Оглавление

Ополаскиватель

                                1

Я не знаю Москву как свои пять пальцев, да и свои пять пальцев я не знаю достаточно хорошо, но знаю, что приблизительно в трехстах шагах от станции метро «Красные ворота» и, может быть, двух проходах через неблаговидно выглядящие арки Большого Малокозловского переулка, трех зигзагообразных поворотах на глазах у милиционеров и семнадцати заблокированных напоминаниях о том, что ты не идеален, находился знаменитый Фурманный переулок, где нечто, описываемое как современное искусство, пряталось от трех букв, наводивших страх и ужас на всех врагов государства. В этом переулке располагался клуб под названием «Поэтика» — именно там собирались самые острые московские умы и обсуждали церемонию открытия «парада суверенитетов» или, скажем, праздничные мероприятия, вызвавшие «тбилисский шок», или же то, как им всем коллективом удалось претворить в жизнь большинство своих безумных задумок в условиях существования довольно много запрещающего пальчика советской власти.

Что ж, я догадываюсь, что это вступление, которое не должно содержать отношения рассказчика к событиям, происходившим в Советском Союзе, для кого-то все равно окажется полным политизированным дерьмом. Говорили ли так в 80-х? Говорили ли «дерьмо» в 80-х? Это не важно, на самом деле. В конце концов, кто бы что и как ни говорил, мы здесь для того, чтобы повеселиться. Давайте просто повеселимся, хорошо? Это один большой вечер празднеств, написанный внутри кавычек, и он обещал каждому присутствующему немало откровений и громких высказываний, но обо всем по порядку.

Здание клуба располагалось за углом небольшого букинистического магазина. Как и все плотно утрамбованные точки Фурманного переулка, оно без видимых проблем втиснулось в актуальную на то время архитектуру модерна и пользовалось необычайной популярностью у обитателей местного художественного сквота. Поэты, писатели, музыканты, художники, фокусники и другие магистры безграничного мира искусств за пожертвование определенных сумм в ЖЭК (кто-то поувертливей ограничивался пожертвованием бутылки водки) заселяли выселенные под реконструкцию дома-квартиры и превращали их в свои мастерские, в которых каждый день устраивали сеансы просмотра видеокассет и дико похабные пьянки, а для выплеска творческих амбиций и поддержания интеллигентного дискурса приходили в «Поэтику».

В тот знойный майский вечер часть клуба почему-то говорила на языке ковбоев, подслушанном из кинофильма «Человек с бульвара Капуцинов». Данную затею, надо сказать, поддержали далеко не все, поэтому диалоги в основном брали свое начало только в туалетной комнате. Кукольный туалет «Поэтики» действительно своей замызганностью походил на салун в Санта-Каролине, и каждый, кто туда приходил, сталкивался с новым законом туалета: любой посетитель был обязан выдавить из себя полупьяную злодейскую реплику, иначе его бы оттуда не выпустили. Однако на какое-то время и об этой практике позабыли, потому что на листочке, предписывающем уважать систему слива в унитазах, вот-вот должна была появиться новая надпись. Спор наиболее упертых гостей уборной заключался в том, что нельзя забрасывать унитаз бумагой, но можно, а точнее, нельзя выбрасывать бумагу в унитаз.

— Сколько раз я говорил им, что я прав? Я работаю редактором в «Молодости», ну как я могу не знать? — возмущался человек с перекошенной шляпой-федорой на голове, зачеркивая на листке появившееся намедни замечание и попутно придумывая свой новый выпад.

— Да, но ты ведь только читаешь письма читателей, всего-то, — добавил его приятель, немного побаиваясь ответной реакции.

Однако ответа вовсе не последовало, и тогда он продолжил внимательно следить за тем, что его товарищ пишет на листке.

— Попробуй написать, что ты из «Молодости», — подключился третий, примечательный глазами, смотрящими в разные стороны, юноша из компании, и теперь все трое были увлечены идеей, как же им так раз и навсегда заткнуть анонимного оппонента с шариковой ручкой.

В это время за их спиной отворилась кабинка, и оттуда суетливо вышел худощавый человек лет тридцати с причудливой внешностью, как у Незнайки. Его темные волосы, возможно, ни разу не были причесаны в жизни, потому что карикатурно торчали в разных участках на голове, подобно антеннам с крыш. Его клетчатая рубашка была не до конца заправлена в брюки с широкими штанинами, точь-в-точь как у героя иллюстраций из книги Носова, а круглые глаза с большими веками на фоне весьма маленького носа заостряли внимание на том, каким забавным образом зрачки мотыляют по пространству. Также над губой у него можно было заметить крошечную родинку, которая придавала чертам этого лица даже больше симпатичности.

Не успел человечек как следует оглянуться, как к нему тут же подскочил не менее интересно выглядящий господин эквивалентного возраста, как будто их обоих выдернули со страниц американских комиксов. Его цвет кожи был не таким бледным, а телосложение и вовсе казалось вполне атлетичным, что говорило о том, что он уделял гораздо больше времени своему внешнему виду. Но куда лучше эти данные демонстрировало то, что на голове у парня когда-то выросла объемная и пышная афрошевелюра, и, как и любой уважающий себя обладатель подобной прически, он вставил в нее расческу оранжевого цвета и больше никогда в жизни не расставался с этим атрибутом своей внешности.

— Надо взяться за дело, — с этими словами он легонько толкнул вышедшего из кабинки, по всей видимости, товарища.

— Это звучало бы убедительнее, если бы ты не караулил меня у туалета.

Парень с родинкой ответил совершенно непринужденно и в спешке подошел к умывальнику, который, как назло, не с первого поворота ручки-бабочки одарил его горячей водой. Второй участник данной беседы, периодически любуясь собой в зеркале и не обращая внимания на возникшие перебои с водоснабжением, продолжал терроризировать своего напарника:

— Нет, тебе надо взяться за дело. Показать им! — он тряс друга. — Ты учел все ошибки с прошлого раза?

— Я постараюсь, — парнишка ненадолго перевел взгляд на своего партнера по столь увлекательному визиту в помещение туалета, словно пытаясь убедить его в чем-то.

— Постараться — забудь, этого категорически мало! — собеседник отказывался сдаваться. Он перемещался по комнате вслед за другом, перечисляя наставления: — Никаких метафор, понял? Плюс нужно обойтись без высокопарности и еще без вот этих ваших дебильных «пиитских» настроений, из-за которых с тобой перестают дружить уважаемые люди. Ибо все это — любительская дрянь, понял?

— Метафоры… — молодой человек задумался, как будто вспомнил имя своего несуществующего сына, и обреченно пояснил другу, что не планирует ничего такого: — У меня их вообще нет в тексте. По правде говоря, я забыл, что это такое.

— Вот и славненько, Зигмунд Фройнд!

Ребята уже собирались покинуть помещение туалета, и шум, доносящийся из коридора после того, как один из них приоткрыл дверцу, бесспорно, добавил этой тусклой комнатенке ощущения хода времени, но ровно в тот момент, как пространство оживилось, анонимный редактор из «Молодости» дописал свою критику на листочке и безотлагательно обратил внимание на проходивший мимо дуэт.

— А вот и нет! — мужчина в шляпе использовал ручку в качестве жезла, чтобы остановить проходящих мимо коллег. — Боюсь, джентльмены, мы не сможем вас живенько выпустить без боевой, дюже синематографичной и афористичной фразы!

— Хорошо, хорошо, — обладатель прически афро не полез за словом в карман и с ходу выдал диковинно злодейскую реплику: — Я сейчас достану губную гармошку, и я буду играть ровно четыре минуты, и когда эти четыре минуты истекут, я заполню твоими зубами свободные отверстия в ней.

Ответ настолько застал врасплох его друга, что тот не смог сдержать улыбку, но в то же время он был смущен и даже опустил голову вниз. А страж туалета с шариковой ручкой уже по-дружески обратился к злопыхателю:

— Арчи, почему ты такой злой? Мы же просто шутим!

— Прости, пожалуйста, — сердце Арчи растаяло, и он решил сменить тему: — Подождите. Вы что, все время тут торчите?

Троица переглянулась, и один из них смиренно провозгласил:

— Да.

Арчи покачал головой, и тогда они все вместе, толкаясь и мешая друг другу, вышли из зловонного места.

                               2

После того как Арчи и его напарник отыграли импровизированную сценку в уборной, они переместились в самое сердце «Поэтики» — просторный, но не как актовый, зал клуба был заполнен публикой всех мастей. Наличие окон в данном помещении не было предусмотрено, и это побуждало собравшихся гостей акцентировать внимание целиком на сцене, освещенной несколькими театральными прожекторами. Протиснувшись через толпу слушателей, которым уже не хватило мест, Арчи с товарищем продолжили обсуждать произошедшее.

— Тебе не кажется, что ты действительно переборщил в своем ответе ребятам? Просто любопытно, где заканчивается твой юмор и начинается злоба, — поинтересовался друг.

— Эти ковбойчики на троих задолжали мне сорокет рублей, — Арчи заметил, как его друг удивился, и добавил: — Я не знаю, с ними там, в «Молодости», наверное, умными словечками расплачиваются, а не деньгами.

После этого изрядно короткого диалога они обратили свои взоры на сцену. Там довольно крупный, изрядно пропотевший мужичок в комично огромном костюмчике декларировал стихи из заляпанной жиром тетрадки:

— Терпеть не могу этого чтеца, — прозвучал комментарий.

— Да, — согласился Арчи, — он похож на клоуна. Только не смешной. Кто-нибудь тут знает, кто такая «лашка», или всем наплевать?!

Арчи произнес свой риторический вопрос несколько громче, чем планировал, и несколько зрителей озабоченно уставились на него. Из-за этого его собеседник занервничал, переключил внимание в обратном направлении со сцены на толпу и, после того как пристально оглядел собравшихся гостей, выразил свое переживание:

— Мне кажется, я провалюсь с треском. Они меня не уважают.

— Да брось! — Арчи бортанул друга в плечо. — Здесь нет ни одного старика. Тебе нечего бояться!

— Я видел старика во втором ряду. И вон еще один.

Арчи начал искать взглядом пожилых людей в аудитории, на которых друг ему осторожно указывал, сверкая глазами. Увидев парочку завсегдатаев «Поэтики», стоявших во главе того самого головоломного аппарата, ответственного за расцвет подпольной культуры в 60-х годах, а также «стебавших» государственную систему в 70-х, Арчи заверил собеседника:

— Ну, это проверенные старики. Главное, минимум мыслей, переживаний: никому не хочется знать, что ты чувствуешь.

— Все творчество — это сосредоточение мыслей и переживаний. О чем ты таком говоришь?

— Я твой тренер, доверься мне! — Арчи подумал и добавил: — И вообще, скажи, ты сын Кашпировского, чтобы обладать экстрасенсорными способностями? Откуда ты знаешь, чем все закончится?

— Мама говорила мне, что он лечит людей. Он не предсказатель.

— Да, только вот и загвоздочка под номером один для тебя: твою маму он не смог вылечить, потому замолкни и делай выводы.

После этой незначительной перебранки они, правда, замолкли оба. И судя по сдержанным аплодисментам и преисполненному пафоса поклону публике в исполнении Чарли Чаплина московской поэтической сцены, его время на сцене подошло к концу и наступило время выхода следующего оратора. Но сначала на подмостках с уверенной походкой выступил Иван Тсол, тридцатишестилетний ведущий этих поэтических собраний, как всегда, в пестром малиновом пиджаке и очках teashades. Выражение лица у него, по своему обыкновению, было такое хитрое, точно он «что-то знал заранее». Так, в своей яркой и непоколебимой шоуменской манере он принялся объявлять для скучающей публики выход нового чтеца:

— Итак, сейчас на нашей сцене станет чуточку прохладнее. Уже чувствуете эту дрожь? Словно загробный мир посылает с ветром поцелуи… Ух! Все потому, что следующий автор родился одной ногой в могиле, что называется. Он так свободно рассуждает о смерти, что кажется, он ее изобрел. Стоит заметить, перед вами сейчас выступит оратор без профильного образования, но поэт из него при этом получился крайне талантливый! В качестве стиля стихосложения месью избрал верлибр, а в творчестве придерживается собственной идеологии «полусдаизма». В общем и целом он, может быть, идет к новому Достоевскому или же современному господину Хармсу, если мы, уважаемые эксперты, не позволим себе смешивать медиумы.

— Лучше к Достоевскому, — Арчи весьма внезапно вклинился в монолог.

— Просьба не перебивать из зала, — Тсол сделал вид, что не увидел, кто перебил его. Далее он подвел итог своей речи: — Дамы и господа, встречайте покорителя стихии свободного стиха… Яшу… Фамилия у меня на листочке не написана… Все равно встречайте!

Под громкие аплодисменты зала, которые были некой формальностью, Арчи похлопал Яшу по плечу и передал последние напутственные слова:

— Давай, жду от тебя человеконенависти! Без высмеивания людей даже не думай уходить со сцены!

Яша скромно поднялся на сцену, чуть опустил стойку с микрофоном для своего же удобства и, достав из кармана брюк смятый листок, исписанный стихами от и до, сразу же приступил к чтению:

По залу прокатилось несколько приглушенных хлопков. Перед глазами Яши мелькнуло много недоумевающих физиономий. Впрочем, этого они с Арчи и ждали. Поэтому он посмотрел на своего товарища, все так же стоявшего в уверенной позе, и продолжил с улыбкой:

Яша отодвинул сгиб на заметке, а затем и вовсе развернул полностью страничку с текстом, предварительно почесав затылок.

Проникнись ее силой духа!

И еще нужно быть

Снова раздались короткие аплодисменты вразнобой, а Яша посчитал нужным пояснить:

— Вот это конец стиха. Это был один стих.

Если учесть, что в клубе и так было душно из-за того, что вот-вот уже прямо на кончике носа виднелась летняя пора, Яша, застрявший на сцене в безоговорочном одиночестве, потихоньку начинал чувствовать себя так, словно под ногами у него запустили громадный конвектор. Тем не менее деваться ему было некуда, и он отыскал среди кучи пугающих каляк новый стих:

— Ты комик или поэт? — вдруг кто-то выкрикнул из зала.

Это было настолько неожиданно, что Яша слегка опешил. До этого он всегда дочитывал свою программу до конца и спускался вниз, не дожидаясь даже неловких аплодисментов. Но в этот раз что-то пошло не так.

Благо Арчи был в полной готовности встать на защиту своего напарника. Сперва он должен был отыскать автора язвительного комментария — им оказался их сверстник, прозвавший себя Князем Масс. Он носил фрак вырвиглазного синего цвета, дополненный страшненьким потертым цилиндром на голове. За спиной все высмеивали попытки Князя выдавать себя за потомственного графа, а в глаза все до одного ему льстили, ведь Князь был самым видным литературным критиком того времени. Исключением был Арчи, который двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю рекомендовал Князю держаться от него подальше:

— А ты у нас самый умный, получается? Держи свой поганый рот на замке, а слуховые рецепторы наготове во время публичного вещания мыслей этого золотого человека! Напоминаю, Князь, для тебя это партсъезд, и у микрофона твой Вождь!

Арчи показал пальцем на Яшу для пущей авторитарности, хотя Яша явно предпочел бы уйти со сцены и не вмешиваться в это противостояние.

— Да я лучше на чревовещателя посмотрю, чем послушаю эту бездарность! Мы не обязаны выслушивать, как он трепанирует поэзию! — парировал Князь.

— Ого, а ты не насмотрелся аттракционов, пока в «Огоньке» отогревал свою пятую точку? — Арчи продолжил наступление: — Поговаривают, ты в кукольном театре бываешь чаще, чем на работе. Почему же тебя выгнали из редакции, если ты такой умник? Поделишься с нами засекреченной информацией?

Бедняга Князь Масс был моментально повержен вербально, и это вынудило его замолчать, хотя его природная горделивость заставляла всех думать, что он не отступит и проявит себя. Но нет, Князь был отправлен в нокаут. Тогда на помощь ему пришел Петя Возомнилкин, который резко вскочил из кресла и в некоторой мере экзальтированно обратился к аудитории:

— Подождите, может, он приготовил лучшее напоследок! А мы через полгода поедем его нобелевку по литературе все вместе отмечать!

Прозвучало множество смешков, которые не столько расстроили Яшу, сколько раззадорили Арчи.

— Ты не доживешь до этого момента, если продолжишь в том же духе!

Петя Возомнилкин был обыкновенным лысеющим художником из сквота «На Сретенке», а также основателем клуба КЛОТ, что в народе расшифровывается как «Клуб оторванных творцов». Данная арт-группа, спонтанно образовавшаяся на задворках Сретенского бульвара, состояла сплошь из представителей московского акционизма и концептуализма. Даже когда они обмазывались фекалиями и совокуплялись на выставках, они называли себя профессионалами и «советским культурным классом», что, конечно, предоставляло Арчи еще большее поле для атак:

— Возомнилкин, а ты с каких пор в поэзии стал разбираться? Ты вроде бы художник, если после вас определение этого слова еще не переписали.

— А ты с каких? — Петя вспетушился: — Ты вообще обозреватель моды! Что ты знаешь об этом?

— Я знаю об этом все! Энхедуанна советовалась со мной, когда сочиняла гимны. А Гораций? Гораций до сих пор присылает мне свои сборники. А Шекспир…

В отличие от злобных насмешек, которые сопровождали первоначальный выкрик Возомнилкина, слова Арчи были встречены приветливым женским хихиканьем и неконтролируемыми покачиваниями голов у некоторых мужчин, едва сдерживающих хохот.

— Идиот! — провозгласил Возомнилкин, прежде чем принять поражение и усесться в кресло.

— Нет, Шекспир не идиот, Петрюня, — справедливо заметил Арчи.

— Кстати! — с заметным энтузиазмом поднялся коллега Петра.

Будто сработал механизм игрушки: один присел, другой встал — пост сдал, пост принял. Это к беседе примкнул Арсений Кныткин, также представитель клуба КЛОТ. Его лысая голова и впалые глаза пугали, а нежелание носить обувь где бы он ни находился говорило о своеобразном нраве.

— Не поговорим ли мы, значится, о вашем журнале, Арчи? — Арсений начал копать глубже, подразумевая, что ему удастся найти аргумент, который сразит всех наповал. — А в «Союзпечати» знают, чем вы занимаетесь, скажите-ка мне?

— В киоске-то? Я не спрашивал, если честно, но для тебя могу поинтересоваться, Сеня, — парировал Арчи в свою очередь.

— Подпольный сбор информации, тайные командировки в Париж, обход цензуры! — Кныткин воодушевленно обратился к Арчи: — Никого не напоминает, значит?

— Дорогой моему сердцу Сенека, ты, вероятно, забыл, но московский филиал «Х — Я» ничего не выпускает. В нашем офисе обитают только призраки и различные видения.

— Откуда тогда деньги, извольте поинтересоваться?

— Из французского филиала.

— Ага, попался, точно! — Князь, которого уже списали со счетов, восстановил силы и неожиданно предпринял новую попытку свергнуть Арчи: — Мало того что ты не уважаешь наше собрание, приходя в футболке…

Арчи действительно надел фиолетовую футболку на мероприятие.

— …так ты еще и признаешься в том, что у тебя есть западная кормушка. Не по-советски как-то.

— Князь, ты все это время придумывал этот глупый наезд? Половина собравшихся здесь мечтает о западной кормушке после «Сотбис». То, что вы лицемеры, — не моя проблема. И больше гласности, господа, не забываем! — на этом Арчи повернулся к Яше, который находился в полном смятении, и вежливо попросил продолжить: — Яша, у тебя есть еще стихи или мне нужно до конца вечера отбиваться?

— Ой, прости, — быстро среагировал Яша.

Перевернув листок, Яша заметил, что там был только неброский набросок стиха. Таким образом, Яше предстояло пережить второй за вечер кошмарный эпизод импровизации:

И если до этого мгновения Яше еще могло показаться, что худшее уж точно позади, то вместе с тем, как двери в конференц-зал клуба «Поэтика» непредвиденно открылись, к нему пришло осознание, что впереди его ждет утомительная работа на складе ужасов коммуникации, скажем так, вечная выгрузка ящиков с плохими новостями.

— Это не есть хорошо, — Яша отвел рот от микрофона и пробормотал эту фразу себе под нос.

Арчи сразу обратил внимание на то, что стандартн