Леа Стенберг

Реннвинд. Поцелуй ночи

ПРОЛОГ

Иногда сны сбываются.

Иногда сны больше,
чем просто сны.

Любовь и страх — два самых сильных чувства во Вселенной. Мощные энергии, руководящие всем на свете. По сути все подчинено только им.

Любовь — величайшая из пыток. Теперь я знаю об этом. Постичь ее, познать всю глубину дано не каждому. И не сразу. Любовь будет кромсать на части, истязать, точить, как вода камень — годами, пока не разрушит окончательно.

А страх… Страх — это то, что я испытываю сейчас, глядя на поверженного у моих ног. Глядя на того, кого люблю.

Увы, теперь мне известно, что такое вырвать сердце из груди — в прямом смысле.

Дрожащими руками я касаюсь зияющей раны на его теле и понимаю: это конец. Несмотря на очевидность случившегося, все же наклоняюсь в надежде услышать его дыхание. Тишина. Мои щеки обжигают горячие слезы.

— Когда-нибудь ты простишь, — шепчу я. — Я не могла поступить по-другому. Когда-нибудь ты меня простишь.

Часть I

*

REGNVIND

Те, кто пропал,
уже не возвращаются

*

Глава 1

— Трасса самоубийц, — поясняет водитель, когда все пассажиры приникают к окнам. — Так ее называют.

Узкая горная дорога петляет, и в свете полной луны мы наблюдаем, как дрожит пламя сотен свечей, хаотично расставленных на земле среди букетов цветов. По салону автобуса проносится шепот. Зрелище шокирует меня не меньше, чем остальных, но я спешу отстраниться от холодного стекла и закрыть глаза.

Сколько же людей здесь погибло по собственной глупости, неосторожности и по велению злого рока? Десятки? А может, сотни — судя по количеству зажженных огоньков?

Дорога убаюкивает, но у меня не получается уснуть. Ничего удивительного — у меня очередное обострение расстройства сна.

Обычно тетя Ингрид быстро приводит меня в форму своими снадобьями, но сейчас ее рядом нет. Если говорить правду и называть вещи своими именами, стоит признаться: я сбежала. А если уж быть честной до конца, то никакая она мне не тетя. Но сути дела это не меняет: Ингрид Свенссон — единственный близкий мне человек и мой официальный опекун.

Так что да: я поступила с ней не лучшим образом, сбежав из дома, но это ради ее же блага. По крайней мере, так я утешаю себя.

Объясню, что к чему.

Ингрид — лучшая подруга моей мамы Карин, которая умерла во время моего появления на свет. Она могла сдать меня в приют или бросить на произвол судьбы, но поступила иначе. Все эти годы она воспитывала меня как собственную дочь: с момента рождения и до сегодняшнего дня, то есть почти восемнадцать лет.

Ингрид заботилась обо мне, дала мне прекрасное воспитание и неплохое образование, она посвятила всю себя мне и по этой причине не обзавелась собственной семьей и до сих пор не устроила личную жизнь.

Тетя любила меня, но я острее, чем когда-либо, чувствовала, что обременяю ее. За ней ходили толпы ухажеров, но она отвергала их одного за другим — и в этом крылась моя вина. Красивая и веселая тридцатишестилетняя женщина должна была вспомнить, что воспитывать чужого ребенка не единственное ее предназначение. Пришло время ей подумать, наконец, о себе. Поэтому я ушла.

А еще потому, что в один прекрасный день узнала, что у меня есть бабушка. Вернее, была. Все это время она жила в Реннвинде.

Мне стало известно об этом, когда нам по почте пришли бумаги: сообщение о смерти и документы на ее дом. Мы с Ингрид долго спорили, что делать с наследством, но так и не пришли к общему решению. И как только тетя снова уехала собирать дикорастущие растения, я раскопала в сети информацию о Реннвинде, собрала чемодан, взяла ключи от бабушкиного дома и ушла.

Я оставила записку.

Лишь чертову записку на столе!

Знаю. Вряд ли так прощаются с тем, кто посвятил тебе восемнадцать лучших лет своей жизни, но в тот момент решение уехать в родной город матери казалось мне единственно верным. Теперь же я страдала от чувства вины, пытаясь утешить себя тем, что тетя без меня наконец-то сможет начать новую жизнь.

* * *

«Добро пожаловать в Реннвинд», — гласит табличка.

Я выпрямляюсь в кресле и припадаю к окну. Если бы автобус не сломался по дороге, мы не проторчали бы четыре часа на трассе, ожидая техпомощь, и не въехали бы в город затемно. Но, видимо, существует какая-то высшая цель в том, чтобы Реннвинд впервые предстал передо мной именно таким — темным, туманным, зловещим.

Как бы он ни выглядел, я радуюсь, что приехала сюда. В этот город тянулись все ниточки истории под названием «Рождение Линнеи Остлунд». Только здесь я могла найти ответ на вопрос, почему беременная Карин Остлунд, моя мать, бежала отсюда много лет назад. А главное, от кого? И именно в Реннвинде живет мой единственный ближайший родственник — мой отец. Кто он такой, мне еще предстоит выяснить.

Автобус проносится мимо кладбища и стоящей поодаль старой каменной церкви. Деревья, в свете луны протягивая сухие ветви, точно тянутся ко мне крючковатыми пальцами. С макушки могучей ели вдруг срывается и взмывает вверх, растворяясь в сером тумане, большой черный ворон.

Я ежусь и касаюсь кончиками пальцев кулона, висящего на шее. Когда-то он принадлежал моей матери, и поэтому особенно мне дорог.

— Через минуту будем на месте, — сообщает водитель.

Все начинают суетиться: одеваются, застегивают куртки, подтягивают к себе сумки и вешают на плечи рюкзаки. Пассажиров всего семеро, включая меня, но это помогает мне не так волноваться, что придется очутиться на пустынной городской улице в полночь.

Или я ошибаюсь насчет пустынной.

На улицах Реннвинда мелькают освещенные витрины магазинчиков, мигают светофоры, фонари льют желтый свет, тут и там пляшут искры костров и горящие факелы.

— Праздник в честь прихода весны, — говорит кто-то из пассажиров.

И как я могла забыть!

В эту ночь по всей стране отмечают этот жуткий праздник. Люди вытаскивают старье из дома, чтобы сжечь на городских площадях под завывание дудок и радостное улюлюканье. Судя по всему, местные тоже почитают эту традицию: повсюду встречаются подростки в причудливых масках, с факелами и выпивкой в руках, а на площади высится огромный костер, кажущийся в темноте оранжевым столпом, поднимающимся к небесам.

— Ну и жуть, — радостно шепчет женщина, придвигаясь к выходу.

Автобус ухает и замирает у края дороги. Пассажиры спешат к выходу. Еще раз проверив в кармане бумажку с адресом, я поднимаюсь, беру сумку и следую за ними.

— Всего хорошего, — улыбается мне водитель.

Я улыбаюсь в ответ, не зная, что ничего хорошего меня здесь не ждет.

Едва мы оказываемся на остановке, пассажиры автобуса расходятся в разные стороны. Я остаюсь стоять в одиночестве, подняв от ветра воротник и судорожно вдыхая влажный ночной воздух. Там, где гремит музыка, и мелькают огни костра, больше шансов найти того, кто подскажет мне дорогу, поэтому, вздохнув, я ставлю сумку на колесики и тащу за собой.

Через пару минут меня уже окружает толпа кричащих и танцующих людей. Многие из тех, кто моложе, обливают окружающих вином из пластиковых стаканов, смеются и громко кричат. Традиция носить на День весны устрашающие белые маски с уродливыми рожицами и кричать, чтобы отпугнуть злых духов, для меня не в новинку. Но сейчас я одна в незнакомом городе. И всякий раз, когда кто-то напрыгивает на меня с разбега или наклоняется к моему лицу и кричит, по моей спине пробегают мурашки.

Шарахнувшись от парня, который вдруг начал мычать, словно корова, я решаю отойти на безопасное расстояние от толпы.

— Ты ее напугал, Улле! — звонко смеется девушка, оттаскивая его от меня.

— А тебе что, совсем не страшно? У-у-у! — продолжает мычать он, протягивая к ней руки.

Я иду дальше по дорожке, вдоль которой стоят деревянные скамейки с изящными каменными основаниями. Позади скамеек стеной возвышается черный лес. Здесь тише, и не слепят языки костра, но мое сердце продолжает стучать словно бешеное. Не в силах его унять, я останавливаюсь посреди дороги.

— Тоже не в восторге от всей этой вакханалии? — вдруг спрашивает кто-то.

Я резко оборачиваюсь на звук.

— Ну, в смысле… — Передо мной девушка. Странное лоскутное вязаное платье, массивные кроссовки с полосатыми гетрами, немыслимое количество бус, веревок, украшений на шее, фенечек на руках и кольцо в губе. Она очерчивает пальцем вокруг своего смуглого лица. — Ты тоже без маски. Не по душе этот «праздник»? — Девица изображает в воздухе кавычки.

Цыганка?

Я оглядываюсь по сторонам.

Тихо, темно, пустынно.

Я с детства привыкла относиться к представителям этого народа настороженно. Я смутно помню всю историю, помню лишь атмосферу парка аттракционов и взгляд черноволосой женщины, которая подошла ко мне и крепко схватила за руку, стоило тете Ингрид отойти за билетами на карусель.

— Как интересно, — пробормотала женщина.

И я испуганно выдернула свою пухлую ручку из ее шершавой ладони.

— Про таких, как ты, — сказала женщина, бледнея, — мне все известно. Тебя убьет любовь. — Она попятилась. — Убьет!

— Убирайся отсюда! — выкрикнула ей в лицо вдруг возникшая рядом тетя Ингрид. Она присела на корточки и стала меня осматривать. — Она трогала тебя? Что эта женщина сказала?

— Если хочешь жить, убей его сама! — прокаркала цыганка и скрылась в толпе.

Этот случай быстро забылся, но слова засели глубоко в моей голове.

«Тебя убьет любовь» — что это означало? Книги о любви, которые я таскала из библиотеки Ингрид, твердили, что любовь ранит, причиняет боль, терзает и прочее-прочее-прочее. Знакомясь с их содержанием, я примерно догадывалась, чего следует ожидать в будущем, если не повезет влюбиться. Но убивающая любовь — это звучало действительно пугающе. Может, именно поэтому и запомнилось?

— Ты чего? — Девчонка наклоняется и машет перед моим лицом руками. — Зависла?

— Я… — Мне приходится прочистить горло. — Я… нет. Простите.

— Неместная? — хмурится она, разглядывая мою сумку. — Все валят отсюда. Не понимаю, что может заставить человека по доброй воле приехать в забытый богом город дождя и ветра?

— Вы не подскажете, как мне найти этот адрес? — Спохватившись, я протягиваю ей листок.

Девчонка подставляет бумажку под тусклый свет фонаря.

— Как интересно, — ухмыляется она. Опять эти слова. И заметив, как я напряглась, тут же отмахивается. — Дальше по дороге. До конца, не ошибешься.

— Спасибо. — Выхватив записку с адресом, я спешу дальше.

Ветер завывает в вершинах сосен, по дороге стелется туман. Близость леса заставляет меня испытывать почти первобытный ужас и напряженно вглядываться в зияющую меж могучих стволов темноту.

Постепенно мостовая сменяется асфальтом, дорожка становится ровной, моя сумка перестает подскакивать, и колесики больше не дребезжат, но из-за тишины вокруг отголоски звуков с площади кажутся лишь более зловещими. Наконец, вдали показывается дом, и я не могу удержаться и ускоряю шаг.

И вдруг слышу тихие голоса.

— Послушай меня, — настойчиво произносит мужской голос.

Я останавливаюсь и вижу их.

— Отвали уже! — взвизгивает девица в ярко-желтом платье и красных туфлях.

Она стоит всего в паре метров от меня, привалившись спиной к дереву, а парень возвышается над ней — высокий, широкоплечий. Свет фонаря лишь слегка касается спины незнакомца, но я все же замечаю пугающий рваный шрам на его шее.

— Если хочешь жить… — Он осекается, перехватив ее взгляд, и резко оборачивается.

Я перестаю дышать. На лицах обоих — устрашающие маски.

— П-простите… — бормочу я, вцепившись в ручку сумки.

И уже собираюсь продолжить путь, как мне вдруг мерещится, что глаза незнакомца ярко вспыхивают желтым и их переполняет дикая, неконтролируемая ярость.

— Простите, — повторяю я и бросаюсь дальше по дороге.

Показалось ли мне, что его глаза светятся, или в них отразился свет фонаря, мне разбираться не хочется. Я во весь дух несусь по улице.

Нужный дом, как и обещала та девчонка, оказывается в самом конце. Двухэтажный аккуратный домишко со старомодными занавесками на темных окнах, низенький заборчик и пришедший в запустение газон. Довольно милое жилище, надо заметить.

Отдышавшись, я нерешительно ступаю на крыльцо, втаскиваю за собой сумку, достаю из кармана ключ и дрожащей рукой вставляю в замочную скважину. Поворот, еще поворот — он подходит. Мое сердце пускается вскачь. Я выдыхаю, и с тихим скрипом передо мной отворяется дверь в неизвестность.

Глава 2

Дом встречает меня прохладой и витающей в воздухе затхлостью. Я нащупываю выключатель, давлю на клавишу, и пространство коридора заполняется густым, темно-желтым светом.

Обстановка, прямо скажем, небогатая.

Я запираю дверь на засов, оставляю сумку у входа, прохожу в гостиную и включаю свет. У стены стоит старомодный диван и низкий журнальный столик, у окна — кресло-качалка. Растения в горшках на подоконнике и настенной полке давно высохли, и пол покрыт черной шелухой ссохшихся листьев. На всех поверхностях темнеет пыль, упаковки с сердечными лекарствами и потрепанный томик стихов тоже покрыты толстым пыльным слоем.

У меня щемит в груди, едва я замечаю фотографию на каминной полке. На снимке моя мать — примерно в том же возрасте, в котором я нахожусь сейчас. Она улыбается, и на ее щеках искрятся россыпи озорных веснушек. Глаза мамы лучатся светом, а длинные черные волосы ласково обнимают плечи. Она кажется счастливой и совсем юной. Ее лицо — будто мое отражение в зеркале.

Хотелось бы мне увидеть его перед собой, сосчитать все морщинки, погладить эти мягкие волосы… Но, увы, чудес не бывает.

Я замираю, глядя на кресло-качалку.

Оно стоит так, чтобы, сидя, можно было смотреть на эту фотографию. Но почему бабушка, которая так сильно тосковала по дочери, что держала в поле зрения ее портрет, не захотела познакомиться со своей внучкой? Узнав о бабушке, я представила ее злой, непримиримой и жестокой женщиной, но теперь, глядя на снимок на камине, не знаю, что и думать.

* * *

— Что это?

Обнаружив на столике в спальне Ингрид бумаги, я потребовала ответов.

Уставившись на пакет в моей руке и осознав, что скрывать больше не имеет смысла, тетя вздохнула и тяжело опустилась на стул.

— Кто такая Вильма Остлунд и почему у нее моя фамилия? — Я швырнула бумаги на стол.

— Нея… — пробормотала Ингрид, отводя взгляд.

— Что ты скрываешь от меня?

За пять минут до прихода тети я успела пролистать эту кипу документов, и все, что поняла, — какая-то Вильма Остлунд отошла в мир иной, и ее имущество, а именно — двухэтажный дом в городе Реннвинд, цельно и безраздельно перешел единственному наследнику — Карин Остлунд.

— Я собиралась с духом. Не знала, как лучше тебе сказать. — Ингрид скрестила руки на груди.

— Кто такая Вильма?

— Твоя бабушка.

— У меня есть бабушка?!

— Была, — она пожала плечами. — Она умерла несколько месяцев назад.

— И я узнаю об этом только сейчас?!

— Прости. — Тетя потянулась ко мне, хотела погладить по плечу, но я резко вырвалась.

— Чего еще я не знаю?!

Мой мир переворачивался с ног на голову, и мне срочно нужны были ответы.

— Это сложно, детка.

— Сложно? — я задыхалась от возмущения. — Сложно?! Что может быть легче, чем сказать мне, что у меня есть бабушка?! Или я не должна была узнать об этом никогда? Почему?

Ингрид облизала полные губы.

— Карин не просто уехала в другой город, — вымолвила тетя. — Восемнадцать лет назад она бежала из Реннвинда — из-за Вильмы. Твоя бабушка… она была весьма старомодна и вряд ли бы приняла дитя, рожденное вне брака. Зная, что мать придет в ужас от известия о беременности, Карин поспешила уехать, оставив лишь записку, в которой сообщала, что отправляется во Флодбергский университет, который принял ее на учебу.

— Моя мать умерла! — не выдерживаю я. — Бабушка ведь знала о моем существовании, да?!

Ингрид нехотя кивнула. Похоже, было что-то, о чем она боялась мне сообщить.

— Тогда почему ты не давала мне видеться с ней?!

— Она… — Тетя виновато посмотрела на меня и закусила губу. — Она… Прости, детка, я не знаю, как это сказать, у меня просто не поворачивается язык.

— Что?

— Вильма отказалась от опекунства и…

У меня оборвалось дыхание, но я все же выдавила:

— И?

— И сколько я ни уговаривала ее, она всякий раз отказывалась от контакта с тобой. — Ингрид подошла и несмело взяла меня за руку. Она сжала мои дрожащие, холодные пальцы. — Я приглашала ее во Флодберг, предлагала приехать самой и даже отправляла однажды твое фото — думала, может, хоть это тронет ее сердце. — Тетя обняла меня и прижала к груди. — Мне очень жаль, Нея. И очень стыдно за нее. Я не знаю, почему Вильма поступила именно так.

— Может, это из-за моего отца? — Я отстранилась и посмотрела на нее. — Ты ведь знаешь, кто он? Кем он был? Он жив? Он ведь еще молодой, как ты. Или?..

Ингрид шумно втянула носом воздух, а затем медленно выдохнула.

— Мы же говорили об этом, детка.

— Да-да, я помню: мама никогда об этом тебе не рассказывала. Ты не знаешь, кто мой отец.

— Прости, — кивнула она.

— Но вы же были лучшими подругами!

— Карин унесла эту тайну с собой в могилу, — сказала тетя.

Это была явная ложь.

Ингрид никогда мне не скажет, кто мой отец. Интересно, почему?

— Разве это так важно? — улыбнулась она, пытаясь успокоить меня.

— Получается, что я совсем одна, — прошептала я.

— Одна? — Тетя ущипнула меня за плечо. — А как же я?

— Прости. — Я бросилась ей на шею и обняла. — Ты единственная, кто меня не бросил. Ты столько делаешь для меня…

— Ну же, ну же, полно, детка. Не плачь. — Ингрид погладила меня по спине.

— А что мы теперь будем делать с домом? — оживилась я, размыкая объятия. — Мамы нет, значит, он… наш? Разве тебе не надоело мыкаться по съемным квартирам? Нам же приходится переезжать каждые два года, как только кончается контракт на аренду. Может, стоит обосноваться в Реннвинде или как его там?

Ингрид явно растерялась.

— В Реннвинде? — Ее брови взметнулись вверх. — Ты, вообще, знаешь, что это за место?

— И что это за место?

— Забытый богом городок, окруженный с одной стороны лесами, а с другой горами. Настоящая глушь! Люди там живут старыми традициями, верят в силы природы и прочую чушь, а солнце в Реннвинде такой же частый гость, как снег на южном побережье!

— Там сыро и холодно? Да нет проблем! — улыбнулась я. — Зато у нас будет свой дом, разве не круто? Ты ведь продаешь свои травы через интернет, так что для тебя переезд не станет проблемой. К тому же близость к природе только на руку — тебе не придется тратить много времени на поездки за травами! И что еще лучше: ты можешь устроить во дворе садик с лекарственными растениями! Сделаем для тебя теплицу, хочешь? Разве это не прекрасно, Ингрид?

Глядя в ее смятенное лицо, я вдруг поняла, что хочу лишь одного: приехать туда, где все начиналось для моей матери. Хочу увидеть дом бабушки и понять, кем она была и чем жила. Хочу найти отца, ведь он, возможно, даже не знает о моем существовании. А что, если он будет рад, что у него появится дочь?

Наивное детское желание быть кому-то нужной в тот миг разрослось до такой степени, что могло бы двигать горы.

— Хорошо, но… — Ингрид пожала плечами. — Давай ты сначала доучишься?

— Я могу доучиться в Реннвинде! Там ведь есть школа?

— Есть, но… — задумалась тетя, закусив губу.

— Что? — уставилась я на нее.

— Не лучше ли тебе сначала… набраться сил? Здесь, во Флодберге, у тебя сильные преподаватели, отличная программа…

— Набраться сил? — я не верила своим ушам. — Да что не так с этим Реннвиндом?!

Ингрид приложила руки к вискам и уткнулась взглядом в пол. Молчание длилось около минуты, затем она хрипло произнесла:

— Возвращение в Реннвинд — непростое решение для меня. — Тетя подняла на меня глаза. — Я уехала оттуда вместе с Карин потому, что мне нечего было оставлять в этом городишке. Моя мать погибла в нелепом пожаре за месяц до того, как мы с Карин покинули Реннвинд, и если мы поселимся в доме Вильмы, всякий раз, подходя к окну, я буду видеть обугленные головешки на окраине леса, оставшиеся от дома родителей.

— Ингрид, ты не говорила мне… — Я была ошеломлена.

— Это непросто, поэтому дай мне время, — попросила она. — Мне нужно настроиться на этот переезд. Но, если ты хочешь, мы можем съездить в Реннвинд летом, как только оформим все необходимые документы на наследство.

— Хорошо, — вздохнула я, обнимая ее и глядя на лежащие на столике рядом с документами ключи от дома Вильмы.

Возможно, мне не придется дожидаться лета.

* * *

Я вспоминаю этот разговор, сидя в кресле-качалке бабушки. Достаю телефон и проверяю, нет ли пропущенных звонков от Ингрид. Разумеется, нет. Когда она уезжает за травами, на пару дней остается без связи. Лишь иногда от нее приходят сообщения, ответы на которые она получает, когда оказывается на возвышенности, где устраивается на ночлег в охотничьем домике.

Я улыбаюсь, думая о тете. Если кто-то и мог заняться такой необычной работой, как собирание, выращивание и продажа лекарственных трав, то только моя чудаковатая и безрассудная искательница приключений Ингрид, которая умеет звонко смеяться и обожает петь, пока готовит на кухне.

Ее хлопковые платья причудливых форм, летящая походка, длинные, разметавшиеся по плечам ярким золотом волосы — все это ассоциировалось у меня с легким весенним ветерком. Тетя и была такой: веселой, позитивной, смешливой и порывистой, как вихрь. Иногда мне казалось, что взрослая в нашей семье я, ведь часто именно мне приходилось улаживать бытовые вопросы, в то время как никому не под силу было унять творческий пыл Ингрид.

Окончив университет и проработав пару лет в офисе, она поняла, что такая работа не для нее. Так тетя стала гуру самопознания и начала изучать основы натуропатии. Самые яркие воспоминания детства у меня о том, как мы шли с лекции на лекцию, посещали семинары и фестивали и как тетя, всегда бравшая меня с собой, с интересом слушала все, о чем там рассказывали.

Гипноз, медитация, лечебное голодание, йога, акупунктура, аюрведа, диета, фито- и флоротерапия, настои, отвары — этим были наполнены тогда наши будни. Количество растений на полках и подоконниках с каждым годом росло и вскоре достигло немыслимого размаха. Представьте, как тяжело было переезжать и всякий раз таскать с места на место гору кашпо, вазонов и горшков с целебными растениями!

Хотя, признаюсь, нам было весело: я росла, не чувствуя себя одинокой, а тетя с удовольствием носилась по полям, собирая травы, составляя сборы на продажу, упаковывая их в коробки и пакеты и отдавая в доставку.

Она консультировала, помогала, лечила, вдохновляла сотни людей по всей стране, а я помогала ей и радовалась, что тетя черпает в этом необычном ремесле вдохновение.

Выглядела Ингрид как сумасшедшая хиппи, да и вела себя так же — казалось, будто она опьянена жизнью и всем, что ее окружает. Может, именно это и собирало вокруг нее последователей и поклонников, да и количество мужчин, желавших добиться ее расположения, с каждым годом только увеличивалось.

Единственное, с чем не могли справиться ее волшебные чаи из трав, это мои странные пугающие сны. Они начались, когда мне было лет пятнадцать, и с тех пор приходили все чаще. Иногда я даже ходила во сне, а наутро обнаруживала себя лежащей на полу в гостиной или сидящей за столом на кухне. Правда, в последнее время все изменилось: я познакомилась с бессоницей. Казалось, организм стал противиться необходимости расслабиться и погрузиться в сон.

Целебные чаи тети обычно помогали проспать до утра, но в дополнение к ним я изматывала себя вечерними и утренними пробежками. Эти странные сны наводили на меня ужас, но их отсутствие напрочь лишало сил. Так что выхода у меня не было.

Но здесь, в Реннвинде, могли найтись ответы и на эти вопросы. Что означали мои сны? И что именно я видела: ничего не значащую чушь, чье-то прошлое или, может, собственное будущее?

* * *

Хотя я отказалась от вечерней пробежки, мне удается задремать почти сразу — прямо в кресле-качалке бабушки. Я почти проваливаюсь в сон, когда телефон извещает, что на почту пришло уведомление. Достаю его и пялюсь на экран: «Гимназия Хемлиг города Реннвинд готова зачислить вас в число учеников, просим подойти с оригиналами документов на собеседование». Я вижу число и время встречи и понимаю, что это уже завтра утром. Но даже это не способно выдернуть меня из надвигающегося сна. Бессонница решает дать мне передышку — как не воспользоваться таким подарком?

Я убираю телефон в карман, поднимаю воротник куртки и закрываю глаза.

Глава 3

По окнам громко хлещет дождь, барабанит, ударяется о стекло тугими каплями, но этот звук доносится до меня, словно сквозь пелену. Все тело сковано, и я не могу пошевелиться. Только слышу, как что-то холодное крадется ко мне во тьме.

Пытаюсь кричать, но тщетно.

Из сдавленного горла рвется лишь тихий всхлип.

— Кто ты? — наконец, спрашиваю я.

Ощущение чьего-то присутствия не отступает.

— Ты, ты, ты… — вторит мне эхом пустота.

А затем я поднимаю голову и вижу на небе две луны. Они плывут в сером мареве, точно в мутной воде — друг другу навстречу. Потом одна из них заходит за другую, и они становятся единым целым.

Я вижу черного ворона, воинственно раскинувшего крылья на фоне двулунного диска, он издает пугающий крик, и блуждающие во тьме леса огни стремительно взмывают к небу.

Последним, что мне удается рассмотреть, перед тем, как вернуться в реальность, становится лицо водителя автобуса: он больше не улыбается мне, его глаза полны ужаса, будто он видит что-то страшное перед собой. Мне тоже хочется увидеть это, но я не успеваю — подскакиваю и распахиваю глаза.

Где я?

Оглядываюсь.

Кресло-качалка, камин, в окно брызжут рассветные лучи.

— Господи…

Я все еще тяжело дышу, мое тело покрыто липким потом, но осознание того, что все кончено и наступило утро, позволяет расслабиться. Но приложив ладонь к лицу, я вдруг ощущаю что-то горячее над верхней губой. Трогаю пальцами, отвожу руку — кровь. Опять кровотечение из носа. Что довольно часто происходит, когда мне снятся кошмары.

Я встаю и подхожу к окну.

Над красными крышами домов стелется белый, точно молочная пена, туман. Вершины вековых сосен мягко подрагивают в такт утихающему ветру. Реннвинд на рассвете кажется спокойным и умиротворенным, но это спокойствие может оказаться лишь уловкой затаившегося и готовящегося к прыжку дикого зверя.

Я развожу огонь в камине, беру полотенце и медленно бреду в ванную комнату. Там чисто и скромно. Приблизившись к зеркалу, я стираю с него пыль и в первую секунду не узнаю себя. Дело не в засохшей полоске крови под носом и не в усталом взгляде — на мгновение мне кажется, что это бледное лицо не мое, а кого-то другого. И на этом чужом лице черным вспыхивают пустые глазницы.

— Ох… — выдыхаю я, едва образ проясняется.

Мне постоянно снятся чьи-то грубые руки, которые хватают меня, связывают веревки на моих запястьях, а затем втыкают мне длинные иглы в вены. Если все продолжится в том же духе, то место в психушке, где регулярно колют пациентам седативные препараты, мне обеспечено.

Я поворачиваю кран, тот кряхтит, плюется, но вскоре оживает и подает мощную струю воды. Когда она нагревается, я лезу под душ и закрываю глаза. Все хорошо, все образуется. Но сколько ни уговаривай себя, от реальности не сбежишь — мне одиноко и страшно.

Приняв душ, я надеваю беговой костюм и иду на кухню.

Вязаные коврики на полу и полотенца с узорами создают уют. Отыскав чайник, я мою его, наполняю водой и ставлю на плиту. Снова смотрю в окно: ветер треплет лозы вьюнка на кованой ограде, играет листьями деревьев по краям дорог. Я представляю, каково это — родиться здесь, вырасти, быть частью этого мира.

Когда вода закипает, я выключаю чайник и беру кружку. Она довольно глубокая, пузатая и, кажется, раскрашена вручную: на ней изображена мордочка медведя. Толстый мишка улыбается мне. Возможно, бабушка пила из этой кружки по утрам. Или это была мамина кружка?

Я достаю из сумки бутерброды и выкладываю на тарелку. Обычно я завтракаю после пробежки, но сегодня я чувствую зверский голод — этот сон отнял мои последние силы. Интересно, как далеко отсюда магазин? Нужно срочно заполнить холодильник. Моего пособия хватит на оплату школы и коммунальных услуг, а вот на остальное — нет. Хм. Придется искать подработку.

На часах половина седьмого. Скоро тетя вернется домой и обнаружит мою записку. Боюсь даже думать, как она отреагирует?

Но тревога и волнение не могут лишить меня аппетита.

* * *

На пробежку я выхожу спустя пятнадцать минут. Перед тем как нацепить наушники, прислушиваюсь к звукам. Реннвинд окутан тишиной, словно саваном, — даже птицы не поют. Я поднимаю голову и с удивлением наблюдаю за несколькими, кружащими в вышине. Похоже, это голуби, они словно потеряны, сбились с пути. Хаотично кружат, потеряв ориентиры.

Надев наушники, я ускоряю шаг, а затем перехожу на бег.

То и дело я сбавляю темп, чтобы полюбоваться зданиями: современные дома, стены у которых полностью из стекла, но они гармонично соседствуют со старинными каменными особняками с готическими башенками.

Везде очень чисто, асфальт почти блестит — хотя, это, возможно из-за прошедшего ночью дождя. Но все это не идет ни в какое сравнение с великолепием здешней природы: колышущиеся на фоне горных пиков верхушки деревьев завораживают меня своим танцем.

* * *

В школу я прибываю незадолго до восьми. Дорогу пришлось спросить у местных, и надо признать, все жители Реннвинда, с кем я поговорила, были очень со мной любезны.

Но на будущее я решаю, что нужно узнать расписание школьного автобуса либо достать где-то велосипед, ведь, похоже, погода здесь меняется по пять раз на дню, а мне не хочется попасть под ливень или снежный буран за те тридцать минут, пока иду до школы.

— Заблудилась? — спрашивает меня рослый парень в свитере с нашивкой-гербом на груди.

Я впиваюсь взглядом в герб, на котором медведь размахивает секирой, и потом поднимаю взгляд на парня. Мотаю головой — нет. Он смеется, поправляет сумку на плече, а затем бодро взбегает по ступеням и скрывается за массивной дверью.

Я продолжаю стоять перед входом под накрапывающим дождем и пялиться на старинное здание гимназии Хемлиг, которое будто вросло в основание горы. Ветер дерзко треплет мои волосы, играет подолом юбки, а я пытаюсь представить, как много лет назад по этим ступеням поднималась моя мать. Интересно, она тоже носила строгую форму с гербом-нашивкой?

Вдруг мои мысли прерывает рычание мотора.

Я оборачиваюсь и вижу, как к стоянке, прилегающей к школе, подъезжает блестящий черный внедорожник. Он делает резкий маневр и вписывается в узкое пространство между другими автомобилями. Шины визжат, и водители, которым повезло меньше, сигналят лихачу. Хотя вряд ли их гудки произведут какое-то впечатление на водителя, который, видимо, считает, что грубой силой можно все решить.

Он выходит из машины, лениво хлопая дверью. Рослый блондин с длинными кудрявыми волосами, убранными в низкий хвост. Голубые глаза, кажущиеся холодными и бездонными, впечатляющий рост, мощные плечи и легкая походка хозяина жизни — настоящее олицетворение силы. Красивый и бесстрашный, точно викинг.

Пока парень, закинув сумку на плечо, уверенно движется вдоль стоянки, я представляю, как красиво будут развеваться по ветру его волосы, если их распустить.

— Не пялься так, — усмехается кто-то.

Я бросаю взгляд через плечо и вижу ту девчонку, которая подсказала мне вчера дорогу. Сегодня на ней школьная форма: сдержанная темно-синяя водолазка, жилет, юбка до колен и черные лоферы. И только полосатые гольфы и украшенные десятками заколок волосы выдают ее бунтарский дух.

Я отворачиваюсь и вижу, как от компании стройных девиц в коротких юбках отделяется высокая блондинка с идеально прямыми волосами и стопкой учебников в руках. Она падает в объятия Викинга, и тот впивается ей в губы поцелуем. Это неправильно, но в этот момент я думаю, каково это — целовать его? И размышляю, побегут ли мурашки по моей спине, если он обнимет меня вот так за талию?

Они идут вместе по направлению к входу, и парень внезапно поворачивается ко мне. От его неприязненного взгляда мне вдруг становится не по себе.

«Не пялься так», — звенит в голове голос девчонки.

И, словно очнувшись ото сна, я резко втягиваю прохладный воздух, быстро поднимаюсь по ступеням и вхожу в здание вслед за ними.

Среди узких коридоров с высокими потолками кабинет с табличкой «Директор» мне удается найти без труда.

— Присядьте, — говорит мне секретарь.

Я опускаюсь на скамейку и бросаю взгляд на здоровяка, который сидит напротив.

Парню лет семнадцать-восемнадцать, его темные волосы коротко пострижены, черты лица заострены, и наглая ухмылка лишь подчеркивает крутой нрав. Он сидит, ссутулившись и бесцеремонно вытянув ноги. Незнакомец будто спит, его глаза прикрыты, но я уверена, что сейчас он смотрит прямо на меня.

Я не смущаюсь: открыто разглядываю его крепкую фигуру, белые кроссовки, мятые брюки и выглядывающую из выреза косухи светлую джерси с гербом школы.

Тот голубоглазый парень вел себя так, будто входит в элиту гимназии: грубоватый, знающий себе цену, — но выглядел он ухоженным, а этот — чистый бунтарь. Такому плевать, как на него посмотрят и что подумают.

Я сканирую взглядом его фигуру, сильные руки и вдруг вижу ухмылку на его губах — значит, он заметил мою заинтересованность. Точно — смотрит мне прямо в лицо. Мне становится неловко, но я не подаю вида: стойко выдерживаю его взгляд.

«Глаза у него карие, — отмечаю я про себя, — хитрые, но добрые».

— Микаэль Линдстрем, — слышится голос секретаря.

Он поднимается со скамьи и подмигивает мне. Провожая его взглядом, я гадаю, почему парни в этой гимназии такие рослые и крепкие? Может, они из школьной команды по хоккею? Или у них здесь популярна гребля?

А когда он выходит из кабинета, мы снова встречаемся взглядами. Парень подходит к столу секретаря и протягивает ей бумагу. Та выглядывает из-за его спины и приглашает меня:

— Линнея Остлунд, можете войти.

— Спасибо, — киваю я.

И пока иду к двери в кабинет директора, остро чувствую на себе взгляд парня.

Глава 4

— Линнея. — Директор, женщина лет сорока, приветствует меня сдержанной улыбкой. — Меня зовут Клара, я — руководитель этого заведения. Присаживайся. — Она указывает на стул, а сама садится в свое кресло.

— Здравствуйте, — киваю я, опускаясь на стул и сжимая руки на ремне сумки.

Я стараюсь держать спину прямо и не нервничать.

— Так, значит, ты из Флодберга?

— Да.

— Большой город. — Женщина заправляет за ухо прядь темных волос.

Ее волосы до плеч стоят колом, будто их отутюжили и закрепили стойким лаком. Плечи директрисы расправлены, спина — как гладильная доска, вся ее поза, каждое движение рук говорит, что она прямолинейна и любит конкретику.

— Моя мама родом из Реннвинда, — произношу я, разглядывая ее жакет.

На нем ни складочки, он так же идеально выглажен, как и ее прическа.

— Карин Остлунд? — кивает она. — Да, я успела просмотреть твои бумаги. Кстати, ты принесла оригиналы?

— Да, конечно. — Я достаю из сумки и протягиваю ей документы.

— Мы с ней были знакомы, — впиваясь взглядом в папку с бумагами, сообщает Клара.

— Правда?

— Не близко. У нас было несколько общих предметов в школе. — Она быстро листает бумаги, пробегается глазами по строчкам. — Кстати, где твой опекун, Линнея? Кажется… Ингрид? Ингрид Свенссон? Они с Карин, кажется, были подругами?

— Да, тетя Ингрид воспитывала меня с рождения.

— И когда она подойдет? — Директриса поднимает на меня взгляд и прищуривается. — Нужно, чтобы твой опекун подписал все бумаги и составил заявление.

У меня пересыхает в горле.

— Она… Тетя сейчас занята переездом. Столько коробок, вещей… Сегодня Ингрид руководит разгрузкой мебели в доме.

— Вы заселились в дом Вильмы?

— Э… да.

— Хорошая была женщина. Соболезную.

— Спасибо. — Я опускаю глаза.

Странно принимать соболезнования в смерти того, кого ты никогда не знал.

— Так когда мне ждать твою тетю?

Ее испытующий взгляд вперяется мне в лицо. Только бы не покраснеть.

— Я думаю, она подойдет на неделе… — бормочу я, вдавливая ногти в ладони.

— Отлично! — Губы Клары вытягиваются в тонкую ниточку.

И я впервые замечаю что-то неидеальное в ней: когда она натянуто улыбается, ее лоб заполняется тонкими морщинами.

— Добро пожаловать в гимназию Хемлиг. — Директриса захлопывает папку с моим делом.

— Спасибо.

— Думаю, ты можешь приступить к учебе прямо сейчас, — вдруг объявляет она. — Секретарь выдаст тебе твое расписание, а насчет учебников и школьной формы подойдешь к менеджеру учебной части на цокольный этаж.

— Прямо сейчас?

К этому я не готова.

— Конечно! А чего ждать?

— Х-хорошо, — нехотя киваю я.

— Тогда ступай. — Клара склоняет голову набок.

— Спасибо, — говорю, поднимаясь.

— И кстати, — останавливает она меня.

— Да?

— Я видела в твоем деле отметку о предписании посещать психотерапевта, — ее глаза с подозрением сужаются.

— Да… — признаюсь я. Мой мозг отчаянно ищет решение, ведь те назначенные десять сеансов я так и не прошла: все закончилось на первом приеме, когда психотерапевт стал подозревать у меня галлюцинации и искать признаки диссоциативного расстройства личности. — У меня было расстройство сна, — объясняю я. — Большой стресс, сильная нагрузка по учебе и, как следствие, бессонница. Но все уже прошло.

Клара кивает и вежливо улыбается.

— Школьники часто перегружают себя, понимаю. — Она встает, чтобы проводить меня до двери. — Но тебе придется посетить школьного психолога, Линнея. Не переживай, это формальность, все новенькие проходят через это. Просто беседа по душам, и все.

— Я понимаю, — соглашаюсь я, но не удерживаюсь от короткого вздоха.

— Микаэль! — зовет она, открывая передо мной дверь.

Я делаю шаг и почти наталкиваюсь на того парня в косухе.

— Да? — отзывается он.

На его губах появляется подобие добродушной улыбки. Или он только хочет казаться доброжелательным?

— Микаэль, это Линнея, она новенькая, помоги ей с расписанием и покажи тут все.

— Без проблем. — Его хитрые глаза сужаются.

Дверь закрывается, и мы стоим друг напротив друга, не зная, что сказать. Вернее, этот парень знает, но выжидает. Очевидно, ему нравится наблюдать мою растерянность.

— Так, значит, Линнея? — Он протягивает руку.

— Нея, — пожимаю ее я. — А ты Микаэль?

— Микке, — улыбается он.

У него приятная улыбка.