом, поможет ему сделать выводы и пойти другим путём?
Петушок
Пётр вздохнул, закрыл книгу и сунул её в пакет с изображением Деда Мороза, который катил на своих причудливых сказочных санях по зимнему лесу. Картинка нисколько не соответствовала теперешней погоде. Стоял июль, поэтому солнце висело на небе ещё высоко, а небо ослепляло синевой. Ветерок перебирал невидимыми пальцами густую некошеную траву, над которой носились толпы бестолковых мошек.
Пётр тяжело поднялся со скамейки и не спеша, вразвалочку побрёл по тропинке в сторону дома. Он любил эту дорогу с работы, хотя она и была чуть длиннее. Она пролегала по улочкам старой части города, которая, по сути, всё ещё оставалась деревней, и там можно было легко встретить домашнюю птицу и коз. Затем дорога превращалась в тропинку, вилась между двумя холмиками, усыпанными где мать-и-мачехой, где одуванчиками, и выводила на пустырь, за которым виднелась группка пятиэтажек. В одной из них Пётр и жил.
Несмотря на неторопливый шаг, скоро Пётр почувствовал одышку. Идти было трудно. Ляжки ног тёрлись друг о друга, и это причиняло неудобство, поскольку кожа в паху сопрела от пота. Впрочем, оставалось недалеко.
Пётр вошёл в подъезд, из которого дохнуло приятной влажной прохладой, поднялся на один пролёт, достал из кармана ключ и, вставив в замок, провернул. Замок громко лязгнул, дверь открылась.
Пётр ещё не успел скинуть с ног свои растоптанные ботинки и сменить их на тапочки, как мама появилась в коридоре и направилась к нему, на ходу надевая очки. Её тяжёлая палка грохала по полу, приближаясь, и у Петра пересохло в горле. Он сразу почувствовал, что мама не в духе.
Она подошла почти вплотную, подняла на него взгляд, придерживая очки рукой, пошевелила мясистым морщинистым носом и спросила низким, слегка сиплым голосом:
— Ты что так долго? Обычно полшестого приходишь. А сейчас почти шесть.
— Я, мама…. Добрый вечер, — оторопело залепетал Пётр. — Я на скамейке посидел немножко. Погода хорошая. Книжку вот почитал…
— Что за книжка? — стёкла очков увеличивали мамины глаза, и потому те казались выпученными.
Пётр сунул руку в пакет, чтобы нашарить книжку, но мама рывком отняла у него пакет и достала сама.
— Александр… Грин, — прочитала она, напрягая глаза. — «Алые паруса». Это ничего… Это одобренная… Мог бы и дома читать, нечего шляться не пойми где.
Она отдала пакет, развернулась и заковыляла на кухню, бросив на ходу:
— Иди, переодевайся пока. Ужин разогрею, а то остыло.
— Я это, мама… — заговорил Пётр. — Я зарплату принёс. Вот.
Он извлёк из внутреннего кармана бумажный свёрток, приблизился, протянул. Мама отставила палку в сторону, развернула бумагу и принялась молча считать купюры, иногда слюнявя пальцы языком.
— Надавали мелкими опять, — буркнула она. — А что так мало? Ещё тысяча должна быть.
— А я сдал, — выдал Пётр подготовленный ответ. — У нас теперь касса взаимопомощи. На похороны всякие, дни рождения или если срочно надо кому…
— Ишь ты, — удивилась мама, убирая пачку в карман халата. — Ну, я с начальником твоим поговорю. Нам в первую очередь надо. Вон, хоть носки тебе купить, а то уже замучилась зашивать.
На этом разговор был окончен. Пётр с облегчением прошёл в свою комнату и прикрыл дверь. Он снял с себя огромный пиджак из серой ткани, похожий скорее на туристическую палатку, и стащил штаны. Костюм этот сшила мама, поскольку в магазинах такой размер найти было затруднительно. Пётр надел растянутые на коленках треники, повесил одежду в обшарпанный гардероб и покосился на дверь. Затем вынул из трусов несколько купюр, сунул в тайник за шкафом — подвешенную на ниточках папку для бумаг — и двинулся на кухню.
— Садись, — сказала мама, разливая по тарелкам густой суп, состоящий преимущественно из крупных кусков картошки. — Ты не смотри, что я ворчу сегодня. Давление просто. Голова болит.
— Может, врача вызвать? — робко предложил Пётр, пытаясь разместить огромные ягодицы на крохотной табуреточке.
— Да что с него взять? — возразила мама. — Пропишет каких-нибудь таблеток. А я эту отраву пить не буду. Кушай.
— Мам, может, поменьше? — с сомнением спросил Пётр, глядя в огромную тарелку.
— Ешь! — твёрдо сказала мама. — Ты мужик. Солидно выглядеть должен. И на работе чтобы сил хватало. А то, смотрю, еле ходишь уже.
Пётр вздохнул и начал есть. За супом последовала котлета с картошкой. Мама сидела напротив, глядя на него сквозь очки.
— А ты что не ешь, мам? — спросил Пётр.
— Да я, пока тебя ждала, уж уплела котлетку. Много ли мне надо-то? Эх… Смотрю я на тебя, Петушок, и думаю — ну как я тебя такого родила? Всем на загляденье. Я сама-то что? От горшка два вершка. А ты богатырь…
— Мам, — Пётр почувствовал, как у него краснеют щёки. — Ну, я же большой уже. Какой я Петушок?
— Я же тебя помню, каким ты маленький был, — ответила мама. — Лежишь, тянешься ручками ко мне… Скажешь тебе: «Петя-Петушок, золотой гребешок», ты сразу заулыбаешься. Ты и сейчас такой же. За это и люблю.
— И я тебя люблю, мама, — сказал Пётр.
Картошка была крепко пересолёной, но он знал, что надо доесть. Лучше уж немного потерпеть невкусную еду, чем огорчать маму, у которой плохое настроение, да и давление ещё.
— И компотику, — сказала мама, забирая пустую тарелку.
Пётр быстро выпил стакан приторного компота, встал и поблагодарил маму за ужин.
— Да за что уж там, Петушок? — сказал мама, подошла к нему и обняла, насколько хватало её маленьких узловатых ручек.
Придя к себе, Пётр включил телевизор.
— России нужна твёрдая рука, — вещал грозный мужчина в костюме и галстуке — возможно, депутат. — Мы должны задавать нравственные ориентиры. Нельзя пускать воспитание народа на самотёк, иначе…
Пётр пощёлкал каналы при помощи пассатижей, но ничего интересного не нашёл. Подумал, не выйти ли в Интернет, но знал, что мама не одобрит. Поэтому достал из пакета книгу, включил лампу в изголовье и, разместив тело на кровати, продолжил чтение.
Собственно, ради Интернета в основном Пётр и пытался понемногу откладывать деньги. Надо было покупать иногда карточки оплаты. Ещё и компьютер дышал на ладан. Блок питания включался через раз, винчестер издавал подозрительные звуки, да и сбойных участков на нём хватало. Пётр, конечно, мог попросить у мамы денег на замену устаревших частей, поскольку компьютер нужен был и для работы, но знал, что она из своей прижимистости даст намного меньше, чем нужно. Она не признавала ни за какими железяками права стоить дороже, чем мешок картошки.
Скоро Пётр перестал понимать, что читает, и решил, что пора спать. Он сходил в туалет, почистил зубы и, вернувшись в комнату, разобрал постель. Накрывшись одеялом, он лёг на бок и скоро заснул.
Сон его был беспокойным. Он то и дело переворачивался, бормотал и сучил ногами, словно от кого-то убегал. Под утро, правда, ему стало сниться нечто приятное, и он, перевалившись на спину, сладко засопел, пока его не разбудило бьющее в окно Солнце.
Сегодня была суббота. Он лежал под одеялом, всё ещё наполовину во сне, и тело просило неясного, от чего всё существо Петра наполнилось сладкой истомой. За горой жира, в которой он с грустью узнавал свой живот, что-то слабо шевельнулось. Он знал, как бы мог удовлетворить своё желание, но не решался. Много лет назад мама застукала его за рукоблудием, и он, единственный раз за жизнь, почувствовал на себе её палку. Синяки давно зажили, челюсть сама же мама вправила на место, поскольку по партийной линии в молодости посещала курсы Красного Креста, но с тех пор Пётр боялся повторять содеянное даже за закрытой дверью.
Он сел на кровати, совершенно не представляя, на что потратить день. Ему было даже жаль, что не нужно идти на работу. В конце концов, работа ему нравилась. Бывший оборонный завод, правда, практически развалился, но Пётр всё ещё работал на космос в одной из образовавшихся на его месте шарашек. Тестировал секретное оборудование, паял, писал программы. И делал это вроде бы даже хорошо.
Хотя, на самом деле, он давно уже задумал одно дело, которое старательно откладывал на потом. И сейчас было самое подходящее время им заняться — по выходным мама вставала обычно поздно.
Пётр натянул треники, сел за компьютер, отчего дряхлый стул заскрипел жалобно и тревожно, и включил системный блок. Компьютер грузился долго, мигая светодиодами и шурша. Пётр снял с монитора клавиатуру и положил перед собой. Потом, когда на мониторе уже нарисовались все нужные значки, запустил браузер и выбрал из закладок адрес сайта знакомств. Запищал модем, набирая номер, затем произошло соединение, и сайт медленно, но верно начал открываться.
Пётр рассеянно смотрел несколько секунд на открывшиеся фотографии улыбающихся девушек и парней, но, поскольку заходил сюда не в первый раз, понимал, что ни с кем пообщаться не сможет, пока не зарегистрируется. Так что он решительно ткнул мышкой в кнопку «Создать анкету» и приступил к заполнению, нажимая клавиши толстыми, неуклюжими пальцами. Указав имя Петя, возраст тридцать один год и рост сто восемьдесят сантиметров, он остановился на пункте «Обо мне» и крепко задумался.
Некоторое время спустя он всё же набрал слово «Одинокий», но тут же стёр и написал «Неглупый, в меру симпатичный». Однако и это его не устроило, поэтому Пётр снова удалил текст и продолжал сидеть, глядя в пустое поле ввода. Наконец он напечатал «Уверенный в себе» и стал размышлять над следующим словом.
Из оцепенения его вывел противный, словно завывания гиены, дверной звонок. Пётр, сообразив, что звук может разбудить маму, тут же свернул окно браузера и как мог быстро понёсся к двери, опрокинув по пути тумбочку в коридоре.
На пороге стоял Олег Макаров, его коллега по работе, программист. Примерно того же роста, что и Пётр, он был широкоплеч и мускулист, и его одежда — ярко-белая футболка с изображением девушки в тёмных очках и узкие чёрные джинсы — фигуру только подчёркивали. Лицо Олега украшала щетина, сильно заметная то ли от того, что он был брюнетом, то ли просто потому, что с утра он не брился.
— Здорово, — сказал Олег. — Мне шеф звонил. Меня в понедельник с утра в командировку посылают. Ты не скинешь мне свои тесты? А то мои хрен знает, заработают или нет. Твои-то проверенные.
— Здравствуй, Олег, — сказал Пётр. — Конечно. Проходи. Тапки вон надевай.
Они проследовали в комнату. Пётр тщательно прикрыл дверь и уселся за стол, жестом указав на свободный стул рядом. Олег достал из кармана флэшку, протягивая Петру. Тот воззрился на неё растерянным взглядом.
— Так у меня это… — сказал он. — И воткнуть-то её некуда.
— Чего? — Олег нахмурился, сел и уставился на системный блок под столом. — Это что же у тебя за старое барахло, что ю-эс-би порта нет?
— Четвёрка, — смущённо ответил Пётр. — Четыреста восемьдесят шестая, то есть. Да ты не переживай, сейчас я на дискетку запишу. Тест маленький, влезет. Вон, семьсот шестьдесят один килобайт.
— Блин, это пипец, — покачал головой Олег. — Это даже не продать никому. Давно бы хоть мамку поменял.
Олег имел в виду, конечно, материнскую плату компьютера.
— Поменяю как-нибудь, — согласился Пётр, вставляя дискету в дисковод.
— Это кто там у нас?! — послышался из спальни голос мамы, заставив Петра похолодеть.
— Это с работы, мам, — крикнул Пётр дрогнувшим голосом.
Раздалось долгое тяжёлое кряхтение, затем приближающийся стук палки.
Дверь приоткрылась, и вошла мама, недобро взирая на Олега сквозь криво надетые очки.
— Тебя кто звал? — спросила она с ходу.
— Простите? — не понял Олег, привставая со стула.
— А то я не знаю, чего вы все ходите! — Мама повысила голос. — У вас одно на уме! То пьянка, то всякая порнографь. Мой Петушок не такой. Нечего его портить!
Пётр и правда притих за компьютером, вжавшись в стул, и глядел, как со скрипом переписываются на дискету файлы.
— Мамаша! — Олег прокашлялся. — Не волнуйтесь вы. Я по делу пришёл.
— Какое такое дело? — не унималась мама. — Может, наркоту притащил? А ну, карманы выворачивай!
Она потянулась рукой к джинсам Олега. Олег отбил её руку:
— Да как вы смеете?! Сына своего сами уродуете, а я виноват…
— Ах, ты драться! — мама завизжала и занесла над головой палку.
Олег перехватил палку в воздухе и уверенно, но мягко отобрал, а потом отбросил в сторону и хмуро уставился маме в глаза. На секунду воцарилась тишина, наполненная зависшей в воздухе злобой. Мама моргнула, и у неё лихорадочно затрясся подбородок.
— Да пошли вы все, — тихо буркнул Олег, вырвал у Петра из рук уже записанную дискету и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь.
Мама привалилась к стене, тяжело дыша и пытаясь нашарить что-то рукой. Пётр засуетился, поднял палку, подал. Мама заковыляла к себе, причитая:
— И кого ты впустил?! Я-то ведь всё для тебя…
Пётр семенил рядом, пытаясь поддержать:
— Прости, мама. Я же не знал. Он по работе…
— И на что я тебя только рожала, неблагодарного?! — Мама скрылась в своей комнате, громко закрывшись на шпингалет, и через минуту из-за двери донеслись её глухие, неровные рыдания, перемежаемые невнятными причитаниями.
Пётр потоптался немного в коридоре, потом пару раз вздохнул тяжело и поплёлся к себе. Сел за стол и развернул окно браузера. На него уставилась недописанная строка «Уверенный в себе».
Пётр сидел ещё долго и глядел на экран, не мигая. Потом резко закрыл окно программы и выключил компьютер кнопкой на корпусе. Из его глаз впервые за много лет вдруг хлынули настоящие, обильные слёзы. Они лились и лились, но он не издавал ни звука. Не хотелось маму расстраивать.
Март 2014, Мытищи
Сантехник
Мы собираемся на улицу. Мне уже жарко. Я стою перед мамой в валенках, толстых колготках, штанах с начёсом и тёплой кофте. Мама застёгивает моё пальто на огромные пуговицы с четырьмя дырочками. Сверху повязывает два платка — сначала тонкий, белый, потом толстый, мохнатый и колючий.
— Мам, а зачем ещё платок? — спрашиваю я. — Он мне не нравится.
— На улице очень холодно, — говорит мама. — Ты поправилась только недавно.
Она надевает мне огромные, неудобные рукавицы, отпирает дверь.
— А куда мы идём? — спрашиваю я и понимаю, что сплю.
Сон развеивается, словно его и не было, но я всё ещё чувствую, как колет подбородок тот толстый серый платок. Просыпаться совсем не хочется. Сколько сейчас времени? Окно занавешено. Часов нигде не видно. А висели же на стене огромные ходики с шишечками. Куда делись? А ещё на окне у меня был не то цветок, не то горшок. Цветок в горшке.
Почему-то я лежу на кровати в тапках. Забыла снять, должно быть. Или собралась куда-нибудь. Куда? Не помню. Смотрю на свои руки. Раз, два, три, четыре, пять. Раз, два, три, четыре, пять. На каждой руке по пять пальцев. Надо считать так всё время, подолгу. Это же несложно, а польза большая. Иначе мозг закиснет и откажет. Но я-то, между прочим, ещё ничего, вполне себе хорошо соображаю. И помню всё отлично. Помню, как Верочка Сковородкина подняла на уроке руку и говорит: «Елена Владимировна, а Коробков бумажками кидается». Востроносенькая такая, косички тоненькие и уши торчат. А вот Коробкова что-то уже не помню. Девочки — они надолго, а мальчики приходят и уходят. Дети любили меня. А я предмет свой любила. Жалко, что пришлось уволиться. Когда глохнешь, уже не так-то просто учителем работать.
Надо вставать. Спускаю с дивана ноги на пол. Надо же, я в халате спала. В кармане что-то мешается. Очки. С очками в кармане спать завалилась, дурында. И как не раздавила-то… А это что? Вроде бы прокладка. И что она у меня в кармане делает? А на ней коричневое пятно и воняет. Фу! Руку испачкала. Где платок? Нету. Куда я его засунула? Точно здесь был, в кармане. Наверно, украли. Тут много всякого народу ходит. То один, то другой. И Агриппина, старая карга. Она, небось, платок утащила. А прокладку эту грязную подбросила. Шутница, тоже мне, доморощенная. Надо руку помыть.
Ох, что-то подняться тяжело. Встала. Голова кружится. Надо бы отдышаться. Раз, два, три, четыре, пять. Всё помню, да. Только вот зачем встала, не помню. Ну ладно, вспомню уж по дороге. Наверно, ночь сейчас, а я вскочила. Так вот, бывало, мы с Галиной Николаевной допоздна засиживались. Она мне что-нибудь рассказывает, а я ей. Всё смеёмся, а потом посмотрим на часы — и спохватимся. Давно уж домой пора. Домой, домой… К чему я это вспомнила? А, ладно.
Ноги не идут. Что это со мной? Заболела, что ли? Коридор во все стороны. Одна дверь, другая. Наверно, я в туалет шла. Зачем я ещё могла встать? Есть не хочу. Точно. Значит, в туалет. Вот и он. Только свет не горит. Нашла выключатель. Щёлкаю, свет не включается. А эту кнопку если? И тут не включается. И третья тоже не работает. Всё перегорело. Надо соседям сказать, чтобы поменять помогли. Что за безобразие — в туалете свет не горит. Ладно, как-нибудь так. Оставлю щёлочку. А, нет, загорелись все три. Что за лампочки такие заторможенные?
Ну вот, села, а вроде и не хочется ничего. Ладно. Потом ещё схожу. Надо назад возвращаться. Только вот куда назад? Эта дверь? А может быть, эта. Прикрыта. Толкаю вперёд, захожу. Большая комната. Не узнаю её что-то. Ой… Кто это? Мужик сидит в кресле. Страшный, жирный, в очках. Пячусь задом, чуть тапок не потеряла.
Что-то у меня со сна голова плохо соображает. Где это я? Это же не моя квартира. Откуда столько комнат? Больница, что ли? А мужик этот кто? Голова кружится, сейчас упаду. Сяду на табуреточку тут, в коридоре, отдышусь.
Раз, два, три, четыре, пять. С пальцами всё в порядке. Это хорошо. Так. У меня дочка была. Валя. Это помню. А где она? Что вчера такое было, что у меня из головы выпало? Мужик в той комнате сидит, будто так и надо. Не похоже, что вор. А, понятно. У нас же с трубами беда. То ли засор, то ли протечка. Мы же сантехника вызывали. Ясно. Бояться нечего.
Встаю, снова иду. Мужик сидит в кресле. В экран какой-то смотрит. Кнопки нажимает. Как у себя дома.
— Здравствуйте, — говорю.
Он поворачивается ко мне, вздрагивает, что-то отвечает. Не слышу. Я же аппарат забыла вставить.
— Вы сантехник? — кричу. — Трубы проложили уже?
Он опять шевелит губами, головой мотает. Что, не сантехник, что ли? Не пойму. Сидит в штанах спортивных. Ноги поджал. Что-то здесь нечисто. Странное место. На окне горшка нет. Полки, шкафы кругом. На больницу не похоже. Зачем я здесь?
Иду назад. Соображаю. Это точно не мой дом. Может, мне вчера плохо стало, да меня по ошибке сюда привезли? Помню красную машинку. Цифры помню какие-то. Семь, шесть, один. Кажется, так. А что за цифры, к чему, не помню. Где мама моя? И дочка где? Или это я дочка и есть?
Сяду, ещё посижу. Раз, два, три, четыре, пять. Почему так ходить трудно? Накачали меня, что ли, каким-нибудь этим… Слово забыла. Похитили. У мамы, небось, выкуп будут просить. Может, милицию вызвать? А где телефон? Вот, рядом стоит, под рукой. Как тут набирать-то? Кнопки разные, не поймёшь ничего. Если бы мой телефон был, с диском, сообразила бы. Ничего, я их сейчас перехитрю.
Встаю, осматриваю вешалку. Куртки висят. Пальтишко моё где? Должны быть пуговицы с четырьмя дырочками. И платок мохнатый. Ладно, возьму эту куртку. Вроде налезла. И шапка в кармане. Страшная какая-то. Да ничего, авось не замёрзну. Главное, чтобы от обочины подальше. Подхожу к двери, дёргаю. Заперто.
Вот же сволочи какие. Заперли, как зверка в клетке. Отхожу на шаг, наваливаюсь на дверь. Ой. Больно в плече. Ироды, за что же вы так-то? Что я вам сделала? Колочу в дверь кулаками.
— Откройте дверь, откройте дверь! — кричу я. — Милиция!
Мужик этот подскочил. Говорит что-то, ругается. Лицо сердитое. За руку берёт, оттаскивает. Чуть не падаю.
— Что творите?! — кричу. — Мне туда надо! За мной приедут сейчас.
Он опять говорит, машет руками.
— Если тебе, сволочь, сказали трубы чинить, ты и чини! — говорю я, разворачиваюсь и иду прочь.
Вроде отстал. Иду по коридору. Ещё комната. Балконная дверь. Не удержите вы меня тут. Люди помогут. Открываю дверь, выхожу на балкон. Высоко. Точно не мой дом. У меня всего пять этажей, а тут вон какая высотища. Внизу ходят люди. Вон же, вон она! Красная машинка.
— Валя! — кричу я. — Я здесь! Забери меня отсюда!
Кто-то подходит ко мне сзади, хватает за рукав. Оборачиваюсь. Женщина. Симпатичная, но недовольная. Кого-то мне напоминает. Она тащит меня в комнату, закрывает балкон. Стаскивает шапку и куртку. Ведёт, сажает на диван. Уходит. Что всё это значит? Не понимаю. На полу валяется белая прокладка. Сквозь шторы пробивается свет. Женщина возвращается, садится рядом. Что-то вставляет мне в ухо. А, аппарат мой.
— У меня дочка на вас немного похожа, — говорю я. — Валей зовут.
Она садится рядом. Глаза грустные.
— Я — твоя дочь, — говорит она. — Я Валя. Мама, ты что тут устроила? Зачем Пашину куртку надела? Куда собралась?
— Домой, — говорю я.
— Здесь твой дом теперь, — она вздыхает сердито. — Я замуж вышла. А ты одна жить не можешь. Забываешь всё. Не ешь по нескольку дней. И сейчас не ела. Что, не видела тарелки на столе? Нам пришлось тебя к себе забрать, понимаешь? Я только на минутку вышла в магазин, а ты раскричалась, Пашу напугала. И почему от тебя пахнет? Да у тебя же рука в говне! Дай хоть салфеткой вытру.
Она трёт мне руку мокрой белой тряпкой.
— Ну, приходи в себя, — говорит она. — Помнишь меня? Я — Валя, дочка твоя. Помнишь?
— Помню, — говорю я. — Конечно, помню.
На всякий случай улыбаюсь.
— Ну, хорошо, — она устало вздыхает. — Я пойду, полежу. Ты нам всю ночь спать не давала. Песни всё пела про могилку свою. Поешь. Кажется, тёплое ещё.
Она уходит. Вроде поверила, что я её помню. Но она не моя дочь. Не Валя. Этой тётке лет сорок. А Валя молодая совсем. Зачем они меня сюда привезли? Что им за корысть? Где мой дом? Где моя мама?
Я замечаю перед собой, на столе, справа от тарелок с едой, небольшое зеркало. Там отражается старуха с седыми волосами. Щёки ввалились, во рту совсем мало зубов. В ухе слуховой аппарат. Это что же — я?
Я сижу молча, пытаясь сосчитать годы. Если, скажем, восемьдесят, то, получается… Я чувствую, что сейчас заплачу. Уже плачу. Подбородок трясётся, из глаза бежит слеза.
— Мама! — шепчу я. — Ты жива?
Мытищи,
март 2016
На дачу
Игоряша открыл левый глаз и ужаснулся. По комнате скользила тень огромного костлявого чудовища. Игоряша закрыл левый глаз и открыл правый, но от такого резкого движения у него начался нервный тик. Пару раз передёрнувшись, он понял, что тень порождена необычайным совпадением двух невероятных событий — во-первых, сквозь серое затянутое паутиной окно пробился луч яркого солнца, во-вторых, по стеклу бежит огромный, отъевшийся таракан.
Игоряша хотел было рассказать жене об этом волнующем факте, но под одеялом слева никого не нашёл. Он принялся на всякий случай шарить справа, решив, что в такое необычное утро жена вполне могла лежать и не совсем там, где всегда, но справа оказался край кровати, и Игоряша чуть не упал.
Он с хрустом сел, протянул через всю комнату свои худые волосатые ноги, прочистил горло и прикрыл причинные места краем одеяла во избежание.
— Манюсик! — сипло, нараспев, прокукарекал он.
— Чаво? — ответил бас жены из ванной, где она пыталась прореживать густую поросль на бровях при помощи фарфорового чайника с крышечкой, поскольку не нашла нигде пинцета.
— А не скататься ли нам на дачу? — спросил Игоряша, наклонившись и почесав пятку. Тут голова его зацепилась за паутину, и ему пришлось долго отплёвываться и отмахиваться. Сбитый при этом паук чихнул и сонно заковылял в угол.
— Да страшновато, — ответила Маша, нечаянно ткнув носиком чайника себе в глаз. — Уж сколько там не были. Я от соседей слышала в позапрошлом году — там лес. Люди пропадают. И вой по ночам.
— Давай съездим, — настаивал Игоряша, попытавшись разогнуться. Чёртов радикулит скрючивал тело в обратную сторону, наизнанку, словно неправильно свёрнутую шаурму. — Развеемся.
— Да это ж собираться надо, — сказала Маша и присмотрелась к отражению в зеркале. Что-то не то было со ртом, но она никак не могла понять, что именно, поскольку в ванной было довольно темно.
— Да мы ж мигом, — сказал Игоряша и зевнул. Разгибаться стало лень, и он подумал, не поспать ли ему в этой новой, скрюченной, ещё не испробованной позе.
— Ну, давай, — согласилась Маша и зевнула в ответ. Из её разинутого рта вылетела проснувшаяся муха и, покружив, присела на чей-то огромный, зубастый скелет в ванной, чтобы продолжить сон. — А как?
— А куда же я машинку-то дел? — спросил себя Игоряша и как раз увидел перед лицом выдвинутый ящик полусгнившей тумбочки. Он засунул туда свою худую синюшную руку и извлёк два комплекта ключей.
Маша вдруг поняла, что вызывает её дискомфорт. Верхний правый клык перекосило, и он торчал наружу, словно суслик из норы. Она схватилась за него рукой, чтобы попытаться вытащить, но забыла про чайник, который держала в руке, от удара потеряла сознание и рухнула на пол.
— Это от чего такие причудливые? — не понял Игоряша. — А. Один от сарайчика, а второй от «Лексуса». Я его у Владимира Ивановича в две тысячи каком-то брал, неприятности со свечками посмотреть, да забыл вернуть.
— Может, на нём и поедем? — спросила Маша, подымаясь с пола и вправляя вывернутую лодыжку.
— Да не, — Игоряша встал, наконец, с кровати и упёрся рогами в потолок, отчего пришлось сесть обратно. — Я же его разбил. Там целые только три колеса и радиатор, остальное если только в переплавку.
— Ну, тогда на нашей, — сказала Маша, осматривая свои окровавленные руки. В кулаках оказались зажаты осколки чайника и вырванный зуб.
— Угу, — сказал Игоряша, ёрзая на кровати и пытаясь решить, куда девать рога. — Вот только где она, не помню.
— Ты же гараж купил пару лет назад, — сообразила Маша. Теперь надо было что-то делать с кровоточащими порезами на лице, но она уже устала и потому присела отдохнуть на кучу грязного белья, которое заполняло почти всю ванную комнату.
— Правда? — Игоряша изумился, и рога, отвалившись, закачались на люстре. — Что-то подзабыл. Тогда должны быть ещё ключи.
Он снова сунулся в ящик, но рука его наткнулась на что-то вонючее и настолько отвратительное, что он отпрянул и всё-таки упал с кровати, чуть не заснув в полёте к полу.
Маша открыла зеркальный шкафчик перед собой, и оттуда посыпались баночки с кремами, шампунями и дезодорантами, пустые бутылки, перегоревшие лампочки и прочее барахло.
— А вот и он, — обрадовалась Маша, вытаскивая ржавый пинцет, воткнувшийся в центр лба. — И пластырь как раз.
— Что ты говоришь? — переспросил Игоряша, пытаясь выползти в коридор. Ему мешали стебли филодендрона, растущего в горшке на кухне.
— Я говорю, — сказала Маша, залепив пластырем окровавленный лоб, — что гараж-то прямо у подъезда. Отчего же ты не помнишь?
Игоряша перегрыз два самых толстых стебля и выбрался в коридор.
— Вот какие-то ключи, — сказал он, подняв с пола комок пыли, в котором угадывалось нечто металлическое.
— Хорошо, — сказала Маша, заклеивая порезы на щеках. — Я почти готова. Только юбку ещё надо найти. Давно её не видела.
— А вот и телефончик мой, — сказал обрадованно Игоряша. — Он тут в прихожей на зарядке стоял, оказывается. Зарядился, прямо чудеса! Я тут как раз проснулся на прошлой неделе и думаю — вроде был у меня телефон.
Маша закончила с ранами и стояла посреди ванной в майке и колготках, соображая, где может находиться самая свежая юбка.
— Может, ты мне позвонишь? — спросила она. — Я свой тоже как раз не нашла.
— О! — отозвался Игоряша. — Да тут семьсот шестьдесят один пропущенный звонок. В основном от Владимира Ивановича. Чего он хотел, интересно знать? И ещё — как странно… На телефоне бумажка приклеена сзади. Написано «Перезвони, скотина». Откуда это?
Маша догадалась заглянуть в стиральную машинку, но дверца присохла и не открывалась. К счастью, на полу рядом стоял ломик. Но и он не справился, а лопнул с протяжным и жалобным гулким криком.
— Я тебе звоню, — сказал Игоряша. — Слышишь?
Машин телефон где-то совсем рядом издал прощальную трель и сдох. Маша, однако, успела оглянуться на звук. На полуистлевшей верёвке над ванной сушилось прошлогоднее бельё. Телефон, похоже, находился в кармане юбки.
— Надо же, — сказала Маша. — У меня в юбке и карман есть.
Она сняла юбку с верёвки и обнаружила в одной из дыр повесившуюся крысу. Поразмыслив, Маша решила крысу вынуть и отложить на потом, поскольку заниматься похоронами сейчас представлялось совершенно неуместным.
Она принялась натягивать юбку через голову, просунула руки и застряла.
— Игоряша! — позвала она. — Ты мне не поможешь? Я, кажется, чуточку располнела.
Игоряша уронил от неожиданности телефон в кучу мусора под собой и понял, что найти его снова практически безнадёжно. Он вздохнул и на четвереньках двинулся к ванной.
— Извини, — сказал он. — Что-то я не разберу, где ты. Тут какая-то трава.
— Сейчас я выйду, — сказала Маша, пыхтя и пытаясь сдвинуть юбку пониже. — Должно быть, это морская капуста проросла. Я в прошлом декабре там банку открытую уронила. Лень было собрать.
Игоряша поднялся, наконец, на ноги, перешагнул через траву и громко заорал. Навстречу ему двигалось странное существо, запутанное в старую драную тряпку. С его морды, целиком облепленной пластырем, капала кровь, а жирные руки торчали вверх, словно ветки зловещего дерева.
— Да ты что? — удивилась Маша. — Это же я. Помоги юбку надеть.
— А это самое, — пробормотал Игоряша. — Экое недоразумение. Ну да…
Он дёрнул ткань вниз, что-то хрустнуло, и Маша освободилась.
— Фу, — сказала она. — Теперь хоть дышать можно.
Большая часть юбки опала вниз мелкими клочками, однако на поясе осталось ещё достаточно, чтобы Маша не придавала этому слишком существенного значения.
— А ты что не одет? — спросила она. — Я думала, мы уже выходим.
— Я быстро, — ответил Игоряша. — Где-то тут были штаны.
Он надавил на дверь в соседнюю комнату, она приоткрылась, и из щели повалились предметы одежды, среди которых Игоряша мигом отыскал джинсы и футболку, а затем ещё быстрее натянул.
— Ловко, — сказала Маша, присвистнув сквозь новую дырку в зубах. — Остался навык ещё.
— Вот с обувью беда, — сказал Игоряша. — В прихожей, кажется, лампочка перегорела. Но, думаю, и так сойдёт. — Он пошевелил пальцами на ногах. Правая оказалась босой, а левая — в драном носке.
— Да нет, — ответила Маша. — Наверно, это свет всё-таки отключили. Я всё забываю зайти заплатить. Как-то раз пошла, лет шесть назад, да заблудилась на лестничной площадке. Решила вернуться и еле нашла нашу дверь.
— Ничего, — сказал Игоряша. — На этот случай у меня вот что есть.
И он достал откуда-то из штанов старый фонарик, который тускло, но уверенно светил.
— Какой ты у меня предусмотрительный, — восхитилась Маша. — Как же хорошо, что мы поженились…
— А то, — Игоряша болезненно покраснел, и они начали пробираться к выходу.
— У меня в чём-то нога застряла, — сказала Маша. — Кажется, детская коляска. У нас разве дети есть?
— Не помню, — признался Игоряша. — Надо будет поискать.
Он начал возиться с заржавевшим замком.
— Не уверен, сумеем ли мы выйти, — сказал он. — Может, слесаря вызвать?
— Не стоит, — сказала Маша и стукнула кулаком по двери. Трухлявая древесина рассыпалась, открыв выход на площадку.
— А где лифт? — спросил испуганно Игоряша. На площадке стояла кромешная тьма.
— Может, тут? — предположила Маша, ткнув в ещё одну дверь. Дверь вздохнула и превратилась в пыль. Из открывшегося проёма пахнуло плесенью. — Нет, тут другая квартира.
— Вот же кнопка вызова, — обрадовался Игоряша. Его костлявый палец с хрустом нажал кнопку, и они услышали сначала треск наверху, затем пронзительный свист и торжественный грохот внизу. — Что это было, интересно?
— Кажется, кабина упала, — сказала Маша. — Какая, однако, жалость. Придётся пешком.
— А сколько там внизу этажей? — поинтересовался Игоряша.
— Ну и вопросы, — обиделась Маша. — Я что тебе, математик?
— Честно говоря, я запамятовал, — ответил Игоряша. — Вот я вроде учителем был. Или даже директором школы. А когда мне выходить на работу? Или я бросил эту привычку?
— Да что уж там прошлое ворошить, — сказала Маша. — Я помню только, что мне как-то раз зарплату выдавали. Такими бумажками, знаешь ли, разноцветными. А за что — хоть убей, не скажу.
Фонарик выхватил из темноты чьи-то перепуганные глаза. Маленькая фигурка метнулась прочь и ударилась в стену.
— Что это было? — спросил Игоряша.
— Может, кошка? — предположила Маша.
— Не похоже, — сказал Игоряша. — Ног больше. И уши резиновые.
Они внезапно обнаружили, что спустились до конца. Дальше лестница была засыпана грязью и обломками бетона. Правда, наружу вела тропинка через окно, покрытая многочисленными звериными следами.
— Как странно, — сказала Маша. — В прошлый раз этого не было.
Выбравшись на покривившийся козырёк подъезда, они вдохнули пьяный сырой воздух.
— Как хорошо! — сказала Маша, потянувшись.
— Да уж, — согласился Игоряша и, заметив, что на нём надеты грязные очки, решил их протереть.
Их окружал дикий лес, проросший сквозь остатки полуразрушенного микрорайона. На соседнем причудливом дереве, похожем на берёзу, но сплошь усыпанном часто моргающими глазами, покачивался ржавый кузов машины.
— О, — сказал Игоряша, протянув дрожащий узловатый палец. — Это же моя.
Ветка хрустнула, и машина полетела вниз.
— Наша, — поправила Маша обиженно.
— Вынужден заметить, — сказал Игоряша, — что у тебя пластырь отклеился на губе.
— А ты очки уронил, — парировала Маша.
Над ними, чуть не зацепив пропеллерами дом, проследовал в северном направлении аппарат ржавого цвета с четырьмя крыльями и дымящей трубой.
— А что здесь случилось? — поинтересовалась Маша. — Ну, пока мы не выходили… Кризис какой, что ли? Или война?
— Да какая разница, — отмахнулся Игоряша. — Знаешь, я уже того… Кажется, я совсем уже развеялся. Пошли спать.
И они, набравшиеся новых сил, поползли в разбитое окно, чтобы вернуться в свою уютную квартирку.
30.07.2016
Уши в сухарях
1
Море не имело конца. Оно простиралось до самого горизонта, и, скорее всего, намного дальше, касаясь грязного серого неба, заляпанного неровными акварельными пятнами туч. Море и само казалось серым. Оно дышало сердито, накатывая волны на берег с недружелюбным шипением. На кого оно злилось, трудно было понять. Берег, абсолютно безлюдный, бездействовал, принимая на себя всплески холодной солоноватой воды, которая то отступала назад, разбегаясь, то набрасывалась на песок, обрызгивая пляж с пластиковыми топчанами, сложенными неровной стопкой, и нелепыми плетёными зонтиками сгустками своей злобной слюны.
Песочного цвета здание отеля тоже выглядело серым под этим мрачным небом. Его пустые окна смотрели в море, словно спрашивая, что же будет дальше. А сердитое море шипело лишь невнятные звуки, из которых трудно было составить осмысленный ответ. Но по его настроению отель догадывался, что море не просто злится. Оно ждёт. Оно — это огромная алчущая пасть, которой нет ни конца, ни края. И оно способно проглотить любую вещь или субстанцию, как только она появится здесь, на молчаливом берегу. Море готово было ждать долго.
С другой стороны, иногда море выносило на берег разные любопытные вещи — то комок водорослей, то разъеденную солью пластмассовую игрушку, в которой совершенно невозможно было узнать синего зубастого заводного медведя, которым она была раньше, то безжалостно разломанную надвое тушку неизвестного науке морского животного. И непонятно было, то ли море таким образом стремится загладить свою вину, то ли считает себя создателем этих предметов и гордо преподносит их миру, чтобы все вокруг восхищались, то ли просто выкидывает за ненадобностью.
А где-то далеко пространство было изогнуто, искривлено и рассечено на мелкие кусочки блестящими гранями стеклянных витрин. Пространство покачивалось в такт шагам Антона, который хмуро приближался к яркой надписи на стекле, частично в нём отражаясь. Он остановился ненадолго, засомневавшись, поскольку кроме стеклянной стены ощущал ещё одну, воздушную, не вполне существующую в реальности, но которую ему было значительно труднее преодолеть. Однако решение он принял намного раньше, да и привычка в прохождении сквозь воздушные стены накапливалась годами, поэтому Антон смог заставить себя напрячься, вдохнуть, чуть нагнуться вперёд и быстро, размашистым шагом, миновать плотную невидимую преграду на пути к стеклянной двери, в которую он и зашёл.
Скучающая девушка с большими белыми кольцами серёжек в ушах встрепенулась и произнесла что-то, чего Антон не разобрал. Он был занят тем, чтобы справиться со своим напряжением. У него была цель, которой во что бы то ни стало нужно было добиться. Напряжение мешало. Страх душил Антона, и пространство продолжало покачиваться несмотря на то, что Антон уже не шагал, а сидел в кожаном кресле напротив сотрудницы агентства, сам не заметив, как в нём очутился.
— Простите? — переспросил Антон и ужаснулся своему голосу. Он раздавался откуда-то со стороны, совершенно чужой, неприятный, и Антон слышал его словно сквозь толстый слой ваты. Надо было как-то овладеть голосом, объяснить изящной сотруднице, что ему нужно, да так, чтобы результат оказался правильным.
— Я сказала: «Здравствуйте», — отозвалась девушка за столом. — Чем могу помочь?
Она улыбнулась, и сердце Антона сжалось. Он не очень любил, когда люди улыбаются. На это нужно было как-то реагировать. Улыбка означала попытку контакта, которых он всячески старался избегать. Впрочем, на этот раз ему пришлось пересилить себя, ведь он пришёл по своей воле. И, возможно, девушка с ужасающей белозубой улыбкой действительно могла ему помочь.
— У меня довольно необычное пожелание, — сказал Антон и заволновался сильнее, понимая, что говорит не совсем то, что хочет, не теми словами, да и начал совсем не с того. — Мне нужно поехать куда-нибудь в тихое место. На две недели. Отдохнуть. И чтобы там никого не было.
— Почему же необычное? — удивилась девушка. — Многие устают от города. Когда хотите вылететь?
Антон переварил в голове образ огромного города, жители которого устали и разом вылетели именно в то тихое место, куда планирует отправиться он, испугался, но в следующий миг осознал, что ему задан вопрос.
— Если возможно, завтра, — сказал он. — То есть в понедельник.
— Сколько звёзд искать?
Антон напрягся, пытаясь понять.
— Отель сколько звёзд? — уточнила девушка.
— Мне всё равно, — ответил Антон. Потом спохватился: — Но что-то недорогое.
— Какая линия? — последовала очередная загадочная фраза. Антон чувствовал, как его пытаются запутать, отодвинуть всё дальше от цели, говоря о чём-то, что не имеет никакого отношения к ней.
— Что за линия? — пробормотал он, нахмурившись.
Сотрудница агентства почуяла его неопытность, и Антон уловил в её голосе лёгкое раздражение:
— Бывают отели первой линии, прямо на море, — объяснила она. — А бывают второй или третьей, дальше.
— А море-то зачем? — не понял Антон.
— Как зачем? Отдыхать! — девушка развеселилась. — Солнце, море, танцы до утра. Что ещё нужно для хорошего отпуска?
Антон задрожал.
— Вы меня не слышите, — сердито выговорил он, и почувствовал, как пространство вокруг сжимается, готовясь его раздавить. — Мне не нужны танцы. Мне нужно одиночество.
Образ его собеседницы чуть размазался в его зрении, но голос всё ещё говорил с ним, зыбкий, но настойчивый:
— Хорошо-хорошо. Я вас поняла. Может, острова?
Антон попробовал пожать плечами, но не знал, что получилось из этого на самом деле. Его взгляд пытался найти зеркало, чтобы понять, как он в данный момент выглядит и что делает, но пространство не выпускало его, запутывая в ярких пятнах рекламок и карт на стене, косметики на лице сотрудницы агентства и надписи на обратной стороне монитора, в который она вглядывалась, пытаясь подобрать для Антона подходящий тур. Её глаза бегали вправо-влево, коготки стучали по клавиатуре и кнопкам мыши, и Антон вдруг подумал, что она похожа на ящерицу. Он даже представил себе раздвоенный язычок, который на секунду выскользнул наружу и вновь скрылся между белыми зубами. И Антону от этого стало немного легче, будто бы он разговаривал не с человеком, а с неким существом, которое жило только в его воображении.
— Вот, например, — сказала ящерица и, повернув монитор к Антону, продемонстрировала картинку, где по пустынному пляжу бежит одинокая худенькая девушка с тёмными мокрыми волосами, одетая в синий купальник. Её окружали пальмы, а горизонт был чист и светел.
Антон уцепился взглядом и вниманием за сайт. Он был реален и наполнен полезной информацией, которую можно было прочитать, усвоить и использовать. Информацию Антон любил.
— Неплохо, — сказал Антон. — Но не подойдёт. Во-первых, мне нужен вай-фай. Во-вторых, это дороговато. Если, конечно, тут цена за сутки указана. И девушку вот эту не надо.
Его собеседница рассмеялась:
— Не беспокойтесь, девушка не включена. А на какую сумму в целом вы рассчитываете?
Антон назвал число.
Ящерица погрустнела.
— За такие деньги даже не знаю, что вам предложить. Есть дешёвые курорты, но там точно много людей. Если только ехать туда, где сейчас уже мёртвый сезон…
Антон насторожился. Он откуда-то знал, что такое мёртвый сезон, и это словосочетание рождало у него только приятные ассоциации. Пустой пляж. Приятная прохлада. Чёрно-белый фильм. Старичок, идущий по тропинке к морю с элегантной тросточкой и размышляющий о превратностях судьбы.
— Так это же как раз то, что нужно, — сказал он. — Мёртвый сезон.
Туроператорша хмыкнула:
— Этого сколько угодно. В гостиницах пустых мест много. Только не гарантирую, что у вас получиться позагорать.
— Ненавижу загорать, — отрезал Антон. — Что там у вас есть?
Дальше началась разная ненужная суета, которую Антон старался делать автоматически и не задерживаться на ней вниманием. Он ехал домой, читая по дороге памятку туриста, собирал какие-то вещи, объяснял что-то родителям, вызывал на завтра такси, поскольку вылет оказался ранним, а потом пытался заснуть, и только закрывал глаза, как на него накатывала тяжёлая мрачная волна.
Таксист попался разговорчивый. Удивился маленькому чемоданчику, всё расспрашивал, куда Антон летит, подробности про курорт и отель, а Антон отвечал невпопад, поскольку толком ничего не запомнил. В аэропорту оказалось, что рейс перенесли, и Антон два часа кружил вокруг стоек регистрации, не зная, куда приткнуться, а вокруг него толпились люди. Они разговаривали, улыбались, обнимали друг друга и даже прижимались друг к другу губами, издавая при этом отвратительные звуки. Наконец регистрация началась, Антон нашёл свою стойку и пополз к ней, окружённый шумным скоплением полуголых потеющих тел.
— У вас только ручная кладь? — спросила девушка за стойкой, когда Антону, наконец, удалось до неё добраться.
— Не знаю, — честно ответил Антон.
Девушка приподнялась, бросила сердитый взгляд на его малюсенький чемоданчик и вернула паспорт вместе с посадочным талоном.
— А дальше куда? — спросил Антон.
— Паспортный контроль, наверх, — бросила девушка и занялась семейством, которое обступило Антона со всех сторон, прыгая и гогоча.
Отстояв ещё две очереди, чуть не потеряв после досмотра ботинки и ремень и сильно сбитый с толку просьбой вынуть из чемодана, раскрыть и включить ноутбук, Антон доплёлся до посадочных ворот и, не найдя сидячего места, прислонился к стенке. Вся эта затея с поездкой начинала казаться ему глупой. Он уже много часов находился в недружелюбной среде, буквально набитой чужими телами и взглядами, и конца этому не предвиделось.
Наконец объявили посадку. Оторвавшись от стены, Антон почувствовал, как затекли его нога, шея и щека. Ковыляя, он заставил пространство ехать навстречу, надевая на свою нелепую фигурку посадочный рукав-коридор. Стюардесса, глянув в его посадочный талон, махнула рукой вправо, и он двинулся по проходу, в
