Оглавление

От автора

Уважаемый читатель! Этот роман основан на рассказах моего отца — Николая Степановича Бузулукова, участника Великой Отечественной войны, воевавшего с ноября 1943 года в частях 1-го Украинского фронта. Чтобы подтвердить истории, услышанные когда-то от него, я в течение нескольких лет работал с документами в Центральном архиве Министерства обороны РФ.

Все события в романе максимально сопоставляются с реальными событиями, датами и географическими привязками к местности в тот период.

Материалом для сбора информации послужили не только архивные документы, но и другие официальные источники документально-исторической литературы. Это краткие военно-исторические очерки: «В пламени сражений. Боевой путь 13-й армии»[1] и «Выстояли, победили!..»[2], а также многие документы и материалы из других ресурсов.

Основные герои, представленные в романе, — люди, принимавшие участие в боевых действиях и других эпизодах, имевших место в жизни моего отца и его друзей. Кроме историй, что происходили с действующими лицами, я частично описал хронологию боевого пути некоторых частей стрелковых дивизий и соединений, входящих в состав 1-го Украинского фронта.

В романе, как в любом литературном произведении, присутствуют вымышленные персонажи и происходят выдуманные события, поэтому фамилии героев, номера воинских частей мною умышленно изменены.

Прошел не один десяток лет после этой войны, на полях жестоких и кровопролитных боев которой остались лежать миллионы советских солдат; их не дождались невесты, матери, отцы и дети, они не смогли им рассказать о себе и не смогли рассказать о том, что им довелось пережить. Я хочу, чтобы мы помнили о них и передавали эту память будущим поколениям.

 Секирин М. К., Щербаков А. М., Дорошенко В. М., Гордиенко А. К., Белкин И. М. В пламени сражений. Боевой путь 13-й армии. М.: Воениздат, 1973. 344 с.

 Ромас П. М. Выстояли, победили!.. — К.: Молодь, 1999. 223 с.

Тяготы времени

Сквозняк, тонкими струйками проникающий в тюремный барак, разбудил Дружинина. Пытаясь укрыться от холода, Анатолий стал натягивать на себя тонкое, изрядно потрепанное временем одеяло. Наступало зимнее утро. Так хотелось еще поспать до той минуты, когда прозвучит отвратительная команда «Подъем!», но сон уже улетучился, и мысли как стаи бесчисленных птиц стали кружить, дурманя свежее после сна сознание.

«Письмо! Я же вчера письмо из дома получил…» — вдруг вспомнил Анатолий и сунул руку под подушку, нащупывая конверт. Сестренки обычно писали по очереди. В письмах на жизнь они никогда не жаловались: старались его не расстраивать. Но он-то понимал, как тяжело им сейчас втроем, без него — без мужских рук. В этот раз письмо прислала старшая, Надежда. И Анатолий прошлым вечером, несколько раз перечитывая послание, старался отследить даже не сказанное ею между строк.

«Ничего, семьдесят два дня осталось… А там — свобода! И сюда… я уже больше ни ногой. Угораздило же меня, черт возьми! Целый год жизни — коту под хвост. Война в стране, голод, дома помощь моя как воздух нужна — матери, сестренкам, — а я здесь, в тюрьме. Вот бестолочь!.. — сожалел и корил себя Дружинин за ту нелепую и глупую историю, по которой был осужден и на целый год отправлен в тюремный лагерь. — Ладно, — тяжело вздохнул Анатолий и, поджав ноги плотнее, натянул на себя одеяло, — что теперь сожалеть о чем-то, дело уже сделано. В следующий раз умнее буду. Надя пишет, что работает вместе с Марусей Аржановой и теперь они стали подругами… Помню эту небольшого росточка девчушку — шустрая, такой палец в рот не клади. В жизни Маруся не пропадет. Вот интересно: а какой она будет женой?.. — задумался Анатолий, и на его лице проявилось подобие улыбки. — Может, мне жениться на ней, как освобожусь и когда мне восемнадцать лет исполнится? А что?! Девушка она хорошая, из семьи порядочной. Только вот на год старше меня. И пойдет ли она замуж за тюремщика?! Ну и заварил же я кашу… Хотя весь поселок знает, кто на самом деле виноват, а я так, заодно с Легкодимовым осужден: за то что рядом был. Как теперь Маруся к моей судимости отнесется? Да что Маруся — как ее родители на это дело посмотрят?! Вообще-то, меня после освобождения, скорее всего, в армию призовут. Война идет все-таки. Ладно, поживем — увидим, — поежившись от холода, тяжко вздохнул Анатолий. — Интересно, а что она сейчас делает? Вот бы хоть одним глазком посмотреть, чем они с Надеждой заняты». И Анатолий представил себе свой степной заснеженный край…

А работали девчата на заводе «Маслопром». Подруги доставляли молочную продукцию из колхозных отделений в центральный цех небольшого районного завода. На таких предприятиях трудились в основном женщины. Из-за всеобщей мобилизации мужчин забирали на фронт, а на освободившиеся рабочие места вставали их жены, матери, сестры, взваливая на свои хрупкие плечи всю тяжелую мужскую работу.

Суровая и снежная зима тысяча девятьсот сорок третьего года с сорокоградусными морозами была на втором месяце своей власти. Этим ранним февральским утром Мария со своей напарницей собрались в очередную плановую поездку за продукцией. Запрячь неторопливых быков им взялся помочь пожилой сторож. Мололкин не мог без сожаления смотреть на девчат, которые, с трудом справляясь с такой тяжелой работой, впрягали в ярмо непослушных животных. Неуклюжей, развалистой походкой он всегда подходил к ним и, ворча на быков, помогал. Вот и на этот раз Рувим Захарович не остался в стороне. Со словами «Ну-ка, Надькя, не мешайся, отойди, давай я сам» он отодвинул в сторону Надежду и принялся уверенными движениями управлять животными, запрягая их в широкие сани.

— А ну, давай, лохматый… Давай пошевеливайся, чаво стоишь?! — покрикивал Рувим Захарович, подгоняя белого в черных пятнах быка. — Манькя! Подержи-ка оглоблю! — распоряжался Рувим Захарович, взяв на себя обязанности главного в этом нелегком деле. Вроде бы человек уже и в годах, и не такой подвижный, но в упряжи Мололкин был великим мастером, да и быки как-то слушались и понимали его команды.

— Рувим Захарович, чтоб заноза вставилась, надо быка чуть-чуть назад отогнать, — решила подсказать Надежда, наблюдая за работой старика.

— Не учи безногого хромать, сам вижу, — строго, но без злобы ответил Мололкин и, хлопнув быка по загривку, заставил его сделать шаг назад. — Ну вот так-то дело лучше будет!.. Верши, батькя, — сена вся! — весело добавил он, загоняя в щель занозу. — Быки в упряжке, тяперяча можно и ехать. Манькя!.. На-ка вот, держи налыгач, — по-хозяйски распорядился сторож, кидая Марии поводья.

Девушки поблагодарили старика за помощь, загрузили в сани пустую тару и задолго до восхода солнца тронулись в путь. От выдыхаемого на морозе пара бахромой инея покрылись их старенькие платки и шерсть на мохнатых головах рогатых быков. Слезились глаза, образовавшийся на ресницах ледок склеивал веки. На вдохе студеный воздух обжигал носоглотку, затруднял дыхание.

Надежда была на три года моложе Марии; глядя на эту хрупкую пятнадцатилетнюю девчонку, Маруся ее искренне жалела. Еще в юном возрасте да при такой погоде бедняжке приходится выполнять далеко не детскую работу. Впрочем, о какой-то другой, менее тяжелой работе, мечтать даже и не приходилось. А кому сейчас легко?

Степная гладь, покрытая ровным снежным ковром, сохраняла полную тишину, в которой были отчетливо слышны гудки пыхтящих на железнодорожной станции паровозов да звонкий скрип снега под копытами быков и полозьями деревянных саней, уныло ползущих по ночной степи. Постепенно гул со станции и одинокие огни Джаныбека стали удаляться, а небо нехотя прояснялось с востока от приходящего на смену ночи утреннего рассвета. Пронизывающий до мозга костей ветерок, от которого в голой степи невозможно было чем-либо укрыться, обжигал обнаженные щеки и нос. Усиливающийся перед восходом солнца и без того невыносимый мороз проникал даже под накинутые поверх одежды старенькие кожухи. Для того чтобы как-то согреться, невольно возникало желание идти пешком.

— Ну что, Маруся… Я, наверное, немного пешком пройдусь, а то что-то зябко стало, — сказала Надежда, на ходу спрыгивая с саней.

— Я тоже озябла. На таком транспорте пока доедешь, сто раз замерзнешь, — возмущенно сказала Маруся, потирая жесткой шерстяной рукавицей замерзающие щеки и нос. — Доживем ли мы до того времени, когда на лошадях ездить будем, или нет?! — негодовала она, нехотя скидывая с себя старый, истрепанный временем тулуп. Сойдя с ползущих саней, Мария бочком, легкой припрыжкой стала передвигаться по накатанному снежному насту.

— Всех лошадей сейчас на фронт забирают, они там нужнее. Я давеча через сводку Совинформбюро слышала, что дела на фронте уже лучше, чем в сорок первом или сорок втором. Наши-то разбили немцев под Сталинградом, — размахивая руками и поддерживая начатый разговор, продолжила Надя.

— Да! Я тоже слышала. Дала Красная армия прикурить этой фашистской нечисти. Только и наших солдатиков, наверное, полегло немало…

— Когда уже этих фашистов с нашей земли выгонят?

— Ничего, выгонят…

— Ведь полтора года, как война идет, а столько людей уже погибло! А сколько покалечено?.. Мама говорит: раненых солдат постоянно в наш госпиталь с фронта привозят. Видела, военные эшелоны день и ночь по железной дороге едут?

— Других составов, кроме цистерн и военных с техникой, сейчас мало передвигается. Но, думаю, еще немного, и наши этого Гитлера-гада все равно одолеют. Ты видела на карте, какая Германия?

— Да…

— А какой наш Советский Союз?! Нет… наша страна все равно и больше, и армия наша сильнее. Нас победить никому не возможно, как бы тяжело ни было советским солдатикам на фронте. От Москвы и Сталинграда этих гадов отбросили, значит, и дальше на запад погоним.

— А вот от нашего Матвея как началась война, так до сих пор ни одного письма и не было.

— Я Мотьку вашего помню… Его ведь еще до войны в армию призвали? Так?

— Да, в тридцать девятом. Служить он начал в Ленинградской области, а потом его в Эстонию отправили. Мотька нам фотографию в письме присылал, на ней он в военной форме и в буденовке — такой взрослый стал. Как я по братику соскучилась! Что с ним случилось и где он сейчас? — с грустью в глазах вздохнула Надежда. — Мама несколько раз в военкомат ходила, но ей там только извещение и дали, что он пропал без вести, вот и все… А я все равно не верю!

— Главное, чтобы жив и здоров был, а то, что писем нет, так это почта сейчас так работает, сама знаешь… — стараясь поддержать подругу, высказалась Маруся. — Под бомбежку поезд с почтовым вагоном попал — вот и ждите, родные, весточки от солдата. Помнишь, как наш Джаныбек прошлой осенью бомбили?

— Помню…

— Так мы за сколько километров от Сталинграда находимся! Километров двести? А как бомбил фашист! Аж вспоминать страшно!

— Да… досталось тогда и поселку, и железной дороге.

— Ну вот. А теперь представь, что там, на фронте, творится. Так там небось всем достается, не только почтальонам.

Девчата на минуту замолкли, очевидно, вспоминая события прошлой осени.

                                       * * *

Мало кто знает, что в то тяжелое время в глубоком тылу, в бескрайних степях, богом забытые маленькие железнодорожные станции попали в прифронтовую зону, которая подвергалась массированным бомбардировкам самолетами люфтваффе. Жертвами налетов вражеской авиации оказались станции и разъезды железнодорожного направления Саратов — Астрахань. Часть доставки резервных частей и техники в Сталинград шла именно по этой железнодорожной ветке, отсюда и такое пристальное внимание противника к ней.

В двухстах тридцати километрах перед Астраханью находилась узловая станция Верхний Баскунчак; от этого железнодорожного узла линия и уходила на Сталинград. Из-за приближения линии фронта к Волге вдоль всего железнодорожного направления Саратов — Астрахань располагались разнообразные склады, зенитные батареи, аэродромы, госпитали и прочие службы прифронтовой зоны.

Немаловажное стратегическое значение было и в том, что по этой ветке на Саратовский нефтеперерабатывающий завод перевозились запасы бакинской нефти, поставлявшейся в Астрахань по Каспийскому морю и железной дороге Кизляр — Астрахань, построенной в срочном порядке. Естественно, нагрузка на перевозки по сравнению с довоенным временем возросла в разы. Невыносимые трудности тяжким бременем легли на плечи тружеников железной дороги и местного населения, принимавшего самое активное участие в борьбе с гитлеровскими захватчиками в прифронтовом тылу.

Массированному налету немецкой авиации Джаныбек впервые подвергся в начале октября сорок второго года. День ото дня фашистские бомбардировщики свирепствовали, сбрасывая на небольшой районный центр свой смертоносный груз.

От бесчисленных бомбардировок врага этой осенью пострадали несколько жизненно важных объектов: старая, построенная еще до революции мельница, элеватор, цистерны с топливом, жилые дома и находящаяся на железнодорожной станции водонапорная башня. К счастью, после стяжки кирпичных стен металлическими поясами она как памятник и свидетель тех трагических дней стоит до сих пор.

Жертвой авианалетов оказалась и железная дорога. Во многих местах были повреждены железнодорожное полотно и несколько переходных узлов, что повлекло за собой задержку отправки воинских эшелонов. В свою очередь железнодорожники обратились к местным властям с просьбой оказать им содействие в скорейшем восстановлении поврежденных путей. Кто знал, что трагедия постигнет не только рабочих с железной дороги, но и местных жителей, откликнувшихся на призыв выйти на субботник? Приближение вражеской авиации наблюдатели обнаружили слишком поздно; врасплох застигнутые мирные жители оказались хорошей мишенью для немецких летчиков. В бреющем полете фашистские пилоты безнаказанно расстреливали из бортовых орудий разбегающихся в ужасе людей. Многие из них отчаянно пытались скрыться от смертельной опасности в специально построенных укрытиях. К великому сожалению, жертв избежать не удалось. В этот трагический день погибло около сорока мирных жителей поселка.

Но ни частые бомбардировочные удары, ни гибель близких не смогли сломить веру людей в победу. Как никогда осознавая свой долг перед Родиной, население сплотилось — дисциплина была на первом месте. За считанные дни военными и местными властями были приняты все необходимые меры: важнейшие учреждения и организации были эвакуированы на окраины поселка или в близлежащие колхозы. Для отвлечения внимания немецких летчиков от жизненно важных объектов в срочном порядке были построены ложные цели. Бесперебойная работа железной дороги тоже требовала ухищрений: выставлялись посты наблюдателей за воздушной обстановкой, прокладывались обходные пути и дополнительные разъезды, усиливалась противовоздушная оборона по всей линии железнодорожного маршрута. Возникла необходимость увеличить количество самолетов истребительной авиации, а также запустить зенитные бронепоезда. Экстренно были протянуты новые телефонные и телеграфные линии.

Постановления Военного совета фронта труженикам железной дороги приходилось выполнять под разрывы немецких бомб и фугасов. Рискуя собственной жизнью, простые люди научились достойно справляться с трудностями, проявляя при этом незаурядную смекалку и изобретательность. Чтобы ввести в заблуждение врага, приходилось идти и на разные хитрости. Местные жители не раз удивлялись, наблюдая такую картину: цистерны с нефтью, шедшие из Астрахани и замаскированные под грузовые вагоны с лесом и прочими грузами, паровоз не тащил, а толкал, находясь в хвосте состава. А делалось это для того, чтобы скрыть нефтяные цистерны и создать видимость с воздуха, что грузовой состав идет не в Саратов, а в Астрахань. Таким образом вражеские разведчики, в первую очередь охотившиеся за нефтеналивными составами, становились жертвами обмана находчивых тружеников тыла.

Шестисоткилометровое расстояние, на которое протянулась железнодорожная ветка этого направления, с бесчисленными разъездами и небольшими станциями уберечь от внезапных налетов люфтваффе было делом нелегким, но комплекс всех мероприятий противодействия давал свои результаты. Вскоре трудности возникли как у авиаразведки, так и у бомбардировщиков неприятеля. Разведчикам приходилось улетать, а точнее, уносить крылья без точных данных, а «юнкерсам» и «хейнкелям» перейти с группового пикирования с малых высот на менее результативную большую высоту. Да и бомбардировки теперь велись не среди ясного дня, а в более безопасное для врага ночное время, что намного снижало точность поражения целей, или же враг уничтожал ложные объекты. А вот потери в рядах немецких пилотов стали увеличиваться с каждым вылетом на восток. Врага били и зенитчики, и летчики истребительной авиации, и отдельные зенитные бронепоезда.

Большую проблему в прифронтовой зоне могли создать многочисленные диверсанты, которых забрасывала в этот регион немецкая разведка. Они забрасывались сюда как для сбора сведений о режиме подвижных составов, так и для подрыва мостов и самого железнодорожного полотна. С диверсантами и разного рода лазутчиками приходилось бороться не только контрразведке и нашим правоохранительным органам, но и местным жителям. Без помощи местного населения не могла пройти ни одна операция по обнаружению вражеских агентов или сбитых немецких летчиков.

Открытая местность степного региона была благоприятна для авиации противника: с высоты немецким наблюдателям не представляло особых трудностей за десятки километров невооруженным глазом вести наблюдение за всеми перемещениями подвижных составов. Но для разведчиков-одиночек и многочисленных диверсионных групп, которых с периодичной регулярностью забрасывала сюда немецкая разведка, абвер, открытое степное пространство создавало порой непреодолимое препятствие. Скрыться от глаз местных жителей и специально созданных подразделений в бескрайней степи порой не представлялось возможным. В малонаселенных районах посторонний человек был всегда на виду, потому деятельность диверсионных отрядов и разномастных немецких агентов была малоэффективной или вообще сводилась к нулю.

Вот только слухи о невероятных шпионах и диверсантах будоражили умы местных жителей долгие годы, даже через несколько десятилетий после окончания войны. Сочинялись различные бредовые небылицы, лазутчиками и резидентами в которых становились местные чудаки или вообще душевнобольные люди. Самой популярной была такая история.

Начальник железнодорожной станции (а какой именно, зависело от рассказчика) в те военные годы был агентом германской разведки. По слухам, именно он и сообщал все сведения по передвижению военных эшелонов в сталинградском направлении. Но разоблачить шпиона помог местный старик, решивший попросить главного по железнодорожной станции отправить свою больную жену поездом в больницу Саратова. Застать начальника на месте пожилому человеку не удалось, но кто-то из односельчан подсказал, что видел, как тот заходил в водонапорную башню, находящуюся недалеко от вокзала. Настойчивый пенсионер решил не ждать и сам направился на встречу с главным по станции. Ошеломленный увиденным зрелищем, старик не сразу смог прийти в себя, а не то чтобы понять, как нужно действовать в такой ситуации. Человек, занимавший ответственный пост, забравшись на самый верх кирпичного сооружения, наскоро отбивал точки и тире ключом радиостанции. Излишне было любопытствовать, с кем он выходил на связь. Видно, в спешке вражеский лазутчик забыл закрыть на запор входную дверь и совершенно не предполагал, что кто-то может его обнаружить. Оставшись незамеченным, пожилой человек не стал рисковать, выдавая, что стал невольным свидетелем шпионской акции. Следующий свой визит старик незамедлительно нанес в местное отделение милиции. Сразу после авианалета начальник был арестован, и в дальнейшем бомбардировки железнодорожных станций этого направления прекратились.

Конечно, это всего лишь очередная небылица, еще долгие годы передаваемая из уст в уста простыми людьми.

                                       * * *

— Мы тоже думаем, что с почтой что-то не так, — после короткой паузы продолжила разговор Надя. — Уповая на Божью милость, каждый день мы нашу Марьяш с ее большой сумкой выглядываем — вдруг письмо от брата пришло? А писем все нет и нет, — с тоской в голосе тяжело вздохнула она.

Порой подруги сбивались с проторенного пути, проваливались по колено в снег. Помогая друг другу снова выбраться на твердую часть дороги, девушки старались беречь силы, столь необходимые для перетаскивания сорокалитровых бидонов и нелегкого пути обратно домой.

Так незаметно, за разговорами, девчата прошли семь-восемь километров по заснеженной степи. Немного подустав, но согревшись от ходьбы, они стали свидетелями того, как утреннее солнце медленно поднималось над горизонтом, освещая ровный снежный ковер бескрайней степи. Засверкавший от солнечных лучей серебряными искрами снег слепил глаза. Мороз стал спадать, и можно было снова сесть, чтобы хоть и медленно, но уже в санях продолжить свой путь, продвигаясь к одной из точек колхоза «Акобинский». Заметивший приближение людей, сорвался с места корсак, раскопавший под снегом небольшую ямку. Очевидно, определив что-то по запаху, зверек пытался таким образом достать себе съестное из-под плотного слоя снега.

— Смотри, лиса копается в снегу! Наверное, что-то почуяла там! — любуясь мехом рыжего зверька, восторженно произнесла Надя.

— Нет, это не лиса, это корсак. Он меньше лисы, но тоже красивый, — уточнила Маруся, глядя на убегающего зверька с сожалением: — Бедный, чем же он здесь питается в такой холод? Наверное, мышей ищет?

— Наверное. А может, что-то с осени осталось.

— Тяжело им сейчас, в такую стужу.

— Но ничего! Через месяц полегче будет, а там, глядишь, и суслики вылезут.

Нелегкий путь девушек иногда пересекался следами мышкующих в степи хорей, корсаков, лис, а также осторожных и пугливых зайцев, занятых поиском корма. С трудом верилось в то, что в этом почти безжизненном степном уголке земли можно встретить такое разнообразие диких зверьков, чудом выживающих в здешних местах. Но жизнь в природе не прекращает свое начало в любых, даже самых суровых условиях. Вероятно, тем и прекрасна матушка-природа, что поражает нас своими таинствами и законами, которые человеку до сих пор не все известны.

Около двух часов пополудни, покормив быков и уже с полными флягами молочной продукции, уставшие подруги тронулись в обратный путь. Стараясь засветло доехать до какой-нибудь чабанской точки, где можно было остановиться на ночлег, девчата робко надеялись еще и на то, что, может быть, там им посчастливится перекусить. Больше всего они опасались резкой смены погоды. Зимняя степь коварна — особенно она опасна внезапными буранами. С незапамятных времен известны случаи, когда люди, врасплох застигнутые метелью, сбивались с пути и, не находя приюта, так и замерзали в безлюдной степи. Опасаясь ненастья, девчата спешили сами и подгоняли нерасторопных быков.

Когда холодное, зимнее солнце уже перевалило за багрово-красный горизонт, а уныло поблекший дневной свет еще не скрылся под покровом ночи, сани девушек добрались до старого Игуменского хутора, ставшего теперь одной из чабанских точек. Издалека кошары, как и сами чабанские шалаши, в заснеженной степи увидеть не представлялось возможным. Лишь сероватый дымок из труб саманных жилищ, подающий им робкую надежду на теплый ночлег, едва виднелся из-за снежного вала, отделявшего степь от строений. Территория за высокой стеной снежного заграждения по всему периметру чабанской точки была аккуратно вычищена.

«Судя по тому, что вал на точке держат и она не занесена снегом, скорее всего, здесь живет большая семья», — подумала Маруся, глядя на ухоженную территорию. На лай собак встречать девчат вышла молодая, лет тридцати пяти, женщина-казашка в наспех накинутом заплатанном полушубке, вероятно, с плеча ее мужа.

— Саламатсыздар ма Қарындастар! Амансыңдар ма? Қалдерiңiз қалай? Ал, кош келдiңiздер! (Здравствуйте, сестренки! Как вы, живы-здоровы? Добро пожаловать!) — радушно привечала гостей хозяйка, отгоняя назойливых собак.

Ближе к животноводческим постройкам находилась мазанка ее свекра, где тот жил с семьей своего старшего сына. Услышав лай собак, из землянки вышел хозяин — пожилой мужчина лет семидесяти. Поправляя на ходу шапку-малахай, он по-доброму поприветствовал девчат и предложил им свою помощь. Из-за спины старика на запоздалых гостей с любопытством поглядывали три мальчика-подростка четырнадцати-шестнадцати лет. Дед, бросив суровый взор на внуков, велел им зайти в дом. Дверь за подростками со скрипом закрылась. Слова старика, обращенные к снохе, изредка заглушались неугомонным лаем разномастных собак. Разгневавшись, старик громко крикнул, махнув на животных угрожающим жестом. Собаки, виновато поджимая хвосты и уши, сразу затихли. Перекинувшись с невесткой несколькими фразами на казахском языке и твердо убедившись в том, что девчата справятся сами, пожилой мужчина еще раз буркнул на собак и зашел в дом. Когда Маруся увидела подростков и старика, она поняла, кто помогает держать снежный вал — в этом деле нужны мужские руки.

Из открытых дверей коровника в лица девчат повеяло теплом животноводческого помещения, клубами густого пара оно расплывалось в морозном воздухе февраля. Жестами худенькая женщина показывала, откуда можно взять солому и воду из колодца, чтобы напоить и накормить уставших животных. Прилагая все силы и старания, она помогла занести в теплое помещение тяжелые бидоны с продукцией. Энергичная и добродушная хозяйка по-матерински, с неподдельной заботой старалась взять на себя ту часть работы, где было труднее всего, и это согревало сердца и радовало еще не очерствевшие души девчат.

— Вот и хорошо! Бидоны в сарай занесли, водой быков напоили, корма им на ночь хватит. Всё!.. Закрываем сарай и пойдем в дом, — решила хозяйка, еще раз внимательно осматривая темное помещение коровника. — Вы с дороги устали, сейчас будем пить чай. Дома тепло, согреетесь! А то ведь вы весь день на морозе, — с беспокойством в голосе подытожила Зауреш, закрывая двери хозяйственной постройки. — Хорошо, что вы ночевать к нам заехали, сейчас ночью в степи опасно: в любую минуту буран может начаться, да и волки к нашим кошарам часто приходить стали. Свекор по ночам из ружья стреляет, когда они выть начинают! Так страшно… Мы с ним заведующего фермой несколько раз уже об этом предупреждали…

Скованная морозом ночь окончательно опустилась на степь. Внутреннее помещение небольшой мазанки освещалось тусклым светом керосиновой лампы. С порога девчата наткнулись на ватагу игравших в землянке босоногих ребятишек. Их было пятеро: от двух с половиной до двенадцати лет. Дети, увидев зашедших с матерью в дом незнакомых людей, затихли, старшие незамедлительно поздоровались с вошедшими гостями, их примеру последовали и малыши. Было видно воспитание родителей, с пеленок приучавших детей уважать гостей и старших. В натопленном шалаше стоял легкий горьковатый запах горелого кизяка вперемешку с запахом вареной баранины, отчего в желудках проголодавшихся девчат ощущалось легкое покалывание, а обильно выделявшуюся слюну приходилось часто глотать.

— Прошлой ночью одна овца ногу себе сломала, пришлось ее зарезать, чтоб не издохла. Сегодня утром к нам завфермой приезжал; свекор тушу разделал, а начальник ее в колхоз забрал. Вот он и разрешил, чтобы мы от этой тушки отрезанные конечности и голову с потрохами себе оставили, — поспешила пояснить хозяйка, — хоть это и не густо, но все-таки навар для шурпы. Вы раздевайтесь, проходите, сейчас чай пить будем, — непринужденно предлагала беспокойная Зауреш.

Девчата стали снимать верхнюю одежду, а старший сын Зауреш, принимая вещи гостей, по-хозяйски раскладывал их возле теплой печи. Зимой это было очень важно. Нужно было, чтобы одежда до утра нагрелась и просохла. Уложив у очага вещи подруг, Сансызбай принес кумган с теплой водой и полотенце. Над тазиком, который под светом керосиновой лампы отдавал латунным блеском, девчата вымыли руки и смогли умыться. Дарига — так звали девочку, что на год младше своего старшего брата, — быстро развернула посреди комнаты достархан. На кошме проворная черноглазая озорница разложила старенькую, но чистую скатерть и ловко расставила на ней пиалы и незатейливую посуду. Вокруг скатерти старшие дети аккуратно разложили три корпешки (тонкие и узкие матрасы), на которые девушкам любезно предложили присесть. Младшие дети бросили свои забавы и вели себя не столь шумно, отдавая дань уважения пришедшим гостям. Лишь изредка, увлекаясь по-детски игрой, они получали замечания от старших. Сама Зауреш при этом суетилась у печки, отдавая детям распоряжения незаметными жестами, без слов: кивком, взглядом, мимикой. И дети безошибочно понимали ее шифрованные команды. Расположившись за скромным достарханом, гости с хозяйкой принялись пить горячий чай, заправленный каймаком, вприкуску с сухим куртом (подсоленным высушенным творогом, скатанным вручную в продолговатые шарики). Согретые домашним теплом и радушным приемом девушки с радостью попили чаю, отчего после тяжелого трудового дня их стало клонить ко сну. В протопленном шалаше потрескивала небольшая печь, от которой исходило такое приятное телу и душе тепло, что, едва припав к приготовленной постели, под тихое хихиканье детишек, перешептывающихся между собой в противоположном углу дома, гости заснули.

Проснулась Маруся оттого, что кто-то легонько толкал ее в локоть. Едва открыв глаза, в тусклом свете лампы она увидела склонившуюся над ней Зауреш. Хозяйка снова приглашала к столу.

— Тамақ, тамақ (Кушать, кушать), — поправляя платок, приговаривала женщина, — подругу свою буди, сейчас лапшу кушать будем.

Из вежливости еще не пришедшие в себя ото сна девушки как могли старались отказаться от приглашения. Но Зауреш непринужденно, с какой-то непостижимой заботой смогла поднять их с постели и усадить за гостеприимный достархан.

— А дети… дети ваши уже покушали? — спросила Маруся, глядя на спящую малышню. Она прекрасно понимала, что в это трудное время ее с Надеждой здесь никто не ждал. Чай, заправленный сливками, вприкуску с куртом в то суровое время для них был уже роскошью.

— Может, пусть детишки поужинают, а потом мы? — предложила Надя, заправляя под старенький, выцветший платок темную прядь волос. Так же, как и Маруся, она бросила свой взор на спящих детей.

— Вы садитесь, садитесь, кушайте, пока горячее, а за них не беспокойтесь, — помешивая в казане лапшу и разливая ее по глубоким пиалам, невозмутимо произнесла не знающая усталости хозяйка. С жадностью подруги принялись есть сытную лапшу, в которой изредка попадались очень мелкие мясные кусочки бараньих ножек. Занятые едой, они ни разу словом не обмолвились. Было очень вкусно, учитывая и то обстоятельство, что такой пищи девчата не ели уже очень и очень давно. Зимой с питанием было особенно трудно. Запасов хватало только на то, чтобы не умереть от голода. Из-за систематического недоедания, даже приняв небольшую порцию сытной лапши, их желудки были полны, хотя неумолимое желание съесть больше было еще долго. Мудрая хозяйка ни разу не отвлекла их своими разговорами, понимая, что отрывать изголодавшихся гостей от трапезы нежелательно. Она внимательно наблюдала, с каким аппетитом девчата, едва прожевывая, ели приготовленную лапшу. И только когда по пиалам был разлит чай, Зауреш начала непринужденный разговор.

Чаепитие у казахского народа — это отдельный ритуал. Вот и сейчас он целиком и полностью соответствовал национальным традициям. Крепко заваренный напиток, сдобренный каймаком, Зауреш разливала по маленьким пиалам непременно небольшими порциями; очевидно, это испокон веков делалось для того, чтобы в процессе длительного утоления жажды можно было о многом поговорить. Ну и, само собой, при долгих разговорах чай должен быть всегда горячим, потому и порции наливались маленькие. Сама хозяйка, подвернув под себя ногу, сидела на краю кошмы рядом с печкой. Справа от нее, на земляном полу, находился специальный металлический поднос с высокими краями, в который из печи был насыпан жар. На тлеющих горячих углях шумел большой чайник. Заварной фарфоровый чайник во избежание повреждения хозяйка ставила рядом с подносом, периодически поворачивая его к источнику тепла разными сторонами. Времени для застолья требовалось немало, и для того, чтобы напиток был всегда горячим и вкусным, придумывались вот такие приспособления. Разливая чай по пиалам, Зауреш шепотом принялась рассказывать о том, как летом ей приходилось в ночное время воровать с колхозного поля зерно, чтобы зимой можно было как-то прокормить своих малолетних детей. Из накопленной впрок пшеницы она теперь может толочь в ступе муку, из которой понемногу и готовит то лапшу, то бауырсаки (маленькие пышки круглой формы).

— Не будь этого, я не знаю, как бы мы смогли дожить до сегодняшнего дня, — закончила свою речь Зауреш, помешивая при этом мастемером (щипцами для углей) жар на металлическом подносе. В комнате наступила минутная тишина; вероятно, каждая из девушек с болью в сердце задала вопрос Богу: «Ну когда же это все закончится?!»

Напившись досыта чаю и поблагодарив хозяйку за ужин, гости с трудом добрались до своей постели. Перебитый сытной пищей сон уже не пленил так в свои объятия, и ничего не оставалось делать, как стать невольными свидетелями того, как заботливая хозяйка и добрая мать будила и усаживала за достархан своих детей. Глядя на эту картину, окончательно и бесповоротно становилось ясно, что по обычаям их предков в первую очередь почет и уважение и все лучшее к столу отдается гостям, и только потом кормят детей, а если что осталось, едят сами, в каких бы тяжелых условиях ни жила семья.

                                       * * *

На всю свою жизнь я запомнил этот рассказ моей матери, и не раз слышал, как с восхищением о подобных жизненных ситуациях рассказывали мне мой отец и тетя Надя. Мне самому в дальнейшем приходилось убеждаться в том, что это не отдельный случай, а закономерность, и каждый раз не переставал этим восхищаться!

Я до безумия люблю свой русский народ и горжусь им, как истинно великим, из жизни которого можно с таким же успехом перечислить множество подобных историй, происходящих в разные эпохи и времена. Такие традиции и обычаи существуют у многих наций и народностей — в мире нет границ и предела гостеприимству, радушию и благородству. Их и должно быть много! Но я не имею права в данном случае промолчать, не отметив особой строкой то, что происходило со мной и моими близкими людьми, за что я хочу низко поклониться казахскому народу. Возможно, мы стоим на пороге другого времени, когда нет таких трудностей, при которых проявляется все самое ценное в человеке. Возможно, поэтому я не осмеливаюсь плохим словом назвать того, кто, встав перед выбором — кого накормить первым, гостя или своего ребенка, заведомо зная, что тебе, но самое главное, твоему дитю еды может и не достаться, — не дрогнул бы в последний момент. Какую ты должен иметь душу и какими должны быть твой нрав и твое сердце, чтобы без капли сомнения ты смог поделиться последним куском хлеба с незнакомцем, который придет в твой дом в первый, а может, и в последний раз? Разве только с широтой местной степи я могу сравнить широту души казахского народа, доброте и радушию которого нет предела! Именно этому народу, низко поклонившись и от чистого сердца, с благодарностью и любовью я готов сказать огромное спасибо! За его искренность, добродушие, скромность и простоту.

Передовая

Год прошел как целая вечность. Но наступил долгожданный апрель, и к концу месяца Дружинин вольной птицей выпорхнул из ворот тюремного лагеря — свобода! С первых дней заключения он дал себе слово, что сюда больше ни ногой. Как только Анатолий оказался за пределами злополучного учреждения, то, не оглядываясь, со всех ног рванул в сторону вокзала; в голове была только одна мысль: как можно быстрее добраться до дома. Вот только дорога в Джаныбек тоже не из легких: поездом, да еще с пересадкой. Хотя это все по сравнению с пребыванием в лагере — легкая прогулка.

Не прошло и двух суток, как Анатолий, обходя лужи после весеннего дождя, шел с вокзала домой, наслаждаясь теплом первого майского дня. Вот она, низенькая землянка, внутри — знакомый запах родного дома, теплые объятия сестренок и матери, у которой сердце разрывалось и от радости, и от сознания того, что в августе сыну исполнится восемнадцать лет, а это значит, что и его скоро заберут на фронт.

Весенний призыв по всей стране шел полным ходом; военкомовских представителей Дружинину долго ждать не пришлось. Через несколько дней после регистрации в отделении милиции ему принесли повестку. В районном военкомате Анатолия определили в группу, которую в конце мая должны отправить в подготовительный лагерь для прохождения новобранцами курсов боевой подготовки. Накануне отправки сына на фронт Мария Ивановна втайне от посторонних пригласила домой молоканского пресвитера. Его появление для Анатолия было делом неожиданным. Конечно, он догадывался, что мать что-то затеяла, потому как утром попросила его вечером никуда не отлучаться. Усадив Анатолия за стол, духовный пастырь достал из портфеля две стареньких потрепанных книжицы и, положив на них сухие старческие руки, стал молиться. Свершив молитвенный обряд, священнослужитель вручил ему листочек бумаги, на котором от руки, карандашом, был написан девяностый псалом из Ветхого Завета.

— Запомни, детка, этот псалом поможет тебе на поле брани. Надо только верить, сынок, в силу Господа нашего Иисуса Христа, верить и молиться. Тысячи и десятки тысяч будут погибать рядом, как сказано в великом Писании, но с тобою ничего не приключится, ибо ангелы по велению Всевышнего будут охранять тебя на всех путях твоих. Прибегающий к Богу становится сыном Божьим, — тихим голосом приговаривал милый старичок с седыми реденькими волосами вокруг блестящей лысины, — молись, сынок, вдали от дома сам, а мы с твоей матерью тут за тебя молиться будем. Бог обязательно услышит слова наши, если мы искренни будем. А молитву эту, детка, храни при себе, где бы ты ни был, — ненавязчиво напутствовал его старенький пресвитер, постоянно поправляя поломанные очки, дужки которых были стянуты на затылке потрепанной резинкой.

Процедура благословения для Анатолия была совершенно непонятным да и неприятным ритуалом, а наказ о том, что нужно молиться, он попросту не признавал по причине своих атеистических взглядов. Но перечить воле своей матери не смел — так он ею был воспитан с мальства. И тетрадный листок он выбрасывать тоже не стал, а аккуратно сложил его вчетверо, засунув в потайной карман своего старенького пиджака на тот случай, если вдруг возникнут трудности.

Девятнадцатого мая на железнодорожной станции Джаныбека собралась шумная толпа из призывников и провожающих со всего района. Вся эта многоликая толпа ожидала прибытия поезда: состав должен был подойти к полудню. Вскоре привокзальный гомон заглушился шумом вагонных колес, свистом тормозных колодок и протяжным гудком прибывающего локомотива, тянущего за собой ряд теплушек и грузовых платформ. Суматошная процедура проводов незамедлительно оборвалась окриками военкомовских офицеров, по команде которых призывники выстроились в неуклюжий извилистый строй. Он представлял собой два неровных ряда мальчишек в гражданском одеянии, за плечами которых торчали скромные вещмешки. Многим из них, как и Анатолию, не исполнилось и восемнадцати. И они, еще не нюхавшие пороху безусые пацаны, уже этой осенью должны будут окунуться в пучину ожесточенных боев. Но это будет потом. А сейчас они с романтическими мыслями в юных умах как на экзотическую прогулку отправлялись в дорогу, со смехом и шутками подбадривая друг друга. Не понимали еще неоперившиеся юнцы того, что многие из них в последний раз видят свой поселок, лица родных и что сюда они уже никогда не вернутся. Прозвучавшая команда «По вагонам!» породила женский плач, крик, вопли, заглушавшие команды офицеров. Матери, сестры, отцы и братья в истерике бросались в объятия своих родных, стараясь задержать их еще на несколько секунд, чтобы хоть еще миг побыть рядом. Громче всех голосили те, кто на этой войне уже потерял близких, к кому в дом уже пришла беда в виде похоронки, кто не понаслышке знал горькую горечь потерь. Мария Ивановна, привыкшая боль хранить в себе, не могла в этих рвущих душу обстоятельствах сдержать себя; прощаясь, она смотрела на своего отправляющегося на фронт сына сквозь слезы. В памяти одно за другим мелькали трагические события ее семьи: внезапная гибель мужа, смерть старшего сына, Александра, — тяготило давно пришедшее извещение на пропавшего без вести второго сына, Матвея, а теперь у нее забирали и Анатолия.

— Толькя, сынок!.. Прошу тебе: ты бережи себе там… Да сломя башку без надобности в пекло-то не суйся. Слухай старых солдат, они знают, што да как, лучше, чем вы, молодые да неопытные. Помни, што пресвитер, Сямён Грягорич, табе говорил: молись, детка, и бережи молитву свою, и я молиться за тебе буду. Храни тебе Бог, сынок. Может, там Мотькю встренешь, так вы там друг возля дружки будьтя, — целуя, в объятиях напутствовала она сына.

— Хорошо, мам, хорошо… Я и старых солдат слушать буду, и молиться буду, ты только не переживай, все хорошо будет; я, мам, писать вам обязательно буду. Ты, самое главное, не волнуйся, нас сразу на фронт не отправят, пока воинским наукам не обучат, — успокаивал как мог разволновавшуюся мать Анатолий.

В слезах, прижавшись к нему, рядом шли Надежда и Валентина.

— Ты, Толя, не забывай нам письма писать, а мы с Надей обязательно тебе по очереди отвечать на них будем, — умоляла брата Валентина, крепко держась за его руку.

— А мы с Валей знаем, что ты куришь, и втайне от мамки кисет тебе на память сшили, — оглядываясь на мать, прошептала Надежда, — чтобы ты там, на войне, чаще вспоминал про нас, — добавила она и сунула ему в карман брюк красный, с черным шнурком кисет.

— Букву Т я на нем вышивала! А Надя — Д. Ну, «Толя Дружинин» значит, — спешила сообщить младшая, Валентина. — Хотела я, как положено, А вышить — то есть «Анатолий». Но тогда получилось бы «АД» — жутковато как-то. Правда? — тараторила Валя, крутя головой из стороны в сторону. Маленькая, со смешными косичками, она в последние дни как привязанная ходила за братом, сознавая, что увидеться им теперь придется не скоро. — А я у мамки еще и табачку тебе стащила, — хихикая сквозь слезы, прошептала она на ухо Анатолию. — На-ка вот, держи, — и сунула ему в другой карман газетный кулек со щедрой пригоршней мамкиного самосада.

— Ах ты, озорница такая!.. — смеясь, погрозил ей пальцем Анатолий и, нежно приобняв, поцеловал сестренку в темечко.

Распрощавшись с родными, Дружинин запрыгнул в теплушку. Состав со скрежетом и скрипом, дергаясь и натужно пыхтя, тронулся, медленно набирая ход. Новобранцы, торопясь, в спорах и суматохе стали устраиваться в тесном помещении вагона, выбирая себе понравившиеся места на деревянных нарах. Правда, шум и толчея продолжались недолго; скоротечный спор и гомон медленно переросли в обеденную процедуру. Определившись небольшими группами, молодежь принялась за трапезу из тех запасов, что передали им в дорогу заботливые родственники и родители. Смех, шутки, разговоры вскоре тоже стали стихать, и после незапланированного обеда люди стали расходиться по своим местам, обосабливаясь в своих мыслях.

Уединился и Дружинин. Место ему досталось возле входа, как он и хотел и чему был непременно рад. Самое главное, отсюда, не слезая с нар, можно было наблюдать меняющийся за широким проемом пейзаж. Ворота теплушки были открыты, и через них с улицы в душное помещение вагона врывался прохладный воздух набравшейся силы весны. Однообразная равнина степи, изредка пересеченная узкими речушками и неглубокими балками, была покрыта зеленым ковром травы. Выгнанный на выпас скот имел возможность наслаждаться сочным, зеленым кормом. Суслики, перебегая с места на место, шныряли между мелкими кустиками горькой полыни и другого разнотравья. Становясь на задние лапки, эти чудные зверьки, пересвистываясь между собой, с интересом осматривали, что происходило вокруг; щебеча, порхали над землей серые хохлатые жаворонки; выискивая жертву, высоко в небе парил орел. Все это было по-весеннему мило и привлекательно. Но пройдет полтора месяца, и выжженная горячим солнцем степь изменит свой зеленый окрас на мрачно-желтый цвет. Жаворонки и суслики в полуденный зной будут редкими гостями, и лишь гордый орел по-прежнему будет намётывать круги над безжизненной и выжженной солнцем степью. Это Анатолий знал с раннего детства, а потому наслаждался тем, что видел именно сейчас. Устроившись удобней на нарах, он вытащил из кармана кисет и внимательно стал его рассматривать. На мешочке, аккуратно сшитом из темно-красной ткани, с двух сторон черными изящными вензелями были вышиты две большие буквы: Т и Д.

«Ух ты! Как красиво!» — сразу же мелькнула первая мысль. И только теперь Анатолий почувствовал ту теплоту и любовь, с которой сестренки, стараясь, вышивали ему этот подарок. «Обязательно сохраню его до победы, если не убьют», — поклялся себе он и ссыпал в кисет табак, купленный ранее, втайне от матери, на базаре. А мамкин самосад, что сунула ему в карман проворная Валентина, он отложил на черный день.

На вокзале Чкалова среди немногочисленной толпы гражданских и военных Анатолий заметил раненого солдата. Боец, который одиноко сидел на скамейке, был в уже изрядно поношенной форме и при погонах; на груди служивого поблескивала медаль «За боевые заслуги». На ногах фронтовика — начищенные до блеска ботинки с обмотками, за плечами — вещмешок; левая рука солдата от кисти до предплечья перебинтована и висит на повязке. «Вот это настоящий фронтовик», — подумал Анатолий.

— Вася! А давай подойдем и спросим у него, как там, на фронте? — предложил товарищу Дружинин.

— Давай! Наверняка человек на передке побывал, вон, смотри, даже ранен, — согласился Василий. Вдвоем они направились к солдату. Уж очень одолевало любопытство: как там, на войне?

— Здорóво, браток, — обратился первым Анатолий. Подойдя к фронтовику, он протянул ему руку.

— Здорóво, коль не шутите, — улыбнулся солдат, приветствуя друзей.

— С фронта? — сразу перешел к делу Чурзин.

— Оттуда, — коротко и как-то вроде нехотя ответил солдат.

— А нас вот в учебный лагерь отправляют. Ну а потом тоже на фронт поедем, — с гордостью сообщил незнакомцу Анатолий.

— Понятно… Товарищи, а вы случайно табачком не богаты? — скромно поинтересовался раненый, — а то у меня с этим делом сейчас туговато…

— Этого добра у нас пока с избытком, — похвастался Дружинин, вытаскивая из кармана вышитый сестренками кисет, — на-ка вот, угощайся. Может, познакомимся? Меня Анатолий зовут, а моего друга — Василий.

— Иваном меня назвали, — нахмурил брови солдат, набирая из кисета Дружинина щепотку табака. — Это, наверное, в Тоцк вас везут? — Иван улыбнулся, скручивая цигарку.

— Туда… Мы сами из Джаныбека, есть такой поселок в Западно-Казахстанской области. Может, слыхал? — на всякий случай спросил Анатолий, деловито накладывая из своего кисета табак на газетный кусочек.

— Нет, не слышал, — отрицательно покачал головой Иван. — Задержали нас маленько в Уральске, а так давно должны были сюда приехать. Один из наших призывников по пути заболел тифом, вот всю нашу команду в областном центре на две недели и оставили на карантин. Хорошо, что особой строгости в режиме там не было; мы смогли и по городу погулять, и в Урале, и в Чагане искупаться. В выходные посчастливилось даже в кино сходить.

— А ты что, в Тоцком лагере был? — прикуривая цигарку, спросил Анатолий.

— Был. Тоже проходил там курсы по боевой подготовке. — Иван раскашлялся. — Хороший табачок-то у тебя! До самого нутра продирает, — похвалил он самосад Дружинина и одобрительно посмотрел на самокрутку.

— Да, это у меня еще домашний остался. Специально придержал, отложил его на потом. Мамаша моя сама на огороде такой выращивает, — смеясь, похвастался Дружинин.

— Ну и как там, в Тоцке, командиры не зверствуют? — стал интересоваться Чурзин.

— Как вам сказать?.. — пожал плечами Иван. — Особо вроде и не зверствуют, но только и полезному ничему не учат. Строевой подготовкой гоняют с утра до ночи да в противогазах заставляют бегать — вот и вся наука. А на фронте это и не нужно. Там строевым маршем или бегом в противогазе на фашиста не попрешь.

— Ну а как там, на фронте-то? Расскажи, — сгорал от нетерпения Васька, — я смотрю, ты повоевать успел, даже награду имеешь и ранен. Как я понял, теперь с ранением в госпиталь едешь.

— В третий по счету еду. В двух-то я уже побывал, теперь вот поближе к дому направили, — пояснил Иван, махнув рукой в сторону юго-запада. — Я же сам здешний, потому в Чкаловскую область и попросился. Хорошо, что во втором госпитале военврач дядька добрый попался, отзывчивый такой мужик, порядочный. Он, оказывается, сам раньше в нашем Соль-Илецком госпитале служил. Вот, откликнулся на мою просьбу и дал мне направление поближе к дому.

— Что, сильно зацепило? — сочувствуя, спросил Анатолий.

— Да… Осколок, зараза! Кость повредил. Вот теперь никак не заживает — гниет…

— Ну ничего, может, на родине подлечат и поправишься, — поддержал его Чурзин.

— Подлечат… Дома и стены помогают, — улыбнулся Иван. — У нас там лечебное озеро с соленой водой есть, еще до войны на том месте санаторий был, а теперь вот госпиталь. Наша соленая водичка обязательно поможет, — утешал себя раненый.

К скамейке постепенно стали стягиваться остальные члены команды. Любопытных становилось все больше.

— А ты на каком фронте воевал? — наседал с вопросами Чурзин. Ему, как и всем остальным, не терпелось услышать, как обстоят дела там, на передовой.

Пододвинувшись к Ивану поближе, Василий уточнил:

— Что, давит фашист?

— Давит… — процедил сквозь зубы Иван и, как в подтверждение, погладил перебинтованную руку, — но и мы даем фрицу прикурить! — уже восторженно произнес фронтовик. Оглядывая вокруг себя десятки любопытных глаз, Иван расправил плечи и, смачно затянувшись, продолжил: — Я службу-то начал на Донском фронте. Вот там, под Сталинградом, прошлой зимой мы всыпали и немцам, и румынам, и итальянцам — всем от нашего брата досталось.

— А что, разве против нас румыны и итальянцы воюют? — возмутился кто-то из толпы новобранцев.

— Ну ты темнота! — пристыдил невежду Ломакин. — Да против нас пол-Европы воюет, — проинформировал он безграмотного.

— Чего ты, Гриша, ему тут политзанятия проводить собрался?! — возмутился Чурзин. — Не отвлекайте человека! Давай, Ваня, дальше рассказывай!

— Но надо прямо сказать: что румыны, что итальяшки — вояки так себе, — продолжил Иван, — чуть придавишь, сразу драпают или в плен сдаются. Тогда, в декабре сорок второго и в январе этого года, морозы как раз стояли недетские — за сорок градусов зашкаливало. Смотришь на этих пленных вояк, и самому еще холодней становится. Ста-а-а-ят «герои», сопли до подбородка висят, сгорбились, как деды столетние, поверх своих шинелей барахло бабское напялили — тьфу, смотреть противно. А вот немцы — нет! Те совсем другие. И воюют грамотно, да и дисциплина у фашиста — будь здоров! Ну, мы этим тоже наваляли. Сводки информбюро, наверное, слышали? Триста тысяч фашистов тогда в окружение попало!

— Слышали, слышали, — загудела толпа.

— Вот здесь я свою первую награду и получил, — с гордостью высказался фронтовик, покосившись на свою медаль. — Потом наш Донской фронт, правда, расформировали и перебросили нас по железной дороге под Ольшанку (село такое есть в Курской области), да и фронт у нас стал называться не Донской, а Центральный. А вот здесь, братцы… нам и с венграми повоевать пришлось, — прицыкнул языком Иван, — эти своим «героизмом» от румын да итальянцев особо тоже не отличались, но зато зверствами над мирным населением «прославились». Так мы с ними и не церемонились! Был приказ… венгров в плен не брать! А приказы в армии не обсуждают… Приказ есть приказ! — нахмурив брови, гордо произнес Иван и в знак подтверждения своих слов жестко, как отрезал, махнул рукой: — Так наши хлопцы на месте этих гадов и кончали.

— Правильно! А чего с ними церемониться? — поддержал кто-то слова раненого бойца.

— Конечно! Так и надо этим гадам. Пусть знают, как издеваться над мирным населением… — загудела толпа.

— Ну ладно, ладно… Не мешайте слушать, — остановил возмущенных Чурзин. — Давай, Ваня, дальше рассказывай.

Иван плюнул на огарок своей самокрутки, затушил ее носком ботинка и, перекинув ногу на ногу, продолжил:

— Да… повоевать нам здесь пришлось нелегко. Как раз март — весна началась, а мы в валенках: днем все тает, промокнешь насквозь от мокрого снега и пота, а в ночь — вот он тебе и морозец… Туговато было, конечно, нечего сказать. А в апреле, это когда уже потеплело, мы как раз в обороне стояли, тут-то меня и зацепило, мать бы его… — выругался Иван. — Так с тех пор по госпиталям и мотаюсь. Братишка! — повернувшись, обратился он к Дружинину: — Ежели не жалко, сыпани еще малость своего самосаду. Больно он у тебя хороший — ядреный! — засмеялся Иван.

— Какой разговор, Ваня?! Конечно бери, — протянул ему табак Анатолий.

— Кисет, смотрю, у тебя красивый. Невеста небось подарила? — щурясь и загадочно улыбаясь, спросил Иван, набирая добрую щепотку самосада.

— Нет пока у