Глава 2. Обучение

В течение следующих четырех лет бабушка рассказывала мне о культуре своего народа – теперь уже нашего, ведь я получил огненное имя. Она учила меня найэни – родному языку нашей страны, и просила всегда говорить с ней на нем, когда мы оставались вдвоем. Под покровом темноты мы занимались Железным танцем, используя штыри вместо мечей. Она учила меня названиям звезд и умению читать ручьи в лесу после дождя. По ночам я наслаждался ее тайными знаниями.

По контрасту мое сиенское образование стало тяжелым трудом. Коро Ха, мой наставник, был родом из Тоа-Алона, далекой бедной провинции империи, находившейся на южной окраине. На моего отца произвели впечатление его высокий рейтинг и рекомендательные письма, и он нанял его для того, чтобы Коро Ха подготовил меня к имперским экзаменам, которые мне предстояло сдавать в Найэне, когда мне исполнится семнадцать лет. Коро Ха взялся за эту работу с удовольствием и делал ее исключительно эффективно.

Через два года я научился читать 10 000 сиенских логограмм и писать половину из них по памяти. Через три года мог цитировать афоризмы мудреца Путника-на-Узком-Пути – достаточно было назвать страницу и строку. Через четыре составлял комментарии к классической поэзии – а потом переделывал их дюжины раз, пока они не удовлетворяли высоким требованиям Коро Ха.

– Он прилежный ребенок, – сказал Коро Ха отцу, когда мне исполнилось двенадцать, – только немного сонный.

Мы сидели в беседке, выходившей на скромные сады нашего поместья.

Отец вернулся домой на короткий срок между своими путешествиями купца и воспользовался этим, чтобы выяснить, каковы мои успехи. Он и Коро Ха сидели за низким столиком, а я стоял рядом на коленях.

Колени у меня болели, но я не мог жаловаться в присутствии отца.

Я страстно желал его одобрения, ведь, если он считал, что мои занятия продвигаются вполне успешно, он был добр ко мне – и моей матери доставалось меньше неприятных слов за время его недолгого пребывания дома.

Отец погладил тонкие косички бороды и внимательно посмотрел на меня.

Я постарался не смотреть на Коро Ха в поисках поддержки. Запах табака от отцовской трубки смешивался с тонким ароматом чая из хризантем. Коро Ха наполнил первую чашку для отца, потом свою из глиняного чайника и отставил его в сторону, чтобы слуга налил в него кипящую воду. На подносе стояла третья, пустая чашка.

– Каковы три столпа общества? – спросил отец.

– Отношения между отцом и сыном, мужем и женой и старшим братом с младшим, – сразу ответил я.

Это был один из главных законов, начало любого экзамена.

– Что есть император по отношению к своему народу? – продолжал отец.

– Он отец всем.

– Если народ голодает, каков долг императора?

– Накормить народ.

– Если императору что-то грозит, в чем состоит долг его народа?

– Защищать его.

– Если народ подвергает себя опасности, в чем долг императора?

– Указать верный путь.

Отец кивнул и наполнил мою чашу. Я сделал глоток и встретил его одобрительный взгляд.

– Ты хорошо усвоил принципы, – сказал отец.

– Если позволите, Мастер Вен, – сказал Коро Ха с легким поклоном.

Он повернулся ко мне и заговорил с отстраненным выражением, как и положено наставнику с учеником-сиенцем – отношение старшего брата сиенца к младшему.

– Если продолжить серию вопросов твоего отца, позволь предложить тебе дилемму, – сказал Коро Ха. – Каковы отношения императора с министрами?

– Император должен управлять министрами, как муж, а министры давать ему советы, как жена, – ответил я.

– Когда министра тревожит руководство императора, в чем состоит его долг?

– Жена может мягко укорять мужа и предложить ему новый курс, так и министр имеет право давать советы императору.

– А если император отвергнет совет? – спросил Коро Ха.

– Министр должен принять волю императора.

– А если император не прав?

Я едва не подавился чаем. И посмотрел на Коро Ха, забыв о правилах приличия. Во время наших уроков мы обходили стороной подобные вопросы. Он ставил эксперименты, и я принимал роль жены дурака, пьяницы или младшего брата, вынужденного сохранять верность старшему брату – тирану, или министра, которому император поручил нечто отвратительное. Эти эксперименты были самым интересным в обучении Коро Ха, но я сомневался, что мой отец их бы поддержал.

– Вэнь Ольха? – заговорил Коро Ха. – Если тебе требуется конкретный пример, давай предположим, что император ввел слишком тяжелый налог в одной из своих провинций. Что, если он нарушил свой долг отца народа и в результате провинция будет голодать? Что, если после того, как императору сообщат о его ошибке, он откажется уменьшить налог? Что следует сделать министру в таком случае?

Его вопрос изрядно меня удивил. Коро Ха, как и всякий разумный человек, знал, что голод и нищета царят на севере Найэна, где до сих пор продолжалось восстание моего дяди, о котором бабушка не раз говорила, когда порицала империю. Неужели он заметил какие-то следы моих ночных уроков? Мешки под глазами и синяки на руках?

Или он видел, как мы с бабушкой выскальзывали из сада в лунном свете? Возможно, он уловил какие-то подводные течения моих мыслей или нюансы в сочинениях и разговорах?

– Правильны или ошибочны действия императора, известно лишь вечным божествам, – сказал я, посмотрев наставнику в глаза. – Только они могут в чем-то упрекнуть императора, исполняя роль отцов. Министр не смеет так поступать, ведь жена не может восстать против мужа.

Коро Ха вздернул подбородок и удовлетворенно улыбнулся. Он посмотрел на отца и вернулся к роли подчиненного.

– Для своего возраста мальчик все прекрасно понимает.

– Да, – согласился отец.

Он указал на соседний с собой стул, я сел и стал пить чай вместе с ними, изо всех сил стараясь не смотреть на Коро Ха. Потом отец стал задавать вопросы на другие темы: о моей матери, о чтении классических произведений, об истории – Коро Ха сказал, что у меня к ней склонность. Таким образом, отец исполнил свой долг следить и вести за собой наш дом, несмотря на долгие отсутствия.

Отец прекрасно ко мне относился, когда я был маленьким. У меня остались смутные детские воспоминания, не до конца оформившиеся и почти мифические, – как я под теплым летним солнцем ездил у него на плечах по саду. О его усах, которые щекотали мою щеку, когда он качал меня на колене и рассказывал глупые истории, полные бессмысленных рифм. Но по мере того, как его торговля расширялась, счастливые дни становились все более редкими, а с появлением Коро Ха мне требовалось их заслужить.

Когда мы допили чай, отец нас отпустил. Коро Ха и я поклонились ему и задом вышли из его кабинета. На садовой дорожке, когда отец уже нас не видел, я бросил на Коро Ха холодный взгляд.

– Только не надо дуться, Вэнь Ольха, – сказал Коро Ха. – Твой отец остался доволен твоим ответом, разве не так?

– Я не думаю, что ему понравился ваш вопрос, – сказал я. – Во всяком случае, мне он совсем не понравился.

– Разве ученику подобает быть недовольным наставником?

– А что, если я бы сказал, что министру следует восстать против императора? Как ты думаешь, ты бы сохранил свое место в нашем доме?

– Почти наверняка, – ответил Коро Ха. – Я получил очень хорошие рекомендации. Если бы ты плохо ответил, твой отец остался бы недоволен, а я позаботился бы о том, чтобы ты в следующий раз давал правильные ответы.

Я скрестил руки на груди и продолжал идти вслед за ним. Он спрятал кисти в рукава своих одеяний. Солнечный свет пробивался сквозь листву женьшеня, и на тропинке свет смешивался с тенью.

В ветвях деревьев чирикали птицы. Журчал ручей, протекавший через наш сад. До меня донесся плеск карпа, который охотился на водомерок.

– Вы пытались поставить меня в трудное положение? – спросил я.

Коро Ха покачал головой.

– Всю жизнь тебе будут задавать подобные вопросы, Вэнь Ольха, и не имеет значения, сколько раз ты прежде давал правильные ответы. Такие вопросы проверяют не только твои знания, но и верность. Хорошее образование и имя помогают, но у тебя не такая кожа, неправильные волосы и не все в порядке с материнской линией. Я хочу, чтобы ты добился успеха, несмотря ни на что. Иногда ценой успеха станет унижение или предательство собственного сердца. Твой отец это понимает.

Я убежал от него в свою комнату, заперся и не выходил до конца дня. Бабушка научила меня быть гордым и считать, что все, чему меня учит Коро Ха, есть лишь препятствия и недостатки. Более того, я был уверен, что обязательно познаю тайны магии, которые существовали как по отцовской, так и по материнской линии. К тому же я помнил ошеломляющее, подобное удару грома, понимание устройства мира, когда она щелкнула пальцами и зажгла огонь.

Четыре года спустя я все еще стремился снова познать это ощущение, точно мечтающий заполнить пустой желудок нищий, которого преследуют воспоминания о последней трапезе.

В ту ночь бабушка разбудила меня, постучав в мое окно.

Я встал, надел штаны и рубашку из домотканого хлопка – простую одежду, хорошо пропускавшую прохладный летний ветер, – проскользнул по коридорам и встретился с ней в саду. Как и всегда, мы отправились в Храм Пламени.

Бабушка продолжила свои уроки историями о первых героях Найэна, которые правили мелкими королевствами до появления Королей Солнца. Она вела пальцами по рунам, и я читал истории о Хрупкой Сове, которая не могла охотиться или сражаться, но сумела обмануть дракона и заставить его разделить с ней тайну письменности; о Коричневой Собаке, подружившейся с лисом-демоном и научившейся изменять форму, становясь любым зверем; о Железном Клыке, в своих снах встретившем богов волков и с их помощью создавшем из разных городов Найэна королевство, простиравшееся по всей длине нашего острова.

По сравнению с уроками Коро Ха занятия с бабушкой всегда захватывали мое воображение. Литература сиенцев, по моему опыту, состояла из рассуждений о морали и аналогий. По контрасту, истории Найэна наполняли приключения, страсть и – самое главное – магия. Финал сиенских повестей легко предсказать, если понимаешь правила и доктрину. А в сказаниях бабушки постоянно возникали самые неожиданные повороты, а также легенды о стойкости и мужестве. Тем не менее они казались мне пустой тратой времени и лишь сильнее возбуждали стремление к магии.

Когда история Железного Клыка подошла к концу, бабушка сложила книги в сундук, стоявший рядом с алтарем, и мы перешли к занятиям Железным танцем. Мы продолжали использовать штыри вместо затупленного железа, ведь синяк на лице или руке легче объяснить, чем сломанную руку. В храме разгуливало эхо наших ударов, меня наполняли энергия и дикость, и я получал удовольствие, давая выход энергии, сосредоточившись только на следующем взмахе ее оружия, а мои руки и ноги реагировали словно сами по себе.

Мы закончили занятие, сильно вспотев. Я изучал обычный набор синяков, а бабушка разглядывала свой локоть, куда пришелся один из моих ударов. Она сказала, чтобы я сел на край алтаря, и протянула мне тыкву с водой.

– Ты делаешь успехи, – проговорила она, слегка задыхаясь.

Я улыбнулся и выпятил грудь. Гордость – еще одно чувство, которое, по правилам хорошего тона, считалось сиенцами неуместным.

– Настанет день, когда я буду лучше, чем ты, – заявил я.

– Неужели? – Она усмехнулась.

– Да! – Я вытер рот и протянул ей тыкву. В темноте я увидел сеть белых шрамов на ее руке. – И тогда ты начнешь учить меня магии, хочешь ты того или нет.

Я ожидал выговора. Почти каждую ночь я просил ее научить меня тайнам ее искусства, указывая на какие-то новые умения, которыми мне удалось овладеть. И всякий раз она мне категорически отказывала. Но в ту ночь, когда она пила воду из тыквы, бабушка внимательно посмотрела на меня, точно впервые задумалась над моей просьбой.

– Ты еще не готов учиться, – наконец ответила она, поставив тыкву между нами, и я уже собрался высказать ей свое неудовольствие, когда она встала. – Но, быть может, ты готов смотреть.

Я ощутил волнение в груди, которое быстро распространилось до кончиков пальцев рук и ног. Мне с трудом удалось подавить желание броситься вперед, и я последовал за ней во двор за Храмом Пламени. Он зарос побегами ивы, в том числе и пересохший фонтан, который находился в его центре. Возле фонтана стояла одинокая беседка. Бабушка опустилась на колени напротив нее, и я видел лишь силуэт на фоне тусклого света лунного полумесяца.

– Смотри внимательно, Глупый-Пес, – сказала она. – Я не стану тебе ничего больше показывать до тех пор, пока ты не будешь готов учиться самостоятельно. Только боги знают, когда это произойдет, – с такой пустой и глупой головой, как у тебя.

Между тем в моей пустой и глупой голове зрел план. Я вспомнил порыв силы, который почувствовал, когда она зажгла очаг и дала мне имя: все мое тело наполнило тепло, я остро ощутил окружающий мир и восторг свободы. И, хотя в тот момент она спрятала от меня руку, а сама оставалась в тени, я подумал, что смогу понять ее магию только на основе чувства.

Воздух наполнился ароматом жженой корицы. Мои чувства обострились, превратив каждый камень во дворе, каждую ветку, каждый шорох в ивах в нечто бесконечно сложное и важное. Пока я смотрел, сила напоила кости бабушки, окутала и изменила ее плоть. Я закрыл глаза и сосредоточился на маслянисто-железном ощущении волшебства, которое она творила, и изменениях в ткани мира.

Меня окатил отпечаток ее заклинания, кожу стало покалывать, а мышцы начали сжиматься в ритме ее превращения. Когда оно закончилось, я ощутил внезапный холод, словно меня окатили ледяной водой, и услышал хлопанье крыльев.

Я открыл глаза. На гнилых скобах беседки устроился орел. Я знал, что это бабушка, потому что чувствовал продолжение ее силы. Но со стороны казалось, будто там сидит птица.

Я смотрел на нее, и мной овладел благоговейный страх, подобный задержанному вдоху. Я наполовину верил, что она читала мои мысли или почувствовала мои прикосновения, когда я следил за узором ее магии, ведь я не знал пределов ее могущества. Она молча наблюдала за мной, потом спрыгнула на землю и исчезла в темноте.

Сворачивание ее магии оказалось быстрее, чем изменение. В конечном счете вещи хотят быть тем, чем являются, и это верно относительно людей в большей степени, чем что-то другое. После того как бабушка вернулась в прежнюю форму, запах гари и тревожная сила магии окружали ее, точно табачный дым.

– Сегодня ты видел достаточно, мальчик, – сказала она. – Ты просишь старую женщину слишком о многом, вредный щенок. У меня болят колени. Отнеси меня обратно в дом.

Несколько дней спустя в беседке у пруда, где Коро Ха часто давал мне уроки, мы с ним повторяли Классику Высокой веры, главный текст религии сиенцев. В отличие от историй бабушки, прятавших мораль в мифе, сиенцы передавали ее, как и все остальное, через духовность: афоризмы и указания. Ближе всего к богам находился император, чье имя никогда не менялось, он построил империю из отдельных сиенских королевств при помощи изначальных божеств. До Сиены существовал лишь хаос, и цивилизацию создали мудрецы – первые Голоса императора.

Я был совсем маленьким, и мне удалось примирить две мифологии, которым меня учили, – моей бабушки и сиенцев, – объединив ее волчьих богов и изначальных божеств. Они являлись предшественниками императора, и их забыли только потому, что он занял их место, как сын однажды заменяет отца.

По мере того как я становился старше, я начал понимать, что религия бабушки являлась не проявлением эксцентризма, а преступлением в глазах сиенцев. Ее храм сохранился только благодаря тому, что сиенцы его просто не нашли и боги не помогали императору, а были его врагами.

В тот день я наткнулся на цитату мудреца Ю Несущего-Огонь в Классике Высокой веры: «Там, где ты видишь народную веру, знай, что она произошла из благоговейного трепета перед небесными телами, в неведении сил природы и страхе перед зверями мира. Отнесем то, что можно спасти, к высокой вере; и уничтожим все, что приводит к отклонениям от нее.

И тогда невежественного можно будет привести к знанию, а отклонения – к согласию с волей императора».

Я положил книгу. У меня родился вопрос, который мне хотелось задать, но я не знал, как отреагирует на него Коро Ха. В свои двенадцать лет я уже считал себя очень умным и старался формулировать свои вопросы так, чтобы скрыть источник любопытства.

– Я не хочу обвинять великого мудреца в непоследовательности, – сказал я, – но если религия народа есть всего лишь невежественный миф, то как можно что-то спасти?

Глаза Коро Ха загорелись, точно тлеющие угли под порывом ветра.

– Интересный вопрос, – ответил он. – Ты будешь удовлетворен, если я отвечу, что Ю Несущий-Огонь прежде всего хотел установить социальный контроль над необразованными массами и его гораздо меньше волновали правильные духовные практики?

Нет, меня такой ответ не устраивал, поскольку мой наставник попытался обойти скрытую остроту моего вопроса.

– Однако он изменил свой трактат…

– Я знаю название его трактата, Ольха, – сказал Коро Ха. – Но даже в классике может быть двойная цель. Религия – это политика, литература, философия и так далее. Способность воспринимать и толковать переплетения классики будет ключом твоего успеха на имперских экзаменах. – Он постучал по следующей странице книги. – А теперь продолжай. Если только ты не считаешь себя готовым отложить текст и написать эссе, в котором ты объяснишь все его сложные вопросы?

– Я задаю вопросы потому, что не понимаю, – ответил я.

– Ладно, – сказал Коро Ха. – Ты хотел еще что-то спросить?

Я медленно вдохнул, как учила меня бабушка перед началом Железного танца, и внимательно посмотрел на Коро Ха. И мне пришлось напомнить себе то, о чем я постоянно забывал: он, как и я, не был настоящим сиенцем. Несмотря на образование и мастерское владение имперской доктриной, его темная кожа и вьющиеся волосы свидетельствовали о том, что его детство было похоже на мое.

– Моя бабушка рассказывает мне разные истории, – начал я.

– О, – сказал Коро Ха, поставил свою чашку, сложил руки и наклонился вперед, словно приготовился получить удар. – Я подумал… если – и когда – у нас возникнет такой разговор, о какого рода историях идет речь?

Я пожал плечами, пытаясь выглядеть расслабленным – в самом крайнем случае устыдившимся, – однако рассчитывая, что он не заметит охватившего меня волнения. Некоторые из ее историй, несомненно, потребовали бы уничтожения, если бы Ю Несущий-Огонь принимал решение.

– Герои и много чего еще, – сказал я. – Главным образом приключения. Но в них участвуют боги. Волки умеют говорить… Такие вот вещи.

– И тебе нравятся эти истории? – спросил Коро Ха.

– Ну, они… – Следующее слово я постарался выбрать особенно тщательно. Завораживают – показывало мою слишком большую вовлеченность; забавные — не стоило того, чтобы о них упоминать… – Странные, но интригующие.

– И ты хочешь знать, стоит их принять или уничтожить?

– Они несут в себе мораль, которая далеко не всегда противоречит имперской доктрине, – сказал я, слишком быстро переходя к обороне. – И мне любопытно, есть ли в них толика правды.

Правды, подобной той, что я ощутил в своей плоти и костях, когда пробуждалась сила бабушки.

– Тебя интересует магия, – сказал Коро Ха.

Лед коснулся моей спины, но сочувственное выражение лица Коро Ха не помогло его растопить.

– Я помню такие истории, Ольха, – продолжал он. – В Тоа-Алоне их рассказывали, хотя империя правила там еще более жестко, чем здесь. Были и другие. Народные предания о Гирзанской степи, даже в центральных районах Сиены. Складывается впечатление, что легенды каким-то образом всегда выживают. В больших городах империи их даже можно найти в книгах. Не слишком респектабельное чтение, но и не преступное.

– Значит, они безобидны? – спросил я.

– Я бы не стал называть их безобидными. Как мы уже установили, литература есть политика и так далее. Но те, кто обычно такое читают, не заглядывают в глубины, которые таятся за этими преданиями.

Я сделал еще один глубокий вдох, удивляясь уже тому, что мы вообще ведем эту беседу, – оставалось надеяться, что Коро Ха не решил устроить мне тщательно подготовленную ловушку.

– А магия? – спросил я.

– Большинство людей не ищут магии, – сказал Коро Ха. – Некоторые умения, которые описываются в легендах, вполне могут существовать – или существовали прежде, – но кто сейчас может уверенно утверждать, что является мифом, а что – правдой? В любом случае в империи таким даром обладают только Руки и Голоса. – Он широко улыбнулся. – Насколько я помню, ты собирался стать вторым величайшим волшебником империи. Тогда я думал, что это детские фантазии.

Меня разозлили его слова, я посчитал их за насмешку.

– Ты хочешь сказать, что у меня ничего не выйдет? – сердито спросил я.

– О нет, Ольха. Ты вполне на такое способен. Но перед тобой очень долгая дорога, если магия станет твоей целью. – Он наклонился вперед и постучал по следующей странице. – Дорога, на которую ты не сможешь ступить, если не сосредоточишься на своих занятиях.

* * *

Ночью, как и во многие последующие ночи, я лежал без сна, вспоминая о силе моей бабушки. Магия способна изменить мир. Ее могущество не вызывало у меня сомнений. Она не нуждалась в доводах или вере – магия существовала. И не имело значения, приму я доктрину сиенцев или мифы Найэна, моя бабушка будет способна зажигать огонь и менять форму.

Это единственное, что я мечтал понять ради самой магии, а не потому, что власти решили обязать меня ее изучать. Как только я ею овладею, я смогу делать с ней то, что пожелаю, не связанный с мечтами отца о восстановлении семьи Вэнь или желанием бабушки освободить Найэн от власти империи.

Две противостоящие ветви моей семьи – я чувствовал, что должен в равной степени каждой из них, – невозможно было примирить. Служить одной из них значило предать другую. Но магия предлагала мне путь – сбежать от удушающих противоречий и отыскать собственную дорогу в мире. Все четыре года я жил, наполненный этим страстным желанием. Сколько лет еще пройдет, прежде чем император выберет меня в качестве Руки или бабушка посчитает, что я готов к обучению?

Слишком много – так я решил.

Слабеющая нить моего терпения длилась только до следующей ночи, в которую бабушка не появилась.

Когда луна уже стояла высоко в небе, но я так и не услышал стука в окно, я выскользнул из дома в теплую ночь.

Прежде я никогда не приходил в Храм Пламени один. Оскаленные зубы волчьих богов меня пугали. Я постарался не смотреть в их сторону и отбросить мысль о том, что они могли рассказать о моем приходе бабушке. Конечно, они были каменными, но, если женщина способна превратиться в орла, все остальное перестает быть тем, чем кажется, разве не так?

Я опустился на колени там, где стояла она, перед беседкой и руслом высохшего ручья. Стрекотали сверчки и квакали лягушки. Ветер шумел в соседней бамбуковой роще. Земля под моими коленями и ногами была влажной и холодной. Я сделал глубокий вдох и уловил диковинное эхо ощущения маслянистого железа магии бабушки. Оно было растворено в мире вокруг меня в виде постоянного прилива и отлива энергии. Одно переходило в другое. Мгновения и возможности, соответствовавшие узору мира, сменяли друг друга.

Я задрожал в такт ритму этого потока.

Мной овладело волнение: внезапно я почувствовал, что стою выше и в стороне от узора мира и всего в нем, в том числе собственного тела. Все принадлежало мне, все могло измениться в соответствии с моей волей, словно мир стал листом рисовой бумаги, а предметы и события были лишь частями истории, которую следовало написать. Я же парил над ними с кисточкой в руках.

Не понимая, что делаю, я потянулся – откуда-то из самых глубин самого себя – и написал свою волю миру, повторяя значки, которые, как я видел, делала бабушка, когда превратилась в орла.

Если магия бабушки была каллиграфией мастера, то моя обладала уровнем ребенка, копошащегося в пыли.

Все мышцы моего тела сжались, разум наполнился паникой и ужасом, и мной овладела абсолютная уверенность в том, что я сейчас умру, как если бы я спрыгнул с высокого обрыва в пропасть. Я помню лишь поток боли, которая тащила меня обратно в тело, а я отчаянно кричал под воздействием своего неудачного заклинания. Конечности, которые не знали, являются они крыльями или руками, ногами или когтями. Пустые кости трещали и изгибались под давлением мощных мышц, которым требовался более сильный скелет. Передо мной мелькали участки заросшей тропинки, по которой я брел обратно к дому.

Я и сам не знаю, как далеко мне удалось пройти на моих сломанных конечностях.

Я пришел в себя в объятиях бабушки, в собственной комнате и в своем теле. Ее лицо будто парило надо мной, бледное и напряженное. Она прижала меня к груди и принялась раскачиваться, шепча благодарность богам. Никогда прежде бабушка не выказывала мне такой любви.

– Ах ты глупый, глупый мальчишка! – прошептала она. – Мне не следовало тебе показывать… – Но, как ты… такое просто невозможно! Во всяком случае пока, без меток колдуньи!

Я пытался попросить прощения, но язык мне не повиновался. Бабушка отпустила меня и вложила в мои руки чашку с теплым чаем. Он был горьким и имел какой-то лекарственный вкус, я едва не раскашлялся, но бабушка заставила меня выпить его до конца. И вскоре я почувствовал, как теплая волна наполнила мой пустой желудок, успокаивая боль в мышцах и костях.

– Ты будешь очень сильно болен в течение следующих нескольких дней, – сказала она, наливая еще одну чашку чая. – И станешь испытывать ужасный голод, но твой желудок позволит тебе пить лишь чай и слабый бульон, так что тебе придется с ним смириться.

– Мне очень жаль, – пробормотал я, когда ко мне вернулся голос. – Я подумал…

– Ты не думал, – перебила меня бабушка. – Твои амбиции и самоуверенность помешали тебе думать. Никогда больше так не поступай.

Несмотря на сердитые слова, она сидела рядом со мной, пока я плакал, содрогаясь от воспоминаний о том, каким ужасающим существом был совсем недавно.

– Мне следовало быть осторожнее, – прошептала она. – Нельзя было тебе ничего показывать. Боги! Даже твой дядя не обладал такой чувствительностью к магии. – Она посмотрела в окно – лунный свет исчез, наступила полная темнота перед рассветом. – Мне пора уходить. Твоя мать и наставник будут встревожены из-за твоей внезапной болезни, так что им не стоит знать еще и о моем ночном визите.

Я схватил ее за руку. Она посмотрела на меня, и ее лицо стало жестким. Несмотря на страдания, перенесенные мной этой ночью, больше всего я боялся, что моя глупость лишит меня того, чего я хотел более всего: тайной власти и запрещенной магии. Сейчас мне особенно сильно хотелось ими овладеть. До этого момента моя жизнь была ограничена с одной стороны отцом, а с другой – бабушкой, но я на мгновение увидел узор всех вещей, а моя воля владела всем сразу – я мог изменять мир по своему желанию.

Да, первая попытка привела к ужасным последствиям, но я не сомневался, что со временем, после упорных тренировок, сумею овладеть этими силами и понять смысл, таящийся в их глубинах. Мой юный разум еще не встречал проблемы, которую не смог бы решить.

– Ты будешь меня учить? – спросил я, не в силах скрыть отчаяния.

Бабушка вырвала руку.

– Разве у меня остается какой-то выбор?

Глава 3. Шрамы

В течение всего первого дня моего выздоровления я спал, просыпался и снова засыпал, а моя мать сидела рядом, то и дело трогая мой лоб тыльной стороной ладони. Такого физического контакта у нас не было с раннего детства, когда я жил в ее спальне, до того как перебрался в свою комнату в восточном крыле дома в соответствии с традициями сиенцев. По представлениям сиенцев, матери и сыновья должны сохранять дистанцию, ведь проявления нежности помешают сыну принять роль отца – императора своего маленького царства. Правила хорошего тона диктовали, что моей матери следовало отправлять ко мне служанок с подносами чая и имбирными пирожными, чтобы, вернувшись, они рассказывали ей о моем состоянии. Но моя мать – как мне стало очевидно в эти дни – не была сиенкой.

Весь первый и бо́льшую часть следующего дня мама провела со мной, и они вместе с бабушкой сделали все, чтобы заменить нашу сиенскую кухарку. Вместо роскошных блюд, на которых меня вырастили, я питался так же, как моя мать и дядя, когда они болели в детстве: слабый, слегка подсоленный бульон из морских водорослей и сушеной рыбы; легкий чай из диких цветов, собранных мамой в лесу возле нашего поместья; немного клейкого риса и сушеных фиников, завернутых в бамбуковые листья и выдержанных на пару, – пища найэни, которую я прежде никогда не пробовал, но именно она, по мнению матери и бабушки, должна была помочь мне поправиться.

Между тем Коро Ха больше тревожило не мое здоровье, а вред, который мог принести долгий перерыв в занятиях. Бабушка сумела от него избавиться в первый день, но во второй он преодолел ее оборону и устроил плацдарм на письменном столе, который стоял в углу моей комнаты. Оттуда он атаковал при помощи од и стихотворений из сиенских книг, классической религии и разнообразными трактатами по управлению государством и философии, заставив маму отступить. Находиться в комнате наедине – если не считать больного ребенка – с мужчиной, не являвшимся моим отцом, – на это ее отваги не хватило.

Любые правила можно нарушать только до определенного предела.

На третий день Коро Ха меня победил. Я снова начал заниматься, хотя уроки часто прерывались из-за того, что я терял сознание и далеко не сразу приходил в себя, как если бы мое тело внезапно выросло и душа больше не могла правильно его наполнять.

Через шесть дней диета найэни охладила огонь в моих костях, но я все еще не мог встать на ноги. На седьмой день я снова потерял сознание, а ночью услышал, как спорят мать и бабушка, что часто бывало во времена моего детства.

– Что с ним случилось? – резко потребовала ответа мама, голос которой был полон тревоги.

– Требуется время, чтобы прогнать грязный ветер из его тела, – ответила бабушка. – Он начал больше есть, и лихорадка прекратилась…

– Но у него слабость и кружится голова! – воскликнула мама, и я не сомневался, что она бросала на бабушку гневные взгляды. – Так или иначе, но это нам не по силам.

– Вовсе нет, – возразила бабушка. – Прояви терпение.

– Но тогда ты должна мне рассказать, – заявила мама достаточно громко, так, что ее могли услышать все в поместье. Она понизила голос, но его по-прежнему переполнял гнев. – Я позволила тебе поставить на нем метку. Я согласилась на то, чтобы он узнал нашу историю. Но я не давала тебе разрешения учить его твоей магии.

– Это и твоя магия, если бы ты того захотела, – сказала бабушка.

– Что. С ним. Произошло?

Я никогда не слышал такой ярости в голосе матери, даже в тот раз, когда нас восемь лет назад навестил мой дядя, незваный и непрошеный. Очевидно, бабушка также рассердилась – последовала долгая пауза, но потом она заговорила:

– Он прикоснулся к магии, которую ему не следовало трогать, не говоря уже о том, чтобы использовать, – сказала бабушка. – Даже Хитрый-Лис…

– Не говори о моем брате! – Я услышал резкий вдох и выдох, словно кто-то собрался начать Железный танец.

Когда моя мать снова заговорила, ее голос стал спокойным и уверенным, как клинок.

– Ему необходим врач. Я пошлю за ним. А тебе следует помалкивать. Если тебе это не нравится, можешь покинуть мой дом.

– Ничего ему не говори, – предупредила меня бабушка утром восьмого дня моей болезни. – Ни о том, что мы делали в храме, и, главное, что привело к… болезни, как нам следует ее называть. Если тебе придется отвечать на вопросы, скажи что-нибудь невнятное о холодном ветре и насморке. О том, что бабушка может вылечить при помощи супа и чая.

Когда я выпил чай, который она принесла, бабушка собрала пустые чашки и поспешно вышла из комнаты, что-то бормоча про безмозглых сиенских врачей и их бесполезные лекарства, которые они применяют божественным методом проб и ошибок.

Меня уже однажды осматривал сиенский врач, который во время своих бесконечных путешествий по империи часто проезжал через соседний город Поляна Пепла. В шесть лет я заболел оспой – впрочем, не я один, заразились и другие дети. Врач приехал в город, но мой отец утроил его обычную плату, чтобы он остался в гостевой комнате, пока я не поправлюсь.

В его отсутствие в Поляне Пепла умерла дюжина детей.

Я смутно помню того врача. Однако Доктор Шо произвел на меня сильное впечатление. Я запомнил его умные глаза и узловатые руки, когда он приехал лечить мою непонятную болезнь, и позднее, когда моя жажда тайного знания снова привела меня к нему.

Босые ноги Доктора Шо были мозолистыми и покрыты трещинами. Копна волос, собранная в пучок, закрывала шею, растрепанная борода не скрывала рот с тонкими губами. В блестящих, выразительных глазах отсутствовала рассудительность, характерная для сиенцев, и они так блестели тайным знанием, что мне стало страшно.

Если он поймет причину моей болезни, то секреты бабушки будут раскрыты, моего отца и мать обвинят в укрытии ведьмы и нас всех казнят.

Доктор Шо проверил пульс, сжав мое запястье. Я старался дышать медленно и ровно, чтобы успокоить трепетавшее сердце, надеясь, что он ничего не заметит. Он сделал паузу, потом надавил сильнее и снова сделал паузу. Затем принялся бормотать себе под нос, бегло набросал что-то на листке бумаги и открыл сундучок, который принес с собой. Каждое его отделение было не больше моей ладони, на табличках я увидел логограммы, обозначавшие растение или минерал, а снаружи сундучок украшали рисунки виноградной лозы и лесных животных. Пальцы Доктора Шо метались от одного отделения к другому, он наполнял бумажные кулечки щепотками разных ингредиентов.

Два самых больших пакетика он положил на мой письменный стол.

– Здесь травяные супы, – сказал он. – Смешайте их с бульоном. Принимать утром и еще один раз в течение трех дней. В течение этих же дней, – продолжал он, взяв два других пакетика поменьше, – нужно пить этот чай утром, а этот – вечером. На второй день, если ты не сможешь встать с постели, нужно сделать иглоукалывание и массаж. Потом, если твой стул будет пахнуть как гнилье, немедленно пошлите за мной. Если ты сможешь встать с постели, отправляйся погулять в сад. На четвертый день ничего не ешь утром, потом мясо и хлеб вечером. После чего ты должен поправиться.

Все это время он писал указания на листке бумаги, который вручил мне.

– Я также все объясню твоей матери. Если вы не пошлете за мной, я вернусь через шесть дней за второй половиной платы.

Я с удивлением посмотрел на него. И это после того, как он просто пощупал мой пульс?

Быстрота и уверенность, с которой он сделал свои выводы, поражали не меньше, чем магия. Я пытался придумать, что сказать, пока он закрывал свой сундучок, опасаясь, что он мог знать причину моего состояния и молчание только подтвердит его подозрения. Я призвал все свое мужество, чтобы поблагодарить его, но прикусил язык, чтобы не спросить, чем же болен.

– Оставь благодарность при себе, – сказал он. – Мне заплатили. – С этими словами он забросил сундучок за спину, застегнул ремни, которые его там удерживали, и надел широкополую коническую шляпу. На пороге он посмотрел на меня через плечо. – Тебе придется встретиться с кое-чем гораздо хуже, чем я, если ты будешь и дальше заниматься столь же опасными вещами, – предупредил он и ушел.

Я старательно выполнял все инструкции, не желая вызвать раздражение человека, который сумел понять причину моей болезни практически без усилий. Часть его лекарств оказались довольно противными, другие – кислыми, а травяные супы солеными, как море, но после того как на второй день я сумел подняться на ноги, бабушка с огромной неохотой пробормотала что-то про уважение к старому доктору.

Коро Ха повел меня на неспешную прогулку по саду. На Лунном Мосту нас встретила мама, которую переполняло счастье от того, что я выздоровел, – она обняла меня, чем нарушила все правила отношений между матерью и сыном.

Доктор Шо вернулся на шестой день, невозмутимо меня осмотрел, кивнул, забрал у матери пригоршню серебряных монет в качестве платы и ушел, не сказав ни единого слова.

Как только я снова смог ходить, Коро Ха с удвоенной энергией возобновил наши уроки. Хотя имперские экзамены мне предстояло сдавать только через четыре с лишним года, казалось, он считал, что каждый день, который я не провел в напряженных занятиях, станет тяжким камнем на моей шее. По утрам мы повторяли классику и диалектику, а днем занимались каллиграфией, сочиняли эссе и писали стихи.

Я не спал бо́льшую часть ночи, дожидаясь стука в окно.

Но так его и не услышал. Однако до меня долетали обрывки частых ссор между мамой и бабушкой, чьи голоса больше не были такими громкими, как в ночь появления Доктора Шо, поэтому мне удавалось уловить сквозь деревянные и бумажные стены лишь отдельные приглушенные слова. В моем воображении они спорили относительно продолжения бабушкиных уроков. Бабушка обещала научить меня магии, но маму до ужаса напугала моя болезнь и – так я решил – она запретила бабушке это делать.

Воображаемый конфликт заставил меня презирать мать. Я все еще ее любил, смутно, но сильно, как в детстве, однако ее вид начал вызывать у меня раздражение. Когда она поздравляла меня с успехами, достигнутыми с Коро Ха, ее похвала жалила меня, как крапива.

Мое отчуждение постоянно росло, пока не переполнило разум и не перешло в подсознание, что привело к ужасному сну, вернувшему меня в ту жуткую ночь в лесу, когда я с трудом тащил домой свое изуродованное тело, бессильно пытаясь закричать, пугаясь каждой тени и взглядов каменных волчьих богов.

Я резко проснулся, отбросил в сторону пропитанное потом одеяло и стал проверять конечности, чтобы убедиться, что я по-прежнему остаюсь человеком.

Когда отчаянные биения моего сердца наконец стали затихать, я услышал знакомый стук в окно.

– Глупый-Пес! – прошептала бабушка с другой стороны экрана из промасленной бумаги. – Встретимся в саду. Нам нужно многое обсудить, а у нас всего одна ночь.

* * *

Мы вместе прошли через лес по тропинке, ведущей в Храм Пламени, где бабушка снова остановилась возле статуи Окары. Я с тревогой ждал, мне отчаянно хотелось узнать, почему это будет наша последняя ночь и чему она меня научит во время своего урока.

Меня охватило чувство взаимосвязанности всех вещей. Я не пытался прикоснуться к магии с той ночи, когда превратил себя в нечто мерзкое, но мое стремление овладеть ею только усилилось. Я понял, что одной ночи будет недостаточно, чтобы обучить меня всему, что необходимо. Данная мысль омрачала мое настроение, точно темная туча.

Мы подошли к ступеням, ведущим в храм.

Бабушка села и жестом показала, чтобы я устроился рядом.

– Я ухожу, – наконец сказала она. Ее взгляд стал отстраненным, словно она смотрела туда, куда ей предстояло уйти. Морщины на ее лице и руках стали еще более заметными, и я вдруг понял, что она уже очень старая. – На Севере все еще идут сражения, – продолжала она. – Твоего дядю, Хитрого-Лиса, поймали, и он оказался в очень трудном положении. Завтра я отправлюсь к нему.

Дядя для меня оставался именем, репутацией и грязным силуэтом. Однако один или два раза – когда мои занятия с Коро Ха шли далеко не самым лучшим образом, а экзамены казались непобедимым чудовищем, – я мечтал о том, чтобы сбежать из поместья отца, забыть о долге перед семьей Вэнь и отправиться в горы, чтобы присоединиться к нему. И вот теперь бабушка говорила, что она сама намерена так поступить.

– Не пытайся следовать за мной, – приказала она, возможно почувствовав мое желание. – Ты знаешь слишком мало, чтобы принести хоть какую-то пользу. Читай книги, которые здесь спрятаны. Изучай нашу историю. Учи своих детей. Это будет последним уроком, который я обязана тебе преподать.

Она вошла в храм и вернулась с обсидиановым ножом, который использовала, когда дала мне имя. Бабушка протянула ко мне ладонь, и я вложил в нее свою руку. Она мягко прижала кончик ножа к шраму, оставшемуся после наречения именем.

Я сдержал крик, когда она трижды рассекла мою ладонь вдоль шедших по ней линий. Одновременно я почувствовал гудение могущества, словно в узоре мира прошло единое биение сердца. А когда оно смолкло, все мои чувства притупились. Я зажмурился и потянулся к потоку энергии, который ощутил в момент перед изменением. Осталось лишь ощущение тепла и силы под ранами, оставленными бабушкой на моей руке. Отсутствие узора подействовало на меня как отсечение конечности, и я посмотрел на бабушку, чувствуя боль предательства, пытаясь замаскировать панику и одновременно стремясь удержать хотя бы толику силы, которой владел.

– Эти отметки ведьмы – знак нашего договора с богами, – сказала она. – Без них ты никогда не сможешь овладеть магией. Ты попытался вырезать фигурку из нефрита, использовав топор дровосека. Если бы ты решил зажечь пламя, то, скорее всего, сжег бы весь лес.

Хотя ее слова должны были меня успокоить, они произвели прямо противоположный эффект. Я не понял, что она сделала, но уже познал безграничную свободу, когда потянулся к магии, – а потом ее внезапно ограничили пактом, о котором она говорила. Возможно, как утверждала бабушка, эти ограничения меня защитят. Но, даже если и так, она выбрала защиту, как и все остальное в моей жизни, – другие постоянно делали за меня выбор. Мне хотелось закричать, схватить нож и срезать метки, которые она мне оставила, в надежде, что так я сумею вернуть себе свободу.

Но, если я собирался изучать магию – любую магию, – именно бабушка должна была меня учить. Кто еще на это способен? В результате, как потом не раз случалось в моей дальнейшей жизни, я проглотил гнев и разочарование, и мысли о том, что меня предали. Я стану подбирать крупицы полезной правды от бабушки и использовать их, чтобы отыскать путь к глубинной мощи, которую мне уже довелось испытать, – ту, что она у меня отняла несколькими быстрыми ударами ножа.

Она налила чистый алкоголь на рану и завязала мне руку, которая стала похожа на дубинку из пропитанной кровью ткани. Закончив, она вошла в храм, чтобы вернуть обсидиановый нож в стоявший возле алтаря шкафчик с книгами и свитками – остатками ее культуры. Когда она вернулась, я увидел ее надежды и страхи, связанные воедино в морщинах лица.

– Когда ты родился, – сказала она, нарушив тишину, – я сражалась с желанием ненавидеть тебя так же, как до сих пор пытаюсь побороть ненависть к твоей матери. Она была слишком юной, когда появились сиенцы. Она забыла, что они сделали с твоим дедом. Или никогда в это не верила. Хитрый-Лис, твой дядя… он помнит. Когда они пришли, нам обещали богатство и культуру. Шелка, оперу, иностранные деликатесы. Удивительное оружие – волнистую сталь, которая рассекала наши мечи, превращала частоколы в дрова.

Они дешево продавали эти вещи, а в качестве платы забирали не серебро – а наши души.

Я баюкал руку, но очень скоро забыл о боли, настолько меня поразили ее слова.

Даже обида и боль от предательства стали утихать, когда я слушал ее рассказ. Она никогда столько не говорила о себе и совсем не вспоминала про моего деда.

Ее пальцы – покрытые мозолями, как у крестьянина или солдата, – теребили края рукавов.

– Именно твой дед являлся ведьмаком деревенского храма, а не я, – продолжала бабушка. – Я была всего лишь хозяйкой таверны. Люди шли к нему, чтобы он помолился, а ко мне – за выпивкой, песнями и старыми легендами. Я была еще и рассказчицей.

Она покачала головой и замолчала на некоторое время, а потом ее взгляд вернулся к настоящему и ко мне.

– Вот что важно: пришли сиенцы. Их было немного, странствующие торговцы – вроде твоего отца; сначала они появились в городах, потом в поселках и деревнях. Их интересовали вещи, которые казались нам безобидными. Наши легенды. И наша история.

Карты дорог. Твой дед много времени проводил в таверне, отвечал на бесчисленные вопросы о наших богах, но держал в тайне нашу магию, он был мудрым человеком. В те дни Найэн воевал сам с собой. Три лорда соперничали в борьбе за трон Солнечного короля. Если не считать угрозы набора в армию и обременительные налоги, нас, простых людей, мало занимало, кто из них одержит победу. Однако сиенцев это заинтересовало.

Вскоре в наш городок прибыли новые купцы, а вместе с ними солдаты, чтобы защищать наши караваны. И до нас стали доходить слухи, что сиенцы перестали посещать север и запад страны, территории, принадлежавшие конкурентам нашего лорда. Они предложили солдат и свое удивительное оружие, чтобы быстро закончить войну, и наш лорд – пусть он вечно горит в огне – ответил им согласием. Но, конечно, когда конкуренты были устранены, легионы сиенцев продолжили завоевание нашей страны.

Она тяжело вздохнула.

– Стали появляться слухи об исчезнувших ведьмах, ограбленных и сожженных храмах. Мы приготовились к отъезду, но опоздали. Они пришли за твоим дедом, когда мы надевали заплечные мешки. Мы смотрели, Хитрый-Лис и я, как их волшебники связывали его цепями света. – Она сглотнула, заморгала и снова вздохнула. – Вместо того чтобы позволить им пленить себя, а вместе с ним и его магию, дед поступил так, как все ведьмаки Найэна, когда их окружали со всех сторон: призвал пламя, которое наполнило храм. И он сгорел, вместе с дедом, дотла.

– Лучше умереть, чем позволить империи завладеть нашими тайнами. – Ее голос дрогнул, и она снова сглотнула. – Через три месяца я родила твою мать, в таверне, в чужой деревне, далеко от дома, где нанесла себе метки ведьмы и попыталась вырастить моих детей так, как того хотел их отец, – хотя он был не только мудрым, но и глупым человеком.

Она потерла лицо тыльной стороной ладони и продолжала: