Оглавление

1932 год. Ребенок Линдберга

Эпоха 20-30-х годов прошлого столетия запечатлена в истории не только «стройками социализма», освоением Арктики, Великой депрессией и рождением джаза. Именно в эти годы человечество сделало решающий шаг в покорении воздушного океана.

Мы до сих пор помним фантастические перелёты на дальние расстояния наших лётчиков Чкалова, Леваневского, Громова и прочих. Но справедливости ради нельзя не сказать о том, что своих героев имели и другие страны. В США таковым был Чарльз Огастас Линдберг (Charles Augustus Lindbergh) — пилот, первым в мире сумевший преодолеть Атлантику.

Человек, названный еще при жизни «гордостью Америки», родился в 1902 г. В возрасте 25 лет он совершил 33-часовой перелёт через Атлантический океан на одномоторном самолете. Это было выдающееся достижение человечества, сравнимое разве что с открытием Америки или высадкой человека на Луне. За этот перелёт, потребовавший как глубокой проработки всех технических аспектов, так и огромного личного мужества, Чарльз А. Линдберг получил звание полковника армии США, сделался главным советником Военного министерства по авиационной технике, занял почётную и весьма доходную должность вице-президента компании «Pan-American». Он был награждён высшими военными наградами почти 50 государств. Перед молодым человеком открылась блестящая будущность.

В 1929 г. он познакомился с дочерьми миллионера Дуайта Морроу, бывшего в то время послом США в Мексике. Линдберг женился на младшей — Энн Морроу, и в 1930 г. у четы родился сын — Чарльз Линдберг-младший.

Жизнь супружеской пары казалась безмятежной и счастливой. Пока Линдберг-старший купался в лучах национальной славы и успешно делал карьеру в Вашингтоне, его супруга сочиняла романтические стихи и публиковала их под псевдонимом. Линдберги жили в собственном доме в городке Инглвуд, но в начале 30-х годов занялись обустройством поместья в штате Нью-Джерси. Там, неподалёку от городка Хоупвелл, на площади 390 акров поднялось просторное и удобное здание с оранжереей, теннисным кортом, гаражом на 3 автомашины и бассейном.

Линдберги обычно проводили здесь выходные, а утром в понедельник возвращались в Инглвуд. В конце февраля 1932 г. расписание этих переездов, однако, было изменено: заболел сынок, и потому семья осталась в своём поместье. Собственно, с этого момента и начинаются события, послужившие канвой для одного из самых запутанных сюжетов криминальной истории Америки.

Погода вечером 1 марта 1932 г. выдалась на редкость отвратительной. Дул промозглый ветер, и уже вторые сутки лил холодный дождь. Чарльз, возвратившийся домой в 20:25, и его супруга Энн Линдберги провели остаток вечера сначала в столовой, а затем в гостиной первого этажа у камина. Младшая медсестра Бетти Гоу в 20:00 уложила Чарльза-младшего спать и погасила свет в его угловой комнате второго этажа.

В интервале от 21:00 до 21:20 Чарльз явственно услышал какой-то подозрительный шум, похожий то ли на хруст доски, то ли на звук падения на пол корзины с бельём. Он даже выглянул в коридор, но увидев, что на кухне работает дворецкий Оливер Вателли, успокоился. Как впоследствии утверждал Линдберг, дверь в гостиную оставалась всё время открытой и он абсолютно уверен в том, что до 21:20 никто не поднимался наверх по расположенной рядом лестнице.

После этого Чарльз покинул гостиную и отправился на 2-й этаж, где принял душ в большой ванной комнате, расположенной возле главной спальни. В 21:35 Линдберг спустился вниз и расположился в библиотеке, чтобы немного почитать.

В 22:00 медсестра поднялась наверх, чтобы проверить самочувствие малыша. Не прошло и минуты, как она сбежала вниз и сообщила находившемуся в библиотеке Линдбергу, что его сын исчез. Немедленно начались его розыски, и очень скоро стало ясно, что ребёнка в доме нет. Вооружившись нарезным карабином, Чарльз Линдберг выбежал на улицу и стал осматривать подходы к дому, рассчитывая обнаружить следы похитителя.

В 22:20 он обнаружил лестницу, приставленную к окну детской комнаты.

Тем самым подтвердились худшие опасения: налицо было злоумышленное проникновение в дом постороннего. Чарльз Линдберг распорядился звонить в полицию с заявлением о похищении ребенка, а сам бросился через пустошь к лесу, рассчитывая нагнать преступника.

В полицию позвонил Оливер Вателли. Его звонок был зафиксирован дежурным полицейским в 22:25.

Немедленно из Хоупвелла выехали патрульные полицейские машины, чуть позже подъехали детективы службы окружного шерифа. В полночь, словно в классической драме, появилась главная полицейская фигура — начальник полиции штата Нью-Джерси Герберт Норман Шварцкопф (Herbert Norman Schwarzkopf).

Этот человек был личностью весьма примечательной. Он заслуживает нескольких слов о себе, поскольку деятельное участие Шварцкопфа в расследовании имело определённое влияние на результат последнего. Можно сказать так — то, что полицейские делали под руководством Шварцкопфа, и то, чего они не сделали, напрямую связано с особенностями его мышления и поведения.

Родился будущий руководитель полиции в августе 1895 года в городе Ньюарке, штат Нью-Джерси, в семье немецких иммигрантов. Хотя дома разговаривали на английском языке и сам Герберт считал родным именно английский, он однако хорошо освоил и немецкий — и на эту деталь следует обратить внимание, поскольку она прямо повлияла на его будущую карьеру. Семья Шварцкопфов была бедной и по этой причине о получении хорошего образования не могло быть и речи. Единственным учебным заведением, где вручали диплом о формальном высшем образовании и притом делали это бесплатно, являлся «Вест-Пойнт», военная академия в штате Нью-Йорк. Шварцкопф поступил в академию и успешно её закончил, но не потому, что хорошо учился, а потому, что в апреле 1917 года Соединённые Штаты вступили в Мировую войну на стороне Антанты и военный министр распорядился курсантов последнего года обучения выпустить досрочно и без экзаменов.

Так Герберт Норман стал кавалерийским офицером и попал в Европу, на фронт. Долго воевать ему не пришлось — он очень удачно угодил под облако горчичного газа, выпущенного немцами в ходе атаки, заехал в лазарет и… оказался комиссован из-за поражения лёгких. Более того, ему даже дали медаль «Пурпурное сердце» — это по сути такой значок, похожий на награду, который свидетельствует о ранении его обладателя. Во всех нормальных армиях за ранение давали обычную нашивку, небольшой шеврон и не более того, но американцы, не имевшие ни полноценной военной истории, ни достойных уважения воинских традиций умудрились превратить в пародию на награждение даже ранение военнослужащего.

Помимо нелепой медальки «Пурпурное сердце» Шварцкопф обзавёлся после ранения и намного более ценным приобретением — он женился на ухаживавшей за ним медсестре Рут Боумен.

Пока Герберт лечился да женился война закончилась и куковать бы ему далее в тоске и без работы, но… Американские войска подзадержались в Европе а потому перед командованием встал вопрос об организации полноценной тыловой службы в местах дислокации войск. То есть гауптвахт, тюрем и лагерей для содержания военнопленных в том числе. На роль руководителя тюремного ведомства нужен был человек, знающий немецкий язык. Вдумчивый читатель в этом месте сразу же сделает правильный вывод — на должность начальника военного тюремного ведомства был приглашён Герберт Норман Шварцкопф. И не ошибётся! Именно так и случилось…

В начале 1919 года бывший кавалерийский капитан Герберт Норман Шварцкопф получил погоны полковника Вооружённых сил США и звание главного маршала американской группировки в Европе. В то время ему не исполнилось и 24 года! Воистину, Бог любит дураков и пьяных… Следует понимать, что американская должность «маршал» не имеет ни малейшего отношения к одноимённому воинскому чину в традиционных европейских армиях. У американцев маршал — это государственный служащий, исполняющий закон. Исполняющий буквально — защёлкивающий наручники, выписывающий штрафы и измеряющий рулеткой расстояние от забора до проезжей части дороги. Тем не менее, главный маршал оккупационных войск — это высокая должность и полковник Шварцкопф фактически руководил конвойными войсками в тылу американских войск на европейском континенте.

В 1921 году 25-летний полковник получил приглашение губернатора Нью-Джерси Эдварда Ирвина Эдвардса возглавить только формируемую полицию штата. От такого предложения Шварцкопф отказать не мог и… не отказался. Он моментально вышел в отставку и возвратился на родину.

Полковник не имел ни малейшего понятия о полицейской работе. Ну, то есть вообще… Он ничего не знал об уголовном праве и нормах доказывания вины в суде, он не имел ни малейшего представления об оперативной работе, правилах отбора, вербовки и продвижения агентуры, организации скрытой связи и оперативной маскировке «конфидентов», приёмах и методах криминалистической работы и важности криминалистического сопровождения следственных действий. О существовании таких специфических областей знания, как виктимология или криминальная психология, полковник даже не подозревал. Он ничего не знал о криминалистическом фотографировании, дактилоскопии, видовой принадлежности крови и методиках фиксации улик.

Он вообще ничего не знал. И потому ничего не боялся!

Если бы Герберту Шварцкопфу дали берданку и поручили охранять стадо баранов в горах, то он скорее всего, справился бы с заданием удовлетворительно. Разве что пристрелил по ошибке пару собак, вместо волков, но подобный ущерб можно было бы счесть приемлемым. Однако Шварцкопфу доверили руководство создаваемым с нуля силовым ведомством, призванным не только охранять, сторожить и контролировать, но и расследовать преступления.

А к этой работе полковник Шварцкопф оказался совершенно не готов. И даже не в силу отсутствия специальных знаний, а просто в силу интеллектуального несоответствия минимальным требованиям к руководителю такого уровня.

Заняв должность начальника полиции штата, он первым делом присвоил себе звание «полицейского №1», вручив самому себе медную бляху с тем же номером, хотя он не был первым по времени полицейским, зачисленным в штат. Далее полковник Шварцкопф озаботился созданием дорожной патрульной службы, сформировав два отряда мотоциклистов численностью по 16 человек в каждом. Один отряд контролировал южные дороги штата, другой — северные, соответственно отряды назывались… правильно, «Южный» и «Северный». Создание двух абсолютно идентичных патрульных подразделений ввело полковника в ступор, то состояние, что иногда обозначают словосочетанием «итерационное зависание». Полковник почему-то решил, что принадлежность патрульных разным отрядам должна легко и притом однозначно определяться визуально — почему он так решил непонятно, не спрашивайте об этом автора и не ищите ответов в интернете, сочтите, что в данном случае мы просто-напросто имеем дело с загадкой мышления полковника Шварцкопфа.

Как можно быстро, точно и однозначно различить мужчин, одинаково одетых и сидящих на одинаковых мотоциклах? Те, кто смотрел кинофильм «Кин-дза-дза», ответят на этот вопрос, не задумываясь. Но полковник Шварцкопф бессмертный фильм Данелия не видел и даже если бы увидел, то вряд ли бы понял заложенные в нём коннотации. Тем не менее, полковник пришёл к единственно верному мудрому решению!

Полковник был кавалеристом, а кавалеристы носили брюки-галифе с вшитой кожаной ластовицей, специальной вставкой в промежности и с внутренней стороны бёдер, предотвращающей быстрое истирание ткани в местах трения. У мотоциклистов Шварцкопфа согласно утверждённой форме одежды были кожаные брюки-галифе и полковник решил, что патрульные разных отрядов должны иметь ластовицы разных цветов. Шварцкопф 4 месяца зависал в размышлениях над тем, какив цветов должны быть ластовицы галифе мотоциклистов «Северного» и «Южного» отрядов. Да-да, это не шутка, 4 месяца этот титан мысли изнурял себя размышлениями о том, какого именно цвета должны быть ластовицы в кожаных галифе патрульных на мотоциклах — тёмно-бордовыми и жёлтыми или, наоборот, жёлтыми и тёмно-бордовыми? А может быть, следовало пошить галифе со вставками из коричневой и белой кожи? Но не будет ли слишком смешна белая вставка на седалищной части чёрных галифе патрульного?!

Кто-то, возможно, упрекнёт автора в передёргивании фактов и фиксации на малозначительный мелочах — что ж, пожалуйста! Но честное слово, уж лучше бы полковник Шварцкопф направил имевшиеся в его распоряжении денежные ресурсы не на покупку разноцветных штанов, а на оснащение фотолаборатории лучшей фототехникой или, как вариант, обучение зачисленных в штат управления криминалистов новейшим приёмам и методам следственной работы. Однако об этом мы можем говорить только в сослагательном наклонении, поскольку полковника Шварцкопфа краги, очки и кожаные портки на седалищах мотоциклистов волновали больше насущных запросов детективного и криминалистического подразделений.

И данная деталь очень важна для правильного понимания последующего повествования.

Следует отметить и то, что Герберт Норман Шварцкопф стал отцом Нормана Шварцкопфа-младшего, того самого, что в 1991 году командовал американскими войсками в ходе «войны в Заливе».

К моменту приезда начальника полиции штата Чарльз Линдберг уже вернулся в дом. Розыски его в кромешной темноте оказались безрезультатны, что, в общем-то, и неудивительно. Когда впоследствии Линдберга расспрашивали куда именно он бегал в темноте, тот даже не смог объяснить — он банально не помнил маршрута! По-видимому, это были какие-то хаотические перемещения вокруг дома, диктовавшиеся потребностью снять возникшее перевозбуждение нервной системы и лишённые всякой системы.

Линдберг вызвал по телефону своего адвоката Генри Брикенбриджа, кстати, тоже бывшего полковника американской армии. Когда Брикенбридж узнал, что ожидается приезд Шварцкопфа, то посоветовал Линдбергу не давать начальнику полиции всей информации, поскольку тот всё равно не сумеет разумно воспользоваться ею. Кроме того, адвокат посоветовал не позволять полиции осматривать детскую комнату до его — Брикенбриджа — приезда.

Осмотр места происшествия фактически не проводился полицейскими вплоть до появления Шварцкопфа. Они ждали начальника, который заявил, что лично возглавит расследование. Напомним, что всё это время шёл дождь, который неумолимо смывал следы на мягком грунте.

К моменту приезда Шварцкопфа лестница по-прежнему стояла прислонённой к стене рядом с окном детской комнаты. Рядом отпечатались её глубокие следы, видимо, злоумышленник переставлял лестницу, выбирая оптимальное её положение. В мягком грунте чётко прослеживалась следовая дорожка; можно было видеть не менее дюжины качественных следов босых ног преступника.

Но никто из детективов не только не озаботился изготовлением гипсовых слепков следов, но даже не удосужился измерить линейкой размер отпечатков на грунте! Надо ли упоминать, что не были сделаны и фотографии отпечатков ног, в результате чего полиции так и не удалось установить размер обуви злоумышленника, а также возможные особенности его походки и телосложения. В итоге многочисленные следы к утру были уничтожены дождем!

Рядом с лестницей было найдено плотницкое долото, которым, видимо, преступник поднял вверх опущенную вниз створку окна.

Примерно в 80 метрах от дома в густо высаженном кустарнике были обнаружены три пролома, возле которых на грунте просматривались следы человеческих ног. Всё это выглядело так, словно через кусты проломились три человека. И в этом месте следы на грунте также не были надлежащим образом закреплены и обмерены криминалистами.

Сочтя, что наружный осмотр дома и прилегающей территории дал всю возможную информацию, детективы во главе с Шварцкопфом переместились в дом. Там их остановил Линдберг, заявивший, что последующий осмотр можно будет продолжить лишь после появления адвоката.

Когда Брикенбридж приехал, полицейские, наконец, прошли в детскую. Помимо трёх полковников, в осмотре помещения принимали участие и три детектива: Келли, Шоеффел и Китон. Последний был любимцем Шварцкопфа, и на него начальник полиции штата возлагал особые надежды.

Быстро стало ясно, что никаких существенных следов в детской комнате нет. Преступник, проникший через окно, просто вынул спящего ребёнка из кровати и вылез обратно в окно. Покидая комнату, он оставил на подоконнике конверт и затворил за собой раму.

Убедившись, что на конверте нет отпечатков пальцев, Шоеффел вскрыл его ножом. Внутри оказалось короткое послание, адресованное Чарльзу Линдбергу. Оно гласило: «Уважаемый сэр! Имейте 50 000 $, из них 2 000$ — в банкнотах по 20 $, 1 500 $ — в 10 $, 1 000 $ — в 5 $ банкнотах. Через 2—4 дня мы сообщим, где Вы должны будете оставить деньги. Мы предупреждаем, чтобы Вы ничего не сообщали публике и не ставили в известность полицию. Ребёнок содержится в заботе.»

Вместо подписи в листе были проделаны три отверстия. В нижнем правом углу были изображены два пересекавшихся круга, место их пересечения было закрашено красной краской.

Написанное фиолетовыми чернилами, послание это выглядело неряшливым и содержало массу грамматических ошибок.

С того момента, как похитители заявили о себе, отпали все версии, кроме вымогательства. Тут-то Шварцкопф и развил бурную деятельность. Во-первых, круглосуточный пост полиции был организован в самой усадьбе Линдбергов. Разместившимся в гараже полицейским было приказано не допускать на территорию зевак и журналистов, которых начальник полиции ждал уже поутру.

Во-вторых, в небольшой гостинице в Хоупвелле был организован штаб розысков. Туда были протянуты дополнительные линии полевой телефонной связи (всё как на фронте, у полковника не забалуешь!). В-третьих, начальник полиции мудро обязал перлюстрировать всю подозрительную корреспонденцию, проходившую через почтовое отделение Хоупвелла. Шварцкопф дальновидно предполагал наплыв разного рода важных сообщений, которые следовало оперативно проверять. В-четвертых, он дал информацию о похищении в американские газеты.

То есть начальник розысков даже не постарался замаскировать тот факт, что полиция была поставлена в известность о похищении. Между тем это условие злоумышленник прямо выставил в своём письме. К чему привела демонстративная активность окопного полковника, станет ясно несколько позже, пока же он чувствовал себя на коне и объявил родителям похищенного ребёнка, что всю оперативную работу он поручил своему лучшем детективу — Артуру Китону.

Адвокат семьи предложил пригласить сыщиков из Нью-Йорка: полицейские из этой криминальной столицы Америки почитались лучшими в стране. Шварцкопф отказался это сделать, апеллируя к тому, что Хоупвелл находится в другом штате. Тогда Брикенбридж предложил пригласить детективов ФБР: эта организация имела право действовать по всей территории страны. Шварцкопф отклонил и это предложение, заявив, что похищение ребёнка — это преступление не федерального уровня (на тот момент это было действительно так; лишь в декабре 1932 года был принят ««Federal kidnaping act» — закон, по которому киднэппинг — похищение детей с целью получения выкупа — стал считаться преступлением федеральной юрисдикции. Закон этот получил неофициальное название «закона Линдберга»).

Раздосадованный упрямством и самонадеянностью полковника, Генри Брикенбридж, оставшись наедине с Чарльзом Линдбергом, посоветовал тому готовить наличные деньги и платить выкуп по первому требованию преступников. Линдберг согласился с этим предложением и уже под утро заявил полковнику Шварцкопфу о своём намерении выдать преступникам деньги. Начальник полиции спорить не стал, но высказался в том духе, что, дескать, Ваше право платить деньги, но снисхождение преступникам Вы обещать не можете, и они всё равно отправятся на электрический стул! В контексте дальнейших событий подобное заявление нельзя не признать в высшей степени самонадеянным…

Вплоть до полудня 2 марта 1932 г. в поместье Линдбергов шли различные следственные действия — в основном, допросы лиц, находившихся в доме на момент похищения ребёнка. Всего таковых было пять человек. Причём Чарльз Линдберг запретил полиции допрашивать свою супругу — Энн — мотивируя это её тяжёлым психологическим состоянием. Таким образом, полиция в ночь похищения допросила четырёх человек. Любопытен итог полицейской работы.

Линдберг считал, что сделался жертвой профессиональных киднэпперов (похитителей детей с целью получения выкупа). К началу тридцатых годов в США это был уже достаточно распространённый вид преступной деятельности. По мнению Линдберга, преступники, привлечённые слухами о его богатстве, специально приехали в Хоупвелл для похищения ребёнка из одиноко стоящего дома, поскольку похищение в Инглвуде представлялось весьма рискованным.

Шварцкопф придерживался диаметрально противоположной версии. Он полагал, что преступление совершено непрофессионалами. Это были местные жители, которые хорошо знали обстановку в усадьбе Линдберга и прекрасно ориентировались на местности. Начальник полиции исходил из того, что выкуп в 50 тыс. $ — сам по себе немаленький — никак не мог удовлетворить профессиональных преступников, имеющих большие расходы при организации такого непростого преступления. Чужаки были бы не осведомлены об изменении расписания поездок Линдберга, которое, напомним, произошло впервые за год с лишним по причине, которую нельзя было предвидеть (болезнь сына). А раз так, то они оказались бы не готовы к действиям в изменившейся обстановке.

Наконец, свою версию событий имел детектив Артур Китон, причём его оценка случившегося отличалась от двух предыдущих. Китон полагал, что в похищении участвовала группа лиц, имевшая пособника в доме. Таким пособником киднэпперов детектив считал медсестру Бетти Гоу. Она должна была проводить всеё время рядом с заболевшим мальчиком, и для этого ей даже устроили кровать в комнате Линдберга-младшего. Её отсутствие в детской в период с 20.00 до 22.00 выглядело, по мнению Китона, необоснованным. Гоу видела ребёнка последней и первой же обнаружила его исчезновение. Если бы медсестра не была пособницей киднэпперов, то их попытка проникнуть в окно второго этажа представлялась бы весьма опрометчивой: даже если в комнате выключался свет, человек на улице никак не мог узнать, покинула медсестра комнату или нет. И не один грабитель не решился бы в таком случае лезть наобум в дом, где находились двое крепких мужчин и хранилось не меньше пяти стволов нарезного оружия. Помимо этого соображения, Китон выдвигал ещё один довод, изобличавший, по его мнению, медсестру. Вертикально опускавшаяся рама окна не была должным образом закрыта изнутри, что облегчило беззвучное проникновение преступника в комнату. Именно незакрытие рамы на щеколду позволило преступнику избежать выламывания окна: он просто подцепил долотом раму и поднял её в верхнее положение. Это было проделано почти беззвучно и заняло у него несколько мгновений, и стало возможным именно по вине Бетти Гоу. Медсестра же объяснила незакрытие окна на задвижку тем, что она регулярно приоткрывала раму для проветривания комнаты.

К обоснованности всех этих гипотез предстоит ещё вернуться не раз. Пока же стоит заметить, что кажущаяся внушительность умопостроений не должна сбивать читателя с толку. Как говорил шварцевский Мюнгхаузен, «величайшие глупости на свете делаются с серьёзным выражением лица».

Результаты громогласной активности полковника Шварцкопфа не замедлили сказаться. Уже 4 марта Линдберг получил новое послание от похитителей. В нём содержалась брань по поводу того, что он не выполнил требование преступников и оповестил полицию. Похитители объявляли, что увеличивают сумму выкупа до 70 тыс. $, так сказать, в назидание строптивому папаше.

Предполагая, что это письмо может быть перехвачено полицией и потому не будет получено Чарльзом Линдбергом, преступники продублировали его, послав копию в офис адвоката Брикенбриджа. Там письмо было получено 5 марта 1932 г. Напомним, что сам адвокат был весьма невысокого мнения о криминалистических талантах полковника Шварцкопфа и не скрывал это от Линдберга. Нетрудно понять, сколь тяжело ранили последнего все эти события: он вспоминал предостережения Брикенбриджа и, конечно же, корил себя на неосмотрительное обращение к бестолковым полицейским.

Тяжело переживая события последних дней, обвиняя самого себя в неблагоразумном поведении, Чарльз Линдберг обратился через газеты к преступникам. Он просил не причинять вреда малышу, заявлял о готовности заплатить выкуп и предлагал преступникам выбрать посредника для ведения личных переговоров (то есть минуя полицию). Энн Морроу поддержала мужа и сообщила рацион и график приёма пищи сыном, надеясь, что это поможет похитителям правильно его кормить.

Нетрудно догадаться, что эти публикации, а также многочисленные комментарии в разделах криминальной хроники вызывали живой отклик большого числа людей. Некоторые из них демонстрировали намерение помочь Чарльзу Линдбергу в его горе.

Так, в начале марта к нему приехал мафиози Микки Роснер, крупный нью-йоркский бутлегер. Он заявил, что не сомневается в том, что ребёнка похитили профессиональные киднэпперы, которые должны быть, в принципе, известны в уголовном мире. Покусившись на сына «Героя Америки», эти люди поступили не по понятиям, и потому их следовало наказать. Роснер предложил Линдбергу помочь в их задержании «по своим каналам» и попросил у полковника на «сопутствующие расходы» 3,5 тыс. $. Конечно, Линдбергу следовало бы насторожиться: подобная сумма для серьёзного мафиози была совсем невелика, и если бы он в самом деле хотел помочь, что называется, «из принципа», то сделал бы это без упоминания о подобной оплате. Но раз упоминание о сумме всё же прозвучало, то, пожалуй, следовало усомниться в серьёзности сделанного предложения.

Линдберг об этом не подумал, и винить его в подобном легкомыслии вряд ли стоит. В те мартовские дни он пребывал в таком состоянии, при котором был готов на сотрудничество с кем угодно, лишь бы только это имело какой-то результат. Без долгих разговоров Линдберг заплатил Роснеру названную сумму, и тот авторитетно заверил, что его «лучшие люди» — Сальваторе Спитале и Ирвин Битз — немедленно возьмутся за розыски. Как нетрудно догадаться, миновала неделя, за ней вторая, а потом третья… Ребёнка бандиты не нашли, и Роснер более не показывался на глаза полковнику.

В небольшой нью-йоркской газете «Бронкс хоум ньюс» 8 марта 1932 г. появилась заметка, представлявшая собой открытое письмо некоего Джона Ф. Кондона, с которым тот обращался к похитителям Линдберга-младшего. В довольно сумбурном послании, явно грешащем неуместным в такой ситуации высоким слогом, Кондон заявлял, что готов заплатить похитителям еще 1 тыс. $ в дополнение к выкупу Чарльза Линдберга, лишь бы только похитители не причиняли вреда ребёнку.

И уже утром 9 марта Кондон получил послание преступников, которое состояло из двух частей: собственно письма Кондону и запечатанного конверта, который надлежало вручить лично в руки Чарльзу Линдбергу.

В письме сообщалось, что преступники согласны взять Кондона в посредники; помимо этого приводился текст сообщения, которое надлежало опубликовать в газете «Нью-Йорк америкэн» в разделе частных объявлений после того, как деньги будут подготовлены к передаче.

Окрылённый успехом своего начинания, Джон Кондон помчался к Чарльзу Линдбергу.

Именно в этот день — 9 марта 1932 г. — состоялось их знакомство. Это необходимо подчеркнуть для правильного понимания последующих событий. Многие публикации не касаются этого нюанса, из-за чего складывается превратное мнение, будто Кондон был стародавним другом семьи Линдберг. Между тем это совершенно не так. Анализируя ситуацию, нельзя отделаться от странного ощущения, что Джон Кондон ловко поставил себя в эпицентр событий, фактически навязав Линдбергу собственное участие.

Ниже ещё придётся тщательно анализировать события, связанные напрямую с этим человеком и отчасти им же вызванные, но сейчас следует заметить, что с течением времени оценка личности Кондона американскими писателями-криминологами претерпела существенное изменение. Весьма интересна книга-исследование писателя Фрэнка Мерривела «Джафси скажет всё» («Jafsie tell all»), которая полностью посвящена этому человеку. Долгое время считалось, что Джон Кондон был этаким восторженным патриотом, бросившимся со всем жаром души на помощь национальному кумиру. Сам Кондон старательно подыгрывал журналистам, изображая из себя бесхитростного рубаху-парня. Но постепенно достоянием исследователей стала информация, рисовавшая Кондона в другом свете. Многие люди, знавшие его, говорили о Кондоне как о человеке хвастливом, склонном к саморекламе и позёрству, раздувавшемся от важности при малейшем успехе. Он был эксцентричен, способен на неожиданные выходки, и именно способность на нетривиальный поступок делала Кондона весьма популярным среди учеников школ, где он преподавал. А поработал он во многих школах Нью-Йорка…

По своему базовому образованию Кондон являлся учителем физики, но помимо этого тяготел к тому, что в России принято называть общественной работой. В молодые годы «Джафси» тренировал школьную команду по американскому футболу, позже принимал деятельное участие в скаутском движении. К моменту описываемых событий ему шёл 72-ой год и он уже находился на пенсии, но, как видно из повествования, склонности к рисковым затеям не потерял.

Явившись в дом Чарльза Линдберга днем 9 марта 1932 г., Кондон представился лётчику и рассказал ему свою историю.

Линдберг, видимо, был поначалу весьма озадачен рассказом странного седоусого мужчины и держался настороженно. Он отказался взять в руки запечатанный конверт, который принёс с собою посетитель, и попросил Кондона самому вскрыть его.

Внутри находилось письмо весьма примечательного содержания; имеет смысл его процитировать: «Уважаемый сэр, мистер Кондон может действовать как посредник. Вы можете дать ему 70 000 $. Сделайте один пакет, желательно небольшой (от руки схематично был нарисован прямоугольник, означавший конверт, и проставлены размеры сторон: 6—7 дюймов на 14 дюймов, то есть 17 см на 35 см). Мы предупреждаем Вас в который раз — не устанавливайте слежку в любом виде. Если Вы или кто-то ещё уведомит полицию, то последует большая заминка. После того, как мы получим в свои руки деньги, мы сообщим Вам, как найти Вашего мальчика, Вы, имея самолёт, слетаете примерно за 150 миль. Это даёт нам фору примерно 8 часов.»

Под рукописным текстом помещалась условная эмблема похитителей — пересекающиеся круги с тремя маленькими отверстиями в бумаге. Это изображение полностью соответствовало аналогичным рисункам в предыдущих посланиях похитителей.

Содержание письма весьма любопытно. Если вдуматься, преступники фактически предложили Линдбергу отдать деньги человеку, которого не знали ни они сами, ни Линдберг! То есть зашёл человек с улицы, сказал, что считает лётчика Чарльза Линдберга героем, и после этого предложил свои услуги в переноске 70 тысяч наличных долларов в любое время и в любое место. И при этом не предоставил никаких гарантий точности и честности своих действий и никаких доказательств того, что ребёнок ещё жив… Что и говорить, для любого прагматичного человека подобное предложение было бы слишком смелым. К тому же Линдберг уже успел вручить 3,5 тыс.$ «авторитетному» бутлегеру Микки Роснеру (который оказался ничуть не лучше банального мошенника) и понял к тому времени, что не стоит опрометчиво раздавать деньги всем добровольным помощникам.

Поэтому, посоветовавшись с адвокатом, Чарльз Линдберг решил действовать следующим образом: он отправил Кондона на встречу с похитителями, но без денег, и с требованием предоставления доказательств того, что ребёнок жив и здоров. В тот день Линдберг провёл с Кондоном несколько часов, обсуждая различные аспекты предстоящего задания. Тогда-то отставной учитель физики и придумал себе псевдоним, которым подписывал в дальнейшем свои объявления в газетах: Джафси. Слово это получилось путем прочтения его инициалов — JFC.

Добровольный помощник в тот же день дал условное объявление в газете «Нью-Йорк америкэн» и через день получил ответ, в котором ему предписывалось прибыть к указанному времени на станцию метрополитена. В 19:00 12 марта 1932 г. Кондон был в указанном месте. Там к нему подошёл человек, оказавшийся, как выяснилось впоследствии, шофёром такси, и вручил записку, в которой Кондону предписывалось отправиться на кладбище «Вудлаун» в Бронксе — это район города Нью-Йорка — и оставаться там до тех пор, пока к нему не подойдут.

Свидетелей встречи Кондона и автора анонимных писем не было. О ней известно лишь со слов самого «Джафси» -Кондона. Как следовало из его рассказа, он подъехал к кладбищу на такси и довольно долго бродил между могил в полном одиночестве. В какой-то момент к нему обратился мужчина, загораживавший нижнюю часть лица рукой, и из разговора с ним Кондон понял, что это и есть похититель.

Незнакомец велел называть его «Джоном». Он говорил с немецким акцентом, но в процессе общения упомянул, что он — скандинав.

«Джон» рассчитывал получить деньги немедленно, но Кондон сказал, что об этом не может быть и речи до тех пор, пока не будут предъявлены гарантии того, что ребёнок жив. В ответ на это «Джон» категорически заявил, что не может показать ребенка Кондону ни при каких условиях. После некоторого препирательства переговаривающиеся стороны сошлись на том, что Кондон получит вещи, связанные с похищенным ребёнком. Тем самым будут сняты все сомнения в том, что Линдберг-младший действительно находится в руках людей, от имени которых вёл переговоры «Джон».

И с утренней почтой 13 марта Кондон получил внушительный пакет, надписанный уже знакомым ему корявым почерком.

Внутри находилась детская ночная рубашка и поясок, используемый для страховки малышей.

Кондон немедленно помчался к Чарльзу Линдбергу. Полученные вещи были показаны медсестре Бетти Гоу, поскольку именно она одевала малыша вечером 1 марта. Гоу узнала ночную рубашку и поясок — это действительно были те самые вещи, которые она надела на ребёнка перед его отходом ко сну. Примечательно, что в тот момент Чарльз Линдберг не показал их супруге: он боялся травмировать её новыми впечатлениями.

Итак, Чарльз Линдберг, казалось, получил необходимые ему подтверждения. Он стал готовить деньги для передачи их похитителям. Делать это ему пришлось таким образом, чтобы полиция ничего не прознала. В противном случае деятельный полковник Шварцкопф немедленно вмешался бы в ход переговоров и испортил бы всю проделанную работу.

Тут имеет смысл приостановить изложение этой сюжетной линии и коснуться некоторых иных направлений расследования, поскольку все они в дальнейшем окажут существенное влияние на ход событий.

Полицейские власти, буквально оккупировавшие Хоупвелл, под мудрым руководством полковника Шварцкопфа демонстрировали необыкновенное рвение в исследовании всех аспектов преступления. Были опрошены почти все жители Хоупвелла и окрестностей. Удача, как полагали полицейские, им улыбнулась: некий Миллард Уайтед сообщил, что в конце февраля дважды видел мужчину, наблюдавшего из леса за поместьем Линдбергов. Возраст неизвестного Уайтед определил в 30 лет, или возможно, чуть старше, рост — около 170 см.

С чрезвычайной скрупулёзностью полицейские изучали всю корреспонденцию, адресованную Линдбергам и жителям Хоупвелла. Напомним, что полковник Шварцкопф полагал, что именно среди последних и нужно искать похитителей. Три детектива, специально выделенные для перлюстрации, прочитывали в день до 2 тысяч писем, открыток и телеграмм! Понимая, что он допускает грубейшее нарушение гражданских свобод, Шварцкопф обратился к министру юстиции штата Нью-Джерси Дэвиду Виленцу с просьбой санкционировать перлюстрацию. Тот, поколебавшись, отказался это сделать. Тогда и начальник полиции штата, нехотя, приказал свернуть операцию.

Смысл упомянутой затеи понять вообще-то довольно трудно, поскольку с помощью простейших лексических приёмов текст письма несложно затуманить до такой степени, что любое поверхностное прочтение не обнаружит подлинного смысла написанного. В условиях военного времени сплошная перлюстрация «окопной корреспонденции» оправданна, ибо даёт командованию представление о подлинном состоянии духа армии. Но при оперативной работе полиции и спецслужб досмотр переписки будет полезен лишь в случае избирательного применения. Шварцкопф, видимо, сам эту истину понять был не в силах, а компетентных специалистов он, видимо, выслушать не пожелал. Впрочем, может быть, никто из них просто не хотел перечить «неудержимому Норману». Примечательно, что в то самое время, пока полицейские в Хоупвелле зарывались в горы писем, преступник спокойно обменивался информацией с Кондоном посредством размещения в газетах условных объявлений.

В огромном количестве были заготовлены листовки с описанием примет похищенного Чарльза Линдберга-младшего. С 11 марта 1932 г. они начали распространяться по всему Восточному побережью США.

Листовка эта примечательна тем, что в ней падкий до рекламы полковник Шварцкопф предлагал возможным информаторам связываться лично с ним. В полицейской практике это своего рода нонсенс, опять-таки демонстрирующий абсолютное непонимание начальником полиции своих функций и полнейший непрофессионализм. Полицейский опыт, заработанный кровью, требует, чтобы переговоры всегда вели лица, неспособные в силу своего положения на принятие решения: в этом золотом правиле кроется залог того, что переговоры не будут провалены окончательно и их при любом исходе можно будет продолжить. (Наша отечественная история знает пример, подтверждающий этот тезис: переговоры Премьер-министра Черномырдина с Басаевым в ходе операции в Будённовске летом 1995 г. Их бесславный результат, увы, был запрограммирован наперёд, и это понимали все специалисты-переговорщики, кроме самого Черномырдина, разумеется.) Шварцкопф, видимо, полагал, что его завалят шквалом телефонных звонков, благодаря которым он быстро расследует дело и тем самым навечно свяжет успех расследования со своей фамилией.

Самым серьёзным и взыскательным образом детективы подошли к проверке alibi всех лиц, бывших в усадьбе Линдберга вечером 1 марта 1932 г. Подозрений избежали только два человека — сам Чарльз Линдберг и его супруга Энн. Оливер Вателли сумел восстановить свои перемещения по минутам и подтвердить их перекрёстными показаниями, но две девушки сделать этого не смогли.

Об одной из них — медсестре Бетти Гоу — уже упоминалось выше. В её рассказе о событиях злосчастного вечера был пробел примерно в 40 минут времени, который она провела без свидетелей. И это сразу сделало её подозреваемой. Про незакрытые шпингалеты на окне детской комнаты также упоминалось выше, и тот факт, что их (опять же!) не закрыла Бетти Гоу, лишь усиливал подозрения полиции в её адрес.

Но помимо медсестры под плотную полицейскую опеку попала и ещё одна девушка — Виолет Шарп. Это была своего рода «комнатная девушка» семьи Морроу, сирота, взятая в семью миллионера из филантропических побуждений. Её детство прошло в обществе Энн и Элизабет Морроу и обе сестры видели в ней почти родственницу. Она была не замужем, и по завещанию Дуайта Морроу ей должна была отойти некоторая сумма, способная обеспечить будущность Виолет.

Вечером 1 марта 1932 г. Виолет Шарп покинула гостиную, где оставались Чарльз и Энн Линдберги, и ушла в небольшой домик для гостей, стоявший несколько в стороне от основных построек усадьбы. Девушке не было никакой нужды идти в этот дом, поскольку её спальня располагалась в главном здании. Виолет Шарп не могла объяснить полицейским своего поступка и говорила на допросе о желании побыть в одиночестве. Такое объяснение никак не устраивало лейтенанта Артура Китона, который в первой декаде марта 1932 г. несколько раз допрашивал девушку.

В конце концов, Китон отступил от Бетти Гоу и Виолет Шарп, но, как покажет дальнейший ход событий, это было временное отступление. Детектив попросил девушек не покидать Нью-Джерси без предупреждения полиции. Можно не сомневаться, что в устах сыскаря, ценимого полковником Шварцкопфом за деловую хватку, эта просьба прозвучала почти как обвинительный приговор.

Правоохранительные органы располагали всего двумя предметами, вышедшими из рук преступника — раздвижной лестницей, по которой он залез в окно детской комнаты, и 3/4-дюймовым долотом, использованным для открывания окна. Попытка проследить путь долота оказалась безуспешной; выяснить, где и кому оно было продано, так и не удалось. С лестницей все оказалось не так однозначно.

Криминалисты разобрали её на составные части и внимательно их изучили. Для уменьшения габаритов лестница была сделана складной, расстояние между ступенями составляло 19 дюймов (0,5 м), что в 1,5 раза превышало плотницкий стандарт. Это косвенно указывало на то, что преступник был довольно высокого роста. Кроме того, уменьшение количества ступенек вело к облегчению конструкции, что в свою очередь упрощало манипуляции с нею.

Обратило на себя внимание качество изготовления отдельных элементов, аккуратность пропилов, точность работы рубанком и прочие детали. Не вызывало сомнений, что изготавливал лестницу человек, имевший неплохой навык плотницких работ.

Но не это было главным в заключении криминалистов: они обратили внимание на то, что при изготовлении деталей лестницы были использованы различные породы древесины. Из этого можно было заключить, что изготовитель лестницы работал в таком месте, где имелись отходы плотницкого (либо столярного) производства, другими словами, он либо работал в мастерской соответствующего профиля, либо имел в неё доступ.

Полковник Шварцкопф обратился в лабораторию лесоматериалов, расположенную в г. Мэдисон, штат Висконсин, и попросил тамошних специалистов изучить лестницу.

Этим занялся один из лучших специал