Проект «Калевала»
Книга 1. Меч короля Артура
Михаил Сергеевич Шелков

Of Lancelot du Lake tell i no more

But this by leave these ermytes seven.

But still Kynge Arthur lieth there, and Quene Guenever

As I you newyn.

And Monkes

That are right of lore

Who synge with moulded stewyn

Ihesu, who hath woundes sore

Grant us the blyss of Heaven.

Thomas Malory

© Михаил Сергеевич Шелков, 2016

© Александр Александрович Сахаров, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

* * *

Тяжёлые грузные своды каменной кельи нависли над двумя людьми, сидевшими за большим столом. Огни горящих свечей мерцали в полумраке, и человеческие фигуры отбрасывали огромные тени. Стены слегка подрагивали от хаотичных ударов снаружи, по камню разливался глухой рокот.

– Наверху опять огненный буран… – обыденным голосом проговорил высокий грузный человек в тёмном балахоне. Белая борода и облысевшая голова говорили о его немалом возрасте, но тело до сих пор оставалось наполненным жизненной силой.

Второй, ещё юноша, ничего не ответил. Огненные бураны были для него привычным явлением. Он был зачат во времена Старой Эпохи, а когда родился, мир уже изменился до неузнаваемости. И в этом мире силы стихии сотрясали подобным образом стены людских укрытий с незавидным постоянством. Огненный буран можно было слышать почти каждую неделю, а увидеть лишь один раз в жизни. Но тот, кто всё-таки видел это природное явление, рассказать о нём уже не мог.

– Возможно, новый мир когда-нибудь станет мягче и безмятежней… А мне же в нём пока скучно и тяжело… Не страшно, нет… Скучно! – крепкий старец взглянул на юношу, – Но это твой мир, и сделать его лучше под силу тебе и таким, как ты. А назиданием вам должны служить ошибки таких, как я… – он сделал небольшую паузу, – Ты помнишь, какой сегодня день?

– Учитель, ты знаешь, что я ждал его с нетерпением!

– Я понимаю, что вопрос, по сути, был напрасен, но уж в моём-то возрасте простительно хранить порядок в речах и быть слегка дотошным. Итак… Мой дорогой ученик! Ты великолепно изучил историю прошлых эр и теперь знаешь о Старом Мире почти столько же, сколько знаю я. Настало время поставить конечную точку. Сегодня я начну свой рассказ о Конце Старого Мира! – лицо юноши невероятно оживилось, – Рассказ этот будет долгим, и, вероятно, отнимет у нас не один день… Да, кстати, заставлять тебя что-то записывать я не буду. Просто внимательно слушай… И накрой на стол! Я проголодаюсь быстрее, чем закончу то, о чём хотел сегодня поведать. А прерываться в самой середине своей истории я крайне не хочу.

Молодой ученик быстро украсил пустой стол нехитрой пищей, хлебом, сыром и вяленым мясом, а также поставил перед своим учителем тарелку, кружку и большую бутыль холодной браги. На всех предыдущих уроках истории наставник вёл себя крайне сдержанно и старался дисциплинировать юношу. Тот даже не мог предположить, что свой самый главный рассказ учитель начнёт за обеденным столом, а от него, пока ещё несмышлёного воспитанника, потребует лишь внимания, без всех этих глупых записей и конспектов.

Учитель же отпил из кружки и стал собираться с мыслями:

– Ну что ж… Я начну… Хотя, право, ещё не знаю, с чего… Чтобы донести до твоего понимания всю историю Конца, мне иногда придётся обращаться к тем временам, о которых я тебе уже давно рассказывал. Иногда я буду сбиваться и перепрыгивать из эпохи в эпоху. Иногда говорить в прошедшем, настоящем и будущем временах одновременно… Звучит нелепо, не так ли?.. Да уж… Многое тебе может казаться непонятным… Сначала… Но всё же постарайся не перебивать, а дослушать до того момента, когда я остановлюсь. Все вопросы задашь потом. А возможно, их и не возникнет, – учитель был готов вот-вот запутаться в собственных словах. Однако ученик его пока прекрасно понимал.

– Да-да, конечно же! Обещаю! – глаза юноши жадно смотрели на повествователя, а тот напрягал память. Казалось, что всё, о чём учитель собирается говорить, он когда-то сам наблюдал воочию. Слова он подбирал медленно и тщательно, но рассказ от этого не делался скучнее.

Повествование началось. Спокойный и приятный, но в то же время невероятно живой и мелодичный голос разливался по келье под аккомпанемент ударов огненного бурана. Ученик замер, едва услышал первые слова:

Чёрное бездонное небо со сверкающей россыпью звёзд раскинулось над необъятной пустыней. Наступала полночь. Невыносимая испепеляющая жара, господствующая в аравийских песках в солнечные часы, сменилась ночной прохладой. Возле небольшого костра сидел худощавый сгорбленный старик. На его теле почти не осталось мяса, и только дряблая кожа свисала с выпирающего скелета. Густые морщины и тёмно-коричневые язвы покрывали лицо. Рваные одежды потеряли цвет, сливаясь с пепельно-песочными конечностями. Седина густой бороды, свисавшей почти до пояса, была скрыта дорожной грязью.

Увидев этого старика впервые, можно было поразиться тому, как человек вообще смог дожить до такого возраста. Будто все жизненные соки уже давно покинули тело, но тело это до сих пор не хотело умирать. А если бы кто-то заглянул отшельнику в глаза, то увидел бы саму вечность… Старик был старше любого долгожителя, когда-либо обитавшего на земле. Он прожил не одну, не две и даже не сто человеческих жизней. Он прожил больше… И, в конце концов, человеком он тоже не был, хотя имел столь похожий облик. Зато он видел своими глазами всю историю человечества: от времени появления первых людей до современной эпохи.

– Время, время… – шептал старик, – Сейчас оно движется так быстро. А люди всё ускоряют и ускоряют его. Они строят большие города, чтобы выживать, а не жить в них. Они получают новые знания, но больше разрушают с их помощью, чем созидают. Как хорошо и как долго я знаю их, но понять не могу…

Он посмотрел на небо. Звёзды!.. Они, как всегда, были слишком далеки и недоступны. Как же тяжело отшельнику было прожить такую долгую жизнь и не узнать даже небольшой толики всех великих тайн мироздания. А ведь он когда-то был так близок к Истине! Неоспоримой и единой Истине, где хранился секрет мироздания, тайна всей Вселенной. Но старик так и не узнал его, а ныне был обречён на безрезультатные поиски смысла существования. И в этих поисках он потерял страхи и беспокойство…

…Однако сегодня вдруг снова ощутил давно забытое чувство тревоги. Что изменилось в мире, он понять не мог. «Может быть, это предвкушение смерти, которая никак не приходила ко мне в течение многих эпох?» – предположил старик.

– Да, наверное, близко смерть… – продолжал рассуждать он себе под нос, – Но, к сожалению, не только моя… Похоже, это смерть всего нашего мира… Интересно, а что за день сегодня?

Предчувствие не обманывало отшельника. Действительно, звёзды знали о великих переменах и великой опасности впереди. А гибель прежнего мира неотвратимо приближалась… История человечества, которую старик лицезрел с самого начала, готова была вот-вот завершиться!

Костёр начал медленно затухать. Но неожиданно пламя вспыхнуло с новой силой и стало нервно метать огненные языки. Так могло случиться, если бы лёгкий вечерний ветерок резко сменился порывистым вихрем, атакующим то с одной, то с другой стороны. Но над пустыней стелилась совершенная тишь, а огонь костра продолжал колыхаться в беспокойстве. Так же неспокойно сделалось у отшельника на сердце.

Он давно потерял счёт времени, а даже если бы и узнал текущую дату, она бы ему ни о чём не сказала.

Окончилось тридцать первое мая, и наступило первое июня две тысячи пятнадцатого года. Безоблачный тёмный плащ полночного неба укрывал Аравийский полуостров. Такая же ночь, но с густой пеленой туч и ревущими грозами стояла над европейской частью России. Британские острова провожали вечер уходящего дня, а Япония встречала новое утро. И ни историк из Бирмингема Скотт Брайан, ни психолог из Волгограда Ольга Белова, ни художник из Киото Мурасаки Наоки ещё не знали, что совсем скоро судьба всего мира окажется в их руках…

Глава 1. Из Англии в Шотландию

Этим утром, первым утром наступившего лета, Бирмингем был, как всегда, прекрасен и неповторим. Солнце поднялось высоко и бросало свои лучи на стеклянные небоскрёбы и двухэтажные домики, на гудящие автострады и тихие спокойные каналы, на крышу центрального вокзала и белый купол кафедрального собора…

Бирмингем был многолик и разнообразен.

На широких улицах гудели машины, загораживали обзор огромные офисные и деловые центры, многоэтажные, выполненные в урбанистическом стиле. Даже городская библиотека, крупнейшая публичная библиотека Великобритании, недавно переехала из старого здания в духе серого бетонного авангарда в новое, похожее на шар-трансформер с серебристыми и золотистыми кольцами из алюминия вдоль фасада. С архитектурой будущего соседствовали строения из красного кирпича, всем своим видом заявлявшие об индустриальной мощи города в девятнадцатом и двадцатом веках. О старинной Англии, чопорной и патриархальной, напоминали протестантские приходы и многочисленные пабы, из которых в дни футбольных матчей раздавались подвыпившие голоса болельщиков клубов «Астон Вилла» и «Бирмингем». Об Англии же современной, со сменившимися нравами, громко голосили фестивали меньшинств и огромный гей-квартал.

Могло показаться, что у современного города-миллионника не было какого-то особого шика, своей изюминки. Но лишь на первый взгляд…

Если гость Бирмингема случайно заплутал в центре и поворачивал с оживлённых улиц к набережным многочисленных каналов, то ему открывался совершенно иной город! Город, в котором не было суеты, шума и толкотни. Человек словно перемещался в параллельную вселенную, настолько отличался нижний ярус Бирмингема от верхнего. По набережным было разбросано множество ресторанчиков и кафе в итальянском стиле, по узким каналам неторопливо ковыляли баржи-гондолы, длинные и неповоротливые, как лимузины на автострадах. А сама водная гладь в солнечную погоду отражала город зеркально…

Шотландец Скотт Брайан в это утро бежал по набережной, радуясь солнцу, радуясь водным зеркалам, радуясь жизни. Он успел очень сильно полюбить необычный город, но сейчас был рад поскорее покинуть его. Сбежать прочь. Так он стремительно направлялся в сторону центрального вокзала.

Скотт, как оказалось, был очень похож на Бирмингем. С виду – обычный человек, имеющий семью, работу, привычный круг общения. Но внутри него, в сердце, затаился иной, параллельный мир, таинственный и туманный, мир мечтаний и грёз.

Однако Скотту повезло меньше, чем городу. Если на таинственные набережные Бирмингема туристы заглядывали довольно часто, то внутренней мир Скотта остался непостижимым для людей, которых тот считал близкими. Наверное, для всех, кроме одного. Единственного понимающего друга, к сожалению, немного позабытого. Но сейчас Скотт изо всех сил спешил к нему.

Когда-то давно Скотт уехал учиться из родного Камелона, тихого местечка рядом с Фолкерком, в Глазго. Жизнь в Камелоне была скучна и однообразна, как и в любом другом небольшом поселении Шотландии. Чистые опрятные домики с ухоженными садиками могли радовать глаз проезжего путешественника или пожилого человека. Но молодые люди, полные сил и энергии, жизненных стремлений, лелеющие желание изменить мир, без сожаления оставляли свою малую родину и стремительно мчались туда, где шансов для самореализации представлялось куда больше.

Но со временем Скотт понял, что уклад жизни в Глазго ничуть не лучше. Крупный промышленный и деловой центр Шотландии диктовал свои законы с размеренным, неторопливым бытом без счёта времени. Оно будто бы застряло между серых грузных домов города.

Потому, получив образование историка и учёную степень магистра искусств¹, Скотт отправился покорять Лондон. Сначала столица Великобритании стала для Скотта самым комфортным местом на земле, местом, где он наконец-то мог себя чувствовать счастливым. Бешеный ритм жизни, казалось, был изначально предназначен для него. Его завораживали богатая история города, его архитектура, нравы, традиции… Но вскоре эйфория сменилась разочарованием… С каждым новым днём Лондон являл Скотту свои новые обличья, многие из которых молодой шотландец просто не мог принять.

Овладеть своей будущей профессией Скотту захотелось ещё в детстве, лет в десять, когда он впервые побывал на развалинах старинного шотландского замка, недалеко от Фолкерка. Это произвело на мальчика неизгладимое впечатление. В своих детских фантазиях он представлял, как башни этого замка устремляются к небу, повсюду развиваются яркие полотна с замысловатыми гербами, а из ворот колоннами отправляются в очередной поход тяжеловооружённые воины в стальных доспехах.

Взрослея, Скотт горячо желал, чтобы детские увлечения стали его основной работой в зрелом возрасте. В чём именно это должно заключаться, он даже не предполагал. Но в Лондоне, поначалу так ему понравившемуся, Скотт мог применить своё образование, только работая гидом в различных туристических фирмах. Конечно, он также мог бы работать в университете, или, того хуже, в школе. Преподавать историю таким же студентам, каким он сам был недавно. Но вот этого Скотту не хотелось вовсе!

Работа гидом в каком-то роде давала простор для творчества. Скотт мог годами выковыривать новые и новые интересные факты из британской истории, делиться ими с другими, заодно заниматься научной деятельностью и даже прогрессировать в своей профессии. Вот только огромный город за всё время пребывания в нём так и не смог подарить Скотту даже доли тех эмоций, что подарили в детстве руины небольшого замка…

Скотту даже тяжело было фантазировать, рисовать перед глазами картины прошедших лет. Находясь в Тауэре, он не мог представить себе времена Вильгельма Завоевателя, потому что этому мешали бесконечные щелчки фотоаппаратов, раздававшиеся повсюду. На брусчатых улицах не оживали средневековые воины, вместо них по улицам бродили люди всех рас и национальностей, образуя безумную пёструю толпу. Скотт не был ни ксенофобом, ни националистом, но никак не мог смириться с фактом, что англичане, да и вообще британцы, по статистке уже не составляют даже половины населения многомиллионного города. А побывав в районах Ньюхэм и Брикстон, он вообще испытал культурный шок. Даже не хотелось верить, что Лондон может быть и таким… Но приходилось принимать как факт…

Тогда Скотт, может быть, впервые понял, насколько ему дорога его родная Шотландия, где он вырос и из которой бездумно сбежал. Даже старая Англия, где-то в пятидесяти милях² от Лондона стала радовать его своей патриархальностью и традиционностью.

Так, историка, ставшего гидом, постепенно начала раздражать его работа. Вслед за одним днём приходил другой, а у Скотта ничего не менялось. В итоге он стал терять ориентиры в жизни, ровно как и вкус к ней.

Возвращаться в милую, любимую и родную, но невероятно скучную Шотландию не хотелось, а существование в Лондоне с каждым днём всё более напоминало насильное заточение. Утешение Скотт находил лишь в паре-тройке старых пабов, куда с каждым днём заглядывал всё чаще.

Перемены наступили после встречи Скотта с Меган, юной, симпатичной жительницей Бирмингема. Они познакомились в Лондоне, затем молодой человек был приглашён в гости. И сложно сказать, в кого Скотт тогда влюбился больше: в Меган или в её город… По логике вещей, в Бирмингеме не было ничего такого, что могло бы ему понравиться: суета, сродни лондонской, те же районы неформалов и меньшинств, а ближе к окраинам – патриархальная скука. Но на то Бирмингем и был уникален! Его можно было полюбить просто так, за то, что он есть. И Скотту захотелось остаться в этом месте. Вкус к жизни вроде бы вернулся. А красивый роман в красивом городе подвёл шотландца к рубежу семейной жизни.

Работать гидом и дальше Скотту уже не хотелось. И он сделал шаг вперёд: открыл в городе небольшую туристическую фирму. Вскоре бизнес стал приносить скромный, но постоянный доход. Через год после переезда Скотт женился на Меган. Они стали жить недалеко от центра города в уютном доме. Из их спальни открывался милый вид, конечно же, на канал. Каменная набережная пролегала только по противоположной стороне водной артерии, и Меган разбила под окнами дома небольшой садик. Именно этот садик начал постепенно раздражать Скотта… Своей умильностью, уютом, тихой простотой…

Дело, конечно, было не в садике, а в самом Скотте. Но именно вид из окна стал для него наглядным отображением жизни, к которой он пришёл. Будучи человеком зрелым, здравомыслящим, Скотт так и не мог понять для себя, что же вокруг него происходит не так. Хотелось чего-то большего, чего-то необычного, запредельного… Скотт был мечтателем! Им же и остался. «Только я ведь мечтал о замках, а всё, что мне теперь приходилось видеть – постриженные зелёные кустики на фоне канала… К этому ли я шёл? И этого ли хотел? Тихий, спокойный быт, размеренность – всё это угнетало меня ещё в детстве и юности… Но тогда чего же я хочу в действительности? Сам не знаю… Глупости! Это жизнь, и с ней нужно как-то мириться!» – рассуждал Скотт день ото дня. Но подобные мысли никак не могли его оставить. Меган часто стала заводить разговоры о будущем, о детях. Скотт уходил от ответов. Он действительно не знал, что отвечать. Не знал, как поступить правильно. Запутался в своём сознании, возможно, в мечтах… Посещение пабов опять стало регулярным.

Скотт часто смотрел сквозь окно иного паба в вечернюю темноту, на самом деле устремляя взгляд много дальше. Впадая в прострацию, он оживлял свои детские фантазии. И там он снова видел огромный замок с высокими стенами и мощными башнями. Не совсем тот, который он построил на старых руинах. В грёзах Скотта этот замок достраивался, модифицировался… Он уже не был банальным средневековым оплотом для рыцарей, закованных в сталь. Этот замок теперь окутывала сказочная дымка, так и говорившая о таинственных временах, когда остров заселяли кельты и пикты, необычные существа, древние боги и полумифические герои, вроде короля Артура или волшебника Мерлина.

…И вот он, Скотт, полный отваги и решимости, под чёрными грозовыми тучами, озаряемый сполохами молний, подбирается к неприступной крепости. Она кажется абсолютно чёрной, но при очередной вспышке на стене замка очерчивается рельефный контур огромных камней кладки. Между длинными шпилями башен, что упираются в тучи, летает огнедышащий дракон. Извергнув очередную волну пламени, он опять скрывается в чёрной завесе. Мост перед воротами разрушен, и единственный шанс попасть в замок – это преодолеть тайную тропу, далее узкую, высеченную в стене лестницу, где крохотный проход наверху охраняют огромные каменные стражники. Указывает же на тайную тропу прекрасный белый единорог. Он встаёт на дыбы и издаёт ржание. Не похожее на конское, а какое-то возвышенное…

Но однажды витающие грёзы Скотта прервал телефонный звонок. Мечтатель вяло и отрешенно вернул свой взгляд в суету бирмингемского паба «Солодовый Дом». Он достал из кармана телефон и посмотрел на экран. Интерес к реальному миру проснулся сразу же, как только Скотт увидел имя абонента. Это был его старый друг, священник из родного Камелона, отец Эндрю.

Общение с отцом Эндрю во многом сформировало жизненные взгляды юного Скотта. Будущий священник с детства отличался умом и образованностью, но в своё время предпочёл карьеру военного. Он служил в Королевских вооружённых силах и даже участвовал в военной операции на Фолклендских островах. Сразу же после окончания этой маленькой войны Эндрю написал рапорт об отставке и вернулся в Шотландию. Он стал более молчаливым и замкнутым. Многие спрашивали его о причинах, заставивших бросить службу, но Эндрю не отвечал ничего кроме передумал или понял, что не моё. Скотту, после того как они очень близко сошлись, Эндрю пару раз обмолвился о реальной причине. «Я многое увидел и более не хочу лишать людей жизни. Это не в моём праве», – говорил он с явной натяжкой, но искренне, видимо, переживая многие события внутри. «Раньше мне казалось, что солдат – это бравый парень в красивой форме, полный отваги и решимости. Но когда целишься в человека такого же, как и ты, только потому, что он носит другую форму и говорит на другом языке, задаёшься вопросом: „Зачем?“, а времени на ответ нет. Есть только время спускать курок…» – слова эти произносились обычно после очередного стакана крепкого виски и заливались ещё несколькими. Обдумывая их уже в сознательном возрасте, Скотт начал понимать, сколько человеческих жизней могут сломать даже самые незначительные военно-политические конфликты, о которых каждый день с такой непринуждённой лёгкостью сообщают СМИ.

После возвращения Эндрю обосновался в Камелоне, где погрузился в религию; он днями и ночами помогал дряхлому подслеповатому священнику ухаживать за древней, почти разрушенной церковью в маленьком городке. Через три года старик умер, и церковная сессия избрала Эндрю новым настоятелем³. Десятилетний Скотт жил недалеко от этого места и стал свидетелем того, как церковь Святого Джона начала обретать новый облик. Провести такую масштабную реконструкцию, которую осуществил Эндрю, может быть, не удалось бы даже профессиональной бригаде мастеров. Из старых развалин выросло ухоженное здание, которое могли посещать все жители Камелона. Ровно так же в мечтах Скотта в то время из древних руин вырастали замки.

Молодой священник заметил интерес соседского мальчика и как-то раз попросил его помочь в работе. Конечно же, Скотт согласился, а вскоре стал проводить у отца Эндрю все свободные часы и дни. Родители мальчика не видели в этом ничего плохого и не мешали подобному времяпрепровождению ребёнка. Отец Скотта любил Шотландию, но, будучи человеком нелюбознательным, знал про её историю крайне мало, общение же со священником всегда давало его сыну массу интересной информации. Но Эндрю не стал для Скотта наставником или ещё одним родителем. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, между ними завязалась самая настоящая дружба. Священник никогда не поучал Скотта, а лишь делился своим жизненным опытом, юного собеседника же всегда слушал внимательно и находил порой очень интересными некоторые его суждения. Вместе они часто бывали в Эдинбурге и в старых шотландских городах, много беседовали, обсуждая увиденное, порой спорили, но всегда получали удовольствие от общения друг с другом.

Скотт часто говорил священнику, что хочет совершить в своей жизни что-то великое и непременно связанное с Шотландией, возможно, сделать уникальное историческое открытие. «И что же?» – с улыбкой спрашивал Эндрю, – «Ты ведь не откопаешь огромный заброшенный город, не найдёшь исчезнувший когда-то народ. Наша страна уже давно не хранит тайн, а сами мы живём в быстром, удивительном веке. Если бы где-то рядом находился ещё один Стоунхендж, то его бы давно вычислили со спутников». «Нет», – говорил мальчик, – «Ведь всё равно остаётся столько неразгаданного, что находится за гранью понимания. Разве не может получиться так, что одна случайная находка перевернёт весь мир?». «Ну, возможно…» – разводил руками священник, хотя было видно, что не верил в это. «Знаешь», – иногда начинал он, – «Я тоже мечтал в своём детстве о чём-то великом. Потом грезил жаждой подвига. Но вдруг… Понял, что моё великое вот здесь», – он показывал на церковь, – «Да, мой труд – и есть моё великое дело. И я этому рад. Раньше мне был нужен весь мир, а сейчас весь мир для меня – это церковь, чистая, ухоженная, с пристройками, кладбищем, садом».

Однако когда Скотт уезжал из Камелона, Эндрю его прекрасно понимал и не отговаривал. Он твердо знал: у каждого своя дорога. Друзья продолжили общаться по переписке и телефону, но с течением лет интенсивность общения становилась всё слабее. Последний раз Скотт видел Эндрю на своей свадьбе в Бирмингеме. Венчаться в Камелоне в той самой церкви Меган наотрез отказалась. Последние разговоры Скотта со священником ограничивались тем, что первый поздравлял второго по СМС с Рождеством и Пасхой, а второй благодарил его.

Тем больше удивил Скотта этот звонок. Он нажал кнопку ответа:

– Вот это да! Никак не ждал! Ну здравствуй, мой дорогой друг!

– Скотт!!! Скотт! Ты не поверишь! Это невероятно! – отец Эндрю буквально захлёбывался в словах, а его радостный голос переходил на крик, – Ты должен обязательно приехать! Как можно быстрее! Нет, немедленно!!!

– Что случилось? – удивился Скотт.

– Случилось то, о чём ты мечтал! Скотт! Мы на пороге того самого открытия! Великого открытия! Открытия во славу Шотландии!

– Так что случилось??? – к удивлению Скотта добавилась крайняя заинтересованность, а по лицу расползлась счастливая улыбка, которой не было очень давно.

– Это долго объяснять! Ско-о-отт, приезжай!!! Приезжай как можно быстрее.

– Я приеду… завтра! Наверное, к обеду… Но всё же, может, в двух словах ты опишешь суть?

– Всё! Завтра к обеду! И только попробуй опоздать! – священник бросил трубку.

Скотт, всё с той же нелепой улыбкой, попытался прогнать свалившееся удивление и прийти в себя. Если фраза на пороге великого открытияпоразила его, то слово мы просто ошарашило. Отец Эндрю противоречил самому себе, тому человеку, которого Скотт так хорошо знал.

Но удивления остались удивлениями, а Скотта зацепило ещё и другое… Старый друг, сам того не ведая, послал ему мощный сигнал. Скотту осточертел уклад его жизни, он очень хотел что-то изменить, но не знал, что именно. И не знал, с чего начать. Сейчас ему было всё равно, что ждёт его в родном городке, было всё равно, как поведёт себя жена, было всё равно, что станет с его работой после отъезда. Он почему-то совершенно исключил вариант, что поездка может занять всего лишь один или два дня и что ему потом нужно будет снова вернуться к привычному, опостылевшему образу жизни. Скотт был уверен, что с этого момента всё у него пойдёт иначе.

И здесь, нужно сказать, он не ошибся…

Скотт не желал долгого объяснения с женой, потому решил вернуться поздно ночью пьяным, а уже утром позвонить Меган или просто отправить ей СМС о том, что ему срочно нужно уехать. То, что по отношению к Меган это будет мерзким поступком, Скотта не слишком беспокоило в тот момент. Точнее, он даже не осознавал циничность своего поведения. Весь вечер он просидел за столиком, пробивая новые и новые пинты⁴. Только взгляд его уже был не туманным, направленным в никуда, а живым и весёлым, постоянно играющим. «Что же он нашёл?» – задавал себе вопрос Скотт, – «Нет, он не из тех, кто, находя черепок из Средневековья, брызгается слюнями от радости. И он знает, что я не из породы сумасшедших археологов, сдувающих пылинки с древнего бессмысленного предмета быта… Да что там! Я его вообще таким не помню. Значит, завтра меня ждёт что-то действительно стоящее!».

Скотт, как и предполагал, вернулся домой, когда Меган уже спала, и моментально заснул сам. Пробудился утром, когда жена собиралась на работу, но продолжил притворяться спящим. А услышав, как хлопнула дверь, подскочил, впопыхах собрал небольшой рюкзак с самыми необходимыми вещами и без завтрака выбежал из дома. Перекус в поезде с дешёвым сэндвичем и кофе, купленным на вокзале, обещал быть одним из самых вкусных в его жизни.

Всё вокруг радовало Скотта. Чувства забытого детства и приятная ностальгия бурлили в его сердце. Он возвращался на родину! И не на ту родину, где царила неумолимая скука, а туда, где его ждало что-то неожиданное и особенное. Скотт отправлялся в старый дом за своей новой жизнью! Сейчас, пребывая на душевном подъёме, он наплевательски мог посмотреть на всё: на любые опасности, лишения и потери; лишь бы его жизнь стала от этого более красочной и интересной.

Светило солнце; его свет разливался по перронам бирмингемского вокзала и отражался от окон поездов. Стояла сухая тёплая погода. Наступило лето! И ничто не могло омрачить настроения Скотта. Он опять с гордостью вспоминал, что носит именно это, почётное для любого шотландца, имя. Сегодня он вновь был готов поглядывать на англичан с презрительной ухмылкой и отпускать в шотландских пабах шутки в их адрес. С рюкзаком за спиной и картонным стаканом с кофе он подошёл на седьмой путь, где его ожидал поезд до Глазго. Через пятнадцать минут вагоны тёмно-синего цвета двинулись в северном направлении.

В Глазго жили мать и отец Скотта, переехавшие сюда во времена его учёбы в университете. Но Скотт совершенно не собирался встречаться с родителями и вести усталые разговоры опять же о семейном быте. Их он отложил на потом. Потом, грозившее наступить после его великого открытия. Сразу же после прибытия в самый крупный шотландский город Скотт пересел на поезд до Фолкерка. Предпоследней станцией этого маршрута был его родной Камелон.

Кстати, именем своего города Скотт тоже всегда очень гордился. Из-за игры букв оно ассоциировалось у него с легендарным Камелотом, где правил король бриттов Артур. И Скотту порой очень хотелось, чтобы мифический Камелот не просто существовал, а существовал где-то в Шотландии, а не в южной Англии и не в Уэльсе, как гласили гипотезы, предполагающие его реальность. «А что?» – сказал себе Скотт, – «Может, великое открытие Эндрю и заключается в том, что он установил связь между Камелотом и Камелоном?» С подобными приятными домыслами Скотт уставился на экран окна поезда.

А там мелькали зелёные горы с серыми каменными проплешинами, не такие могучие, как на севере Шотландии, но родные и близкие. Глядя на них, Скотт окончательно забыл обо всём и стал просто наслаждаться красотой родного края. Эту красоту он не видел очень давно и даже стал забывать о том, что она существует. А она существовала всегда и являлась его взору вновь… прямо сейчас… под июньским голубым небом! Картины с пролетающими живописными пейзажами завораживали…

– О чём ты думаешь? – Скотта внезапно потеребили за колено.

Он вздрогнул от удивления, очнулся. Перед ним сидела маленькая девочка лет десяти, с белыми прямыми волосами, в очках в толстой оправе. Она внимательно смотрела на Скотта. Тот сразу понял, что ребёнок непростой, а замкнутый и мечтательный, эдакий никем не понятый фантазёр. Об этом говорили взгляд девочки, не слишком красивые черты лица и рассеянный неряшливый вид.

– Ты одна? – удивился Скотт: соседние сидения поезда были пусты.

– Мама сказала, что ей нужно немного отдохнуть от меня! – занудным и в тоже время печальным голосом сказала девочка.

– А где она?

– В другом конце вагона. Ей не нравится, что я постоянно разговариваю. А я люблю разговаривать…

– И поэтому ты решила поговорить со мной? – спросил Скотт, получилось, что упрекающе. Девочка сразу же надулась. Мужчине стало стыдно. А ведь он пребывал в таком прекрасном настроении… Тут же решил исправиться и разговорить ребёнка:

– Меня зовут Скотт.

– Меня Энн! – обида вмиг улетучилась.

– Куда ты едешь, Энн?

– В Фолкерк, к бабушке!

Скотт не знал, что ещё можно спросить, но вдруг девочка ошарашила его необычным вопросом:

– А ты веришь в единорогов?

– Э-э-э… – Скотт задумался. Ему очень хотелось сказать да. Действительно, ведь он постоянно только и мечтал, что о таинственном замке с драконом и единорогом. И почему сейчас запнулся, сам не знал. Видимо, решил быть честным с девочкой до конца. А если быть честным до конца, то получалось, что не верил. Мечтал, но не верил, – Наверное… Они есть! Просто прячутся… – в итоге Скотт просто глуповато пожал плечами.

– А я один раз видела единорога! – бодро заявил Энн.

– М-да? – Скотт попытался наиграть заинтересованность, – И где же?

– Как раз у бабушки дома! В Фолкерке! У бабушки есть большой сад! Не маленький внутренний двор, а большой настоящий сад! Там много деревьев и кустарников. И даже есть фонтан. Один раз, ночью, все в доме спали. А было полнолуние. А я одна не могла уснуть. И вдруг мне очень сильно захотелось выйти в сад… Я вышла, а у фонтана стоит он. Такой белый-белый… И грива прям светится. А в глазах, больших таких, луна отражается!

– Может, тебе всё это приснилось? – небрежно предположил Скотт. Он пытался говорить ненавязчиво, но девочке его позиция удовольствия явно не доставляла.

– Понятно… – Энн опять насупилась, – Ты мне не веришь!

– Ну почему же! – мужчина понял, что опять сказал глупость, – Верю. Просто мне кажется, что единороги просто так не придут к людям. Они существуют, но не здесь, где-то в другом мире. Ведь если бы они просто так разгуливали по нашим садам, то люди бы стали ловить их, охотиться на них. И единороги перевелись бы… – в это время объявили, что поезд прибывает к станции Камелон, Скотт лишь улыбнулся девочке, – Прости, Энн! Мне пора выходить!

– Всё-таки ты мне не веришь… – продолжала бурчать она. А Скотт ласково потрепал её по белой голове и выскочил в тамбур.

Остался небольшой осадок, что невольно обидел ребёнка.

Но сердце уже радостно заколотилось. Поезд затормозил около аккуратного ухоженного перрона. Скотт не мог дождаться момента, когда двери наконец-то откроются и он сделает первый шаг в своё забытое детство.

Он сошел на ухоженной станции, окружённой клумбами с летними цветами, маленький городок распахнулся перед ним. В груди точно укололо. Нежное и тёплое ностальгическое чувство стало разливаться по телу. А на глазах проступили крупные слёзы. Скотт их не стыдился.

«Почему же я раньше не испытывал подобного чувства?» – задал он вопрос сам себе. И тут же вспомнил, как давно не был в Камелоне. Шесть лет! Сколько всего поменялось за это время! Он смотрел на родные улочки, дома, деревья и узнавал их. Казалось, что даже узнавал человеческие лица. «Да-да, я же видел их почти каждый день, когда жил здесь», – восклицал про себя он. Одни постарели, другие повзрослели, так же, как повзрослел и постарел сам Скотт. Но оставался один нюанс. Вернувшийся скиталец узнавал почти всё и всех, но никто и ничто не узнавало его. Как на гостя смотрели на него не только люди, но и сам город. Камелон был для Скотта родным, но Скотт стал для Камелона чужим.

В этот день, проходя мимо зеркала на вокзале Бирмингема, он в очередной раз отметил, сколько в его внешности истинно шотландского: высокий рост, светло-рыжие волосы, такого же цвета щетина, грубая светлая кожа. А сейчас этот эпичный шотландец вспомнил себя мальчишкой, уезжавшим из родного города, конопатым, худым, неуверенным в себе. И вот мальчик вернулся мужчиной… «Но не поздно ли?»

Неспешными шагами где-то за полчаса Скотт дошёл до своего дома. Его родители иногда приезжали сюда. Не так часто, но порядок внутри и снаружи поддерживался. Траве и кустам в саду не давали разрастись, а в комнатах на мебели никогда не находилось места для пыли. Скотт некоторое время постоял у калитки дома, небрежно пролистав в голове очередную книгу воспоминаний. Но, не зайдя в дом даже для того, чтобы умыться и оставить вещи, он повернул в сторону Эндрю.

Рядом с уютной отреставрированной церковью Святого Джона было тихо и таинственно. Особых изменений за шесть прошедших лет Скотт не увидел, но в глаза бросалась новая черепица и невероятно большое количество цветов вдоль ограды и рядом с самой церковью. «Ну вот», – грустно ухмыльнулся он, невольно вспомнив садик Меган, – «Теперь ещё и садоводом стал. Только таким и делать невероятные открытия». Скотт нажал кнопку звонка на калитке, которая была заперта.

Отец Эндрю, в свои пятьдесят с лишним выглядевший невероятно хорошо, с радушной, но сдержанной улыбкой заковылял ко входу из церковной пристройки, являвшейся для него уютным домом. Скотт, ожидавший увидеть у друга вчерашние эмоции, заметил в его движениях напряжённость.

– Я очень рад… – сказал Эндрю тихо и как-то натянуто, но тут же обнял Скотта действительно искренне, так, как можно обнимать старого друга, которого давно не видел, – Проходи!

Сняв обувь и верхнюю одежду, затем умывшись, Скотт растянулся на старом диване напротив небольшого деревянного стола, который отец Эндрю смастерил сам.

– Заметь, сегодня я пунктуален, – улыбаясь, проговорил Скотт, – Ровно к обеду. А с радушным хозяином что-то случилось? Не знаю, куда пропало твоё вчерашнее безумное настроение, но, честно, сейчас меня занимает не это. Не помню, когда последний раз был таким голодным, а ты встречаешь меня пустым столом!

Священник усмехнулся. Тут же на столе появились свиная нарезка, копчёная утка, свежие ягоды, перемешанный с овощами жареный сыр. Стало ясно, что отец Эндрю всё же ждал Скотта и ждал именно к этому времени. Он не жаловал продукты из магазинов, покупал их только при необходимости, зато имел небольшой, но кормивший его с достатком, огород, получал съедобные подарки от соседей, а иногда рыбачил и даже охотился.

Поставив на стол последнюю тарелку, священник поймал взгляд гостя и скрылся на несколько минут. Скотт, конечно же, знал, где он пропадает в это время. Вернулся Эндрю с грязной запечатанной бутылкой в одной руке и небольшим бочонком в другой. Взгляды мужчин опять встретились, и Скотт своими глазами постарался передать похвалу и восхищение. Старый друг с годами не менялся. Несмотря на затворнический образ жизни, вкусно поесть и выпить отец Эндрю очень любил! В подвале его церкви хранились бочонки с элем и виски. После длительной выдержки виски разливался по бутылкам, а те запечатывались до наступления какого-либо важного события или дарились близким людям. Скотт разделял гастрономические слабости священника и буквально был влюблён в его волшебный подвал.

Пенный эль хлынул из бочонка в две массивные деревянные кружки. Друзья чокнулись и осушили их до дна. Скотт почувствовал приятную расслабленность в теле и принялся за еду. Священник медленно и аккуратно большим ножом срезал с бутылки пробку. Затем поднёс горлышко к своему носу и, закрыв глаза, медленно стал вбирать в себя запах. Завершив глубокий вдох, он одобрительно кивнул.

– Не удивлюсь, если этот виски старше тебя, – сказал Скотт.

– Не-е-ет, – потянул Эндрю, – Ты же знаешь, у меня только своё. Но это как раз самый первый розлив. Восемьдесят седьмой год!

– Мне не хватало своего хмельного подвала!

– Представь себе, что именно он стал косвенной причиной того, что мы сейчас встретились, – со странными нотками в голосе сказал священник, разливая виски в небольшие стеклянные стаканы.

– Ты нашёл одну из бутылок старого запаса и решил распить её со мной? – небрежно бросил Скотт.

– А почему нет? – уже с явным раздражением вставил Эндрю, – Скотт, ты хоть помнишь, когда был здесь в последний раз? Это же нелепо… Ты сегодня добрался сюда всего за два-три часа, а готовился к этому шесть лет. Так разве бутылка старого виски не тот повод, чтобы двое друзей наконец-то могли пообщаться? Если других поводов, как оказалось, нет!

– Повод… – согласился Скотт, пригубив виски и смакуя вкус на губах. При этом он был на сто процентов уверен, что причиной их сегодняшней встречи всё же стала не бутылка двадцативосьмилетнего виски, – Я знаю, что звучит глупо; но всё же, извини, мы могли бы действительно встречаться чаще.

– И правда, глупо, – согласился отец Эндрю. Он тоже отпил, – Знаешь, очень мягкий вкус, не ожидал…

– Не думай, что моё отношение к тебе как-то изменилось, – сказал Скотт, и это уже прозвучало как оправдание, – Ты для меня по-прежнему близкий друг, который мне очень много дал, который… воспитывал меня… – он сделал небольшую паузу, – Жизнь… Я сам не понимаю, чего хочу от неё. Семья, работа, быт – всё, как у всех. Это душит! И я рад, что ты вчера позвонил и дал мне повод для… ну, пусть будет, побега!

– Заметь, ты окончательно согласился с тем, что бутылка доброго виски – это повод для встречи, только сейчас!

Скотт только развёл руками.

– А если душит, то почему не бежал раньше? – продолжил отец Эндрю.

– Я насовсем! – Скотт резко изменил голос. Теперь он был дерзким и уверенным. – Я не вернусь к прошлой жизни. К дому, семье, работе. Понимаешь, я в пустоту падал! А твой голос мне вчера надежду подарил! Надежду, что можно жить по своим правилам: искать, стремиться, а не поддаваться событиям извне! Мне, конечно, крайне интересно, на пороге какого именно великого открытия стоим мы, – мы он особенно выделил, – Но даже если ты позвал меня выпить виски, я всё равно тебе благодарен! Друг! Ты опять повлиял на мою жизнь. Если ты не расскажешь о великом сегодня, я пойду искать великое завтра сам! Только потому, что ты мне внезапно открыл глаза.

– Брось, я не открывал глаза, это ты сам захотел, чтобы они открылись… Ты же знаешь, что мог ко мне в любое время… и без приглашения…

Священник замолк. Повисла тишина. Наконец он выдохнул:

– Но дело, и правда, далеко не в одной этой бутылке… – он держал её в руках и пристально разглядывал жидкость внутри, нарочно отводя взгляд от Скотта, – На самом деле у меня дилемма… Я уже обещал тебе, и после твоей реакции отказать не могу. Но и… Есть ещё кое-какие обстоятельства… Появились недавно… Я немного растерян…

Скотт весь день замечал в своём друге нервозность, но теперь отец Эндрю начал просто забываться и путаться в словах.

– Чёрт возьми! – выкрикнул Скотт, но тут же встретил упрекающий взгляд, – А, прости… – он вспомнил, что находится рядом с церковью и беседует со священником; немного помолчав, продолжил, – Так вот! Я тебя вижу таким впервые. Таким озабоченным, как вчера, и столь озадаченным, как сегодня. Честно, я не могу предположить, что случилось! Но если ты будешь что-то бубнить про себя, я думаю, что так ничего и не узнаю. Абсолютно ничего! А потому, расскажи мне всё и… мы… вместе… решим, как поступить лучше.

– Да, действительно! Прости! – священник встрепенулся, – Тогда слушай! – он опять выдержал паузу, – Я возился в погребе. Хотел его немного расширить, – он улыбнулся при этих словах, и Скотт улыбнулся тоже. – Разобрал кладку стены, стал копать и колоть землю и тут же наткнулся на ещё одну кладку! Я аккуратно очистил от земли всю стену. Сравнил камни кладок… Знаешь, вторая была положена совершенно в другое время, нежели фундамент: либо раньше, либо… позже. И это очень странно. Я восстанавливал церковь по кусочку, но не встречал предпосылок того, что здесь могут быть помещения, построенные в другие эпохи. Я острожно выбил несколько камней из новой кладки, и за ними оказалась пустота. Я стал всё больше укрепляться в мысли, что этот новый подвал – место тайное! И я не ошибся! Представь, там был небольшой полый короб, предполагаю, что изначально он закладывался как гробница, буквально метра полтора величиной во всех направлениях, а посредине небольшой сундук… Явно из далёких веков! Честно, хотел дождаться тебя и вскрыть замки вместе. Но не утерпел! Всё же взломал! Замки заржавели, но дерево вокруг подгнило. Просто сковырнул их ломом…

Опять воцарилось молчание.

– Не томи! – попросил Скотт.

– Внутри я нашёл кое-что… – отец Эндрю резко встал и вышел в соседнюю комнату. Хлопнула дверца шкафа. Меньше чем через минуту Эндрю вернулся с небольшим подносом. На нём лежал свиток, которого священник боялся даже слегка коснуться.

Скотт внимательно осмотрел реликвию. Старая, уже не жёлтая, а бесцветно-серая бумага была готова рассыпаться в прах от малейшего дуновения. Сгорая от волнения дрожащими пальцами Скотт расправил пергамент, видимо, пролежавший в свёрнутом состоянии много веков. К его радости свиток распрямился, совершенно не собираясь обращаться в тлен. На тёмном мутном фоне довольно хорошо читались не потерявшие цвет чёрные чернила. Глаза Скотта забегали по буквам. Мозг пытался активировать все знания, полученные за прошедшие годы, ныне позабытые. По почерку, аккуратно выведенным буквам было видно, что их автор – человек высокого рода и положения. Но к концу текста строчки начинали гулять, а символы теряли ровность. Человек явно торопился…

Скотт ещё раз вгляделся в письмо: «Гаэльский язык, причём довольно древнее наречие, около десяти веков назад». Отдельные слова были ему понятны, но остальные он или не помнил, или не знал. Скотт довольно быстро, но внимательно прошёлся по всему тексту и добрался до подписи: «Виллем Третий Смелый, Лорд Дуглас». Причём лорд подписался среднеевропейским производным своего имени – Виллем,а в тексте также присутствовало английское имя Уильям.

«Дуглас был сподвижником и боевым товарищем самого Уильяма Уоллеса, самого знаменитого национального героя Шотландии! Неужели в этом тексте лорд говорит о нём?!» – взгляд Скотта продолжал судорожно бегать по тексту. Теперь он выделил для себя ещё два легко переводимых слова: «Стерлинг» и «Фолкерк». Это были города, при которых состоялись две самые знаменитые битвы Уоллеса с англичанами. Первая стала его триумфом, вторая крахом. Сомнений не было, Дуглас писал о Уоллесе! «Но здесь не стоит дата… К моменту поражения Уоллеса при Фолкерке Дуглас уже скончался узником в Тауэре…» – сути текста молодой историк так и не мог разобрать, как бы ни напрягал мозг.

– Сдаюсь! – резко выдохнул Скотт и посмотрел в глаза священника, но тут же опустил взгляд. Стало стыдно. Человек, мечтавший посвятить свою жизнь истории, не смог расшифровать первую же загадку, встретившуюся на пути. Загадку, которая бы могла стать открытием из его мечты!

Скотт смотрел в пол, он знал, что Эндрю в этот момент направил свой взор на него, ухмыляясь и празднуя свою победу. Оставалось только вздыхать про себя: «Тот самый человек, который к великому никогда не стремился, замкнув свой мир на маленькой церквушке, случайно находит то, что другие не могут найти, посвятив поискам всю жизнь. Да ещё ко всему, он наверняка уже смог перевести то послание, которое я не смог расшифровать со своим образованием историка!»

– Победил, старый лис! – Скотт поднял глаза, – Сколько времени подряд я должен признавать себя неправым? – в голосе чувствовалось раздражение.

– Я и не пытался побеждать, это ты досрочно признаёшь своё поражение. А сдался ты, кстати, очень быстро. Скажу без язвительности – я разочарован! Скотт, ты ли это? Я могу просто поразиться, и поразиться с великой тоской в сердце образованию в современных в университетах. Чему вас учат?

– Я не могу прочитать и половины слов! Хотя до этого переводил со старого гаэльского без словарей!

– Интересно, что же ты переводил? Тексты из интернета? Скотт, если бы ты заезжал почаще в родной город, ты мог получать гораздо более полезные знания, – священник опять встал из-за стола и жестом позвал Скотта за собой.

Они прошли в комнату, откуда священник принёс свиток. Как и все помещения в доме Эндрю, она была обставлена просто, местами даже грубо, но со вкусом и колоритом. Хозяин открыл резные дверцы большого шкафа. Внутри, на полках аккуратно были сложены старинные книги.

– Собрал за два года, – указывая на них, сказал священник, – По окрестностям… не дальше чем за двадцать миль от Камелона. И теперь готов поспорить, в области языков старой Шотландии это собрание будет получше университетских библиотек Глазго, Лондона и Бирмингема!

– И Оксфорда, и Кембриджа в придачу, – добавил Скотт, – Тебе ещё не надоело удивлять меня сегодня?

Священник горько усмехнулся:

– Нет! Это только начало.

– Ну, хорошо, – Скотт говорил с улыбкой, но с улыбкой уже доброй, и с некоторым трепетом, – Я знаю: ты прекрасно перевёл содержимое этого свитка. Усмири уже моё любопытство и расскажи, о чём там говорится.

Эндрю же с каждой секундой становился всё более задумчивым и грустным. Услышав просьбу Скотта, он лишь скривил рот и отрицательно покачал головой.

– Нет?! Может быть, хочешь вручить мне все книги своей библиотеки и заставить переводить меня самого?

– Боюсь, это единственный выход…

Скотт ничего не понимал:

– Ты мне приготовил такое наказание? Не глупо ли? Мы всё-таки друзья. А ты начинаешь себя вести, как строгий учитель, решивший проучить непутёвого ученика…

– Я же говорю, боюсь, это единственный выход. А не наказание, – с тем же задумчивым спокойствием проговорил священник, – Дослушай лучше меня до конца.

– Извини, – тут Скотт понял, что здесь кроется что-то более серьёзное.

– Свиток я нашёл позавчера вечером, потратил на перевод полночи и вчерашний день. Когда я перевёл весь текст, я сразу же позвонил тебе и… в штаб-квартиру церкви Шотландии, там, в Эдинбурге на Джорж-стрит. Сам понимаешь, всё-таки данный вопрос частично должен находиться в её компетенции…

– Да, конечно.

– Секретарь сказал мне, что Эдинбургская пресвитерия в срочном порядке рассмотрит факт моей находки, и мне перезвонят. Но я не думал, что они подойдут к вопросу настолько серьёзно. Примерно за полчаса до твоего приезда мне позвонил модератор нашей церкви⁵. Он спросил, сделал ли я перевод, и насколько он может быть точным. Я сказал, что выполнил перевод дословно. Его тон из вежливого официального сделался жёстким и даже грубым: «Никому его не показывайте! Вы слышите? Дайте клятву!» Скотт! Дайте клятву! Как это понимать? Потом он сказал, что содержимое письма должно быть немедленно обсуждено на заседании парламента Шотландии. А также внепланово будет созвана генеральная ассамблея церкви!

– И ты удивляешься? Это нормально! Эндрю, ты в своей глуши забыл о суете мира. Конечно же, этот вопрос неотложный и важный! Пока не знаю, что там, но, видимо, ранее неизвестный факт о Уоллесе, а ни о ком другом там речь идти и не может, важен для всей Шотландии. Ну, вот ты и сделал открытие…

– Пока нет. В тексте свитка, в послании, я не увидел ничего такого, что требовало бы срочного созыва генеральной ассамблеи.

– Ещё вчера ты мне говорил, что мы… на пороге… великого открытия! – Скотт картинно делал в словах размеренные паузы.

– Я считал его великим для себя… и для тебя… Извини, если задеваю твои амбиции такими словами. То, что открытие может стать настолько масштабным, что будет рассматриваться на государственном уровне, я не предполагал.

– Эх! Не смог меня день подождать… Но что ты хочешь от меня сейчас? Чтобы я переводил текст по твоим книгам?

– Да. Я дал клятву. Значит, я её не нарушу. Я не покажу его никому. Но для себя я понял: его – это перевод. А не письмо на старогаэльском, – Эндрю протянул Скотту сложенный лист белой бумаги. Гость развернул его и увидел почти точную копию свитка. Буквы были выведены с такой же аккуратностью, как в оригинале, почерк почти не отличался, даже в конце, где буквы начинали нервно приплясывать.

– Есть ли смысл? Ты предоставишь свиток парламенту и ассамблее, а они уже подключат своих людей, – Скотт чувствовал себя расстроенным и ненужным: «Конечно же, именно я должен был заняться этой находкой! Житель Камелона, один из реконструкторов старой церквушки, историк со степенью магистра и настоящий патриот Шотландии. Но нет! Заниматься ей, скорее всего, будут посторонние люди! Мир несправедлив!»

– Наверняка ассамблея спросит моё мнение. Я могу порекомендовать тебя как профессионала, – приободрил его Эндрю.

– Ты только что увидел, какой из меня профессионал.

– Всё же я хочу, чтобы ты сделал перевод. Какой-то тайный смысл ускользнул от моих глаз, и я чувствую, что уже никогда его не узнаю.

– За свитком приедут?

– Да, сегодня. Модератор сказал, около восьми вечера.

Скотт посмотрел на часы:

– Успеем допить бутылку.

– Я подумал о том же!

Напрасно Скотт надеялся, что в процессе распития язык священника развяжется и он хотя бы своими словами опишет суть послания Виллема Смелого. Эндрю то молчал и нервно потирал руки, то на время забывался и пытался разговаривать со Скоттом об отвлечённых вещах; о том, что его не устраивает в семейной жизни, о том, почему работа не приносит ему удовлетворения и так далее. Но здесь уже Скотт шёл на разговор вяло, не хотел перетирать то, от чего убежал прошедшим утром. Внутри молодого человека боролись любопытство и апатия. Конечно же, ему было невероятно интересно узнать суть содержимого: «Какой факт о Уильяме Уоллесе может поставить на уши политическую и религиозную элиту Шотландии?» Но банальная человеческая лень со свойственной для себя тяжестью удерживала вторую чашу весов. Скотт с ужасом представлял шкаф с пожелтевшими книгами, которые нужно было перелистать, а может быть, и прочитать: «Все! И вряд ли хоть одна из них окажется словарём со старогаэльского на английский». Может быть, только сейчас Скотт по-настоящему осознал, насколько скучна профессия историка. «Действительно, получается, что быть историком – это не открывать сказочные замки с драконами и единорогами. Быть историком – это значит сидеть круглые сутки над пыльными книгами в поисках какого-то ранее неизвестного исторического события, описанного безымянным автором. И при этом непонятно вообще, происходило ли это событие на самом деле».

– А всё-таки возвращаться когда планируешь? – задал очередной вопрос Эндрю, и вдруг Скотта как ошпарило.

– Я же сказал, что насовсем! – чуть не вскрикнул он.

– Да, прости, подумал, что ты отказываешься…

– От чего? От перевода?

– От всего! – с какой-то несвойственной для себя жёсткостью отрезал Эндрю. Лень Скотта после этого моментально испарилась.

Снова вспомнив о тихом бирмингемском быте, молодой человек сказал самому себе: «И чего я боюсь? Я же приехал сюда насовсем и за другой жизнью. Может быть, этот свиток – подарок судьбы? Может быть, я открою что-то новое, причём открою это раньше официальной делегации!» Наверно, он не верил в это сам. Не верил, но знал, что у любого жизненного витка должно быть своё начало. Работа над переводом могла отвлечь его и на время заставить смотреть на мир по-новому. «А что будет дальше – покажет всё то же время! Сейчас же у меня есть неделя кропотливой работы! И нужно подойти к этому со всей серьёзностью».

– Поможешь донести книги до дома? – обратился он к Эндрю.

– Помогу, – согласился священник с почти ликующим выражением лица, – Давай прямо сейчас. Думаю, ассамблея может попросить предоставить источники перевода. Не хочу отдавать… Я эти книги десять лет собирал. Лучше сошлюсь на сомнительные ресурсы в интернете, а настоящие кладези знаний пока побудут под твоим присмотром.

Мужчины в два захода перенесли книги в дом Скотта, а затем вернулись к столу. Оставалась четверть бутылки.

– Как думаешь, текст свитка может опорочить Уоллеса или, наоборот, добавить славы его героическому образу? – говорить на отвлечённые темы у Скотта упорно не получалось.

– Я же говорил тебе, что не знаю! – с усталостью ответил Эндрю, – По мне, ничего не значащий факт. По их мнению, – священник ткнул пальцем в пустоту за спиной, – Значащий. Как я уже сказал, сам я вряд ли узнаю что-то новое. А вот ты не отставай!

– Не отстану! Завтра с самого утра сяду за перевод…

– Давай, давай… я верю…

Над столом нависло затянувшееся молчание.

– А! – вспомнив что-то важное, прервал тишину Эндрю и улыбнулся, – Хелен спрашивала про тебя!

– МакКинли?

– А ты знаешь здесь ещё какую-то Хелен?

– Она в городе?

– Да, представь себе, молодой девушке может быть интересно жить в Камелоне.

– Ты говорил, что она окончательно переехала в Эдинбург.

– А потом вернулась.

– А когда она спрашивала про меня?

– Вчера.

– Ни с того ни сего?

– Нет, конечно же! Мы встретились вечером после нашего с тобой разговора, и я не мог не рассказать последних новостей о тебе.

– Тогда так уж и говори: «Я рассказал Хелен МакКинли о твоём приезде!», а не: «Хелен про тебя спрашивала!»

– Просто она сильно заинтересовалась твоим приездом. Говорит, что очень бы хотела тебя видеть.

Скотт махнул рукой:

– Женщины!.. Сами не знают, чего хотят. Не вижу смысла встречаться. Я уже давно перегорел ей. Хотя… в Камелоне нельзя жить и не встречать знакомых на улице. Рано или поздно всё же увидимся. У неё кто-то есть?

– Ты же перегорел!

– Нет, просто ради интереса. Чтобы знать, чем может завершиться встреча.

– Насколько я знаю, здесь – никого.

– Это хорошо… Наверно…

Скотт бросил взгляд на часы на стене.

– Семь пятнадцать. Думаю, мне лучше пойти. Сильным мира сего явно не понравятся гости в твоём доме при их дотошном подходе.

– Верно!

– Позвони завтра, как освободишься!

– Обязательно!

– Друг, – Скотт положил руку на плечо священнику, – Я был очень рад увидеть тебя снова. Верю, нас ожидают интересные события! Прекрасные дни настали!

– Я тоже рад, – ответил Эндрю, и они обнялись, – Доброго вечера и спокойной ночи! Надеюсь, не в паб?

– Конечно, нет! Не собираюсь портить послевкусие. Лучше высплюсь!

Скотт вышел на улицу, захлопнув церковную калитку. Он не пошёл домой по прямой, а сделал небольшой круг. В теле и голове витала приятная пьяная расслабленность, при том что и тело, и голова всё ещё прекрасно слушались. В ноздри бил аромат июньских цветений: липы, вереска и чертополоха. Лёгкий ветерок также доносил с полей слабый запах скотины. Горные пейзажи сверкали изумрудной травой, а закат стал плавно перекрашиваться из светло-жёлтого в красный. Скотт чувствовал себя счастливым, и сейчас ему ничего другого не хотелось: ни думать о том, что будет завтра, ни вспоминать о том, что было вчера. Ему нравилось просто чувствовать себя счастливым здесь и сейчас, наслаждаться каждым мгновением этого вечера. Таким он дошёл до двери своего дома, скинул одежду и упал на диван, окружённый стопками древних книг.

Через полминуты он уже храпел.

Глава 2. Стерлингский мост

Утро выдалось сырым и промозглым. Если бы вместо тягучей пелены тёмных туч небо вдруг озарилось весёлым солнечным светом, это посчиталось бы за великое чудо. Стоял сентябрь. А ждать хорошей погоды в сентябре в Шотландии по меньшей мере было глупо, по большей – бессмысленно. Обычно к концу осени небо здесь всё-таки прояснялось, но на смену вялым и сырым ветрам прилетали могучие, ледяные – такие, что пробирало холодом до костей.

Шотландия была богата этими самыми ветрами, дождями и туманами, зато бедна плодородием. Густые, полные дичи, леса и изумрудные луга достались Англии, расположившейся на юге. А северной Шотландии остались только величественные горы. Но даже эта бедная суровая земля не скрылась от амбиций властного и тщеславного короля Англии.

Уильям Уоллес, восседавший на своём коне на вершине холма, немного поёжился от холода, кутая тело, закованное в сталь, в тёплый плащ на подкладке и, прищурив глаза, стал вглядываться в даль.

На противоположном берегу реки Форт из тяжёлого осеннего тумана чёрными змеями стали медленно выползать колонны английских войск.

Стояла тишина, нарушаемая лишь завываниями ветра. Молчали и товарищи Уоллеса, Виллиам Дуглас – слева от него, Эндрю де Моррей – справа.

Уоллес понимал, что именно ему эту тишину предстоит разрушить; именно ему, худородному бунтарю, а не рыцарям Дугласу и де Моррею, нужно будет сказать главные слова. Не просто дать сигнал к началу боя, а повести вперёд свои войска…

Иного варианта, кроме как принять бой, быть не могло.

Армия шотландского ополчения была ослаблена. Многочисленные переходы по горам и высоким холмам не были страшны северному народу. Однако южная часть Шотландии, основной источник провизии, с полями, на которых созрел урожай, и гуртами скота, оставалась под контролем англичан. Англичане могли обеспечить себя продовольствием с оккупированной территории. И как бы ни была сильна ненависть у мирных шотландцев к своим угнетателям, жечь поля и бить скот никто не решался. Крестьяне надеялись, что хотя бы часть урожая останется им на грядущую зиму. Люди хотели мира. Мира и свободы.

Уоллес не мог подвести свой народ. Народ, который поверил в него.

Уйти от боя сейчас означало распустить ополчение, чтобы потом скрываться в горах, где английские подданные вряд ли бы могли достать бывших мятежников. Но тогда бы и сам мятеж провалился. Собрать новую боеспособную армию в следующем году уже не представлялось возможным. Уоллес понимал, что его восстание, хоть и случившееся спонтанно, грянуло как нельзя вовремя.

Грянуло тогда, когда англичане уже почувствовали себя победителями, уверовали в собственную безнаказанность, когда их бесчинства достигли высшей точки, равно как и уровень народного гнева.

Также нарастал этот гнев и у самого Уоллеса, плавно, по капле. Будто толщи воды скапливались над ветхой дамбой. Но в один момент в воду упала последняя капля, самая тяжёлая, самая массивная. И опоры дамбы вмиг затрещали – её прорвало. А водяная масса хлынула вниз, сметая всё на своём пути.

Уильям был сыном мелкопоместного рыцаря Малькольма Уоллеса, имел старшего брата, который должен был унаследовать земли и титулы. Несмотря на то, что многие бойцы ополчения обращались к Уоллесу сэр Уильям, рыцарского звания он не имел. Шотландская знать относилась к нему с некоторым пренебрежением. Уоллес знал, что лордов, поддержавших восстание, притягивало более имя Эндрю де Моррея. Сам же он по статусу находился в самых низах шотландской аристократии. Однако такой народной любви, как у Уоллеса, не имел ни один шотландский рыцарь…

В свое время Уоллес абсолютно спокойно принял весть о том, что английский король Эдуард предъявил права на шотландский престол. Тогда Уильям был ещё молод и беспечен. Он ничего не понимал в противостоянии Роберта Брюса и Иоанна Балиоля, претендовавших на шотландскую корону после того, как прервалась королевская династия МакАльпинов. Эдуард сначала поддержал второго претендента, затем начал с ним войну, а после объявил претендентом себя самого…

От этих новостей простым шотландцам было ни горячо ни холодно, люди жили привычной жизнью, пахали землю, пасли скот и были счастливы в своём убогом семейном быте.

То, что их страна потеряла независимость, они осознали позже… Когда вслед за Эдуардом в Шотландию пришли английские войска. Вооружённые отряды стали притеснять и угнетать местное население. А шотландцы к такому оказались просто не готовы. Аристократия молчала, и простолюдины оказались предоставлены сами себе.

Уоллесу едва исполнилось тридцать. Он ещё не был женат, жил вместе с отцом и семьёй брата в своём скромном поместье, в Элдерсли. В один погожий день он рыбачил на берегу реки. Отряд из пятерых англичан окружил его и потребовал отдать улов. Просто так. До этого Уоллес только слышал об английских бесчинствах, но столкнулся с ними сам впервые. Он отказался подчиниться. Тогда один из бойцов оттолкнул его и попытался сам забрать улов. Уоллес же вытащил меч из-за пояса англичанина и убил его. Прямым точным ударом в горло.

Уильям воспитывался с чёткими представлениями о чести и достоинстве. А ещё он был превосходным воином, отличавшимся недюжей силой.

Четверо англичан опешили. Пока они осознали, что настало время хвататься за оружие, Уоллес уже перебил их.

И после этого, ранее тихий и неприметный, он сразу же сделался народным героем. Ещё бы! Ведь он отстоял то, что принадлежало ему по праву, тем самым показав пример всему своему народу. Теперь, едва он появлялся в любой деревушке или городе, местные жители приветствовали его радостными криками: «Глядите, это же сэр Уильям!», «Да здравствует сэр Уильям!»

Сэр! Уже тогда все стали почитать его за рыцаря. Ведь простонародье верило, что только честный и благородный аристократ сможет их защитить. Чести и благородства у Уильяма хватало, вот только рыцарем он не был. Зато многие настоящие шотландские рыцари молча продались Эдуарду и закрыли глаза на издевательства над их же собственным народом. Не все рыцари были таковыми, но большинство. При этом оставались патриоты вроде Дугласа и де Моррея, которые ждали своего часа.

Народная любовь же сыграла с Уоллесом злую шутку. Английские шерифы объявили на него охоту, и Уильяму пришлось оставить своё родовое имение. Он начал скрываться. Перебрался ближе к Ланарку, подальше от дома, где никто его не знал в лицо. Однако же Уоллес удивился, что легенды о нём уже дошли и до туда.

В Ланарке Уоллес встретил главную любовь своей жизни – Мерион. Ни к одной женщине ранее он не питал подобных чувств. А лишь встретил её, сразу заполыхал изнутри жгучим пламенем. И Мерион отвечала ему взаимностью…

– Кто ты, неизвестный странник? – спрашивала она Уильяма, стоя под огромным белым месяцем среди чёрной полуночи, и впивалась в него своим пронзительным взглядом. Уоллес тонул в её лиловых глазах и понимал, что больше не сможет представить свою жизнь без этой женщины.

Уильяму пришлось открыться, кто он и почему скрывается от англичан. Молодые люди стали встречаться тайно, также тайно их обвенчал шотландский священник. Никто более об этой свадьбе не знал. Мерион была сиротой, братьев и сестёр не имела. Лишь жители Ланарка тихонько переговаривались, что одинокую девушку посещает незнакомец. Она на подобные шепотки внимания не обращала, а Уоллес лишь посмеивался над этим.

Однако однажды Уоллеса узнали. Заезжий шотландец с запада божился, что видел самого сэра Уильяма. Ланарк так и заполыхал сплетнями и небылицами. Теперь всем стало ясно, кто же этот таинственный посетитель Мерион. Из распутницы та сразу же превратилась в божью избранницу.

Но вновь всеобщее обожание и слава оставили в судьбе Уоллеса чёрный след. Городские слухи моментально дошли до местного шерифа Гельзрига. Сам Уильям, конечно же, слышал, что говорят о нём в городе, но тогда ещё не представлял, в какой опасности оказались он и Мерион. Во время очередного тайного посещения своей супруги Уоллес оказался в засаде. Один, безоружный, он отбился от десятерых англичан с мечами и скрылся в окрестных лесах.

На следующее утро вместе со своими товарищами, также скрывавшимися от правосудия, он стал обдумывать план, как вытащить из города Мерион. Но уже к полудню соглядатай из города принёс в лагерь заговорщиков ужасающие вести.

Утром Мерион была казнена на городской площади как пособница государственного преступника…

Уоллес впал в неистовство. Сейчас он не помнил мелочей, но помнил общую картину. Из человека он обратился в демона, крушащего всё на своём пути. Десять верных товарищей пытались скрутить его по рукам и ногам, но, словно щепки, отлетели от него; сначала пятнадцатилетний Малыш Том, затем старый травник Билл и священник отец Уолтер, венчавший Уильяма и Мерион. Удержать его также не смогли и зрелые крепкие мужчины. Лишь Косматый Джон, здоровенный лохматый детина, смог заломать своего давнего друга Уоллеса и уложить на лопатки. Уильям лежал под огромной тушей Джона и чувствовал, как припадок проходит, а силы покидают его… И тогда он заплакал. Ревел навзрыд. Первый и единственный раз в жизни.

Как? Как он смог бежать из Ланарка, бросив Мерион? Уоллес не мог дать себе ответа на вопрос. Он просто не задумывался над этим. Никто ранее из шотландцев даже и предположить не мог, что женщина может стать преступницей только за то, что любит. Мерион не грабила и не убивала англичан, она просто любила Уильяма, и за это была казнена. Уоллес должен, должен был заранее задуматься о коварстве англичан! Должен был! Но не задумался… Точнее, даже не мог представить, что с Мерион могут обойтись так… А шериф Гельзриг придерживался своих вероломных правил…

Но смерть Мерион и стала той самой последней каплей народного гнева, который стремительно прорвал хрупкую дамбу покорности. Уильям Уоллес перестал быть собой прошлым, героем народной молвы, он стал лидером мятежа, реальным, а не легендарным лидером, который заставил англичан почувствовать страх.

Уоллес потерял свою любовь, потерял душевный покой, потерял надежду на мирное существование. Зато обрёл великую идею. Месть Гельзригу была лишь первым шагом на большом пути. Уоллес же поклялся вернуть своему народу свободу и независимость.

Английский гарнизон Ланарка стал первой целью. Десять отважных мужчин, получив благословение от отца Уолтера, под покровом ночи проникли в Ланарк. Они резали английских воинов, как скот, пока те мирно спали. Дежурные даже не успели поднять тревогу. Шотландцы действовали чётко и хладнокровно. Не дрогнула рука ни у Старого Билла, того ещё забулдыги, ни у придурковатого на вид рыжеволосого Тома.

– Как ты, Малыш? – спросил его Уоллес, увидев окровавленные руки мальчика.

– Нормально, сэр… Хорошо, сэр! Мне сейчас хорошо! Когда англичане насиловали, а потом убивали мою мать… на моих глазах… мне было тяжело… А сейчас… сейчас я чувствую, что могу отомстить за неё…

– Не думай о мести, парень! Думай о будущем нашего народа! – Уоллес похлопал его по спине.

«Бедняга… Но, может, лишь он, единственный из моих товарищей может меня понять… Однако он ещё мальчик. Его чувства будут бить через край… Я же должен действовать иначе!»

Утром в Ланарке забили колокола. К этому времени в городе остался только один живой англичанин – шериф Гельзриг. Он стоял связанным на центральной площади и ждал суда. Уоллес не мог уйти от мысли, что вчера на этом самом месте была казнена Мерион. Сердце его готово было выпрыгнуть наружу, а руки впиться в горло ненавистного шерифа, чтобы разорвать того на глазах у всех. Но Уоллес перебарывал себя. «Гнев и ярость притупляют разум», – знал он, – «Месть – это слишком просто. Правосудие – это сложнее… Гораздо сложнее…»

Судил Гельзрига не Уоллес, а народ! Уильям же лишь исполнил смертельный приговор, отрубив шерифу голову. На протяжении всего суда, пока на площадь прибывали новые и новые толпы горожан, Уоллес видел в глазах Гельзрига одно – неистовый страх! Почти пять лет английские патрули с надменным видом разгуливали по землям шотландцев. Шерифы с высокомерием и презрением смотрели на простолюдинов. А теперь сами простолюдины судили Шерифа, и он не находил себе места. Уоллесу эта картина нравилась. Он старался подавить в себе порывы мести, но не мог. Не мог не насладиться этим! Страх Гельзрига, может быть, даже не страх смерти, а страх правосудия, приносил Уильяму небывалое удовольствие. А когда сверкнул его меч и голова шерифа скатилась с плахи, на сердце уже не было никаких чувств.

И там, на площади Ланарка Уоллес объявил о начале освободительной войны против захватчиков.

В Шотландии в те времена случалось много антианглийских выступлений, но в основном они заключались в локальных стычках или стремительных грабежах королевских обозов. Теперь же взбунтовался целый город! Жители Ланарка кляли себя за нерешительность и воздавали похвалы своему новому лидеру. Почти все взрослые мужчины Ланарка примкнули к Уоллесу. Так маленький отряд превратился в армию ополченцев, пока что тоже маленькую. Но армию.

А уже через несколько дней к этой армии примкнул первый лорд – лорд Дуглас со своими войсками. Виллиам Третий, прозванный Смелым, гораздо старше и титулованнее Уоллеса, даже не пытался возглавить ополчение. Он никоим образом не ставил под сомнение авторитет Уильяма и его роль лидера. Такого же мнения придерживались ещё двое молодых рыцарей, пришедших с Дугласом, – Роберт Бойд и Томас де Морхам.

Число мятежников перевалило за тысячу.

Вместе Уоллес и Дуглас совершили набег на Скунское аббатство. Как доносило местное население, там скрывался казначей короля Эдуарда. Набег получился донельзя удачным, шотландцы захватили английскую казну и теперь имели средства для обеспечения ополчения оружием и провизией.

Слухи о захвате королевской казны мгновенно облетели Шотландию. В свою очередь, Уоллес получил известия о том, что его начинания поддержали: на севере и на юго-западе страны вспыхнули ещё два крупных восстания. Юго-запад, Глазго и его окрестности поднял Роберт Брюс, тот самый, что с завидным постоянством становился то союзником, то противником Эдуарда. Он словно плыл по течению, примыкал к доминирующей стороне, когда считал это нужным. Уоллес, конечно же, об этом не знал раньше. Но теперь рядом с ним находился более подкованный в политических делах Дуглас, который многому научил Уильяма.

На севере же, несколькими стремительными рейдами уничтожив все английские гарнизоны, блистал прославленный молодой рыцарь Эндрю де Моррей.

На стороне Брюса выступил епископ Глазго Роберт Уишарт. Это придавало южному ополчению значительный вес. Тогда как из духовенства на стороне Уоллеса находился только отец Уолтер. Прочие сельские священники предпочитали держать нейтралитет. Конечно же, южное ополчение обещало стать более значимым, более мощным… Но Уоллес осознавал две вещи: Брюсу нельзя доверять – раз, придётся склонить перед ним колено – два. А как склонять колено перед бывшим союзником Эдуарда?

Уоллес отправился на север на соединение с де Морреем. Они встретились у стен Данди и взяли город. Затем объединённая армия двинулась на юго-восток к Эдинбургу.

Однако поход шотландцев на север дал англичанам время. Они смогли объединить свои войска и дождаться солидного подкрепления из своих провинций. Огромная армия стала искать встречи с ополчением Уоллеса. Эта встреча состоялась здесь, промозглым сентябрьским утром под городом Стерлинг.

В самой крепости засел английский гарнизон. Трёхтысячная армия шотландцев могла взять город, но это бы ей далось нелегко. Стерлинг имел высокие стены и мощные оборонительные позиции.

«Бой! Нужно обязательно принимать бой!» – Уоллес, Дуглас и де Моррей сходились в этом. «Но как?» – ответа пока не было.

Английские войска строились вдоль берега реки. Было отчётливо видно, как разделяется на три больших отряда пехота, по две-три тысячи в каждом на беглый взгляд. Кружили вокруг лёгкие всадники, занимали позиции английские лучники, превосходные воины, о меткости которых ходили легенды. Не было видно тяжёлой конницы. Хотя дозорные докладывали, что всадников в доспехах в войске не меньше тысячи. Видимо, ушли в обход. Но в основном все донесения разведчиков были верны. Войско численностью более двенадцати тысяч! Против трёх тысяч шотландцев, в основном пехотинцев без брони.

«Думай, Уильям Уоллес, думай!!!» – порывы ветра стали раздражать его, мешали сосредоточиться.

Уоллес имел боевой опыт, сражался против норманнов, отражал их набеги на шотландские побережья. Но приобретённые в тех битвах тактические знания никак не могли помочь ему в масштабной войне. Однако Уильям многое знал из книг, в детстве читал взахлёб летописи о самых ярких сражениях своего народа. Пусть он не имел высокого происхождения, но это не помешало ему стать образованным. Ни Дуглас, ни де Моррей, ни священник Уолтер вместе взятые не прочли столько книг, сколько прочёл Уоллес. «Но это лишь книги… Лишь отголоски былых событий! А что делать сейчас, когда на противоположном берегу выстраиваются воины ненавистного противника? Чёртов ветер! Уймись уже! Дай подумать!»

Дуглас и де Моррей уже высказали свои мнения о грядущем бое. Мнения эти были столь разные, как и сами рыцари.

Де Моррей, весь в белом, сидел верхом на белом жеребце, высоком и статном. На столь ненавистном для Уоллеса ветру развевался бежевый плащ, обшитый по краям соболиными мехами, конечно же, белыми. На голубом щите сияли три ярких белых звезды – родовой герб. Одежда и доспехи богато украшены. В металлических набойках на кольчуге поблёскивали драгоценные камни.

Де Моррей не стремился выставить себя щёголем, это Уоллес понял, когда они встретились у стен Данди. Но битва была для него всем! Уильям не видел де Моррея в мирной жизни, но не удивился бы, если бы узнал, что тот разгуливает по родовому поместью в крестьянской рубахе. Лишь кончался очередной бой, сэр Эндрю затихал. С тихой улыбкой мог выпить несколько кубков вина, говорил мало. Но в самом бою он просто сверкал! Прекрасный белый рыцарь! Он рвался в самую гущу боя. Наверное, был отличной мишенью. Только мишени этой враги боялись пуще адского пекла. И точно столбенели, едва он выхватывал свой меч…

Этот меч! Уоллес не сомневался, что де Моррей всем сердцем, горячо и беззаветно любил Шотландию и её народ. Но, наверное, ещё больше он любил свой меч. Перед боем он нервно поглаживал рукоять, украшенную россыпью драгоценных камней, ему так и не терпелось, наконец, оголить клинок и пустить его в дело. И когда это мгновение наступало, когда сталь покидала ножны, де Моррей начинал походить на архангела, ведущего на праведный бой огненным мечом, или же на героя древних шотландских легенд и преданий, обладавших великой силой и имевших волшебное оружие.

Уоллес, конечно же, не знал, как может на самом деле выглядеть архангел или древний герой, но когда впервые увидел де Моррея в битве, предположил, что именно так.

После штурма Данди де Моррей спросил Уоллеса:

– Куда поведёшь дальше?

– Куда поведём? – осторожно уточнил Уильям.

– Брось! – парировал де Моррей, – Я слышал о тебе. Слышал от лордов, мол, некий худородный выскочка толкает к вооружённому конфликту с Эдуардом, и слышал от народа на улицах городов, на рынках, в трактирах, что Уильям Уоллес спасёт Шотландию! Приведёт её к славе! Так что, Уоллес? Смотри же на меня! Как думаешь, кому я поверил – лордам или народу? Думаешь, что шёл объединиться со мной? А не думал ты, что я шёл к тебе? – белый рыцарь при этом беззаветно улыбался, – Хватит! Меня мутит от сальных жирных лордов, что лижут зад английскому королю! Я видел Роберта Брюса! Видел Иоанна Балиоля! Претенденты на корону… Тьфу! Это не шотландцы, а изнеженные свиньи! Ха-ха! Представь себе свинью, только не грязную в загоне, а чистую, в бархате – это шотландский лорд! Я – горец! Я знаю, чем был славен мой клан, чем славны кланы моих соседей… Уильям, ты нужен нашему народу, ты! За тобой пойдут! Настоящие шотландцы пойдут за тобой! В пекло знать! Мы подарим свободу нашей стране, мы восстановим справедливость! Это будет новая Шотландия, цветущая и прекрасная! Веди, друг! Мой меч служит тебе!

Так, знатный род де Морреев присягнул скромному Уоллесу.

Лорд Дуглас был другим. Уоллесу и де Моррею едва перевалило за тридцать, тому же было за пятьдесят.

Если де Моррей издалека светился своей белизной, то Дуглас был тёмным, как ночь. Совершенно нетипичные для британца, чёрные, но уже с проседью, густые волосы, под цвет волос одежда и плащ; даже кольчуга не горела металлическим блеском, а отдавала грузностью потемневших колец. Его конь Грозовой Вихрь, конечно же, вороной, был мускулистым, жилистым, выше всех остальных лошадей шотландского войска. В бою он дико ржал, и все враги могли в панике разбежаться, так и не вступив в схватку с рыцарем.

Когда Уоллес встретил Дугласа у Ланарка, тот казался ему лёгким и беспечным, несмотря на годы. На сердце Уильяма лежал тяжёлый камень скорби по Мерион, а его новый товарищ постоянно шутил и беспечно улыбался. Он радовался тому, что наконец-то выступил против ненавистных англичан. Недаром Виллиам получил прозвище Смелый. Прекраснейший воин, участник множества славных битв. В молодости он считался вспыльчивым, горячим и любвеобильным. Из-за бесшабашных интриг он несколько раз находился в шаге от заточения и даже казни. Но всё время выбирался из сложных ситуаций.

Всё изменилось за несколько месяцев. Дуглас отказался присоединиться к английскому королю для похода во Фландрию и примкнул к Уоллесу. Карательный отряд прибыл к его родовому имению, но по ошибке схватил родного брата Виллема, Джеймса. Тот знал, что старший брат поддержал восстание, но назвался его именем. Видимо, чтобы на время отвлечь карателей от настоящего Виллема. На момент битвы Джеймс был уже несколько месяцев заключён в лондонском Тауэре… А о том, что там вытворяют с пленниками, шотландцы старались даже не думать. Подобные истории были в разы страшнее рассказов о ведьмах и оборотнях.

Лишь вести о Джеймсе достигли Виллема, тот вмиг изменился. Взгляд его сделался туманным, лицо каменным, а седых волос на голове стало больше. Но и уверенности в действиях Дугласа тоже прибавилось. Было ясно, что он осознал свою миссию и что будет сражаться до победного конца.

И как Уоллес теперь его понимал! Также потерявший любимого человека и также отдавшийся осуществлению великой цели.

Де Моррей и Дуглас – белый и чёрный рыцари, сидели на своих исполинских конях, по обе стороны от Уильяма.

А он, даже не рыцарь по статусу, в грубой стальной кольчуге, на невысоком коньке по имени Камненог – посредине. Только под грубой кольчугой его билось горячее и пламенное сердце, а невзрачный Камненог был просто двужильным, кони белого и чёрного рыцарей могли выдохнуться, а тот оставался полон сил и упрямо пёр вперёд.

За спиной Уоллеса трепыхался обычный шерстяной клетчатый плащ, тёмно-синий, с белыми, красными и зелёными пересекающимися линиями, цветами его клана. Уильям перестал в него кутаться, при таком ветре – дело бессмысленное. Стальной подбой плаща не был украшен ни узорами, ни драгоценными камнями. Кольчугу покрывала лёгкая туника с вышитым посередине белым андреевским крестом⁶. Справа за поясом висел тяжёлый полуторный меч, которым Уоллес легко управлял одной рукой. Слева на седле был закреплён щит, около метра высотой, треугольной формы с округлыми сторонами, с тем же шотландским андреевским крестом на синем фоне.

А из тумана всё появлялись и появлялись новые и новые противники…

Уоллес понимал, что окрестный ландшафт плохо подходит для битвы с превосходящим по численности войском. Естественным укреплением мог служить лишь холм, на котором сейчас находились трое всадников. Лагерь ополченцев был разбит на северном склоне среди редких деревьев. К югу от холма тёмно-серым узором на тусклом, желтовато-грязном полотне извивалась река Форт шириной чуть более сотни ярдов⁷. Рядом с лагерем река делала замысловатый виток, два раза резко поворачивая то на запад, то на восток и тем самым образуя два овальных выступа на разных берегах. Эти выступы соединял единственный мост, деревянный, но достаточно прочный для прохода горожан и езды торговых повозок. Для переправы даже трёхтысячного шотландского войска, не говоря уже о двенадцатитысячном английском, он, конечно же, предназначен не был. Примерно в миле к западу от холма находился брод, мелкий и широкий. Армия врага могла спокойно его пересечь. О нём знали все жители Стерлинга и ближайших деревень. Было бы глупо предполагать, что англичанам о нём до сих пор ничего неизвестно.

Горячий сверкающий де Моррей, архангел, мифический герой, бог войны, предлагал атаковать. Атаковать незамедлительно! Пересечь брод и ударить в тыл, пока армия не выполнила перестроение.

Уоллес отмёл этот план. Теоретически лёгкая конница де Моррея, а следом пехота без брони могли быстро пересечь брод, ударить в крайний флаг и оттеснить англичан. В этом случае их численный перевес даже мог сойти на нет… Но было непонятно, где находится тяжёлая конница противника!

– Что если уже расположилась в засаде у брода? – предположил Уоллес, – Тогда мы обречены…

Де Моррей не настаивал.

Высказался Дуглас.

Он предложил занять оборону на вершине холма. Тяжёлая конница, по его мнению, таким образом теряла свою боевую силу. Шотландские пикинёры могли её легко сбросить. А луки стрелков, окруживших холм, потеряли бы свою убойную силу. На случай же дождя из стрел можно было закрыться щитами сверху…

Звучало убедительно, но Уоллес опять покачал головой. Много коварных мелочей, способных сыграть на руку англичанам, скрывалось в этом плане.

– Второй день моросит мелкий дождь, – начал он, – Холм покрыт мокрой травой и грязью. Представьте, как наши люди будут пиками отбиваться от англичан! – Уоллес картинно изобразил, будто держит в руках длинное копьё. Камненог, словно зная, что хочет показать хозяин, пригнул голову, – Резкий выпад воина вперёд, – Уильям изобразил удар невидимым оружием, – И возникает угроза поскользнуться, потерять равновесие и съехать вниз. А там тяжёлые английские пехотинцы уже затопчут нас и взойдут на вершину холма по нашим же телам! Рано или поздно они стащат нас с холма… Этого не миновать!

Выстраивать бойцов вдоль реки никто даже не предлагал. Английские лучники с противоположного берега могли сбить тетерева, а шотландский ополченец без брони был бы куда более лёгкой мишенью… «Щиты помогут», – размышлял Уоллес, – «Но пока мы будем прятаться за ними от ливня стрел, нас окружат…»

– Дьявол! – процедил он сквозь зубы, – Что же делать?! Вариантов нет… Но уходить нельзя! Нельзя! Должен быть выход… Не зря же мы всё это начали!.. Но где он, этот выход?

Уоллес продолжал клясть непогоду. Тут к унылому завыванию ветра добавился ещё пронзительный скрип. «Ещё и этого не хватало!»

Уильям перевёл глаза с английской армии в сторону моста. По переправе двигалась маленькая чёрная точка, в которой можно было угадать полуразбитую повозку. Видимо, кто-то, завидя две армии, решил укрыться за стенами Стерлингского замка или вообще убежать от войны подальше на север.

Скрип не прекращался долго. Казалось, повозка движется по мосту целую вечность. Скрипели её колёса, скрипели опоры моста. «Дьявольский звук! Таким пытать можно!» – Уоллес не находил себе места, – «Ну, проезжай же уже! Проезжай!»

А телега не спешила. И в какой-то момент Уильям усмирил своё раздражение и стал зачарованно за ней следить… Её путь по мосту всё ещё не кончался…

– Как думаете, что там везут? – спросил Уоллес товарищей. Боковым зрением заметил, что они одновременно обернулись на него. Видимо, столь неуместен был вопрос.

– Да один чёрт знает! – бросил де Моррей.

– Пожитки… утварь… Какая разница? – поддержал Дуглас.

– Большая… – спокойно продолжил Уоллес, – Вряд ли он везёт камни, руду, металл… Или телегу, гружённую мясом, овощами…

– Вряд ли… – согласился Дуглас.

– И тогда… сколько крестьянин с телегой могут весить? Двадцать стоунов⁸?

– Не больше, – согласился де Моррей.

– Почти как английский латник? Так? – Уоллес оглядел товарищей, уже лукаво улыбаясь, – Тогда как конный латник весит в два раза больше?

– Не томи, Уильям, говори, что задумал! – со свойственной для себя угрюмостью попросил Дуглас.

– Нужно дать им возможность начать переправу! – объявил Уоллес. Теперь план грядущей битвы созрел в его голове окончательно, – Пусть переправят полтысячи, тысячу, полторы тысячи людей… Наша пехота будет ждать на вершине холма… Но ведь тысяча наших бойцов спустится вниз быстрее, чем мост перейдёт сотня англичан! Выстроим войска на холме, как ты предложил, Виллем… Но это будет ловушкой! Пока они не переправят достаточное количество людей. А потом резко атакуем! Они не смогут закончить переправу! Смешно представить, но тогда численный перевес будет у нас! А их авангард останется зажат… Лучники не станут давать залп по своим же.

– А что тогда делать моей коннице? – с лёгким недоумением спросил де Моррей.

– Ждать у брода! Тяжёлая конница – их главное оружие! Против неё мы бессильны… Но! Мы можем заманить в ловушку и кавалерию врага. Виллем, ты возьмёшь половину войск пехоты…

– …половину?! – Дуглас не мог скрыть удивления.

– Половину, – спокойно подтвердил Уоллес, – Нужно, чтобы они клюнули на приманку и начали переправу по мосту. Выстрой войска недалеко у брода так, чтобы англичане видели!

– Ты знаешь, что их ведёт де Варрен…

– …дерьмо он ещё то! – вставил де Моррей.

– Дерьмо дерьмом, но не дурак! – Дуглас был по-прежнему полон сомнений, – Думаешь, наш старый граф-командующий купится на это? – спросил он у Уоллеса.

– Купится, если разместишь бойцов так, чтобы их тяжёлая конница смогла пройти мимо… – ответил тот.

– А в этот момент во фланг конницы ударю я! – догадался де Моррей.

– Совершенно верно, у тебя это получится как нельзя лучше! – подтвердил Уоллес, – А брод будете держать, пока они не отступят. Что делать дальше, решим вечером… Если доживём…

– Доживём! Отличный план! Я согласен! – сэр Эндрю засветился счастьем.

– Будь по-твоему! – согласился Дуглас и дружески хлопнул Уоллеса по спине.

– Смотрите!!! – де Моррей указал пальцем на противоположный берег, – Золотые львы!

Из тумана вынырнуло ярко-красное знамя с тремя золотыми львами. Искры от их свечения было видно даже в пасмурную погоду на противоположном берегу. Королевское знамя Англии…

– Значит, старый чёрт Крессингем тоже здесь… – констатировал факт лорд Дуглас.

Присутствие английского королевского наместника Хью Крессингема в сегодняшнем бою обещало стать для шотландцев прекрасным раздражителем. И Уоллес, и Дуглас и де Моррей были наслышаны обо всех его злодеяниях. Крессингем одаривал золотом и землями полезных ему шотландских аристократов, тем самым покупая право на произвол. А далее с карательными отрядами шёл грабить, насиловать и выжигать целые деревни, если те давали хоть малейший намёк на неповиновение. Его именем уже несколько лет пугали детей. Сам же он, по слухам, был надменным, чёрствым и циничным, не имел друзей, любил власть и деньги, которые тратил на пьяные пиры и женщин. Почти все пороки, которые могут вызывать отторжение, сошлись в этом человеке. Видимо, Эдуарду нужен был именно такой подданный, способный навести на Шотландию страх. И возложенную миссию наместник выполнял прекрасно.

– Если мы победим сегодня, – начал Уоллес достаточно спокойным голосом, – То на следующую битву под этим знаменем пойдёт сам Эдуард! Попомните мои слова, друзья! – он оживился, – Мы обязаны победить! К бою!