Наталия Дмитриевна Шаховская-Шик

Утро

   Сережа только что встал.

   Няня его умыла и застегнула ему все пуговицы.

   После этого он отправился в обход.

   Сначала к папе, который как раз проснулся.

    — Папа, ты сто?

    — Я ничего, а ты что?

   Сережа тоже хочет сказать "ничего", но у него это выходит так:

    — Ни-сю-во.

   При этом круглая его рожица расплывается, и папе очень хочется поймать Сережу и поцеловать, но он уже у мамы.

   Мама держит на руках новую, недавно родившуюся сестричку.

    — Мама. ты сто?

    — Я детку кормлю, а ты что?

    — Ни-сю-во.

   Сережа улыбается и мама тоже. А детка еще не умеет улыбаться. Она только сосет и косится на Сережу одним глазом.

   Теперь в кухню, к няне.

    — Няня, ты сто?

    — Я самовар ставлю, а ты что?

    — Ни-сю-во.

   Сережа трогает самовар пальцем, и наскоро обменявшись с няней улыбками, бежит в столовую к бабушке.

    — Бабуська, ты сто, сидишь?

   -Сижу, милый, чулок штопаю, а ты что?

    — Ни-сю-во.

   Сережа очень доволен разговором. Он думает, не начать ли обход сначала, но вдруг соображает, что все заняты, а он нет. Он хмурит брови, потом растопыривает пальцы и смотрит на них горестно.

    — Пустые юки. Ай-яй-яй, пустые юки.

   Может быть, дело дошло бы до слез, но тут как раз няня зовет пить молоко, и Сережа лезет на свой высокий стул.

   На столе стоит его старая кружечка с отбитой ручкой. Сережа на нее смотрит любовно и сожалительно, но когда мама по ошибке хочет налить в нее молоко, он протестует:

    — Неть. С ай-яй-яй-ем. Не надо с ай-яй-яй-ем.

   Все сломанные вещи называются "с ай-яй-яй-ем".

   Выпив молоко, Сережа опять озабоченно поглядывает на свои растопыренные пальцы и мама поскорее дает ему фасольку.

   Разноцветная фасоль в высокой жестянке и круглая деревянная чашечка  — это одно из любимых Сережиных занятий. Он насыпает в чашечку немного фасоли и спрашивает маму:

    — Мало?

    — Мало,  — говорит мама, наливая папе чаю.

   Сережа подсыпает еще и опять спрашивает:

    — Мало?

    — Мало.

   Так продолжается довольно долго. Наконец Сережа насыпает полную чашечку и спрашивает:

    — Много?

    — Много,  — говорит мама, вытирая чашки.

   Сережа, просияв улыбкой, высыпает всю фасоль обратно в жестянку и начинает сначала:

    — Мало?

   Он мог бы заниматься этим еще долго, но в это время звонят и входит Баб-Вав.

    — Погода очень хорошая, — говорит она,  — я пришла погулять с Сережей.

   Баб-Вав неродная бабушка. Она очень толстая и очень добрая. Сережа очень ее любит. Но все-таки он стоит в нерешительности: а как же фасолька? Но Баб-Вав берет его за руку, а мама уже надевает шапку.

    — Мы пойдем к пруду,  — говорит Баб-Вав,  — хочешь?

   -Хотю.

   Стоит конец августа и листья на березах уже желтеют, но на небе ни облачка и на солнышке даже жарко. По дороге встречается много гусей. Совсем недавно Сережа называл их "га-га-га", а потому гулять у него называлось "га-га-га", но теперь он уже хорошо говорит "гуси".

    — Вон перышко,  — говорит Баб-Вав,  — это гусь, верно, потерял.

   Сережа поднимает перышко и бежит за гусем:

    — На, гусь. Гусь, на!

   Но гусь с криком, растопырив крылья и вытянув шею, хочет ущипнуть Сережу за палец, и Сережа бежит обратно тоже с криком.

   На пруду плавают утки. Пруд длинный, похож на реку. В самом узком месте через него идут мостки. Сережа стоит на мостках и кричит: "ути, ути". Он уже забыл свою обиду на гуся. Ему очень весело. Он бывал здесь не раз за свою двухлетнюю жизнь, но как будто впервые понял, как все это,  — вода, облитая солнцем, желтеющие деревья, смешные проворные утята,  — удивительно, интересно и красиво.

    — Сережа, посмотри назад,  — говорит Баб-Вав.

   Сзади, совсем близко, плывет быстро-быстро, перебирая лапками, большая утиная семья. Может быть, ему хотелось сказать Баб-Вав о том, что жизнь прекрасна. Но он только всплескивает руками и произносит в восхищении:

    — Ой, батюски, еще ути!