Оглавление

Глава первая

Стук натренированных кулаков в дверь, будь это ночью, разбудил бы не только жильцов этого дома, но и всех прочих в радиусе двухсот метров. Хорошо ещё, что капитан не пустил в ход травмированную ногу. Только появление Наташи остановило надругательство над дверью.

— В чём дело, капитан?

Концов бесцеремонно оглядел её прелести, выглядывающие из незапахнутого халата — и проник в помещение. Слова, которые адресовались Наташе, но которые отчётливо слышал и «Нумизмат», спешно натягивающий штаны наверху, не заставили себя ждать.

— Усикова надо убить! Немедленно! Сегодня же! Сейчас же!

— Кого убить? За что?

Наташа уже не косилась испуганно на дверь: соседи давно перестали удивляться. Да и какой смысл: Концова не переделать. «Соответствуя мнению», Павел Андреич принялся энергично расхаживать по коврам гостиной, по своему обыкновению, так и не сняв грязных сапог.

— Убить, убить! Только убить!

— ???

Наташа знала, что лучшим средством побудить капитана к членораздельной речи было качественное изумление.

— Узнал! Лично сам!

— Что именно?

Концов выдержал эффектную паузу.

— В Директорию едет капитан Усиков! Сегодня вечером! Но, он туда не доедет, потому, что аудиенцию у головного атамана я заменю ему аудиенцией у Господа Бога!

— Фу, ты!

Наташа в изнеможении опустилась в кресло. При этом полы её халата распахнулись так широко, что Концов на время отставил желание смертоубийства. По причине другого желания, внезапно вспыхнувшего в нём. И лишь когда Наташа, почувствовав на своём теле плотоядный взгляд, густо покраснела и запахнула халат, Концов смог вернуться к «повестке дня».

— Поэтому я счёл своим долгом информировать Вас о предстоящей акции!

— Уже «акции»?

Ирония связной была не случайной. Наташа уже взяла себя в руки, чуть раньше не позволив сделать это капитану.

— Никого не надо убивать. Это — во-первых. А…

— А я пришёл не мнения Вашего спрашивать, и, тем более, не согласия!

Концов обратился в монумент — точно в центре гостиной.

— Я лишь хотел по-товарищески предупредить Вас! А теперь разрешите откланяться: мне ещё надо подготовиться к отъезду!

Он уже повернулся спиной к связной, как вдруг…

— Ещё один шаг — и я пожалуюсь на Ваше самоуправство в Центр! А до получения ответа заморожу Вам выплату денежного содержания!

Это был удар! И куда похлеще банальных пощёчин! Надо было видеть Концова! Он остолбенел, отвесил челюсть — и блудливая ухмылка медленно сползла с его побледневшего лица.

— Я, видимо, неловко пошутил, Наталья Николавна…

В устах Концова это прозвучало как согласие на безоговорочную капитуляцию. В обстановке Павел Андреич ориентировался мгновенно.

— Великодушно прошу меня извинить.

Впервые Концов так низко падал перед женщиной. Если, конечно, не считать падений в кровать. Но понять его было можно: «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасёшься!» А спасаться надо было немедленно. На кону стояло всё, что только и было дорого сердцу Павла Андреича: вино, карты и девочки.

— Ну, хотите, я встану на колени?

И Павел Андреич встал бы. А что, тут, такого? За сохранение статус-кво не только на колени встанешь: на брюхе ляжешь! И не в ногах — а под дверью! Как собака!

— Нет, не хочу.

С одной стороны, Наташе, конечно, льстила такая форма самоуничижения капитана. Но, с другой стороны, она не сомневалась в истинных причинах «раскаяния». Для сохранения финансирования Концов не только лёг бы на брюхо — но и пополз на нём, даже не торгуясь о длине маршрута. После чего, как ни в чём не бывало, он был отряхнул от пыли свои аксельбанты — и остался прежним Концовым. Насильно «редактировать» его было бесполезно. Капитан не был из числа людей, о которых говорят: «такого лишь могила исправит»! Применительно к нему даже это радикальное средство не давало никаких гарантий.

— Во-первых, — махнула рукой Наташа, — запомните, что никого убивать не надо! А…

— Всё-таки лучше было бы убить!

Из Концова опять выглянул… Концов.

— Знаете, как-то надёжнее!

— …

— Но если Вы — против, то я не настаиваю!

Наташа покачала головой: нет, этого и могила не исправит. В какой-то момент она даже позавидовала Концову. В духе уличной частушки «Хорошо тому живётся, у кого одна нога!».

— А во-вторых, письмо, которым Усикова снабдят в дорогу, Вам надо изъять. А…

— Ну, я же говорю, что Усикова нужно убить!

Адресованный Концову взгляд был сродни тем, какими врачи психиатрических клиник смотрят на безнадёжно больных.

— Ещё раз говорю Вам, что никого убивать не надо. Вам нужно будет лишь подменить письмо другим, которое Вы сами же и сочините! Как и где подменить — этого я пока не знаю. Тут надо подумать. Пока же возвращайтесь в штаб, и садитесь за составление письма. Если Вы поторопитесь, думаю, что и оригинал, и «заменитель» будут закончены одновременно. И, следовательно, у нас будет время для решения технических вопросов. Поэтому идите — а вечером я жду Вас у себя…

— !!!

— Не в будуаре, а для дальнейших инструкций. До свидания, Павел Андреич!

— Желаю здравствовать!

Небрежно козырнув, Концов вышел на воздух, ногой открыв входную дверь, и ногой же её закрыв. Удовлетворение его было не полным. И причиной была не только недотрога Наташа: уж очень ему не терпелось устроить коллеге Усикову небольшое кровопускание.

Едва несчастная дверь обрела покой, «Нумизмат» кубарем скатился с лестницы. Уже — в штанах.

— Наташенька, я — скоро!

Через двадцать минут Михаил Николаевич знал всё, что уже знали Наташа и «Нумизмат».

— То-то я думаю: с чего это Концов вдруг предался мукам творчества! А это, оказывается, вариация на тему запорожцев и их письма султану! Ладно, «нехай» пишёт! А мы с Вами, дорогой Платон Иваныч, должны продумать в деталях операцию изъятия письма у посланца Кобылевского. Силовые методы отпадают. Это «чревато» — а Концов ещё нужен мне. Хотя бы — в качестве прикрытия. А он ещё и подслушивать умеет.

«Нумизмат» не мог не рассмеяться: Концов был свой — но малосимпатичный.

— Поэтому всё должно быть сделано тихо, без шума и пыли. Внешне задача выглядит просто: незаметно изъять письмо, и незаметно же его подменить. Изымать и подменять будет Концов — эта работёнка, как раз, для него. Вопрос: где и как?

Михаил Николаевич ушёл глазами в сторону — и задумался вслух.

— В штабе? Можно и в штабе, если, конечно, наш романист закончит свою эпистолу до отъезда Усикова на вокзал. А если не закончит? Я ведь не могу его поторопить. Надо продумать запасной вариант.

— ? — «поучаствовал» ««Нумизмат».

— Поезд! Мы должны продумать вариант подмены в поезде! Нашему искателю приключений надо будет разъяснить, что речь идёт именно о подмене, но ни в коем случае не об отъёме!

— Сделаем!

«Нумизмат» задумался указательным пальцем в переносицу.

— А насчёт поезда думаю так: есть у меня в депо знакомые железнодорожники, которые могут провести Концова на паровоз.

— А дальше, — подхватил Михаил Николаевич, — Концов по крыше выходит на Усикова, ждёт, пока тот не покинет купе, и…

Творческий энтузиазм штабс-капитана скоропостижно иссяк.

— Платон Иваныч, а по какой причине Усиков его покинет? Для этого ему, как минимум, должно «приспичить»! А вдруг не «приспичит»? Как его выманить в коридор?

— Чёрт его знает, Михаил Николаевич! — честно почесал за ухом «Нумизмат». Но штабс-капитан тоже хотел знать — даже не будучи чёртом.

— Посоветуйтесь с Вашими железнодорожниками.

— А это — мысль, Михаил Николаевич! Лечу!

— Перед «отлётом», — усмехнулся штабс-капитан. — Вечером я жду Вас для окончательной шлифовки деталей. Честь имею!

Через полчаса «Нумизмат» уже находился в депо. Здесь все — и начальство, и рабочие — хорошо знали этого жуликоватого и оборотистого предпринимателя. Поэтому ему не составило труда «выбрать объект соблазна». Им оказался грубый на вид, бородатый мужик средних лет по фамилии Косоротов. Тот уже неоднократно выполнял щекотливые поручения «Нумизмата», связанные, правда, не с политикой, а с коммерцией. Точнее, с контрабандой и спекуляцией, что Платон Иваныч считал нормальными коммерческими операциями.

Косоротов, имевший на шее семь едоков, не считая себя, никогда не отказывал щедрому на вознаграждение «Нумизмату». Не отказал и в этот раз, хотя сразу же почувствовал нехороший подтекст.

— Не хотелось бы иметь дело с контрразведкой, потому что…

Изложить мотивировку опасений он не успел: в руках «Нумизмата» уже блеснули «фамильным благородством» золотые червонцы. Самый убойный довод против всех опасений.

— Ну, да, где наша не пропадала!

Когда сговорились, перешли к обсуждению деталей. Именно Косоротов предложил наделить «террориста» статусом члена паровозной бригады. Он же предложил и способ, которым предстояло выманить Усикова из купе в коридор и задержать его там минуты на две-три. По расчётам Михаила Николаевича, этого времени должно было хватить Концову для того, чтобы залезть в купе, подменить письмо — и спокойно «откланяться» тем же способом.

Правда, у «Нумизмата» имелись сомнения относительно того, что пакет может оказаться в кармане кителя Усикова, а тот наверняка будет на нём в момент «вызова» в коридор. Но Михаил Николаевич успокоил Платон Иваныча: такие пакеты в карман не влезают. Потому что их туда и не кладут: noblesse oblige. Для этих целей предусмотрен специальный портфель, открыть который такому умельцу, как Концов, не составит труда.

В условленное время «Нумизмат» был в условленном месте. Михаил Николаевич подошёл одновременно с ним — черта, которую деловитый Платон Иваныч ценил в людях едва ли не больше всех иных. После расчётливости и предприимчивости, конечно.

— Плохо дело! — «поздоровался» штабс-капитан. — Операция под угрозой срыва.

«Нумизмат» побледнел, и схватился за сердце.

— Концов… попался?

— Ну-у, Платон Иваныч! — укорил соратника штабс-капитан. — Нельзя так! Если по каждому поводу хвататься за сердце, нас с Вами придётся менять еженедельно. Нитроглицерин есть?

Как профессионал коммерческих рисков, Платон Иваныч обязан был иметь нитроглицерин. И он его имел.

— Ну, как? Можно продолжать?

— Извините, Михаил Николаевич.

— Принимается. Итак, дорогой Платон Иваныч, говоря об угрозе операции, я не имел в виду Концова. Капитан жив-здоров, но он так вошёл в образ писателя, что не скоро оттуда выйдет. А Усиков, между тем, уже собирается в дорогу. Значит, письмо атаману готово. Вывод: рассчитывать на его подмену в штабе уже не приходится. Остаётся бег по крыше вагонов…

Штабс-капитан выразительно отработал губами. Явно — по адресу «романиста».

— Кстати, Платон Иваныч — пока не забыл.

— Что это?

— Наш вариант «письма» атаману.

— ???

— Извините, что перебиваю Вас, дорогой Платон Иваныч, но Вы, похоже, забыли, что творчество нашего друга продолжает иметь место быть.

А это — сочинение Вашего покорного слуги, куда более скромное, чем то, над которым сейчас корпит мой «собрат по цеху». Я, как видите, уложился в несколько строк — а Пал Андреичу уже не хватает десятого листа.

— ???

— Ну, я ведь не зря вспомнил о запорожцах! Так, что, Платон Иваныч, отправляйтесь сейчас же домой. Не позже, чем через час Наташа должна вручить это письмо Концову.

— А…

— Знаю-знаю, Платон Иваныч: автор тут же начнёт демонстрировать уязвлённое самолюбие! Ну, а вы тактично объясните ему, что письма такого рода исполняются, как правило, на одном, реже — двух листах. И добавьте, что размеры пакета не позволяют вложить в него всё эпистолярное наследие капитана. И самое главное: скажите ему, что люди, подобные атаману, не читают дальше третьего предложения!

После такой инструкции необходимости в «Б» уже не было.

— Теперь — о железнодорожнике!

Михаил Николаевич прозвучал настолько штабс-капитаном, что

«Нумизмат» тут же подтянулся.

— Договорились по всем пунктам. Осталось лишь проинструктировать Концова.

— Машинист — надёжный человек? — «на дорожку» «отработал Фомой» Михаил Николаевич.

— Мой человек!

Многозначительное ударение говорило за себя — и за штабс-капитана. Поэтому он «ограничился сказанным» — и перешёл к прощанию.

— Ну, что ж, Платон Иваныч: нам осталось лишь надеяться. Всё, что можно и нужно, мы уже сделали. В случае… как это у Вас называется?..

Он защёлкал пальцами в ожидании подсказки.

— Форс-мажорных обстоятельств?

— Да-да! Так, вот, в случае форс-мажорных обстоятельств немедленно информируйте меня. Связь — по варианту номер три!

Руки двух шпионов соединились в рукопожатии.

— До встречи, Платон Иваныч! И — с Богом!..

Глава вторая

Минут через пятнадцать «от возвращения «Нумизмата» несчастная дверь его дома вновь содрогнулась от скорострельной работы по ней человеческими конечностями. Это Павел Андреич возвестили о своём прибытии.

Подобно вихрю, капитан ворвался в гостиную, выхватил из-за пазухи кипу исписанных листов — и потряс нею над головой.

— Вот! Написал замечательное письмо! Сейчас вместе посмеёмся!

Наташа, на этот раз одетая, пусть и по-домашнему, но во все предметы, молча протянула руку.

— ??? — не нашёл других слов Концов.

— Давайте!

Связная требовательно щёлкнула пальцами.

— Некогда устраивать коллективные читки! Я сама ознакомлюсь и посмеюсь… если сочту возможным.

Концов обиженно потянул носом — но это не помешало ему передать труд Наташе. Знакомство началось. В процессе его лицо девушки поминутно меняло окрас с пунцово-красного до мертвенно-бледного. Дочитать монументальный труд до конца она так и не смогла. И — не по причине объёма. Письмо было так густо усеяно «русскими словами», что одолеть их чащобы и не смутиться мог один лишь автор.

Обычно о человеке в таком состоянии говорят, что он лишился дара речи или у него не было слов. Данный случай явился исключением. Когда Наташа пришла в чувство, у неё были слова. Много слов. И она даже собралась их сказать — но передумала.

— Это не годится.

Реакция Концова была вполне предсказуемой.

— Что?! Да я над этим письмом весь день просидел! Как последний дурак!

Наташа хотела выйти с подтверждением — но ей посчастливилось.

— Да что Вы можете понимать в литературе?!

Поскольку Наташа «хранила гордое терпенье» — в наборе с молчанием — Концову пришлось сменить тональность. В плане биения на сознательность.

— Ну, Вы же сами поручили мне это дело? Ну, в смысле, написать?

— Да, поручила.

Наташа слегка «отступила от линии». В целях профилактики эксцессов.

— Написать. Письмо, а не трактат на тему максимального использования ненормативной лексики в русской письменной речи. Извините, Павел Андреич, но под Ваше письмо надо ещё найти стойкие уши. Ну, чтобы при чтении вслух они не завяли.

— Для того и писано!

В словах Наташи Концову наверняка послышалось одобрение.

— И, потом: нельзя так… с автором! Давайте спорить! Давайте дискутировать! Глядишь — и родим истину!

Наташа усмехнулась. Явно на тему «Ну, и гусь же ты, Павел Андреич!» Она не ошиблась в оценке Концова — но это не облегчало задачи оппонента. Для пользы дела ей требовалось смягчить оценки — и пролиться, если не елеем — то, хотя бы, бальзамом.

— Вообще-то, Павел Андреич, основную мысль Вы ухватили

верно. Да и изложили её убедительно — даже масштабно. Только пятнадцать листов — это…

— ???

Встречный взгляд Концова. И — не вполне вопросительный.

— …это — пятнадцать листов. Если, кто и осилит Ваш труд — то уж точно не пан атаман. Политики, дорогой Павел Андреич, привыкли к чётким и кратким формулировкам! Поэтому всё письмо должно укладываться не на пятнадцати листах, а на половине страницы. Дальше третьего предложения атаман и читать не станет!

С чувством глубокого удовлетворения Наташа отметила — на всякий случай, про себя — как Концов начал быстро сдаваться и «сдуваться». От автора в его лице остались только испачканные чернилами манжеты. Теперь можно было расщедриться ещё на несколько капель бальзама на израненную душу Концова.

— …Но, повторяю, основную мысль Вы, Павел Андреич, передали верно: угрозы и оскорбительный тон! Правда, в плане объёма и формулировок Вы… как бы это выразиться помягче… Ну, нельзя так писать официальному лицу! Нынче так не пишут! Ну, сами послушайте… Читаю с купюрами.

Наташа откашлялась. Дальше ей пришлось откашливаться «до самого финиша».

«Ясновельможный пан атаман! Если ты, … твою мать, сукин сын и сучий потрох, хохлацкая морда, галушка недоеденная, пропустишь через свою территорию банду Якина, то мы тебя, козла вонючего, выбляд…»

Тут Наташе уже пришлось не откашливаться, а зайтись в кашле. Выходила она из него багрового цвета — и вряд ли только от физических нагрузок.

— Извините, но дальше я читать не могу не только вслух, тем более при мужчине, но даже и про себя!.. Я понимаю, что Вы исходили из лучших побуждений. Но сегодня и запорожцы написали бы письмо турецкому султану иначе!

Наташа заблуждалась относительно художественных и литературных предпочтений Концова. Картинных галерей Павел Андреич не посещал, книг не читал, а в учебниках для церковно-приходской школы, каковую он с трудом окончил в объёме четырёх классов, иллюстраций такого рода не было. Возможно, именно за то, что он был столь «девственно чистым», его и любили женщины. Во всяком случае — в том числе и за это. Поэтому Концов и не думал подражать: писал, как Бог на душу положит. И не его вина была в том, что Бог «положил», не скупясь.

— Вот, в силу этих причин Ваше сочинение и не годится.

Наташа украдкой покосилась на капитана — и всё же перешла от вводной к резолютивной. Рискнула.

— Его следует заменить другим. Вот этим.

Концов взял в руки листок, молча прочитал — и сделал «страшную» мину.

— И это — всё?!

— Этого достаточно.

— А я старался! Я надрывался!

Капитулируя, Павел Андреич махнул рукой, вздохнул — и определил лист в нагрудный карман. Беспартийная Наташа имела теперь основания перекреститься хотя бы в душе.

— Кстати, а как Вы замените письма? Пакет-то будет опечатан! Вы продумали механику дела?

Вместо ответа Концов «убил» её презрительным взглядом.

По этой причине «убитой» осталось лишь вздохнуть и развести руками.

— Ну, тогда переодевайтесь в железнодорожную форму. Так как мы опоздали с подменой в штабе, придётся делать это в купе. Сейчас я проведу Вас к железнодорожникам. Вы сядете с ними на паровоз, и, следуя их инструкциям, проникните в купе. Ну, а дальше…

Договорить Наташа не смогла. Опять же по причине «взгляда-выстрела».

— Тогда — одна просьба. На дорожку: никакой самодеятельности! Без донкихотства, пожалуйста!

— Без дон… чего? — заинтересовался Концов.

— Без донкихотства! То есть, никакого ненужного героизма! Был такой литературный персонаж — дон Кихот. Из романа Сервантеса.

— Не читал, — обрадовал бы Концов любую женщину, окажись она на месте связной. Да и связную, не исключено, обрадовал бы, не будь она… связной.

— Переодевайтесь, Павел Андреич: у нас мало времени. Точнее, совсем уже нет.

Беспрестанно критикуя бывшее в употреблении одеяние железнодорожника, Концов с трудом натянул его на своё тело, некогда худое, а теперь потерявшее от тягот штабной жизни былые очертания.

— Как последний бродяга, … твою мать!

Брезгливо оглядев себя, Концов решительно приговорил новое старое обличье.

— Ладно, пошли!

Тёмными задворками, минут за двадцать пешего хода они с Наташей дошли до заросшего бурьяном пустыря, выходящего прямо на депо. Всю дорогу Концов падал не только в ямы, но и духом. Вопреки себе, он даже не пытался «ухаживать» за Наташей, несмотря на то, что всё: и соблазнительная фигура связной, и не менее соблазнительная темнота позднего вечера, располагало к тому.

Метрах в тридцати от них маячила какая-то фигура, неразличимая в мертвенном свете намечающейся луны.

— Вот он! — провела опознание Наташа. — Дальше Вы — сами. Подойдёте к нему, и скажете: «Здравствуйте, Харлампий Онфимыч, я — от Платон Иваныча». Он — в курсе.

— «Харлампий Онфимыч»!

Концов презрительно скривил губы и сплюнул в бурьян. Как ни крепилась Наташа — а не удержалась «на дорожку».

— Извините, Павел Андреич, но паровозник из столбовых дворян сегодня отдыхают! Так что, берите то, что есть!

Концов — тоже «на дорожку» — игнорировал бестактный выпад, сунул руки в карманы и молча двинулся навстречу судьбе и её провожатому.

— Харлампий Онфимыч? — обдало Наташу нескрываемым презрением.

— Вы — от Платон Иваныча? — почему-то нарушил конспирацию паровозник.

— Отвечать по форме!

Наташа со страхом подумала, что Концов поставит сейчас железнодорожника во фрунт, и, не дай, Бог, выйдет с критическими замечаниями в челюсть. Но Концов в очередной раз изменил себе.

— Веди, «Харлампий Онфимыч»!

Столько яда было в голосе Концова, что Наташа отказалась от намерения перекрестить его хотя бы в спину. Точнее, она перекрестила его — но только плевками. Не дожидаясь, пока фигуры скроются из виду, она резко повернулась и ушла.

Проходя мимо сторожевой будки, Концов зацепился за какую-то железяку, и, неловко взмахнув руками, рухнул в бурьян. При этом он ещё и умудрился растянуться во весь рост. Другой бы на его месте немедленно вскочил на ноги и удалился, не привлекая к себе внимания. Но Павел Андреич зафиксировал падение и вывернул голову в сторону торчащего у будки сторожа.

— Ну, чего уставился, старый хрен? Вместо того чтобы пялить глаза, расчистил бы площадку от мусора! Чуть ногу не сломал из-за тебя, гад!

— Ась?

Подслеповато щурясь, полуглухой старик приложил дрожащую руку к уху.

— Хрясь! — «не изменил такту» Концов. — Вали в будку, чучело!

— И Вам счастливого пути, господин хороший! — «попал в цвет» дедушка.

Несколько раз нога Концова соскальзывала со ступеньки паровозной лестницы. Не захотел он переобуться и сменить щегольские, на тонкой подошве юфтевые сапожки, на поношенные кирзачи.

— Руку подай, что ли… твою мать! — «вежливо» попросил он помощи у молодого парнишки, высунувшегося из двери паровоза. Совместными с Харлампий Онфимычем усилиями они втащили Концова в паровозное чрево. Шумно отдуваясь, паровоз медленно покатил по рельсам, и уже спустя минуту бригада сцепщиков производила его «смычку» с составом из нескольких отливающих лаком вагонов.

Вскоре на перроне появились четыре фигуры в офицерских мундирах. Три из них Концов узнал без труда: полковника Чуркина, капитана Усикова и ротмистра Дулина. Четвёртый, с погонами штабс-капитана, был ему не знаком. Но, судя по тому, как по-хозяйски он отдавал распоряжения солдатам с винтовками, занимавшим места на ступеньках вагонов, нетрудно было догадаться, что это — начальник охраны поезда.

Чуркин передал Усикову худосочный портфель. Офицеры обменялись рукопожатиями. Козырнув провожатым, Усиков направился к вагону. Следом за ним в вагон вошли двое солдат, ещё один расположился на ступеньках — и поезд медленно покатился по рельсам. Когда он набрал ход, Косоротов постучал в угольный ящик. Концову. Когда тот вылез, с инструкциями машинисту пришлось повременить: «слово» взял Концов.

И надолго. На тему «прелестей» транспортировки живого тела в угольном ящике. И лишь после настал черёд машиниста.

— Значит, так.

Косоротов проиллюстрировал текст мазутом по носу.

— Минут за пять до входа в тоннель я дам протяжный гудок — так, как мы обычно делаем при виде опасности. Вы выберетесь отсюда через окно на крышу — и далее по крышам к вагону номер… тьфу ты… забыл… к какому вагону, Федька?

— К четвёртому, Харлампий Онфимыч!

Парнишка энергично совместил обязанности суфлёра с обязанностями помощника машиниста и кочегара.

— Точно: к четвёртому! Вот. Пока я буду гудеть, Вы залезете в окно четвёртого вагона, и сделаете своё дело. Понятно?

— Не бином Ньютона! — не изменил себе Концов.

— Чего?

Косоротов явно был не знаком с Нютоном и «тем, что стояло впереди него».

— За дорогой следи, «чего»! Это по-иностранному: «понятно»! Уразумел?

— А-а-а!

И Косоротов многозначительно покосился на помощника: видал, мол.

Концов высунулся из дверей, но его тут же обдало такой порцией сажи, что он мгновенно ретировался, сопровождая телодвижения очередной тирадой.

— Сколько до туннеля?

Ему стало скучно: занятые работой паровозники словно забыли о его существовании. Шустро орудующий лопатой Федька оглянулся на голос.

— Да Вы пока отдыхайте, дяденька: далеко ещё!

«Отдыхайте»! Так «отдыхать» Концов не умел. Для полноценного отдыха ему требовалось много, чего: много водки, много денег, много любви. Но разве эти мужланы могли понять страдания утончённой души?!

Концов пристроился в углу, под какой-то железякой, и с горя задремал. Разбудил его торопливый шёпот помощника машиниста.

— Дяденька, вставайте: скоро тоннель!

Утерев лицо грязной ладонью, Концов с хрустом потянулся, разминая затёкшие члены.

— ???

Это он запросил Косоротова. Тот, в свою очередь, запросил часы.

— Пора!

Машинист потянулся к рукоятке звукового сигнала — и раздался такой вой, что Концов сыграл в ящик. В угольный. Чисто рефлекторно. Но долго «играть» не пришлось: Федька, следящий из открытых дверей за вагонами, уже обращался к пассажиру всей мощью своего пролетарского недоумения.

— Почему-то не видно никого! Куда все подевались?

Концов артистично посуровел лицом, и рывком встал на ноги.

— Всё, я больше ждать не могу! — с миной неисправимого ковбоя объявил он. — Пошёл!

Но прежде, чем он «пошёл», и Федька, и Харлампий Онфимыч приложили немало усилий для того, чтобы выпихнуть раздобревшее тело «героя» из окна на крышу. На крыше Концов почувствовал себя ещё более неуютно, чем в угольном ящике. Дул холодный, пронизывающий насквозь, ветер. От мощных выбросов дыма и копоти нечем было дышать. Пижонские сапоги, то и дело, норовили соскользнуть с гладкой поверхности вагонов. Где как: то короткими перебежками, то ползком на карачках, а то и вовсе на брюхе, непрерывно изрыгая маты «повышенной этажности», Концов добрался до четвёртого вагона. Помянув и Бога, и чёрта, он завис над окном.

Окно было открыто: Усиков всегда был демонстративным сторонником здорового образа жизни, особенно на подпитии и с похмелья. Зацепившись за какой-то выступ, Концов подтянулся из последних сил — и заглянул в купе. Зрелище немедленно исполнило его оптимизма. Усиков валялся на полу, в нательной рубахе, галифе и без сапог. Две лужицы — одна в районе головы, а вторая — чуть ниже живота, наглядно свидетельствовали о том, что посланец Кобылевского постарался максимально облегчить работу похитителю Концову.

Ощутив небывалый прилив энергии во всех членах — а не только в одном, как обычно — Концов одним махом забросил себя в купе. По пути, к своему удивлению, он ударился «всего лишь» о четыре угла оконного проёма. Местом посадки оказался столик. В силу этого посадка была не мягкой и шумной. Но Усиков и не пошевелился. Старательно обходя лужи, Концов добрался до кителя. По счастью, Усиков снял китель ещё «до потери пульса».

Заперев дверь купе на замок, Павел Андреич, сантиметр за сантиметром, ощупал китель. Пакета не было. Концов побледнел, и привалился к двери. Лоб его должен был покрыться испариной — и он нею покрылся. Но мозги Концова отработали вовремя. На сушку.

— Мудак долбанный! — радостно аттестовал себя Павел Андреич. — Наташка же говорила, что письмо — в портфеле! Как я мог забыть?! Всё — спешка проклятая!

Портфель стоял на полке для багажа. Михаил Николаевич не зря говорил о том, что для Концова открыть такой замок — плёвое дело. Концов так и сделал: плюнул — и открыл. Гвоздиком из стены: по сюжету он просто обязан был там находиться. Ну, как тот рояль в кустах. Остальное было делом техники. Одним движением руки опозорив замок и чемоданных дел мастера, Концов извлёк пакет. С виду тот оказался таким, каким он его себе и представлял — со слов Наташи: большим по размеру и худым на ощупь. Пять сургучных печатей стояли на страже его нутра.

Концов ощупал печати дрожащими пальцами: инструментов «для приготовления глинтвейна» в купе явно не было. И всё же его осенило. Потому, что не могло не осенить. По всё той же причине: по сюжету.

— Нет, кое-что из того опыта пригодится!

Взяв пакет, Концов подошёл к распростёртому телу Усикова. Тело не подавало признаков — зато издавало звуки и запахи. Вот когда Павел Андреич оценил достоинства промасленной робы: она превосходно отбивала чужие запахи своими. Приподняв капитана, Концов для начала убедился в том, что лужа достаточно глубока для работы. Судя по площади «водоёма», Усиков «сходил под себя» не единожды. Отключив обоняние, Концов опустил конверт в лужу. Вскоре пакет так напитался влагой, что отлепить печати от отсыревшей бумаги не составляло уже труда. Вынув почти сухое письмо Кобылевского, Концов, не читая, сунул его в карман тужурки — и совершил подлог.

Ничуть не заботясь о печатях, Павел Андреич вытер пакет о галифе Усикова и положил на край лужицы. Картина происшествия была налицо. Не остаться довольным результатами такой работы было нельзя — и Концов не остался. Правда, не надолго: помешал надсадный рёв паровозного гудка. Косоротов, вероятно, уже набил мозоль на ладони, «вызванивая» «героя».

Концов глянул на окно, потом задрал голову вверх, и вздохнул: возвращаться на крышу ему совсем не хотелось. Душа требовала иного: либо комфорта, либо подвига.

Открыв дверь купе, он выглянул в коридор. В поле его зрения сразу попал одиноко лежавшийся на полу босоногий мужик в нательной рубахе и офицерских галифе. На всякий случай, Концов громко хлопнул дверью. Тело проигнорировало звуки. Теперь можно было и осмелеть. Насвистывая «Девчоночку Надю», капитан переступил через тело, при беглом осмотре оказавшееся начальникому охраны, и вышел в тамбур.

Распахнув дверь, Концов полной грудью вдохнул аромат вечерней степи, угольной копоти и машинного масла. Поезд неспешно катил в гору. Не обращая внимания на хрип гудка, капитан перекрестился — и лихо сиганул с подножки.

Увы: героическим оказался только полёт. Героического приземления не получилось. В темноте Концов не разглядел места приземления. В результате он угодил на щебёнку, солидно приложившись физиономией об её острые углы. При этом он ещё и сумел разодрать до крови ладони, а также приобрести несколько ссадин и синяков на прочих, менее заметных частях тела.

Отлежавшись в придорожных кустах, Концов стал обдумывать ситуацию. О том, чтобы сегодня вернуться в Харьков, не было и речи: поезд увёз его далеко от города. Теперь надо было думать лишь о том, как бы поскорее оказаться на службе. Пеший вариант исключался: «на себе» Концов, разбитый физически и духовно, передвигаться не мог. Вариант гужевого транспорта выглядел лучше только на первый взгляд. На второй он уже так не выглядел: на телеге далеко не уедешь. А ещё по закону подлости обязательно встретишь кого-нибудь из знакомых. Ненужное паблисити было бы обеспечено.

И тут послышался стук вагонных колёс. Концов почему-то сразу решил, что поезд идёт не из Харькова, а в Харьков. Скорее всего, потому, что ему очень хотелось этого. И чудо произошло! Хотя, чему удивляться: если, уж, в купе оказался гвоздик, то почему бы какому-нибудь составу не оказаться в нужное время и в нужном месте? Многообразные проявления «рояля в кустах» для искателей приключений никто не отменял!

Это был небольшой товарный состав, и в самом деле следовавший в Харьков. На одной из его открытых платформ Концов, продрогший до костей и прокуренный до черноты паровозным дымом, и добрался до города. Случилось это уже на другой день, ближе к обеду.

Огородами и задворками Концов прокрался к дому Наташи, и тихо стукнул в дверь… самим собой…

Глава третья

Наташа не сразу признала в этом грязном, в кровоподтёках и ссадинах железнодорожнике всегда лощёного и наглого капитана. Поэтому

с текстом она смогла выйти лишь после опознания.

— Боже мой! Это — Вы?!

Не имея сил для традиционного хамства, Концов молча уронил голову на грудь.

— Вам нужно принять ванну — и немедленно!

Прислонив капитана к стене, Наташа кинулась к печи — греть воду для героя. На середине пути её ударило мыслью.

— Всё в порядке, Павел Андреич?

— Кой чёрт, в порядке…

Иных «подробностей «выдавить из себя Концов не смог. Помня, что «богатыря» надо сперва в баньке помыть, напоить, накормить, а уж потом приступать с расспросами, Наташа взялась за колун…

Через час, свежевымытый, с вымазанным зелёнкой лицом, Концов пил водку и, кривясь от боли, пережёвывал нетрудоспособными челюстями сочащийся кровью бифштекс. Но рассказ его уже изобиловал такими героическими подробностями, что у Наташи не повернулся язык отругать капитана «за небольшое опоздание». Она лишь мягко, почти по-родственному, пожурила его. Да и могла ли она поступить иначе, если многочисленные ссадины, синяки и кровоподтёки Павел Андреич объяснил тем, что вынужден был, разбрасывая внезапно нагрянувших охранников, прыгать с поезда на ходу, когда вдогонку ему уже летели пули и гранаты! «По пути» Концов хотел застенчиво признаться в том, что «лично застрелил пять или десять человек» — но вовремя вспомнил, что был без оружия. Да и связной ничего не стоило проверить его показания».

До сознания потрясённой Наташи даже не сразу дошло, что в таком виде Концов появиться в штабе не может. Не может, несмотря на устойчивую репутацию драчуна и скандалиста. Никаких драк с его участием за прошедшие трое суток ни в одном из питейных заведений города зарегистрировано не было.

Однако, мысль, не пришедшая к Наташе, пришла к её партнёру — деловому и половому. «Нумизмат» сразу же понял, что «героизм» Концова может обернуться неприятностями не только для самого «героя», но и для всех остальных членов шпионского сообщества. В том числе — и для его ненаглядной Наташи, без которой он уже не представлял себе дальнейшей жизни. Главным образом — половой.

Поэтому, вскоре после того, как Концов уснул, «Нумизмат» быстро собрался и отправился на встречу с Михаилом Николаевичем. Вариант номер три предусматривал возможность экстренной связи. Платон Иваныч не сомневался в том, что на этот раз выговора за нарушение конспирации не будет. И не ошибся: ждать штабс-капитана не пришлось.

— Ну? — выдохнул Михаил Николаевич.

«Нумизмат» не стал терзать соратника вступлением, и за пару минут пересказал ему весь разговор Наташи и Концова. Услышав о временной нетрудоспособности капитана, Михаил Николаевич неконспиративно побледнел.

— Кой чёрт понёс его прыгать на ходу? Вы разве не инструктировали его о том, что Косоротов остановит состав на ближайшем к Харькову полустанке, где наш отважный герой и сойдёт с поезда? Сойдёт — а не спрыгнет?!

— Инструктировали!

«Нумизмат» клятвенно заверил шефа не только словом, но и делом. Взглядом и жестом, то есть.

— Конечно, инструктировали! Но этот тип сказал, что он напоролся на охранников, вынужден был отбиваться — вот и сиганул с поезда!

— Нет, чёрного кобеля не отмоешь добела!

Словно иллюстрируя беспомощность, штабс-капитан развёл руками. Правда, на этот раз — строго в рамках конспирации.

— Мог же воспользоваться крышей, как все нормальные люди! Так, нет: подавай ему приключения! Ещё врёт, что на охранников напоролся! Врёт ведь?

— Врёт, конечно!

Платон Иваныч не собирался не только возражать, но даже медлить с подтверждением. Исключительно «по причине симпатии» к капитану. Домогательства к подруге также принимались во внимание.

— Но, поди, теперь, проверь! Да и Вы же знаете Концова! Когда

Наташа задала ему этот вопрос — ну, почему он нарушил инструкцию — наш герой ответил, что все нормальные люди выходят в двери! Представляете себе?!

Платон Иванович лишь мгновение помедлил с резолюцией.

— Нет, он не кобель… не в смысле: «чёрный». Он — хамло!

Михаил Николаевич тактично не стал вступать в дискуссию: с одной стороны — свой брат-офицер, с другой — железные доводы штафирки. Да и пора уже было начинать выручать коллегу из беды — пусть сам он и был её эксклюзивным творцом.

— Да уж, удружил нам капитан, нечего сказать… Что будем делать? Судя по Вашим словам, его неделю ещё нельзя будет показывать?

— Лично видел его рожу! — совсем не огорчился Платон Иваныч. — Высокохудожественная работа, доложу я Вам!

— Набить бы ему морду за такие дела! — не выдержал штабс-капитан: и стальные нервы имеют свойство рваться. — В порядочном обществе так и делают, потому, что…

Михаил Николаевич застыл с открытым ртом.

— ???

Платон Иваныч открыл свой.

— Морду набить…

Штабс-капитан озвучил текст с расширенными, «под кокаиниста», зрачками.

— Мысль, конечно, хорошая…

Платон Иваныч ничего не имел против учинения Концову небольшого — и даже большого — мордобития.

— Но что это нам даёт сейчас, когда…

Закончить фразу ему не удалось.

— Концову нужно набить морду! — просиял Михаил Николаевич. — Прилюдно! И лучше всего у ресторана «Парадиз», где этот «фулюган» так любит размахивать кулаками!

Платон Иваныч недолго изумлялся. Потому, что быстро понял. Понял — и восторгнулся.

— «И дождь смывает все следы», как сказал один товарищ?! Шикарный план, Михаил Николаевич! Гениально!

— Ну, так уж…

Но чересчур активно возражать против такой «квалификации своей квалификации» Михаил Николаевич не стал.

— Давайте обсудим детали предстоящей операции… операции «Мордобой»! Конечно, Ваш вариант — благозвучнее, но…

— «Мордобой» — вполне приличное название!

«Нумизмат» без колебаний отрёкся от своего предложения.

— Благодарю за доверие, Платон Иваныч!

Штабс-капитан с чувством пожал руку коллеге.

— Тогда сделаем так. Наташа оденется понаряднее, и будет прогуливаться у входа в «Парадиз». А так как девушка она — весомых достоинств, то долго прогуливаться в одиночестве ей не придётся. Когда какой-нибудь подгулявший купчишка, а лучше — какой-нибудь молодчик из числа прожигателей жизни, а ещё лучше — группа молодчиков, начнут к ней приставать — а они обязательно начнут это делать, то… Что с Вами, Платон Иваныч?

Михаил Николаевич успел подхватить «Нумизмата» уже на пути к земле.

— Что случалось?

«Нумизмат» медленно открыл глаза.

— А нельзя без Наташи? — жалобно простонал он.

— ???

Михаил Николаевич был прав: какая же это брачная ночь — без невесты?!

— Боюсь я за неё!

Но и Платон Иваныч тоже был прав. По-своему. И больше не «за неё», а за себя.

— А что с ней может случиться? Бить то будут не её, а Концова!

Было ясно, что Михаил Николаевич ещё «не проникся». Всё ещё находясь в объятиях штабс-капитана, «Нумизмат» издал протяжный стон.

— Я — не о том… Вот Вы говорите: какой-нибудь купчишка, а лучше — какой-нибудь молодчик, а ещё лучше — толпа молодчиков…

— Конечно!

Штабс-капитан энергично удивился такому комбинированному «пониманию-непониманию».

— Чем больше их будет, и чем сильнее они будут — тем крепче достанется Концову! А чем крепче ему достанется, тем надёжнее будут прикрыты его относительно старые синяки абсолютно новыми!

Скрив лицо, «Нумизмат» помассировал область сердца.

— Разве я — против? Да пусть из рожи Концова хоть отбивную сделают — я это только приветствую! Раз для пользы дела! И вообще!..

Михаил Николаевич как-то сразу догадался о содержимом этого «вообще»: пожелание «всяческих благ» Концову за его выходки в отношении как лично Платон Иваныча, так и его Наташи.

— Но ведь эти купчишки и молодчики начнут приставать к Наташе!

Это восклицание сквозь слёзы было уже лишним: «Нумизмат» так долго шёл к признанию, что Михаил Николаевич успел его «обогнать».

Но пока он не спешил открываться, дабы не травмировать неосторожной мимикой ревнивого старика. Понимание следовало давать частями.

— Ну, правильно: так и надо! Они начнут приставать, Концов бросится на защиту чести дамы — ну, и сполна получит то, что и так давно уже заслужил!

— А если они… это… ну…

«Нумизмат» замолчал, подбирая наиболее корректное слово для определения действий молодчиков.

— Ну… надругаются, что ли…

— Вы бы сказали ещё: «изнасильничают»! — хмыкнул Михаил Николаевич.

— А разве не может такое случиться?

Платон Иваныч квалифицированно упал головой и духом.

— У ресторана?! В центре города?!

Михаил Николаевич щедро полил старика смесью из укора и иронии. Но даже и «под соусом» «Нумизмат» всхлипнул.

— А если кто-нибудь из них понравится Наташе? Она ведь у меня такая молодая… такая красивая… такая нестойкая!

Штабс-капитан стиснул зубы и напряг лицевые мускулы. Нужно было удержаться от мимической неделикатности — хотя бы из последних сил.

— Ну, что Вы, Платон Иваныч? Вы уж чересчур… Уверяю Вас, ничего с Вашей Наташей не случится!

— А…

— А Концов, — как-то сразу догадался штабс-капитан, — сейчас физически не в состоянии заняться Наташей!

«Нумизмат» закрыл рот: надобность в вопросе отпала. По причине ответа. Но отступать он был явно не намерен, о чём свидетельствовало его нерешительное топтание на месте.

— А, может… это… как его… … послать другого… кого-нибудь… ну… вместо Наташи?.. А?..

— Кого? — не удержался Михаил Николаевич — ни от иронии, ни от «догадки». — Или у нас тут женщин — батальон, как у охраны Зимнего? Но даже не это — главное: капитан не бросится на защиту, абы кого.

Не засылать же нам дочь какого-нибудь железнодорожника из числа Ваших знакомых! Защита такой «жертвы нападения неизвестных» сразу же уронит авторитет Концова в глазах всего офицерства! Нет, Платон Иваныч: нужен товар! И товар — лицом и с лицом!

«Нумизмат» пошатнулся: крыть было нечем — только Наташей.

Удовлетворённый результатом, Михаил Николаевич щёлкнул крышкой брегета — и «телеграфировал» приказ:

— Так что, как говорится, «давайте не будем, гражданин!». Ступайте домой. Подготовьте Наташу. В двадцать два ноль-ноль быть на исходной позиции! Обоим: и ей, и Концову! Концову начать действовать по крику Наташи: «Что вы делаете? На помощь!» Не забудьте проинструктировать Концова о том, что, прежде чем начать махать кулаками, он должен крикнуть, как можно громче: «Негодяи! Оставьте девушку в покое!»! Ну, или что-нибудь в этом роде. Главное: создать достоверный предлог для последующего мордобоя! Дальше: когда Концова начнут бить — и бить основательно, не раньше — Наташа должна вбежать в помещение ресторана, и крикнуть: «Господа, там, на углу, напали на офицера!» Так как в это время в ресторане уже — дым коромыслом, все офицеры немедленно ринутся на улицу для завершения программы вечера. В этой суматохе Наташе не составит труда незаметно исчезнуть.

Михаил Николаевич скосил глаз на «Нумизмата»: даже установка на исчезновение Наташи не пробудила в нём энтузиазма.

— Когда офицеры раскидают эту шпану, и спросят Концова, что случилось, Павел Андреич, как бы трудно ни было ему шевелить сломанными челюстями, обязан доработать героем: «Ничего особенного, просто какие-то негодяи были невежливы с дамой!» Для полноты образа неплохо было бы периодически сплёвывать кровь и выбитые зубы.

Михаил Николаевич поморозил взглядом «Нумизмата».

— Всё запомнили?

Старик обречённо уронил голову. Пока — только на грудь.

— Тогда — с Богом!..

И штабс-капитан развернул коллегу в сторону дома…

Глава четвёртая

В двадцать один пятьдесят пять Концов занял исходную позицию в тёмном переулке дома напротив входа в ресторан. Отсюда вход был виден, как на ладони. Наташа должна была появиться с минуты на минуту. Концов заметно нервничал. Для убоя времени он решил закурить. Разбитые пальцы не слушались хозяина, поэтому он не сразу вытащил из мятой коробки «Эсмеральды» мятую же папиросу. Всё его тело ныло — и не от вожделения. Драться сегодня, не в пример остальным дням, совершенно не хотелось. Он взглянул на часы: двадцать два ноль-ноль!

— Пора!

Концов выглянул из-за угла. Наташи на месте почему-то не было.

— Что за чёрт?! — не поверил глазам Павел Андреич. Непредвиденный поворот сюжета заставил его нырнуть обратно в спасительную тень переулка.

«Может, всё ещё дома прихорашивается, зараза? Ну, это ещё ничего: до закрытия ресторана время есть. А, может, она уже в ресторане, с каким-нибудь понравившимся кавалером? А что такого: успела проскочить до моего выхода на позицию. А может, она уже не в ресторане, а в номерах? А, что, тут такого: в кои-то веки девка вырвалась на свободу?».

Мысль Концова покатилась по наезженной колее. Человеческие слабости были близки ему, как никому другому. «Все мы немощны, ибо человеци суть!». Вот и судил он обо всём с позиций реализма. Правда, некоторые определяют это иначе: «в меру собственной испорченности».

Концов со злостью выплюнул окурок.

— Где же ты бродишь, моя дорогая, мать твою так?

Только напрасно Павел Андреич «трактовал» Наталью Николавну. Не знал он того, что «отеллоподобный» «Нумизмат» в последний момент решил, таки, воспрепятствовать участию возлюбленной в операции. Поэтому он сказал Наташе, что ему нужно срочно встретиться с деловым партнёром — и «по забывчивости» добавил к своему ключу от входной двери и её. Платон Иваныч искренне рассчитывал на то, что «этот фулюган» и без помощи Наташи учинит драку: в первый раз, что ли?

Наташа, естественно, и не подозревала о таком коварстве возлюбленного. Нарядившаяся в своё лучшее платье и шляпку с вуалью, она с половины десятого безуспешно колотила маленькими кулачками по запертой двери. Но дверь была дубовой и запертой — и с десятым ударом старинных напольных часов Наташа упала. Духом и на пол.

— Боже, что же теперь будет?!

…Ничего этого Концов не знал. Но он знал главное: минута пришла одна — без Наташи. Минута действия. Нужно было немедленно спасать лицо. Своё собственное. И единственным средством спасти лицо было подвергнуть его немедленному же мордобою.

Концов с тревогой наблюдал за тем, как из ресторана потянулись гуляки — вначале поодиночке, а затем и компаниями, с каждой минутой всё более многочисленными. По этой причине тревожил уже не только исход спарринг-партнёров, но и исход предстоящего боя.

«С тремя-четырьмя я управлюсь без проблем, — дрогнул в душе Павел Андреич. — С пятью-шестью — вряд ли, но побьют несильно. А вот с толпой в дюжину мужичков мне и с кистенём не справиться!»

— Побьют!

Павел Андреич с невыразимой тоской оглядел свои, такие ещё, минималистские и вполне добропорядочные ссадины.

— Ох, побьют!

Но синяки надо было ещё заработать: мотивированно спровоцировать избиение. А мотивов, как раз, и не находилось. На улице, ярко освещённой ресторанными огнями, как назло, не наблюдалось ни одной особы женского пола!

— Господи, ну, хоть бы одна блядь появилась! — взмолился Концов.

И Господь услышал его: одна появилась! И именно блядь! Даже издалека в вульгарно раскачивающей бёдрами мадмуазель Концов без труда узнал Софи. Это была девица из свежего пополнения князя Ослоева. Её искусство Павел Андреич уже имел возможность оценить по достоинству.

— А теперь бы ещё и подвыпившую компанию! Господи, ну, сделай такое чудо!

И Господь, тяготеющий более к грешникам, чем к праведникам, откликнулся и на этот раз: из ресторана, один за другим, повалили здоровенные бугаи.

— Один… два… три…

С округлившимися глазами Концов почти беззвучно шевелил губами, осуществляя подсчёт своих будущих истязателей.

— … восемь… десять… двенадцать… Двенадцать!

Ну, как тут было не схватиться за голову! И капитан схватился.

— За что, Господи?! Я не заслужил такой щедрости!

Но Господь молчал: он уже работал с другими просителями. Да и капитану грех было привередничать: и блядь получил, и подходящую компанию. Да ещё — в нужный момент.

Оглядев свои кулаки, Концов обречённо вздохнул. Но времени на некролог по себе уже не оставалось: мужички начали «клеить» девицу.

Запятовав «легенду», с воплем «Мать вашу, она — не ваша!», капитан пересёк улицу, и, развернув за шиворот одного из молодцов, одним ударом сшиб ничего не подозревавшего мужичка с ног. Такая же участь постигла и оторопевших второго и третьего: что-что — а драться Павел Андреич умел!

Но то, чего не смогли или не успели сделать первые трое молодцов, смогли и успели сделать остальные. Вскоре их кулаки заработали по капитану — и капитан «заработал». Ох, как «заработал»: даже охнуть не дали! Вскоре Павел Андреич присоединился к валявшимся на земле пяти или шести телам своих оппонентов. Теперь он защищал только главный рабочий орган. Не голову, конечно.

Испуганная проститутка вначале прижалась к стене, затем взвигнула от страха, и инстинктивно метнулась в первое попавшееся на пути укрытие. Таковым, на её счастье — а больше на счастье Павла Андреича — оказалась дверь ресторана.

— Там, — она махнула рукой за дверь, — какие-то пьяницы бьют адъютанта командующего!

Роль Наташи была почти в точности исполнена случайной проституткой. Софи даже «пошла от себя»: запросила помощи не анонимному офицеру, а искушённому в любви клиенту.

Толпа офицеров с оглушительным рёвом ринулась из-за столов, ничуть не заботясь об их сохранности. Истязание Концова стремительно перешло в истязание его истязателей, которые вскоре составили ему компанию на земле.

— Что случилось, Павел Андреич?

Сквозь «вату в ушах» к Концову пробился нетрезвый, но всё равно знакомый голос собутыльника. Несмотря на побои, Концов не ошибся ни разу. Во-первых, голос был нетрезвым. Во-вторых, он был знакомым. И, в-третьих, он действительно принадлежал собутыльнику — ротмистру Дулину.

Но дать ответ «по легенде» Павел Андреич оказался не в состоянии: мешала каша во рту. Из зубов и сгустков крови. Естественно, ромистр не разобрал — и зашёл на второй круг.

— Ничего особенного, р-р-р-ротмистр-р-р…

Капитан, наконец, сумел выдавить из себя рекомендованный текст — вместе с «кашей», которую он сплёвывал не столько на землю, сколько на мундир.

…Просто какие-то негодяи…

— … Были невежливы с дамой? — догадался ротмистр.

Павел Андреич молча уронил голову на грудь. «По пути» он успел дать «координаты» дамы, всхлипывающецй у дверей ресторана.

— Ну, это совсем другое дело!

Дулин, сам пользователь услуг «мадмуазель Софи», безоговорочно встал на сторону капитана. «Мадмуазель» была «достоянием» исключительно офицерского состава. Штафирки к её «эксклюзивному» телу не допускались.

— Покушаться на наших женщин?! Да за это не только морду набить — жопу надрать стоило!

Наутро Концов проснулся героем — в гипсе и бинтах. В это же время Михаил Николаевич встретился с «Нумизматом». От Дулина он уже знал все подробности ресторанного инцидента. Даже те, которых не существовало в природе: рассказчик давал авторскую редакцию событий. В ней Павел Андреич предстал Атлантом, а сам Дулин — Гераклом.

— Как Вы могли так грубо нарушить приказ? — «приветствовал» «Нумизмата» Михаил Николаевич. — За это Вас следовало бы…

— Расстрелять?

В голосе «Нумизмата» промелькнула надежда.

— Нет: лишить бизнеса на деньги ЧК!

— Только не это!

У старика подкосились ноги и отвисла челюсть.

— Своим подлым поступком — да что, там, поступком: преступлением! — Вы поставили всех нас на грань провала! Всех, в том числе и свою ненаглядную!

Утомившись поедать старика глазами, Михаил Николаевич перешёл к сокрушению. Сокрушился головой, то есть.

— Нет, ну, как Вы могли так поступить?! Какие бы претензии Вы ни имели к Концову, каким бы раздолбаем он ни был — но он наш боевой товарищ! Наш! Мой! Ваш! Наташин!

«Нумизмат», конечно, не хотел бы видеть Концова товарищем Наташи — даже боевым, но перечить шефу не посмел. Поэтому он, как уронил голову — так больше её и не поднимал.

— Нет, ну надо же! — не унимался Михаил Николаевич. — Интеллигентный человек, состоятельный, пожилой — и вдруг такое паскудство! Так «подставить» товарища — пусть даже лично Вам он и не товарищ! Свинство, какое! Это не Вам — это всем нам бесчестие! Набить бы Вам за это морду, любезный!

В глазах «любезного» опять мелькнул проблеск надежды.

— Нет, это буду не я! — мстительно усмехнулся штабс-капитан.

Проблеск сразу же перестал мелькать. Зато мстительности в глазах штабс-капитана прибыло.

— Вы правильно меня поняли! Я просто доведу об этом до сведения одного человека!

— ???

— Да-да, его самого: капитана!

От таких слов «Нумизмат» не мог не упасть на колени — и он упал на них.

— Только не это! Всё, что угодно — но только не это! Я сейчас!.. Сейчас!..

С этими словами он полез во внутренний карман пиджака, и с третьей попытки извлёк оттуда внушительных размеров пакет.

— Вот!

— Что это?

Михаил Николаевич взвесил на ладони упаковку. Вес сподвигнул его на уважительный хмык.

— Деньги!

«Нумизмат» зачем-то огляделся по сторонам. Наверно, для создания пакету соответствующего «интерьера». Или для придания его весу «дополнительного веса».

— Так сказать… ну… на оперативные расходы.

— Что?! Что Вы сказали?!

Михаил Николаевич выгнул грудь и брови. И то, и другое — дугой. По сюжету он не мог не встать в позу. В позу оскорблённого благородства. Разумеется, и текст должен был соответствовать позе. Он ей и соответствал.

— Да понимаете ли Вы, что оскорбляете дворянина и офицера?

— Конечно, конечно!

Кажется, Платон Иваныч понял не только это, но и всё остальное — Вот и полез опять в карман. Исправлять ошибку и заглаживать вину. Спустя мгновение в другой руке Михаила Николаевича лежал свёрток ещё более увесистый, нежели первый. Теперь у штабс-капитана было значительно меньше оснований для демонстрации позы. Фундамент под оскорблённым благородством должен был пошатнуться.

— Здесь — ваше полугодовое жалование!

«Нумизмат» скосил глаз на конверты.

— То есть, я хотел сказать, что это — премия в размере Вашего полугодового жалования… То есть, я хотел сказать…

— Как это некрасиво, Платон Иваныч!

Штабс-капитан всё же «поскрёб по сусекам».

— Получается, Вы откупаетесь за кровь несчастного Концова!

— Получается, — покорно согласился «Нумизмат».

— И кто же Вы после этого?!

— …

— Позор!

И Михаил Николаевич ловко рассовал пакеты по карманам галифе. Своего, разумеется. Определять «новый облик» Платон Иваныча он воздержался.

— Ладно. Будем считать инцидент исчерпанным. А Концову…

— ??? — обмер Платон Иваныч.

— … А Концову Наташа пусть скажет, что у неё внезапно начались месячные. У неё ещё нет задержки?

Бледное лицо «Нумизмата» порозовело. Штабс-капитан тактично не стал развивать тему. После двух конвертов можно было и снизойти к старику.

— Ну, если не годится это объяснение, придумайте другое. Но желательно — тоже медицинское. Например, сердечный приступ. Или живот схватило — как у хренов… как у солдата перед боем… Ну, или пусть ей внезапно стало дурно!

— Не поверит же, — упал духом Платон Иваныч.

— «Не поверит»! А Вы ему справку покажите! Сможете достать справку?

— ???

«Нумизмат» даже оскорбился бестактностью вопроса.

— Вопрос снимается! — поднял руки вверх Михаил Николаевич. — Но имейте в виду, дорогой Платон Иваныч…

Пауза. Специально для того, чтобы поставить «Нумизмата» во фрунт. Даже — на коленях.

— … Вы теперь у меня — на крючке! Ещё один такой фортель — и никакие деньги Вам не помогут! Деньги — это, конечно… деньги. Но, entschuldigen Sie, aber шкура дороже! Вы меня поняли?

— … — понял «Нумизмат». Носом.

— Вы свободны.

«Нумизмат» боднул головой — и поднялся с коленей.

В педагогических целях воздержавшись от adieu, Михаил Николаевич повернулся к нему спиной, и отправился в штаб, где уже с утра начали чествовать Концова.

Виновник торжества, весь в зелёнке, бинтах и гипсе, по причине увечий принимал лишь пассивное участие в мероприятиях. Опираясь на костыли — накостыляли-то изрядно — он всего лишь пытался тянуть в улыбке распухшие губы. Ни о каком ином участии не могло быть и речи. И это больше всего удручало капитана: видеть, как пьют другие, было для него сущей пыткой.

Несколько подняло его настроение появление в приёмной, где и развернулись основные торжества, командующего армией. Его превосходительство лично возгласил тост за здоровье доблестного адъютанта — и даже намекнул на какие-то перемены в жизни того по служебной линии. Правда, не очень внятно намекнул: Вадим Зиновьич ещё не совсем отошли от вчерашнего… заседания.

Куда больше капитану поднял настроение увесистый пакет с премиальными от Натальи Николавны, к которой Павел Андреич пришёл требовать сатисфакции. Пришёл, невзирая на страдания, причиняемые ему каждым шагом. Пакет доставил ему даже большее удовлетворение, чем то, которое уже была согласна дать Наташа. На радостях Павел Андреич даже не стал вдаваться в детали медицинского заключения, которое связная продемонстрировала ему почему-то издалека. Расстались соратники почти дружески.

Всё складывалось для Концова, как нельзя лучше: и маскировка «поездных ран», и подъём авторитета, и размер премиальных, и целых три дня безделья, предоставленные командующим для поправки здоровья! Одно лишь тревожило капитана: предстоящее объяснение с Татьяной. И не зря.

Не успели ещё закончиться торжества, как в штаб ворвалась Татьяна Чуркина. Сказать, что она была разгневана — значило бы не сказать ничего. Сейчас это была сущая фурия, или же гарпия, или же, что ближе к истине, обе эти «красавицы» вкупе.

— Ну-ка, выйдём в коридор, «герой»!

Временно утратив эластичность, Концов не успел спрятаться под стол — и был ухвачен за шиворот и волочён за двери. Там его, скачущего на костыле, беспардонно приложили к стене. Пока ещё — только спиной.

— Значит, Софи?!

Удар был нанесён сразу, в лоб. Хорошо ещё, что пока лишь словом. О возможности другого варианта наглядно свидетельствовала попытка Концова заслониться от возлюбленной загипсованной рукой.

— Ну, что ты, Танечка…

По причине бестактной дегероизации бесстрашный герой был жалок.

— … Я только защищал… эту… как её… честь.

— Проститутки?

Таня аккуратно отвела от лица Концова загипсованную руку.

Капитан правильно расценил это движение — и закрыл брешь в обороне другой рукой. Той, которой опирался на костыль.

— Ну, ты скажешь, Таня!

Бодрой улыбки не получилось. Другой — тоже.

— Я, Танечка, свою честь… это… защищал.

Поскольку взгляд Татьяны непрерывно работал огнемётом, Концову пришлось «залечь в окопы». Ему было страшно: а вдруг возлюбленная подвергнет его избиению прямо по месту службы — да ещё в день вознесения на пьедестал?!

— Правильно боишься…

Если не в мыслях, то в глазах Татьяна читать умела.

— Честно говоря, следовало бы надавать тебе по морде!

«Так ведь надавали уже!» — возмутился Павел Андреич. Правда, сделал он это одними глазами — и то в пол. И правильно сделал: «собеседование» ещё не достигло апогея.

— Значит, меня одной уже не хватает? — перезарядила взгляд Татьяна. — На возмездную любовь потянуло?

— Ты всё превратно истолковываешь!

Концов хотел взмолиться ещё и конечностями, но не смог: был обездвижен Татьяной. От жестикуляции пришлось отказаться.

— Клянусь тебе, всё обстояло совсем не так, как тебе доложили!

— «Мне доложили»!

Судя по тому, как дёрнулся Концов у стены, любимая не промахнулась. Взглядом.

— Да ты же сам растрепал всему свету, что какие-то типы пытались перехватить у тебя эту шлюху! Разве не так? Что, Дулин всё это придумал?

Поблагодарив Дулина за трёп в штабе, Концов тут же пообещал ему рассчитаться за Татьяну. Но сейчас требовалось другое: срочно объяснить и объясниться. Для этого капитан нуждался не только в свободе слова, но и в свободе тела. Ни того, ни другого в наличии не было. А тут ещё подвели зоология с физикой: не учил ведь. Вот и не знал, что чем активнее жертва пытается высвободиться из удавьих объятий, тем сильнее удав сжимает кольца. Или — как в физике: сила действия вызывает равную ей силу противодействия. А в данном случае сила противодействия даже нарушала этот закон: сил у физически крепкой девушки оказалось больше, чем у мужчины-инвалида, пусть и временного. Татьяна Чуркина увлекалась ведь не водкой, а спортом. То есть, стороны изначально находились в неравном положении. Даже без физики с зоологией.

Концов понял, что надо менять подход.

— Танечка, родная, я тебе сейчас всё объясню! Эта девица тут совершенно ни при чём! То есть, не то, чтобы не при чём… То есть, я хотел сказать, что она оказалась там… ну, совершенно случайно! Просто шла мимо! И никакая она не моя дама — слушай больше этого болтуна Дулина!

Судя по выражению лица Татьяны, версия не проходила — и Концов решился.

— Я хочу признаться тебе…

— … — обомлела Татьяна.

— Никакого подвига я не совершал!

— Фу, ты! — облегчённо выдохнула Татьяна: её мысли были «на другую тему». Вот теперь Павел Андреич мог слегка приободриться.

— Дело в том, Таня, что весь предыдущий день и всю предыдущую ночь я пил, не просыхая! Ты, наверно, уже в курсе, что меня два дня не было на службе?

Татьяна кивнула головой: она была в курсе. В курс её неоднократно ввели в штабе по причине её неоднократных же визитов туда. Пустующий стул адъютанта не встревожил штабных: капитан нередко уходил и в более продолжительные загулы.

У Пал Андреича ещё раз отлегло от сердца.

— Ну, вот. Как я, значит, «перебрал» — не помню даже, где и с кем — меня, естественно, потянуло на подвиги.

— Ну, естественно!

— Вот! А в жизни, сама знаешь, всегда есть место подвигу. И лучшее место для него — ресторан «Парадиз». Как я добрался до ресторана — не помню, да это и не суть важно. Помню лишь, что я уже хотел войти внутрь… ну, в поисках приключений. А тут из дверей вывалилось несколько хамов — прямо на меня! Естественно, состоялся краткий обмен мнениями — по поводу личностей друг друга. Слово за слово — и мы уже были просто обязаны перейти от слов к делу… Нет, кажется, я врезал без всяких слов! И пошло-поехало!

Концов мечтательно закатил глаза. Правда, закат был недолгим: мемуары шли не только в мажорной тональности.

— Но и на старуху, как говорится… М-да: не рассчитал! Ни своих сил, ни числа фулюганов. Их оказалось двенадцать — как апостолов у Христа, прости Господи! И все — на мою голову! Да ладно бы — только на голову — так ещё и на всё остальное! В общем, наподдали мне так, что мало не показалось!

Пытаясь вызвать сочувствие, Концов «ненароком» подчеркнул увечья. Но сочувствия вызвать не удалось. Пришлось опять идти, как по минному полю.

— И как раз в это время эта дура случайно…

— Случайно?! — не пожалела яда Татьяна.

— Клянусь тебе: совершенно случайно!

— А почему Дулин сказал, что в ресторане она вызывала подмогу не анониму, а адъютанту командующего?

— Ну, мать моя, ты даёшь! — с облегчением выдохнул Павел Андреич: клюнула, кажется! — Да кто в этом городе не знает старшего адъютанта Его превосходительства?! Ты что, хочешь меня обидеть? Ну, конечно же, этой девице кто-то показал меня в каком-нибудь присутственном месте!

— В ресторане: иных присутственных мест ты не знаешь!

Взгляд Татьяны опять стал «шерлокхолмсовским».

— Если, конечно, не считать заведений князя Ослоева.

Концов побледнел даже из-под зелёнки.

— За что, Татьяна?!

— Ладно, продолжай!

— За что, Татьяна?! — «продолжил» Концов.

— Я — не о том!

— Ах, да: виноват… Ну, так вот. Как только она завопила, все офицеры выскочили на улицу. Сама понимаешь, что тут началось и чем закончилось…

Из-под бинтов Концов стрельнул глазами по лицу возлюбленной. Подвижки, если и имелись на нём — то лишь в сторону ещё больших сомнений. И капитан «рванул из окопа»:

— И что мне оставалось делать?! Не мог же я признаться

Дулину, что сам нарвался на мордобой? Да меня бы потом извели насмешками! Представляешь, как бы упал мой авторитет — авторитет настоящего офицера: кутилы, картёжника, драчуна, ба…

— ???

Но второго шанса Концов любимой не дал.

— Бабой бы меня посчитали!

«Что: съела?!»

Вопрос удалился из глаз Татьяны.

— Ну, вот. Когда меня, значит, побили, стал я думать…

— Тебе всегда нужен стимул? — взяла реванш Татьяна.

— Ну, зачем ты так!.. Словом, выбора у меня не было…

Заслушав отчёт, Татьяна удручённо цыкнула губами.

— ???

«На какую тему?» — запросил «любимый».

— «Чёрного кобеля не отмоешь добела», — открытым текстом вышла Татьяна. Опровержение Концов не успел дать: продолжение следовало. — Но я тебя и отмывать не буду! Если до меня дойдёт хоть один слушок о твоих похождениях — знай: между нами всё кончено! «Досуг мне разбирать вины твои, щенок!»

— За что ты — так?!

— Это — не я, а Иван Андреич.

— ?

— Крылов.

— Из штаба?

— ….

Неадекватная реакция Татьяны Николавны вызывалась исключительно пробелами в знакомстве с биографией Павла Андреича. Не сына действительного статского советника — а «того, другого». Концов был честен в своём невежестве. Он не читал ни басен, ни стихов. Не считая, конечно, «Гаврилиады», «Луки Мудищева» и «переложения „Евгения Онегина“ для народа».

Всё прочитав в глазах любимой, Концов «пошёл сдаваться».

— Танюша, родная…

Павел Андреич не только качественно дрогнул голосом, но и «где-то даже» блеснул слезой.

— …клянусь тебе, что ничего… «такого» ты обо мне не услышишь… то есть, больше не услышишь…

Уточнение было существенным. И, уточняя, Концов рассчитывал не на непонимание, а на снисхождение.

— … А, если, что и было — так это до нашего с тобой знакомства!

Концов соврал — и соврал нагло. Правда, не моргнуть при этом глазом не получилось. Но моргал глаз исключительно по причине чувств.

— А сейчас я чист перед тобой, как херувим!

Таня устало махнула рукой. На всё — и на вопрос веры, в частности.

— Будет врать-то, «херувим»!

Концов не успел просиять, как попал под душ:

— Но я тебя предупредила!..

«На дорожку» Татьяна критическим взглядом окинула «любимого», большей частью надёжно изолированного гипсом и бинтами от её взглядов и рук.

— Да, не скоро, видно, ты будешь трудоспособен, — отскорбела Татьяна. По себе. — Не скоро. Великий пост ожидает меня… Ладно, уж, пошли, горе ты моё…

В сопровождении любимой Павел Андреич покинул штаб, и заковылял к поджидавшему его «линкольну». Доставив Татьяну к одной из её многочисленных подруг, он отправился домой — отлёживаться и восстанавливать физические кондиции. По дороге он прикупил к имеющемуся запасу ещё полдюжины коньяка: лечиться — так лечиться…

Глава пятая

Усиков проснулся от пронизывающего холода. В купе было темно. За окном поблёскивала яркими звёздами безмолвная украинская ночь.

«Где я?».

Стандартный «набор алкоголика» уже вертелся на языке капитана, но настойчивый стук вагонных колёс своим ответом предупредил невысказанный вопрос. Потянув носом, Виктор Терентьич услышал запахи — и явно не украинской степи. Он с трудом приподнялся — и сразу же ощутил сырость под собой. Так отсыреть по причине открытого окна он не мог. Требовалось немедленно установить источник течи — и он потянулся к выключателю.

— Мать твою!

В тусклом свете купейной лампочки проглянули «детали интерьера». Но не мокрые галифе поразили капитана: чай, не впервые. Куда больше его впечатлило зрелище пакета, лежащего «на берегу лужи». Сверху «на одну вторую площади» тот был удобрен содержимым его желудка.

— Как это здесь оказалось?!

Усикову очень хотелось выдать «это» за пьяный бред, но «оно» не выдавалось. Старате