Оглавление

«Если вы чувствуете, что больше нет сил быть в тени, если хотите идти вперёд к своим целям, то пора разобраться со своей застенчивостью. Получилось у меня — получится и у вас».

Ф. Зимбардо

От автора

«Я-концепция» — это система моих представлений о самом себе, это образ собственного «Я», это установка к самому себе. Что касается моего «Я» как самого себя. В своей книге «Я — это Я» составив первую версию «Я-концепции», вдруг увидел себя и свой панорамный портрет, который ввергло меня в уныние. Однако, лично мне именно такой опыт был просто необходим — это было единственное средство, чтобы я пришел к пониманию самого себя, а то я всегда осознавал, что потерялся в этом мире или, наоборот, еще не нашел самого себя. И это на протяжении долгих лет жизни. Да, мой путь не был выстлан лепестками роз, и никто надо мной не порхал, но я доволен тем, как сложилась моя судьба, и у меня есть причина гордится своими достижениями. Всему этому способствовало не что иное, как комплекс неполноценности.

В книге «Я — есть Я» представлен первый опыт обобщения творческих, философских, литературно-философских и логико-философских контекстов «Я-концепции». Между тем, это ние что иное как опыт всесторонней научной «верификации» моего комплекса неполноценности. В книге «Апокалипсис смысла» — сборник работ западных философов ХХ-ХХI веков философ Э.-М. Чоран в своей статье «Портрет цивилизованного человека» пишет: «…Комплекс неполноценности дает возможность своему хозяину взглянуть на мир по-новому, немного опечалится, тосковать, разочароваться в своих же творческих произведениях, дойти до печального откровения и открытия. И что в результате? Видимость берет верх над сущностью, суета над покоем. Следуя своей извращенной натуры она заставляет человека добиваться „лучшего“, вопреки логики о том, что невозможно безнаказанно „совершенствоваться“ все больше и больше. Человек, опьяненный успехами, в полной мере познавший хвалу, славу возомнить себя Наполеоном…».

Такому человеку хочется развеять по ветру собственное «Я». Он приступает к формированию союбственой «Я-концепции», а между тем, это путь к быстрому прозрению и разочарованию, когда избыток или перегруженность успехами, заслугами, званиями лимитирует движение вперед. В данной книге я попытался обобщить опыт анализа и синтеза творческих, философских, литературно-философских, логико-философских контекстов «Я-концепции». В книге идет обрисовка моей личной попытки перескочить через свою тень. Получилось, как писал Э.-М. Чоран: «…Человек понял сущность своего комплекса неполноценности, которому, с одной стороны, не благодарен, ибо он заставлял его строить и верить в иллюзии, барахтаться и метаться по жизни, совершать ошибки и вести себя алогично, и в конце концов заставил его уткнуться носом в крах и разочарование, а с другой — благодарен ему за то, что преподал человеку настоящий урок жизни, толкал его вперед, дал возможность ему проявить себя, достичь тех высот, о которых он и не мечтал, и в конце концов заставил уткнуться носом в состоянии самодостаточности, покоя и умиротворения…».

Данная работа выполнена в Вирутальном Институте Человека (ВИЧ) при Национальной академии наук Кыргызской Республики (НАН КР). Печатается по решению веб-редакционного совета ВИЧ. Рецензентом является Тогусаков О. А. — доктор философских наук, академик НАН КР. Книга рассчитана на студентов, магистрантов, аспирантов, научных работников, а также психологов, социолого, философов, интересующихся вопросами теории познания, социологии и философии науки, медицины, научного мировоззрения, мировоззренческой культуры.

Ашимов И. А.

Глава 1

Попытка перепрыгнуть через свою тень

На рубеже ХХ-ХХI вв. сам того не ожидая внедрился в идейное поле профессии хирурга. Шло время, и мои счеты с нынешним, довольно плачевном состоянием хирургии, лишь возрастали. В особенности на переломе веков, когда начался стихийный произвол во всей медицине, здравоохранении. Естественно, мне больше всего хотелось разбираться в возникших недоразумениях в сфере хирургии. Когда я думал о перекосах в идейных основах современной хирургии, меня охватывал ужас. Вот тогда то я и решил осмыслить философско-методологическую базу хирургии. Пробовал, блуждал, ошибался, но продолжал поиск. У профессора хирургии могли быть и другие интересы, увлечения, но нет же, ему захотелось, как это оказывается потом наивным побуждением — попытаться «вернуть» хирургию в свою нравственно-профессиональную рамку.

Нужно отметить, что мой учитель по хирургии, академик М.М.Мамакеев всегда считал мой интерес к философским вопросам плюсом: в смысле того, что я легко писал, был эмоционально вовлечен в проблему, стремился «дообразоваться». Его отличало умение «встроить» новых лиц не только в коллектив, но и в разные научные круги. В итоге личностной ориентации тематики и содержания будущей диссертации для каждого выстраивался свой научный путь (своя траектория) и появился свой вариант поддержки, в которой всегда присутствовало доверие к возможностям. Мне предоставлялась возможность выбора своего пути и своей научно-исследовательской линии. При этом у него, безусловно, было неосознанное психологическое состояние, базирующееся на трезвой оценки моего потенциала, моей предрасположенности к определенной активности в познании философских проблем хирургии. Как мне кажется, именно осмысление этого во многом не только определила мою готовность к последующему действию, но и во многом обусловило мою активность в разработке идейных вопросов хирургии.

Итак, завершив без чьей-либо помощи докторскую диссертацию по философии в один из дней, я осмелился зайти к нему. — «Мамбет Мамакеевич! Я, наконец, написал докторскую диссертацию по философии. Вот она», — сказал я, положив ему на стол увесистую рукопись. — «Ай, молодец!» — воскликнул он, — чем тебе помочь? — «Нужно переговорить с академиком А.Ч.Какеевым, чтобы он дал согласие быть научным консультантом», — сказал я. — «Собирайся! Поедем к нему вместе», — решительно сказал он. Спустя полчаса мы были уже в приемной ректора Кыргызского государственного университета. Академик А. Ч.Какеев, глубоко почитавший Мамбета Мамакеевича, тут же дал согласие, даже не посмотрев саму диссертацию. Спустя три месяца я уже защищал диссертацию в стенах Института философии Национальной академии наук Кыргызской Республики.

Только сейчас понимаю, что процесс написания моих двух (первая — по хирургии и патофизиологии, вторая — по философии) докторских диссертаций были под их постоянным контролем и заботой. М. Хайдеггер (1889—1976) описал «заботу» как онтологически-экзистенциальную характеристику человека, через которую тот осуществляет бытие в окружающем мире и со-бытие с другими. Именно такая философская трактовка соответствовала жизненной позиции моих учителей — академиков М.М.Мамакеева, А.Ч.Какеева. Обращаясь в прошлое, можно заметить, что, вступая в науку и медленно продвигаясь в новом для себя поле, я получал от научных руководителей самые разные виды поддержки, главным образом, жизненного характера. Имея разный по объему научный багаж и опыт, но общее ощущение счастливого «ученичества», пересекаясь в научно-практическом пространстве, мы — их ученики и последователи понимаем, что настроены на одну волну. Меня всегда окрылял позитивный настрой на работу и понимание того, что продолжаем жить в едином поле «научно-нравственных» ценностей, умело созданном моими научными патронами, соавторами моей жизненной т научно-образовательной траектории. Несмотря на слегка гротесковый характер диссертационного исследования, мне удалось все-таки охарактеризовать целевой стержень современной хирургии, составить некий «социально-психологический портрет» современного хирурга т прогнозную картину хирургии будущего.

Уверен, что моя работа не была похожа на результат традиционной для того периода игры — смещения акцентов и ударений. По мнению моего официального оппонента по моей докторской диссертации «Анализ и синтез философско-методологического основания хирургии рубежа ХХ и ХХI веков» (2001) — доктора философских наук, профессора М.Т.Артыкбаева, я смог интерпретировать суть хирургии — «хирургия как сфера человеческой деятельности, направленное на эффективное изменение человеческого организма или иначе хирургии — это упорядоченная система знаний о позитивной эффективной изменении человеческого организма». По итогам защиты диссертации и обобщения соответствующих трудов, я написал объемную монографию «Диалог с самим собой» (2001). Прочитывая ее, я вновь и вновь осознавал, что так и не смог, оказывается, выйти за пределы собственного переживания, мыслей, рецептов разрешения многочисленных проблем. Вдруг увидел, что, оказывается, нескольких десятков страниц вполне было достаточно, чтобы выложить в книгу все, что было необходимо опубликовать и довести до сознания хирургического сословия. В те годы я остро чувствовал, что все будет разрушено, никаких нравственных заповедей в хирургии, никаких рамок и пределов допустимости, лишь деньги, деньги еще раз деньги. Что будет с хирургией, с ее идеалами, нормами «дальше в будущем» только маячило на границе сознания. Было такое ощущение, что в хирургии ничего святого не останется.

В жизни и практике в тот период кризиса повсеместно, на первый план, начали выступать бойкие и деловые хирурги, профессиональный уровень которых был достаточно сомнительным. Они самостоятельно устанавливали предельные размеры своего «гонорара» за операции, благодаря, чего в обществе постепенно начала складываться мнение о том, что, «чем больше размер оплаты хирургической услуги, тем выше гарантия их качества». Будучи уже профессором, видел, как поток хирургических больных к таким дельцам от хирургии стал больше, чем к профессорам от хирургии, которые, безусловно, были более опытными и результативными, однако, им не хватало предприимчивости, деловой хватки и навыки толкаться локтями, пробивая свои интересы профессионального, научно-методического и жизненно-бытового плана. Вот-так рейтинг настоящих специалистов, но совестливых, нравственно устойчивых, стал падать.

Поверив в закон, логику, факты, сосредоточившись на них, я с тревогой и раздражением обнаружил, что наука, в которую я верю, противоречива. Она опирается на факты, стоит на законах, а движется и развивается средствами, противоречащими ее сути. Не разумными шагами, а скачками, догадками и разгадками — средствами, которые вовсе из иной области! Однажды, я понял, что опираться лишь на классическую науку будет недостаточно. Интуитивно почувствовал преимущества ряда принципов неклассической научной рациональности. Постепенно погружаясь в проблему рационального объяснения мироздания, обнаружил, что многие необъяснимые вещи может объяснить лишь постнеклассическая наука. Ощущал противоречие: занимаюсь вроде бы делами логики и разума, а продвигаюсь к истине путем непонятных скачков и догадок. Приняв этот стиль науки, как свой, я пришел к странным выводам. Я был интуитивен насквозь, но при этом старался запретить себе интуицию. Я видел, что современная классическая наука сильна и строга, она высший продукт окружающего нас мира, в целом враждебного и хаотичного — и вытаскивает из хаоса нить закономерности, которая пусть запутана, но непрерывна. Постнеклассическая наука предполагает более свободный и рациональный путь к истине. То есть движение не от факта к факту, верить интуиции, интуитивным догадкам, а также проверки на перекрестках других наук, использования идейного их багажа. В этом аспекте, период 2001—2004 годов были для меня переломными.

Вспоминается такой случай. В 2004 году в честь очередного дня рождения нашего академика Мамакеева М. М. наша лаборатория организовала научный симпозиум «Неонеклассическая наука — наука ХХI века». Столичное хирургическое сословие собралось в актовом зале Национального хирургического центра. Предполагалось, что симпозиум откроет член-корр. М.М.Мамытов — наш ведущий нейрохирург, руководитель соответствующей кафедры медакадемии, поздравит именинника с днем рождения, а затем будут заслушаны шесть программных доклада, касающихся всех аспектов неонеклассической науки, а потом уже приветствия и поздравления виновника торжества будут продолжены, в том числе в неофициальной обстановке, то есть на банкете. Для меня был исключительно важным научная часть симпозиума. Мне хотелось, чтобы наша профессура, ученые, творческая молодежь вникла бы в суть этой новой научной рациональности, которая пока в нашей стране, к сожалению, еще не прижилась. Вся отечественная наука шла традиционным путем под эгидой все той же классической науки. А между тем, времена изменились, изменилась сама система взглядов на науку, ее философско-методологические основания, появились новые научные принципы, не подвластные ни классической, ни неклассической науки. Да и в зале многие были настроены все-таки познать основные идеи и принципы неонеклассической научной рациональности.

Однако, председатель симпозиума, член-корр. М.М.Мамытов, нисколько не скрывая свой скепсис и иронию, с недоумением повертел в руках программу научного форума, специально коверкая слова прочитал тему, посмотрел в зал и выпалил: «Странное название! Странная наука! Вряд ли наша сегодняшняя аудитория поймет инициаторов и докладчиков. Так, что предлагаю продолжить приветствия и поздравления нашего шефа!». Раздалась овация и все пошли на запланированный банкет. Что это было? Откровенный игнор, шапкозакидательство? Конечно же наш «главный мозговед» всегда преуспевал в этом деле, а также, как ни странно, в нумерологии (!). А мы — наш коллектив остались в зале оплеванными, растерянными. Такова была неудачная попытка обратить внимание ученых на новую научную рациональность. Однако, я, как инициатор этого симпозиума продолжал и далее активно популяризировать основные принципы и идеологию неонеклассической науки. Уверен в том, что и наша отечественная наука, его организаторы и вдохновители, постепенно поймут и примут эту рациональность, ибо, это веление времени.

На II-Конгрессе хирургов Кыргызстана (Бишкек, 1995), принимая во внимание результаты моих исследований в области анализа и синтеза философско-методологических оснований хирургии рубежа ХХ-ХХI вв., в какой-то мере очерчивающих рамки профессиональной деятельности хирургов, а также мою обрисовку портрета современного хирурга, меня избрали «Хранителем хирургических традиций». Мною было предпринято много усилий по сохранению благородных традиций в хирургии. Однако, обстоятельства и время сыграли свою негативную роль. Особенно неприятно было видеть, заявку все большего числа хирургов о себе как о выдающемся профессионале, что в собственных глазах оправдывает вымогание денег за проведенное или планируемое лечение. Кардинально изменились взаимоотношения хирургов и больных — удовлетворение личных профессиональных амбиций за счет пациентов. Желание хирурга выделиться, продемонстрировать свою неординарность, талант не должны быть реализованы за счет жизни и здоровья пациентов.

С каждым годом увеличивается число крайне сложных рискованных оперативных вмешательств с замалчиванием неудач. А ведь именно жизнь каждого больного должна быть предметом переживаний хирурга и определять его профессиональную состоятельность. Этот вопрос имеет существенное значение в рамках проблемы конкуренции специалистов в медицине и в хирургии — конкуренции за приоритет той или иной операции, престиж, занятие должности и, во многом, за больного. Любая конкуренция создает существенные предпосылки для прогресса, улучшения качества работы, развития хирургии в том или ином хирургическом центре лишь при условии цивилизованного морально-этического отношения хирургов друг к другу и к своей профессии. А на деле ложные амбиции, нежелание огласки кажущейся профессиональной слабости, конкретные конъюнктурные особенности взаимоотношения хирургов, желание продемонстрировать несостоятельность коллеги с целью его дискредитации.

Мне, конечно же было, непросто констатировать в то время необратимое изменение самой сути хирургии и хирургов самих. Любой предвзятый читатель или наблюдатель знает мое усердие в качестве хранителя хирургических традиций, мое стремление связать хирургическое сословие страны особой моралью. Однако, все заканчивалось в той или иной мере трагично лично для меня. Подняв научную работу на новый уровень, выстроив стратегию развития нашего центра в будущее, наметив основные направления деятельности структурных подразделений, подготовив множество остепененных хирургических кадров по разным причинам и обстоятельствам, я был постепенно «выжать» за пределы круга лиц, принимающих решения. Когда-то в молодости, именно здесь я впервые осознал себя хирургом, понял, что значит хирургия для меня. Лишь позже все, что касается моей любви к хирургии я описывал в своих философских произведениях. «Философия хирургии — это хирургия, выраженная в мыслях» — таков был общий пафос моих произведений по философии медицины. Я же, будучи разочарованным и находясь в таком же настроении, как и мои ученики, принял предложение заняться экспертной деятельности на посту Начальника экспертного отдела Национальной аттестационной комиссии Кыргызской Республики.

Созидание — странная вещь. Чтобы создать порядок, организованную систему, придать новую форму и смысл содержанию работы иногда нужны особые условия. Между тем, это и есть новая ступень, новое качество, — рассуждал я, осмысливая свое будущее уже вне Национального хирургического центра. В те минуты почему-то мне вспомнились слова Олега Роя (1998): «Следуя по дороге жизни, нужно научиться без сожаления оставлять позади все то, что затрудняет твой путь вперед: плохие воспоминания и старые обиды, прошлые ошибки и былые разочарования, а главное — людей, доказавших своими словами и поступками, что вам с ними больше не по пути…». В жизни мне не раз вспоминалось на своем пути афоризм: «Остановись, путник, и оглянись: не слишком ли далеко ты ушел? Не осталось ли сзади то, что ищешь впереди?». Еще и еще раз приглядывался к стилю своего научного творчества. Мы проживаем свою жизнь, трудимся, совершенствуемся, чего-то достигаем, получаем признания, но, в то же время, забываем, что для этого нужны, прежде всего, взрастить и накопить в себе нравственность, увлеченность, трудолюбие. В чем мы виноваты? В рвении во имя науки? В полной нашей самоотдачи ради науки? — задавался я. Иногда мне казалось, что моя отвлеченность и замкнутость не были следствием ощущения какой-либо ущербности или неуверенности в себя, а была замкнутостью исключительно занятого ученого.

Да! У меня был свой мир — глубокий, неведомый, интересный. Почему-то вспомнился мой научный руководитель по кандидатской диссертации профессор В.Г.Харченко. Уже признанный ученый, но мягкий, бесконфликтный человек, самый, что ни есть глубокий конформист, которому все равно, что происходит вокруг, что о нем говорят. Помниться, институтское сообщество недоумевали в отношения абсолютного его равнодушия к званиям, поощрениям, наградам. А ведь наши отечественные профессора были глубоко убеждены в том, что любой трудовой и научный успех обязательно должен быть отмечен «красными флажками» государственного внимания и почета. За моей спиной говорили, что и я по стать своему научному патрону. Я понял и другую истину. Любой коллектив ученых всегда разнороден и найти единомышленников в некоторых вопросах исследований практически бывает невозможным, и тогда ученому остается уповать исключительно на свои силы и возможности. Так, видимо, формируется психология ученого-одиночки. Я видел таких ученых в «большой науке», когда я работал в Национальной академии наук Кыргызской Республики в период 2008—2021 годов. Меня всегда интересовал вопрос: что толкает таких ученых отрешится от всего мира, стать ученым-отшельником? Я понял, что для ученых-одиночек кроме науки ничего не существует. По сути, такой ученый живет одной наукой. Я видел не одного ученого-одиночки, который, когда о чем-то рассказывает мягким, но отчетливым голосом, немигающими глазами смотрит на тебя, но ты знаешь и понимаешь, что он не видит тебя, что он смотрит сквозь тебя, что в мыслях своих он не здесь, не тут, а где-то далеко-далеко.

Много лет тому назад при просмотре фильма «Франкенштейн», я запомнил закадровые вступительные слово о том, что «страсть к познанию является причиной горя и несчастий». Жизнь и практика показывает, действительно, страсть и познание — это взрывоопасная смесь. Шли годы. В 1995—2005 года моя научная школа еще что-то делали, экспериментировали, проводили семинары. Но ощущение было такое, что что-то главное уже пропало. Осмысливая те года, я сейчас думаю, было замечательно то, что даже на таком маленьком месте и на таком, сугубо прикладном научно-лечебно-учебном учреждении, каковым был Национальный хирургический центр, пересеклись разные интеллектуальные линии — хирургия, физиология, методология, социология, философия. Возможно, многим наблюдателям со стороны было забавно смотреть на то, как в этом центре, параллельно хирургическим работам разрабатывается фактически инициативная в своей основе отечественная социология и философия медицины.

В 1999—2000 годах я напросился и прошел стажировку по философии в Институте философии Национальной академии наук Кыргызской Республики. По итогам работ в направлении «Философия медицины» в 2001 году мною была защищена вторая моя докторская диссертация «Анализ и синтез философско-методологического основания хирургии рубежа ХХ и ХХI веков». Нужно отметить, что такая работа была выполнена в рамках СНГ впервые. В том же году вышла моя книга «Диалог с самим собой» (2001), обобщающая исследования в сфере онтологии и теории познания. Связь хирургии и философии выглядела, конечно, экзотично. Однако плотность и концентрация содержательных контактов отразились и на судьбе самой Проблемной лаборатории клинической и экспериментальной хирургии. Мною была предпринята попытка отмежевать «хирургию» и «философию», создав внутри лаборатории «Общество биоэтических исследований имени Ибн Сино», в порядке различения двух институциональных форм — «производство» и «клуб». В клинике («производство») хирурги выполняют свои функции, а рядом отдельно выстраивается клубное пространство, в котором ученые разных профилей вступают друг с другом в научное общение. Разумеется, это сугубо искусственно созданное научное соседство. Но иной модели для мобилизации человеческих и научных ресурсов по раздвиганию границ познания в медицинской науке у меня не было. После моего ухода оно прекратило свое существование. Между тем, попытка создавать какие-то искусственные площадки для развертывания гуманитарных исследований, наряду с естественно-научными мною предпринималось и позже. В частности, когда я занимал должность Главного ученого секретаря, а затем Председателя отделения химико-технологических, медико-биологических и аграрных наук Национальной академии наук Кыргызской Республики. Это касается создание Виртуального Института Человека и научная коммуникация на базе двух авторских научно-познавательных веб-сайта: www. Cassanra-Reflekshn.ru (2012—2017); www.Internet-Instytut-Cheloveka.ru. (2021). Возможно, многим казалось странным, что я до сих пор отчитывался по своей научной деятельности сразу в двух отраслевых отделения — естественных и гуманитарных наук.

С высоты прожитых лет, могу сказать, что, к сожалению, несмотря на все наши попытки разбросать идеи физиологического направления хирургии повсюду, создавая событийные места мысли, выступая открывателем новых, интеллектуальных территорий, наши мысли и идеи так и не прижились в тех учреждениях, где мне пришлось трудится: Национальном хирургическом центре, Национальной аттестационной комиссии Кыргызской Республики, Национальной академии наук Кыргызской Республики. В таких крупных учреждениях национального значения наиболее востребованными личностными качествами работников является не только умение, но и скорость решения сложных профессиональных и социальных задач, а следовательно, они должны обладать не только критическим мышлением, ответственностью, а также, безусловно, компетентностью и навыками координации, обладать в какой-то степени дипломатичностью и когнитивной гибкостью. А ведь в таких специфических сферах деятельности — хирургия, физиология, философия, педагогика, писательство нужны разные уровни и элементы, так называемых «твердых» и «мягких».

Таким образом, миссионера из меня не получилось. Но от этой идеи я не отказался. Понимая, что миссионеры живут в дороге, пытался воплощать своей жизнью принцип личностной навигации: проторить новые пути посредством постоянного подключения себя к рамке мышления и блуждание по другим учреждениям в поисках живых мыслящих собеседников. Глядя на весь свой путь сверху, вижу, что всегда, на всех этапах, обычно не отдавая себе в этом отчета, я искал равновесия, внутреннего спокойствия, уверенности. Но в отличие от других, я оказывается насиловал свой интеллект, чтобы быть цельным и свободным. Возможно, такой способ достижения самодостаточности и верно, но с точки зрения оптимологии, явно нецелесообразно. Так или иначе, в своей траектории жизни и работы я вижу внутреннюю закономерность — явное движение в сторону большего равновесия и цельности личности, пусть с ошибками, отклонениями, блужданиями, скачками из крайности в крайность. Возможно потому, итоги и результаты моей жизнедеятельности, на мой личный взгляд, не столь уж очевидны и не столь уж высоки. А с другой стороны, кто как думает, но моя сложность — это моя проблема, в конце концов. Как мне поступить, столкнувшись с завуалированным намеком на мою, скажем, несоответствие той или иной специальности — хирургии ли, физиологии ли, философии ли, писательстве ли, выражающимся в насмешливом, слегка озабоченном «Да, ну! В самом деле?» и поднятой брови, намекающем на сомнение. Мой комплекс неполноценности пытается затащить меня в козни и интриги, тогда как мой комплекс превосходства говорить: «Подними правую руку. Затем резко опусти ее и скажи с глубоким выходом — «Да, пошли вы все…».

Действительно, внутреннюю борьбу за равновесие и цельность у меня была непростой. Сначала грузом детской застенчивости и комплекса недостаточности, а затем постоянным внушениями себе самому о том, что тебе то или это не дано, которая постепенно переросла в глубокое сомнение и страх. Тот самый комплекс неполноценности, который когда-то помогло выжить и встать на ноги, потом стало мешать, тормозить мое же развитие. Но тот же комплекс неполноценности, потому уже трансформированный в комплекс превосходства, постепенно освободил, хотя и не полностью, меня от неуверенности и излишней закрытости. Можно ли говорить о союзе вышеприведенных комплексов или же о комбинированной их диктатуре надо мною? В этом аспекте, я до сих пор сомневаюсь в том, что являюсь ли человеком творческим или же мое творчество — это не столько призвание и потребность, сколько подходящий для меня способ уйти от растерянности, неуверенности, страха в поиске своего равновесия и цельности. Джим Керри (2012) высказал такой афоризм: «Если вы уходите и вас никто не зовёт обратно — вы идете в верном направлении».

Само по себе интересным является уяснение связи жизни и мысли философа, с одной стороны, и места его обитания, с другой. Речь идёт о прецедентах создания автобиографии места через автобиографию философа. «Для философа нет большей угрозы, чем биография, любая, и его собственная в первую очередь. Реальный философ, начав философствовать, отбрасывает и свою, и чью бы то ни было биографию. Биография нейтрализует самые интересные точки в мышлении», — писал А.М.Пятигорский (1929—2009). «Ты являешься в мир вообще, как никто, как вещь среди вещей. Тебе ещё предстоит создать то, чего не было, приподняться, что, собственно, и есть дополнительный смысл феномена мысли: мысль как зрение, умозрение, видение», — писал М.К.Мамардашвили (1930—1990). Получается следующее: смотреть, прозревать, подмечать, мыслить, размышлять, выстраиваясь в долгую вертикаль, ища себе место, подыскивая, подстраивая его под себя. Я долгое время работал в Национальном хирургическом центре, потому не имел никакого отношения к академической философии. Между тем, я долгое время пытался выстроить свою концепцию методологии науки, опираясь на достижения клинической и экспериментальной хирургии рубежа ХХ-ХХI вв., стремясь построить логику и эпистемологию на конкретном материале.

Собрать молодых исследователей, как единое сообщество с концептуальным ядром единомышленников и последователей физиологического направления в хирургии. Помнится, первичный коллектив создан, начались семинары, как особая «организационная ячейка», как место мысли. Сейчас я с удовлетворением вспоминаю эти семинары. Остались сборники научных работ, доклады, статьи, то есть в виде диссеминации наших идей и концепций не только в области хирургии, физиологии, методологии, но и социологии и философии медицины. Методология, а также философия через нее, как живое мыследействие, а не академическая дисциплина, медленно и робко укоренялась в Национальном хирургическом центре. Постепенно, это место загоралась новым светом — светом уже не медицинской, а философской мысли. Хотя первые попытки мыслить на новом уровне у сотрудников были неуклюжими и робкими. Это было необычным явлением для самого коллектива, который всегда выступал убежденными сторонниками анатомического направления в хирургии. И вот на такой тонкой событийной линии выстраивается весьма хрупкая духовная эстафета, которая в любой момент могла в одночасье прерваться. К сожалению, такое случилось, когда «всю науку» в данном центре передали в ведении новоявленного доктора наук, далекого от науки, вообще. Я же в знак глухого протеста принял приглашение занять должность проректора по научно-учебной работе Кыргызского государственного медицинского института переподготовки и повышения квалификации, хотя знал и понимал, что это не мое. Точно также я некогда уже уходил из центра на должность начальника медико-биологических, химических, ветеринарных, сельскохозяйственных наук Национальной аттестационной комиссии Кыргызской Республики. По сути, они были для меня площадками, чтобы переждать, сделать паузу, одуматься, осмыслить ситуацию и вновь ринутся в новое направление. Однако, каждый раз возвращаясь в клинику, мне думалось, что это весна, а оказывалось, что это оттепель, когда вновь мои устремления маялись в темноте. Я понимаю, что такие решения были результатами неадекватности моей логики здравому смыслу.

Помнится, в 2003 году произнес «Актовую речь» в Национальном хирургическом центре на тему «Философско-методологическое измерение пределов допустимости пересадки жизненно важных органов». По сути, я подвел итоги своего пятидесятилетия жизни и двадцатипятилетия хирургической и научной деятельности. Я заметил, что после пятидесяти лет, когда я занял некий социальный и профессиональный статус, для меня более значимыми становились семейные отношения. Оказывается, согласно психологии, именно в таком возрасте проявляются особенности «Я-концепции». Человек реально оценивает себя как личность, самооценка становится обобщенной. С высоты прожитых лет, становится понятным, что наши родители, воспитывали нас по так называемой властной модели. Мы выросли с заниженной самооценкой, стали в меру замкнутыми и с малым доверием к людям. В то же время, стараясь не повторять ошибки своих родителей, оказывается, я как родитель принимал участие в воспитании детей по так называемой снисходительной модели. Я не предъявлял к детям больших требований, был с ними снисходительным на грани почти равнодушия к их делам, устремлениям, интересам. В результате, такой вот потворствующей протекции у них сложился индивидуализм особой модели. Объявив в своей актовой речи мысль о том, что «после пятидесяти лет жизни человек продолжает идти вперед, но задом наперед» я, почему-то с каким-то нетерпением ждал своего пенсионного возраста. Я не боялся потерять свой прежний социальный статус, свою самооценку, самоуважение, так как уже начинал понимать и осознавать, что нужно постепенно отходить от активной деятельности. Понимал, что на быстрый и безболезненный процесс адаптации к пенсионному образу жизни влияют выбор нового и интересного занятия.

Было время, когда я, став пенсионером, но продолжая работать в системе Национальной академии наук Кыргызской Республики, почувствовал, что вокруг меня «свое» пространство, в котором мне легко, и непринужденно. Я теперь был не так скован и узок, не так прямолинеен к истине, более терпим его вариантам и версиям. Разумеется, выстроенная мной система взглядов в отношении результатов научных исследований, оценки правоты и состоятельности новых данных и их концептуальных значений, была более гибкой, разносторонней, многоаспектной. Я уже не раз говорил о том, что во мне с детства было мало здравого смысла и практической сметки. С детства привык, что хорошее всегда дается трудно, требуя всего тебя. В этом аспекте, любые исследования в области медицинской и физиологической науки пытался выполнить, выбирая сложный путь, обязательно включая методологический компонент соответствующей науки. Такая высокая плата за научную истину успокаивала меня, а большие усилия только подчеркивали высоту задачи. Вместе с тем, что странно, меня всегда раздражало то, что некоторые исследователи ухитрялись получать какие-то неплохие научные результаты, стоя на скользкой льдине, с глубиной под ногами. В отличие от них я хотел чувствовать почву под ногами. Я постоянно чувствовал, что работаю на границе своих возможностей, много читал, вникал, в поиске основания не только полученных результатов, а всей своей науки. Вот-так, постепенно я начал терять интерес к частным клиническим научным исследованиям, постепенно смещая свои интересы в сторону методологии и философии, совершенно не теряя при этом связи с физиологией и медициной.

Однажды я понял, что для меня начинается новая эра — эра приобщения к философии. Я был в растерянности, а чтобы посоветоваться и поговорить у меня не было ни одного знакомого философа. В один из дней оперировал одного человека, который оказался кандидатом философских наук. Познакомились, поговорили на счет того, к чему приложить свои силы вначале. Разумеется, этот человек скептично отнесся к моему желанию всерьез заниматься философией, но из-за своей корректности, виду не подал и попытался направить мое внимание на чтение философских трудов. Я принялся усердно читать философскую литературу, вникал в свою, по сути, предполагаемую задачу в области философских исследований, с тревогой следил за тем, как мировая философская наука лихим галопом удаляется от меня. А я даже еще и не начал. В тот период жизни во мне преобладала страсть к философскому знанию, к ясности сути многих явлений и не только в сфере науки. Многие отнеслись к моему новому увлечению с непониманием.

Приобщаясь к философии понимал, что в сущности медицину, а затем и физиологию, мне пришлось познавать во всей их глубине, а не перескакивая через них. Причем, делал это из понимания того, что познавать философское основание современной медицинской и физиологической науки с ее новыми постулатами и парадигмами — веление времени и обстоятельств. На этом пути никто мне не сделает уступок и поблажек, наоборот, вызовет у многих ученых, в особенности, философов, раздражение, злость, негодование, вплоть до открытого противостояния. Между тем, я хотел «внедриться» в философию, и в то же время вести себя тихо и мирно, то есть никому не мешать, не досаждать своим незрелыми философскими рассуждениями. Помнится, я добросовестно избегал встречи с философской общественностью, вплоть до официального предзащитного рассмотрения моей диссертационной работы «Анализ и синтез философско-методологического основания хирургии рубежа ХХ-ХХI веков». Вот тут-то я почувствовал все предубеждения нашего философского сообщества о том, что нечего делать непрофессиональным философам в их поле деятельности. Естественно, была критика — жесткая, но предметная, конструктивная. Пришлось еще года два поработать над диссертацией. Защита прошла удачно и лишь тогда заговорил о «феномене Ашимова».

Вот-так, вытерпел, исправился, набрался определенной философской культуры, наконец, вырвался и попал в совершенно на другой уровень осмысления и обобщения. Для человека, который страстно хотел переделать себя, усовершенствовать, кем-то стать, и в то же время, никогда не видевшего себя со стороны — это было большой личной победой, сродни полной свободы. Сейчас, с высоты своего возраста, понимаю, что экспериментировал по жизни, насиловал самого себя, свои мозги, но это тогда воспринимал с готовностью и пониманием. Было такое ощущение — редкое для меня и моего характера, отягощенного комплексом неполноценности, — я зауважал себя! Хотя, в каждый из жизненных периодов я считал, совершенно искренно, что теперь живу правильно, а раньше. Здесь хотелось бы процитировать самого Чингисхана: «Боишься — не делай, делаешь — не бойся, а сделал — не сожалей». Однако, я часто поступал довольно опрометчиво, в какой-то мере идеализируя высказывание Марка Аврелия (180—121 г. до н.э.): «Проблема в том, что, не рискуя, мы рискуем в сто раз больше».

Так было с переходом на работу в должности проректора по научной и лечебной работе Кыргызского государственного медицинского института переподготовки и повышения квалификации, так было с переходом на работу в Национальную аттестационную комиссию в должности начальника сразу двух отделов медико-биологических, аграрных науке и гуманитарных наук. Скажу откровенно, оба перехода были из разряда своеобразного моего демарша против Национального хирургического центра, на базе которого функционировала моя кафедра хирургии для усовершенствования врачей. В тот момент у меня был страх неустойчивости, инстинктивный, почти подсознательный, что, начавшейся претензии к кафедре повлияет на наши отношения с шефом — директором центра. Позже мне пришлось добровольно передать кафедру моему профессору — Ниязову Б. С. А с другой стороны, я сам уже давно тяготился преподавательской работой на кафедре. В этом плане, мой переход на должность проректора было вообще опрометчивой, необдуманной. То же самое могу сказать и о переходе в экспертный орган. С другой стороны, и науку я хотел другую, уже понял, что в медицинской науке в сфере хирургической деятельности мы на задворках. Так что я не бежал, я пытался ухватится за возможности, которые казались мне светом в конце туннели. Мне казалось, что у меня не было других, равноценных этим предложениям. Хотя, именно в это время поступило предложение, причем, дважды, из подмосковного Института криобиологии занять должность заведующего лабораторией. Помнится в этот период отмечался массовый отъезд российских ученых на Запад. Сейчас я сожалею, что тогда оттолкнул такую привлекательную возможность. Нужно сказать, что занимаясь вопросами трансплантологии у нас в Проблемной лаборатории клинической и экспериментальной хирургии, нами были проведены серьезные научные исследования по криоконсервации почечного аллографта и семенников. Видимо, менеджеры по кадрам того самого подмосковного Института вышли на меня по нашим публикациям.

Итак, приглашение в Подмосковье. Почему я не уехал? Ведь несколько раз был близок к этому решению, и возможность была… Наверное, сказалось мое недоверие к тому, что изменив условия жизни, я добьюсь какого-то перелома в судьбе. Опять мой комплекс неполноценности сыграла свою негативную роль. У меня не было таких интересов в жизни, как заработать денег, заполучить комфорт, ради которых стоило бы уехать. Что же касается науки… Я уже знал, что там перспектива, там будущее, но боялся, что не смогу оправдать доверие руководства приглашающего Института. Ведь речь идет о Российском Институте с устоявшейся традицией. А здесь же я уже получил кое-какое признание, я был уже доктором двух наук — медицинской и философской, и главное, привык распоряжаться собой, никому не подчиняться, делать то, что интересно мне. Понимал, что там мне придется из кожи лезть, чтобы «завоевать свое место под солнцем». Страх, сомнения и какая-то иллюзия о том, что и здесь, когда-либо что-то изменится в лучшую сторону. Не знаю, может, это было неразумно, но я не решился. Нищета отечественной науки, конечно же, усиливала ощущение тупика, о котором все чаще начали говорить на исходе уже первого десятилетия нынешнего века.

Нашим ученым, в силу разных обстоятельств, главным образом, в силу недостаточного финансирования, оттока научных кадров, устаревания парка научного оборудования, приходилось довольствоваться узкими вопросами, отдельными аспектами научных проблем. Не скрою, что несколько раз я приступал к выполнению важных научных проблем, но внимательный обзор литературы показывал, что мы никогда не сможем решить их нашим собственным потенциалом. Естественно, опускались руки, приходили к разочарованию, страдали от того депрессией, апатией. Редко кому из наших ученых, даже в стенах Институтов Академии наук ухитрялись делать что-то значительное, соответствующего мировому уровню. Наверняка, надежда на то, что «когда-нибудь у нас все будет хорошо» стало болезнью, неосуществимым желанием.

Известен афоризм Гераклита (544—482 г. до н.э.): «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, ибо другие воды прибывают постоянно» [Гераклит. Фрагменты, VI в. до н.э.]. Вот и с моим выбором — хирургия или философия. Оказывается, с возрастом для меня, как всегда противоречивого человека, нелегко было сделать решительный выбор философии. Казалось бы, зачем менять свою практически полезную, жизнеутверждающую профессию врача на другую профессию, носящий печать абстрактности и неочевидной полезности. Признаться, в тот момент я действительно находился в затруднении — вновь окунуться в клиническую практику или же уйти в философию навсегда? Мысленно представил себя на месте Юлий Цезаря (100—44 г. до н.э.), который долго находился в раздумье перед переправой — переходить или не переходить реку Рубикон? Наверняка, его генералы, стоящие позади, удивлялись его необычной нерешительности, но в следующее мгновение они уже услышали его «Вперед!». Вот-так был перейден Рубикон. В этом смысле, еще Гераклит (544—482 г. до н.э.) признавался в том, что он всегда приходил в отчаяние при мысли о человеческом жребии: «Мы сознательные существа, наделенные чувствами, однако, мы существуем в мире, сама природа которого заключена в противоречия».

Я уже упомянул о том, что на моем личном счету примерно три тысяча спасенных жизней за свыше тридцатилетнюю хирургическую деятельность. Разумеется, это покажется «каплей в море» если соотнести в республиканский и тем более мировой масштаб хирургии. Однако, суть моего утешения заключается в том, важно не общее количество спасенных жизней, а личный вклад в спасение, как утверждает П. Сингер (2006) [Сингер П. Жизнь, которую вы сможете спасти, 2009]. «Человек является причиной другого человека, хотя не его сущности», — пишет Б. Спиноза (1632—1677) [Спиноза Б. Этика, 1677].

По прошествии много лет я часто задаюсь вопросом: что мне дали эти переходы? Я, каждый, каждый чертов раз пытался представить себе мысль о том, что переключаясь на следующую новую стезю, делаю почти непоправимую ошибку, оставляя за собой накопленный и осознанный опыт предыдущей деятельности. Я снова оказывался в потоке новых познаний. Приносили ли они утешение? Пока не видя горизонты этого нового, я годами томился ожиданиями. А ведь у океана нет границ. Однозначно, изменился масштаб моих представлений о многом — об образовательной стратегии, о стратегии подготовки и аттестации научных кадров страны. Я узнал интересных, крупных, выдающихся людей, у которых было, чему поучиться. Можно посмотреть на вещи и по-другому: я с такой бездумной легкостью, с таким увлечением в течение двадцати пяти лет своей жизни занимался последипломной подготовкой хирургических кадров, пройдя последовательно путь ассистента, доцента, профессора, заведующего кафедрой и, наконец, проректора Института переподготовки и повышения квалификации.

С такой же легкостью, с таким же увлечением в течение двадцати пяти лет своей жизни занимался медицинской наукой, пройдя путь аспиранта, завлаба, ученого секретаря, замдиректора по науке. Кто знает, может быть мне нужен был именно такой путь «созревания» для большой науки? Кто знает, возможно, так постепенно ученые созревают для своего следующего поворота? Так или иначе в своей лаборатории я забывал то, что вокруг нее кипит реальность. Для меня мир был самой нереальностью, так как мир — это то, каким мы его видим, представляем, воображаем, придумываем. И наукой я занимался по-своему, не взирая на традиции и характер самого занятия. Ведь ее я представлял только моим делом, приспособляя науку к себе, а не приспособляясь к ней. Благодарю судьбу, что меня в этой сфере деятельности не подмяли, не сломили. Более того, всегда предоставляли должное место под солнцем. С другой стороны ум и тщеславие говорили мне, что лишь наука и творчество определяют мое место. Вот почему, я так настойчиво добивался своей научной ниши, в которой, я, временами просто отсиживался, стараясь не обращать внимания на все остальное.

В каждом моем личном Рубиконе, скачке, крутом переходе от одного профиля деятельности в другую были так называемые «невозвратные издержки». Каждый раз меняя направление своей деятельности я задавался вопросами: «какое решение я бы принял, если бы мне пришлось вернутся к самому началу? Какой совет бы я дал другому человеку в соответствующей ситуации? Все должно иметь смысл, так почему бы и не в этом случае?». Я знал отдельных ученых, которые при встрече высказывали свои мысли заняться, как я, философскими вопросами своей научной специальности. Некоторые из них, действительно, могли бы это сделать и как я даже защитить вторую диссертацию по философии. Однако, я убедился в том, что «наблюдение за дорогой в зеркале заднего вида не поможет человеку добраться туда, куда он хочет». С одной стороны, таким ученым нужно примирится с неопределенности «нового» и отпустить от себя «старое». Однако, в жизни они продолжают навязчиво размышлять о смене научных интересов и сфер своей деятельности, потому что не может принять реальность такой, какая она есть. В этом отношении, они похожи на задумчивых коров, переживающих жвачку снова и снова. Чем меньше человек «пережевываете» ситуацию, тем хуже ему становится, тем меньше шансов у него остается на совершение позитивного перехода из одного качества в другую. Такова логика перехода из «старого» в «новое».

Помнится, работая в своей Проблемной лаборатории, занимаясь проблематикой физиологической хирургии и компенсационной медицины, я понял, что моя наука не так уж сильно изменяет меня, не поднимает, а только истощает, потому что недостаточно обширна и фундаментальна. А ведь в нее я вложил многое — время, серьезную увлеченность, большую концентрацию сил и внимания. Даже создав свою школу экспериментальной хирургии, все чаще стал ощущать страх оказаться в пустоте, без творческого содержания жизни. Я, таким образом, оказывается долго уходил от полной ясности, утешал себя, надеялся. Безусловно, постоянная моя чрезмерность позволяла мне кое-что в науке делать лучше многих, но зато, в такой же мере, она истощала и лишала радости достижения. Мучительно думал, с чего начать, с сомнением и напряжением сил строил планы на будущее. Естественно, был страх перед неизведанным. Малодушный и неуверенный с детства, долго прикидывал свои возможности, строил планы, прикидывал возможные риски и неудачи. Я нутром чувствовал, что впереди у меня тупик и если сожгу мосты, то будет зиять пропасть за спиной. Жан Рено (2004) эмоционально признавался: «Нельзя возвращаться к предателям! Нельзя! Локти кусайте, землю жуйте, но не возвращайтесь туда, где когда-то вас предали».

Я бывал в отчаянии много раз. Беспокойный мой характер способствовал тому, что я смог «заякорить» ряд новых хирургических методов и технологий. К их числу относятся гемосорбция, гемофильтрация, ксеносорбция, плазмоферез, лазерной и ультрафиолетовое облучение, лапароскопия, торакоскопия, ультразвуковая видеоконтрольная хирургия, стереоскопическая хирургия и другие. Сюда же можно отнести использование идейной базы ряда теоретических наук в хирургию — патофизилогия, патоморфология, патобиохимия, математика, биофизика. «Эффект заякоривания» можно проследить и в области философских исследований — биофилософия, биоэтика, социология и философия медицины, наконец, создание Виртуального Института Человека (2021). Но у меня никогда не было «эффекта гало», то есть рекламизации, ореолизации, сакрализации своих достижений. Т. Кун (1922—1996) писал: «Переход от познания одной парадигмы к познанию другой — есть акт „обращения“, в котором не может быть места принуждения» [Кун Т. Структура научных революций, 1962]. В этом аспекте, знание можно рассматривать не как линейное накопление фактов, а как замену одного мировоззрения другим. Таким образом, парадигмы существуют не только в науке, но являются естественным для человека способом постижения мира.

Я часто задаюсь вопросом: что меня побуждало к смене парадигм — от медицинских наук к физиологическим, а оттуда к философским? Что это было на самом деле? А ведь было последовательный переход по восходящей. Вначале сугубо эмпирическая прикладная наука (медицина), затем фундаментальная наука (физиологи) и лишь потом метатеоретическая наука (философия). Есть интересное выражение Т. Куна (1922—1996) «Когда на смену одной парадигмы приходит другая, революционно изменяется мировоззрение и тогда то, что в научном сообществе считалось утками до революции, становятся кроликами после революции» [Кун Т. Структура научных революций, 1962]. Известно, что парадигма начинает рушиться, когда она больше не может эффективно решать поставленные перед ней задачи. В этой ситуации ученые начинают получать «неправильные» ответы. Когда парадигма находится в кризисе, становится возможным прорыв к новой парадигме. Естественно, многим ученым легче работать в рамках одной парадигмы, но есть ученые, которые способны преодолеть такую замкнутость.

Я менял парадигму реальной жизни и деятельности ряда раз. Вначале поменял парадигму социализма, на парадигму капитализма, в чем совершенно не преуспел. Затем сменил парадигму клинической деятельности на теоретическую физиологию, а далее на парадигму философии. Кто они «возмутители» регламента обычной науки? Прежде всего, это настоящие исследователи, которые на свой страх и риск замахиваются на доказательство правоты новой парадигмы. Между тем, новая парадигма приспосабливает науку к объяснению реальности наилучшим образом, то есть служит линзой, через которую можно разглядеть истину по лучше. В этом отношении, таких ученых, как я можно рассматривать как «простых рабочих философов», занятого лишь расчисткой почвы и удаления части мусора, лежащего на пути к истине. Попытка такого исследователя строить систему ради желания определить пределы знания для одного человека всегда привлекательна. Я уходил, а не оставался, вот в чем вопрос. Если бы оставался, что было бы со мною, с моими делами, устремлениями?

В 2008 году меня избрали на вакантную должность главного ученого секретаря Президиума Национальной академии наук. В истории академического сообщества до меня было всего два прецедента, когда члены Академии наук, избранные по медицине, занимали вакантные должности в Национальной академии наук — это академик И.К.Ахунбаев, занимавший должность президента в период (1954—1960 гг.), это академик Д.К.Кудаяров, занимавший пост вице-президента Национальной академии наук (2008—2013 гг.). Проработав свой пятилетний срок в этой должности я увидел совсем другой масштаб в науке, да и в людях, в жизни. Много лет именно это — работа и люди, удерживали меня в академической науке. Я говорю сам с собой. Этот след — жизнь, как я ее чувствую сейчас. Я смотрю сверху, из конца. Разумеется, никаких сомнений в своем «предназначении» у меня в период работы в Национальной академии наук не было. Несмотря на большие сложности, а, может, даже благодаря им — понял, что науку двигают исключительно энтузиасты от природы. А ведь ранее даже не подозревал, что наука и его достижения являются продуктом научного коллектива в целом.

Отказавшись баллотироваться на второй срок в вакантной должности главного ученого секретаря Академии наук, я в 2013 году решил вернутся в свою Проблемную лабораторию в Национальном хирургическом центре. После пятилетнего перерыва в хирургической деятельности, я поехал в свой родной центр, чтобы все увидеть и решить. То, что я увидел, о многом напомнило, но будущего здесь уже не было. Теперь я никак не мог его представить здесь