***
Я вчера похоронил надежды,
Белым флагом сшитые из слёз,
О том, что всякие невежды
Не разобьют больше драгоценных грёз.
Я похоронил за плинтусом улыбку,
Ту самую, любимую, настоящую,
Что часто называют ошибкой
И за которой смех такой звучащий.
И сердце, вырванное, рядом с растоптанной душой
Которую терзали долгими годами,
Присыпал аккуратно землёй
И могилу засадил цветами.
Я думал, отпевание боль забрало,
Но знаешь… легче ни на йоту не стало.
Море сна
Я сяду на уступе веры крепкой
И ноги свешу в море сна.
Плакучая ива тяжёлой веткой
Закроет меня от злого дождя.
Кругами от капель расходятся мысли,
Цвета разбегаются в разные стороны,
Тяжёлые мрачные тучи над морем повисли,
И мечутся меж едких капель чёрные вороны.
Сожженные мнения дымятся вдали,
Как новые горы из неизвестной породы.
О жестокости помнят трупы любви
И о том, что здесь невозможны другие исходы.
На небе годами солнца не видели,
И луны не было, и звёзды исчезли
С тех пор, как сами же их обидели
Безмозглые земные властители.
Я молился богам и истратил все силы.
Напрасно. Они глухи даже больше людей.
Лишь молнии в ответ зигзагами искрили,
Мол: «Отвяжись, наглец! Прохиндей!»
Наверное, заняты очередной войной
Да так, что до мира нет никакого дела.
Я каждый раз ни с чем возвращался домой,
А гроза всё над городом гремела.
Море бушует, сны разбиваются.
Капли воду мутят, мысли путают.
Ему эти танцы на воде не нравится,
И волна поднимается жуткая.
Чужая вера уже вполне окрепла,
Вот только улыбок она лишена.
Когда вновь зажгутся горы пепла,
Я стану молить о покое для сна.
Фанфары во имя лжи
Я кричу, но будто бы никто не слышит
Этих воплей. И прошу ведь даже не о помощи.
Вот он идёт в облаке дыма и ядом дышит.
Вот дама за столиком кушает в отраве овощи.
Прошу: «Откройте же глаза! Вы травитесь!
Смотрите!» Но глашатаи рядом всё сильней
Вопят: «О прелесть, этот дивный дым! Поторопитесь
Может не хватить.» И люди ловят кайф от их речей
«Парень, оглянись!» — отчаянно.
«Закрой глаза, ведь это много проще…» —
Настырный шёпот в уши. Растерянно
Смотрю на грязные улицы, чистую площадь.
На ней обычно говорят: «Мы наведём
Порядок в городе. Смотрите — чистота кругом!»
А за трибуной те же голоса: «Давайте-ка нальём.
Пусть пьют. Нам жалко?» тряся жирным кошельком.
«Эй! Вы же как на скотобойне!
И звери здесь имеют человеческие лица!»
Вот только… им всего спокойней
До визга поросячьего напиться.
Я задаюсь вопросом: «Может это маски?
Не лица вовсе? И пойло только их снимает?»
Я говорю, а они пускаются в пьяные пляски.
И дети это за чистую монету принимают.
«Вы обезумели? Все спятили? Люди!»
«Выпивать — нормально», и культуру питья
На каждом столбе… «За пьянство не судят.»
Не судят. А жаль. Сколько этого дерьма?
«Они хотят учиться? Зачем им учиться?
Запускайте туповатый сериал. Смотрите.
Больше не хотят.» Проще будет поглумиться.
И умных книг по дешёвке на полках не ищите.
«За ум нужно платить. Да и зачем им ум?
Избавьте их от этого. Заставьте всё порнухой.
Это избавит их от ненужных дум.
И залить всё сверху медовухой!»
Лишить каждого личности, и управлять
Станет проще. Загнать, как стадо, и диктовать
условия,
Которые непременно нужно соблюдать.
А если нет, то обвинить в ужасном сквернословии.
Обезличенное стадо затопчет нарушителя
И будет наслаждаться ложью, в воздухе витающей
На руках качать бессмысленного победителя
В бессмысленной войне уничтожающей.
Вот подождите. Узнают о моих выходках,
Посадят на той площади. «Покрепче привязать!»
Будут кричать и заставят выхаркать
Вместе с кровью всё то, что вам хотел сказать.
Остановите землю
Остановите землю, я сойду.
Ну не могу терпеть я этой боли!
Здесь, в это черством мире, как в аду.
И нет разницы что в клетке, что на воле.
Нет места жизни полноценной там,
Где не найдут согласия законы,
Где не растут сердца и ходят по домам
С понурым видом зомби, все бессонны.
И не найти вам почвы без проростков лжи —
Здесь все давно забыли про пшеницу,
Дети с малых лет обучены бросать ножи
И над павшими в бою глумиться.
Вооружены все до зубов и главное оружье — слово
И ранить, и убить, и воскресить, и на ноги поставить,
Но целительство здесь, честно, развито хреново,
Им проще раненых без помощи оставить.
Есть молодцы, ходящие по краю боли со слезами,
Они спасают даже самых безнадёжных и больных
В глазах их видят старцев временами,
Ведь работают они без перерывов, выходных.
Маленький комочек шерсти тоже хочет жить,
Любить и теплотой семейной обогреться,
Приходится за людьми хвостом везде ходить,
Но вместо теплоты со всех сторон смеются.
И эти мерзкие людишки мнят себя богами!
Какой позор! Позор на всю планету!
Вы топчете и души, и сердца ногами,
Меняете вы чувства на монету.
Мне стало страшно людям доверять,
Что за глазами делается их — не знаю,
Ведь все привыкли видеть, хотеть, брать,
А я любить наполовину не умею…
***
Я нарисовал тебя в воображении,
Придал тебе реальные черты.
Я молился тебе и просил прощения
За то, что в мыслях мелькаешь ты.
Я закрывался в комнате часто,
Устав от общественного мира.
Ты вынимал наушник и говорил: «Всё. Баста!
Это всего лишь пародия, сатира.»
Я бился в истерике отчаянно,
Когда иссякали силы мои и терпение,
А ты… ты заглядывал в окно открытое,
Протягивал руку и спасал от наваждения.
Это ведь ты вытащил меня на крышу,
Ты показал мне звёздное небо.
Тогда и шелест деревьев едва был слышен,
Тогда всё казалось простым и нелепым.
Ты слишком живой, чтобы быть просто словом.
Кладёшь руки мне на плечи,
И в моём мозгу появляется заголовок.
И вдохновишь, и излечишь…
Они хотят вернуть меня на землю с неба,
Ведь так я выбиваюсь из общей схемы.
Реальность требует правды? Так вот она:
Я разбит и брошен всеми.
Всё, что у меня есть — ты — моя муза,
И этого лишить хотят.
Но ты ставишь на повтор старые блюзы
И шепчешь: «Силёнок не хватит у ребят.»
Наедине
По каменным ступеням, не смотря назад,
Подняться к подножию рухнувшего храма.
Упасть на колени, где некогда цвёл сад,
А тепер
